Эта земная жизнь — наше время испытания; христианское Откровение не упоминает другой. В конце концов, она достаточна для того, чтобы проявить нашу фундаментальную склонность, глубокую ориентацию нашего бытия; и, ничего, в Слове Божием, не позволяет нам полагать, что радикальное изменение хода дела произойдет в другой сфере существования. Куда дерево наклоняется, туда и падает, говорит Библия, и «упадет дерево на Север или на Юг, то оно там и останется, куда упадёт» (Еккл 11:3). «Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим братьям по вере». Это добро, «не прекратим его делать: если не ослабеем, то в свое время пожнем» (Гал 6:9–10) Давайте будем действовать, пока сияет день жизни, так как «приходит ночь, когда никто не может больше делать» (Ин 9:4). Человек может «выйти на дело свое и на работу свою только до вечера» (Псалом 103:23). Не подсчитывают качество души; доступно нам, которые неспособны бросить взгляд в сердце творений, судить их «по их плодам»: эту именно заповедь нам дал Иисус,

propter duritiam cordis

[1]

и главным образом

propter imbecillitatem mentis

[2]

(Мф 7:16); но то, что имеет значение перед Тем, кто «испытывает сердца и утробы», это — как раз дерево, которое обнаруживают плоды, и то, как он употребил божественный сок, этот «избыток сердца» откуда исходят слова, действия и желания (эти внутренние акты), "источник", откуда Апостол Иаков видит истекающей волну горькую или сладкую, этот «сокровенный сердца человек», о котором говорит св. Петр.

Каким бы ни был момент, предоставленный промыслительной Премудростью, этого достаточно для испытании. Человек открывает себя Богу, в своей существенной наготе, в одно мгновенье, как и за тысячу лет. Это то, что выявляет св. Петр, после этого Псалма 89, приписанного Моисею.

Реинкарнационные доктрины исходят из довольно наивного

количественного подсчёта

: Бог мог бы ошибиться судя человека по жалкой маленькой жизни от силы в семьдесят лет; Ему нужно целое множество человеческих существований, чтобы увидеть ясно… Этому первичному деизму — или скорее демиургизму — под стать столь же простодушная антропология: чтобы

Св. Августин заявляет, что Церковь напрасно совершает Святую Жертву за кого бы то ни было, кто оставил этот мир без по крайней мере минимума раскаяния и веры. "Мыслители", которым я не знаю какой сентиментализм, исполненный добрыми намерениями, заменяет рассудительность, требуют для чести Бога, чтобы грешник в состоянии окончательной нераскаянности был бы целью одной (или многих) отсрочек. Кроме того, что не видно очень хорошо почему — и в силу какого критерия — божественная доброта была бы сохранена, если бы человек жил три раза, или десять, или сто, скорее чем один — как если бы было возможно противопоставлять какой‑то срок вечности, то есть строгому отсутствию срока! — можно спросить себя в какой мере всегда переносимое взыскание удержало бы человека от уступки злу, и, что ещё хуже, не привели ли бы эти судебные "отсрочки" в замешательство их получателя. Если предположить, что в загробной жизни люди смогут перейти от зла к добру, не видно, в силу какого неопровержимого закона этот прогресс был бы прямолинейным: если мне дозволено, после жизни, изменить мои взгляды, то это обращение должно, несомненно, смочь произойти в обоих направлениях! Но христианская вера учит с ясностью, и боговдохновенное Писание свидетельствует также ясно, что суд, в котором эта жизнь находит своё взыскание, полагает испытанию конец. Мечта Адама оказывается осуществленной:

