Они подошли к широкой реке и долго, не отрываясь, смотрели в прозрачную чистую воду. Ее мерное течение струилось меж двумя берегами, разными и такими далекими, а за ней открывалась неведомая земля. Она притягивала, манила своей тайной, скрываясь за водной преградой. И сейчас им казалось, что никогда не войдут в эту реку и не перейдут ее. А позади лишь облака, парящие по небу, мягким покрывалом ниспадали с божественных высот, кончаясь здесь, на берегу, на белом песке. Серебряная гладь реки вновь приковала их внимание. Вода струилась меж камней и зеленью колыхающихся водорослей. Причудливые рыбы с пестрыми спинами и золотыми плавниками поднимались с глубины. Огибая гладкие валуны, они, не боясь, подплывали прямо к ногам и, словно играя, приглашали сделать шаг, на который эти двое пока только решались. Звали, маня за собой, на далекий сказочный берег. А нежный шелест волн усыплял и успокаивал.

– Пойдем? – наконец вымолвил он.

– Да, – отвечала она.

– Я там уже был. Пойдем! Я покажу тебе все!

И они устремились в ту даль, в не приснившуюся явь, где их ждали удивительные картинки настоящей не придуманной жизни.

 

1

Они легко шли, едва касаясь заснеженного тротуара, и им было хорошо вот так, вдвоем. Снег все падал и падал, наметая новогодние сугробы, занося улицы и машины, деревья и провода, свисающие со столбов, крыши домов и весь этот город, и весь этот мир. Снег был белым и чистым. Невинной белизной он укрывал останки вчерашнего мусора, брошенного людьми, остатки праздника и карнавала, стирал обугленные следы от взрывов петард, пряча все под мягким покрывалом. Город спал, и не было никого на одинокой улице, заставленной высокими домами и занесенной снегом. Только эти двое.

– Тебе хорошо? – спросил он ее.

– Очень. Так спокойно, тихо и совсем никого нет, – отвечала она.

– Скоро они проснутся, начнут выходить на улицы. У людей праздник, а пока они лениво досыпают в своих постелях.

– И не знают, как здесь красиво и хорошо… Вон, посмотри, собака. Такая большая!

И приблизилась к этому мохнатому чудовищу. Ему было холодно, и пес грелся на оттаявшем люке канализации, ожидая, когда же из домов начнут выходить люди, начнут открываться двери, куда можно будет ненадолго проникнуть и погреться. А, может быть, перепадет что-нибудь из еды.

– Бедный! – сказала она, – ему холодно! Хочешь, я изменю направление ветра?

– Зачем? Ветер все равно будет дуть в ту или другую сторону. Какая разница, куда?

– Ты прав… Какая разница… Он замерзнет? – спросила она.

– Может быть, но не сегодня. Скоро выйдут люди и, наверное, ему помогут.

– Наверное… Наверное помогут, – повторила она. – А может, и нет.

– Может, и нет.

– Но, тогда он замерзнет!

– Да! Но пока он греется на этом теплом люке у него все хорошо.

– Хорошо, спокойно и красиво в этом городе, – отвечала она, оглядываясь по сторонам.

– Да, пока они не проснулись, все хорошо, все как в сказке… А хочешь к морю?

– Еще минутку постою на белой улице с этой черной собакой и к морю.

А снег все падал и падал. Наметая новогодние сугробы, он укрывал пушистым, сказочным покрывалом город и улицы, машины, деревья и провода, свисающие со столбов, крыши домов, и черную собаку, превращая ее в большой белый сугроб. Та лежала на теплом люке, изредка крутила огромной мордой, стряхивая снег, и ждала людей. А они стояли, едва касаясь этого заснеженного тротуара, и им было хорошо вот так вдвоем…

 

2

– На море! Ты так хотела на море! Вот оно! Целый океан, и он наш!

Солнце только начинало всходить над бесконечной, водной равниной. Синее небо нависало над сонной красотой, отражая первые золотые лучи, которые стелились по самой кромке горизонта, соединяя ослепительным блеском синее небо с синим океаном, рисуя одну бесконечность на это короткое утреннее мгновение. Синий рассвет…

– Вон появились первые лодки, – заметила она. – Они выходят в океан навстречу рассвету.

– Они плывут в океан на свою раннюю рыбалку. Вот один проснулся раньше других и уже успел отойти так далеко.

– Пойдем к нему, посмотрим, как он ловит рыбу, – попросила она.

– Пойдем, – ответил он, и они устремились к лодке старика, которого то ли бессонница, то ли что-то еще забросило в такую рань далеко от берега, в эту синюю сверкающую даль.

– Видишь, он уже зацепил свою добычу и водит ее на толстой лесе, – с восторгом воскликнула она.

– Посмотри, какая сильная рыба у него на крючке, – заметил он.

– Как быстро она уводит лодку от берега, – испугалась она. – Это опасно?

– Не знаю, наверное, да. Зато, как красив этот старик в лучах восходящего солнца! Он, как бронзовая статуя.

– Как ты думаешь, он справится? – волновалась она.

– Посмотрим.

А старик уже подводит рыбу к лодке, и вот она трепещет над водой, показывая блестящее красивое тело. Снова и снова ныряет, но, ведомая железной рукой рыбака, наконец, подплывает к борту.

– Голубой марлин! – воскликнул он, – если старик справится, для него это будет редкой удачей.

