Морские повести

Халилецкий Георгий Георгиевич

В книгу Георгия Халилецкого (1920—1977) входят повести «Аврора» уходит в бой» и «Шторм восемь баллов».

В основе повести «Аврора» уходит в бой» — документы, мемуары и дневники моряков, служивших на славном крейсере во время русско-японской войны. Автор описывает беспримерный поход русской эскадры из Балтийского моря в Тихий океан.

В повести «Шторм восемь баллов» изображен один из трудных рейсов посыльного судна «Баклан». Сорок лет плавает «Баклан», выдержал не один бой, и восьмибалльный шторм для него нелегкое испытание. В эти часы проявляют лучшие черты своего характера офицеры и матросы корабля, которых с симпатией и знанием дела изображает автор, в прошлом военный моряк.

«АВРОРА» УХОДИТ В БОЙ

ГЛАВА 1

Осенняя мгла висела над Петербургом.

Туман по утрам так плотно прижимался к земле и стоял так недвижно, что даже фонари, не гасившиеся почти до полудня, были в нем едва различимы. Сырость проникала повсюду. Она блестела ртутными капельками на гранитных плитах фасадов, тяжело срывалась с неопавшей листвы деревьев, ложилась на ресницы, на брови прохожих. От нее не спасали ни одежда, ни толща стен; она разъедала легкие и вызывала приступы удушья, она была везде и во всем.

В одно такое сырое, туманное утро пожилой военный моряк вышел из подъезда Главного морского штаба и, дойдя до Невского проспекта, в нерешительности остановился. Собственно говоря, ему надо было бы еще заглянуть домой, прежде чем отправляться на свой корабль, но дома — он это знал — никого, кроме прислуги, нет, писем от сына тоже, верно, нет, а за книгами он и потом сможет прислать матроса. Главное, так не хотелось оставаться одному, наедине со своими тревогами и сомнениями…

Постояв минуту в раздумье, моряк решительно зашагал в сторону гавани, на ходу поплотнее застегивая отвороты шинели. Какой-то лихач с высоких козел окликнул его: «Прокачу, ваше высокбродие?» — но он, кажется, даже не расслышал этого.

ГЛАВА 2

Лекарь Бравин был одним из немногих офицеров на корабле, к кому комендор Аким Кривоносов относился с доверчивостью.

На флотскую службу Акима призвали четыре года назад.

Прошел он положенный срок обучения по курсу молодого матроса, узнал азы нелегкого моряцкого дела, вызубрил главнейшие статьи воинских уставов, без которых и служба — не служба; отбубнил, как полагается, присягу: «телом и кровью, в поле и в крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление»; холодными, неслушающимися губами поцеловал распятие, перекрестился — и вот прямой дорогою попал на крейсер. «Аврора» тогда только готовилась к ходовым испытаниям.

Четвертый год он служит на «Авроре», а что он знает здесь и что знают о нем?

ГЛАВА 3

Двухкильватерной колонной, подняв настороженные стволы орудий, двадцать третьего октября, на рассвете, эскадра покинула Танжерский рейд.

Признаться, все на «Авроре», как, должно быть, и на других кораблях, вздохнули облегченно, когда постепенно стала отодвигаться назад и таять в утреннем легком тумане волнистая, неровная береговая черта. Неделя стоянки в Танжере была напряженной до предела; Рожественский, не зная, как ему держаться с соседями по рейду — англичанами, то проводил учение за учением: пусть бритты намотают себе на ус, как мы умеем быстро и ловко действовать; то затевал передислокацию отдельных кораблей, стягивая их так, чтобы броненосцы были поближе друг к другу.

Приказы с «Суворова» поступали ежечасно, и только теперь, по выходе из Танжера, беспроволочный телеграф на некоторое время умолк.

Как-то разом потеплело. Неподвижное, сонное море играло на зорях всеми цветами радуги. Легкий попутный ветер, казалось, подгонял, поторапливал могучие, одетые в металлическую броню боевые корабли.

ГЛАВА 4

Мичман Терентин, несмотря на все свое легкомыслие, почти точно определил душевное состояние Егорьева. Евгений Романович действительно не мог в последнее время разобраться в собственных взглядах на жизнь, на все, что происходило вокруг.

Прежде было как-то проще. И на Дальнем Востоке, и — позже — на Балтике он памятовал об одном: морскому офицеру нужно до тонкостей знать свое дело, быть выносливым, хладнокровным, общительным, а что касается политики и всего прочего — тут уж увольте, это не по его части. Спортсмен, весельчак, душа общества, он становился скучным и неинтересным собеседником, как только речь заходила о политических вопросах.

— Пас! — разводил он руками. — В этом, простите, полнейший профан.

И ему прощали, и того больше: начальство, похоже, даже поощряло его безразличие ко всему, что выходило за пределы интересов морской службы.