На Чукотку пришло долгожданное лето. Наступил круглосуточный день. Стаи диких гусей, морских уток, журавлей, лебединые стаи летели и летели с неумолчным радостным криком, спускаясь к бесчисленным чукотским озерам, рекам, чтобы здесь провести короткое лето, выкормить своих птенцов.

На пригретой незаходящим солнцем чукотской земле расцветала травами и цветами необыкновенно жадная к жизни тундра. Бескрайные речные долины, горные склоны были удивительно разнообразны по своим цветовым оттенкам. Зеленые цвета незаметно переходили в фиолетовые; желтые — в красные, нежно-розовые; синие переливались в голубые. В глубоких оврагах, в скалистых складках горных вершин виднелись извилистые линии вечного снега — родимые пятна сурового северного края. Горные плато напоминали гигантские дамбы, насыпи; изрезанные рвами весенних потоков, их склоны обнажали все пласты горных пород; черные, коричневые, желтые, красно-бурые складки с серебристыми и золотыми прожилками, сверкающими на солнце, напластовывались одна на Другую.

Неусыпное солнце стояло над тундрой. Чуть прикроет его туча — голубизна гор становится синей, зелень долин и горных склонов — фиолетовой; туча растает — и краски сразу же неуловимо меняются.

И столько радости было в разноголосых криках птиц, в писке сусликов, в жужжании шмелей и ос, что даже угрюмые тощие волки, повалившись на спину, улыбчиво жмурились на солнце.

Иляй в этот день встал рано. Ночью ему спалось плохо. Да и как он мог уснуть спокойно, когда спал не дома, не в родном поселке, а в Илирнэе, когда ни на мгновение не мог забыть, что прибыл сюда делегатом на кустовое охотничье совещание. Это было таким огромным событием в жизни Иляя, что ему хотелось кричать на весь мир: посмотрите на меня, понимаете ли вы, что это значит, знаете ли вы, почему сегодня так ярко светит солнце?

Солнцева готовилась к новому учебному году. Комсомольцы поселка помогали ей ремонтировать школу. Был среди них и Журба. Оленеводы вышли на летние пастбища к морю, а вместе с ними и инструктор райисполкома. В лыжном костюме, изрядно перепачканном глиной, краской, известью, Оля командовала своей армией, часто сама брала в руки ножовку или молоток, пилила доски, заколачивала гвозди сильными, меткими ударами. Чаще всего она подходила к Журбе, который, обрядившись в фартук из мешка, перекладывал печь.

— Ну как, скоро мы затопим? — Оля кивнула головой на печь.

— Думаю, к вечеру, — ответил Владимир и, улучив момент, неожиданно мазнул перепачканным в глине пальцем по кончику носа Солнцевой. Послышался дружный смех комсомольцев и учеников. Оля осторожно вытерла нос кончиком косынки и с прежней серьезностью спросила, по своей привычке прищурившись, как бы прицеливаясь:

— Интересно, куда в твоей печке будет тянуть дым: в трубу или в печную дверку?

Владимир с наигранным видом оскорбленного человека отвернулся в сторону, комичным жестом подоткнул фартук и, присев, заглянул в печную дверку «А вдруг в самом деле дым пойдет не туда, куда ему следует? — с тревогой подумал он. — Правда, в моей практике печника это уже третья печка, но…»

Когда Эттын ушел, Солнцева направилась к печке, у которой Журба все еще что-то доделывал, поправлял.

Комсомольцы уже разошлись по домам. Напротив Владимира по другую сторону плиты стояла Нояно Митенко, прибывшая накануне в поселок вместе с группой оленеводов.

— Послушай, Володя, пойдем в тундру. Оленеводы скоро в путь тронутся, на зимние пастбища. Нельзя тебе отставать, — говорила она, как-то по-особенному ласково глядя на Журбу.

Стоя у двери, Оля невольно залюбовалась девушкой. Нояно понравилась ей еще год назад при первой же встрече своей стремительностью, энергией, неугомонностью. В комнате отца она все поставила вверх дном, передвигая по-своему всю мебель. Перебегая из дома в дом в поселке, где она родилась и выросла, Нояно вносила с собой настоящую бурю. Расспрашивав у соседей о семейных новостях, она брала на руки детей, которые сразу же проникались к ней доверием, шутила, вспоминала смешные истории из своего детства, звонко смеялась. Нояно знала из писем отца, с какой любовью он относился к Оле, и потому в первый же день знакомства назвала ее сестренкой, с поразительной легкостью раскрыла перед ней свою душу, сумев рассказать, пусть сумбурно, порой отдельными восклицаниями, о своих жизненных стремлениях, вкусах, сокровенных мечтах. Поэтому Оля с такой же легкостью сразу прониклась к ней симпатией, почувствовав в Нояно близкого человека.