– Посмотри! Рыба больше его самого…

Старик подтягивает ее и, оглушая палицей, наконец, затаскивает на борт. Лодка качнулась, и тысячи, сверкающих на солнце, капель воды разлетелись в разные стороны от удара гигантской рыбы о дно суденышка. Но старик уверенной рукой справился и с лодкой, и с гигантской рыбой, уложив ее на дно.

– Взгляни! – ликовала она, – он победил! А теперь сел перед ней на колени и любуется.

– Да, любуется.

– На колени?!

– На колени!

– Как красиво?!

– Как странно!

– Да, странно… Но почему не отпустить ее обратно в океан? Рыба еще жива – она дышит, еще шевелит огромными плавниками! – изумилась она.

– Он не может ее отпустить.

– Почему?

– Сегодня он отвезет ее в ресторан и ему заплатят хорошие деньги. Потом рыбу разделят на части, а умелый повар приготовит удивительные блюда. Разные и очень вкусные.

– Но, так он убьет ее! А пока еще не поздно! Она еще жива!

– Да, он убьет ее. Но для рыбака это большая удача – огромный голубой марлин. Он заработает свои деньги. И если будет делать это изо дня в день, дети его смогут жить совсем по-другому, и не садиться в эту лодку.

– Да, я понимаю… Понимаю… Но она еще дышит. А старик сидит перед ней и гладит рукой, как ласкают любимую женщину или ребенка. Он так любит ее!?

– Очень! Но он умеет делать только одно – ловить таких замечательных рыб.

– Неужели он сможет убить ее? – снова спросила она.

– Он давно уже это сделал…

Но пока еще оставалось мгновение жизни, и они – эти двое оставались на дне лодки, словно замершая картина представала взорам – сильный старик и его прекрасная синяя рыба, которая теперь лишь изредка шевелила гигантскими плавниками и почему-то смотрела на старика тоже с любовью. Смотрела, как будто понимая – ТАК НАДО! И на короткое мгновение, какая-то непостижимая тайна объединила этих двоих. А солнечные лучи, нежно играя с волнами, освещали бедного старика и его прекрасную рыбу на этом удивительном синем рассвете…

Но лодка становится все меньше и меньше, и, растворившись в океане, исчезает совсем. А они легко оторвались от водной равнины, и только бесконечность гнала их в неизведанные, полные смысла и света дали. И неслись они вслед за ней…

 

3

– Мы давно не были в горах.

– Да, в горах, – эхом отозвалась она. И гулкое эхо стелилось по заснеженным ущельям, отражаясь от ледяных отвесных скал, возвращалось назад. В этот миг казалось, что кроме них, на такой высоте никого быть не могло, никого на всей планете – только эти две точки, две души, две тени. Две фигурки, затерянные в белых снегах или облаках, такие странные и необычные, которым везде было удивительно хорошо, как совсем не бывает в жизни.

– Посмотри вниз. Что это? – вдруг заметила она.

– Это люди. Снова люди и их дела.

– Но что они делают на такой высоте?

– Они летают.

– Летают? – не поверила она, – пойдем, посмотрим?

– Пойдем… Они построили трамплин и с него летают, – пояснил он.

– А зачем людям летать?

– Тебе же нравится летать, им тоже.

– Но я могу лететь куда захочу, а они только вниз.

– И все же.

– Вот он поднимается на высоту, потом катится на лыжах и падает вниз! – ужаснулась она.

– Нет, летит вниз, – возразил он.

– Но он может разбиться!

– Может. И он знает об этом.

– Но, все равно летит? Тогда, почему он просто не покончит с собой там внизу? Зачем строить эту сложную конструкцию, потом подниматься, падать с нее и, наконец, сворачивать шею?

– Там, внизу, у него не будет шанса, а здесь есть. Может, и не разобьется.

Она ненадолго задумалась, потом спросила:

– Ему так плохо?

– Нет, но хорошо ему только тогда, когда он летит. И пока он летит – ему хорошо.

– А, если бы он был уверен, что ничем не рискует, что может летать, как мы, он стал бы это делать?

– Наверное, нет. ЭТОТ нет, но нашел бы себе что-то другое.

Она уже не слышала его и неотрывно следила за крошечной черной точкой на далеком трамплине:

– Вот он оторвался, и уже не касается спуска. Только ветер в лицо и земля далеко под ногами. Какой бешеный, сумасшедший восторг сияет в его глазах, как будто вся жизнь помещается в этом коротком полете… Ты видишь порыв ветра из-за той горы? Он скоро настигнет, он швырнет его на землю. Хочешь, я задержу его, и человек не упадет? Он долетит! Он останется жить!

– Какой смысл? Значит, человек разобьется в другой раз, где-нибудь на другой горе, – заметил он.

– Я не понимаю, зачем все это? Через час он окажется в больнице, у него будет переломан позвоночник, у него никогда не будет семьи, не родятся дети. Он не сможет ничего сделать, создать! Зачем он пришел в этот мир, зачем явился сюда?

– Он будет до глубокой старости сидеть в инвалидной коляске и вспоминать, как он летал.

– Летал!… И это все?

– Все! Но, наверное, это немало…

Часы превращались в дни, дни сменяли недели. Где-то на далеком-далеком востоке сейчас вставало солнце, а на западном побережье было совсем темно, и тогда они устремились наперекор этому движению, чтобы укротить ночь и увидеть все на свете. На этом чудесном свете…

 

4

– Ты обещал показать мне любовь. Что это, и какая она у людей?

