В ПОДЗЕМКЕ
Это случилось в последнем високосном году, может быть, самом худшем из всех в его жизни. Да и для многих людей тоже. Куда уж хуже, если в скором будущем вам пророчат конец света. Лето выпало чрезвычайно жарким и засушливым. Средства массовой информации обещали неурожай, голод, инфляцию. А темной августовской ночью, вместо долгожданного дождя, с неба посыпались камни. Такого обильного звездопада Туркин ещё не видел и подумал, наблюдая с балкона красивые огненные трассы, прочертившие небо: может, в самом деле, приближается конец света?
Вот уже неделю он пребывал один. В этот злополучный год у Ариадны, некогда любимой женщины, по его наблюдениям, появился некто ему на подмену. Однажды он взял телефон и услышал приятный мужской голос, что называется бархатный, и почему-то подумал, что этот человек непременно выбрит и пахнет одеколоном.
— Тебя, — кратко сказал и ушел на балкон.
— А почему ты не спрашиваешь, кто мне звонил? — насела она, наговорившись.
— Мне это не интересно.
— Если тебе всё, что касается меня, не интересно, то почему мы живем вместе? — тотчас взбунтовалась Ариадна.
— А действительно — почему? — он пожал плечами.
— Я уйду!
— Дело твоё.
Раньше его отвлекала работа. Ежедневные, кроме воскресенья, походы в офис. Но теперь и на работу ходить не надо. «У вас завышенное мнение о себе», — распорядившись о выдачи выходного пособия, сказал Пилонов, вице-президент компании. Какое там завышенное! Туркин про себя думал, что заниженное.
И вот в этот, не совсем радостный период жизни, он занемог. Похоже, для него индивидуальный конец света настал раньше, чем для других. Что случилось, сам не знал. Возможно, бешеная собака укусила. Она стояла на его пути, когда он возвращался домой. Мелкая доходяга с перебитой передней лапой, которую она поджимала к грудке. Он подумал, она соскочит с дорожки. Но псина вдруг озлобилась и куснула его за ногу. «Да нет, она не бешеная», — так в итоге он решил, чтобы не принимать никаких мер. Лень топать в поликлинику.
Однако через неделю почувствовал слабость. Поднялась температура, появились боли за грудиной. За сим последовали тяжелые мысли и отвратное настроение. Ночью метался в тревожном сне, а в предрассветный час не смог встать. Слабым голосом позвал Ариадну. Естественно, никто не отозвался. Вспомнил, что она покинула его, и чертыхнулся. Но и нечистая сила не соизволила явиться. «Кажется, пришел последний мой час», — подумал Туркин, с трудом дотянулся до телефона и набрал ноль три.
Время тянулось мучительно медленно. Он терял сознание и вновь приходил в себя. Наконец, под окнами завыла сирена, вошли двое мужчин в белых халатах и одна женщина с крестом на шапочке. Он подумал: «Странно. Дверь была на замке. Или я в беспамятстве открыл?» Проверили давление, посветили в глаза фонариком. Плохо дело, сказала женщина, зрачки на свет не реагируют.
— Может, он уже при жизни был слепым — предположил один из медработников. Составляя диагноз, они говорили о Туркине, как об отсутствующем.
— Да нет, зрячий я! — ворвался он в их разговор.
— Надо госпитализировать, — решили они и стали раскладывать носилки.
— Я сам пойду!
Женщина, видимо, она была старшая, пожала плечиками: «Как желаете». Мужчины, всё же поддерживая под руки, вывели на улицу и посадили в белый параллелепипед. Еще не закончилась ночь, горели фонари, но на улицах почему-то было полно транспорта, застрявшего в пробках. Женщина коснулась Туркина и сказала: «Мы его теряем».
— Так сделайте что-нибудь! — из последних сил вскричал он. То есть подумал, что закричал, а на самом деле едва слышно прошептал.
— Есть только один выход, — посовещавшись, предложили сопровождающие. — Езжайте сами, подземкой. В этом ваше спасение.
— Подземкой? — удивился Туркин. — Так ее же в нашем городе нет.
— Уже построили.
