Избранное

Хайнесен Вильям

Творчество Вильяма Хайнесена — одно из самых самобытных явлений в литературе современной Скандинавии. Хайнесен пишет по-датски, его произведения входят неотъемлемой частью в общую картину литературной жизни Дании XX века, насквозь пронизаны национальной спецификой. Произведения, включенные в настоящий сборник, вышли в свет на языке оригинала до 27 мая 1973 года.

Действие романа «Черный котел» развертывается в период второй мировой войны и изображает коренные изменения, вызванные в жизни Фарерских островов бурями, потрясавшими «большой мир». На Фарерских островах высаживаются английские войска и постепенно развиваются коммерческие контакты с Англией. Исконное занятие моряков островов — ловля рыбы, становится чрезвычайно опасным и одновременно очень прибыльным делом. Подрываются на минах суда, гибнут люди, а правительство доставку рыбы в Англию окружает ореолом «подвига во имя родины». Роман призван разоблачить обман, восстановить подлинную картину событий военного времени.

Роман «Пропащие музыканты» — тоже своеобразный отклик на исторические события. Усиление международной напряженности, угроза новой мировой катастрофы повергает многих писателей в пессимистическое настроение, лишает их веры в силы человека. На смену уверенности приходит растерянность и страх. Роман В. Хайнесена, несмотря на трагизм повествования, не лишен веры в человека и обращен к молодому поколению.

Предисловие

[**]

Творчество Вильяма Хайнесена — одно из самых ярких и самобытных явлений в литературе современной Скандинавии. Своеобразие его в большой степени определяется тем, что писатель на равных основаниях принадлежит двум литературам — датской и фарерской. Хайнесен пишет по-датски, его произведения входят неотъемлемой частью в общую картину литературной жизни Дании XX века, и все они повествуют о Фарерах и фарерцах, насквозь пронизаны неповторимой национальной спецификой. Характер творчества Хайнесена отражает те отношения, которые исторически сложились между Данией и Фарерскими островами, между датской и фарерской культурами.

Фарерские (в переводе — Овечьи) острова — название, объединяющее группу из 24 маленьких островков, расположенных в северной части Атлантического океана. Впервые заселенные в IX веке пришельцами из западной Норвегии, острова с 1380 года входят в состав Датского государства, однако в силу своего географического положения всегда сохраняли некоторую независимость как в политическом, так и в культурном отношении. Датский язык не внедрялся на Фарерах насильственно, но был языком администрации, судопроизводства, церкви, и поэтому исконный язык фарерцев вплоть до середины XIX века не имел письменности. В то же время устная традиция сохранила богатейшее сокровище средневековых баллад, сатирических стихов, народных лирических песен. Так, из поколения в поколение переходили тексты бесконечно длинных «танцевальных песен», хоровым исполнением которых сопровождается традиционный хороводный танец.

В конце XIX века начинается движение за создание литературного фарерского языка, связанное с именами поэтов Фредерика Петерсена (1853–1917), Расмуса Эфферсё (1857–1916), Йоуннеса Пеатуршона (1866–1946). Значительный вклад в дело создания национальной литературы внесли поэт Йенс Хенрик Оливер Джурхус (1881–1948) и его брат Ханс Андреас Джурхус (1883–1951) — поэт, романист и драматург. Из современных писателей, пишущих по-фарерски, выделяется Ханс Якоб Якобсен (род. в 1901 г.), опубликовавший под псевдонимом Хейн Брю ряд произведений, рисующих современную жизнь Фарер.

В 1939 году фарерский был официально признан литературным языком, но и сейчас еще датский язык имеет на Фарерах широкое распространение. До сих пор там нет высших учебных заведений, и многие фарерцы получают образование в Дании. Фарерский язык очень мало известен за пределами островов — даже в странах Скандинавии. Поэтому нет ничего удивительного, что многие писатели-фарерцы пишут по-датски. На этом языке написано, в частности, одно из лучших произведений о Фарерах — единственный роман друга детства и юности Хайнесена, Йоргена Франца Якобсена (1900–1938), «Барбара». Опубликованный в 1939 году, после смерти автора, этот роман сразу завоевал признание. «Барбара» по праву причисляется к выдающимся образцам как фарерской, так и датской литературы.