– О-о-о! Это великая сказка, неуловимая, но столь желанная мечта каждого, кто является и живет на этом свете. Это то, ради чего они приходят сюда.

– Но где она? Покажи мне ее! – она трепетала всем своим существом от предчувствия или смутного воспоминания. И он, поддавшись ее настроению, волновался тоже.

– Любовь – она везде, она в каждом из этих людей, но ее не так просто увидеть и найти, – отвечал он.

– Вот эти двое. Они сидят в красивом зале, пьют дорогое старое вино. Им приносят замечательные блюда. Они так красивы. Какой неземной аромат ее духов. Наверное, от запаха и вина у этого красивого мужчины голова идет кругом. На ней восхитительное платье и прическа. Как замечательно – быть женщиной, красивой и молодой. И когда тебя так любят! – с восторгом воскликнула она.

– Мужчина достает из кармана подарок, и дорогое, изумительное колье обвивает ее тонкую шею. Она в восторге! – заметил он.

– И говорят они о любви. Может быть, это и есть – та самая любовь?

– Может быть. Но вечером, придя, домой, этот красивый мужчина из другого кармана достанет дорогое украшение и подарит его уже своей жене, и будет говорить такие же слова. А на самом деле, он не любит ни ту женщину и ни другую, лишь самого себя. Но это уже совсем другое…

– А эта девушка, которая так любит в постели своего мужчину. Она ничего не говорит, но делает это?

– Они просто занимаются любовью. А потом он заплатит ей деньги.

– Как можно “заниматься” любовью и не любить?

– Они так это называют. Только, это тоже не совсем то.

– Тогда, где она – эта любовь? И есть ли она вообще?… Может быть, эти? У него никого больше нет и у нее тоже. Они вдвоем, и ничто не мешает им быть вместе. Он говорит те же слова любви, а она отвечает ему, и делают они все, что хотят.

– Этот мужчина слишком стар для любви и для нее. А девушка никогда не родит ему детей. Она не любит, лишь уступает. Он богат, а она красива и юна. Это тоже совсем другое. Брачный договор – так они называют. Брак, но не любовь. Уж лучше платить за это, чем называть любовью.

– Значит, мы ее не нашли? – и она вздохнула, словно потеряла что-то дорогое.

– А посмотри на этих, – воскликнул он.

– ЭТИ совсем еще дети! – отмахнулась она. – И не могут знать о НЕЙ ничего.

– Зато, как они держат друг дружку за руки. Если они вырастут и смогут так же идти по этой тропинке, держась друг за друга, и просто смотреть в глаза. Может быть, это и есть любовь?

– Может быть! – задумалась она, и снова повторила: – Может быть. Но почему взрослые так не умеют? Это так просто!

– Взрослые про нее слишком много знают… или не знают совсем ничего, а просто боятся. Но мы еще найдем эту любовь. Она есть – я знаю это точно…

И снова полет, и скорость, и ветер в лицо! Иногда не хочется спускаться на землю, но порой так интересно заглянуть в тот мир, зайти в незнакомый дом, подсмотреть что-то еще – новое и необычное. А значит снова падение и приземление, и новая сказка…

 

5

– Смотри, как тут весело! Какие все смешные. Машут руками, кричат. Они напоминают зверушек.

Она удобно устроилась под самым потолком огромного зала, и теперь наблюдала за странным скоплением людей.

– Это потому, что здесь происходит очень взрослая игра.

– Даже взрослее, чем там, на трамплине?

– На трамплине детские шалости по-сравнению с этим.

– Что же они делают? Вот этот, похожий на фазана, который громко кричит и машет крыльями, или тот, напоминающий осла, который все время кивает головой и раздувает щеки.

– Играют. Они делают ставки. Это биржа. Покупают дешевле – потом продают дороже. Во всяком случае, так им кажется. Это не всегда получается, но они очень стараются, поэтому так похожи на своих родственных зверят. Хотя, этот ослик, который думает, что сейчас ему все удается, просто осел, потому что скоро все проиграет и начнет кричать, как тот фазан и размахивать руками.

– Что за рисунки на стене?

– Это графики. Они отражают цену товара или значимость какой-нибудь фирмы. Только все не совсем так. Стоит какому-нибудь человеку на другом конце планеты, далеко за океаном сказать в новостях что-то плохое, и эта линия поползет вниз или наоборот. Только щеки у этого человека должны быть толще, чем у того осла. И его все должны знать.

– Как интересно! А если мы этому человеку с толстыми щеками подскажем, что нужно говорить, и он сделает это, получится обман?

– Конечно! Ты поняла правила игры. Обычно так и происходит.

– Но, ведь это не имеет никакого отношения к реальной действительности?

– Ты схватываешь на лету!

– То есть, просто обман? – удивилась она.

– Это игра, – терпеливо объяснял он, – а если все будет по-честному, теряется смысл.

– Тогда, в чем идея?

– В том, чтобы эти фазаны верили во все, что им говорят, как ослы. И только несколько посвященных – единицы, знающие истину, смогут выигрывать.

– Ты меня путаешь. Любой обман в результате вскрывается. Не может быть столько ослов.

– Да. Но случится это нескоро, и тогда мистер “толстые щеки” извинится задним числом.

– И все?

– Конечно. Они так играют. А за это время благодаря неожиданной информации немногие посвященные выиграют, а миллионы проиграют.

– Поэтому здесь нет ни единого окна и такой искусственный свет?

