Сразу после третьей перемены блюд герцог почувствовал себя нехорошо. Подкативший к горлу ком изжоги распирал изнутри и не давал дышать. Легкий озноб и дрожь в руках явно свидетельствовали, что болото да лес не лучшие места для прогулок аристократов. Не проходящая боль в висках лишила Самвила остатков красноречия и парализовала память, усиленно пытавшуюся восстановить хоть одно из десятка модных четверостиший, заученных по дороге в столицу. Одним словом, народная мудрость: «Бодливой корове бог рог не дал» применительно к герцогу Самвилу полностью оправдывала себя. Столы ломились от аппетитных, приятно будоражащих обоняние деликатесов, а живот вельможи разрывало на части. Вокруг, кокетливо улыбаясь, прохаживались прекрасные дамы, только и ждущие его знаков внимания, а славящийся своей любвеобильностью аристократ был не в состоянии поддержать даже самой примитивной беседы. Он вообще предпочел бы сейчас оказаться не в королевском дворце, а в теплой постели, да и еще в обществе старичка-лекаря; неказистого или даже омерзительно страшного с виду, но зато знающего толк в лечебных настойках и быстро очищающих желудок травах.

Такого раньше никогда не бывало, натренированный организм члена королевской семьи с детства был приучен к тяготам дворцовой жизни. Самые экзотические специи, самые диковинные соусы и острые приправы не могли повредить выдержавшему не один многодневный пир желудку, однако застигшая его в дороге болезнь не знала пощады и больно ужалила в очень неподходящий момент.

Быть двоюродным братом короля непросто, Самвилу пришлось пройти через множество пиров и приемов, испортить не одну пару туфель на балах и при этом постоянно улыбаться, делая вид, что несказанно рад видеть лиотонских именитых персон и заезжих гостей, в то время как от их сияющих рож герцога тривиально тошнило. Такое это дикое время, официальное торжество: нужно расточать комплименты престарелым дамам, при взгляде на морщинистые шеи которых хочется позабыть, что ты мужчина, вежливо раскланиваться с вельможами, хотя половину из них ты готов придушить собственными руками, и расшаркиваться перед гостями из других королевств, гнусными тараканами, шпионящими для своих монархов. Когда в залах звучит музыка, столы ломятся от яств, а пары танцуют красивые танцы, складывается ложное впечатление, что наступила эпоха всеобщей любви и благополучия, но тот, кто прожил хотя бы два-три месяца во дворце, прекрасно знал, что это не так. Умиротворенность окружающих всего лишь иллюзия, а доброжелательные улыбки на лицах – надежная маскировка для звериных оскалов хищников; слабых телом, но зато намного коварнее лесных тварей.

– Рад вас видеть, герцог! Как дела в провинции? Вот уж не думал, что вы отправитесь в глушь накануне таких торжеств, – ласково промурлыкал невысокий, толстоватый мужчина, деликатно беря Самвила под руку.

Граф Жетер, казначей Королевства, всегда вызывал у Самвила отвращение. И дело было даже не в том, что улыбчивый старичок в серо-зеленом жабо невообразимых размеров был ставленником принца Онтора, его давнего врага и главного претендента на лиотонский трон. Манера финансового воротилы одеваться и его неизлечимая навязчивость как будто специально воспитывали в герцоге силу воли. Порой вельможе так хотелось позабыть о дворцовых приличиях и как обычного деревенского наглеца отхлестать прилипалу-старикашку по лоснящимся щекам. Однако подобное поведение было бы не только осуждено в дворцовых кулуарах, но и определенно вызвало бы гнев у венценосного братца. Науськанный принцем «милый» толстячок специально провоцировал герцога и сам ждал – не мог дождаться, когда его второй и третий подбородки взобьет, как тесто, рука политического врага его не менее знатного и влиятельного благодетеля. Когда к герцогу «прилипал» казначей, а случалось это почти на каждом балу, Самвилу приходилось смирять свои душевные порывы и, добродушно улыбаясь, выслушивать маразматические старческие рассуждения о нравах, морали, традициях и прочей малозначимой чепухе.

Время от времени каждый солдат рисует в воображении красочные картины собственной смерти: порой героической, порой глупой, а иногда и ужасно мучительной. Мастера ратного ремесла чаще других встречаются с беззубой старухой с косой и поэтому весьма склонны к мрачным мыслям. Бывало и Палион размышлял о своей кончине, не пугаясь неизбежного, но просто гадая, какой она будет. Однако бывший майор ни разу, даже в самых изощренных фантазиях не представлял, что его жизненный путь оборвется в кромешной темноте, в сыром подземелье, возле толстой стальной решетки да еще бок о бок с трясущимся и клацающим зубами от холода божеством.

Пока еще у парочки авантюристов был свет, но последняя свеча догорала, и мрачный подземный зал вот-вот должен был погрузиться во тьму. Мерзкий колдун, точнее его телесное воплощение, покинутая материальная оболочка, низко обманул наивных простаков, пришедших свести с ним счеты. Решетка, перекрывшая выход из зала, естественно, не поднялась ни через час, как было обещано, ни через целый проведенный в заточении день, долгие двадцать четыре часа, а если точнее – тридцать семь свечей, которыми неудачники-компаньоны мерили время.

Жалкий огарок заунывно мерцал, запас всех возможных тем для разговора был уже давно исчерпан. Палион с Вебалсом успели многое обсудить, но только не главный, насущный вопрос, как выбраться из готового превратиться в их могильник подземелья. Блестящая в темноте сталь решетки была слишком крепка, а под рукой у попавших в западню не было подходящих инструментов, только мечи, от которых было мало толку.

– Возможно, она открывается снаружи. Наверняка возле лестницы должен быть маленький рычажок, – после долгого молчания изрек Палион и с надеждой посмотрел на озябшего колдуна.

– Чего уставился?! Я в птичек да таракашек превращаться не обучен, – с досадой изрек Вебалс из рода Озетов и пнул ни в чем не повинный кубок, случайно оказавшийся возле его ноги. – Если бы мог, уже давно в тварь ползучую обратился бы, наружу прополз и западню открыл. Но нет, не могу, пробелы в образовании, Вулак их задери, так что нам, видать, сдохнуть придется.