Черный Котел

(Роман)

Часть первая

1

Змеиный фьорд похож на длинный желоб, выдолбленный между высокими, поросшими травой горами. В глубине острова он расширяется и превращается в широкую заводь. Официальное ее название Королевская гавань, но в просторечье ее именуют Котлом. Здесь всегда спокойно. Лучшей якорной стоянки не найти. Котел — это мирный оазис среди опустошений войны, приют для измученных моряков, пристанище для сбившихся с пути беженцев, садок для размножения религиозных сект, теплое гнездышко для спекулянтов всех мастей.

Здесь живет, например, Саломон Ольсен, по общему признанию, самый богатый человек на островах, хотя многие считают, что Опперман уже почти сравнялся с ним. Тут живут и другие важные персоны — консул Тарновиус, Стефан Свейнссон и вдова Шиббю. Следует назвать и Оливариуса Тунстейна, а также и Масу Хансен — сестру окружного судьи Йоаба Хансена, владелицу крупнейшего розничного магазина в городе.

Но самая потрясающая личность — Опперман. Известностью он обязан в первую очередь не своей деятельности судовладельца или торговца рыбой — у него всего-навсего несколько небольших катеров, а у Саломона Ольсена целый флот шхун и траулеров. Нет, имя Оппермана по праву прославила его оптовая торговля. Еще совсем недавно он был заурядным коммивояжером. Теперь же у него гигантское оптовое дело. Несмотря на войну и нужду, этому человеку удается каким-то удивительным образом добывать наиредчайшие товары, и вряд ли найдется в стране торговец, с которым у него не было бы выгодных связей. Кроме того, ему принадлежит ресторан «Bells of Victory»

[4]

и большие пакеты акций маргаринового завода «Flora Danica»

[5]

, рефрижератора «Северный полюс», паровой прачечной «Конго», механической мастерской «Везувий» и лисьей фермы. Он португальский консул и председатель Союза предпринимателей. Опперман беспрестанно расширяет свои предприятия, строит новые здания и нанимает все больше рабочих.

Опперман — личность загадочная, но нельзя сказать, чтобы его не любили. Он приветлив со всеми, не пыжится, как консул Тарновиус, не заносчив, как вдова Шиббю, не ханжа и не лицемер, как Саломон Ольсен. Но, конечно, у него есть свои недостатки и комические стороны. Он говорит на ломаном языке, и многие считают, что в нем есть что-то бабье. Но Опперман обладает превосходным качеством, отличающим его от всех остальных людей: он никогда не сердится. Обзывай его как угодно — глупцом или продувной бестией, брюзгой или распутником, сутенером или убийцей — кое-кто так его и называл, — он разоружит тебя своей всепрощающей улыбкой, улыбкой Монны Лизы, как в шутку выразился книготорговец Хеймдаль, большой любитель искусства.

Новое здание конторы и склада построил для Оппермана молодой сын книготорговца Рафаэль Хеймдаль в сверхмодном стиле из бетона и стекла. Средств не жалели. Здесь много света и воздуха, центральное отопление, лифт, ватер-клозет, мусоропровод, бомбоубежище, кухня и столовая для персонала, большие удобные конторские помещения и прекрасные внутренние покои с мягкими креслами для клиентов и гостей. Есть здесь и своего рода гостиная, куда служащие Оппермана могут зайти послушать радио или укрепить свой дух чтением. Скамьи вдоль стен обиты красной клеенкой, а на длинных полированных столах разложены «Picture Post», «Life» и другие иллюстрированные журналы и прейскуранты. На стенах — рекламы, картины, изображающие военные действия: взрывы, тонущие суда, пикирующие самолеты, разбомбленные города, искалеченных женщин и детей, географическая карта и статистические таблицы, а также портреты Черчилля, Рузвельта, Сталина и генерала Смэтса. Это уютное помещение, выходящее прямо на улицу и связанное коридором с бомбоубежищем, Опперман любезно предоставил в распоряжение всех и каждого. Здесь можно отдохнуть и развлечься, обсудить текущие события и почувствовать себя как дома. Что бы ни говорили про Оппермана, он демократ до мозга костей и не упускает случая доказать это.

