Глупый князь
— Прошу прощения! — Голос прозвучал дважды.
Отовака, получивший сегодня выходной, отсыпался в помещении для отдыха воинов. Он глянул наружу и огляделся по сторонам:
— Кто там?
— Это я! — Голос доносился из-за живой изгороди, где усики вьюнка обвивали листья и колючки китайского апельсина.
С веранды Отовака мог разглядеть только то, что кто-то стоит по ту сторону изгороди. Он вышел на веранду:
— Кто это? Если у тебя дело, так ступай через главные ворота.
— Они заперты.
Отовака вгляделся попристальней и радостно воскликнул:
— Обезьяна! Сын Яэмона, точно?
— Да.
— Почему ты не назвал своего имени? Скулишь, как собака.
— Главные ворота заперты, а когда я подошел сюда, то увидел, что ты спишь. Ты заворочался, и я решил еще раз окликнуть тебя.
— Нечего было церемониться. Жена, наверно, заперла ворота. Она пошла в лавку. Сейчас отопру.
Хиёси помыл ноги и вошел в дом, и Отовака пристально уставился на него:
— Где ты пропадал? Мы встретились с тобой на дороге два года назад. Никто не знает, жив ли ты. Твоя мать исстрадалась. Ты дал ей знать о себе?
— Нет еще.
— А дома был?
— Заглянул ненадолго, прежде чем сюда направиться.
— И не показался матери на глаза, а?
— Я вообще-то украдкой пробрался домой прошлой ночью. Мать и сестра спали. Я только взглянул на них и поспешил сюда.
— Чудной ты все же! Это ведь твой родной дом! Почему не сообщил близким, что жив и здоров? Как они бы обрадовались!
— Я очень хотел повидать их, но, уходя из дома, я поклялся, что не вернусь, пока не добьюсь чего-то в жизни. Ничего путного из меня не вышло, и я не хочу попадаться на глаза отчиму.
Отовака оглядел Хиёси с головы до ног. Белая хлопковая одежда на нем почернела от пыли, дождя и росы. Грязные волосы и темные от загара впалые щеки дополняли картину крайней нужды и изнурения.
— А чем зарабатываешь на жизнь?
— Продаю иголки.
— Ни у кого не служишь?
— Служил у нескольких самураев, не самых высокородных, но…
— Ну, понятно. Тебе, по обыкновению, все быстро надоело. А сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Уродился дурачком, так ничего не попишешь, только не переигрывай, изображая простака. Всему есть предел. У дураков и терпение дурацкое, они все вынесут, но ты не таков, да и проделки у тебя иного свойства. Нечего удивляться, что мать горюет, а отчим сердится. Обезьяна! Чем же ты намерен заняться в этой жизни?
Отовака бранил Хиёси за легкомыслие, но в душе жалел юношу. Он был близким другом покойного Яэмона и хорошо знал, как жестоко относится Тикуами к пасынку и к падчерице. Отовака молился, чтобы Хиёси совсем не пропал, оскорбив память несчастного отца.
Вскоре вернулась жена Отоваки. Она заступилась за Хиёси:
— Он — сын Онаки, а не твой. Зачем ты его ругаешь? Время попусту теряешь. Мне жаль мальчика. — Она достала арбуз, охлажденный в колодце, и угостила Хиёси. — Ему только семнадцать. Совсем несмышленыш! Вспомни себя в этом возрасте. Тебе уже за сорок, а ты по-прежнему пеший воин. Не самый подходящий пример для подражания.
— Уймись, — обиделся Отовака. — Я не хочу, чтобы молодые люди прожили, как я, вот я и учу их уму-разуму. После церемонии совершеннолетия они только на словах считаются взрослыми, но в семнадцать пора быть настоящим мужчиной. Вот, к примеру, наш господин, князь Нобунага, да простит он мою неучтивость. Сколько ему лет, по-вашему?
Отовака начал рассказывать о князе, но быстро сменил тему разговора, боясь, видимо, поругаться с женой.
— Ах да! Завтра утром мы отправимся на охоту с князем. На обратном пути переправимся через реку Сёнаи — кто верхом, кто вплавь. Так что приготовь шнур к доспехам и соломенные сандалии.
Хиёси, до сих пор сидевший с поникшей головой, посмотрел на воина:
— Прости меня, мой господин.
— Что за церемонии в моем доме?
— Князь Нобунага занят только плаванием да охотой?
— Да простят меня Небеса, но он на редкость никчемный человек.
— И злобного нрава?
— Да, хотя порой бывает учтивым.
— По всей стране о нем идет дурная молва.
— Вот как? Полагаю, врагам не за что любить нашего господина. Они боятся его.
— Простите, что побеспокоил в выходной день, — сказал Хиёси, внезапно поднявшись на ноги.
— Куда это ты заторопился? Переночуй у нас! Или я тебя обидел?
— Нет.
— Не стану задерживать тебя, если такая срочность. Почему бы тебе не зайти к матери?
— Обязательно. Прямиком отправлюсь в Накамуру.
— Вот и хорошо.
Отовака проводил Хиёси до ворот и посмотрел, куда тот направился. Сердцем он чувствовал что-то неладное.
Хиёси не пошел в Накамуру. Где же он нашел ночлег? Возможно, улегся у дороги или под деревьями возле храма. Деньги, полученные от Мацуситы Кахэя, он прошлой ночью подсунул матери и сестре. Летние ночи коротки, и он недолго ждал рассвета.
С утра пораньше он вышел из деревни Касугаи и двинулся по направлению к Бивадзиме. Шел он медленно, перекусывая на ходу. У него было в запасе несколько рисовых колобков, завернутых в листья лотоса. Что он будет есть потом, не имея денег?
Вообще-то еду можно раздобыть повсюду. Не зря она считается даром, ниспосланным нам Небесами. Хиёси, во всяком случае, верил в это. Благословение небесное нисходит на животных и птиц, а человеку предопределено зарабатывать пропитание в поте лица. Кто не работает, тот не ест. Человек, живущий ради насыщения желудка, существует понапрасну. Работай — и дары Небес придут сами собой. Словом, Хиёси ставил труд выше еды.
Решив поступить на службу, Хиёси останавливался перед первым попавшимся домом и предлагал свои услуги плотникам или каменщикам. Видя, как человек тянет тяжелую тележку, он непременно подталкивал ее. Видя невыметенную дорожку, он спрашивал метлу и подметал. Он принимался за работу, когда его и не просили о помощи. Работал он добросовестно, поэтому ему всегда предлагали еду или давали мелочь. Такая жизнь не тяготила его, потому что он сам избрал ее. Он работал чистосердечно на пользу людям и верил, что Небеса вознаградят его.
В это утро он проходил в Касугаи мимо кузницы, где засветло принялись за работу. Жена кузнеца хлопотала с малыми детьми. Хиёси убрал в кузнице, выгнал двух коров на выпас и наполнил ведра водой, за что был вознагражден завтраком и рисовыми колобками на обед.
«День будет жарким», — подумал Хиёси, взглянув на утреннее небо. Еда подкрепила еще на один день его существо, хрупкое, как росинка. Мысли его были далеки от мирских забот. В такую погоду князь Нобунага непременно отправится на реку, и Отовака сказал, что будет там.
Вдалеке показалась река Сёнаи. Хиёси поднялся с росистой травы и пошел к берегу, любуясь красотою утренних вод.
С начала весны и до глубокой осени князь Нобунага упорно тренировался в форсировании реки. «Интересно, где он занимается? Надо было спросить у Отоваки», — подумал Хиёси. Камни на берегу высохли под жарким солнцем. Его лучи озаряли траву, и кусты, и лохмотья на Хиёси. «Подожду здесь», — решил Хиёси, усевшись на землю около кустарника. Князь Нобунага… Князь Ода Нобунага… Какой он человек? Недавно во сне и сейчас наяву имя Нобунаги сверлило мозг Хиёси, неизвестно что суля ему.
Хиёси хотелось встретиться с князем, поэтому он и пришел на берег с утра пораньше. Нобунага являлся законным наследником Оды Нобухидэ, но было неясно, долго ли он усидит на княжеском престоле со своим буйным нравом. Молва гласила, что он глупый и очень вспыльчивый.
Долгие годы Хиёси верил этим слухам, сожалея, что его родимый край не только беден, но и попал во власть к недостойному правителю. Понаблюдав жизнь в других провинциях, он начал думать иначе. Нельзя судить о людях поверхностно. И войны выигрываются не на полях сражений. У каждого края свой уклад и свои обычаи, под которыми таились неведомые стороннему глубины. Беззащитная на первый взгляд провинция могла обладать потаенной мощью. А внешне процветающие края, например Мино и Суруга, давным-давно прогнили изнутри.
Владения Оды и Токугавы казались маленькими и бедными в окружении больших и могущественных провинций. Оба этих края обладали внутренней силой, которой недоставало их влиятельным соседям, иначе они бы не уцелели.
Если Нобунага действительно так глуп, как о нем рассказывали, то как ему удается удерживать крепость Нагоя? Нобунаге всего девятнадцать, отец его умер три года назад. И за это время юный жестокий, неумный военачальник не только удержал доставшееся по наследству, но и прибрал к рукам всю провинцию. Как это ему удалось? Кое-кто утверждал, что дело не в Нобунаге, а в его многоопытных приверженцах, попечению которых несчастный отец поручил судьбу безумного сына. Их звали Хиратэ Накацукаса, Хаяси Садо, Аояма Ёсаэмон и Найто Кацускэ. Четыре столпа поддерживали могущество клана Ода, а юный князь представал в молве марионеткой. Пока живы верные слуги, порядок в доме обеспечен, но стоит обрушиться хотя бы одной колонне, и клан неизбежно падет. С особым нетерпением выжидали этот момент Сайто Досан из Мино и Имагава Ёсимото из Суруги. Их отношение к Нобунаге не было ни для кого секретом.
Услышав боевой клич, Хиёси взглянул в ту сторону, откуда он доносился. Вдалеке над берегом реки клубилась желтая пыль. Хиёси встал и прислушался. «Похоже, что-то затевается», — взволнованно подумал он. Битва, что ли? Хиёси сломя голову помчался по траве и вскоре увидел, что происходит. Отряд воинов Оды, который он ждал с утра, прибыв на место, начал боевые учения.
Князья и предводители кланов иносказательно величали эти учения «рыбалкой», «соколиной охотой» и «уроком плавания». Пренебрежение боевой подготовкой равносильно самоубийству.
Сидя в высокой траве, Хиёси невольно вздохнул. На другом берегу разбили лагерь между крутым прибрежьем и пологой равниной. Знамена с изображением родового герба Оды трепетали на ветру между шатрами для отдыха. Там и тут мелькали воины, но самого Нобунаги не было видно. И на этом берегу, впрочем, разбили точно такой же лагерь. Лошади ржали и топтались на месте, а от возбужденных голосов воинов вода в реке зарябила. В воде неожиданно оказалась лошадь без всадника. Она нервно фыркала, пока не выбралась на отмель чуть ниже по течению.
«Это называется у них „уроком плавания“», — изумленно подумал Хиёси.
Молва, шедшая по всей стране, была по большей части ошибочной. Нобунагу называли слабоумным и жестоким, но никто не имел доказательств того и другого. Люди видели только, что Нобунага почти полгода каждый день отправляется на «плавание» или «рыбалку». Теперь Хиёси понял, что дело не в забавах или купанье изнеженного князя. На реке происходили настоящие боевые учения.
Сначала самураи в обычной одежде скакали небольшими группами. По сигналу барабанов они разбились на два отряда и въехали в реку. Следом в воду устремились и пешие воины. Вода вскипела, и в белой пене началась подлинная битва: самураи бились с самураями, пешие воины — с пешими. Бамбуковые копья и дротики тучей взметнулись в воздух. Копьеносцы в основном кололи остриями. Дротики, не попавшие в цель, падали в воду, поднимая брызги. Восемь военачальников в одеждах, цвета которых означали принадлежность к тому или иному лагерю, участвовали в сражении с копьями наперевес.
— Дайскэ, я здесь! — воскликнул молодой самурай на коне, врезавшийся в гущу противника.
На нем поверх белого кимоно были латы, а в руке он держал роскошный ярко-красный меч. Он вплотную подъехал к сидящему на коне Дайскэ Итикаве, командиру лучников и копьеносцев, и без предупреждения ударил его в бок бамбуковым копьем.
— Ах ты, негодяй! — закричал от боли Дайскэ. Ухватившись за копье, он преодолел напор самурая и ударил его в грудь. Молодой соперник был хрупкого сложения. Покраснев от натуги, он одной рукой ухватился за копье Дайскэ, а другой занес драгоценный меч над головой противника. Дайскэ оказался сильнее, и молодой самурай свалился с лошади в реку.
— Нобунага! — невольно воскликнул Хиёси.
Дозволительно ли вассалам позволять такое отношение к своему господину? Не был ли вассал сейчас более жестоким, чем князь, снискавший нелестную молву?
Так думал Хиёси, хотя со своего места он не мог утверждать, что поверженным был Нобунага. Захваченный зрелищем, Хиёси привстал на цыпочки. Потешный бой на реке продолжался. Если с лошади упал Нобунага, то его соратники должны поспешить на помощь, но никто не обратил внимания на исход скоротечного поединка.
Вскоре один из воинов вскарабкался на противоположный берег. Это был тот самый самурай, которого вышибли из седла. Издали он походил на Нобунагу. Отряхиваясь, как мокрая крыса, он топал ногой и орал:
— Никто со мной не совладает!
— Вон командир восточного войска! Окружите его и возьмите живым! — приказал Дайскэ соратникам.
Поднимая тучи брызг, пешие воины устремились к Нобунаге. Бамбуковым копьем он свалил одного из противников ударом по шлему, затем бросился с копьем на следующего врага.
— Не подпускай их к себе!
Несколько соратников поспешили на выручку своему князю.