– О да! Декорации должны быть правдивы, но абсолютно далеки от действительности. А живой яркий лучик солнечного света может заставить кого-то задуматься – не ОСЕЛ ли он?

– И все верят?

– Большинство! А чем больше это стадо, тем легче им управлять. Когда человек наедине с собой, он способен задуматься о чем-то еще, но когда все вместе, они лишь смотрят друг на друга и повторяют движения.

– Может быть, им так легче защищаться, когда они вместе? Это инстинкт самосохранения?

– Пожалуй, такую толпу не заведешь в газовую камеру, но окружить их, идущих с лозунгами и песнями, колючей проволокой, очень легко… Не расстраивайся, эти, которые толпятся здесь, хотя бы не стреляют друг в друга. Разве что иногда в самих себя.

– Они что-нибудь еще делают?

– Эти нет.

– А если кому-то все же удается выиграть, что тогда?

– Снова приходят сюда, чтобы проиграть. Эта игра не имеет конца.

– Они не хотят что-нибудь сделать? Ну… Посадить пальму, построить дом, полететь на Луну?

– Нет, за них это сделают другие.

– Теперь я поняла, почему здесь все так похожи на зверушек. Они ими почти стали… Так смешно…

И много-много хронометров на белоснежной лысой стене показывали свое время, каждые – строго свой час. Они разделили мир на пояса. Но почему не взять в руку кисточку и не раскрасить эти полоски круглой планеты в веселые цвета? Получилось бы очень красиво…

 

6

– А хочешь, я приглашу тебя в театр?

– Театр? Что это?

– Тебе понравится.

– Тоже игра?

– Самая высокая игра, на которую только способен человек.

– Ах, как красивы эти люди в необычных нарядах на сцене…

– …среди бархатных кресел и лож зрительного зала под удивительными люстрами, откуда с высоты потолка спускаются водопады хрусталя и света. Света, который сейчас погаснет, и начнется таинство.

– Зачем его гасят? – спросила она.

– Чтобы люди в зрительном зале не стеснялись своих слез.

– Вот в центре появился статный высокий старик. Он за сценой едва ходил, а теперь, словно скала на каменных ногах, ведет остальных за собою, и все смотрят только на него и слушают его мощный голос.

– Это великий актер. Но все это лишь игра, и пьеса придумана.

– Тогда почему люди плачут и верят этому старику?

– Потому что он гений.

– Гений обмана?

– Гений великого обмана. И люди, глядя на него, узнают в этой придуманной истории свою не придуманную жизнь и самих себя.

– Поэтому смеются и плачут?

– И поэтому их душа очищается, а после спектакля они уйдут в свой мир немножко добрее и лучше.

– Но, тогда, может быть, это не обман, а сама правда?

– Это и есть правда и сама жизнь.

– Вот зрители встали, они прощаются с актерами, аплодируют. А великий старик словно желает спрятаться за спины других и поскорее уйти со сцены. Почему?

– Он не любит славы и все, что хотел сказать сегодня – уже сказал.

– А теперь торопится домой?

– У него нет дома.

– Почему?

– Потому что всю свою жизнь он служил сцене.

– Вот почему все разошлись, а он никак не уйдет отсюда! Но, где же его семья?

– У него нет ни семьи, ни дома.

– Но почему?

– Потому что всю свою жизнь он служил сцене.

– Он беден?

– Он не может даже позволить себе умереть.

– Почему?

– Потому что за долгую жизнь он не заработал ни на гроб, ни на клочок земли на погосте.

– Подожди. А как же те актеры, которые в дорогих нарядах и шубах садились после спектакля в свои красивые машины, и ехали в свои уютные дома? Они что, лучше его?

– Нет, совсем не лучше, но пока они зарабатывали свои деньги, он служил сцене.

– Поэтому он так беден?

– Беден?… Он богаче их всех!…

– Ты не устала?

Они снова мчались в безумном полете, и огоньки большого города становились меньше, а звезды ближе и ярче.

– Мы не умеем уставать. Ты забыл?

– Нет, не забыл, просто хотелось сказать или сделать что-то приятное.

– Спасибо, ты очень внимателен, тебе это удалось. Но снова вперед! Хочу без перерыва, без остановки, только вперед. Вперед – навстречу рассвету…

 

7

Солнце заливало знойными полуденными лучами зеленую долину, склоны гор, и весь этот мир, на холмах которого трудились люди. Наверное, когда-то в древности так строили пирамиды, перекатывая вручную тяжелые глыбы на непомерную высоту.

– Теперь они летают в космос, создают сложные машины! Почему же эти так отстали от тех, других, которые живут рядом? – не переставала удивляться она.

– Посмотри, они, как муравьи, ползают по склонам, – заметил он. – И каждый тащит драгоценную ношу свою.

– Что они делают? – спросила она.

– Я нарочно привел тебя сюда. Они собирают виноград и делают это так, как когда-то давно – и двести, и триста, и пятьсот лет назад. Потом из винограда они приготовят вино.

– Вот они наполняют тяжелые корзины сочными гроздьями, тащат их на тележках, впрягаясь в них, и везут в какой-то дом, – перебила она.

– Смотри, что будет потом!

– Раздеваются и в огромной чаше начинают давить их ногами!

– Дальше… смотри, что они делают дальше!

– Поют! Они поют и топчут эту виноградную кашу, а их пение совсем не хуже, чем на сцене в театре. Но зачем они делают это ногами? Почему нельзя поставить чудо-машину и нажать на кнопку?

