Пока телега моего дедушки, мельника, развозила хлеб по деревням, возвращаясь обратно на мельницу с отборным зерном, Воржишека знал и встречный и поперечный… Воржишек, сказал бы вам каждый, — это собачка, что сидит на козлах возле старого Шулитки

[1]

и смотрит так, будто это она лошадьми правит. А ежели воз помаленьку в гору подымается, так она давай лаять, и, глядишь, колеса завертелись быстрей, Шулитка защелкал кнутом, Ферда и Жанка — лошадки дедушки нашего влегли в хомуты, и весь возик весело покатил до самой деревни, распространяя вокруг благовоние хлеба — дара божия. Так разъезжал, милые детки, покойник Воржишек по всему приходу.

Ну, в то время не было еще автомобилей этих шальных; тогда ездили полегоньку, чинно и чтоб слышно было. Ни одному шоферу так не щелкнуть кнутом, как покойный Шулитка щелкал — царство ему небесное, и языком на коней не причмокнуть, как он умел это делать. И ни с одним шофером не сидит рядом умный Воржишек, не правит, не лает, не наводит страху — ну ровно ничего. Автомобиль пролетел, навонял — и поминай как звали: только пыль столбом! Ну, а Воржишек ездил малость посолидней. За полчаса люди прислушиваться, принюхиваться начинали «Ага!» — говорили. Знали, что хлеб к ним едет, и на порог встречать выходили. Дескать, с добрым утром! И глядишь, вот уже подкатывает дедушкина телега к деревне, Шулитка прищелкивает языком, Воржишек лает на козлах, да вдруг — гоп! — как прыгнет Жанке на спину (и то сказать: спина была — будь здоров: широкая, как стол, за который четверо усядутся) и давай на ней плясать, — от хомута до хвоста, от хвоста до хомута так и бегает да пасть дерет от радости: «Гав, гав, черт меня побери! Ребята, ведь это мы приехали, я с Жанкой и с Фердой! Ура!» А ребята глаза таращат. Каждый день хлеб привозят и всегда такое ликование — помилуй бог! Будто сам император приехал!.. Да, говорю вам: так важно давно уж никто не ездит, как в Воржишеково время ездили.

А лаять Воржишек умел: будто из пистолета стрелял. Трах! — направо, так что гуси от страху бегут, бегут со всех ног, пока не остановятся в Полице на рынке, сами не понимая, как они там очутились. Трах! — налево, так что голуби со всей деревни взовьются, закружат и полетят куда-нибудь к Жалтману, а то и на прусскую сторону. Вот до чего громко умел лаять Воржишек, эта жалкая собачонка. И хвост у него чуть прочь не улетал, так он махал им от радости, что ловко напроказил. Да и было чем гордиться: такого громкого голоса ни у одного генерала и даже депутата нет.

А было время, когда Воржишек совсем лаять не умел, хоть был уже большим щенком и зубы имел такие, что дедушкины воскресные сапоги изгрыз. Надо вам рассказать, как дедушка к Воржишеку или, лучше сказать, Воржишек к дедушке попал. Идет раз дедушка поздно из трактира домой; кругом темно, и он, оттого что навеселе, а может, чтоб нечистую силу отогнать, дорогой пел. Вдруг потерял он впотьмах верную ноту, и пришлось ему остановиться, поискать. Принялся искать — слышит кто-то плачет, повизгивает, скулит на земле, у самых его ног. Перекрестился дедушка и давай рукой по земле шарить: что такое? Нащупал косматый теплый комочек, мягкий как бархат, — в ладони у него поместился. Только он взял его в руки, плач перестал, а комочек к пальцу дедушкиному присосался, будто тот медом намазан.

«Надо рассмотреть получше», — подумал дедушка и взял его к себе домой, на мельницу. Бабушка, бедная, ждала дедушку, чтобы «доброй ночи» ему пожелать; но не успела она рот раскрыть, как дедушка, плут эдакий, говорит ей: