Чтобы регулировать интернет, правительствам, корпорациям и обществу нужны аргументы. В этой главе мы рассмотрим основные дискуссии, которые ведутся сегодня в мире по поводу оснований, методов и последствий законодательного регулирования интернета.

Границы сообществ в интернете все более расходятся с границами государств. Все большее число пользователей вступают в коммуникацию на языке графики и мемов, уже лишь частично на английском языке. Данные об этом хранятся на серверах, разбросанных по всему миру даже в пределах одного сайта, и находятся под юрисдикцией разных стран.

Это происходит на фоне дальнейшей эволюции самого интернета, нынешний этап которой принято описывать как переход от web 2.0 к web 3.0. Большинство авторов понимают web 3.0 как профессионализацию процесса создания контента и услуг в рамках инструментов, предоставленных web 2.0. Иными словами, на нынешнем этапе развития Сети ведущую роль в ней снова начинают играть профессионалы, адаптировавшиеся к новым условиям.

Напомним, web 2.0 предоставляет пользователям возможности для свободного самовыражения. Это демократизирует медиапространство, уничтожая иерархии и делая любого блогера потенциально равным крупному СМИ (в случае вирусного эффекта). Роли «экспертов» и «профессионалов» в мире web 2.0 размываются.

В противовес этому web 3.0 отражает как раз появление экспертов, оценку информации и анализ данных. Т. е. представляет собой переход к регулированию интернет-контента как следующей стадии развития интернета

[3]

. Законодательство, направленное на регулирование интернета, по сути, просто фиксирует этот процесс в офлайне.

В ноябре 2011 года Католическая служба новостей распространила следующую информацию: «интернет представляет собой глобальное общественное благо, которое должно быть доступным для всех», «демократическое правительство должно работать, чтобы гарантировать доступ к интернету, и принять общие принципы, описывающие использование Сети в терминах универсальных прав человека», «то, что закон разрешает или запрещает офлайн, должно также быть отражено онлайн», и даже «…мир нуждается в «Хартии прав человека в интернете»»

[9]

.

Этот пример интересен, поскольку в нем речь идет о позиции Ватикана, что вносит в понимание «интернета как блага» для европейской культуры весьма определенные коннотации. В рамках европейского сознания интернет оказывается хорошо осмысленным явлением, вписанным в рамки религиозной жизни. В католицизме интернету покровительствует отдельный святой (выбранный на основании того, что каталогизировал данные в далеком 17 веке на тех же основаниях, на которых сегодня построены базы данных

[10]

), описано, когда и каким образом к этому святому следует обращаться. Более того, отношениям католической церкви и интернета посвящено немало публикаций на сайте Ватикана

[11]

.

На данный момент понимание доступа в интернет как права человека уже реализуется на практике. В Испании, Греции, Франции, Эстонии и Коста-Рике доступ в интернет уже является законным правом граждан. А в Финляндии даже уточнена скорость доступа, на которую имеет право гражданин (не менее 1 Mbit/s, а с 2015 года — 100 Mbit/s)

[12]

.

Доступ в интернет как право вводится через «право на получение и распространение информации». Это не единственное существующее определение места интернета в официальных источниках. В стратегии ПАСЕ на 2012–2015 его определение через права человека соседствует с пониманием интернета как «ресурса», «пространства» или «средства»

[13]

.

Хартия прав в интернете была принята в феврале 2001 года в Праге, на семинаре по правам в интернете, Ассоциацией прогрессивных коммуникаций (APC — www.apc.org) — общественной организацией, видящей свою цель в том, чтобы распространять доступ в интернет, а также «делать мир лучше» с помощью интернета. Хартия описывает следующие права:

Еще одним важным игроком современного интернета и попыток регулировать его являются хакерские группировки, самая известная из которых называется Anonymous (Анонимы).

Если законы защищают вполне материальных личностей, их права, границы и интеллектуальную собственность, то против цензуры зачастую протестует некоторый «коллективный цифровой разум», «анархический глобальный мозг». Существование такого «самосознания» у интернета является одним из важных современных мифов

[14]

.

Этот «цифровой разум» является глашатаем воли децентрализованного интернет-сообщества, которое существует ровно в той мере, в которой интернет пополняется контентом. Оно не может не выступать за максимально открытое наполнение интернета, оно не может не протестовать против цензуры: так оно борется за свою жизнь.