— Подайте мне лук! — скомандовал Нобунага с высокого берега.
Двое оруженосцев выбежали из шатра с луками в руках.
— Не дайте им пересечь реку!
Отдавая приказ, Нобунага прицелился, выстрелил из лука и вновь натянул тетиву. Стрелы были учебными, без боевых наконечников, но, пападая в голову с малого расстояния, стрела валила «врага» с ног. Нобунага стрелял с необыкновенной скоростью. Трудно было поверить, что он стреляет в одиночку. У него дважды рвалась тетива, ему приходилось брать другой лук, но смена оружия отрывала его от стрельбы лишь на мгновение. Воины рядом с командиром сражались самоотверженно, но выше по течению реки оборону восточного войска прорвали. Западное войско, овладев противоположным берегом, с победными кличами окружило шатры Нобунаги.
— Мы проиграли!
Нобунага отшвырнул лук и разразился хохотом. Повернувшись к торжествующим победителям, он с улыбкой внимал их победной песне.
Дайскэ и его стратег Хирата Самми побежали навстречу Нобунаге.
— Князь, вы не поранились?
— Со мной ничего не может произойти в воде.
В душе Нобунага чувствовал себя униженным.
— Завтра верх возьму я, — сказал он Дайскэ. — Готовься, тебе придется нелегко, — он приподнял бровь.
В разговор вступил Самми:
— Мой князь, когда мы вернемся в крепость, не позволите ли вы мне объяснить просчеты в ваших сегодняшних действиях?
Нобунага его уже не слышал. Скинув доспехи, он нырнул в воду, чтобы освежиться.
Правильные черты лица, изящная фигура Нобунаги свидетельствовали о красоте его предков. Нобунага поражал всех ярким блеском немигающих глаз. Зная это, он обычно маскировал этот свет искорками беззаботного смеха, а его собеседник чувствовал себя одураченным. Двенадцать братьев и семь сестер Нобунаги отличались такими же утонченными манерами и благородной внешностью, которые передавались из поколения в поколение истинно княжеского рода.
— Тебе это может досаждать, но денно и нощно, как молитву, ты не должен забывать о своем происхождении. Клан Ода основал священник из храма Цуруги. В далеком прошлом один из твоих предков принадлежал к роду Тайра, восходящему к самому императору Камму. В твоих жилах течет императорская кровь.
Нобунага постоянно выслушивал это наставление от Хиратэ Накацукасы, одного из четырех мудрецов, на попечение которым оставил его отец, переезжая из родной Фуруватари в Нагойский замок. Накацукаса был воистину преданным соратником, но нагонял тоску и скуку на Нобунагу.
— Ну, ясно. Я понял, — бормотал обычно в ответ Нобунага и отворачивался от старика.
Старец, не обращая внимания на недовольство князя, причитал:
— Вспомни о своем достославном отце. Защищая Овари, он утром бился на северной границе, а вечером отражал вторжение с востока. Можно было по пальцам одной руки пересчитать дни, когда ему удавалось снять доспехи и побыть дома с детьми. Несмотря на непрерывные войны, он оставался верным слугой императора и однажды послал меня в столицу, чтобы укрепить стену вокруг императорского дворца. Он к тому же послал ко двору четыре тысячи канов. И нашел время для возведения большого храма в Исэ. Таков был твой отец! А среди твоих предков…
— Хватит! Я много раз слышал твои рассказы!
Когда Нобунага сердился, его изящные уши багровели. Он с самого детства впадал в гнев, выслушивая эти истории, и Накацукаса прекрасно знал это. Он понимал, что в споре с Нобунагой лучше взывать к чувствам, а не к здравому смыслу. Когда его подопечный готов был выйти из себя, Накацукаса менял тему разговора:
— А не подышать ли нам воздухом?
— Может, верхом покататься?
— Если хочешь.
— Ты, старик, тоже поедешь.
Верховая езда была излюбленным занятием Нобунаги. Площадки для верховой езды были тесными для него. Он уезжал на три-четыре ри от крепости, а потом во весь опор мчался обратно.
В тринадцать лет Нобунага впервые принял участие в битве, а в пятнадцать лишился отца. С годами он стал держаться все более вызывающе. В день похорон отца он оделся самым неподобающим образом.
Все изумленно смотрели на него, не веря собственным глазам. Нобунага подошел к алтарю, взял горсть благовоний и развеял их над телом отца. Затем, ко всеобщему изумлению, вернулся к себе в крепость.
— Позор! Неужели это наследник!
— Безумец!
— До чего мы дожили!
Таковы были первые впечатления тех, кто привык к сиюминутным выводам. Люди, склонные к размышлениям, проливали горькие слезы, оплакивая судьбу клана Ода.
— У Кандзюро, младшего брата Нобунаги, превосходные манеры, и он достойно вел себя на похоронах, — заметил один из приближенных покойного князя.
Он, как и многие, жалел о том, что наследником стал не Кандзюро, а Нобунага. Монах, сидевший в дальнем конце комнаты, спокойно возразил:
— Нет-нет… Нобунага — человек с большим будущим. Он внушает ужас.
Эти слова потом передали старшим членам клана, но никто не воспринял их всерьез.
Незадолго до смерти сорокашестилетний Нобухидэ, следуя доброму совету Накацукасы, настоял на помолвке старшего сына с дочерью Сайто Досана из Мино. Долгие годы Мино и Овари враждовали, так что предстоящий брак имел политическое значение. Подобных союзов было много в охваченной раздорами Японии.
Досан охотно воспользовался предложением, хотя ему пришлось отдать любимую дочь наследнику клана Ода, которого все — от ближайших соседей до самой столицы — считали слабоумным. Досана не смутило это, потому что он давно с завистью поглядывал на Овари.
Глупость, жестокость и безобразия Нобунаги день ото дня становились все очевидней. Такое поведение соответствовало его тайным намерениям. На четвертый месяц двадцать второго года правления Тэммон Нобунаге исполнилось девятнадцать.
Стремясь поскорее повидаться с будущим зятем, Сайто Досан назначил первую встречу в храме Сётокудзи в Тонде, на границе между их провинциями. В Тонде обитала буддийская секта Икко. Храм находился неподалеку от деревни в семьсот дворов.
Во главе внушительного отряда Нобунага выехал из крепости Нагоя, пересек реки Кисо и Хида и прибыл в Тонду. Пятьсот человек из его воинства были вооружены большими луками или мушкетами, еще четыреста были с красными пиками в восемнадцать сяку длиной. Процессию замыкали триста пеших воинов. Путь они проделали в глубоком молчании. Нобунага ехал в середине войска, в окружении конной свиты. Они подготовились к любым неожиданностям.
Стояли первые дни лета. Ячменные колосья наливались нежной желтизной. Легкий ветерок с Хиды освежал воинов. Из-за заборов свешивались ветви деревьев. Дома в Тонде были ладными, у многих имелись свои рисовые амбары.
— Вот они!
Сайто выставил дозор из двух самураев низкого ранга на краю деревни. В аллее шелковичных деревьев, тянущейся через деревню, мирно щебетали ласточки. Дозорный опустился на колени перед маленькой хижиной и произнес:
— Процессия уже показалась. Скоро прибудут.
Темные, закопченные стены хижины с земляным полом скрывали мужчин в богатых кимоно с дорогими мечами.
— Хорошо. Вы, двое, спрячьтесь в кустарнике за шатром, — приказал князь Досан своим приближенным.
Сам он стоял у стены, внимательно наблюдая за происходящим.
О Нобунаге рассказывали немало историй. «Каков же он в жизни? — думал Досан. — Что он за человек?» Ему хотелось посмотреть на будущего зятя до торжественной встречи. Предусмотрительность никогда не изменяла Досану, вот почему и сейчас он скрывался в придорожной хижине.
— Мой господин! Люди из Овари прибыли.
Досан со вздохом посмотрел через окошко на дорогу. Его приближенные сгрудились у входа, приникнув к щелкам в деревянной двери. Наступила мертвая тишина.
Затихли и птицы на деревьях. Шорох крыльев, когда они внезапно срывались с насиженной ветки, нарушал настороженное молчание. Все отчетливее слышалась мерная поступь пеших воинов. Стрелки с отполированным до блеска оружием шагали по десятку в ряд, отрядами по сорок человек. Пики копьеносцев показались людям из Мино лесом красных деревьев. Досан с затаенном дыханием вглядывался в лица воинов, запоминая при этом способ их построения. Вскоре послышался стук подков и громкие голоса. Досан завороженно смотрел на текущий мимо поток воинов.
Лошадь всадника в центре группы выделялась благородством породы, грива ее пламенела на солнце. В инкрустированном перламутром седле гордо восседал Нобунага, сжимая в руке красные поводья, перевитые белой нитью. Он весело перекликался со своими спутниками.
— Что это? — вырвалось у Досана.
Нобунага выглядел ослепительно. Досан слышал о том, что глава клана Ода одевается с чрезмерной роскошью, но вид Нобунаги изумил его.
Нобунага ловко сидел на породистом скакуне. Узел волос на затылке перевязан бледно-зеленой лентой. Одежда играла буйством красок. И большой, и малый меч были увиты жгутами освященной рисовой соломы. На поясе висели мешочек с трутом, фляга из тыквы-горлянки, склянка с целебным снадобьем, складной веер, деревянная фигурка лошади и несколько драгоценных камней. Поверх кимоно из златотканой парчи была накидка из тигровой и леопардовой шкур.
— Дайскэ, мы приехали? Это Тонда? — спросил Нобунага.
Он говорил так громко, что Досан отчетливо слышал каждое его слово.
Дайскэ, возглавлявший свиту, подскакал к князю:
— Да, это Тонда, и храм Сётокудзи вон там. Нам надо предстать перед будущем тестем в лучшем виде.
— Храм принадлежит секте Икко, верно? Г-м-м… Здесь очень тихо. Похоже, никто не воюет в этих краях.
Нобунага посмотрел поверх шелковичных деревьев, возможно разыскивая в синем небе своих соколов. Мечи у него на поясе тихо постукивали друг о друга.
Приверженцы Досана едва удерживались от смеха.
— Это вся процессия? — спросил Досан.
— Вся.
— Вы его внимательно разглядели?
— Насколько возможно с такого расстояния.
— Его внешность не противоречит тем слухам, которые до нас доходили. Лицом он хорош и фигурой ладен, но тут у него явно чего-то не хватает! — Досан постучал себя пальцем по лбу.
Несколько соратников Досана вбежали в хижину через черный ход.
— Пожалуйста, поторопитесь, господин! Не беда, если насторожится Нобунага, но беда, если неладное почувствуют его приверженцы. Вам следовало бы первым прибыть в храм.
Они вышли из хижины и поспешили по неприметной тропе к храму. В ту минуту, когда первые всадники из Овари подъехали к главным воротам, Досан и его спутники проскользнули на территорию храма через боковую калитку. Быстро переодевшись, они подошли изнутри к главным воротам, где уже собралось множество народу. Встреча должна была состояться в храмовом парке, поэтому все люди Мино стояли у ворот. Храм с огромным залом и просторными помещениями для гостей опустел, и по его анфиладам гулял ветер.
Касуга Тангэ, один из главных советников Досана, спросил у своего господина, когда тот собирается выйти к гостям.
— Я к ним вообще не выйду, — покачал головой Досан.
Высокомерие было у него в крови. Нобунага всего лишь его будущий зять.
Дело заключалось, однако, в другом. Нобунага, как и Досан, был и князем, и правителем провинции, поэтому его приверженцам казалось, что на встрече должен быть соблюден одинаково высокий уровень сторон. Досан обладал преимуществом как тесть Нобунаги, но не лучше ли при первой встрече руководствоваться не родственными узами, а положением обоих князей? Размышляя так, Тангэ решился повторить свой вопрос. Досан упрямо утверждал, что можно обойтись без его выхода.
— В таком случае мне выйти к нему без свиты?
— Нет, не нужно. Достаточно будет приветствий Хотты Доку.
— Как вам угодно.
— Ты будешь наблюдать за встречей. Проследи, чтобы семьсот человек в коридоре, ведущем в зал, выстроились как подобает.
— Они, верно, уже там.
— Держи опытных воинов наготове и прикажи им хорошенько прочистить глотку, когда мой зять пойдет мимо них. Построй лучников и стрелков в саду. Всем остальным прикажи держаться высокомерно.
— Все ясно. Едва ли нам представится лучшая возможность, чтобы продемонстрировать могущество Мино и сокрушить гордыню вашего зятя. Мы готовы.
— Так называемый зять еще глупее, чем я предполагал. Съедят все, что ни подадим, на этикет можно внимания не обращать. Я подожду пока здесь. — Досан с трудом сдерживал зевоту и явно намеревался прилечь.
Тангэ направился в коридор осмотреть стражу, затем, подозвав подчиненного, шепнул ему что-то на ухо.
Нобунага поднимался по ступеням главного входа, где собралось не менее сотни приверженцев Сайто — от старейшин рода до молодых, еще не посвященных в самураи. Они простерлись ниц, приветствуя важного гостя.
Нобунага внезапно прервал неторопливое восхождение по ступеням.
— Где бы мне передохнуть? — Голос его звучал непринужденно, почти нагло.
По толпе пробежал недоуменный шепот.
— Разумеется, господин!
Опущенные в пыль лица мгновенно оторвались от земли. Хотта Доку прополз вперед и простерся у ног князя из Овари:
— Извольте сюда! Пожалуйста, отдохните, мой господин!
Встав на ноги, но продолжая непрерывно кланяться, он показал Нобунаге дверь справа от основного входа и повел его по восходящему вверх коридору.
Нобунага осмотрелся по сторонам.
— Недурно устроились, — произнес он. — Хороший храм! Глицинии в полном цвету. Чудесный аромат!
Не обращая ни на кого внимания, он вошел в комнату, за ним проследовали оруженосцы. Отдохнув около часа, он выглянул из-за ширмы:
— Эй, кто-нибудь! Показывайте дорогу. Полагаю, тесть хочет со мной побеседовать. Верно? Где князь Мино?
Нобунага изменил прическу и вплел в волосы другую ленту. Сбросив накидку из шкур тигра и леопарда, он переоделся в белое кимоно, на котором золотом был вышит фамильный герб клана Ода. Поверх он надел безрукавную накидку с изображением павлонии на пурпурном фоне. Малый меч он заткнул за пояс, а большой нес в руке. Он походил на изящного юного придворного.
Люди Мино не узнали преобразившегося князя. Приверженцы Нобунаги, привыкшие к его роскошно-вычурным одеждам, тоже поразились. Нобунага в одиночестве решительно зашагал по коридору. Он шел, глядя по сторонам, и громогласно восклицал:
— К чему эскорт! Хочу поговорить с тестем с глазу на глаз!
Доку призвал на помощь Касугу Тангэ. Встав по обе стороны входа в главный зал, они поспешно представились князю.
— Меня зовут Хотта Доку, я старший советник князя Сайто Досана.
— Я также старший советник, Касуга Тангэ. Вы совершили утомительное путешествие, и я счастлив, что оно обошлось благополучно. Можно лишь пожалеть о скоротечности нашей встречи.
Пока советники расточали любезности, Нобунага быстро прошел мимо них и вступил из коридора в зал с отполированным до зеркального блеска полом. В зале вдоль стен стояло множество народу. Нобунага словно не заметил собравшихся.
— Здесь недурно! — воскликнул он.
На доблестных воинов он смотрел как на придорожную траву.
Подойдя к входу в покои, в которых расположился Сайто, он обернулся к Доку и Тангэ:
— Здесь?
— Да, мой господин, — ответил Доку, запыхавшийся от беготни следом за гостем.
Нобунага, важно кивнув, бесцеремонно прошел в указанную комнату. Войдя в нее, он непринужденно уселся в углу, откинувшись спиной к колонне, и уставился вверх, якобы любуясь росписью на потолке. Глаза его были холодны, а лицо непроницаемо. Он отличался изяществом, которое нечасто встретишь даже при императорском дворе. Человек, залюбовавшийся им, упустил бы из виду дерзость его взгляда. Из другого угла комнаты послышался легкий шорох, словно кто-то лежавший поднимался на ноги. Из глубокой тени появился Досан. Он прошел на середину комнаты и величаво сел, всем своим видом демонстрируя превосходство.
Нобунага притворился, будто не заметил этого. Он с равнодушным видом обмахивался веером. Досан отвел глаза. Не существовало определенного этикета, предписывающего, как должно тестю говорить с зятем, поэтому он предпочел не нарушать молчание. Атмосфера в комнате накалялась. Досан нервно подергивал бровью. Доку, не выдержавший напряжения, приблизился к Нобунаге и простерся перед ним на татами.
— Господин, позвольте представить — князь Сайто Досан. Не соизволите ли, мой господин, обратиться к нему с приветствием?
— Вот как? — произнес Нобунага, выпрямившись. — Я — Ода Нобунага. Рад встретиться с вами, — он слегка поклонился.
Настала очередь Сайто выказывать уважение.
— Я давно ждал этой встречи. Счастлив, что настал день, когда мое желание сбылось.
— Мое сердце преисполнено радости и гордости. Мой тесть в преклонном возрасте, но пребывает, по-моему, в добром здравии.
— Что значит — преклонный возраст? Мне недавно исполнилось шестьдесят, и я не чувствую себя стариком. А ты рядом со мной — цыпленок, едва вылупившийся из скорлупы. Ха-ха-ха! В шестьдесят начинается лучшая мужская пора!
— Счастлив, что у меня есть тесть, на которого можно положиться.
— В любом случае сегодня знаменательный день. Надеюсь, при нашей следующей встрече ты порадуешь меня внуком.
— С превеликим удовольствием.
— Мой зять — человек прямодушный. Тангэ!
— Да, мой господин!
— Настал час трапезы. — Произнося эти слова, Досан одновременно отдал взглядом и другое распоряжение.
— Понятно.
Тангэ не был уверен, что правильно истолковал приказ во взоре повелителя, но понял, что настроение его переменилось к лучшему. Тангэ решил, что старик попытается очаровать зятя, и приказал заменить простые блюда на более изысканные.
Досан одобрил старания Тангэ. Он даже вздохнул с облегчением. Тесть и зять обменялись здравицами, и застольная беседа приняла неофициальный характер.
— Ах да, вспомнил! — внезапно вырвалось у Нобунаги. — Князь Досан, мой дорогой тесть, на пути сюда я встретил чрезвычайно потешного человечка.
— Вот как! И кто же он?
— Уморительный старичок вроде вас, даже лицом на вас похожий. Он подглядывал за тем, как мы ехали сюда, спрятавшись у окна в жалкой хижине. У меня сегодня первая встреча с вами, но когда я увидел вас… Не стану скрывать — вы точная копия того человека. Правда забавно? — Весело расхохотавшись, Нобунага прикрыл рот веером.
Досан сидел с таким видом, словно проглотил горькую пилюлю. Холодный пот прошиб Хотту Доку и Касугу Тангэ. Трапеза закончилась, и Нобунага поднялся со своего места:
— Я злоупотребляю вашим гостеприимством. Пора! Нам надо успеть переправиться через Хиду и встать на привал до заката. Позвольте откланяться.
— Неужели вы нас покидаете? — Досан тоже поднялся с места. — Жаль отпускать вас, но я вас провожу.
Ему тоже надо было вернуться в крепость до заката.
Лес из пик взметнулся ввысь и двинулся на восток; закатное солнце светило воинам в спину. По сравнению с воинством Нобунаги копьеносцы Мино казались карликами, и они явно уступали в боевом духе.
— Зачем я дожил до этого дня! Настанет время, и моим детям придется вымаливать жизнь у этого ненормального. Такова судьба! — сетовал Досан, покачиваясь в паланкине.
В чистом поле ударили барабаны и гулко запели раковины. Некоторые воины Нобунаги купались в Сёнаи, другие упражнялись в верховой езде и метали бамбуковые копья. Услышав сигнал раковины, все мгновенно выстроились перед шатром, ожидая, пока их предводитель усядется на коня.
— Пора возвращаться в крепость.
Нобунага плавал в реке больше часа, понежился на солнышке, потом вновь бросился в реку, резвясь, как водяной. Наконец он сказал, что пора в обратный путь, и тут же направился к шатру. Скинув белую набедренную повязку, в которой купался в реке, он вытерся и облачился в охотничий костюм и легкие доспехи.
— Коня! — нетерпеливо бросил Нобунага.
Его приказы исполнялись мгновенно и беспрекословно, но порой ставили в тупик приверженцев Нобунаги. Случалось, они ошибочно истолковывали смысл его очередного приказа и попадали впросак из-за непредсказуемости молодого князя. Положение спасал Итикава Дайскэ. Когда невнятные речи Нобунаги приводили его воинов в замешательство, Дайскэ произносил одно слово, и ряды пеших и конных выстраивались, как колосья на рисовом поле.
Нобунага был явно в хорошем настроении. Он развернул войско и двинулся в сторону крепости Нагоя. Нобунага, как всегда, находился в середине процессии. Сегодняшние учения длились около четырех часов. Нещадно палило летнее солнце. Взмыленные лошади и потные пешие воины выступили в поход. Зеленые кузнечики с пронзительным стрекотом прятались в придорожной траве. Бледные лица воинов заливал пот, Нобунага вытирал лоб рукавом. Он передохнул и вернулся в привычное состояние вспыльчивости.
— А это что за пугало бежит?
Ничего не ускользало от взора Нобунаги. Несколько пеших воинов, заметивших Хиёси раньше предводителя, кинулись к нему по высокой, по плечи, траве. Хиёси просидел в зарослях весь день в надежде встретиться с молодым князем. Он следил за тем, что происходило утром на реке. Его заметили и прогнали дозорные, поэтому он, решив подстеречь Нобунагу на обратном пути в крепость, притаился в высокой придорожной траве.
«Сейчас или никогда», — думал Хиёси. Он словно не чувствовал себя, сосредоточившись на князе Овари. Хиёси надрывно закричал, сам не понимая вылетавших из его глотки слов. Он знал, что рискует собственной жизнью. Хиёси могли заколоть длинной пикой, прежде чем он успел бы приблизиться к своему кумиру, но он не испытывал страха. Или он сделает шаг к великой цели, или расстанется с жизнью.
Вскочив на ноги, он увидел Нобунагу и с закрытыми глазами бросился навстречу ему:
— Умоляю! Пожалуйста, возьмите меня к себе на службу! Я мечтаю служить вам и отдать за вас жизнь!
Хиёси хотел произнести эти слова, но когда стражи преградили ему дорогу скрещенными пиками, от волнения голос его сорвался, и речь превратилась в бессмысленный лепет.
Он выглядел ничтожнее самого последнего оборванца. Грязные волосы были в пыли и колючках. Пот и грязь размазались по лицу коричневато-серыми пятнами. Живыми на этом лице оставались только глаза, но и они не разглядели скрещенные пики. Один из воинов зацепил Хиёси за ноги древком копья, но юноша все же прорвался на расстояние в десять шагов от того места, где восседал на лошади Нобунага.
— Прошу вас, мой господин! — закричал Хиёси, ухватившись за конскую сбрую.
— Ну и свинья! — грозно произнес Нобунага.
Воин, стоявший за спиной у Хиёси, сгреб его за ворот и швырнул наземь. Он было занес над ним пику, но внезапно Нобунага воскликнул:
— Не трогай!
Настойчивая мольба жалкого заморыша заинтересовала князя. Он, возможно, почувствовал и отчаянную надежду, горевшую в душе странного создания.
— Говори!
Хиёси мгновенно забыл о боли, причиненной стражем.
— Мой отец служил у вашего отца пешим воином. Его звали Киносита Яэмон. Я его сын, Хиёси. После смерти отца я жил с матерью в Накамуре. Я хотел поступить к вам на службу и долго искал человека, который за меня поручился бы, но понял, что мне суждено обратиться прямо к вам. Ради этого я рискую собственной жизнью. Меня можно убить прямо на месте. Я без колебаний отдам жизнь за вас, служа вам. Соизвольте распорядиться моей жизнью. Сбудется наша мечта — отца, покоящегося под листьями и травой, и сына, рожденного в этой провинции.
Он говорил быстро и сбивчиво, как в бреду, но его бесхитростная откровенность тронула Нобунагу. Сильнее слов об искренности Хиёси свидетельствовала одержимость его поведения и речей.
Нобунага усмехнулся.
— Забавный парень, — сказал он одному из приближенных и обратился к Хиёси: — Значит, ты хочешь служить мне?
— Да, мой господин.
— А что ты умеешь делать?
— Ничего, мой господин.
— Ничего не умеешь и просишься ко мне на службу.
— У меня нет ничего, кроме желания умереть за вас.
Нобунага пристально вглядывался в юношу.
— Ты несколько раз назвал меня своим господином, хотя тебе не дано право быть моим подданным. Почему ты называешь меня так?
— Родившись в Овари, я всегда считал, что если я поступлю на службу, то моим господином непременно окажетесь вы. Наверно, поэтому я и называю вас «мой господин».
Нобунага одобрительно кивнул.
— Забавный, — сказал он, обращаясь к Дайскэ.
— Действительно. — Дайскэ выдавил из себя улыбку.
— Хорошо, беру тебя. С сегодняшнего дня ты у меня на службе.
Хиёси не сдержал слез радости. Многие из свиты Нобунаги удивились такому решению, но подумали, что их господин, по обыкновению, поддался капризу. Хиёси, ликуя, ворвался в ряды воинов, но его встретили хмурые взгляды.
— Не сюда! Ступай в самый конец войска и держись за хвост лошади, груженной поклажей.
— Да, да, конечно!
Переживая неземное блаженство, Хиёси послушно побежал в последние ряды колонны.
Войско приближалось к Нагое, и дорога перед ним пустела, словно ее выметали громадной метлой. Мужчины и женщины падали ниц и на обочине, и на пороге собственного дома.
Нобунага не утруждал себя приличиями даже при народе. Он одновременно шумно прочищал глотку, беседовал с подчиненными и смеялся. Мог есть дыню в седле, выплевывая семечки на дорогу.
Хиёси впервые шагал не по обочине, а по середине этой дороги. Не спуская глаз со своего нового повелителя, он думал: «Вот она, дорога! Значит, я ступил на мой единственный Путь».
Перед ними выросла крепость Нагоя. Вода во рву была болотного цвета. Миновав мост Карабаси, процессия проследовала через площадь и скрылась за воротами крепости. Хиёси много раз доведется ходить по этому мосту и входить в крепостные ворота, но сегодня он впервые приблизился к замку.
Наступила осень.
Поглядывая на жнецов в рисовом поле, невысокий самурай быстрым шагом шел по направлению к Накамуре. Дойдя до дома Тикуами, он остановился и громко закричал:
— Матушка!
— Неужели! Это же Хиёси!
Онака родила еще одного ребенка. Сидя посреди разложенных на просушку красных пеленок, она баюкала дитя на руках, подставляя его бледное тельце последним лучам еще жаркого солнца. Увидев, как изменился ее старший сын, Онака разволновалась. Радовалась она или горевала? Губы у нее задрожали, а на глазах выступили слезы.
— Это я, матушка! Как вы поживаете?
Одним прыжком Хиёси оказался на соломенной циновке рядом с Онакой. Мать обняла его так же ласково, как баюкала младенца. От нее исходил запах материнского молока.
— Что случилось? — спросила она.
— У меня выходной. Сегодня я в первый раз покинул крепость с тех пор, как там очутился.
— Какое счастье! Твой внезапный приход испугал меня. Подумала, что у тебя новые неприятности.