2

А тем временем Энгильберт Томсен поднимается по зеленому горному склону с тяжелой ношей — пищей для лисиц Оппермана.

Присев отдохнуть наверху, он бросает взгляд на город, контуры которого проступают сквозь молочную пелену тумана и фабричного дыма. Все словно кипит там вокруг черного садка, собаки лают, петухи кукарекают, грузовики стонут и гудят, моторы кудахчут, волынки щебечут, подъемные краны визжат. На складах Саломона Ольсена стучат молотки, один из военизированных траулеров с оглушительным шумом, напоминающим шипенье гигантского гуся, выпускает пар. Эхо шипит в ответ. Котел кипит звуками.

Весь этот шум, которым наши близорукие современники любят окружать себя, вызывает у Энгильберта лишь улыбку. Он питает снисходительное презрение к этим самодовольным рабам Маммоны, которым ведомы только скучные будни по сю сторону великого занавеса. Сам он движется в совершенно ином направлении: вверх, к высокой цели — познанию сути вещей и духовной свободе. Но это требует борьбы и труда, жестокого самопреодоления, неустанного поединка с тяжкими узами, привязывающими его к чувственному миру — злыми бледно-красными щупальцами спрута, беспрерывно пытающимися присосаться к нему.

Энгильберт поднимается, долго и задумчиво зевает и тащит корзину с китовым мясом дальше. Путь вверх, к болоту Кванмюрен, где находится лисья ферма Оппермана, нелегок. Но, взобравшись туда, словно оказываешься вне пошлого мира действительности, город исчезает из поля зрения, здесь только небо и море, одинокие горы и большие, далеко отстоящие друг от друга камни, в которых, по преданиям, живут тролли.

В этом Энгильберт мог самолично убедиться. Однажды днем он своими глазами увидел женское лицо, выглянувшее из расщелины камня, а в другой раз услышал фырканье и смех из глубокой пещеры, которая так и называется Пещера маленьких троллей. Энгильберт охотно бы познакомился поближе с веселыми фыркающими существами. Он любил все необычайное и не боялся его, лишь бы это необычайное не затруднило ему восхождение вверх, к духовному совершенству, к божеству, что было его высокой целью.

3

Оставшись одна, Лива вынимает письмо; закрыв глаза, подносит его к губам. Письмо от Юхана. Она боится его читать — а вдруг он пишет, что ему хуже или что надежды нет. Она раскроет его позже, когда будет свободна и останется с ним наедине. С долгим, прерывистым вздохом она снова прячет его на груди.

Все утро она думала о Юхане; ведь сегодня — второе августа, годовщина того ужасного дня, когда «Gratitude» вернулась с семью уцелевшими с «Альбатроса», большой шхуны, затопленной у Шетландских островов.

Всего год! А ей кажется, что прошли годы с того страшного утра, когда Юхан неожиданно вернулся после кораблекрушения. Четверо суток трепало его по волнам на спасательной шлюпке «Альбатроса». Он заболел воспалением легких. Тяжкие дни, когда он в госпитале находился между жизнью и смертью. Незабываемые дни, полные радости и благодарности, когда болезнь прошла и он набирался сил, греясь на солнышке. И снова мучительные дни — начался туберкулез, ему пришлось поехать в Эстервог, в больницу. Разлука! Надежда! Но теперь надежда начала угасать.

И хотя это несчастье открыло ей глаза и привело ее к Иисусу, у нее не укладывалось в голове, что Юхан, такой сильный, безнадежно болен, лежит в больнице среди других несчастных.

Два раза совершала она длинные путешествия в столицу, чтобы навестить своего возлюбленного. Он сидел на койке и даже казался прежним Юханом, хотя лицо у него стало бледным, а руки — соломенно-желтыми. Мысль об этих увядших руках отзывалась молчаливым криком в груди. Юхан угасал. Ее сильный, уверенный в себе Юхан. Единственное утешение она находила в том, что в эти дни тяжких испытаний и он сподобился милости божьей и оба они через какой-то короткий срок соединятся в вечности.