Анонимы не защищают ничьих конкретных интересов, потому что не распадаются на субъектов в привычном понимании слова. «Анонимы являются группой ровно в том смысле, в котором ею является стая птиц. Откуда вы знаете, что перед вами стая? Потому что они летят в одном направлении. В любой из моментов к ним может присоединиться или улететь любое количество птиц. Каждый, кто хочет быть Анонимом, может присоединиться и работать на достижение целей. Мы координируемся, но действуем независимо»

[15]

.

В еще не оконченном диалоге о границах и отношениях между онлайном и офлайном точка зрения Анонимов состоит в том, чтобы разграничить их полностью, исключить возможность влияния офлайн-преференций на свободу пополнения интернета контентом. Как сказал в интервью газете «Гардиан» один из представителей группировки: «Мы против корпораций и правительств, которые вмешиваются в интернет. Мы считаем, что интернет должен быть открытым и свободным для всех. Мы не забываем, мы не прощаем, имя нам — легион!»

[16]

.

Несмотря на кажущееся противоречие, идея свободы слова и практика цензуры в интернете дополняют друг друга.

Пользователи интернета хотят быть свободными, но это означает, в частности, иметь возможность защищать себя от нежелательного контента. Отсюда появляется представление о регулировании контента как факторе свободы.

В зависимости от конкретной культурной ситуации могут меняться типы контента, подвергающегося такому контролю. Речь может идти о детской порнографии, противоречащей ценностям защиты детства, или о нацистских призывах, атакующих толерантность и терпимость. В рамках этой же логики возникает запрос на защиту пользователей от мошенников, аферистов и маньяков. Острым вопросом становится регулирование социальных сетей, в которых подростки доводят друг друга до самоубийств, а недобросовестные журналисты раскрывают конфиденциальную информацию.

Сторонники цензуры говорят, что оставить Сеть нерегулируемой — это все равно что отдать ее в распоряжение террористов. Они убеждены, что идея абсолютной свободы является лишь теоретической конструкцией, в то время как все существующие в истории человеческие сообщества, включая самые демократические и либеральные, вырабатывали определенные моральные и юридические нормы для контроля за распространением информации.

Первый законодательный акт, позволяющий правительству блокировать либо фильтровать контент, появился в Англии достаточно поздно — в 2010 году. Сразу же за этим последовало массированная общественная кампания против этой инициативы. Она выразилась, в частности, в исследовании, опубликованном OpenNetInitiative

[19]

(ONI) — общественной организацией на базе университетов Гарварда, Оттавы и Торонто. Проанализировав интернет-контент на предмет его вредоносности, ONI пришла к заключению, что никакой реальной опасности для жизни и здоровья людей, требующих ограничительных мер, он не представляет. Этой же организацией была разработана классификация цензуры по степени ее интенсивности и областям применения.

Согласно ONI интернет-цензура может быть введена различными способами, среди которых присутствуют как технологии фильтрации, так и иные способы регулирования контента:

• Техническое блокирование. Чаще всего используется блокировка IP, DNS-фальсификация и URL-блокирование использования прокси-сервера. Эти методы применяются для ограничения доступа к определенным страницам, доменам или IP-адресам в тех случаях, когда объект находится вне прямой юрисдикции властей.

• Исключение из поисковых результатов. Компании, предоставляющие услуги интернет-поиска и сотрудничающие с государством, могут исключать из поисковой выдачи результаты, адресующие к запрещенным или нежелательным ресурсам. Последние в таком случае не блокируются, но найти их становится значительно труднее.

Со всей определенностью удалению в абсолютном большинстве стран подлежат следующие типы контента:

1. Содержащий детское порно.

2. Содержащий чужие личные данные, попадающие под понятие «privacy».

3. Содержащий данные, являющие корпоративной собственностью.

Этот тип интернет-контента запрещают в любой стране. При этом он же является наиболее острым вопросом в дискуссиях об overbreadth. Ведь сентенции на тему защиты детства являются чуть ли не единственным основанием для прямого воздействия на интернет в виде отслеживания, фильтров и цензуры, а не просто однократного удаления материалов. Именно в рамках законов о детском порно впервые было обосновано, что фильтрация трафика допустима. Иначе говоря, было обосновано, что существуют прецеденты, для которых недостаточно просто однократного удаления контента, а нужно системное отслеживание информации на аппаратном и организационном уровне. Как только этот принцип утвердился, его сразу стали пытаться расширить и на другие области, такие как, например, нелегальный файлообмен.

