Книга русских инородных сказок

Фрай Макс

Жанр сказки продолжает жить, правда сегодня сказки больше рассчитаны на взрослых, чем на детей. В книгу вошли авторские произведения, отобранные известным писателем Максом Фраем и отражающие, по его мнению, современное положение дел в данной области.

* ПО ТУ СТОРОНУ *

Рой Аксенов

GODS, EXILED

Старичье в основном сидит в скверике. Собираются там Зевс, Саваоф, Перун и Один. Перун совсем дохленький; он крупно дрожит всем телом и непрерывно кивает, подмаргивая белыми глазами.

Из-под скамейки вылезает крохотный, усохший Сморкл, садится средь стариков и начинает вздыхать, и копаться в носу, и точит слезу, выпрашивая копеечку на бутылку кефира. Один гонит его клюкой, Зевс норовит пнуть ногой, и тогда Сморкл уходит куда-нибудь в иное место; он настолько забыт, что по рассеянности его иногда пускают в те края, откуда он был изгнан прежде всех остальных.

К Зевесу захаживает Гефест. У Гефеста пенсия и орден, и среди этих он смотрится необычайным везунчиком, хотя и ему бывает горестно в своей старой двухкомнатной квартире; жаль только, что от открытого огня он давно разучился плакать, поэтому рыдания его сухи.

Саваоф сохранил больше всех соображения, хотя телом совсем обветшал, и оттого ему особенно мерзко. Два раза к нему приезжала «скорая». Сдохнуть не дадут. Общество.

Один выжил из ума, его суставы сочатся медом поэзии, который самому ему давно уже не нужен. Локи с ним не здоровается, да и встречаются они редко: Локи все бегает по каким-то делам, хотя у него и на бутылку водки не всегда набирается довольно мелочи. Тогда он ходит к Гермесу, и тот угощает братушку вином. Гермеса единственного не изгнали; не смогли. Его оказалось неоткуда изгонять. Гермеса никто не любит, но все поддерживают с ним хорошие отношения.

НИЧЕГО ОСОБЕННОГО

Храбрый разбойник Сяо Лао-вэй сидел на дереве близ большого Дао и подстерегал проезжих чиновников, у которых отбирал еду, золотые монеты и коконы тутового шелкопряда; тем и кормился. Однажды мимо него на котле вареного риса проехал спящий Глупец И Лянь. Котел оставлял в дорожной пыли широкую борозду и тихо жужжал.

— Хук, — удивился Храбрый разбойник Сяо Лао-вэй и пустил в спину И Ляня две стрелы, ибо полагал, что все в мире должно вершиться естественным образом; а жужжащий самодвижущийся котел к благоподобающим вещам отнести не получалось.

И Лянь ничего не заметил и продолжал таинственно перемещаться к горизонту; пуститься за ним в погоню Сяо Лао-вэй не мог, так как был прикован к дереву медной цепью (отчего в народе прозывали его Черным Котом).

Глупец И Лянь проснулся лишь четыре ли спустя; торчавшие из его спины стрелы тут же превратились в крылья, а сам он стал Фениксом и в таком качестве изрядно прославился.

Дальнейшая судьба Жужжащего котла с рисом в точности неизвестна: мудрецы предполагают, что он стал (а возможно — и был) одним из младших демонов подземной иерархии.

ПОХОРОНЫ ХОЛОДИЛЬНИКА

За шесть дней до рассвета холодильник завонял и умер. Я вытащил его на улицу и уронил в снег. Он лежал — вы же понимаете, вы знаете уже, — маленький и жалкий, весь в каких-то пятнах и потеках; и его шнур питания изогнулся незаконченным иероглифом «прости». Я хлопал его по бокам, я шептал ему: «Вставай», я даже зажмурил глаза и принялся ковыряться во внутренностях морозилки, пытаясь вернуть его к жизни, но — вы же знаете, вы понимаете уже — это было навсегда.

Я сидел в сугробе, моя левая рука безвольно покоилась на исцарапанном металле. И что же мне было делать дальше? Хорошо бы поверить, что где-то там, в небесах, мой мертвый холодильник сидит на обрывке северного сияния рядом со Снежной Королевой, смотрит на меня, усмехается и думает, что это все пройдет, что когда-нибудь я все пойму и сам посмеюсь над своими слезами. Но не было в небе никакого сияния, не было никакой Снежной Королевы, был только железный ящик, который внезапно покинула жизнь.