Она облегченно вздохнула и улыбнулась. Теперь Онака внимательно оглядела повзрослевшего сына. Она рассматривала его чистую шелковую одежду, прическу, два меча за поясом. К удивлению Хиёси, мать разрыдалась.
— Матушка, надо радоваться! Я ведь состою на службе князя Нобунаги. Порой мне приходится выполнять черную работу, но я правда зачислен на самурайскую службу.
— Ты давно мечтал о ней. Ты немалого добился в жизни. — Онака закрыла лицо руками.
Хиёси обнял мать:
— Я специально переоделся в чистое и причесался, чтобы вас порадовать. Но дело не в этом! Я докажу вам, на что способен, и сделаю вас счастливой. Матушка, вы проживете долго-долго!
— Когда я услышала о том, что случилось летом… Я уже и не чаяла с тобой свидеться!
— Отовака вам рассказал?
— Да, зашел к нам и сказал, что ты подкараулил князя, и он взял работником к себе в крепость. Я едва не умерла от счастья.
— Если такой пустяк так обрадовал вас, то представляете, как счастливы вы будете потом? Мне разрешили теперь носить родовую фамилию.
— И какую ты взял?
— Киносита, как у отца. Изменили и мое собственное имя. Теперь меня зовут Токитиро.
— Киносита Токитиро.
— Да. Красиво, правда? Вам придется пожить в бедности еще какое-то время в этом жалком доме, но наберитесь терпения! Вы — мать Киноситы Токитиро!
— Впервые в жизни я такая счастливая! — повторила Онака, и слезы катились у нее из глаз.
Хиёси радовался от всей души. Кто, кроме матери, заплачет от счастья, видя успех сына. Хиёси подумал, что годы скитаний, голода и унижений не пропали даром, воспоминания о них делали нынешнюю встречу еще отраднее.
— А как поживает Оцуми?
— Она в поле убирает урожай.
— Она здорова?
— Она такая же, как всегда, — ответила Онака, вспомнив о безрадостной юности дочери.
— Расскажите ей, пожалуйста, что скоро ее невзгодам придет конец. Недалек тот день, когда у нее будет и узорчатый шелк, и накидка с золотым гербом, и все приданое для свадьбы. Ха-ха-ха! Вы, конечно, считаете, что я, как всегда, мечтаю о невозможном?
— Ты скоро уходишь?
— Дисциплина в крепости строгая. Да, вот еще что, матушка, — тихо сказал он. — Люди плетут небылицы о моем господине, но поверьте, князь Нобунага на людях и в крепости Нагоя — два разных человека.
— Похоже на правду.
— Его положение незавидное. У него мало подлинных союзников. Многие его приверженцы и даже родственники настроены против него. Ему девятнадцать, и он совершенно одинок. Вы ошибаетесь, думая, что на свете нет горше страданий голодных крестьян. Поверьте мне, нужно еще немного потерпеть. Мы не должны сдаваться из-за наших слабостей. Мы оба — мой господин и я — на дороге к счастью.
— Пожалуйста, не торопи события. Как бы высоко ты ни поднялся в этой жизни, самую большую радость я чувствую сейчас.
— Поберегите себя. Не надрывайтесь на работе.
— А ты не мог бы еще немного задержаться?
— Пора в крепость.
Он встал и молча положил немного денег на соломенную циновку, на которой сидела мать. Окинул взглядом маленький сад — хурму и хризантемы у ограды, — остановил взгляд на амбаре.
В этом году он больше не появлялся дома, но в канун Нового года в Накамуру заглянул Отовака. Он передал матери Хиёси немного денег, лекарства и шелк на кимоно.
— Он по-прежнему слуга, — рассказал Отовака. — Когда ему исполнится восемнадцать, он получит прибавку к жалованью, и собирается купить в городе дом, чтобы жить в нем вместе с вами. Он странный немного, но умеет нравиться людям. Считай, он чудом избежал неминуемой смерти на реке Сёнаи. Видать, везучий, дьяволенок!
Новый год Оцуми встречала в новом кимоно.
— Мне прислал его мой младший брат Токитиро, который служит в крепости!
Она рассказывала об этом всем и всюду. Оцуми буквально через слово упоминала имя младшего брата.
Буйный нрав Нобунаги время от времени сменялся приступами тоски и уныния. Многие считали, что князь специально дает передышку своему норову.
— Приведите Удзуки! — заорал он однажды и помчался на поле для верховой езды.
Его отец Нобухидэ всю жизнь провоевал, и у него никогда не оставалось времени на отдых в своей крепости. По многу месяцев он воевал то на западе, то на востоке. По утрам он успевал отслужить поминальную службу по предкам, выслушать прошения вассалов, послушать лекцию о старинных трактатах. До вечера он упражнялся в военном деле и занимался делами провинции. Завершив повседневные дела, он изучал труды по воинскому искусству или держал совет с избранными приближенными. Порой он вспоминал о своем большом семействе. Стоило Нобунаге занять место отца, и привычный распорядок рухнул. Ему была отвратительна мысль о заранее определенном расписании. Нобунага был человеком настроения, а его ум — переменчив, как вечерние облака. Он внезапно хватался за дело и так же бросал его. Казалось, и тело его, и душа противятся любым правилам.
Характер князя обременял жизнь его чиновников и соратников. Сегодня он сначала посидел за книгой, потом смиренно проследовал в буддийский храм, чтобы помолиться предкам. Внезапное громогласное требование подать коня прозвучало в тиши храма как гром среди ясного неба. Оруженосцы не сразу сообразили, откуда исходит странный приказ. Они вывели коня из стойла и подвели к князю. Нобунага промолчал, но на лице его было недовольство их нерасторопностью.
Белый конь Удзуки был любимцем князя. Он притерпелся к хозяйской жестокости и не замечал ударов плетки. Нобунага часто водил Удзуки под уздцы, жалуясь каждому на его медлительность. Иногда он велел силком поить коня. Конюх с трудом разжимал Удзуки челюсти и вливал воду в глотку. Нобунага ухватывал коня за язык, мучая его.
— Удзуки, у тебя злой язык, поэтому ты едва ноги переставляешь, — сказал князь.
— Он немного простудился.
— Может, возраст сказывается?
— Он был здесь еще при старом князе.
— Что ж! Уздуки не единственный, кто состарился и одряхлел в этой крепости. Со времен первого сёгуна сменилось десять поколений, и мир закоснел в церемониях и обмане. Все вокруг старые и жалкие!
Нобунага разговаривал с самим собой, словно сетуя на судьбу. Он вскочил в седло и сделал первый круг по полю для верховой езды. Он был прирожденным наездником. Его учителем в этом искусстве был Итикава Дайскэ, но чаще всего князь ездил в одиночестве.
Внезапно Нобунагу обогнал темный рысак, несшийся с бешеной скоростью. Отстав от него, Нобунага впал в ярость.
— Городза! — заорал он, устремляясь вдогонку.
Городза, отважный молодой человек лет двадцати четырех, старший сын Хиратэ Накацукасы, служил командиром стрелков. Его полное имя было Городзаэмон, и у него было двое братьев — Кэммоцу и Дзиндзаэмон. Нобунага гневался. Его обошли, заставили дышать пылью из-под копыт чужой лошади! Он хлестал Удзуки плеткой, тот рванулся вперед. Удзуки летел с такой скоростью, что копыта едва касались земли, а серебряная грива разметалась по ветру. Нобунага нагонял соперника.
— Поберегись, мой господин! Как бы не треснули копыта! — крикнул Городза.
— Сдаешься? — бросил в ответ Нобунага.
Разозлившись, Городза пришпорил своего рысака. Коня Нобунаги везде, даже среди врагов, называли «конем клана Ода», рысак Городзы уступал ему и статью и норовом, но он был моложе, а Городза превосходил князя в верховой езде. Нобунага вырвался вперед, но потом расстояние между всадниками сократилось до двадцати корпусов, затем до десяти, и вскоре они поравнялись. Нобунага не хотел уступить сопернику, но у него перехватило дыхание. Городза обогнал его, обдав своего господина облаком пыли. Взбешенный Нобунага спрыгнул на землю.
— Крепкий коняга! — пробормотал он.
Нобунага не мог признать собственное поражение. Приближенные должны считать, что их господин добровольно отказался от состязания.
— Вряд ли он радуется тому, что его обогнал Городза, — заметил один из оруженосцев.
Они смущенно обступили князя, предчувствуя бурю хозяйского гнева. Один из оруженосцев опустился на колени перед Нобунагой и предложил ему черный кубок.
— Не угодно ли воды, мой господин?
Это был Токитиро, получивший повышение в должности. Он носил за князем его обувь. Должность невысокая, но то обстоятельство, что Токитиро из простых слуг перевели в личную свиту князя, свидетельствовало о небывалой благосклонности господина. За короткое время Токитиро изрядно продвинулся по службе. Он вкладывал душу в любое поручение.
Сейчас Нобунага не заметил и самого преданного слугу. Он не удостоил Токитиро ни взглядом, ни словом, но кубок взял и осушил его залпом.
— Позовите Городзу! — приказал князь.
Городза привязал коня к иве на краю поля. Весть о приказе Нобунаги мгновенно донеслась до него.
— А я и сам собирался к нему, — сказал командир стрелков.
Он отер пот с лица, поправил одежду и прическу.
— Мой господин, я, к сожалению, проявил сегодня неучтивость, — собравшись с духом, произнес он.
Голос его прозвучал бесстрастно.
Нобунага, однако же, подобрел.
— Ловко ты меня сегодня обошел! Откуда у тебя этот рысак? Как его зовут? — миролюбиво отозвался князь.
Оруженосцы успокоились.
Городза, стоя на коленях, поднял глаза на Нобунагу:
— Хорош, верно? Моя радость и гордость! Барышник с севера вел его в столицу, чтобы продать при дворе. Он заломил такую цену, что пришлось продать семейную реликвию — драгоценный чайник, подаренный мне отцом. Чайник носил имя Новакэ, поэтому и скакуна я назвал Новакэ.
— Он стоит любых денег. Конь превосходный! Я заберу его у тебя.
— Но, мой господин!
— Назови цену!
— К сожалению, я не могу принять ваше предложение.
— Повтори, что ты сказал!
— Я вынужден отказаться.
— Почему? Ты купишь другого коня.
— Хорошего коня найти труднее, чем хорошего друга.
— Именно поэтому ты должен уступить его мне. Мне необходим быстрый и выносливый конь.
— Я вынужден отказать. Конь дорог мне не только из гордости и тщеславия, а потому что на поле брани он позволит мне достойно послужить моему господину, а в этом и заключается смысл жизни самурая. Мой господин изволил приобрести коня, но для самурая это не повод отказываться от такого сокровища.
Даже Нобунага смутился, столкнувшись со столь откровенным и весомым проявлением самурайской гордости. Чувств, однако, он скрыть не мог.
— Городза, ты решительно отказываешь в моей просьбе?
— Вынужден отказать, мой господин.
— По-моему, конь не соответствует той скромной должности, которую ты занимаешь. Будь ты могущественным человеком, как, например, твой отец, ты по праву владел бы Новакэ. Ты слишком молод для такого скакуна.
— При всем глубочайшем уважении к вам не могу не возразить. Неужели этот конь рожден для того, чтобы на нем разъезжали по окрестностям с дыней или хурмой в руках? Призвание Новакэ — принадлежать мне, воину.
Как ни сдерживался Городза, но он высказал все, что накопилось у него на душе. И эти хлесткие слова он произнес не в защиту любимого коня, а от гнева, который вызывал в нем его господин.
Хиратэ Накацукаса наглухо запер ворота и уединился в своем доме почти на месяц. Более сорока лет он верой и правдой служил клану Ода. С той поры, как Нобухидэ на смертном одре доверил ему судьбу своего сына, он опекал Нобунагу, оберегая его, и управлял всей провинцией от его имени.
Однажды вечером, взглянув в зеркало, он поразился тому, как поседел за эти годы. Причин было немало. Накацукасе шел седьмой десяток, но он прежде не задумывался о старости. Он занавесил зеркало.
— Кагэю, гонец уже отбыл? — спросил он у своего слуги Амэмию Кагэю.
— Да.
— Как ты думаешь, они прибудут?
— Полагаю, что все приедут.
— Сакэ готово?
— Да, господин. Угощения тоже.
Был конец зимы. Зима выдалась суровой, и толстый слой льда все еще сковывал озеро. Гостями, которых Накацукаса ждал сегодня, были его трое сыновей, живших своими домами. По обычаю, и старшему сыну, и особенно младшим надлежало жить с отцом, но Накацукаса распорядился иначе. Он предпочел одиночество, сославшись на то, что забота о сыновьях и внуках может помешать его государственным делам. Он заботился о Нобунаге как о родном сыне, но в последнее время тот относился к нему холодно, выказывая раздражение. Накацукаса расспросил оруженосцев Нобунаги о происшествии на поле для верховой езды. Именно с того дня он почувствовал отчужденность князя.
Городза, навлекший на себя гнев Нобунаги, не появлялся в крепости и вел уединенный образ жизни. Сибата Кацуиэ и Хаяси Мимасака, вассалы клана Ода и вечно на пару интриговавшие против Накацукасы, почувствовали, что наступал их час. Они вкрадчиво льстили молодому князю и постоянно клеветали на его опекуна, углубляя их разлад. Сила интриганов заключалась в их сравнительно молодом возрасте, позволявшем укреплять их власть.
За месяц, проведенный в добровольном заточении, Накацукаса осознал, насколько он стар. Чувствуя непомерную усталость, он не находил в себе сил для борьбы с недругами. Он знал, что у князя великое множество врагов, и тревожился за судьбу клана. Накануне он составил важный и обстоятельный документ, а сегодня переписал его набело.
От холода вода в тушечнице застывала.
— Городзаэмон и Кэммоцу прибыли, — доложил Кагэю.