Блюстители интернет-свободы в связи с этим опасаются, что постепенно цензура в интернете будет принята как принцип. И субъекты цензуры смогут принципиально усложнить попытки ее обойти (ведь на сегодняшний момент фильтры и запреты американских и европейских законов легко обходятся большинством пользователей, и на это, по сути, предпочитают закрывать глаза)

[29]

.

Показателен пример 2007 года, когда Йоганн Шлютер, представитель датской антипиратской группы, лоббирующей интересы кино и музыкальной индустрии, с трибуны произнес: «Детская порнография — это прекрасно. Это прекрасно, потому что детская порнография понятна для политиков. Разыграв этот козырь, мы можем заставить их действовать и начать блокировать сайты. И как только это произойдет, мы сделаем так, чтобы они начали блокировать и сайты файлообмена… Однажды у нас будет гигантский фильтр, который мы разработаем вместе с IFPI и MPA. Мы постоянно отслеживаем детскую порнографию в Сети, чтобы показать политикам, что фильтр работает. Детская порнография — это проблема, которая им понятна»

[30]

.

Отметим, что данное мнение разделяют большинство интернет-игроков. Крупным медиакомпаниям нужна цензура интернета, и они хотят использовать детскую порнографию как повод. На данный момент общим для США и стран Евросоюза является наличие законов, строго запрещающих постинг материалов, которые могут быть рассмотрены как детское порно.

Еще в марте 2010 года еврокомиссар по внутренней политике Сесилия Мальстрем представила Евросоюзу Директиву, вводящую фильтрацию Сети. Как было сказано в проекте этой Директивы, страны-участники должны были ввести блокирование сайтов, где предположительно содержится детская порнография. Благодаря упорной работе членов Европарламента из нескольких разных политических групп, входящих в Комитет по Фундаментальным Правам (LIBE), попытка комиссии ввести обязательную блокировку была отвергнута. Европарламент изменил Директиву, указав, что участники «могут», а не «должны» вводить блокирование, а если они это делают, они должны убедиться, что процедура соответствует хотя бы минимально юридическим стандартам, и что лицо, чей сайт блокируется, имеет право на апелляцию

Точное определение вредоносного контента зависит от конкретной страны. Например, нацистская пропаганда запрещена во Франции и Германии, но не запрещена в Великобритании. Зато в Великобритании имеется «Кодекс работы ассоциации интернет-провайдеров», где указано, что они должны прилагать разумные усилия для того, чтоб материалы не содержали жестокости, садизма или расовой ненависти

[34]

.

В целом понятие «вредоносный контент» может быть предельно широким. К нему может быть причислен «любой контент, могущий обидеть ценности, предрассудки, религиозные традиции любого из меньшинств» и т. д.

[35]

Проблема заключается в том, что в интернете увидеть «вредоносный» контент могут жители всех стран. В январе 2013 французский суд предписал компании Twitter идентифицировать людей, разместивших антисемитские и нацистские высказывания. По мнению суда, указанные посты нарушили французский закон о расистских высказываниях. Администрация Twitter, в свою очередь, возразила, что, согласно ее правилам, личности пользователей не разглашаются, за исключением предписания суда США, где расположены серверы. Однако Twitter уже удалил спорные твиты, согласно своему правилу об удалении материалов, которые нарушают законы конкретных стран. Остается неясным, станет ли французская прокуратура добиваться своего через Атлантический океан в американском суде в русле договора о взаимной правовой помощи. Это дело затронуло важный вопрос о том, в чьей юрисдикции находится контент в интернете.

Все большее количество информации хранится в «облаках», доступных через интернет в любом месте, в любое время. Европейских законодателей очень занимает вопрос о том, какие данные граждан ЕС могут стать доступны американскому правительству, которое вправе наблюдать за иностранными гражданами согласно законодательству. Американский адвокат Крис Вульф, прибывший в Брюссель для обсуждения законов о защите данных, отметил сложности в интерпретации законов в цифровую эпоху, а также предложил бумажную аналогию для решения подобных конфликтов. Если французским властям понадобится доступ к файлам, хранящимся в парижском офисе американской компании, они вправе прийти и физически получить их для использования в суде

В некотором смысле ситуация с вредоносным контентом все же несколько проще, чем с другими видами онлайн-правонарушений. Чаще всего он представляет собой запрещенные и к устному изъявлению утверждения и находится в этой связи под юрисдикцией обычных законов о клевете, запрете пропаганды расизма и т. д., не требуя новых типов решений.