4

Свернув с крутой тропинки, ведущей к хутору, на проезжую дорогу, Энгильберт увидел странное зрелище. Вверх по дороге поднимались два молодых моряка, они пели во всю глотку и толкали перед собой верхом нагруженную тележку. Это были Ивар с хутора Кванхус и его друг Фредерик. Поверх груза на тележке восседала обезьянка, меланхолично обозревавшая все вокруг.

Моряки преградили дорогу Энгильберту и предложили ему выпить. Ивар приветственно махал бутылкой и пел негромко и задушевно:

Энгильберт поднес бутылку ко рту и отхлебнул пряной жидкости.

— Я помогу, если хотите, — сказал он.

Часть вторая

1

Ветреной лунной ночью в конце сентября большой траулер Саломона Ольсена «Магнус Хейнасон» вошел в залив с приспущенным флагом. Когда он находился уже в пределах слышимости, с него крикнули на причал, чтобы послали в больницу за санитарной машиной. Белая санитарная машина прибыла, когда судно причаливало. Из нее вынесли двое носилок. На одних внесли в машину раненого, и она тут же сорвалась с места, когда на берег медленно вынесли вторые носилки, собравшиеся на пристани жители и моряки обнажили головы. Носилки поставили в один из складов в ожидании возвращения санитарной машины.

На носилках лежал молодой шкипер «Мануэлы» Ивар Бергхаммер. Экипаж сошел на берег, и моряки молча окружили носилки. Они говорили тихо, как бы боясь разбудить мертвого. «Магнус Хейнасон» в восемнадцати милях к юго-западу от острова обнаружил спасательную шлюпку «Мануэлы» с шестью уцелевшими. Все они были сильно изнурены после двух суток блуждания по морю в шлюпке, один семнадцатилетний парень из Саннефьорда ранен пулей в плечо. Шкипер был убит на борту «Мануэлы», всю грудь ему изрешетила пулеметная очередь. Воздушная атака началась утром, судно не бомбили — оно загорелось от выстрелов.

У Фредерика рука на перевязи, но рана не опасная, небольшая. Поуль Стрём, капитан траулера, промыл и перевязал ее.

Санитарная машина вернулась, носилки с трупом Ивара подняли, внесли в машину, и она исчезла в ночи. Вскоре траулер отчалил, он торопился, он шел из Исландии в Шотландию с драгоценным грузом рыбы и не должен был нигде останавливаться.

Из пяти потерпевших кораблекрушение на «Мануэле» только один — Сильвериус — был женат. Остальные — холостые парни, трое из них жили в других поселках. Сильвериус пригласил их к себе чем-нибудь согреться. Он стоял рядом с женой, за ней сразу же послали. Бледная как полотно от волнения, она крепко держала его за руку. Остальные отвернулись. Потом трое парней пошли за Сильвериусом и его женой, но Фредерик никак не мог успокоиться, ему хотелось побыть одному. Он остался на продуваемой ветром пристани. Окна в пакгаузе Саломона Ольсена по другую сторону залива сверкали в лунном свете, и тени больших туч быстро плыли над горами. Было начало третьего.

2

Весть о гибели «Мануэлы» и смерти Ивара быстро распространилась по городу и окрестностям, всюду появились приспущенные флаги.

Редактор Скэллинг спешно писал заметку о печальном событии, ему это было очень кстати, несмотря на всю трагичность происшедшего, поскольку материала для газеты не хватало. В прошлом номере пришлось дать на целую полосу перевод статьи из «Ридерс дайджест» о голоде и хаосе в России после революции 1917 года и международной помощи, организованной Нансеном. Но читателей это не интересовало. Книготорговец Хеймдаль вчера вечером в клубе с сарказмом спросил, не собирается ли газета поместить свежую новость об отступлении Наполеона из Москвы. Редактор не растерялся и объяснил Хеймдалю причину, по которой он поместил американскую статью о голоде в России. Немцы терпели поражение за поражением на Восточном фронте. Это вызывало всеобщее восхищение русскими, и было неплохо напомнить о том, что это все-таки большевистские орды.