Они сидели в ожидании отца, не зная, зачем их позвали.
— Так неожиданно! Я испугался, подумав, не заболел ли отец, — сказал Кэммоцу.
— По-моему, он узнал о том, что у меня произошло с князем. Сейчас он меня отчитает.
— Он бы вызвал тебя раньше. Нет, дело в чем-то другом.
Братья по-прежнему побаивались отца. Третий брат, Дзиндзаэмон, был в отъезде.
— Холодно! — С этими словами отец вошел в комнату.
Сыновья с горечью смотрели на его седину и изнуренное лицо.
— Ты здоров?
— Конечно. Просто захотел повидаться с вами. Возраст дает о себе знать, порой я чувствую себя одиноким.
— Так, значит, ничего не случилось?
— Нет, нет. Давно мы с вами не ужинали вместе, засиживаясь до утра в застольных беседах. Садитесь поудобнее.
Он вел себя как всегда. На дворе бушевала непогода, по карнизам что-то стучало, может, град. В доме становилось холодно, но общение с отцом заставило сыновей забыть об этом. Отец был в таком добром расположении духа, что Городзаэмон никак не мог улучить подходящую минуту, чтобы извиниться за непочтительность. После ужина Накацукаса распорядился подать зеленый чай, который он очень любил.
И невзначай, словно потому, что в руках у него оказался чайник, Накацукаса сказал:
— Городза, я слышал, что ты отдал Новакэ в чужие руки. Это правда?
Городза не стал лукавить.
— Да. Я знаю, что этот чайник — фамильная реликвия, но я увидел замечательного скакуна и продал твой подарок, чтобы купить его.
— Вот как? Хорошо! Если ты так ревностно относишься к жеребцам, я не сомневаюсь, что ты достойно послужишь князю и после моего ухода. — Тон его резко переменился. — Продать чайник ради боевого коня — замечательный поступок. Правильно ли мне доложили, что на этом коне ты обогнал Удзуки, а когда князь потребовал твоего рысака, ты отказал?
— Поэтому я впал в немилость. К сожалению, мой поступок скажется, возможно, и на тебе, отец.
— Дело не во мне сейчас. Как ты посмел отказаться? Это неблагородно!
Городзаэмон растерялся:
— Я огорчил тебя. Мне очень стыдно.
— Почему ты не отдал князю Нобунаге коня?
— Я состою на службе у князя и готов пожертвовать за него жизнью. Скупым меня не назовешь. Коня я купил не для собственной утехи, а для того, чтобы послужить моему господину на поле брани.
— Понимаю.
— Уступи я Новакэ, князь не прогневался бы на меня. Мне отвратительно его себялюбие. Увидев коня получше Удзуки, он тут же потребовал его. Разве это справедливо? Я не единственный, кто опасается за будущее клана. Ты, отец, знаешь это лучше меня. Порой молодой князь проявляет выдающиеся качества и способности, но его тщеславие и вспыльчивость в столь юном возрасте вызывают сожаление, даже если он таким уродился. Он постоянно досаждает нам своим высокомерием. Потакать его вздорному нраву — значит притворяться преданным своему господину. Вот я и решил настоять на своем.
— Ты ошибся.
— Неужели?
— Ты хотел урезонить его, а в результате разгневал. Когда он был маленьким, я носил его на руках чаще, чем вас. Я знаю, каков он в гневе. Незаурядные способности у него есть, но и недостатков предостаточно. Ты оскорбил его, князь тебе этого не простит.
— Вероятно. Боюсь задеть тебя за живое, но Кэммоцу и мне, как и большинству служивых людей Нобунаги, противно подчиняться такому самураю. Людишки вроде Сибаты Кацуиэ и Хаяси Мимасаки в восторге от своенравного господина.
— Ты заблуждаешься. Я не верю молве. Вы обязаны служить князю и, если понадобится, сложить за него головы, плох он или хорош. И это ваш долг, независимо от того, жив ваш отец или умер.
— Не беспокойся. Я не изменю самурайской чести даже попав в опалу.
— Приятно слышать. Я скоро умру, как старое дерево. А вы, молодая поросль, замените меня.
Позже, обдумывая эту беседу, Городзаэмон и Кэммоцу поняли, что отец давал им намеки, но этим вечером по дороге домой они еще не осознали, что Накацукаса решил умереть.
Труп Хиратэ Накацукасы обнаружили на следующее утро. Он покончил с собой, сделав сэппуку. Сыновья не увидели на смертном лике отца следов горечи или раскаяния. Он не оставил ни завещания, ни письма сыновьям, а лишь пространное послание Нобунаге. Каждое слово в нем свидетельствовало о верности и глубочайшем почтении покойного к князю.
Весть о смерти наставника повергла Нобунагу в ужас. Гримаса исказила его лицо. Своим уходом из жизни старый Накацукаса пристыдил молодого князя. Ему были известны и выдающиеся способности, и чудовищные черты в характере Нобунаги, и сейчас, читая предсмертное письмо, князь не сдержал слез. Грудь ему полоснула нестерпимая боль, словно от удара хлыста.
— Прости меня, старик! Прости меня, — шептал Нобунага.
Он жестоко обидел Накацукасу, который был ему не только верным союзником, но и человеком более близким, чем родной отец. После происшествия с конем Городзы он рассердился и на опекуна.
— Позовите Городзу!
Командир стрелков прибыл к князю и простерся перед ним ниц. Нобунага сел и посмотрел ему прямо в глаза:
— Послание твоего отца разорвало мне сердце. Я никогда его не забуду. Других извинений у меня нет.
Нобунага готов был пасть ниц перед Городзой, но молодой воин почтительно взял князя за руки. Они обнялись и заплакали.
В тот же год князь Ода выстроил в городе храм в память о своем опекуне. Городской голова спросил у него:
— Как будет называться храм? Вы должны сообщить настоятелю свои пожелания.
— Старик захотел бы, чтобы я дал название храму, — сказал Нобунага. Взяв кисть, он написал: «Храм Сэйсю».
Впоследствии он не раз внезапно срывался с места и приезжал в этот храм, но редко заказывал поминальную службу или читал сутры вместе со служителями.
— Старик! Старик! — бормотал он себе под нос, расхаживая по храму, а потом столь же стремительно возвращался в крепость.
Странные поездки в храм многим казались очередной блажью безумца.
Однажды на соколиной охоте Нобунага вдруг разорвал небольшую птицу и подбросил ее растерзанное тельце в воздух.
— Старик! Держи мою добычу! — воскликнул он.
В другой раз, на рыбалке, он вдруг ринулся в воду и заорал:
— Старик! Стань Буддой!
Исступленность в глазах и голосе князя напугала оруженосцев.
Нобунаге в первый год Кодзи исполнился двадцать один год. В мае, придравшись к какому-то пустяку, он объявил войну Оде Хикогоро, который формально возглавлял клан Ода. Он осадил его крепость в Киёсу, а после взятия ее переехал туда из Нагои.
Токитиро с радостью следил за успехами своего господина. В своем собственном доме Нобунага был в окружении ненавидящих его родственников. Среди них были его дядья и родные братья. Князю важнее было устранить их с дороги, чем победить внешних врагов.
— За ним нужно присматривать! — предупреждал Хикогоро.
Притесняя Нобунагу, он замышлял расправу с ним. Сиба Ёсимунэ, комендант крепости Киёсу, и его сын Ёсиканэ были тайными сторонниками Нобунаги. Обнаружив измену, Хикогоро гневно заговорил о черной неблагодарности, а затем велел казнить Ёсимунэ. Ёсиканэ бежал в Нагою под покровительство Нобунаги. В тот же день Нобунага во главе своего войска выступил на Киёсу, воодушевляя воинов призывом отомстить за казненного коменданта крепости.
Пойдя войной на главу клана, Нобунага воевал за правое дело, но попутно он использовал случай, чтобы устранить некоторые препятствия со своего пути. Комендантом крепости Нагоя он назначил своего дядю Нобумицу, но тот скоро пал жертвой наемного убийцы.
— Настал твой черед, Садо. Ты единственный, кому я могу доверить крепость.
Когда Хаяси Садо получил новую должность, некоторые приверженцы Нобунаги горестно вздохнули:
— И все-таки князь — глупец! Проблеск ума мгновенно оборачивается глупостью! Доверился Хаяси!
Сомнения в преданности Хаяси Садо не были безосновательными. При жизни отца Нобунаги Хаяси был едва ли самым верным человеком клана, именно поэтому Нобухидэ и назначил его и Хиратэ Накацукасу опекунами сына. Из-за строптивости Нобунаги Хаяси отошел от него. Он втайне сговорился с Нобуюки, младшим братом Нобунаги, и с его матерью, жившими в крепости Суэмори, свергнуть Нобунагу.
— Князь Нобунага не подозревает о предательстве Хаяси.
Эти слухи не раз доходили до Токитиро. Утверждали это самые преданные люди Нобунаги.
— Знай он об измене, так не назначил бы Хаяси.
Токитиро спокойно отнесся к этим разговорам. Он верил, что его господин справится с этой задачей. В Киёсу, казалось, было лишь два воистину счастливых человека — Нобунага и Токитиро.
Значительная часть приближенных, включая Хаяси Садо, его младшего брата Мимасаку и Сибату Кацуиэ, по-прежнему считала своего повелителя безнадежным глупцом.
— Согласен, что на первой встрече с тестем Нобунага вел себя весьма прилично. Как говорят, дураку счастье привалило. А во время официальной церемонии он держался так бесстыдно, что оскорбил Сайто Досана. Дураком родился, дураком и умрешь! Нет оправданий его наглому поведению.
Сибата Кацуиэ, произнесший эти слова, и люди, разделявшие его мнение, решили, что нельзя ждать ничего хорошего от князя. Когда Хаяси перебрался в Нагою, Сибата Кацуиэ зачастил к нему, и вскоре в крепости начали плести заговор против Нобунаги.
— Какой приятный дождик!
— Да, он делает нашу беседу более приятной.
Садо и Кацуиэ сидели лицом к лицу в маленьком чайном домике на краю небольшой рощи за пределами крепости. Сезон дождей закончился, но короткие дожди все еще выпадали. Зеленые сливы срывались с ветвей.
— Утром будет ясное небо, — пробормотал Мимасака, брат Садо, который прятался от непогоды под сливовым деревом.
Он вышел в сад, чтобы зажечь фонарь. Засветив огонь, он внимательно огляделся по сторонам.
— Ничего подозрительного. Вокруг ни души, так что можно спокойно разговаривать, — доложил он, вернувшись в чайный домик.
Кацуиэ кивнул:
— Перейдем к делу. Вчера я тайно посетил крепость Суэмори. Я обсудил наши намерения с матерью князя Нобунаги и князем Нобуюки. Они поручили дело нам.
— А что сказала его мать?
— У нее нет возражений. Нобуюки ей дороже Нобунаги.
— Хорошо. А Нобуюки?
— Сказал, что если Хаяси Садо и Сибата Кацуиэ восстанут против Нобунаги, то он непременно присоединится к ним во благо всего клана.
— Пришлось их уговаривать, вероятно?
— Мать безраздельно на нашей стороне, а Нобуюки — юноша слабовольный. Не надави я на них, так они, пожалуй, остались бы в стороне.
— У нас есть веские причины для свержения Нобунаги, тем более мы заручились согласием матери и брата. Его глупость и судьба клана тревожат не одних нас.
— «За Овари и вечное правление клана Ода!» — таков наш боевой клич. Готовы ли мы в военном отношении?
— Сейчас удача на нашей стороне. Я могу выступить из Нагои по первому сигналу барабанов.
— Прекрасно! Что ж, тогда… — И Кацуиэ подался вперед с заговорщическим видом.
В это мгновение что-то с шумом упало в саду. Это были всего лишь неспелые сливы. Послышался еще какой-то звук, но его поглотили дождь и ветер. Из-под приподнятого на столбах пола чайного домика на четвереньках выполз человек. Мгновение назад сливы упали не сами по себе — их бросил неизвестный в черной одежде, который подглядывал и подслушивал из подполья. Заговорщики в чайном домике насторожились, услышав шум, и он, воспользовавшись их минутным замешательством, растворился во тьме.
Ниндзя были глазами и ушами хозяина замка. Ни один из князей, живших в крепостях и правивших оттуда провинциями, не обходились без тайных соглядатаев. Нобунага нанял лучшего невидимку, но даже самые верные приближенные князя не знали его имени.
В свите у Нобунаги три человека носили за ним обувь — Матаскэ, Гаммаку и Токитиро. Они были простыми слугами, но каждый жил в отдельной комнате и нес дозорную службу в саду.
— Ты что это, Гаммаку?
Токитиро и Гаммаку подружились. Гаммаку забрался под одеяло. Больше всего на свете он любил поспать и предавался этому занятию при первой возможности.
— Живот болит, — пробормотал Гаммаку из-под одеяла.
— Не ври! Вставай! Я по дороге из города купил кое-что вкусное, — сказал Токитиро, подойдя к другу.
— А что? — Гаммаку выглянул из-под одеяла, но, сообразив, что попался на крючок, вновь укрылся с головой. — Дурачина! Не дразни больного! Уходи!
— Вставай! Матаскэ куда-то запропастился, а мне нужно спросить у тебя кое-что.
Гаммаку неохотно выбрался из-под одеяла.
— Стоит человеку уснуть… — Ворча, он поднялся и побрел в сад ополоснуться у ручья.
Токитиро пошел следом.
Их домик стоял в глубине сада, откуда открывался прекрасный вид на крепостной город, и юноши с замиранием сердца могли воображать себя полководцами перед битвой.
— В чем дело? О чем хотел спросить?
— О прошлой ночи.
— Ночь как ночь.
— Можешь прикидываться сколько влезет, но я все знаю. Мне кажется, ты прошлой ночью ходил в Нагою.
— Неужели?
— По-моему, ты подслушал в крепости тайные переговоры между комендантом и Сибатой Кацуиэ.