– Вино не получится! – ответил он. – Я пробовал. Не получится.

– Хорошо, но зачем петь эти песни? Они уже пьяны от этого вина?

– Нет. Вино будет готово не скоро.

– Тогда зачем эти песни?

– Детям тоже поют колыбельные. Здесь так же. Иначе вино не созреет. Оно, как ребенок, капризное, и даже в разных бутылках будет разного вкуса. А ребенка не воспитать без колыбельной…

– А когда будет готово это вино?

– Это? И через тридцать, и через сорок лет.

– Но многие из этих людей не доживут до того дня. Зачем столько стараний и сил?

– Вино выпьют их дети и внуки. Будут на свадьбах и праздниках вспоминать о своих отцах.

– Как это хорошо! Жалко, только, что им сегодня его не достанется.

– А эти выпьют вино, которое сделали их отцы.

– И так будет всегда?

– Всегда! Пока эти люди будут петь песни свои – так будет всегда!

 

8

Самолет ревел мощными моторами, разрывая в клочья облака, которые были на его пути и осмеливались закрывать посадочную полосу. Вот он изящно, безукоризненно приземлился перед зданием маленького аэропорта и доставил свой драгоценный груз по назначению. Не успела открыться дверь, а группа людей в черных костюмах уже встречала своего хозяина, своего властелина и Бога. Каждый из них был готов жизнь отдать за него, потому что он и был Богом для них на этой земле. Они, словно черным ковром расстилались перед ним. Потом эскорт дорогих лимузинов несся по дорогам, расталкивая прочие авто, путающиеся под колесами, черной молнией промелькнул по серпантину в горах и у моря, казалось, даже над морем, над миром этим пролетел караван черных машин, везя своего господина в его владения. Женщина неземной красоты встречала его в дверях просторного дома. Блестящее черное платье сверкало в свете ярких фонарей и, как черный бриллиант, переливалось всеми гранями. Это был самый дорогой его бриллиант. Женщина, как всегда, была прекрасна и улыбалась. Огромный дом был тоже рад ему и гостям, которые начинали съезжаться на званый раут. Люди шли парами и поодиночке, раскланивались с ним и восторгались ею. В общем, все было как всегда. Как всегда, он был в центре, а остальные где-то поблизости, рядом. И вот брызги дорогого шампанского, хвалебные речи, взгляды заискивающих и почитающих. И вечерняя прохлада…

Вечерняя прохлада… Человек стоял на балконе, снизу доносился шум гостей и оркестра, плеск воды в фонтанах, грохот петард, а в руке его был зажат пистолет. Он стоял и думал: – Что мешает ему сделать это прямо сейчас, и какое расстояние до собственного виска?

А наши двое находились рядом, с изумлением за ним наблюдая:

– Чем ему можно помочь? – спросила она.

– Скорее всего, ничем, – ответил он.

– Это все, что у него есть? – и кивнула на то, что находилось там внизу: на каменные дорожки и фонари, сотни людей, толпящихся в ослепительном свете, на красивую женщину и огромную яхту у пирса. – Но, где же его друзья?

– У него их нет, – ответил он.

– Почему?

– Он слишком богат.

– А любовь?

– И ее он найти не сумел.

– Потому что слишком богат? – спросила она. – А дети? Его дети?

– Он сделал их такими же, как он сам.

– И теперь он совсем один, у него никого нет?

– Кроме этого, – и показал вниз, – нет никого и ничего. Он умеет только зарабатывать деньги и все.

Человек донес пистолет до своего виска, на мгновение замер, закрыл глаза,… вдруг одернул руку и вытер пот.

– Нет, не здесь. Пусть не радуются, – зло пробормотал он.

Потом он медленно брел по освещенной набережной, и море плескалось вечерними, ласковыми волнами за парапетом. Человек поднял глаза к небу. Там наверху мигал проблесковыми огоньками самолет. Он вежливо раздвигал белыми крыльями вечерние облака, и заходящее солнце играло красными лучами по его бортам. Самолет был высоко, в нем летели люди, они читали газеты, смотрели кино, беседовали, а он один стоял на берегу и смотрел им вслед. По дороге позади него не спеша двигались машины. Они мелькали фарами, освещая веселыми огоньками тротуары и дома. В них тоже ехали люди. Они останавливались, выходили из авто, садились в ресторанчиках на набережной, пили вино, разговаривали и тоже были вместе.

– Интересно, какое расстояние до собственного виска? – снова подумал человек. – Теперь уже ничто не помешает ему сделать это…

– На, выпей! – его мысли прервал хриплый голос какого-то бродяги. Тот стоял, почему-то улыбался и протягивал бутылку.

– Выпей, – повторил бродяга.

– Это вы мне? – удивился он.

– Ну, да! Тебе! Что стоишь тут один?

– Вы меня знаете? – спросил человек.

– Нет, но мне не нравится пистолет в твоей руке. Пожалуй, тебе просто нужно выпить.

– Почему бы и нет? – неожиданно согласился он, и отхлебнул. Потом, посмотрев на бродягу, вдруг сказал:

– Хочешь, я подарю тебе вон ту яхту? – и махнул рукой в сторону моря. Бродяга бросил взгляд на яхту, стоявшую, как огромный айсберг у пирса, и в ответ тоже пошутил:

– А хочешь, я подарю тебе эту набережную? Да, чего уж там… бери весь этот городок. Не люблю быть кому-то должен! – и улыбнулся. Человек холодно заметил: – Я не шучу.

