До составления новых правил нормальности действие старых правил временно приостанавливается. Возможно, новые правила будут отличаться от старых. Что-либо предположить сейчас трудно.

Наилучший способ избежать конфликтной ситуации – это провести остаток дня в каком-нибудь тихом местечке, например, в своей постели.

Или же, если это вам надоело, я могу вас прихлопнуть.

Через Малое Магелланово Облако Том Мишкин пробирался на первой передаче, не приближаясь к скорости света. Двигался он быстро, но особо не торопился. Его корабль, «Неустрашимый III», был нагружен морожеными омарами из Южной Африки, теннисными туфлями, кондиционерами воздуха, солодом и прочей дребеденью, предназначенной для продажи на Доре-5. Мишкин дремал в большом командирском кресле, убаюканный миганием огоньков на приборной доске и тихим потрескиванием автоматических выключателей. Том грезил о новой квартире, которую собирался купить в городе Перт-Амбуа-ба-Мер, в десяти милях восточнее Санди-Хук. В маленьком городке вполне можно обрести мир и покой, но зато возникает проблема психологической совместимости с соседями, совсем как в экипаже подводной лодки...

Очередной щелчок превратился в лязг.

Мишкин выпрямился. Его привычное ухо пилота уже уловило признаки Неполадки, Которой Не Могло Быть, но которая повторялась с завидной регулярностью.

Дзинь, дзинь, дзинь, хрусть!

Ну так и есть. Случилось!

Вчера днем профессор Гарварда Дэвид Юм в эксклюзивном интервью для прессы заявил, что последовательность еще не предполагает причинности. Когда его попросили пояснить свою мысль, профессор указал, что последовательность – понятие добавочное, а не исходное.

Мы попросили доктора Иммануила Канта высказать свое мнение по поводу этого заявления. Профессор Кант, находившийся у себя в кабинете, был потрясен. Он сказал: «Эти слова пробудили меня от моего догматического сна».

Мишкин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В голове тут же возникла мешанина из различных ощущений, косвенных ассоциаций и мимолетных, но пылких чувств. Том открыл глаза. Лучше не стало. Мишкин потянулся за бутылкой средства для отключки. На этикетке было написано: «Если путешествие идет неважно, выпей это». Том последовал совету, потом заметил, что на противоположной стороне бутылки наклеена еще одна этикетка, гласящая: «Если путешествие идет неважно, не пей этого».

Из радиоприемника донесся слабый стон:

– О господи, меня убьют. Точно убьют. Кой черт меня понес в это сумасшедшее путешествие? Чем мне не нравилось стоять на подоконнике у Галликрафтеров и украшать собою пейзаж? Нет, мне, видите ли, захотелось приключений. И куда я теперь вляпался?

Мишкину было не до радиоприемника. Ему хватало своих проблем. По крайней мере, он считал эти проблемы своими, а там – черт их знает.

Мишкин обнаружил, что ему только показалось, что он открыл глаза. Потому он открыл их снова. Но открылись ли они на самом деле? Мишкин решил открыть глаза еще раз, на тот случай, если ему опять только показалось, что он их открыл, но потом одернул себя, и тем самым избежал зацикливания.

Расположенный на Гармонии тайный склад оказался большим ярко освещенным зданием из стали и стекла. Выглядело оно точь-в-точь как супермаркет в Майами-Бич. Мишкин завел корабль вовнутрь, выключил двигатель и спрятал ключ в карман. Потом он пошел бродить между полок, заваленных транзисторами, силиконовыми пластинами, воздухоочистителями, жареными цыплятами, пакетами с замороженным гликоль-рассолом, детскими спектрометрами, свечами зажигания, коаксиальными громкоговорителями, модулями настройки, пачками витамина В6 в капсулах и всем прочим, что только может понадобиться путешественнику в дальнем космосе.

Мишкин добрался до центральной коммуникационной панели и попросил найти ему узел Л-1223А.

Минута шла за минутой, а ответа все не было.

– Эй! – возмутился наконец Мишкин. – В чем дело? Что-то случилось?

– Прошу прощения, – отозвалась приборная доска. – Кажется, я чересчур глубоко погрузилась в свои размышления. А они были довольно мучительны.