Защита приватности понимается как отражение базовых для европейской культуры ценностей: ценности личности, ее автономии и закрепленных за ней фундаментальных прав. Прежде всего, права на неприкосновенность частной жизни, которое переносится в пространство web 2.0 с помощью ряда последовательно принимавшихся в ЕС с 2002 года «Директив о конфиденциальности и электронных коммуникациях».

Здесь возникает известное противоречие. Если неприкосновенность личной жизни — право личности, то свободное движение информации предстает как право и неотъемлемый атрибут самого цифрового пространства коммуникации

[38]

.

«Директивы» обязывают сервисы удалять «не нужные более данные» и сохранять их лишь в целях «оплаты счетов», информировать пользователя обо всех операциях, которые могут быть совершены с внесенными им данными. А также утверждают право пользователя отказаться от получения нежелательной информации (как, например, сообщения по электронной почте, которые могут быть получены только с предварительного согласия пользователя).

Отдельно обсуждается сохранение «cookies», которое также ограничивается Директивами. «Cookies» рассматриваются как «важные и полезные для функционирования современного интернета» и одновременно «представляющие опасность с точки зрения приватности».

Cookie — это небольшая порция текстовой информации, которую сервер передает браузеру. Браузер хранит эту информацию и передает ее серверу с каждым запросом как часть HTTP-заголовка. Одни значения cookie могут храниться только в течение одной сессии, они удаляются после закрытия браузера. Другие, установленные на некоторый период времени, записываются в файл. Обычно этот файл называется ‘cookies.txt’ и лежит в рабочей директории установленного на компьютер браузера

[39]

.

Как утверждают эксперты Electronic Frontier Foundation, в 2012 году «прозрачность становится новой нормой». Речь идет о так называемых «отчетах о прозрачности» (transparency report), делающих открытым список и статистику обращения различных сторонних организаций к администрации сетевого ресурса. Прозрачность в этом случае понимается как доступность для всякого желающего тех оснований, на которых конкретная площадка в интернете принимала решение о цензурировании своего контента. Первым такой отчет в 2011 году опубликовал Google. В 2012 к нему присоединился Twitter. Facebook, Livejournal и российские площадки пока не готовы к созданию таких отчетов. Тем не менее внимательное изучение отчетов о прозрачности тех ресурсов, которые их представляют, позволяет в общих чертах оценить меру вмешательства внешних агентов в процессы саморегуляции сетевых площадок.

Преамбула к этому отчету гласит:

«Прозрачность является ключевой ценностью для Google. Мы, как компания, чувствуем нашу ответственность по поводу потоков информации, касающейся наших инструментов и услуг. Мы уверены, что «больше информации» означает «больше выбора, больше свободы и в итоге больше возможностей для личности». В отчете мы раскрываем следующие пункты:

• Трафик сервисов Google по всему миру;

• Количество запросов об удалении информации, которые мы получили от владельцев авторских прав или государственных органов;

• Количество запросов о пользовательских данных, которые мы получили от государственных органов и судов.

С июля 2012 года Twitter также начал на регулярной основе (два раза в год) публиковать отчет о прозрачности. Раз в шесть месяцев команда обобщает данные запросов от государственных органов по поводу информации о нарушениях со стороны пользователей и запросы от частных организаций, заявляющих о нарушении авторских прав.

Отчет содержит три основных раздела, посвященных возможным нарушениям закона и связанным с ними практиками блокирования или удаления контента и учетных записей.

Помимо данных, которые пользователь сообщил о себе сам и/или опубликовал преднамеренно, существует огромный массив данных, которые, согласно пользовательскому соглашению, могут быть выданы по требованию третьей стороны. В отношении третьей стороны существует строгий регламент, работающий в соответствии с законами штата Калифорния, под юрисдикцией которого находится Twitter. В частности, закон гласит, что любые не публичные данные пользователя могут быть выданы только в судебном порядке в соответствие с судебным ордером штата либо по юридическому документу, который администрация сайта сочтет достаточным основанием для предоставления сведений.