— Т-с-с, Обезьяна! Попридержи язык!
— Нечего таиться. Не держи секрета от друга. Я давно прознал об этом, но никому не сказал, а только следил за тобой. Ты ведь ниндзя при князе Нобунаге, верно?
— Токитиро, тебя не проведешь! Как ты догадался?
— Мы живем в одном доме, так? И князь Нобунага дорог мне ничуть не меньше, чем тебе. Люди вроде меня за него тревожатся, хотя предпочитают помалкивать о своих переживаниях.
— Ты об этом хотел меня спросить?
— Гаммаку, клянусь, что я ничего никому не скажу!
Гаммаку с важным видом поглядел на Токитиро:
— Ладно уж. Нас непременно подслушают днем. Потерпи немного.
Позже Гаммаку поведал о делах, творящихся в клане Ода. Токитиро, который любил своего господина и понимал искусно разыгрываемую князем роль, в душе поклялся служить ему еще усерднее. Он не сомневался, что молодой князь Нобунага, несмотря на козни противников, победит всех. В клан Ода проникло предательство, и даже верные князю люди заколебались, но Токитиро всецело доверял ему.
«Интересно, как он на этот раз выпутается», — подумал Токитиро. Простой слуга мог только издали наблюдать за тонкими ходами своего господина.
В конце месяца Нобунага, обыкновенно пускавшийся в дорогу с несколькими соратниками, внезапно потребовал коня и умчался из крепости. Расстояние между Киёсу и Мориямой составляло всего три ри, и князь обычно успевал съездить туда и обратно перед завтраком. На этот раз Нобунага внезапно поскакал к востоку от Мориямы.
— Мой господин!
— Куда это он?
Шестеро всадников из свиты князя в недоумении поскакали за ним следом. Пеших воинов и слуг, разумеется, не стали дожидаться, оставив далеко позади. Лишь Гаммаку и Токитиро бросились вдогонку, стараясь не потерять из виду своего господина.
— Нас ждет какая-то беда, помяни мое слово, — вздохнул Токитиро.
Они с Гаммаку переглянулись, понимая, что нужно держать язык за зубами, ибо Нобунага помчался в крепость Нагоя, которая, по словам Гаммаку, была центром заговора, замышлявшего свергнуть молодого князя и привести к власти его младшего брата.
Нобунага, как всегда непредсказуемый, мчался прямо туда, где его поджидали опасность и неизвестность. Он пошел на самый рискованный шаг, и Гаммаку с Токитиро трепетали от страха за своего господина.
Внезапное появление князя потрясло Хаяси Садо и его младшего брата. Один из воинов в смятении ворвался к коменданту, крича:
— Мой господин! Мой господин! Скорее! К нам прибыл князь Нобунага!
— Что? Не может быть!
Не веря собственным ушам, Хаяси не стронулся с места.
— Князь Нобунага здесь в сопровождении шестерых спутников. Они вихрем промчались через главные ворота. Князь громко смеялся, на скаку переговариваясь с приближенными.
— Правда?
— Клянусь!
— Князь Нобунага здесь? Что бы это значило?
Садо потерял самообладание, лицо его побелело.
— Мимасака, как ты думаешь, зачем он явился?
— В любом случае нам лучше выйти к нему.
— Да, конечно! Скорее!
Заговорщики мчались по коридору, слыша уверенную поступь Нобунаги у главного входа. Братья простерлись ниц перед князем.
— Садо и Мимасака! Как поживаете? Я собрался было съездить в Морияму, а потом решил сначала попить чаю в Нагое. Оставьте ваши поклоны и церемонии. Они ни к чему. Подайте чаю, да поживее! — бросил Нобунага через плечо.
Он прошел в главный зал крепости и уселся на возвышении, а затем обратился к приближенным, тяжело дышавшим после бешеной скачки.
— А здесь жарко! Невыносимая духота! — Князь принялся обмахиваться веером.
Принесли чай, потом сладости и в последнюю очередь подушки для сидения. От полнейшего замешательства все делалось наоборот. Братья, пробормотав что-то о преданности князю, поспешно удалились.
— После скачки он, верно, проголодался и потребует полный обед. Распорядитесь, чтобы в кухне все приготовили.
Пока Садо давал указания слугам, к нему подошел Мимасака и, потеребив за рукав, прошептал:
— Кацуиэ зовет тебя.
Хаяси кивнул:
— Скоро приду. Ступай к нему.
Сибата Кацуиэ прибыл в крепость Нагоя тремя часами раньше. Он собирался домой после тайного совещания, но внезапное появление Нобунаги вынудило его отложить отъезд. Попав в западню, он сидел в потайной комнате и трясся от страха. Братья пришли к нему, и все трое облегченно вздохнули.
— Как снег на голову, — пробормотал Садо.
— Это похоже на него, — сказал Мимасака. — Голову сломаешь, соображая, что он придумает. Никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту. Причуды дурака!
Невольно скосив глаза в сторону главного зала, где находился Нобунага, Сибата Кацуиэ изрек:
— Поэтому ему и удалось перехитрить старого лиса, Сайто Досана.
— Да, — отозвался Садо.
— Послушай, Садо. — На лице у Мимасаки заиграла зловещая усмешка. — Не использовать ли нам эту возможность?
— О чем ты?
— С ним всего шестеро приближенных. По-моему, этот благоприятный случай ниспослали нам боги.
— Расправиться с ним?
— Вот именно. Пока он обедает, соберем надежных воинов. Потом я выйду прислуживать ему и по моему сигналу убьем его.
— А если не получится? — спросил Садо.
— Как это не получится? Расставим людей и в коридоре, и по всему саду. Возможны какие-то потери у нас, но если мы обрушимся на него всей мощью…
— Что скажешь, Садо? — взволнованно произнес Мимасака.
Хаяси Садо сидел потупив взгляд, а Кацуиэ и Мимасака пристально смотрели на него.
— Хорошо. Возможно, это и есть самый подходящий случай.
— Договорились?
Глядя друг другу в глаза, трое заговорщиков поднялись на ноги, но в это мгновение по коридору прокатился гул тяжелых шагов и черная дверь в потайную комнату распахнулась.
— Так вот вы где! Хаяси! Мимасака! Я выпил чаю и поел сладостей. Сейчас возвращаюсь в Киёсу!
У заговорщиков поджилки задрожали от страха. Нобунага заметил Сибату Кацуиэ:
— И Кацуиэ здесь! Ты ли это?
Кацуиэ простерся ниц, а Нобунага с усмешкой взглянул на него с высоты своего роста:
— В крепости я увидел рысака, весьма похожего на твоего. Выходит, конь твой?
— Да… Я ненароком заехал сюда сегодня. Как видите, я в повседневной одежде, поэтому решил, что неучтиво показаться вам на глаза в таком виде, и я, мой господин, решил спрятаться здесь.
— Насмешил ты меня! Посмотри, какие обноски на мне!
— Пожалуйста, простите меня, мой господин.
Нобунага веером пощекотал затылок Кацуиэ.
— Князь и преданные ему люди не должны обращать внимание на внешний вид друг друга и служить глупым формальностям. Учтивость — удел столичных придворных. Мы, члены клана Ода, — сельские самураи!
— Да, мой господин.
— В чем дело, Кацуиэ? Почему ты дрожишь?
— От сознания, что я вас оскорбил, мой господин.
— Ха-ха-ха! Я тебя прощаю. Вставай! Нет, подожди. У меня развязались шнурки. Кацуиэ, раз ты внизу у моих ног, не завяжешь ли?
— Слушаюсь, мой господин.
— Садо!
— Да, мой господин?
— Я не помешал тебе?
— Нет, мой господин.
— А ведь средь бела дня в крепость могу прорваться не только я. Ты и вторжение из вражеской провинции проморгаешь! Бди, ты ведь комендант!
— Я с утра до ночи начеку.
— Вот и прекрасно. Рад, что у меня такие достойные соратники. Дело не только во мне. Одна твоя ошибка — и под угрозой жизнь твоих подчиненных. Кацуиэ, готово?
— Я завязал шнурки, мой господин.
— Большое спасибо.
Нобунага вышел из комнаты, оставив заговорщиков простертыми в поклоне, прошел кружным путем по главному коридору к воротам и уехал. У бледных Кацуиэ, Садо и Мимасаки круги поплыли перед глазами. Опомнившись, они помчались к главным воротам и еще раз пали ниц у самого входа. Нобунаги там не было. Стук лошадиных копыт удалялся. Спутники Нобунаги, обычно ехавшие на некотором удалении от князя, теперь держались вплотную к нему, чтобы не отстать, как утром. Гаммаку и Токитиро, выбиваясь из сил, все-таки старались не отстать.
— Послушай, Гаммаку!
— Да?
— Удачно все обошлось!
— Да.
Они бежали за своим господином, любуясь им издали. Гаммаку и Токитиро сговорились в случае опасности послать с пожарной вышки дымовой сигнал в Киёсу и при необходимости убить часовых.
Крепость Надзука была ключевым пунктом в системе обороны, разработанной Нобунагой, а комендантом в ней состоял один из его родственников — Сакума Дайгаку. Ранней осенью в предрассветной тьме обитателей крепости разбудило неожиданное прибытие какого-то войска. Враги? Воины мгновенно взялись за оружие… Оказалось, что прибыли союзники.
В тумане со сторожевой башни донесся голос:
— В Нагое мятеж! У Сибаты Кацуиэ тысяча воинов, у Хаяси Мимасаки — более семисот!
Гарнизон крепости Надзука был небольшим. Гонцы исчезли в тумане, чтобы оповестить Киёсу. Нобунага еще спал. Услышав донесение, он вмиг облачился в доспехи, схватил копье и выбежал во двор. Оруженосцы не поспевали за ним. У ворот Карабаси его уже поджидал какой-то воин, который держал под уздцы княжеского коня.
— Ваш конь, мой господин, — сказал он, передавая Нобунаге поводья.
Нобунага удивленно взглянул на воина, словно изумляясь, что кто-то сумел его опередить.
— Ты кто? — спросил Нобунага.
Воин снял шлем и хотел было опуститься на колени. Нобунага был уже в седле.
— Обойдемся без церемоний. Кто ты?
— Токитиро, слуга из вашей свиты.
— Обезьяна?
Нобунага поразился. Почему простой слуга, который обязан носить за князем обувь и работать в саду, первым оказался готовым к предстоящему сражению? Его снаряжение было незатейливым, но все ладно прилажено на положенных местах. Нобунагу позабавил и подбодрил вид юноши.
— Ты готов сражаться?
— Позвольте мне следовать за вами, мой господин.
— Хорошо!
Нобунага и Токитиро удалились от крепости примерно на триста дзё, и в редеющем утреннем тумане до них донесся стук подков. Двадцать… тридцать… пятьдесят всадников, а за ними чернели фигуры около пятисот пеших воинов. Люди в Надзуке сражались отчаянно. Нобунага в одиночку врезался в пеший строй на своем скакуне.
— Ну, кто осмелится поднять руку на своего князя? Я перед вами. Садо, Мимасака, Кацуиэ, где вы? Сколько воинов вы привели? Почему восстали? Пусть один из вас выйдет вперед, и сразимся в открытом поединке!
Грозный голос Нобунаги заставил мятежников притихнуть.
— Предатели! Я жестоко покараю вас! И тех, кто попрятался по углам!
Мимасака с перепугу обратился в бегство. Голос Нобунаги катился вдогонку, как раскаты грома. Повстанцы, на которых рассчитывал Мимасака, знали, что Нобунага законный князь по праву рождения. Увидев князя, услышав его речи, они не нашли в себе сил обратить против него свои копья.
— Стой! Предатель!
Нобунага, догнав Мимасаку, пронзил его копьем. Отряхнув с острия кровь, он повернулся к воинам Мимасаки и гордо произнес:
— Изменнику, который поднял руку на своего князя, никогда не стать правителем провинции. Не надоело вам быть марионетками и бесчестить себя, позорить своих детей и внуков? Просите прощения! Кайтесь!
Узнав, что левый фланг сдался без боя, а Мимасака убит, Кацуиэ помчался в крепость Суэмори под защиту матери и младшего брата Нобунаги.
Мать Нобунаги разразилась рыданиями, узнав о поражении мятежников. Нобуюки затрепетал от страха.
— Мне лучше покинуть этот мир, — произнес Кацуиэ, поверженный командир их воинства.
Он выбрил голову, снял доспехи и облачился в одеяние буддийского монаха. На следующий день вместе с Хаяси Садо, Нобуюки и его матерью он явился в Киёсу просить прощения за свои грехи.
Мать Нобунаги страстно молила о снисхождении. Она просила прощения за всех, кто предстал сейчас перед князем. Нобунага, вопреки всеобщим ожиданиям, не выказал гнева.
— Я прощаю их, — коротко сказал он матери и повернулся к Кацуиэ, которого прошиб холодный пот. — Монах, зачем ты выбрил голову? Ничтожный ты человек! — Нобунага заставил себя улыбнуться и обратился к Садо: — И ты с ними! В твои года это неприлично! После смерти Хиратэ Накацукасы я полагал, что ты станешь моей главной опорой. Как я сожалею о том, что стал причиной смерти Накацукасы! — Слезы подступили к его глазам. Нобунага умолк. — Причина в моих прегрешениях. Из-за них ушел из жизни Накацукаса, из-за них ты ступил на тропу предательства. С сегодняшнего дня я буду ответственно относиться ко всему на свете, а вы будете верно служить мне. Иначе какой смысл становиться воином? Что лучше для истинного самурая — служить своему князю или скитаться вольным разбойником-ронином?
Хаяси Садо впервые увидел подлинную суть Нобунаги и осознал его выдающиеся способности. Он дал клятву впредь верой и правдой служить Нобунаге и удалился, так и не посмев поднять голову.