Редактор Скэллинг был в затруднении: как писать о погибшем шкипере. Ивар Бергхаммер не так давно привлек к себе внимание как пьяница и драчун и вообще был сомнительной фигурой. То, что он — выходец из бедной семьи — сумел выбиться в люди, само по себе только похвально. Редактор Скэллинг был не из тех, кто ползает на пузе перед плутократами. Наоборот, он сам, будучи сыном умного и честного, но отнюдь не состоятельного судьи, сумел своим трудом добиться положения… не материального благополучия, видит бог, но все же довольно значительного общественного положения. Вскоре директор школы Верландсен уйдет на пенсию и Скэллинг, как второй учитель, займет его место, если справедливость существует на этом свете. Кроме того, редактор занимал пост председателя Союза консервативных избирателей, заместителя председателя городского муниципалитета, члена Совета по контролю над ценами, секретаря Союза предпринимателей и судовладельцев, почетного члена спортивного союза Змеиного фьорда, и только война помешала ему получить орден Даннеброга, который обещал ему сам амтман

Да, у него есть ряд достоинств, например, он умеет писать. Как политический корреспондент он завоевал себе имя в консервативной датской прессе, да и на родине его ценят, во всяком случае настоящие знатоки, чье мнение имеет вес.

А памятник, этого тоже забывать не следует! Прекрасный памятник с именами погибших моряков, которые не вернулись на родину и никогда не будут покоиться в освященной земле. Этот памятник создан по его инициативе. Может, об этом уже забыли, ну и что ж. У него становилось тепло на сердце каждый раз, когда он бывал в этом заповедном месте и видел, как увеличивается число имен.

3

Энгильберта потрясло известие о гибели «Мануэлы» и смерти юноши с хутора Кванхус. Его грызло чувство, что и он каким-то образом виноват в этом несчастье, он мысленно протестовал и спорил с фру Свавой.

В соседней комнате шумели пьянчужки — Тюгесен и Мюклебуст. Они по очереди пели веселые песни. Мюклебуст, дурачась, пел фальцетом:

Энгильберт постучал в стену и крикнул:

— Прекратите же вы там… разве вы не слышали, что произошло несчастье?

4

День похорон выдался солнечный, с легким морозцем. Сам Опперман и его люди с раннего утра занялись украшением церкви. Алтарь и кафедру затянули черным, на стенах и дверях прикрепили черные банты и ленты, на хорах установили флаги, кадки с пальмами и другими растениями, а вокруг алтаря развесили гирлянды вечнозеленых веток и осенних пожелтевших листьев. Средств не жалели. Церковь напоминала пышный сад.

Все добрые души города помогали Опперману, в первую очередь дети и подростки из Союза христианской молодежи, умело руководимого Сигрун, золовкой Ливы. Гроб, стоявший на катафалке у алтаря, скрывала масса цветов и венков, а вдоль прохода стояли в ряд еще венки.

В церковь набилось полно людей, в трауре и в военных мундирах. Даже на паперти негде было яблоку упасть. Орган звучал иначе, чем обычно, на нем играл молодой англичанин, зять консула Тарновиуса, и под его руками он издавал целую бурю звуков. А директор школы Верландсен набрал хор из школьников и бывших учеников и разучил с ними псалом. Здесь же был и мужской хор военного гарнизона. Он не принимал участия в пении школьников, но был готов к самостоятельному выступлению.

Редактор Скэллинг с женой заполучили хорошее место наверху, на хорах, откуда можно было обозревать все происходящее.

— Боже, какое великолепие! — шептала фру Скэллинг. — Пожалуй, даже слишком великолепно, как ты думаешь, Никодемус?

Часть третья

1

Магдалена немного раскаивалась в том, что так безрассудно доверилась Ливе. Весь следующий день она волновалась, опасаясь, что сестра будет уговаривать ее вступить в секту пекаря. Ни за какие блага она не хотела быть членом крендельного прихода: и Симон-пекарь, и мерзкий санитар Бенедикт внушали ей отвращение и страх, как и их душеспасительные собрания в грязной пекарне. Но когда Лива вечером предложила ей пойти на собрание, она пошла без всяких возражений.