— А куда ехать-то?
— До конечной станции.
— Почему так далеко? Дайте мне направление в ближайшую клинику! — возмутился он.
— Не капризничайте, — строго сказала женщина. — Этой ночью только там принимают.
Остановились в незнакомом месте. И в самом деле: вход в подземку. Он спустился по эскалатору, сел в вагон. Двери бесшумно закрылись, поезд плавно тронулся с места. Голова от слабости кружилась, сознание мерцало, и Туркин опустился на сиденье. Отдохнув, заметил, что вагон необычный. Мрачный, окрашенный внутри ядовито желтой краской — гроб, а не вагон.
За окнами мелькали цветные панели с рекламой. Непонятно, для чего ее разместили на стенах туннеля, ибо при такой скорости читать не представлялось возможным. Странным показалось и то, что поезд нигде не останавливался. «Ну да все равно, мне до конечной, — подумал Туркин и тут же озадачился: — Неужели все другие пассажиры тоже следуют до конечной?»
Из служебного отсека, на котором светилась надпись «Посторонним вход воспрещен», вышел грузный мужчина в фуражке с лакированным козырьком, висевшей на оттопыренных ушах. Он осмотрел вагон, заметил группу шумных молодых людей и направился в их сторону. Они громко смеялись, сыпали нецензурной бранью и пили вино из горлышка. Туркин присмотрелся к их лицам, они показались знакомыми. Ба! Это ж ансамбль «Задорные робята». Но ведь еще вечером, в сводке происшествий, передавали, что они разбились. «Как же так, почему живые? — с тревогой подумал он. — Может, наперед передали? Знали, что разобьются?»
Теперь, разглядывая их близко, он увидел, что на самом деле они вовсе не молодые ребята, а созревшие и даже перезревшие мужики — обрюзгшие, осоловевшие. Служащий, между прочим, сразу определил, кто они есть. Он укоризненно покачал головой и стал выговаривать:
— Ну, что вы за народ! Вам уже многим за полтинник. Большую часть жизни прожили! А резвитесь, как неразумные дети. Что у вас в багаже? Что сможете предъявить контрольно-ревизионной комиссии?
— Уймись, батя, — откликнулся один, с длинными до плеч, неестественного цвета сиреневыми волосами. — На, лучше хлебни.
Он протянул бутылку, но служащий отказался и направился в другую часть вагона. Когда проходил мимо, Туркин его окликнул.
— А мы куда едем? — осмелился спросить. — И вообще, я туда попал?
— Туда, вам повезло, — подтвердил служащий. — Вы попали в специализированный вагон.
— А вы кто? Сопровождающий?
— Да, с вами мотаюсь. У меня и фамилия подходящая: Челноков.
— И долго нам еще ехать?
— Не так, чтобы очень, — ответил Челноков.
Но Туркину показалось, что едут очень долго и всё куда-то вниз. Притом один край вагона был всегда несколько выше другого, как при движении по серпантину. «Круги вьем? — предположил он. — В какой уже круг спустились?» Тревога усилилась. Двое мужчин с бледными, серыми лицами, которые сидели напротив, тоже стали проявлять признаки беспокойства.
— Куда ж мы все-таки едем? Как называется конечная остановка?
— Пречистенка, — ответил Челноков.
Сморились «Задорные робята», присели на сиденья и теперь спали, склонив головы на плечи друг друга. Только один почему-то стоял на полу, преклоненный, и, положив голову на колени одного из своих товарищей безутешно рыдал, и плечи его подрагивали.
Поезд начал тормозить — довольно резко, так что Туркин навалился на бледного, немощного старикана слева и тот болезненно поморщился. Металлический голос из динамика объявил: «Станция Преконечная». Ага, а следующая, очевидно, эта самая Пречистенка. Название было знакомое, вызывало неприятные ассоциации. Туркину совсем не хотелось в Пречистенку, и он решил сойти на Предконечной. По-прежнему чувствовал себя неважно, но всё же хотелось вернуться в прежнюю жизнь. Поэтому, едва электричка остановилась, он двинул к ближайшим дверям. Вместе с ним многие другие пассажиры. А некоторые как сидели, так и остались сидеть. Не хватило сил подняться.
