Хорошо, когда улыбаются

Чаплина Валентина Семеновна

Глава 1. Неужели наяву?

Дверь пискнула на весь класс. Такой уж был у неё писклявый голос, у этой двери. Все ребята сейчас же повернули к ней головы и перестали слушать докладчика. А докладчик в это время уже кончил говорить о достижениях и начал говорить о недостатках. Он перечислял фамилии ребят с недостатками, и хозяева этих самых недостатков тут же поворачивали свои головы опять к докладчику, когда он называл их фамилии.

В классе шёл сбор отряда. А дверь пискнула потому, что её открыли. Открыл Серёжка, который, конечно, опоздал на сбор. Он почему-то вечно торопился и вечно опаздывал. И только он сел за свою родную закапанную чернилами парту, как услышал свою фамилию. Докладчик громким голосом, который, наверно, был слышен по всем этажам школы, говорил, что он, Серёжка, имеет особо выдающиеся недостатки. (Не просто недостатки, а особо выдающиеся. Ого!) «Ну, погоди, — подумал Серёжка, сжимая кулаки, — погоди, докладчик! Будет тебе!»

А докладчик спокойно объяснил, что же это за особо выдающиеся недостатки. Оказывается, он, Серёжка, слова своего не умеет держать. Наобещает, наобещает чего-нибудь, а выполнять обещание будто и не его дело. В общем, бросает слова на ветер. И с этим надо бороться.

— Ещё чего! — подскочил Серёжка с парты. — Вот новости! Выдумали! Я? Слова? На ветер? Да никогда в жизни!

Но как только Серёжка произнёс эти слова, все три огромных классных окна распахнулись настежь, да так, что стёкла на пол посыпались. Вслед за ними сейчас же распахнулась и классная дверь. Закачалась лампа в матовом абажуре, висящая над учительским столом. Закачалась карта полушарий на стене туда-сюда, туда-сюда, будто это не карта, а часовой маятник.

Глава 2. Что же было утром?

А утром было вот что.

Серёжка стоял в комнате у открытого окна на своём втором этаже и разговаривал с мальчишкой во дворе. Мальчишка перекидывал из одной руки в другую красно-синий резиновый мяч.

— Хочешь, я дворовую футбольную команду организую? — кричал ему Серёжка. — Тебя вратарем! Только мяч надо настоящий. Футбольный. Всё дело за мячом. А я — пожалуйста! Хоть сейчас.

И только успел Серёжка произнести эти слова, как вдруг что-то завыло, засвистело, запыхтело и прямо на Серёжку с такой силищей дунуло, что он на ногах не удержался, отлетел от окна, плюхнулся на диван. И вдруг в окне увидел… лицо. Такое огромное, что оно заняло всё окно. Лицо было живое, сердитое. Насупленные брови всё ближе и ближе придвигались одна к другой, вот-вот сольются в прямую линию. И только морщинка-ложбинка на лбу, которая лежит между ними, не даёт бровям слиться. И чем ближе сходились брови, тем сердитей сверкали глаза, раздувались ноздри и оттопыривались губы. Взлохмаченные волосы шевелились, словно живые. Были они какие-то белые, даже слегка голубоватые, воздушные. Глаза ярко-синие и прозрачные впились в Серёжку, пригвоздив его к дивану. Толстые губы зашевелились и вдруг зло выговорили:

— Опять слова на меня бросаешь?

Глава 3. Тишина

— Вы послушайте, какая жуткая тишина!

Эдуард Егоров замер, слушая жуткую тишину. И все стали слушать жуткую тишину. В сквере, недалеко от школы, висел громкоговоритель. В это время всегда передавали концерты. Но сейчас он молчал, будто мёртвый, будто его и нет в сквере недалеко от школы.

Из открытых окон соседнего дома обычно вырывались голоса радиол. Сейчас и они молчали. Тишина. И действительно от этой тишины всем стало как-то жутко. И неизвестно, сколько времени прошло, когда они слушали тишину. Может быть, минута, а может быть, час, а может быть, пять часов. Захотелось, чтобы она кончилась. В самый раз спеть бы сейчас что-нибудь. А как споёшь? Не споёшь никак.

И опять заговорил Эдуард Егоров. Только теперь он уже не бушевал. Он говорил тихо-тихо, но все его слышали и видели перед собой то, о чём он говорил. А говорил он о том, как трудно жить без песни.