От матери-чукчанки Нояно унаследовала тяжелые длинные косы, смуглый цвет кожи и черное пламя подвижных, широко раскрытых глаз. На отца она была похожа своей богатой самыми различными оттенками улыбкой и выразительным взглядом, в котором, в зависимости от настроения, то мелькала лукавая искорка насмешки, то отражалось что-то ласковое, мечтательное, то вдруг проглядывало что-то серьезное, настойчивое, пытливое. Живость движений, еле заметная горбинка правильного носа и горячий блеск глаз делали Нояно похожей на южанку.

В Янрае намечалось открытие пошивочной мастерской.

Солнцева была полностью поглощена заботами и волнениями янрайских женщин: пошивочная мастерская представляла для них особенный интерес. Ведь это значило, что в работу в колхозе включатся теперь все женщины, даже старухи.

Под мастерскую был выделен один из жилых домов. Оля вместе с девушками-комсомолками оклеивала стены обоями, мыла пол, окна.

— Оля, у меня что-то клейстер не получается, совсем не клеит! — обратилась к ней жена Рультына. Оля направилась к Айнэ.

В это время дверь в мастерскую отворилась, и на пороге показался Айгинто. Окинув работающих взглядом, он нахмурился и, присев в углу, закурил трубку, задумался: «Тимлю не пришла, опять, значит, побоялась Эчилина».

Кандидатура Тимлю вызвала немало возражений. Трудно было многим янрайцам представить себе эту незаметную, робкую девушку руководительницей мастерской.

Айгинто молчаливо вслушивался в спор, разгоревшийся на собрании. Противоречивые чувства волновали его. Не зная, на чем остановить свой выбор, он молчал.

— Что это выдумали? — доносился до его слуха возмущенный голос Эчилина. — Разве можно такое дело непонимающей девчонке поручать? Мастерскую строим, такую мастерскую, как у илирнэйцев! Плохо, однако, у членов правления колхоза сердце болит за такое большое дело, если Тимлю заведующей ставить хотят! Она мне, можно сказать, родная дочь. Я мог бы тоже кричать, — чтобы ее заведующей поставили. Но я не могу…

— А почему не можешь? — вдруг послышался голос Тэюнэ. — Видно, потому, что не хочешь Тимлю из яранги своей выпускать; потому, что дома заставляешь ее на себя шить, убирать, варить, собак кормить.

— Зачем перебиваешь, когда мужчина говорит? — возмутился Эчилин. — Тебе ли здесь голос подавать. Женщина, которая, как собака от своей упряжки отбившаяся, от мужа убежала…

Прошел год. В Янрае, как и во всем Кэрвукском районе, произошли перемены. Гэмаля выдвинули на руководящую районную работу. Он заменил Караулина на посту заведующего райзо. Тэюнэ уехала с мужем в районный центр, поступила на курсы медсестер. После длительной болезни Митенко был вынужден отказаться от должности пушника, снова принял янрайское торговое отделение. Коммунисты колхоза «Быстроногий олень» выбрали его своим парторгом.

Савельев уехал в районный центр. Некоторое время он заведовал кэрвукским магазином. Но вскоре Караулин, переведенный на должность директора районной торговой конторы, настоял, чтобы Савельева назначили его заместителем.

Намечались большие перемены и в жизни Гивэя. Он, наконец, получил назначение в лётную школу. Сбылась его мечта, и вот сейчас он шел под руку с Олей Солнцевой по морскому берегу и думал о том, что он не может себе представить, как расстанется с ней.

А кругом наступала весна. Солнце опустилось к горизонту, покатилось по синим вершинам гор и, наконец, спряталось за их зубчатой грядой, необыкновенно четкой на багровом фоне заката. Оранжевый огонь вечерней зари постепенно потухал, переходя в темно-синий сумрак. Талые снега становились голубыми.

Гивэй и Оля присели на сухой пригорок, где уже пропал снег. Минута за минутой тянулось время, а настоящая ночь не наступала.

Айгинто вышел из дому на улицу, осмотрелся вокруг. Была по времени ночь, а на небе светило солнце. Председатель потянулся, присел на остов байдары. Прислушиваясь к мелодичному звону капель, доносившемуся с берега, покрытого выброшенным льдом, он думал о прошедшем празднике Победы. Ему как-то не верилось, что этот долгожданный день наступил. Закрыв глаза, он представил себе свой путь, путь колхозников в годы войны.

Крутыми были эти пути: на гору шли, по скалам шли, через ущелья, в пургу, в дожди. Трудно было ему, Айгинто, трудно было его сородичам. Трудно было всему советскому народу! А как будет дальше? Дальше итти надо, еще выше итти. Завтра же на заломах начнут пилить, тесать бревна для домов охотников и оленеводов. Тяжело будет. Непривычно это дело для чукчи-охотника — топор в руках держать. А делать надо. И он, Айгинто, должен быстро выучиться руководить строительством. Жаль, что Гэмаля рядом не будет. Но ничего, он и оттуда, из Кэрвука, нам поможет. Это неплохо, что его место Караулина заведующим райзо поставили.