Нобуюки так и не понял того, что открыл в Нобунаге Хаяси Садо. Младший брат по-своему истолковал великодушие старшего. «Этот убийца ничего со мной не сделает, потому что рядом наша мать», — подумал он.
Ослепленный ненавистью к брату и пользуясь защитой любящей матери, Нобуюки продолжал плести интриги против князя.
— Я бы с радостью простил Нобуюки его неблагодарность, но дело не только в нем. Он способен вынудить многих моих соратников пренебречь самурайской честью. Он мне родной брат, но благополучие клана требует его смерти, — сказал Нобунага, узнав о вероломстве Нобуюки.
Под каким-то предлогом Нобунага взял Нобуюки под арест и приговорил его к смертной казни.
Никто уже не считал Нобунагу дураком, теперь все трепетали перед его проницательностью и отвагой.
— Снадобье оказалось слишком сильным, — порой повторял Нобунага, и жестокая усмешка играла на его лице.
Он долго, и вовсе не по своей воле, разыгрывал из себя глупца. Ему не хотелось морочить голову родственникам и соратникам, но после смерти отца он столкнулся со множеством врагов, посягавших на его провинцию. Он начал прикидываться дурачком, чтобы никто не ждал от него неприятностей. Он убедил в собственной глупости родных и приближенных, чтобы обмануть недругов и их лазутчиков. Разыгрывая спектакль безумия, Нобунага досконально изучил человеческую натуру и порядки, которые правят в мире. Он был совсем молодым, и враги устранили бы его, прояви юный князь свои таланты.
Фудзи Матаэмон, старший над челядью, вбежал в хижину, где отдыхал Токитиро.
— Обезьяна, скорее! — крикнул он.
— Что стряслось?
— А ты как думаешь?
— Откуда мне знать?
— Наш господин вдруг приказал тебя привести. Ты что-нибудь натворил?
— Нет.
— Ладно, разберемся.
Фудзи повел Токитиро не в сторону главного дома. Что-то осенило Нобунагу, когда он сегодня осматривал склады, кухни и штабеля дров.
— Я привел его, господин. — Фудзи простерся перед князем.
— Привел, говоришь? — Нобунага подошел поближе. — Обезьяна, иди сюда!
— Слушаюсь!
— С сегодняшнего дня я перевожу тебя в повара.
— Благодарю, мой господин.
— Конечно, кухня — это тебе не поле брани, где можно помахать копьем. С точки зрения толкового военачальника кухня играет важную роль в боеспособности воинов. Знаю, тебя не нужно заставлять работать, но будь прилежным.
Это было повышение по службе. Увеличилось и его жалованье. Став поваром, он уже не считался слугой, но перевод на кухню считался постыдным для самурая и воспринимался как печальный итог неудавшейся службы. «И в конце концов его спровадили на кухню», — говорили в подобных случаях. Истинные воины относились к стряпне как к занятию для бестолковых людей, а челядь и слуги самураев оскорбились бы, получив назначение на кухню, а для молодого самурая это означало прощание с надеждами на продвижение по военной стезе. Матаэмон утешал Токитиро:
— Послушай, Обезьяна, тебя обидели, переведя на кухню. Правда, жалованье тебе прибавили, так что можешь считать, что тебя повысили, так ведь? В личной свите князя, хотя и на низкой должности, ты иногда попадался на глаза нашему господину, поэтому у тебя была надежда на продвижение по службе. С другой стороны, ты рисковал жизнью. А на кухне не о чем беспокоиться! И корову продашь, как у нас говорят, и без молочка не останешься.
Токитиро смиренно кивнул в ответ. В глубине души он не чувствовал досады. Он был даже польщен тем, что получил неожиданное повышение от самого Нобунаги. Кухня поразила Токитиро мраком, чадом и грязью. Кухонные работники забыли, как выглядит солнце в полдень, а старик, главный повар, и вовсе провел всю жизнь среди запахов перебродивших бобов.
«Никуда не годится, — угрюмо размышлял Токитиро. Мрачная кухня угнетала его. — Надо прорезать в стене большое окно». На кухне царили свои порядки, и главный повар по старости лет не любил перемен. Токитиро дотошно проверил, сколько сгнило сушеной рыбы, и не принимал товар у поставщиков, тщательно не осмотрев его. С появлением Такитиро на кухне заметно улучшилось качество продуктов, из которых готовили в крепости.
— Когда с тобой вежливо обходятся, так и товар хочется привезти получше, и цену сбросить, — сказал как-то Токитиро один из поставщиков.
— Вы, господин Киносита, любого купца за пояс заткнете. И все цены знаете — и на овощи, и на рыбу, и на рис! И глаз у вас острый. Нас радует, когда вы выбираете самый лучший товар, поэтому мы и уступаем вам его подешевле, — заметил другой.
Токитиро, засмеявшись, ответил:
— Глупости! Я не купец и не умею торговаться. Мне с этого прибыли нет, но из ваших продуктов готовят еду для воинов моего господина, вот я и стараюсь. Как поешь, так и службу выполнишь. Как видите, мощь нашей крепости зависит от качества ваших продуктов. Мы обязаны хорошо кормить наших воинов.
Он нередко угощал торговцев чаем и задушевно беседовал с ними.
— Вы торговцы, поэтому каждый раз, привозя товар в крепость, волей-неволей думаете о барыше. Понятно, в убытке оставаться не хочется. Представьте себе, что крепость попала под власть наших врагов. На долгие годы вы окажетесь без покупателей и, может быть, без товара. Торговцы, прибывшие в неприятельском обозе, перехватят ваши дела. Если мы хотим быть цветущими ветвями, то стволом нашего дерева мы должны почитать господствующий клан. Вот с какой меркой следует подходить к барышам, тогда и выяснится, что выгода от нечестной торговли сиюминутна.
Токитиро обращался к главному повару с величайшим почтением. Он советовался со стариком по любому пустяку. Он подчинялся его приказам, даже нелепым. Среди кухонных работников нашлись и злые языки, распускавшие о юноше всякие слухи, чтобы поскорее от него избавиться.
— Хлопотун!
— И всюду сует свой нос.
— Обезьяна, которая воображает, что занята важным делом.
Не желая усугублять раздор на кухне, Токитиро старался равнодушно относиться к недоброжелателям. Главный повар одобрил его план усовершенствования кухни. Получили разрешение и самого Нобунаги. Плотники сделали отверстие в потолке и большое окно в стене. Затем переделали сток для слива воды. С утра до вечера солнце заливало кухню крепости Киёсу, в которой долгие десятилетия повара даже в полдень стряпали при свечах. Исчезли чад и духота. Начались, конечно, и жалобы.
— Еда быстро портится на свету.
— Пыль повсюду!
Токитиро не обращал внимания на попреки. В конце концов кухня засверкала чистотой. Пыль мгновенно стирали. Через год после появления Токитиро на кухне она радовала глаз обилием света и свежего воздуха. В кухне царило веселье, под стать беспечной натуре Токитиро.
Этой зимой Мураи Нагато, ведавший складами дров и угля, был отстранен от должности, и на нее заступил Токитиро. Почему уволили Нагато? Почему именно Токитиро назначили на его место? Токитиро после недолгих раздумий разгадал замысел князя. Нобунага решил рачительно расходовать запасы дров и угля в крепости. Год назад он дал распоряжения Мураи Нагато, но тот не выполнил поручения князя.
Новые обязанности заставили Токитиро досконально изучить всю крепость. Он обошел все места, где топили, а следовательно, расходовали уголь и дрова: конторы, жилые помещения для слуг и воинов, внутренние покои и внешние пристройки. В комнатах для слуг и в жилищах молодых самураев уголь лежал чуть ли не до потолка, свидетельствуя о чрезмерном расходовании топлива.
— Где господин Киносита? Не видели его?
— Какой еще Киносита?
— Киносита Токитиро, новый надзирающий за дровяными и угольными складами. Он совершает обход и явно рассержен.
— А, Обезьяна!
— Надо срочно вычистить очаг от золы!
Молодые самураи, услышав о приближении Токитиро, присыпали золой пламенеющие угли в очаге, вытряхнули из него сажу, решив, что обхитрят Обезьяну.
— Вот вы где! — Токитиро направился прямиком к очагу и погрел над ним руки. — Меня, столь недостойного человека, назначили присматривать за расходом угля и дров. Буду вам признателен за помощь.
Молодые самураи встревоженно переглянулись. Токитиро взял в руки большие железные щипцы для очага.
— Холодная зима! Присыпая уголь таким количеством золы, вы замерзнете. — Он извлек из очага несколько пламенеющих углей. — Стоит ли так экономить? Я понимаю, что до сих пор существовало строгое предписание о ежедневном расходовании угля, но лучше не жадничать, иначе замерзнете. Пожалуйста, грейтесь вволю! Когда уголь закончится, приходите на склад и берите сколько вам нужно.
И в казармах пеших воинов, и в помещениях, где жили оруженосцы самураев, он приказывал всем, не скупясь, тратить топливо.
— Что-то он расщедрился на этой должности! Может, неожиданное повышение господину Обезьяне в голову ударило? Не стоит буквально выполнять его распоряжения, а то как бы потом не пришлось отвечать за транжирство.
Вопреки расточительным приказаниям Токитиро, каждый экономно расходовал дрова и уголь.
В крепости Киёсу за год сжигали топлива на сумму, которая равнялась стоимости тысячи коку риса. Огромное количество деревьев превращалось в золу. За два года, пока складами заведовал Мураи Нагато, расходы увеличились. Тщетные призывы Мураи к бережливости только раздражали людей. Токитиро избавил их от наставлений.
— Зимой молодые самураи, пешие воины и челядь подолгу находятся в помещении. Они объедаются, пьют сакэ да языки чешут. Прежде чем приступить к экономии дров и угля, осмелюсь посоветовать моему господину предпринять меры для искоренения этих вредных привычек, — сказал Токитиро князю, явившись к нему с докладом.
Нобунага отдал распоряжения старшим советникам. Призвали к себе старшего над челядью и командира пеших воинов, они обсудили новый распорядок дня в крепости в мирное время. Служивым людям вменялись в обязанности починка доспехов, лекции, изучение дзэн-буддизма, учебные и инспекционные походы по провинции, учебные стрельбы и метание дротиков, усовершенствование укреплений в крепости. Слуги в свободное время должны были подковывать лошадей. Цель нововведений состояла в том, чтобы люди не бездельничали. Военачальнику подчиненные самураи дороги, как родные дети. Узы, связующие князя с вассалами, вручившими ему свои жизни, прочны, как кровные.
В день сражения многим выпадал жребий погибнуть на глазах у своего господина. Если военачальник не заботился о воинах, как о собственных детях, он рисковал потерять привязанность подчиненных. В мирное время князья, как правило, не скупились на содержание воинов, готовя их к будущим сражениям.
Нобунага изменил привычный распорядок жизни, не оставив своим людям свободного времени. Он ввел учебные занятия для служанок и стряпух, чтобы подготовить их к возможной осаде крепости. У самого князя тоже не было свободной минуты.
— Обезьяна, как дела? — постоянно подшучивал молодой князь над Токитиро.
— Хорошо! Ваши распоряжения неукоснительно выполняются, но многое предстоит сделать.
— По-твоему, этого недостаточно?
— Это только начало преобразований.
— Чего же нам недостает?
— Порядки, заведенные вами в крепости, следовало бы перенести на весь город.
— Понятно.
Нобунага прислушивался к дельным советам Токитиро. Приближенные князя, понятно, злились. Редко случалось, чтобы человек в возрасте Токитиро за короткий срок проходил путь от низкого слуги до советчика князя. Все недоумевали, что Токитиро свободно разговаривал с князем, а тот следовал его советам. К середине зимы расход угля и дров значительно уменьшился.
Ни у кого в крепости теперь не было свободного времени, чтобы праздно греться у очагов. Тела, уставшие от физических усилий, но и согретые ими, не требовали дополнительного обогрева, так что теперь дрова и уголь расходовали в крепости лишь на приготовление горячей пищи. Прежнего месячного запаса угля хватало теперь на три месяца.
Токитиро, однако, не считал, что целиком выполнил поручение князя. Подряды на годовую поставку угля и дров были заключены летом. Токитиро решил подготовить годовой отчет, который прежде делался весьма небрежно. До сих пор его составитель узнавал у поставщиков, много ли дубов осталось на окрестных горах. Токитиро решил осмотреть все собственными глазами. И не только осматривал, но и подмечал и запоминал многое. Он считал, что превосходно изучил и городскую жизнь, и деревенскую. Теперь он понял, что не в состоянии определить, сколько дров и древесного угля можно заготовить в том или ином лесу.
Не зная тонкостей дела, Токитиро вынужден был время от времени изрекать что-нибудь в ответ на замечания сопровождавших его поставщиков.
По неписаному закону день завершился пиром, который устроили поставщики княжескому чиновнику в доме у богатого купца. За столом говорили о пустяках.
— Извините, что утомили вас тяжелой работой.
— Мы не богаты, так что не обессудьте за скромное угощение.
— Надеемся на вашу милость и в будущем.
Купцы наперебой льстили Токитиро. Сакэ, как принято, подавали молодые красавицы. Они ухаживали за Токитиро, споласкивали чашечку и вновь наполняли ее сакэ, предлагали яства одно изысканнее другого. Любое его желание мгновенно выполнялось.
— Вкусное сакэ, — сказал Токитиро.
Он был в веселом настроении. Присутствие прелестных девушек волновало его.
— Какие красавицы! — заметил он. — Глаза разбегаются!
— Вы неравнодушны к прекрасному полу, — сказал один из купцов, словно бы поддев важного гостя.
— Я люблю и женщин, и сакэ. Все сущее на земле прекрасно. Правда, и красота может быть опасной, — совершенно серьезно ответил Токитиро.
— Наслаждайтесь добрым сакэ да и прелестными цветами не пренебрегайте!
