– Что делаешь, старая? Совершенствуешь почерк? – Трудно было понять, смеется Дзюро Тростниковая Циновка или спрашивает серьезно.

– А, это ты, – недовольным тоном откликнулась Осуги. Дзюро сел рядом.

– Переписываешь сутры?

Осуги промолчала.

– За всю жизнь не надоело писать? Или хочешь преподавать каллиграфию на том свете?

– Не мешай! Переписывание священных текстов – один из способов достижения самоотрешенности, для этого требуется уединение. Шел бы отсюда.

– Уйти, не сказав, почему я так торопился домой?

– Могу и без твоего рассказа обойтись.

– Когда закончишь писанину?

– Я должна запечатлеть в каждом иероглифе просветление Будды. На одну сутру уходит три дня.

– Ну и терпение!

– Три дня – ничто. За лето сделаю десятки копий. Я дала обет написать тысячу, пока живу. Оставлю их людям, которые не проявляют должной любви к родителям.

– Тысячу копий? Вот это да!

– Таков обет.

– Не могу похвастаться почтительным отношением к родителям. Мы все здесь непутевые. Единственный, кто выполняет сыновний долг, – наш хозяин.

– Наш мир – юдоль печали.

– Ха-ха! Если ты так печешься о непочтительных детях, то твой сын, должно быть, разгильдяй.

– Да, я не скрываю, что сын причинил мне много горя. Поэтому я дала обет. Вот Сутра о Великой Родительской Любви. Все, кто дурно относится к родителям, должны читать ее.

– Ты и вправду хочешь раздавать людям эту премудрость?

– Посеяв всего одно семя просветления, обратишь в веру сто человек. Если ростки просветления прорастут в ста душах, спасутся души десяти миллионов.

Отложив кисть, Осуги вручила Дзюро законченную копию со словами:

– Это тебе. Выбери время и прочти внимательно.

Глядя на благочестивое лицо Осуги, Дзюро едва не лопнул от смеха. Сдержавшись, он церемонно поднес лист ко лбу, хотя ему хотелось сунуть бумажку за пазуху, а потом выбросить.

– Тебе неинтересно узнать, что произошло со мной сегодня? Твои молитвы Будде, верно, достигли цели. Я кое-кого видел.

– Кого же?

– Миямото Мусаси. Сегодня на переправе.

– Видел Мусаси? Почему же ты все это время молчал?

Осуги резко отодвинула столик.

– Ты не ошибся! Где он сейчас?

– Спокойно, бабуля! Славный Дзюро не бросает дел на полдороге. Я выследил Мусаси до постоялого двора, где он остановился. В квартале Бакуротё.

– Это ведь совсем близко?

– Я бы не сказал.

– Тебе далеко, а мне близко. Я гоняюсь за ним по всей стране.

Осуги подошла к стенному шкафу и достала фамильный короткий меч.

– Пошли! – коротко бросила она.

– Сейчас?

– Конечно!

– Я удивляюсь такому нетерпению. К чему спешка?

– Я всегда готова к встрече с Мусаси. Если меня убьют, отправьте мое тело семье в Мимасаку.

– Подожди, пока придет хозяин. Поспешим, так вместо похвалы я получу нахлобучку.

– Мусаси может скрыться.

– Не беспокойся, мой человек приглядывает за ним.

– Поручаешься, что Мусаси не исчезнет?

– Я расстарался для тебя, а вместо благодарности слышу одни требования. Ну ладно. Ручаюсь-головой. А пока, бабка, сиди спокойно и рисуй свои картинки.

– Где Ядзибэй?

– В Титибу с паломниками. Не знаю, когда он вернется.

– Я не могу ждать.

– Почему в таком случае не позвать Сасаки Кодзиро? На пару и порешите дело.

На другой день Дзюро сообщил Осуги, что Мусаси перебрался в дом полировщика мечей.

– Вот видишь? – торжествующе воскликнула Осуги. – Ему не сидится на месте. Не успеешь глазом моргнуть, как его и след простыл.

За утро Осуги не вывела ни одного иероглифа молитвы.

– У Мусаси нет крыльев, – заверил Дзюро. – Успокойся. Короку сегодня расскажет обо всем Кодзиро.

– Как сегодня? Почему вчера никто не пошел к нему? Где он живет? Сама поговорю с ним.

Старуха начала собираться, но Дзюро неожиданно исчез, и ей пришлось спрашивать дорогу у других шалопаев, слонявшихся по дому Осуги совсем не знала Эдо, поскольку за два года жизни в нем почти не выходила за ворота дома.

– Кодзиро живет у Ивамы Какубэя.

– Какубэй – вассал Хосокавы, но его собственный дом находится на дороге Таканава.

– На полпути к горе Исараго. Каждый подскажет.

– У Исараго есть второе название – Цукиномисаки.