Эта жизнь не что иное, как испытательный стенд. Мы ей обязаны образованием, воспитанием, и нет оснований, чтобы этот аспект существования прекратился в момент, когда душа видит себя препятствуемой, в течение какого‑то времени, "информировать" своё тело. Кажется несомненным, что, для св. Павла, отделенная душа, если только он не потерпит неудачу на "экзамене" смерти, призвана к приобщению к вначале чисто духовному существованию, если ограничиться периодом, или более точно состоянием, который предшествует последнему Суду; теперь только начинается для нее действительно "высшее" образование. Благодать, которая не покидает её, постепенно её просвещает, эта душа не должна больше ничего давать, или скорее отдавать, но она может получать. Здесь в этой жизни, будучи главным образом активной, она заменяла свой свет, заимствованный от света Бога, «солнца правды»: и этот подчиненный день мешал ей увидеть, как сверкает звёздное небо. Отныне, главным образом пассивная, она омывается светом Свыше; её собственное излучение не противопоставляется больше божественному облучению: её сосредоточенная ночь открывается бесчисленным взглядам звёзд. «Я уверен, Пишет Апостол, что Тот, кто начал в вас (здесь в этом мире) превосходное дело продолжит совершать его даже до дня Христа Иисуса» (Фил 1:6). Об этом "дне" Павел говорит еще два раза в том же Послании (1:10 и 2:16) и во всех своих Посланиях: это — Парусия, Второе пришествие, которое Иисус Сам называл "Днём" в полном смысле слова (Мф 7:22; Ин 6:39.40.44.45; 8:56, и т. д.).. Тогда только будет искуплена"целостность" Христианина: дух, душа, тело (Рим 8:23; 1 Фес 5:23; ср. Eф 4:30; 2 Тим 1:12). В каждом из нас дело спасения, окончательно ориентированное смертью, будет усовершаться до славного Возвращения Иисуса Христа.

Мы скажем во втором приложении, почему и как мы намереваемся здесь основывать истину католический доктрины на Слове Божием. Если есть, действительно, религия, воздающая должное всем библейским текстам догматической причастности, «религия Библии», то это, преимущественно, Католицизм. Возможно даже, что это именно потому, что он этим так насыщен, что он этого не замечает, что он не "кладёт" перед собою Библию как объект внимания и, как неизбежное следствие, постоянной заботы. Мы замечаем, что обладаем каким‑то органом только тогда, когда он болен, только когда наши отношения с ним ненормальны. Здоровый человек игнорирует свое сердце. Закваска Писания проникло в тесто Церкви до такой степени, что Католик иногда плохо их отличает. И гегелевское правило было бы здесь уместно:

verschieden, nicht geschieden

[10]

. У слишком многих Протестантов своеобразный номинализм Реформы столь хорошо очистил понятие Церкви, что Библия представляется как единственная конкретная реальность, почти–индивидуальная, которой можно было бы, поскольку Бог проявляется постоянно здесь в этом мире воплощённым образом, придать ценность абсолюта. Если «распространенный и приобщаемый Иисус Христос», то есть Церковь, наполняла весь религиозный горизонт Bossuet, для пасторов его противников, то, что загораживало всю перспективу, это был

Иисус Христос напечатанный

, благоухающий чернилами вместо ароматов, и прочитанный… В наши дни спустились по склону: читают "критически".

Но Писание нам открывает мало вещей относительно судьбы Христиан, умерших в состоянии благодати, в течение этого интервала "бесплотной" жизни, который отделяет смерть от воскресения. Поскольку даны условия нашего земного испытания, Путеводитель Joanne по Загробной жизни, какие можно найти у оккультистов и спиритов, нам представляется и невозможным, и, даже если предположить, что это возможно само по себе, то и непонятным и лишенным для нас всякой пользы. Это например случай тибетской

Bardo Thödol

(Книги мёртвых), которая описывает нам "опыты" умерших, предупреждая нас, что там идет речь, для них, о мечтах, о видениях чисто субъективных и лишенных любой реальности «в себе». Там идет речь, впрочем фактически об "откровениях", полученных тантрическими ламами в течение «вторичных состояний»

Но то, чему Откровение нас научает, вполне достаточно, чтобы реализовать две практические цели: ориентировать наши жизни, нашу

Сам Сатана имел в Глаголе его истину, его родство, его аналогию: он покинул эту родину, заменил это достояние богатством его собственной фактуры (Ин 8:44). Его приспешники тем более не усокровиществовали тщательно их

В Новом Завете, редкие отрывки, которые проливают короткие проблески на судьбу отделенных душ, показывают нам их в