Однако выйти никому не удалось. В проёме открывшихся дверей возникли два контролера. Туркин смутно догадался, что они из той самой ревизионной комиссии, о которой толковал господин сопровождающий. Один из них, смуглый, с темными изогнутыми бровями, сильно смахивал на телеведущего Соловьева; а второй, светлый, с прямым носом, — на его коллегу Гордона. Только были они пошире в плечах и заняли весь проем.
Пассажиры, пожелавшие выйти, взволновались, и Туркин не меньше остальных.
— Спокойно, граждане, — заговорил Гордон. — Давайте без суеты. Подходите по одному. Мы каждого опросим и предоставим возможность выйти, если вы вразумительно ответите на вопрос, для чего вам надо вернуться.
— Произвол! Издевательство! Насилие над личностью! — раздался возмущенный голос.
— Предъявите документы! — потребовал другой, не менее возмущенный.
Ревизоры-контролеры невозмутимо, синхронными движениями достали из внутренних карманов красные книжицы. Подошел Челноков, поздоровался с ними, как со своими, а пассажиров попросил занять очередь.
— Может, еще на ладони номер записать? — нашлись строптивые.
Туркин, хотя ему тоже проверка не понравилась, понял, что роптать бесполезно, и встал в очередь. За ним оказался сухонький, беспокойный мужчина преклонного возраста с хозяйственной сумкой в руке.
— Ой, боюсь, меня не выпустят, — с беспокойством поделился он. — Уж очень у меня причина смехотворная: собачку надо покормить.
Туркин внимательней посмотрел на него и опознал: недавно поселился в соседнем подъезде. Про него рассказывали, что он долго работал на Севере и потерял здоровье. А еще больше здоровья и нервов потерял, выбивая надбавку к пенсии. К нему уже несколько раз заходил участковый врач и, выходя из подъезда, сам принимал лекарство, кладя под язык таблетку валидола.
— А какая у вас собачка? — спросил Туркин, припоминая своё.
— Черненькая такая, с отдавленной лапой. Я её на улице подобрал.
«Наверно, та самая, что меня цапнула».
— Вы остерегайтесь её, — счел нужным предупредить. — Она может укусить.
— Да что вы! Она такая ласковая.
Туркин пожал плечами и не стал спорить. Его все больше занимал вопрос: «А какая у меня причина? Что скажу этим гренадерам?» Меж тем к дверям подступил нетерпеливый юноша в яркой куртке и в джинсах с декоративными заплатками.
— У меня сегодня экзамен! — объявил он.
— Веская причина, — кивнул Соловьев. — Уточните только, по какому предмету.
— По векторному анализу.
— Вы подготовились?
— Да.
— Ну, хорошо, — контролеры переглянулись, и Гордон строго спросил: — В таком случае вам труда не составит ответить на простой вопрос.
— Какой еще вопрос?
— В чем заключается достаточный и необходимый признак евклидовости пространства?
Студент не смог ответить.
— Вы нам солгали! — заключил Гордон. — Вы не готовы к экзамену.
Парень возвысил голос, уверяя, что он вполне готов, и в качестве доказательства вытащил из внутреннего кармана куртки конверт.
— Вот ответ, — он оглянулся назад. — Да вон и мой препод по векторной алгебре. Вениамин Петрович, подтвердите, что я вполне готов.
Интеллигентный мужчина в очках, стоявший в середине очереди, кажется, забыл, где находится, и с интересом спросил:
— А сколько там у вас?
— Пятьсот евро.
Тут только он ощутил внимание ревизоров, покраснел и с возмущением выкрикнул:
— Как вы смеете, молодой человек, предлагать мне взятку!
— Да ладно, — огрызнулся студент. — Может, не будете картину гнать, Вениамин Петрович, ведь брали уже.
— Гнусная инсинуация!
— Эй, послушайте, — насмешливо бросил Соловьев. — Вы нам не мешайте, отойдите в сторонку и разберитесь меж собой.