– Дом приметный, ворота выкрашены в красный цвет. В округ таких больше нет.

– Ясно! – нетерпеливо прервала советчиков Осуги. Она обиделась что ее принимают за выжившую из ума старуху. – Найду сама, – про должала она. – Поосторожнее с огнем, пока меня нет. Не спалите дом в отсутствие хозяина.

Осуги надела соломенные сандалии, проверила пристегнутый к об короткий меч, взяла посох и вышла.

Не успела старуха уйти, как появился Дзюро.

– О чем она с вами толковала?

– Спрашивала, как пройти к дому Какубэя.

– Вот упрямица! – сокрушался Дзюро. – Эй, Короку!

Тот неохотно отложил в сторону игральные кости и подошел Дзюро.

– Вчера ты не пошел к Кодзиро, а сегодня смотри как дело повернулось. Старуха сама отправилась к нему.

– Ну и что?

– Хозяин тебе покажет «ну и что».

– Верно. Старуха ему донесет.

– Теперь за нее беспокойся. Старуха, как сухая цикада, угодит под лошадь и рассыплется. Поди за ней и последи, как бы чего не случилось.

Короку убежал, а Дзюро, проклиная нелепость положения, пошел в комнату мужчин. Это было просторное помещение с разбросанным повсюду оружием. На гвоздях по стенам висели кимоно, полотенца, нижнее белье, шапки и прочие вещи подручных хозяина дома. Зеркало в лакированной раме и женское кимоно пестрой расцветки на красной подкладке выглядели здесь нелепо. Их принесли по совету Кодзиро, который таинственно сообщил Ядзибэю, что мужчины, живущие в боевой компании без вещей, которые напоминали бы им о женщинах, становятся строптивыми и затевают драки между собой, растрачивая силы по пустякам.

– Жульничаешь, шулер!

– Это кто шулер! Ну-ка повтори!

В углу сидели картежники. Дзюро бросил на них презрительный взгляд – мелочь, напрасные люди. Дзюро хотел подремать, хотя под крики игроков вряд ли отдохнешь. Он удобно устроился на циновке, поджал ноги и закрыл глаза, но не прошло и минуты, как рядом улегся проигравшийся картежник и начал жаловаться на судьбу. Вскоре к нему присоединились и другие игроки.

– Что это? – спросил один из них, поднимая выпавший из-за пазухи Дзюро листок. – Ведь это сутра! Зачем она понадобилась нашему главному головорезу?

Дзюро приоткрыл глаз.

– Старуха переписывает. Вздумала тысячу копий написать.

– Дай-ка мне! – схватил листок один из завсегдатаев дома. – Почерк четкий и красивый. Читать легко.

– А ты можешь читать?

– Конечно. Пустяковое дело.

– Давай послушаем. Почитай, да нараспев.

– Ты что, шутишь? Это тебе не модная песенка.

– Какая разница! Раньше сутры пели. Буддийские молебны так и проходили. Знаешь мотив гимна?

– Кто же читает сутры под гимн?

– Валяй на любой.

– Почитай лучше ты, Дзюро. Дзюро не вставая начал нараспев:

Сутра Великой Родительской Любви

– Ничего себе! – раздался голос. – Написано про монахинь? Уж не про тех ли девочек из Ёсивары, которых мы кличем «монахинями»? Говорят, среди некоторых «монахинь» пошла мода на сероватые белила. Они берут меньше, чем в веселом квартале…

– Помолчи!

– Будда поучает, что надо любить маму и папу. Слышали тысячу раз!

– Тише!

– Читай! Мы больше не будем тебе мешать.

Заметив, что компания подозрительно затихла, Дзюро спросил:

– Слушаете?

– Слушаем… Читай дальше.

– Почему не читаешь?

– Подождите минутку!

– Смотрите-ка! Плачет, как младенец!

Чтение затеяли для того, чтобы убить время, в шутку, но проникновенные слова сутры заворожили всех. Дзюро и еще несколько человек сидели с погрустневшими лицами, глядя куда-то вдаль.

– Эй, кто там хлюпает?

– Не могу сдержаться, я кое-что вспомнил.

– Сиди тихо, а то и я начну плакать.

В этой компании отчаянных людей запрещались разговоры о любви к родителям. Их восприняли бы как проявление слабости, женской слезливости. Старое сердце Осуги возликовало бы при виде лиц обычно грубых подопечных. Простые, трогательные слова сутры проняли даже громил.

– Все прочитал?

Дзюро вдруг разрыдался и швырнул листок.

– Больше не могу… Пусть кто-то другой…

Никто не вызвался дочитать сутру. Заплаканные мужчины лежали, сидели, понурив головы, как потерявшиеся дети.

Необычную сцену увидел вошедший в комнату Сасаки Кодзиро.