Странное, удивительное, малопонятное дело — но Влада Рокотова не трогали.

Слишком долго не трогали. Не дергали, никуда не вызывали, не допрашивали и даже не давали новых поручений.

Похоже было, что ему решили-таки дать возможность передохнуть. Во всяком случае, его пребывание в рядах ФСБ в качестве своего рода «дремлющего агента» проходило на редкость безмятежно.

Если не считать, конечно ливийских, европейских и прибалтийских забав Влада Рокотова. Но эти операции были следствием предательства одного оборотня, труп которого теперь в гостеприимной литовской земле.

Но «контора» как государственный орган оставалась непогрешимой и непричастной. Официально — мертвая тишина.

Влад Рокотов никуда не спешил: не видел повода.

Он не верил никому, даже — и особенно — начальству, после известных событий. Тем более он не доверял звездам.

Но вот к генералу Ясеневскому он все-таки душевно расположился и даже предложил ему заночевать на диване в столь поздний час, однако начальник, застенчиво и сумрачно поблагодарив, отказался, сославшись на то, что его ждет машина, и совещание тоже ждет, и ждут еще многие…

Влад не стал настаивать.

Он не вполне доверял Людендорфу, побывавшему в перебежчиках.

Оперативно смекнув, что раскрылся полностью, до самой задницы своим идиотством с адресом, Влад Рокотов не стал мешкать и дожидаться преследователей. Ему повезло поймать «копейку», и Гриша напрасно носился по близлежащим садоводствам, которые впоследствии Рокотов на всякий случай все-таки навестил и в парочке замков отметился.

Владу было за что отругать себя.

Дело он провалил с треском, с первого же захода.

Он показал, что заявился неспроста, заранее зная адрес, — и это отныне известно в особняке.

Он засветился, его заставили снять очки — с этим ничего не поделаешь. Дорисовать остальное — снять парик, усы, вынуть зубы — дело элементарной техники.

Рокотов оказался прав: Коротаев связался с Касьяном Михайловичем и вежливо поинтересовался, не думает ли тот вернуться нынче вечером из столицы.

Голос в трубке бушевал так, что сидевший рядом телохранитель чуть отодвинулся.

— Какое вернуться? — исступленно орал Боровиков. — Тут все только начинается! Они заваривают кашу и парят мне мозги очередной экологией! Несут ахинею! Там, дескать, девственные места, уникальная природа и вообще заповедник. Плетут про какие-то карьеры… Чтобы я и думать, не смел… То есть я, Коротаев, смею, оказывается, думать, о чем захочу, но они перешибут меня, как соплей, специальной экспертной комиссией… Соответствует ли проект экологическим нормам? — издевательски провыл он в мобилу. — Нет, господа и товарищи, не соответствует! А как же алмазные копи? А хер с ними, с алмазными копями, пусть ими займется царь Соломон… А что начнется, случись им узнать об основном проекте?

Коротаев старался не перебивать, но улучил секундочку и вставил словцо:

— Не рвите нервы, Касьян Михайлович. Вы нам нужны живой и здоровый, лучащийся оптимизмом… И не надо об основном проекте…

До ночных приключений оставались еще часы, а в Государственной Думе продолжалось настоящее сражение.

Ну не совсем настоящее: известны случаи, когда и волосья дерут, и морду бьют, — до этого не дошло. Вопрос касался выделения пусть солидной, но все же лишь суммы денег и не касался ни идеологии, ни покушений на Конституцию.

Касьян Михайлович Боровиков уже не в первый раз оказался героем дня.

Его много раз показывали по телевидению, его интервью перепечатывала пресса всех расцветок и направлений. Его интимная жизнь обсуждалась активнее, чем чья-либо еще, а он ни от чего не отнекивался и только посмеивался.

А вопрошавший, как правило, цепенел под взглядом Коротаева, который неизменно находился у Боровикова за плечом — но только не сегодня.