Бродяга, подумав мгновение, уже серьезно посмотрел на человека и снова пошутил:

– Нет, в придачу к яхте ты подаришь мне и этот пистолет. Пожалуй, еще поживу! – взял бутылку и, сделав глоток, снова протянул ее человеку.

Он смотрел на этого пьянчужку и ощущал, как что-то приятное разливается в груди – то ли дешевое вино, то ли чувство, что роднее этого бродяги у него никого не осталось. Да и не было никогда! Тогда он отшвырнул пистолет подальше в воду, сел на парапет рядом со своим новым другом и больше никуда уходить не хотел…

– Как хорошо, что мы вместе! – воскликнула она.

– Да. Но мы можем быть рядом, а вместе могут быть только они, – возразил он.

– А могут и не быть…

– Могут. Все в их руках.

– Да, но не каждому это дано.

– Может быть, дано это каждому, просто не всем это удается.

– А, может, не каждый этого хочет?

– Ты не замерзла? – неожиданно спросил он.

– Ты забыл – мы не можем замерзнуть, – улыбнулась она, – нам это не дано…

– А жаль…

 

9

Старая, очень старая женщина, сидела на крыльце своего небольшого деревенского дома.

Стены его покосились и поросли мхом.

Крылечко совсем прохудилось.

Редкие капли дождя падали на седые волосы ее непокрытой головы.

Напротив, носимые осенним ветром, кружились поздним последним своим хороводом желтые листья.

Еще не пришла зима, но, устало шелестя, к концу тащилась осень.

Там, немного поодаль, шумел лес и клонился от мокрого осеннего ветра. И дорога…

Извивалась дорога между полем и лесом.

Уходила она далеко-далеко в города к людям, к их жизням.

И, наверное, эту осень сейчас замечала только она одна, сидя на своем крыльце.

А глаза ее были устремлены туда, откуда должны были приехать внуки и ее родня.

В этих глазах было ожидание и мудрость старой женщины.

Она понимала, что не всегда они могут бросить все и приехать навестить старуху.

Но, помнят день ее рождения и теперь обязательно будут.

Поэтому ждала смиренно с чувством радости и любви. Какие они стали?

Сейчас вдалеке появится их машина.

Ребятня с шумом выпорхнет и разбежится по дому.

А она напекла пирогов, и все опять ненадолго будут вместе.

И, как раньше, будет праздник…

– Жалко, что они приезжают лишь раз в году, – прошептала она.

– Их не было здесь многие годы, – возразил он.

– Многие годы? Но почему она ждет и почему надеется?

– Просто, напоследок хотела попрощаться со всеми.

– И так ждала их год назад?

– И два, и три года назад тоже…

– А они и сейчас не приедут?

– Нет, не приедут. Но это значит… И значит это, что проживет она еще один год. И так год за годом…

А дождь и ветер, словно повторяли эти слова и не торопили ее осень, ждали, и надеялись тоже…

И снова небесная колесница увлекала их на высоту. Только скорость и ветер. То ли день, то ли ночь. Полюс или жаркий экватор. Весна или лето. Все, что угодно! Все мелькало в одном коротком мгновении. Все было подвластно им на этой планете. Но жизнь была только там внизу…

 

10

Большие белые чайки сидели на камнях у самого берега. Иногда, взлетая, они приближались к нему совсем близко. А мальчик, отрывая от буханки кусочки хлеба, бросал им. Птицы вежливо, без суеты, подходили, с благодарностью принимая это человеческое лакомство, потом взмахивали сильными крыльями и возвращались на камни высоких скал. Он наблюдал за ними, а они за мальчиком. Потом птицы, на время забывая о нем, снова летали над своим морем, а мальчик любовался полетом свободных птиц. И, порой так хотелось взмахнуть руками, на мгновение оказаться там, рядом с ними, в их небе…

– Малыш, я уезжаю! – к нему подошел отец и положил руку на плечо. Мальчик обернулся: – На службу?

– Да, на службу. Вечером буду. Пока, малыш.

– Пока… А зачем тебе ходить на службу? – вдруг спросил он. Отец остановился и, подумав, ответил:

– Ну,… чтобы работать, зарабатывать деньги….

– А зачем эти деньги?

Отец присел рядом на камень и как-то просто ответил:

– Чтобы нам было на что жить.

Чайки снова подлетели близко, собирая кусочки хлеба, брошенные мальчиком. Отец посмотрел на часы и сказал: – Скоро ты пойдешь в школу и будешь учиться. Научишься все понимать, отвечать на такие вопросы. Взрослые будут работать, а ты ходить в школу.

– А зачем учиться? – спросил мальчик.

– Чтобы стать умным, успешным, богатым. Может быть, знаменитым.

– А чайки бывают успешными?

– Успешными? Давай посмотрим.

Отец отщипнул кусочек хлеба и бросил птицам.

– Вон та чайка, которая нашла хлеб и съела его – самая успешная. Ей он достался, а остальным нет. Теперь ты понял, малыш? Кто сильнее и умнее – тот побеждает.

– Да, понял.

Отец снова взглянул на часы и встал.

– А бывают чайки богатыми? – снова спросил мальчик. Отец на мгновение задумался.

– Нет, богатыми нет. Им нужно ровно столько, чтобы себя прокормить.

– Тогда, зачем человеку быть богатым?

