В полночь священник Никола ввёл князя в пустую гулкую церковь. Дьяк Нестор остался возле коней, за оградой монастыря. Ждать не пришлось. Князь появился скоро. Он вынес большую икону, обмотанную холстиной, уложил в запряжённый парой возок. Священник и дьяк поместились рядом, в том же возке. Князь впрыгнул в седло. Белый как снег Буран заплясал под хозяином. Князь придержал жеребца, перекрестился, вымолвил: «С богом!» – и тишину разорвал цокот копыт.

Вышгород спал. До самых ворот не встретилось ни души. А если б и встретился случайный прохожий? Кто осмелится у князя спросить, куда он по ночному времени путь-дорогу держит, какая поспешает с ним кладь. Городские ворота, с вечера запиравшиеся на засовы и щеколду, на этот раз оказались открытыми. Подъёмный мост висел спущенным, стража не выглянула, затаилась внутри.

– Что невесело смотришь, князь-государь Андрей Юрьевич? Раздели на двоих кручину.

Не поворачивая головы, князь чуть скосил глаза. Боярин Яким, сын казнённого великим князем Степана Кучки, поравнял своего Гнедка с белоснежным Бураном. Отцы не на жизнь – на смерть враждовали. Сыновей судьба подружила. Большой отрезок жизни отмерили они рядом, много трудных дорог вдвоём исходили. Теперь обоим под пятьдесят.

Разговор Яким повёл осторожно, будто не от себя.

– Супруга твоя, Улита Кучковна, тревожится: не привязалась ли хворь? «Тёмен, – говорит, – лицом стал. С самого Владимира ни со мной, ни с сыновьями-княжичами не вымолвил слова».

Княгиня Улита Степановна, или, как по отцу называли, Улита Кучковна, приходилась Якиму родной сестрой. Крепкое было семейство: и братья с сестрой, и младшие Кучковы – все друг за друга стояли.

– Возвращается!

– Ночью в шатре привиделся сон!

– В лесу, не в шатре.

– В шатре, хоромах, в лесу – всё едино. Главное, во Владимире будет устроено княжье подворье.

Как узнали-проведали? Скоропосольцев князь Андрей Юрьевич в город не посылал, вещий сон пересказал самым близким. Ночные птицы, должно быть, услышали и весть разнесли.

Солнечный луч, пробив слюдяное оконце, упал на спящего князя. Князь подёргал набухшими веками, сдвинул брови и быстро открыл глаза. Долго ли, коротко длился сон, сваливший ничком на лавку, только встретила явь прежней докукой. Из головы не выходило вчерашнее. Что волк и мальчонка в самое время в кустах залегли, в том сомневаться не приходилось. Портило дело, что оба в живых остались. Найти, на цепь посадить, уничтожить. Да где искать? В лесу болото путь преградило, болотный морок глаза отвёл. Заняться расспросами? Слухи пойдут: «Неспроста князь про волка выведывает. Первых храбрецов повернули вобрат

[3]

мальчонка да волк». Князь вскочил, в ярости закусил губу. Неотвязчивой огневицей мучила мысль, что откроется тайна.

– Поспешить с вестью, – пробормотал он вслух и, хлопнув в ладони, мысленно повторил всё, что твердил себе со вчерашнего дня: «Церковь союзником выступит. Мизинный народ до чудес охотник – поверит. Бояре идти поперёк не отважатся. Мальчонка сам промолчит, в спор со святыней не вступит. А если пути в другой раз скрестятся, промашки не будет. Стрела попадёт в цель».

В горенку тенью вдвинулся челядинец Анбал, подал умыться, поправил на лавке сбившийся полавочник.

Был Анбал низкоросл, тёмен лицом и чёрен, как жук. Нрав имел неуживчивый, мрачный. За что полюбился князю и тот приблизил его к себе, для всех оставалось загадкой.

Князь расчесал коротко стриженную с проседью бороду, перетянул витым кушаком ладно сидевшую на широких плечах рубаху с разрезами по бокам, прислушался к шумному разноголосью.

Никогда бы Дёмка не оставил сестру, если бы не находка у Долгого болота. Больше года Дёмка туда не заглядывал, с той поры, как умер отец, и вдруг ноги сами собой вынесли на знакомую тропку. Много было по ней хожено-перехожено. Отец всё хотел приучить сына к кузнечному рукодельству. «Смотри, какое богатство в наследие тебе оставлю, – говорил отец, вытаскивая из вязкой топи огромные комья руды. – Болото в Богатое следует переименовать. Набито железом, как кошель торгового гостя золотом. По тростнику судить – разливалось здесь озеро. Селение, должно быть, стояло на берегу».

Пока отец управлялся с комьями величиной с бычью голову, Дёмка подготовлял для плавки огонь. Он раскалывал на чурки берёзовые поленья и думал о людях, живших у озера в стародавние времена. Ему представлялись широкоплечие с открытыми лицами охотники и рыболовы. У поясов и на шее висели обереги – волчьи клыки. Женщины расхаживали в платьях, усыпанных звёздами блёсток. В косах мерцали нити озёрного жемчуга. Имелся в селении свой кузнец. Так же пережигал берёзу на уголь, плавил руду, выделывал ножи, наконечники стрел.

Домой они с отцом возвращались затемно, складывали в кузнице вываренные из руды крицы. «Такую чистую руду поискать», – говорил отец, проковывая крицы в прутки, чтобы освободить от шлака. Тайну Богатого болота он скрывал даже от Лупана.