Следом к контролерам из ревизионной комиссии подступили две девицы в красных шапочках.
— Мы Наташи, — сообщили, завлекательно улыбнувшись.
— Обе, что ли? — уточнил Гордон.
— Да, обе. Спешили бабушку накормить пирожками, а попали сюда, — начала объяснять первая, поправляя выбившиеся из-под шапочки темные волосы.
— Даже вооружились газовыми пистолетиками, — продолжила вторая, поправляя светлые волосы. — На тот случай, если б в лесу на нас Серый Волк напал.
— А где ваши пирожки?
— Так мы напечем! — хором ответили Наташи.
«Неужели эдакая туфта у них пролезет?» — удивленно подумал Туркин, прислушиваясь к разговору и набираясь опыта. Однако контролеры двумя-тремя вопросами разоблачили девиц. Те понятия о кулинарии не имели.
— И в каком, интересно, лесу ваша бабушка проживает? — добил их Соловьев. — В Булонском, что ли?
Наташи взмолились:
— Выпустите! Мы отблагодарим! Заходите к нам в массажный салон: «У Клеопатры». По высшему разряду обслужим.
— Спидом больны? — продолжали допрашивать контролёры.
— Что вы! Мы регулярно проверяемся.
Соловьев пощелкал костяшками пальцев и, раздумывая, повернулся к коллеге.
— Если их выпустить, то рано или поздно заразятся, — аналитически заметил он. — И заразят многих других. А мы этого допустить не можем. В последнее время у нас и так перегруженный пассажирский поток.
— Слышали, барышни? Отойдите. Вам до конечной, — заключил Гордон.
«Да, — напрягаясь, подумал Туркин. — Соврать не удастся. У них, небось, по два высших образования и курсы кулинарии впридачу». Его очередь приближалась. К контролерам подошел мужчина в приличном костюме, с одутловатым лицом, самоуверенный, с кожаной папкой и потребовал, чтобы пропустили.
— Я спешу на совещание совета директоров.
— И где вы трудитесь?
Мужчина назвал закрытое акционерное общество.
— Минуточку, — Соловьев вытащил мобильник и позвонил. — Увы, — вежливо сообщил, выслушав невидимого ответчика. — В вашем офисе сейчас орудует ОМОН. Ну, сами знаете, маски шоу с короткоствольными автоматами. Совет директоров, естественно, переносится. И, очевидно, в места очень отдаленные.
— А-а, — с болью простонал мужчина, посерел лицом и опустился на ближайшее сиденье.
Потом еще одна девица подступила — молоденькая, улыбчивая, с завитушками золотистых волос вокруг кукольного личика.
— А вы, мадмуазель, я вижу, тоже легкого поведения, — с обаятельной улыбкой определил Соловьев.
— Да, — ответила она. — Но я бескорыстная лебядь. Всем мужчинкам доставляю большое удовольствие, и мне это дается без всяких усилий. Почему ж не сделать им приятное?
Соловьев с удивлением поднял левую бровь и повернулся к Гордону. Они посовещались на незнакомом Туркину языке, кажется, на эсперанто.
— Хорошо, выходите, — вынес вердикт Гордон. — Только в ближайшее же время определитесь, кому из знакомых мужчин вы нравитесь больше всего. И остановите свой выбор на нем. Во второй раз мы вас не выпустим.
Следом к пропускному пункту подступила бабушка с сухими, бесцветными губами и потухшими бесцветными глазами. Тем не менее, заговорила бойко.
— Вы уж пропустите меня, милые. Я седни в церковь собралась идти, да чо-то плохо себя почувствовала. А сичас вроде полегчало, как будто ангел-хранитель возле меня крылами помахал.
— Ага, послужил вам в качестве вентилятора, — с любезной ухмылкой откликнулся Соловьев. — Вы, бабуся, нам без метафор скажите: в бога-то, на самом деле, веруете?
— Вообще-то, сынки, сама не знаю. По молодости лет я в комсомоле состояла. Мне и в бога хочется веровать, но и прежние комсомольские песни нравятся: «Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка». А особенно вот эта: «Буду вечно в комсомоле, буду вечно молодой!»