Долго сидел председатель на одном месте, прислушиваясь к звону капель, к гоготу опускавшихся где-то недалеко от поселка гусей, к тоненькому жужжанию мух. Чувствуя, что сон к нему придет не скоро, он тихонько, чтобы не разбудить мать, вошел в дом, снял со стены карабин, прихватил с собой топор, пилу и отправился к залому, находившемуся в нескольких километрах от поселка.

Огромный овраг был завален бревнами, почерневшими от времени, нагроможденными в самом хаотическом беспорядке. На берегу, за прибойной полосой, возвышались десятки штабелей, заготовленных янрайцами за два года. Айгинто обошел штабеля. «Много лесу, хороший лес», — радовался он.

Усевшись на толстый пиленый брус, председатель закурил трубку. Ему вспомнились рассказы стариков об огромном колымском наводнении, унесшим в море из колымской долины много лесу.

Стадо паслось на склонах пологой сопки. Мэвэт бродил по стаду, приглядываясь к телятам. Успокоенный, что все они выглядели бодрыми и здоровыми, бригадир присел на камень, посмотрел вниз под гору на стойбище. Выстроенное замкнутым кольцом на обширной горной террасе, стойбище было хорошо видно. В середине круга стояла большая палатка с развевающимся красным флагом — Красная яранга. Чуть в стороне от палатки виднелся высокий штабель бревен, доставленных по реке плотами из Янрая.

Мэвэт долго смотрел на штабель. Вспомнилось, как он в числе других оленеводов стоял на этой же горной террасе с секретарем райкома.

— Вот здесь и начнем строить тундровый поселок! — сказал тогда Ковалев, внимательно осматривая район междуречья. Много после этого было разговоров среди оленеводов о намеченном строительстве тундровых поселков. Большинство обрадовалось этому известию, чувствуя, что в жизни тундры намечается что-то новое, до сих пор не бывалое. Но некоторой часть оленеводов не верила в возможность большого строительства или не одобряла его. И когда в тундру прибыл первый плот бревен готового сруба, весть об этом сразу же облетела все стойбища. Пешком или на легких байдарах оленеводы, чьи стойбища находились у рек, добирались до района междуречья, подходили к бревнам, как бы не веря своим глазам, тщательно осматривали, ощупывали их. Тут же у бревен разжигали костры и, усевшись в тесный круг, долго за чаем обсуждали: хорошо или плохо, что в тундре должны появиться вместо яранг дома?..

Сейчас, глядя на яранги, Мэвэт старался мысленно представить себе, как будет выглядеть стойбище, когда вместо яранг возникнут дома. «Зимой, в темную ночь далеко окна домов будут светиться. Со всех долин четырех рек огни далеко видны будут».

Дождавшись смены пастухов, Мэвэт направился к стойбищу. Еще издали бригадир увидел высоко взобравшихся на штабель людей. «Опять гости прибыли на бревна смотреть, — подумал Мэвэт, — строить дома скорее надо. Лето уйдет, холода настанут, до зимы не успеем».

Журба сидел за небольшим складным столиком в палатке, задумчиво глядя на улицу через открытое слюдяное окно. В палатке, пригретой солнцем, было тепло и уютно. Перед Владимиром лежал на столе устав сельскохозяйственной артели, который он переводил на чукотский язык.

Выбрав в стопке бумаг чистый лист, Журба принялся составлять список русских слов, вошедших в чукотский язык за годы советской власти.

— Школа, ученик, тетрадь, карандаш, мел, — бормотал он, — колхоз, председатель, сельсовет, секретарь, комсорг, собрание…

Все новые и новые слова приходили на память. Владимир достал из фанерного ящика объемистую папку, где лежали его записи по чукотскому языку.

Уже четвертый год Журба и Солнцева кропотливо работали над чукотским букварем, тщательно отбирая материал, проверяя его на занятиях.

Нояно сидела на опрокинутой кверху полозьями нарте и, подперев руками подбородок, смотрела невидящими глазами в ту сторону, где маячили далекие силуэты Владимира и Оли.

«Почему я не подумала об этом раньше? Он, конечно, любит ее! Разве такую, как Оля, можно не любить? Я и сама люблю ее!»

Вспомнив с какой радостью она готовилась сказать Владимиру какие-то особенные слова, как ждала встречи с ним, Нояно горько улыбнулась.

— Нет! Ничего я ему не скажу… Ни одного слова…

— Что… тоскуешь? С учительницей твой русский ушел!..