Вот сейчас где-то льёт дождь, проливной, холоднющий. И идут под ним солдаты строем. Но им было легко идти, они и грязи под ногами не чувствовали, и своих мокрых спин не замечали, потому что пели. Весёлую походную песню пели в такт шагам. И песня шла вместе с ними, в их строю. А сейчас… а сейчас песни нет. И все они чувствуют, как мокро, как холодно, какая грязь, еле-еле сапоги из неё вытаскивают. Ведь идут они не по асфальтовой дороге. Они в суровом солдатском походе. Песня силы им придавала, сейчас без неё силы кончаются.

Глава 4. Где взять столько бабушек и дедушек?

Сто полезных дел… Миша Гришин в нерешительности разводит руками. А пока он руками разводил, докладчик уже успел поделить в уме полезные дела на ребят и получить четыре и три десятых дела на каждого. Чепуха какая! Разве трудно сделать в день четыре и три десятых полезных дела?

Докладчик ужасно любил делить в уме. Делил всё на всё, что ни увидит, что ни услышит. Вот идёт по улице, видит в огромном доме в окне кот сидит, в другом окне — другой, в третьем — третий. А всего окон в доме (сосчитает) девяносто штук. Вот и начинает котов на окна делить. Получается, что на каждое окно ноль целых три сотых кота приходится. Идёт и думает: одному окну — ус, другому — четверть уха, третьему — ползуба. Смешно! А потом начинает окна на котов делить. Получается на одного кота тридцать окон. Ого! Простор какой! Прыгай, куда хочешь! Лазай себе на здоровье! Тридцать подоконников, тридцать форточек, что хочешь выбирай! Здорово! Миша Гришин гладит макушку:

— Тебе легко сказать четыре и три десятых полезных дела на каждого! Сделать, конечно, легко! А вот где их найти? Ведь полезные дела просто так под ногами не валяются! — и Миша Гришин вздохнул.

И все вздохнули и почему-то посмотрели под ноги. Действительно, полезных дел они там не увидели. Кирпичи вон валяются и больше ничего не валяется. Рядом дом строят, а кирпичи зачем-то на тротуар забрели. Непонятно, зачем. «Где же искать полезные дела? — думают ребята. — И какие они бывают, полезные дела? Конечно, все знают, что бабушек и дедушек через дорогу переводить — это полезные дела. Но где их найдёшь сразу сто бабушек и дедушек, которым надо переходить через дорогу?».

— Хорошо было прежним тимуровцам, которые у Гайдара, — говорит Миша Гришин, — тогда люди без удобств жили. Кому дров напилить-наколоть, кому воды наносить! Красота! Кругом полезные дела! А теперь! Дрова не нужны — газ! И воду не надо носить — водопровод. Безобразие! Никаких полезных дел не осталось.

Глава 5. Сбор отряда продолжается

Из подъезда дома, у которого стояли ребята, вышла толстая тётенька с сердитым лицом. Она что-то ворчала себе под нос. На плече её висела огромная чёрная сумка, ещё толще самой тётеньки. Сумка была набита газетами, журналами, письмами, открытками. И не просто набита, а набита до отказа, до того, что казалось, вот-вот лопнет прямо на глазах у прохожих. И в руках у тётеньки была кипа газет и журналов, так что сердитое лицо наполовину скрывалось за ними. Это была тётя-почтальон.

Спускаясь со ступенек крыльца, она зло прикрикнула на ребят, чтобы они, шалопаи, под ногами не путались. Ходят стадами, делать им нечего. Дома, небось, матери с ума сходят, а они тут по тротуарам бездельничают.

— Ну не дети нынче пошли — чистые сорванцы, чистые сорванцы!

Ребята расступились. Тётя-почтальон шла широким размашистым шагом, сумка на её боку смешно подпрыгивала. И вдруг на тротуар упало толстенное письмо… Это сумка вышвырнула его из себя, потому что она уже больше не могла терпеть, эта сумка. Она вот-вот должна была лопнуть.

«Неужели люди не понимают, — думала сумка, — что всему есть предел, что ещё несколько вот таких подскоков — и меня не станет? Я разлезусь на куски. А я ещё хочу жить, хочу верой и правдой служить людям, добро им делать».