В подвальном помещении пекарни было очень жарко. На возвышении перед печью был поставлен на попа грозный упаковочный ящик — кафедра. Вдоль стен и по всему помещению были расставлены такие же ящики, на которых сидели слушатели. Большая старая пекарня ныне пришла в запустение. Симон купил ее года два назад, но никогда не занимался хлебопечением. Жил тем, что ловил рыбу с лодки, обрабатывал крошечный участок земли, перебивался случайной работой. Пекарню он использовал только для собраний секты. А чем он еще жил — бог его знает.

Сестры сели на скамью у стены. Симон-пекарь подошел и пожал им руки крепким коротким пожатием. Высокий худой пекарь излучал отеческий покой и добродушие, в нем было что-то аристократическое. Магдалена представляла его себе совсем другим.

У печи, сложив руки на груди, стоял Бенедикт, верхний свет косо падал на его голый череп, глаз не было видно в глубоких глазницах. На возвышении стоял еще фотограф Селимсен, он настраивал скрипку и время от времени тыльной частью руки смахивал капельку со своего красного носа. Волосы у него курчавились, а одет он был в просаленный костюм из тонкой шерсти, блестевший на коленях и локтях. До своего обращения он был большим пьяницей и распутником. Таким же был и сапожник Мортен, который к тому же еще тиранил свою жену. Его не раз арестовывали за то, что он избивал ее. А сейчас сапожник сидел рядом с женой на первой скамье. Налево от сапожника — портной Тёрнкруна, как всегда, один. Магдалене было немного жаль высокого, элегантно одетого шведа со светлыми усами. Он бродил всегда одинокий, потерянный, и все знали, что его жена и две дочери гуляют с англичанами и давно предоставили его самому себе. Тёрнкруна заикался, был глуховат, почти никогда не раскрывал рта, что делало его еще более одиноким.

Позади портного сидел согбенный человек в очках, с висячими растрепанными усами — управляющий фру Шиббю Людерсен. После гибели «Фульды» он неожиданно примкнул к крендельной секте. Дальше на той же скамье сидел сумасшедший лодочный мастер Маркус с длинной, отливающей серебром бородой. Собственно, припадки безумия находили на него лишь изредка, а вообще он добросовестно выполнял свою работу и слыл хорошим человеком.

2

Лива сидела на палубе маленького почтового судна «Морской гусь». Она сидела на грузовом люке, закутавшись в толстый черный плед и прислонившись спиной к теплой трубе. Капитан Фьере Кристиан посоветовал ей занять это место и дал ей мешок с ветошью, на которую она и уселась. Плед она получила в подарок от Оппермана, он послал его на судно вместе с коробкой конфет и записочкой:

Лива испытывала чувство освобождения, уехав из Котла. Она была довольна, что привела свой замысел в исполнение, хотя многие не советовали ей в опасное военное время пускаться в такой путь. Маленький рейсовый пароходик, курсировавший по открытому морю, на прошлой неделе подвергся воздушному нападению, его обстреляли из пулеметов, и он с большим трудом добрался до гавани. Но после письма, которое она недавно получила от Юхана, ей нужно было во что бы то ни стало увидеть его и поговорить с ним.

Длинное письмо, которое она послала ему сразу же после похорон Ивара, очень его огорчило. Может быть, было неумно с ее стороны рассказывать обо всей этой чепухе с Опперманом и его женой. Во всяком случае, она написала неудачное письмо. Вот поговорит с Юханом сама и все уладится.

Лива с удовольствием вдыхала свежий морской воздух: На какое-то мгновение ей показалось, что она вернулась в детство. Иногда ей удавалось отогнать все горестные мысли и только чувствовать, что она существует… ощущать свое тело, биение сердца, развеваемые ветром волосы… Она наслаждалась, сплетая руки, прижимая пальцы ног к подошвам, полной грудью вдыхая воздух, зевая — да, она существует, она живет. Отдавшись этому приятному чувству, она уютно укуталась пледом и не могла удержать улыбки, вспомнив о том, какая неожиданная суматоха поднялась утром при ее отъезде.

3

Ливе очень не хотелось возвращаться домой. Ей нужно было еще раз увидеть Юхана перед отъездом, поговорить с ним, услышать его голос, убедиться, что он жив.

Она решила подождать неделю. Она по крайней мере была в одном городе с Юханом и каждый день могла справляться о его здоровье.

Марта принесла ей в чердачную каморку стул и маленький шаткий столик. Здесь Лива могла спокойно писать письма своему жениху. Она встала рано, купила ручку, чернила, промокательной бумаги, несколько конвертов, блокнот и целое утро обдумывала и писала письмо. Днем пошла в больницу передать его. Как обычно, там было много посетителей. Знакомой сестры не было, но молодая няня взяла толстый конверт и обещала передать.

— Не можешь ли ты узнать, как он себя чувствует? — попросила Лива. — Я подожду здесь у дверей.

— Одну минуту! — сказала девушка и ушла с письмом.

4

Серый октябрь, мрак и ветер, беспрерывное наступление русских на Восточном фронте. Ужасно, ужасно. Чем все это кончится?

Поражение Германии на Востоке само по себе факт отрадный. Но с другой стороны, что хорошего, если орды азиатских пролетариев неудержимо обрушатся на Европу? Непонятно, как Черчилль может одобрять такой ход событий и почему он все еще не начинает наступления.

У редактора Скэллинга были и другие причины для огорчений. Иногда у него прямо-таки сосало под ложечкой от тоски по добрым, старым довоенным временам.

Да и здесь, на островах, дела тоже шли вкривь и вкось, сектантство, и религиозное, и политическое, расцветало без удержу. Новый общественный класс грубых выскочек и военных спекулянтов нетерпеливо рвался к власти. Высокая конъюнктура ударила людям в голову, и они уже не могут остановиться. Эти варвары жаждали всерьез сделать острова суверенным государством, где они могли бы хозяйничать, как им только вздумается! В столице высоко вздымались волны недовольства, а законные датские власти подвергались наглейшей критике. Полуобразованные бандиты, самонадеянные невежды и доморощенные пророки считали себя достаточно компетентными, чтобы занять места амтманов и судей.

И тут, в Королевской гавани, распространяется слоновая болезнь национализма. Молодежный союз «Вперед» сильно ею заражен, и к ним близок сам Саломон Ольсен. Поговаривали, что он обещал финансировать новую газету, редактором которой будет Бергтор Эрнберг. Ну-ну. Вообще-то это в высшей степени аморально со стороны Саломона Ольсена — кавалера Даннеброга!

Часть четвертая

1

У Фрейи Тёрнкруны большая прекрасная комната над рестораном «Bells of Victory». Светлые гардины из цветастой материн, легкая бамбуковая мебель, широченная оттоманка с массой подушек в ярких кретоновых наволочках, роскошные куклы, умеющие двигать руками и ногами, у кукол лукавые глаза. Фрейя коллекционирует такие куклы. Их у нее множество. Она сама шьет им платья, большинство одето в пижамы — полосатые или в цветочках, а на некоторых даже смокинги и накрахмаленные сорочки.

— Догадываешься, кто это? — спрашивает она.

— Да, это Опперман! — смеется Магдалена.

— Разве он не мил? — Фрейя прижимает куклу к щеке.

— Ты живешь с ним?

2

Народ теснился, на пристани, когда маленький моторный бот из Нордвига привез потерпевших крушение на «Морском гусе» обратно в Котел. Был воскресный день, серая ветреная погода. Повсюду приспущенные в знак траура флаги. У редактора Скэллинга и его жены великолепный наблюдательный пункт у одного из вновь вставленных окон в конторе фру Шиббю. У второго окна сидит сама фру Шиббю и в волнении сосет окурок сигары, наблюдая за происходящим в театральный бинокль.