– Ну,… чтобы покупать себе все, что он захочет. Еду и игрушки, одежду и путешествия, машины и корабли. Представляешь, свой корабль! Ты сможет плыть на нем, куда захочешь!

– А чайки? Разве они не могут лететь, куда захотят?

Отец снова сел на камень рядом с сыном. Море плескалось у его ног, изредка касаясь лакированных ботинок. Птицы ходили, поглядывая на него, словно ожидая ответа этого взрослого человека.

– Понимаешь, малыш, они могут только есть и летать. Им не нужно больше ничего. Они ничего не умеют. А человек может все!

Сказал это громко. Так, чтобы птицы на берегу слышали и знали об этом. И, наверное, остался доволен собой.

– А чайки бывают знаменитыми? – спросил мальчик.

– Нет, они всего лишь чайки, а мы люди! – и положил руку ему на плечо. – Я пойду. До вечера. До свидания, малыш…

Он смахнул песок со своих ботинок и ушел.

– Да, мы люди, – вздохнул мальчик. – Зато они летают, а мы сидим на берегу и смотрим на них. Почему?…

Но некому было ответить на этот вопрос, а птицы, к сожалению, говорить не умели. Только взмахивали крыльями, легко отрываясь от берега, взмывали в вышину, к облакам, к небу, солнцу, и летели только туда, куда хотели. Зачем? Знали только они одни.

 

11

Человек лежал на горячем песке, взгляд его был устремлен далеко-далеко наверх, а вокруг только горячие пески и редкие кустарники пустыни. А человек все лежал и смотрел. Ни один мускул на его лице не дрогнул, и ни единого движения. Только глаза, следящие за облаками и взгляд, уносящий мысли на бесконечную высоту. Они были широко раскрыты и жадно пытались охватить огромное пространство над бесконечной пустыней.

– Так смотрят, наверное, только дети, – прошептала она.

– Наверное, так смотрят взрослые, которые иногда становятся похожими на детей, – ответил он.

– А что потом становится с этими детьми?

– Они лежат себе на песке, мечтают и думают, что когда-нибудь станут взрослыми…

– Или вовсе не думают ни о чем, просто смотрят на небо и на солнце.

– … станут взрослыми, сильными, уйдут на войну и будут всегда побеждать…

– Нет. Они не хотят воевать. Иначе они не смогут так смотреть на небо.

– И все-таки они вырастают.

– А потом… Что становится с этими взрослыми потом? – спросила она.

– Они…. – и он замолчал.

– Он смотрит на небо, как и мы! Но, почему в его глазах слезы? – удивилась она.

– Он не знает, сколько ему осталось.

– А те люди, которые в него стреляли, тоже забыли, что над ними голубое небо, облака, солнце, звезды?

– Иногда очень тяжело поднять голову и просто посмотреть наверх.

– Зачем он здесь?

– Им заплатили и отправили в эту пустыню друг в друга стрелять.

– Сколько ему еще осталось?

– Минуты две или три.

– И он плачет, потому что у него так мало этого неба?

– Потому что за свою короткую молодую жизнь он ни разу не посмотрел туда и ничего об этом небе не знал.

– Неужели нужно умереть, чтобы просто взглянуть наверх? – воскликнула она.

– Зато, теперь он счастлив.

– И плачет от счастья?

– Да.

– Тогда не будем ему мешать.

 

12

Люди заполняли это пространство, это просторное помещение. Они медленно заходили, занимая свои места. А места эти строго соответствовали их положению в жизни, в их обществе. Впереди на высоких сидениях расположились граждане вполне уважаемые – в строгих, но дорогих костюмах и платьях. Дети их тоже находились рядом, они совсем не присмирели, но их одергивали и усмиряли няньки, которые были здесь и не давали устроить в этом месте площадку для игрищ. Дальше все выглядело проще – женщины в невзрачных платках, их мужья, дети. Эти тоже чего-то ждали, но были скромнее. А за ними уже совсем простая публика. Хотя, такое понятие было здесь неуместно – не публика, но действующие лица общества, в убогих одеждах, с такими же лицами (насколько лица могли быть убогими). Просто, эти не были отягощены почетными званиями и степенями, печатью богатства и знатности, потому были просто убогими. Но, в этот миг все эти люди сидели и ждали. А глаза их были устремлены туда, где должно было начаться действо, ради которого все собрались. Как волнительно ждать этого и как достойно занимать свое место!

У дверей поближе к первым рядам возникло движение. Какие-то в черном, большие и сильные, возникнув из ниоткуда, подвинули прочих, бывших здесь и не готовых к такому. Их потеснили, но вежливо дали понять, что не место им в этих рядах. И, наконец, явились еще несколько человек – видимо, самых сильных мира сего – которых ждали в последнюю очередь, но в первых рядах. Теперь собрались все.

И начинается:

Звучит музыка, волшебный голос ведет за собой, за мыслями и словами сокровенными, которые значат что-то. Видимо, значат многое для людей в первых рядах и в последних тоже. Звуки колоколов и органа средневековым звучанием уносят души страждущих в небытие, и глаза их светятся. Убогие и нищие, известные, знаменитые и богатые – все собрались здесь, они были не вместе, но рядом, а глаза их мерцали в темноте. Мать, потерявшая сына и тот, кто забрал его жизнь. Простолюдине и те, кто отобрал у них все. И эти, в строгих, но дорогих нарядах, так умело построивших жизнь за пределами этих стен, где остальным из далеких задних рядов уже нечем было дышать и платить – за них, за себя и за прочих. А сколько еще тех “прочих”? Но глаза светились и в дальних рядах и повсюду.