С 2013 года Facebook также предоставляет отчет о прозрачности, и максимальное количество запросов на данные пользователей социальная сеть получает от США.

Правила Facebook, как и во многих других случаях, стандартно определяют возможный порядок доступа государства к регуляции пользования Сетью. Максимальная размытость формулировок, определяющих политику администрации сайта в этой области, дает почву для многих спекуляций на тему того, как Facebook ограничивает свободу слова и заставляет замолчать «тех, чьи речи не угодны правящему строю».

Очевидно, рассуждения о цензуре на Facebook небезосновательны. В то же время отсутствие точной информации о запросах извне по поводу блокировки тех или иных аккаунтов не позволяет достаточно точно локализовать источник такой цензуры. В частности, некоторые российские журналисты поддерживают администрацию ресурса в ее праве самостоятельно решать, каким должен быть контент сайта

[89]

.

Куда интересней попытаться отследить механизмы, позволяющие ресурсу фильтровать контент в условиях, когда статус независимой площадки испытывает давление со стороны государственных структур. Здесь мы обнаруживаем прекрасный пример того, как максимальная обобщенность правил использования ресурса позволяет лавировать в рамках локальных ландшафтов законодательного регулирования деятельности сетевых ресурсов. С принятием в России нового законодательства, ограничивающего доступ детей к контенту определенного рода, Facebook проявил гибкость, удалив некоторые страницы, не соответствовавшие требованиям нового закона

[90]

.

Подобная стратегия позволила сайту избежать запрета в России, но оставила ряд вопросов к тому, в какой мере Facebook готов вводить внутреннюю цензуру, ограничивающую контент площадки. В этом плане способы формулировки правил пользования ресурсом как раз особенно способствуют всевозможным манипуляциям, связанным с фильтрацией информации. Открывая доступ к контенту со стороны государственных структур, они легитимируют тем самым наличие некоторых сил, действие которых в поле распределения информации невозможно оспорить.

Являясь одновременно поисковиком, электронной почтой и конгломератом других сопутствующих сервисов с огромной посещаемостью, Google становится владельцем чудовищного количества личной информации, которая подлежит контролю и используется медиаконцерном в самых различных целях. Способы обращения с личной информацией, уровни ее защиты и возможности оглашения, анализ и фиксация истории пользовательских поисковых запросов — наиболее конфликтные в отношении регуляции контента области, и Google является объектом многочисленных нападок интернет-общественности за агрессивные меры слежения и контроля за пользовательской информацией. В течение последних двух лет тема «Google следит за тобой» — со всеми сопутствующими коннотациями относительно Большого Брата и всевидящего ока — остается одной из топовых в публикациях относительно Google

[95]

.

С точки зрения пользователей, Google осуществляет жесткое вмешательство в свободное течение информации, ограничивая и направляя ее. Иначе говоря, осуществляя прямую цензуру.

Google регулярно оказывался в эпицентре конфликтов, напрямую связанных с контролем и регуляцией информации, когда основания компании для использования имеющейся власти и влияния представлялись неясными или спорными:

• Возможное злоупотребление результатами поиска. В 2007 году группа австрийских ученых отметила тенденцию использовать поисковую систему Google как «интерфейс реальности». Рядовые пользователи склонны полагаться на первые страницы поиска Google, заключая, что то, что не попало на них, либо не важно, либо просто не существует. Ученые заключили, что Google стал главным интерфейсом для всей реальности, результаты его поиска расцениваются как абсолютные

[96]

. Такой вид контроля — уже не только и не столько над информацией, сколько над способом ее интерпретации, своего рода «внутренней цензурой пользователя» — является на сегодняшний момент уникальной чертой Google. Как метко заметил исполнительный директор Google, Эрик Шмидт, «большинству пользователей Google нужен не для того, чтоб ответить на их вопросы, а для того, чтоб сказать им, что делать».

• Не менее интересно и другое явление — Google-бомба — феномен, при котором группой людей совершается организованная активность в виде постинга огромного количества тематических материалов, содержащих ключевые слова и выражения, с целью повлиять на предложения, появляющиеся в поисковой строке Google при введении запроса, а также изменить содержимое первых страниц выдачи поисковых результатов. С учетом содержимого предыдущего пункта списка данное действие напрямую ведет к изменению знаний остальных пользователей во всем мире по отношению к явлению, на которое было совершение воздействие

Еще один вид цензуры — это цензура работодателя, корпорации, этики профессионального поля. Он диктует свои, неоднозначные, узкоспецифические и подчас экспансивные правила.

