— Лидия!

Имя жены отдалось эхом над съеденными темнотой ступенями, но еще за секунду до этого Джеймс Эшер понял: что-то случилось.

Дом был тих, но отнюдь не пуст.

Прислушиваясь, замер в темной прихожей. Наверху, за поворотом неосвещенной лестницы — ни звука. И толстуха Элен не спешит, выбравшись из дальней двери, принять черную оксфордскую мантию и квадратную шапочку хозяина. Судя по пронизывающему холоду осенней ночи, наполнявшему дом, огонь сегодня не разжигали. Обычно Эшер не обращал внимания на приглушенный грохот посуды, доносящийся из кухни, где хозяйничала миссис Граймс; теперь же его отсутствие оглушило подобно колокольному звону.

Случись такое шесть лет назад, Эшер без колебаний отступил бы за порог, готовый к любой опасности, — поведение, несколько неожиданное для скромного преподавателя Нового колледжа. Однако Эшер в течение долгих лет тайно участвовал в том, что принято уклончиво называть Большой Игрой, занимаясь вроде бы невинным делом — сбором филологического материала в оккупированной англичанами Претории, в вельде среди буров, при кайзеровском дворе в Берлине, а то и на заснеженных улицах Санкт-Петербурга. Но, даже выйдя из Игры, он отчетливо сознавал, что его-то самого Игра никогда не оставит.

До железнодорожной станции было от силы десять минут ходьбы. Пробираясь в одиночестве по размытой осенним туманом Холиуэлл-стрит, Эшер жалел об одном — что нельзя растянуть этот путь хотя бы втрое. Слишком уж мало времени было ему отпущено на то, чтобы осмыслить происходящее.

Исидро исчез, как только они переступили порог дома, — непринужденно растаял в тумане. Эшер пытался справиться с этим мгновенным затемнением сознания, позволяющим вампиру бесследно пропадать из виду, однако безуспешно. Немногие из бродячих сюжетов наделяли вампиров способностями растворяться в тумане, в лунном свете или, скажем, проникать в дом сквозь замочную скважину. Хотя чего-то в этом роде следовало ожидать.

Обычные приемы охотников. Или шпионов.

Ночь была холодная. Эшер шел, вдыхая сырой тяжелый туман — не черный убийственный туман Лондона, а особенный, слезящийся, чисто оксфордский туман, от которого зеленеют стены зданий и камни обрастают мхом. Скульптурные бюсты перед театром Шелдона на Брод-стрит, казалось, провожали Эшера взглядами — компания блеклых призраков. Купол театра был растворен туманом. Вполне возможно, что Исидро бесшумно передвигается сейчас среди статуй, не оставляя следов на влажном граните брусчатки.

Хотя он мог следовать за Эшером и сзади, наблюдая, не замышляет ли его подневольный помощник повернуть с полдороги домой.

— Ее звали Лотта. — Мягкий голос дона Симона отдался под сырыми сводами подвала. — Она была одной из… — Вампир замялся, затем исправился: — Шляпницей, пока была жива.

Эшер не отказался бы узнать, что его спутник думает об этой Лотте на самом деле.

— Типичная представительница неимущих классов — вульгарная женщина, воровка, вдобавок проститутка. — Исидро помедлил, и у Эшера вновь сложилось впечатление, что вампир тщательно выбирает из своей огромной коллекции фактов те немногие, которыми он мог бы поделиться. — Но она была хорошим вампиром.

Эшер вздернул бровь и осветил потайным фонарем Исидро низкие каменные своды. Затененные ниши таили в себе гробы, арки проходов были украшены резьбой. Хайгэйтское кладбище было не столько древним, сколько модным: место в нише стоило не менее сотни гиней, а в отдельные склепы с узкими ведущими вниз лесенками по сторонам тройного ряда псевдо-египетских мавзолеев попасть было не легче, чем в усыпальницы некоторых городских церквей.

— А что это означает — быть хорошим вампиром?

— Как бы ты исследовала частную жизнь женщины, живущей убийствами последние сто пятьдесят лет?

Лидия Эшер помедлила, держа в руках завернутые в носовой платок фрагменты костей, затем понимающе кивнула. Длинные рыжие волосы падали на ткань ночной сорочки, туманный серый день отражался в стеклах очков. Все-таки Лидия скорее напоминала нескладную тоненькую школьницу, нежели доктора. Эшер вытянул ноги в домашних шлепанцах и пристроил их на спинку кровати.

— Она должна была приобрести сотни потенциальных врагов.

— Я бы сказала, тысячи, — поправила Лидия после недолгих мысленных подсчетов. — Около пятидесяти тысяч, если она убивала каждую ночь. Триста шестьдесят пять на сто пятьдесят…

— Вычти периоды, когда она сидела на диете. — Усы Эшера вздернулись в улыбке, но Лидия заметила, что глаза его при этом не повеселели.

— О боже, конечно! — Судя по вывеске, хозяйка мастерской была француженка и звали ее Минетта, хотя некоторые особенности произношения подсказывали, что изначально женщина носила простое английское имя Минни. — Волосы изумительные! Блондинки такого типа не любят золотых тонов — они их делают желтыми, как сыр. Но тут другое дело — у нее же зеленые глаза, да еще и с темным ободком вокруг зрачка! Моя бабка говорила, что у кого есть такой ободок — тот ясновидец.

Она уставила на Эшера огромные нежно-голубые глаза без каких бы то ни было признаков ясновидения, зато исполненные деловой сметки. Хотя он плотно прикрыл за собой входную дверь, шум Грейт-Мальборо-стрит (цоканье копыт, грохот железных ободьев по гранитным блокам мостовой и крики уличных торговцев на углу) свободно проникал в помещение, подчас заглушая приглушенный стрекот швейных машинок.

Эшер поправил сидящие на кончике носа очки с простыми стеклами вместо линз, которые надевал, чтобы казаться еще более безобидным, и взглянул поверх оправы на хозяйку.

— Вы слышали от нее самой, что она актриса?

Минетта (она сидела на табурете за выкрашенным белой краской прилавком) кивнула, рассыпав черные грозди кудряшек по бежевому кружеву воротника.