— Пастор Кьёдт! — клохчет она. — Он одет как полярный исследователь: в меховой шапке и огромных варежках! Не похоже, чтобы он пережил что-то ужасное! Но что это за японский флаг? Видите, Скэллинг?

Да, редактор хорошо видит странный флаг. Белый с красным кругом посредине, а в кругу крест. По-видимому, знамя крендельной общины, поскольку его несет Бенедикт Исаксен из больницы. Значит, крендельная община проводит нечто вроде парада. Теперь они стали называть себя носителями креста. Редактор вспомнил о гигантском деревянном кресте, который он недавно видел в мастерской Маркуса. Хорошо, что они не взяли его с собой сюда, впрочем, и это бы его не удивило.

— Это демонстрация, — говорит фру Шиббю и выплевывает окурок сигары на пол. — Мой дурачок Людерсен тоже там, господи боже мой, бедняга! Слышите, они поют!

Она открыла окно, и в него ворвалась песня:

3

Фру Опперман похоронили очень скромно. Такова была воля покойной. Лил проливной дождь, и черные зонты и резиновые плащи сделали маленькую группку провожающих одноцветными, удивительно безличными и похожими на насекомых.

— В этом есть нечто символическое, — прошептал редактор Скэллинг жене. — Никто близко не знал покойную, никто не знал отношений между супругами. Странно и таинственно, правда?

Редактор и его жена тесно прижались друг к другу под одним зонтом.

«Да, — продолжал он думать уже про себя, — это загадочно. И никогда эта загадка не будет разгадана. Но будут делаться предположения, рождаться невероятные сплетни, они будут циркулировать, и народная молва будет ткать свою причудливую паутину, в которую уже вплетена история о болезни фру Опперман».

Была ли фру Опперман безумной, одержимой злым духом, как утверждают некоторые?

4

Началась мягкая оттепель. Поздний туманный рассвет почти без всякого перехода превращается в неопределенные туманные и дымные вечерние сумерки.

Вдова Люндегор по причине беременности закрыла пансионат. Мюклебуст и Тюгесен оказались бездомными. Собственно, что значит «бездомный»? Можно, конечно, поселиться в отеле «Hotel welcome»

[30]

, в гостинице Марселиуса, но там шумно, много военных. Лучше уж жить на корабле викингов, здесь тихо, спокойно, здесь можно играть на гитаре и быть самим собой. Можно и стоять на якоре, и плавать потихоньку, или идти под всеми парусами, или причалить в каком-нибудь пустынном уголке у берега фьорда. И жарить бифштекс, и пить пиво. Чудесная жизнь. Пиво кажется вкуснее, когда им запиваешь бифштекс, а водка лучше всего подходит к бифштексу с пивом. И никогда бифштексом, пивом и водкой не наслаждаешься так, как в серый, дождливый вечер в маленьком заброшенном заливе, где плещется вода.

Иногда они сходят на берег за покупками, продовольствием, табаком, одеялами, тельняшками, покупают все, что душе угодно. А денег у Мюклебуста куры не клюют. Спиртным снабжает офицерская столовая, Мюклебуст как союзник дружит со всеми военными, включая и капитана Гилгуда.

Каюта слишком мала, они расширяют ее, встраивают новые шкафы и делают широкие койки с пружинными матрацами. Нет ничего приятнее, чем лежать здесь укрытым от всех, забытым всеми и попивать темно-коричневый, горячий как огонь грог, приправленный пряностями, как острейший соус, когда ночной дождь пляшет на палубе, как мыши на столе, пока кота нет дома. Или когда свирепствует ветер и волны разбиваются о корпус судна, словно стекло, — невинный, чудесный звук, напоминающий о молодости мира.

Иногда среди ночи в каюте вдруг станет светло как днем, посмотришь на часы, выругаешься и подумаешь, что настал конец света, судный день, но это всего-навсего свет двух военных прожекторов, ха-ха. Иногда в ночном мраке и тьме послышится канонада, но и это решительно ничего не значит, это делается лишь для того, чтобы люди не забыли, что мощная военная сила и дорогое оборудование стоят на их страже, причем совершенно бесплатно.