Быть может, если бы он болел, если лежал бы от слабости и просил принести стакан воды, — мне было бы проще. Но все произошло так внезапно — нет, скоропостижно, — что я не успел ни разу заговорить о том, что кажется сейчас таким важным и таким невысказанным. Да, он перхал громче обычного, и дверца его была дверцей старого холодильника — металлическая летопись непростой и небесцельной жизни. Но когда я спрашивал его поутру: «Как ты сегодня?» — он молчал со всегдашней своей усмешкой.

Мой молчаливый собеседник, мороз моей жизни. Что мне снег теперь, что мне зима? Дайте мне тысячу самых страшных зим — я не задрожу и не улыбнусь, и не замечу даже.

Я взял на руки его тело и пошел в черно-белую пустыню, туда, где в голос выла по далекому родственнику метель. На вершине снежной горы я поставил его, и его мертвый взгляд навсегда уставился в черные небеса. Я прижался к нему лбом и произнес несколько ничего не значащих слов. А вместо цветов я возложил на эту странную могилу маленький кусочек льда.

Грант Бородин

ЛЕВ ГУАН-ЛИ

Если бы моя сестра благодаря неземной красоте и изощренному уму стала фавориткой императора, то он поставил бы меня, дурака, во главе экспедиционного корпуса — это вполне возможно. Я бы разделил войско на две части и повел его на Запад двумя дорогами: северной — легкой и опасной, и южной — тяжелой, но спокойной, ибо она пролегает по замиренным областям, подвластным ничтожным владетелям. Положив половину солдат и почти всех лошадей, разграбив западные страны и оставив в степи заградительный вал, я бы вернулся ко двору императора — совершенно не исключено — с небесными жеребцами, которых он так хотел видеть в своих конюшнях.

Благодаря успеху я бы укрепил свое положение и добился низвержения одного необычайно хитрого типа, грамотея и книжника, а он — отсидев в тюрьме подобающий срок и лишившись мужского достоинства, как того требует закон, — вышел бы с помощью влиятельных друзей, приверженцев темного учения, и устроил мне веселую жизнь, так что я предпочел бы согласиться оставить двор и уехать на север, где готовилась армия вторжения.

Возглавив войско, я повел бы его в степь и шел бы день и ночь. В пути меня настигло бы обвинение в волховании, и я, поняв, что дни мои сочтены, не повернул бы назад, решив победами заслужить прощение. В долине какой-то мелкой речушки я настиг бы врага и серьезно стеснил его после двухдневного боя. Но варвары, конечно, спешно подвели бы подкрепление, забросав моих молодых негодяев свистящими стрелами, а офицеры моего штаба, выходцы из дурных родов, составили бы заговор, думая арестовать меня и повернуть армию назад, потому что я будто бы выслуживаю себе помилование ценой их ничтожных жизней. Я бы снес их глупые головы, потому что отступать унизительно, и скомандовал бы отступление.

Истомив нас бесконечными атаками, летучие отряды варваров остановили бы нас в каком-то дне пути от Стены и через несколько часов стоптали моих солдат, и меня волокли бы на аркане в ставку шаньюя.

Он бы окружил меня почетом, женив на своей сестре и дав в управление удел. Я бы прожил несколько мирных лет, пытаясь понять, возвеличился я или же был унижен. А потом, по навету врага, еще одного умника, меня вытащили бы поутру из постели, отвели бы в могильники и перерезали горло, а я бы только и успел проорать:

ТАЛАС

С младых ногтей умеренный и благоразумный всегда выбирал середину, но на стрежне течение велико. Был удостоен чина Литератора Обширных Познаний, закружилась голова — подал доклад о необходимости отмены свободной чеканки. Просвещенный государь отверг его и за дерзость направил служить в Западный край младшим приставом. Видел кянов, которые размачивают землю собачьей слюной и так едят; видел тоба, у которых из макушки растет бамбук; хагасов, с ног до головы в узорах, которые наносят на тело, не зная бумаги. Наскучив жизнью в глуши и тревожимый в безводных холмах видением прудов Цзянтай, разбудил в военнопоселенцах жажду наживы и крови. Наместник, видя это, пытался помешать. Пригрозил мечом — трусливый пес, не желая умирать, примкнул к войску.