— А вы знаете, что в церкви самодеятельные песнопения запрещены? — строго спросил Гордон. — Одни такие же комсомолки спели и сплясали в храме Христа Спасителя. Теперь будут в лагерной самодеятельности участвовать.
— Не, я в церкви молчу, батюшку слушаю. Он так интересно рассказывает. Ага, про Христа Спасителя. Как он камни в хлеба превращал, а воду в вино, — старушка пошарилась в карманах кацавейки, вытащила узелок. — Так я по его примеру, но по своим возможностям.
Трясущимися пальцами стала развязывать узел на свернутом платочке.
— Что у вас тут?
— Монетки, — она, наконец, развязала. — Нищим на паперти хочу раздать. Чо ли, зря наменяла?
И контролеры раздвинулись, пропуская её.
Одна девушка, худая, бледная, с синими кругами под глазами, терпеливо дождалась очереди и сказала, что в мыслях она уже примирилась с невозможностью возвратиться, но ей маму и папу жалко. Она не хочет, чтобы мама плакала, а папа нервно курил, узнав, что она едет до Пречистенки. Её тоже выпустили. Мужчина во цвете лет, хмельной и нагловатый, с франтоватой бабочкой на шее по-свойски подмигнул ревизорам.
— Ну, мужики, вы-то меня поймете. Про Дон Жуана, небось, слышали?.. Так вот, я русский его вариант. Разрешите представиться: дон Иван. Дозвольте мне выполнить жизненное обязательство перед самим собой.
— Какое обязательство?
— Познать тысячу и одну женщину. Тысячу-то я уже познал, а одну не успел. А знаете, не хочется уходить со сцены жизни неудовлетворенным.
Дон Иван, видимо, полагал, что сможет развеселить озабоченных своей миссией контролеров. Но те даже не улыбнулись. Они опять переговорили на эсперанто и подозвали сопровождающего.
— Господин Челноков, предоставьте дону Ивану ваш кабинет. Пока доедет до Пречистенки, он свой план выполнит и перевыполнит. Пусть обратится к Наташам, они не откажут ему.
Разрешили, таким образом, вопрос и с доном Иваном. А нетерпеливый студент не смог договориться с доцентом. Туркин подслушал их разговор.
— Что вы как на базаре? — болезненно сморщившись и растирая ладонью сердце, выговаривал препод. — Я даже не знаю теперь, как быть! Из вернувшихся обязательно найдется доносчик. Вы понимаете, что поставили меня перед ужасным выбором? Что мне теперь прикажете делать? Ехать до конца или выйти с перспективой сесть в тюрьму?
Ничего от него не добившись, молодой человек опять протолкался к дверям.
— Дяденьки! Хорошие! Выпустите меня. Да черт с ними, с экзаменами! Согласен и неученым жить. Вот возьмите, — он протянул им конверт.
— Нам еврики не нужны, — неподкупно сказал Гордон.
— Как не нужны? — с отчаянием выкрикнул студент. — Деньги всем нужны!
— Мы фантомы. Они нам ни к чему.
Туркин и это слышал. Ему даже стало жаль расстроенного парня, с которого спесь слетела, и слезы покатились из глаз. «Что ж они так с ним?» — Он тоже отлынивал, когда учился, а на экзаменах по-всякому, как мог, ублажал преподавателей. Правда, денег тогда не водилось. А сейчас в бумажнике — есть, и, по правде сказать, мелькнула мысль предложить контролерам. Даже придумал, в какой форме: «Уважаемые, я готов уплатить штраф за безбилетный проезд». Но зачем им рубли, если они даже от евро отказались?.. Дыхание опять стеснилось. Что же сказать? Какую вескую причину выложить, чтобы выпустили?.. Соврать — не получится. По всему видать, опытные товарищи, прошедшие большую практику. Раньше, в древней Спарте, немощных и ненужных сбрасывали со скалы. Теперь другие методы отбора? Так быть ему или не быть?.. Надо поднапрячься, каким образом решить этот вопрос. Туркин, желая выгадать время, пропустил вперед соседа. Тот встрепенулся и расшаркался перед контролерами.