— С удовольствием. Вам неловко сейчас говорить о делах, так что позвольте мне приступить к главному. Не покажете ли вы мне план лесов на той горе, где мы побывали сегодня?
План незамедлительно принесли.
— Замечательно сделан! — сказал Токитиро, взглянув на план. — И все деревья точно сосчитаны?
— По нашему разумению ошибок нет.
— Здесь указано, что в крепость поставлено восемьсот коку. Можно ли заготовить столько дров и угля на небольшой горе?
— Расход меньше прошлогоднего, но все количество поставлено с той горы, которую вы сегодня осматривали.
На следующее утро, когда купцы прощались с хозяином дома, им сообщили, что Токитиро еще до рассвета выехал в горы. Они помчались следом. Застали они его за странным занятием — Токитиро стоял в кругу пеших воинов, крестьян и лесников, каждый из которых держал в руках связку коротких веревок. Веревки нужно было привязать к каждому дереву и таким образом подсчитать их количество в лесу. Сравнив результат с показаниями на плане, Токитиро обнаружил существенную приписку.
— Позовите поставщиков! — распорядился он, сев на пень.
Торговцы пали ниц перед ним. Сердца их отчаянно бились в предчувствии наказания. Никто из смотрителей складов топлива в крепости не подсчитывал количество деревьев в лесу, поэтому торговцы смело подсовывали чиновникам любые планы. Впервые они столкнулись с человеком, которого не удалось обмануть.
— Видите разницу между количеством деревьев и вашими данными?
— Да… — неопределенно отозвались торговцы.
— Что «да»? Вы, верно, забыли, сколько лет пользуетесь благосклонностью князя. Теперь изобличены ваши неблагодарность, нечестность, лживость и безмерная алчность. Похоже, у вас и в конторских книгах полно приписок. Жадность обуяла вас.
— Не слишком ли вы суровы, господин Киносита.
— Но цифры не сходятся! Почему? Не более семидесяти коку из каждой сотни в действительности поставлены в крепость. Следовательно, вы обманули князя на треть количества.
— Ну, если так считать…
— Молчать! Нет прощения людям, занимающимся бессовестным обманом. Если мои подозрения подтвердятся, значит, вы виновны в хищении и в нанесении ущерба казне нашей провинции.
— Уж не знаем, что и ответить…
— За подлог вас можно осудить и конфисковать в казну все ваше имущество. Вина лежит и на моих предшественниках, которые недобросовестно выполняли свои обязанности. На этот раз я вас прощу, но только при условии, что вы честно сосчитаете все деревья. Конторские книги должны отражать правду. Ясно?
— Да, господин Киносита.
— И еще одно условие.
— Слушаем, господин Киносита.
— Старинная пословица гласит: «Срубишь одно дерево — посади десять». Я вижу, что вы много лет вырубаете лес в здешних горах, а новые деревья не сажаете. Недалек тот день, когда с гор пойдут оползни и лавины, которые погубят поля в предгорьях. Наша провинция ослабеет, и вам худо придется. Если хотите хороших барышей, благополучия своим семьям и счастья потомкам, вы в первую очередь должны позаботиться о процветании провинции.
— Верно, — согласились поставщики.
— Вашу жадность и нечестность искупите тем, что, начиная с сегодняшнего дня, вы, вырубив тысячу деревьев, обязаны посадить пять тысяч. Я буду следить за выполнением приказа. Согласны?
— Чрезвычайно признательны за вашу милость. Торжественно клянемся сажать деревья.
— В таком случае я могу повысить вам плату на пять процентов.
В тот же день Токитиро сообщил крестьянам, помогавшим ему в подсчете деревьев, о новых насаждениях. Плату за каждую сотню посаженных саженцев он обещал установить позднее, но заверил крестьян в том, что расходы возьмет на себя крепость.
— Пора возвращаться! — сказал Токитиро.
Поставщики радовались, что беда миновала, Токитиро внушал им ужас.
— С таким начальником держи ухо востро!
— Умен не по летам.
— Денег из воздуха больше не сделаешь. В проигрыше мы все равно не останемся, барыш обеспечен, небольшой, но верный, — переговаривались торговцы, спускаясь с горы.
У подножия горы они собрались было разойтись по домам, но Токитиро решил отблагодарить торговцев за вчерашнее угощение.
— С делами мы разобрались, так что давайте вволю повеселимся.
Он на славу угостил их на постоялом дворе.
Токитиро был счастлив, несмотря на одиночество.
— Обезьяна! — порой Нобунага еще называл его так. — С кухней ты сотворил чудеса, с дровами тоже. Тебя ждут другие дела. Назначаю тебя конюшим.
Эта должность означала, кроме всего прочего, жалованье в тридцать канов и собственный дом в городе, в квартале, где жили самураи. Токитиро не сдержал ликующей улыбки. Первым делом он навестил Гаммаку.
— Ты сейчас не занят? — осведомился Токитиро у приятеля.
— А что?
— Я хочу угостить тебя чашечкой сакэ в городе.
— Не знаю, право…
— Почему?
— Ты ведь теперь чиновник, а я по-прежнему простой слуга. Тебе не следует пить со мной на людях.
— Глупости! Конечно, даже работа на кухне — честь для меня, но сегодня меня назначили конюшим с жалованьем в тридцать канов.
— Ну и дела!
— Я пришел к тебе, потому что ты честный и преданный слуга князя. Хочу, чтобы ты порадовался вместе со мной.
— Поздравляю от всей души! Токитиро, мне стыдно перед тобой. Ты очень честный, а я…
— О чем ты?
— Ты ничего от меня не скрываешь, а я постоянно кое-что от тебя утаиваю. Честно говоря, я выполняю особые задания, помнишь, ты меня однажды приметил. Я получаю отдельное вознаграждение из рук князя. Я отсылаю эти деньги домой.
— У тебя есть семья?
— В Цугэмуре, в провинции Оми, у меня есть дом, семья и человек двадцать прислуги.
— Правда?
— Мне неудобно угощаться за твой счет. Если нам суждено чего-то добиться в этой жизни, мы оба сможем и угощать, и принимать угощение. Все в наших руках.
— Ты прав.
— Нас с тобой ждет счастливое будущее.
Токитиро ощутил прилив сил. Мир казался ему необыкновенно ярким и радостным.
Токитиро был счастлив не из-за того, что получал теперь тридцать канов. Новый пост означал и награду за два года безупречной службы. Расход дров и угля снизился более чем наполовину. Но больше всего Токитиро радовала похвала князя. «Тебя ждут другие дела. Назначаю тебя конюшим», — звучали у него в ушах слова Нобунаги. Прирожденный военачальник, Нобунага знал, как разговаривать со своими воинами. Неожиданный взлет вскружил голову Токитиро. Он походил на дурачка, когда в полном одиночестве с блуждающей улыбкой на лице бродил по улицам Киёсу. Впрочем, он всегда любил гулять по городу.
В день, когда Токитиро объявили о новом назначении, ему предоставили пятидневный отпуск… Ему нужно было устроиться в новом доме, обзавестись всем необходимым, нанять управляющего и слугу. Правда, дом, отведенный ему, располагался на задней улочке. На воротах его не было таблички с именем хозяина, глинобитная стена оказалась невысокой и непрочной, как обыкновенная изгородь. Дом состоял из пяти комнат. В любом случае это был его дом, и он впервые в жизни чувствовал себя хозяином. Он рассмотрел дом со всех сторон. По соседству жили только конюшие. Токитиро направился засвидетельствовать почтение главному конюшему. Хозяина не оказалось дома, и Токитиро поговорил с его женой.
— А вы не женаты? — поинтересовалась она.
Токитиро кивнул в ответ.
— Это доставит вам некоторые неудобства. У меня есть слуги и лишняя мебель. Пожалуйста, берите все, что вам необходимо.
— Вы очень добры, — сказал Токитиро.
Жена главного конюшего проводила его до ворот и кликнула двух своих слуг:
— Это господин Киносита Токитиро, новый конюший. Он скоро поселится в доме под павлонией. Помогите ему привести там все в порядок.
В сопровождении слуг Токитиро осмотрел свое жилище. Внутри дом оказался просторнее, чем ему показалось снаружи.
— Замечательный дом, — пробормотал Токитиро.
Токитиро узнал, что последним обитателем дома был некто Комори Сикибу. Дом долгое время простоял в запустении, но Токитиро он казался дворцом.
— Павлония на заднем дворе — вещий знак, ведь с древнейших времен на гербе рода Киносита изображено именно это дерево, — сказал Хиёси слуге.
Он сомневался в истинности своих слов, но прозвучали они внушительно. Он вроде бы видел похожий герб на старых доспехах или на ножнах отцовского меча.
Радость переполняла сердце Токитиро, и ему хотелось поделиться ею со всем миром, но его ждали великие свершения, поэтому он воспитывал в себе выдержку. Токитиро уже корил себя за то, что проговорился о павлонии, но не из каких-то опасений, а потому, что не придавал значения гербам. Он не хотел прослыть хвастуном. В душе он признавался себе, что любит прихвастнуть. В конце концов, завистливые и недоброжелательные люди, превратно толкующие каждое его слово, не будут его союзниками и помощниками на пути к блистательному будущему.
Позже люди видели, как Токитиро покупал мебель. В лавке ношеной одежды он присмотрел себе накидку с вышитой на спине белой павлонией. Такие накидки носили поверх доспехов. Она оказалась недорогой. Токитиро сразу же облачился в обновку. Синяя накидка из тонкого хлопка трепетала на ветру. Ворот украшала золотая парча. Токитиро гадал, кем был прежний владелец накидки, повелевший вышить белую павлонию.
«Вот бы показаться матушке», — радостно думал Токитиро.
Здесь, в богатой части города, его охватили горькие воспоминания. Он мысленно вернулся в гончарную лавку в Синкаве. Он вспомнил, какое жалкое зрелище являл собой. Босой мальчонка, толкающий тяжелую тележку с гончарной утварью. Загадочные и высокомерные обитатели города смотрели на него с презрением. Какими красивыми ему казались горожане. Он остановился у мануфактурной лавки, заваленной отменными товарами из Киото.
— Пожалуйста, доставьте все немедленно, — распорядился Токитиро, расплачиваясь за покупки.
Оказавшись на улице, он с грустью подметил, что стоит полдня походить по лавкам, и кошелек пустеет.
«Горячие пышки» — было выведено перламутровыми иероглифами на изящной вывеске у перекрестка. Пышки славились далеко за пределами Киёсу.
— Добро пожаловать! — поклонилась служанка в красном переднике. — Здесь хотите полакомиться или домой возьмете?
Токитиро уселся на высокий стул и важно произнес:
— Сначала я съем одну пышку здесь, а потом попрошу отправить корзину побольше ко мне домой, в Накамуру. Спроси у возчика, когда он собирается в ту сторону. Я заплачу за его усердие.
Человек, стоявший спиной к Токитиро, пек пышки с завидным старанием. Это был владелец лавочки.
— Огромное вам спасибо, господин, за вашу щедрость.
— Я рад, что у вас неплохо идут дела. Я попросил доставить пышки в мой дом.
— Непременно, господин.
— Спешки нет, но я надеюсь, вы выполните мою просьбу. Вложите в корзину вот это письмо. — Он протянул лавочнику письмо, на котором значилось: «Матушке от Токитиро».
Лавочник, взяв письмо, спросил, действительно ли дело не очень срочное.
— Как вам удобно будет. Твои пышки всегда придутся матушке по вкусу. — С этими словами Токитиро откусил от пышки.
Ее вкус пробудил в нем грустные воспоминания. Мать очень любила эти пышки. Он вспомнил дни нищего детства, когда, проходя мимо лавочки, мечтал купить пышки для нее и хотя бы одну для себя. Увы, в те дни ему оставалось лишь безропотно толкать перед собой тяжелую тележку.
Самурай, сидевший в лавочке, поглядывал на Токитиро.
— Вы не господин Киносита? — спросил он, доев пышки.
Самурай был с молодой девушкой.
Токитиро низко поклонился. Это был лучник Асано Матаэмон. Он по-доброму относился к Токитиро еще с тех пор, когда тот был простым слугой. Юноша выказывал лучнику особое уважение. Лавочка находилась далеко от крепости. Матаэмон пребывал в хорошем настроении.
— Ты здесь один?
— Да.
— Садись с нами. Я с дочерью.
— Так это ваша дочь!
Токитиро взглянул туда, где девушка лет семнадцати нарочито повернулась к нему спиной. Он видел только белую шею. Вокруг шумели посетители. Девушка была хороша собой, и не только на взгляд Токитиро, в котором рано проснулся вкус к прекрасному. Красота девушки бросалась в глаза всем.
Токитиро по приглашению Матаэмона пересел к ним.
— Нэнэ, — представил Матаэмон дочь.
Красивое имя шло девушке. Взгляд ее был не возрасту проницательным, а черты лица безупречны.
— А это Киносита Токитиро, его на днях произвели в конюшие. Знакомьтесь!
— Я… — Нэнэ залилась краской. — Мы с господином Киноситой знакомы.
— Как это знакомы? Где и когда вы успели познакомиться?
— Господин Токитиро шлет мне письма и подарки.
— Неужели! А ты отвечаешь на его письма? — спросил потрясенный отец.
— Ни разу.
— Непростительно утаивать такие письма от отца.
— Я всегда говорила матушке, и она возвращала подарки, кроме тех, что приходили по праздникам, как положено.
Матаэмон перевел взгляд на Токитиро:
— Я всегда опасался чего-нибудь подобного. И все же недоглядел. Невероятно! Я слышал, что Обезьяна очень ловкий, но не ведал, что он подбирается к моей дочери.
Токитиро почесал в затылке. Он побагровел от стыда. Наконец Матаэмон засмеялся, и Токитиро с облегчением вздохнул, хотя щеки у него пылали. Он влюбился в Нэнэ, не ведая о ее чувствах.