Через земли усуней провел их в землю Кангюй. У реки Талас шаньюй Чжи Чжи возвел крепостицу по чужеземному образцу — двойной частокол с башнями и земляной вал. Послал к шаньюю наместника с предложением идти в цепях ко двору просвещенного государя, но тот обезглавил посла. Ударили на врага. Навстречу моим солдатам вышли белоголовые воины, составив щиты наподобие рыбьей чешуи. Солдаты при виде бледных, как брюхо жабы, лиц и блистающих шлемов с конскими хвостами по гребню повернули бежать, но я хорошо бью из лука, когда стою на краю пропасти и пятки мои висят в воздухе. Видя на башне пятицветное знамя хуннов и под ним шаньюя со свитой, схватил лук и выстрелил, никуда не целясь. Стрела ушла в зенит, низринулась к башне и лишила Чжи Чжи носа. Он принужден был скрыться внутри, а солдаты мои, видя это, восстановили цепи и расстреляли белолицых из арбалетов, пробивая двух одной стрелой. Намостив гать через ров, стали ждать рассвета.

Ночью кангюй напали с тыла, но были отбиты арбалетчиками. Утром приказал бить в цимбалы и барабаны и начал приступ. Хунны закрылись во дворце, оставив на стенах женщин и всякий сброд. Покуда мы не подожгли дворец, никто не хотел сдаваться, а женщины продолжали драться и после этого. Всех их убили. Сквозь огонь и дым я прошел туда, где лежал Чжи Чжи. Он молчал. Не стал говорить и я — отрубив его безносую голову, пошел прочь.

На дворе наткнулся на белолицего в богатом доспехе, залитом кровью, — он не мог уже встать, но пытался просунуть меч под нагрудник, желая зарезаться. При виде варвара, выказывающего достойную ханьца отвагу, испытал уважение и помог ему ударом ноги по рукоятке. При нем был свиток. Не умея прочесть варварское письмо, я, Чэнь Тан, Литератор Обширных Познаний, сжег его.

ГЛАЗ ДРАКОНА

Да простится мне эта запись — правление государя не отмечал девиз. Государь Тоба Дао, варвар, носящий косу, повелел выстроить башню Совершенного Покоя высотой до небес, чтоб на вершине ее не слышен был ни крик петуха, ни лай собак. Когда башню возвели до половины, постельничий Западного Крыла пригласил живописца. Он поднялся на крышу дворца и трижды свистнул в два пальца. Через шесть дней Бешеный Куань из рода Фань въехал в Чанань через Восточные ворота на осле, но не весь — в то время, как голова его крепко спала на холке, а руки цеплялись за хвост и гриву, ноги шагали по дороге наравне с ослиными, слегка приплясывая в такт снящейся голове песне. Осел углубился в город не более чем на полтора квартала и остановился у первой же винной лавки, да так резко, что Фань Куань рухнул ничком, подняв облако пыли в форме бычьей головы. Не без труда поднявшись на ноги и наградив благородное животное отменным пинком, Бешеный скрылся в лавке и не выходил из нее с неделю. Осел терпеливо дожидался его, не сходя с места и питаясь удивленными взглядами прохожих.

Через неделю государь Тоба Дао соизволил разгневаться. Десяток сяньби, не покидая седел, вломились в лавку, побили посуду, накостыляли хозяину, забросили неживого Куаня на спину осла и отвезли во дворец. Постельничий Западного Крыла огорченно зацокал языком, едва запах вина коснулся его ноздрей, и не переставал цокать вплоть до того момента, когда голова его покатилась по брусчатке внутреннего дворика.

Тоба Дао, победитель Юга, тангутов, хуннов, телеутов и тибетцев, содрогнулся при виде синего лица живописца, подобного роже демона. Бешеного наскоро опохмелили парой чарок и загнали в башню. Туда же завели осла, по бокам которого висели торбы с кистями, красками, тушью, грибами личжи и тыквами-горлянками с водой горных потоков.

Еще через неделю, в полдень, когда лучи солнца обрушились в башню через отсутствующую кровлю, Фань Куань вышел на двор, преклонил голову на спину осла, заснул и попытался уйти из города. В воротах он был изловлен стражниками, заброшен вместе с ослом на спину быку и вторично препровожден во дворец. Государь между тем ознакомился с плодами его труда и намеревался разгневаться, что означало для Фань Куаня не смерть, а хуже. Государя, Хранителя Совершенного Покоя, рассердило то, что глаза четырех драконов, написанных охрой, серой, киноварью и углем на четырех стенах башни, были лишены зрачков и смотрели непонятно куда, так что Тоба Дао не сумел поймать ни одного взгляда.