Лодка легко скользила по заливчику. Правивший лодкой пожилой даяк умело пришвартовал хрупкое суденышко к бамбуковой пристани, соединявшей селение Омандрик с внешним миром.

Белый мужчина – американец, – одетый в ботинки с высокими голенищами, брюки для верховой езды, белую рубашку, на которой проступали пятна пота, и помятую шляпу, относительно невозмутимо наблюдал за причаливающей лодкой с тенистой веранды своего дома. Американец неторопливо поднялся и проверил патронник своего револьвера «кросс-энд-блэквелл» 38-го калибра, который он обычно носил в замшевой кобуре под мышкой. Потом, не обращая внимания на душную тропическую жару, он неуклюжей походкой спустился к пирсу.

Первым с древнего пароходика сошел высокий араб в просторном белом одеянии и желто-белом головном уборе из Хадрамаута. За ним последовал неимоверно толстый мужчина неопределенного возраста, одетый в красную феску, мятый костюм из белого шелка и сандалии. На первый взгляд, толстяка можно было принять за турка, но проницательный наблюдатель, способный обратить внимание на слегка раскосые зеленые глаза, теряющиеся в складках жира, предположил бы, что видит перед собой венгра из карпатских степей. Третьим был невысокий тощий англичанин, парень лет двадцати. Его чрезмерно быстрые жесты и дрожащие руки выдавали в нем, употребляющего амфетамин человека, под джинсовой курткой которого вполне может обнаружиться тускло-серая рубчатая поверхность ручной гранаты. Последней шла девушка, одетая в изящное цветастое платье. Темные волосы струились по ее плечам, на прекрасном лице не отражалось никаких чувств.

Вновь прибывшие кивнули стоявшему на причале американцу, но не перекинулись ни единым словом до тех пор, пока не добрались до веранды, оставив пилота вертолета привязывать свое судно при помощи нескольких доброжелательно настроенных местных жителей.

Они расселись по бамбуковым креслам. Слуга в белом костюме обнес гостей стаканами с ледяным джином. Толстяк приподнял свой стакан приветственным жестом и сказал:

Если бы кто-то пошел по узкой тропинке, петляющей через джунгли, то на расстоянии мили от дома Джеймисона этот кто-то обнаружил бы местное селение, именуемое Омандрик. На первый взгляд, оно казалось обычной тамильской деревней, ничем не отличающейся от сотни таких же деревень, рассевшихся на сваях вдоль берегов реки Семил – ленивого потока, которому, казалось, едва хватало сил нести свои темные воды через опаленную солнцем страну к отдаленному Восточно-Яванскому морю – мелкому и кишащему рифами.

Но внимательный наблюдатель, осмотрев деревню, заметил бы мелкие, но несомненные детали, свидетельствующие об упадке: соломенные крыши на многих хижинах были разворошены ветром, плантации таро заросли сорняками, на берегу валялись лодки с рассохшимися днищами. Наблюдатель также мог бы заметить черные тени, снующие между хижинами – расплодившиеся крысы настолько обнаглели, что бегали по заброшенным садам среди бела дня. Эта деталь нагляднее любой другой свидетельствовала об апатии, охватившей жителей деревни, об их усталости и упадке духа. Бытующая на побережье пословица утверждала, что если крысы начинают бегать среди бела дня, то, значит, боги отвернулись от этой земли.

В центре деревни, в хижине, вдвое превышающей своими размерами прочие дома, сидел Амхди, местный старейшина, и слушал работающий на батарейках коротковолновый радиоприемник. Приемник издавал тихое шипение, свидетельствующее об атмосферных помехах, и мигал зеленым огоньком, словно пантера в ночных джунглях. Это был предел возможностей радиоприемника – для большего требовалась антенна, а ею-то Амхди и не располагал. Но шипение помех и мигающий индикатор уже казались старику чудесами. Приемник стал его духовным наставником. Старейшина советовался с ним раз в несколько дней и утверждал, что духи предков нашептывают ему советы, а глаз духа вещает о чудесах, о которых нельзя говорить вслух.