А сверху из небольших окошек, пробивались лучи яркого света. А за ними в немыслимой дали, за пределом этого здания (если оно вообще имело предел) находилось бесконечное небо, космос и что-то еще. И свету этому было все равно – первые эти ряды или последние. И космосу тоже все равно было, а кому-то еще тем более. И освящал этот свет весь зал, всех людей немыслимыми яркими лучами, да так, что не оставалось места для тени. И тут становилось понятно – исходит он не из первых рядов, и сцены здесь нет вовсе. Сияет он сверху. И уже не имеет значения, в каких рядах сидишь, в чем одет, убогий ты или праведник. Потому что небо и космос, и что-то еще, они бесконечны, они едины для всех. И теперь эти люди думают. Может быть, на короткое мгновение, но задумываются: – Что же будет?…

– Как странно эти стены их объединили, – была потрясена она, – наконец, они вместе.

– Да, вместе, – отвечал он. – Эти люди вспоминают, что рано или поздно придется предстать перед Ним.

– Как прекрасно будет остаться с Ним наедине, оказаться самим собою. Взять то, что смог унести – что имело смысл, достать из-за пазухи дела свои и мысли, а остальное бросить, оставить здесь навсегда и предстать наконец перед Ним…

– И что будет тогда?

– Вот и думает каждый из них – что же будет тогда?… Что будет?…

 

Послесловие

– Я устала.

– Неправда.

– Я очень устала.

– Потерпи еще немного.

– Я не умею терпеть. Я устала быть никем. Ты знаешь – мы ничего не умеем!

– Зато можем все. Осталось совсем недалеко до того места, до того города и той зимы. Не волнуйся – все возвращается, и мы возвращаемся тоже. Пойдем туда…

Они стояли, едва касаясь заснеженного тротуара, и им было очень хорошо вот так, вдвоем. Снег, как когда-то падал, наметая новогодние сугробы. Заносил улицу и машины, деревья и провода, свисающие со столбов, крыши домов и весь этот город. И весь этот мир.

– У них прошел целый год, – сказал он.

– Как будто ничего не изменилось. Снова снег, тротуары, заметенные сугробами.

– Я хотел напоследок снова прийти сюда, – сказал он. – Попрощаться с этим городом и людьми, которые спят в теплых постелях.

– И не знают, как здесь красиво и хорошо, – добавила она.

– Да, хорошо, пока эти улицы пусты, – согласился он.

– А помнишь ту огромную черную собаку? – воскликнула она, – ее больше на этой улице нет. Наверное, теперь она совсем в другом мире – в далеком и теплом…

– …где никогда ничего не случается и не надо искать люк, который согреет тебя. Искать еду тоже не надо. Ничего не надо. Только ждать, когда ты снова вернешься в этот мир, и станешь кем-то еще. Снова будешь бороться…

– И побеждать? – спросила она. – А если повезет – будешь любить?…

Их разговор прервало какое-то движение – огромная черная собака на длинном поводке бежала впереди девочки. Та самая черная собака! Они первыми выскочили из своего дома и бросились в снег! Играли, падая в белые сугробы, потом вскакивали, неслись дальше, снова падали. И им было хорошо, вот так вдвоем.

– Они нашли друг друга! – радовалась она.

– Да, теперь они вдвоем, они вместе. И пока они вместе, им ничего не страшно.

– А может быть, это и есть та самая любовь? – воскликнула она.

– Может быть, но пока не станешь человеком, этого все равно не поймешь.

* * *

Вода текла по своему руслу, спокойно журча и успокаивая. Они снова были на берегу, откуда пришли, и где уже ничего не могло случиться. Только мерное движение прозрачной воды и облака, которые стелились от берега до самого горизонта куда-то вдаль и ввысь. И это спокойствие не мог изменить и нарушить уже никто. Ни один человек и никто во вселенной.

– Какой замечательный этот мир! Люди – как они красивы! Я люблю их! – оглянулась она.

– А остальное? – спросил он.

– Что остальное? Оно есть везде. Это просто их жизнь, их среда обитания, декорации. Как в театре, помнишь?

И она замерла на месте.

– А знаешь, я хочу снова войти в этот мир, но уже став человеком.

– Ты думаешь, что сможешь что-то изменить?

– Не знаю, но хочу попробовать!

– Нельзя “попробовать”. Можно только броситься в эту реку – и будь что будет. И пока ты живешь – назад дороги нет.

– Все равно, я хочу быть там, хочу быть с ними.

– Чтобы войти в этот мир тебе придется закрыть глаза, забыть обо всем, потом снова открыть их, но уже на том берегу. И неизвестно, что будет потом, откуда продолжишь ты путь свой, и что у тебя получится!

Она стояла, но какая-то решимость уже рождалась в глубине ее сознания и сердца, которое могло появиться в груди только там, за этой спокойной чистой рекой – на том берегу.

– Я знаю. Но, все равно я постараюсь быть человеком! – тихо, но твердо ответила она. Он посмотрел на нее, перевел взгляд вдаль за водную преграду, вспомнил все, и теперь понимал, что ее не удержишь. Да и нужно ли?

– Прощай, – сказал напоследок он. – Я не желаю тебе счастья, потому что желаю любви… Любви на другом берегу.

– Глупый, любить – и есть счастье. А больше ничего нет.

Февраль 2010 г.