Фань Куань, лупая красными глазами и оскорбительно зевая — начальник стражи вынужден был отвесить ему затрещину слева, — объяснил министру двора, что еще с год назад лишился права рисовать драконам глаза, вполне овладев этим искусством. Министр двора отвесил ему затрещину справа и приказал не умничать и немедленно исполнить, что велено. Фань Куань утер сопли и повиновался, испросив в сопровождение десяток арбалетчиков и предложив расставить сотню вокруг башни. Это было исполнено, причем каждый второй арбалетчик был левшой.

1919

Гамины подошли к Их-Хурэ по Калганскому тракту в полдень. В городе ждали их появления, и с самого утра никто не выходил из дома, не желая видеть людей, у которых сквозь кожу лиц уже просвечивают оскаленные черепа. Черные псы, могилы четвертой части столичных покойников, покинули долину Сельбы и трусили вдоль глиняных и войлочных стен, тихо звенели колокольчики на коньках крыш, и время от времени взревывали храмовые трубы Майдари-сум.

Джамуха-сэчен сидел на обочине и свидетельствовал прибытие корпуса. Двенадцать тысяч человек, четыре тысячи лошадей, горные орудия и обоз с чиновниками подняли стену желтой пыли, заслонившую южный горизонт и медленно надвигающуюся на город. Джамуха по-черепашьи, не мигая, смотрел левым глазом на дорогу, правым — в зенит и машинально поглаживал тусклые серые шарики, раскатившиеся перед ним по убитой гальке. Они упруго поддавались под пальцами, в то время как острые камешки впивались ему в тощую задницу. Раньше мир был как-то плавнее, замечает он. Совсем недавно. Все стремится обратно к черно-белому наброску.

Правый глаз смотрел в бледный зенит, слегка тронутый снизу желтоватым муаром, а поверху задетый плоской стальной тучей, наползающей от Дархана. Картинка с севера, немного съехав по времени, отразилась от этой тучи, угодила в кривой глаз Джамухи, оттуда попала на россыпь шариков, а затем спроецировалась на второй глаз, зрячий. Джамуха видел длинного, прямого, как ташур, человека в желтом халате, сплошь увешанного оберегами, видел его водянистые голубые глаза, рубец на лбу от сабельного удара, четыре сотни его всадников в драных тулупах, волокуши с пулеметами, дым.

Скоро все станет очень просто.

Пылевое облако накрыло его, Маймачен, Половинку, площадь Поклонений и Храм Великого Спокойствия Калбы, Цогчин и Златоверхий Дворец и покатилось к монастырям Гайдана, а мимо с урчанием проехал автомобиль Сюй Шичэна. Генерал бросил на Джамуху беглый взгляд и отвернулся, а тот быстрым движением сгреб свои шарики в горсть, распахнул рот и зашвырнул их куда-то туда, внутрь. Из утробы Джамухи раздалось тихое пение, он вскинул руки над головой и крепко зажмурился. В тот момент, когда его достигла первая шеренга кавалеристов, превращенных пылью в воинов Цинь Ши Хуана, это пение уже превратилось в оглушительный визг, а потом Джамуха ухнул сквозь гальку вертикально вниз, расшвыряв вокруг мелкие камешки и немного песку.

ТРИДЦАТЬ ТРИ ФАКТА ИЗ ЖИЗНИ МИШИ КРАУЗЕ

I. Мишу Краузе, поручика Второй Сибирской Армии, высадили из бронепоезда «Повелитель» за безбилетный проезд. Это произошло на станции Даурия 20 ноября 1920 года.

II. Ровно через 100 дней, 28 февраля 1921 года, он был убит стеклянной пулей в затылок близ Цаган-Цэгена.

III. Папу Миши Краузе звали Сократ, тем не менее с виду был он вылитый бабай, поскольку в его родословную вклинился проездом один из челядинцев князя Амурсаны, бежавшего от китайцев в Тобольск и умершего там от оспы. Сам Миша пошел в маму-москвичку и походил на джунгара не более любого другого немца.

IV. Ни папа, ни Миша слыхом не слыхивали об этом двухвековой давности казусе. Как и о Джунгарии вообще.

V. Мама Миши умерла, когда ему было немного лет. Она умерла от воспаления легких, Миша запомнил про маму только хрип и жуткую желтую духоту в обрамлении черных теней. Имени ее он не знал до 15 лет. Так получилось. Маму звали Татьяна.

Дмитрий Брисенко

HARMS-CORE MIX

Однажды Чжуан-цзы заснул и увидел сон, будто он стал мотыльком. Порхает он с цветка на цветок, а за кустами сидит Калугин и боится милиционера.

Чжуан-цзы проснулся, позвонил в колокольчик, лег на правый бок и снова заснул и опять увидел сон, будто он стал мотыльком. Порхает он с цветка на цветок, а за кустами сидит Калугин и боится милиционера.

Чжуан-цзы проснулся, попросил слугу принести ему стаканчик холодной рисовой водки, выпил водку, лег на живот и снова заснул и опять увидел сон, будто он стал мотыльком. Порхает он с цветка на цветок, а за кустами сидит Калугин и боится милиционера.

Чжуан-цзы проснулся, посмотрел из окна на реку Хуанхэ, посидел в позе лотоса, лег на левый бок и заснул опять. Заснул и опять увидел сон, будто стал он мотыльком. Порхает он с цветка на цветок, а за кустами сидит Калугин и боится милиционера.

Тут Чжуан-цзы проснулся и решил больше не спать, но моментально заснул и увидел сон, будто мотылек стал Чжуан-цзы, а Калугин сидит за милиционером, и мимо них идут кусты.

Елена Заритовская

ХИМЕРА

— Скажи мне, какого черта мы его купили?

Прямо под ними сидело небольшое усатое животное. Изогнувшись, животное остервенело вылизывало свой хвост, но, будто услышав, что речь шла о нем, повернуло голову и уставилось на них немигающими желтыми глазами.

— Это твоя была идея, любительница животных. Серенький, серенький… — он издевательски передразнил ее и с ненавистью посмотрел вниз. Животное было в хорошем настроении — оно повалилось на бок и стало трепать полосатый коврик из коридора, вцепившись в него зубами и с силой ударяя когтями задних лап. Пол был усыпан серой шерстью, разорванными в клочья тряпками, кусками паркета и обивки, а стены исполосованы длинными глубокими царапинами — как будто кто-то долго бил по ним ножом в исступлении.

— Надо было его утопить, когда он начал линять. Все уже понимали, что это никакой не кот. Ехидна…

— Нам придется когда-нибудь спуститься.

СТЕНОГРЫЗ

Они лежали тихо-тихо, не включая света, слушая негромкий монотонный хруст в прихожей.

— Я что-то такое читал подобное, — сказал он. — Только там землю баба ела.

— Землю полезнее, натуральный продукт все-таки. Лучше бы она землю ела, а не стены. Свинец один в этих стенах. Вот летом поедем на дачу, пусть ест, сколько влезет. Земля только там плохая, глина, как ни удобряй, все равно ничего не растет. — Она вздохнула и повернулась на другой бок, перетащив на себя большую часть одеяла.

— Слушай… это самое… — Он повернулся на живот и начал шарить по столу в поисках пачки сигарет.

— Чего?

Ребекка Изаксон

ИЗБРАННЫЕ БЛЮЗЫ ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ВЕЩАМИ

Вверх по запястьям Тигра и Евфрата

В троллейбусе долго звонит телефон. Никто не поднимает трубку.

— Алло, — первым решается дон Бартоломе.

— Вам осталось девяносто восемь дней.

— Спасибо, — кивает дон Бартоломе.

Он выходит из троллейбуса и направляется в ресторанчик «Ротонда». По воскресеньям в «Ротонде» собираются его друзья, и даже если «Ротонда» заколочена на зиму досками, они непременно выпьют глинтвейн и съедят порцию гуляша, поглядывая на старинный гобелен. Донья Роза будет, как обычно, сомневаться в возрасте гобелена:

Airstop-блюз

— Можете ли вы сказать, где мы сейчас находимся?

— А ты?

— И я.

Дон Альфараче живет на пятой скамейке Бернардинского сада. Иногда он водит гостей по саду и рассказывает историю о городе прекрасной Елены.

— О, — вздыхает дон Альфараче, — долгая осада Трои… и могли ли они войти в Saint Город?