— Уважаемые, мне собачку надо покормить.
— Собачку? — живо заинтересовавшись, спросил Гордон. — Какая у вас собачка? Сенбернар? Лабрадор? Колли?
— Наверно, беспородная. Я ее подобрал на улице. Ей машина переднюю лапу отдавила.
— И чем же вы её кормите?
— А что сам ем, то и ей даю. Вот видите, — бывший северянин открыл сумку. — Тут у меня хлеб, лапша быстрого приготовления, молоко «Отборное», баночка икры… Ой, икру она есть не будет.
— Значит, для себя взяли, полакомиться хотите? — Соловьев заглянул в сумку. — А что за икорка-то? О, кабачковая!
Как ни странно, контролеры на сей раз удовлетворились ответами, одновременно раздвинулись, освобождая выход, а Гордон даже выдал напутствие:
— Только будьте осторожней. Когда подыметесь наверх, на красный свет не лезьте. А то вам четырехколесные чудовища тоже лапы отдавят.
«Надо же, — позавидовал Туркин. — Такую пустячную причину выдвинул, а выпустили!» Он прикинул, что собачку вполне мог покормить сам, причем, посытнее, чем этот пенсионер, так и не выбивший себе северных надбавок. Еще одного мужичка пропустил вперед, ничего не придумав. Этот был в ветровке с поднятым капюшоном. За спиной — школьный рюкзачок.
— Я привык к порядку, — разъяснил мужичок. — У меня на даче в Дубровке всё вылизано, ни одной лишней травинки. А тут позавчера обильный звездопад случился. И почему-то изрядная часть небесных булыжников высыпалась именно на мой огород. Я, как увидел, мне плохо с сердцем стало. Хочу вернуться и собрать камни.
— А что, разве некому?
— Кто ж их соберет, если не я? Супруга — женщина слабая, болезненная. Сын с невесткой на дачу вообще не заявляются, только за урожаем.
— Понятно, — Гордон повернулся за консультацией к коллеге. — Выпустим?
— Пожалуй, — кивнул Соловьев. — Пусть-таки соберет камешки.
Туркин нерешительно приблизился к выходу. Всех пропустил, последним остался. Правда, еще один товарищ впереди маячил, но, видимо, сил не хватило дождаться, и он присел на скамейку. Голову опустил в книжку, как будто там хотел вычитать ответ на вопрос: зачем возвращаться?..
— Ну, а вы что молчите? — проницательно спросил Соловьев. — Отыскиваете соломинку, которая вас спасет?
— Впереди меня еще вот он стоял, — Туркин всё надеялся, что в самую последнюю минуту придет озарение. — Эй, товарищ, ваша очередь!
Но мужчина не откликнулся, так и продолжал сидеть, уткнувшись в книгу. Контролеры опять позвали на помощь Челнокова. Сопровождающий подошел, приложил пальцы к сонной артерии книгочея и печально покачал головой.
— Может, еще не поздно искусственный массаж сделать? — предложил Гордон.
Челноков осторожно взял книгу из рук навсегда уснувшего, заглянул на открытую страницу.
— «Мифы народов мира». Открыто на страничке про реинкарнацию.
— Ладно, не тревожьте его, — ухмыльнулся Соловьев. — Может, он уже переселился, в кого хотел.
Пока они разбирались с внезапно почившим, Туркин лихорадочно перебирал варианты. Сказать им, что хочет помириться с Ариадной? Так ведь выяснят, что она живет с другим мужчиной и совсем не желает возвращаться. Или объявить, что горит желанием восстановиться на работу? Но вице-президент Пилонов вряд ли изменил свое мнение о нем. Найти и покормить собачку, которая его укусила? Так нашелся уже человек…
— Ну, что вы, гражданин, мнетесь?
— Думаю, — ответил Туркин. Ему стало скверно, как никогда. И контролеры сразу приметили.
— Э, погодите! — заторопился Гордон. — Не теряйте сознание. Вы же нам так и не ответили: для чего вам возвращаться?
В самом деле, для чего? Туркин не знал. