Впервые на русском – знаменитый шедевр прославленного Люциуса Шепарда, поднявший вампирскую тему на недосягаемую прежде высоту!
Время действия – вторая половина XIX века.
Место действия – замок Банат высоко в Карпатских горах, исполинский плод фантазии безумного архитектора.
Раз в пятьсот лет в Банат съезжается Семья. Вампиры со всей Европы готовятся обсудить стратегические планы на будущее и поучаствовать в церемонии Сцеживания: отведать самой сладкой, самой хмельной – золотой крови.
Но накануне церемонии замок облетает немыслимая весть: Золотистая девушка, результат многовекового труда лучших вампиров-селекционеров, – злодейски убита! Единолично выпита до дна неведомым преступником!
Найти его Патриарх Семьи поручает вампиру-новичку Мишелю Бехайму, префекту парижской полиции. Лихо взявшись за дело, Мишель вскоре понимает, что убийство – это лишь верхушка айсберга, что истинная подоплека случившегося сложнее, чем он способен помыслить, и что соперничающие кланы вампиров используют его как разменную пешку.
ГЛАВА 1
Вечером в пятницу 16 октября 186… года в замке Банат
[1]
состоялся бал, на подготовку к которому ушло более трех столетий. Правда, сугубо церемониальной стороне, внешнему блеску и великолепию этого события отводилось второстепенное значение. Основные же усилия и время были потрачены на то, чтобы, взрастив и смешав несколько линий крови смертных, получить редчайшую из эссенций, выдержанный напиток непревзойденного аромата и букета – Золотистую. Трясясь ночами в поездах и каретах, днем останавливаясь на постоялых дворах, изо всех уголков Европы съезжались члены Семьи, чтобы принять участие в церемонии Сцеживания. И вот, облачившись в блестящие вечерние платья и фраки, – кое-кто в сопровождении смертных слуг, которые, хоть и были по-своему красивы и хорошо одеты, на фоне хозяев казались серенькими пони, чей удел – вести на беговую дорожку чистокровных, – они собрались в бальной зале, напоминавшей пещеру. Ее мшистые каменные своды покоились на контрфорсных арках, освещалась она десятками серебряных светильников, а доминантой ее интерьера был камин таких размеров, что в нем вполне можно было зажарить целого медведя. Среди собравшихся гостей были представители де Чегов и Валеа – ветвей, в ту пору враждовавших между собой из-за земель. Но в эту ночь все разногласия были оставлены и воцарилось шаткое перемирие. Звенел смех, велись изысканные беседы, кружились в танце пары, и со стороны могло показаться, что это царственные особы из сотни разных стран собрались на какое-то пышное торжество, а не вампиры слетелись на свое сборище.
Но разговоры отдельных гостей выбивались из общего праздничного настроя. У камина стояли двое мужчин и женщина, пламя отбрасывало на их лица красноватый свет. Они обсуждали спорную тему: не следует ли Семье, гонимой врагами, перебраться на Дальний Восток, в непроходимые первозданные места, куда еще не ступала нога человека и где их племя труднее было бы обнаружить. Эту идею отстаивал старший из двух мужчин, Роланд Агенор, основатель рода Агеноров, чье положение летописца и историка Семьи усиливало убедительность его доводов. Высокий, аристократической внешности, с густой седой шевелюрой, он был похож на отставного офицера или достигшего пика своих возможностей элегантного атлета зрелых лет. Его противницей в споре была госпожа Долорес Каскарин-и-Рибера, смуглокожая красавица с черными волосами до пояса и хищными чувственными чертами лица. Фактически она выступала от имени реакционно настроенной части Семьи, считавшей, что в борьбе нельзя ни просить, ни давать пощады, – эта позиция воплощала в себе традиционное презрение Семьи ко всем смертным. Третьим в этой группе был Мишель Бехайм
– Роланд, я сомневаюсь, что он произнес бы что-нибудь стоящее, – сказала она.
– Прошу прощения, – начал было Бехайм, но Агенор не дал ему договорить:
– Пусть мой юный друг не так давно с нами, однако, позвольте заверить вас, он обладает весьма проницательным умом. Известно ли вам, что до своего посвящения он успел добиться должности начальника сыскного отдела парижской полиции? Полагаю, в его возрасте еще никто не достигал таких высот.
ГЛАВА 2
Не будь рядом с ним его служанки Жизели, присутствие которой действовало на него успокаивающе, одному Богу известно, что мог бы натворить Бехайм той ночью. Покинув залу, он бежал по тускло освещенному коридору, мимо ниш со старинными портретами, которые были окутаны саванами из пыли и теней, а гнев его все нарастал, в распаленном мозгу роились картины кровавой мести. Добравшись до своих апартаментов – трех просторных комнат с высокими потолками в западной части замка, он больше был готов к тому, чтобы столкнуться в схватке с госпожой Долорес, чем всю ночь мысленно возвращаться к постигшему его унижению. Но при виде Жизели в ночной сорочке, ее светло-каштановых волос, точеной фигурки, редкой красоты широкоскулого личика с надутыми губками – все в ней напоминало Золотистую, – его голод вновь проснулся, хотя он был утолен всего несколько дней назад, и Бехайм, без единого слова приветствия, опрокинул ее на кровать под балдахином, застеленную черным шелковым покрывалом, откинул с ее шеи волосы, закрывавшие вену, и яростно впился – неистово, отчаянно, давая выход жажде мести, представляя себе, что высасывает кровь из госпожи Долорес. Еще немного, и он совсем забылся бы в своем бешенстве, упился бы этой кровью, перейдя черту, но вот голод ослабел, и, еще не совсем изживший возбуждение, он отвалился от Жизели и медленно обвел взглядом комнату, пропитываясь похоронным настроением, создаваемым свечами, обитыми черным бархатом стульями, ветхими от древности гобеленами и высокими окнами с закрытыми чугунными ставнями. Под боком у него жалобно вздохнула Жизель, и, вдруг вспомнив, что это живое существо, а не просто источник пищи, он почувствовал раскаяние: вот, набросился на нее, как зверь. Он не только гордился своей терпимостью к смертным, тем, что позволял себе смотреть на них не просто как на быдло, но даже испытывал особую нежность к Жизели – странную смесь отцовских чувств, мужского влечения и романтической влюбленности, и сейчас понимал: только что он проявил к ней то самое презрение и равнодушие, которые так порицал в споре с госпожой Долорес.
Он перевернулся на бок и встретил взгляд ее светло-серых глаз, серьезно изучающих его. Она так и не проронила ни звука. По холмику ее правой груди растеклась кровь. Когда он прикоснулся, чтобы вытереть ее, Жизель задрожала.
– Я думала, это будет посвящением, – сказала она. – Ты все пил и пил, не давал мне пощады.
– Прости, я тебя напугал.
– Мне не было страшно.