Тэйнин, его жрец, никак не мог понять, то ли старый вождь действительно верит во всю эту чушь, то ли он хитроумно использует «волшебный» приемник, чтобы избавиться от обременительных указаний Дома Ножа. Жрец в темном одеянии, с черепом священной обезьяны на лбу стоял рядом с вождем, скрестив руки на груди. Он решил, что вождь прибегает к обману бессознательно: здесь соединились желание избежать ответственности и желание обрести веру. Впрочем, жрец не мог обвинять своего старейшину, что бы тем ни двигало: годы сурово обошлись с Амхди, и Дом Ножа не в силах был облегчить его страдания. Старика можно было понять, но это не могло помешать жрецу поступать так, как надо. У последователей Змея-Избавителя есть свой долг, и его следует исполнять, даже если для этого потребуется зажать в кулак все свои чувства.

– Что скажешь, вождь? – спросил жрец.

Человек с тысячей лиц разволновался; он почти проснулся, почти узнал себя.

ДАВАЙТЕ ПОПЛАВАЕМ В БАССЕЙНЕ КОЛЛЕКТИВНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО.

– Имя?

Порт Аракнис расположен на уродливом клочке земли, омываемом искрящимися под солнцем водами Восточно-Яванского моря. Это типичный южноазиатский город – сущий хаос со своими неписаными и незыблемыми правилами поведения. Благоухание разнообразнейших экзотических пряных ароматов начинает будоражить обоняние путешественника, когда тот еще отделен от города многими милями морского простора. Постоянно изменяющееся сочетание запахов затрагивает потаенные чувства европейцев, что приводит подчас к непредсказуемым последствиям. Запахи будят в человеке воспоминания о событиях, происшедших не с ним; нелепые и невозможные ощущения будоражат кровь. Эта бешеная атака, направленная на чувства, не может не поразить путешественника, привыкшего к спокойным, вялым, чуть скучноватым городам Запада. Восток легко, почти без усилий проникает под внешнюю рациональную, прозаическую оболочку личности путешественника, перекраивает и изменяет его, обрушивает на него обрывки видений, мгновения ужаса и просветления, неподражаемой истомы и внезапной страсти. Приближение к Аракнису – это первый шаг в мечту.

Конечно, сильный духом европеец не обращает на это внимания. А двое мужчин и женщина, которые в предзакатный час плыли на катере по имеющему форму полумесяца порту Аракниса, вообще не принимали во внимание подобную чепуху. Их невежество было по-детски трогательным, но не защищало от невообразимого мира, который уже принялся поглощать их.

К пристани подплыли уже в сумерках. Они давно обсудили план действий, предусмотрели все мыслимые варианты развития событий, подсчитали все, кроме того, что невозможно было подсчитать.

Араб и девушка остались на катере – охранять завернутый в мешковину предмет. Толстяк сошел на берег, прошел через порт и направился в центр города, через улицу Торговцев Птицами, улицу Собак, улицу Беззаботности, улицу Множества Дверей... Названия презабавные для того, кто в настроении их читать.

Толстяк постучал в обитую бронзой дверь. Слуга отворил и провел гостя через внутренний дворик в прохладную полутемную комнату с высоким потолком. Толстяк с облегчением уселся на мягкие парчовые подушки и отхлебнул из серебряного стакана охлажденного чая с мятой. Но он по-прежнему чувствовал себя как-то скверно, и головокружение никак не проходило. Толстяка раздражало такое его самочувствие. Оно причиняло ему все большие неудобства.

В комнату вошел Ахлид – невозмутимый худощавый мужчина лет пятидесяти. Когда-то во время беспорядков в Махтайле толстяк спас ему жизнь. Ахлид умел быть благодарным, и, что еще более важно, он был человеком надежным. Они вместе провернули несколько дел в Адене, Порт-Судане и Карачи, но с тех пор, как несколько лет назад Ахлид переехал в Аракнис, они не встречались.

Ахлид осведомился о здоровье толстяка и с самым серьезным видом выслушал его жалобы.

– Похоже, я не могу приспособиться к здешнему климату, – сказал толстяк. – Но это все не важно. Как твои дела, друг мой, как жена, как дети?

– У меня все в порядке, – отозвался Ахлид. – Хотя времена сейчас и неспокойные, мне удается заработать на жизнь. Моя жена умерла два года назад – ее укусила змея. Моя дочь здорова, попозже ты сможешь увидеть ее.