Не может и быть не должно «бесконечно далеким» для нынешних подростков прошлое их родителей, ибо живет оно не только в их памяти, — оно властно вторгается в их судьбы, напоминая о себе не только невозвратимыми утратами, но и — порою — не отомщенными обидами. И как бы ни менялась к лучшему наша жизнь, как бы тщательно ни зарубцовывало время старые раны, нанесенные давно отгремевшей войной, — не в его власти заглушить боль от этих ран, никаким ветрам не дано развеять эту боль из души народной, пока жив сам народ, хранящий в себе память изболевшегося сердца. Этой вот мыслью и сцементированы воедино главы «Утреннего инея», одни из которых о детстве нынешнем, а другие доносят до нас живые голоса из «убитого детства», из детства тех, кто уже давным-давно твердо вошел в мир взрослых.
Роман «Утренний иней» завершает авторскую серию для подростков «Здравствуй, жизнь!».
1. «Я ПО СЕЛАМ, Я ПО СЕЛАМ ШЕЛ ВЕСЕЛЫМ…»
Утренний иней
Ширяева Г. Д.
Первый раз в жизни она ехала в телеге. Верхом на лошади ей однажды приходилось скакать и не было страшно, только удивилась, что, оказывается, это так высоко — сидеть в седле. Она до сих пор с удовольствием вспоминала, как красиво проскакала тогда на глазах у незнакомых мальчишек из Поливановки, уступивших ей своего коня.
Теперь Ветка ехала в телеге, свесив босые ноги, и неторопливо крутящиеся тележные колеса то и дело швыряли в нее большие жирные комья грязи. Дождь прошел сильный, и грязь на дороге, по которой они ехали с этим незнакомым, молчаливым и симпатичным старичком-возницей, подобравшим ее полчаса назад, промокшую и грязную, была почти непролазной. Теперь эта дорожная грязь и эта проселочная, размытая ливнем дорога уплывали через реденький лес, через бревенчатые, раскатисто рокотавшие под тележными колесами мостики туда, назад, к пионерскому лагерю «Зорька», из которого Ветка час назад сбежала.
2. ВЕНОК ИЗ ЦВЕТОВ
Сверху овраг казался не таким глубоким, каким был на самом деле. Пышные кусты, росшие на его склонах, смыкались своими верхушками, образуя прозрачную светло-зеленую крышу. Но чуть пониже — еще одну, а ниже — еще одну. Словно у оврага было еще одно дно, и еще одно, и еще. И если смотреть, не вглядываясь внимательно, сверху, с края, то можно было увидеть лишь ложную, ненастоящую его глубину.
А Настя знала, что там, внизу, за этими светло-зелеными, пронизанными солнцем крышами, лежит еще одна глубина, самая последняя. Там черно и страшно.
Она прошла сегодня ночью по этой последней глубине, по черной тропинке, проложенной по такому же черному дну, и это был долгий и тяжелый ночной путь.
Но сейчас ей было почти хорошо. Оттого, что путь этот был уже позади, и оттого, что все так благополучно кончилось — солнечным днем, умытым ливнем, и встречей с доброй веселой Виолеттой, у которой не только имя, но и лицо и глаза были какими-то музыкальными, поющими. И самое главное, конечно, то, что Виолетта обещала ей встречу с Евфалией Николаевной.
Сапоги, которые она вчера вытащила из кучи мусора на задах (ее обувку спрятали под замок), еще не просохли, но это Настю не беспокоило нисколько. Теперь не обязательно спешить в Миловановку, теперь сначала надо увидеться с Евфалией Николаевной. Может быть, даже и не надо будет ничего говорить Евфалии Николаевне. Может быть, надо будет всего лишь посмотреть на нее. Она и без слов поймет, что хотела сказать ей Настя.