После возникновения социальных медиа как повседневной практики перед работодателями и обществом встали два вопроса:

блокировать или нет социальные сайты на рабочем месте;

какие из видов активности допустимы для работника компании на социальных сайтах в то время, когда он на работе и когда он за ее пределами.

По поводу блокировки доступа к социальным сетям на рабочем месте до сих пор идут дискуссии

[106]

. Однако на данный момент количество подобных дискуссий снизилось, и в большинстве компаний социальные сети открыты. В центре внимания сейчас находится вопрос о том, какие последствия могут иметь разнообразные действия работника в интернете. Например, вправе ли компания увольнять работников, которые жалуются или оставляют ненадлежащие комментарии о своем работодателе.

Обвинения, которые выдвигались и выдвигаются против работников, преимущественно касаются таких видов активности, которые имеют место и в офлайн-жизни и по отношению к которым социальные сети являются лишь одним из возможных медиа, например клевета, разглашение корпоративной информации и т. д.

Но начинают возникать и ситуации, возможные только в эпоху социальных медиа, когда либо сама суть / устройство социальных медиа становятся причиной проблем, либо активность работника в социальных медиа является неотъемлемой частью профессиональной деятельности и должна быть рассмотрена в особых рамках. Примером первого типа может быть нашумевшее в 2012 году в США дело Картера. Заместитель шерифа Робертса после процесса переизбрания последнего оказался уволен за то, что в ходе кампании нажал кнопку «like» на странице политического соперника Робертса

[120]

. Суть вынесенного решения базировалась на том, что нажатие кнопки «like» не является речью и потому не попадает под защиту Первой Поправки, а также на том, что архитектура сайта подразумевает, что после нажатия кнопки «like» все, кто были в друзьях, видят визуально отображаемую в ленте информацию о том, что «А нравится В». Дело вызвало большую общественную реакцию, в особенности та часть, где сомнению подвергается факт, является ли «лайк» речью

[121]

.

Примером второго типа может служить предвыборная кампания Митта Ромни 2012 года, когда 21 июля число его фолловеров в Twitter начало стремительно расти, что было немедленно отмечено в блогах

[122]

и прессой

[123]

. Ромни был моментально обвинен общественностью в покупке «фейковых» аккаунтов, что стало причиной дискуссий о его непопулярности в реальности. Однако представители Ромни заявили о непричастности к этому, обратив внимание на тот факт, что покупка фолловеров является анонимным актом и это мог сделать кто угодно в целях черного пиара. Ввиду неоднозначности, зависимости от архитектуры самой технологии и множественности возможных интерпретаций случай стал заметным прецедентом. Универсальная доступность технологии, возможность полной анонимности автора действия, непредставимая ранее в таких масштабах, позволяет расширить количество потенциальных участников политической дискуссии и заметно меняет ее характер и репертуар

Другим видом совмещения вопросов политических, профессиональных и сетевых, а также подтверждением нового типа перформативной силы новых медиа является пример Дениз Хелмс из Калифорнии, разместившей в своем Twitter расистское высказывание относительно президента Обамы, в котором, помимо прочего, она желает президенту смерти. «The n*gger… maybe he will get assassinated this term..!» («ниггер… надеюсь, его убьют во время этого срока!»). Позже Дениз, не отрицая, что убийство Обамы «не расстроило бы ее», в интервью каналу Fox заявила, что в тот вечер «у нее вырвалось», а на самом деле она не расистка.

Далее разворачивается ситуация, иллюстративная для американской культурной ситуации. Реакция на высказывание поступила от работодателя, озабоченного образом своей компании и возможными снижениями доходов в связи с этим событием в большей степени, чем можно было бы предположить. Несмотря на то что, согласно заявлениям работодателя (компании Cold Stone Creamery), оформленные ясные высказывания против президента являются преступлением и находятся в ведении Секретных служб, эти службы не проявили желания арестовать Дениз. Зато она была немедленно уволена за высказывание, ни в коей мере не связанное с ее профессиональной деятельностью и не подвергшееся никаким более дисциплинарным взысканиям