Среда, вечер, 24 марта 1943 г.

Мама, папа, Марго и я так уютно сидели все вместе, как вдруг вошел Пит и зашептал что-то отцу на ухо. Я услыхала только, что на складе упала бочка и что кто-то возится с дверью. Марго тоже так поняла, но постаралась меня успокоить, потому что я побелела как мел и страшно разволновалась.

Мы трое остались ждать, а папа с Питом пошли вниз. Не прошло и двух минут, как мефроу ван П. поднялась к нам; она сказала, что Пим

[3]

попросил ее выключить радио и осторожно подняться наверх. Но, как всегда бывает, когда хочешь идти как можно тише, ступеньки старой лестницы именно сейчас скрипели в два раза громче. А еще через пять минут пришли Пит и Пим, белые аж до кончика носа, и рассказали о своих злоключениях.

Они уселись под лестницей и стали ждать, однако без всякого результата, как вдруг послышались два громких удара, словно в доме захлопнулись две двери. Пим одним махом взлетел наверх, а Пит сначала предупредил Пф-ра, который после долгой возни и шума наконец также прибыл наверх. Потом мы в одних чулках поднялись на этаж выше к семейству Пелсенов. Менеер, сильно простуженный, уже лежал в постели, так что мы все столпились у его ложа и шепотом стали рассказывать о наших догадках.

Среда, 8 дек. 1942 г.

Сегодня нам устроили самое лучшее представление из всех, которые я когда-либо видела. Мать гладила, а мефроу ван П. предстояло подвергнуться зубоврачебной процедуре. Пф. начал с важностью распаковывать свой саквояж (это в первый раз он собирался здесь им воспользоваться); ему пришлось взять одеколон для дезинфекции и вазелин вместо воска. Мефроу П. уселась на стул, и Пф. начал разглядывать ее рот; всякий раз, когда он постукивал по ее зубу, бедная женщина вздрагивала и издавала какие-то невнятные звуки. После длительного обследования (во всяком случае, для нее, потому что на самом деле все длилось не более двух минут) Пф. начал вычищать дырку. Но куда там! — об этом и думать было нечего. Она стала отбиваться руками и ногами, в какой-то момент Пф. выпустил из рук крючок… и тот так и остался торчать у нее в зубе. Вот теперь уж началось нечто просто невообразимое. Мефроу П. кидалась из стороны в сторону, вопила (что есть сил, да еще и с инструментом во рту), пыталась вытащить крючок и только все глубже всаживала его в зуб. Менеер Пф. стоял невозмутимо, руки в боки, и смотрел на весь этот цирк. Остальная публика так и покатывалась от хохота. Конечно, нехорошо: уж я-то орала бы гораздо сильнее. После бесчисленных дерганий, выкручиваний, стонов и воплей крючок наконец-то удалось вытащить, и менеер Пф., словно ничего не случилось, продолжал работу с невозмутимым спокойствием. Он все сделал так быстро, что мефроу П. просто не успела начать все сначала. Правда, у него было столько помощников, как никогда в жизни; два ассистента — не шутка: менеер П. и я потрудились на славу! Все это выглядело, как средневековая сценка с какими-то шарлатанами.

Но вот терпение пациентки подошло к концу — ей срочно потребовалось присмотреть за «ее» супом и за «ее» едой. Одно можно сказать наверняка: к зубному врачу мефроу П. теперь и близко не подойдет!

Последнее, конечно, не сбудется.

Пятница, 10 дек. 1942 г.

Менеер ван П. раздобыл кучу мяса. Сегодня он хотел сделать колбаски для жаренья и гелдерскую колбасу, а завтра — свиную. Забавно было смотреть, как куски мяса проворачивались через мясорубку, дважды и трижды, потом в фарш добавляли всего, что только можно, и снова проворачивали через мясорубку, а затем с помощью широкой воронки наталкивали в кишки. Жареные колбаски с кислой капустой, карт, и луком съели прямо за обедом; гелдерскую колбасу привязали под потолком к палке, подвешенной на двух веревочках. Всякий, кто, входя, видит эту выставку колбас, начинает хохотать, это и впрямь препотешное зрелище.

Здесь был ужас какой разгром: менеер ван П., в фартуке своей жены, во всем своем дородстве (он казался еще толще, чем был на самом деле), возился с мясом; кровавые руки, голова и фартук в крови — живодер, да и только. Мефроу П. делала несколько дел сразу: ей нужно было учить нидерландский язык, варить обед, присматривать за всем, вздыхать и жаловаться — у нее (так она говорит) Сломано верхнее ребро. Такое случается, когда делают все эти идиотские упражнения, занимаясь гимнастикой.

У Пф. воспалился глаз, и он у печки делал себе примочки с настоем ромашки. Пим сидел на стуле в узкой полоске солнца и ерзал из стороны в сторону: у него болела спина и он сидел как-то вкривь и с сердитым лицом — вылитый страдалец из богадельни. Пит играл с кошкой: то приманивал ее кусочком мяса, то отбегал от нее. Мать, Марго и я занимались чисткой картош. Но то и дело отвлекались, чтобы поглядывать на ван П-на.

Среда, 7 июля 1943 г.

У нас новая напасть — блохи у Муши. Мы раньше не знали, что кошачьи блохи переходят и на людей, но, увы, это так.

Вчера я подловила наверху одну из них у себя на ноге, десять минут спустя, внизу, еще одну, а вечером на постели Пф-ра снова одна прыгнула мне на ногу. Она проскочила у меня между пальцами: они ужасно проворные. Сегодня утром я стояла перед шкафом и одевалась, так эта дрянь опять по мне пробежала. Чтобы блохи и прыгали, и бегали — такого я в жизни не видела. Я ее ухватила и вроде бы раздавила, но эта мефроу тотчас же ускакала. Мне осталось только вздохнуть, снова раздеться и обследовать свое тело и свою одежду, пока я все-таки не отыскала блоху у себя в трусах. Секунда, и она была обезглавлена.

А помнишь? Какие прекрасные минуты, когда я могу вспоминать и рассказывать о школе, учителях, всяких приключениях и о мальчиках. Когда мы еще жили нормальной жизнью, как все было чудесно!

Этот один год в Лицее был для меня просто великолепным. Учителя, всё, что я там учила, шутки, взгляды, влюбленности и обожатели.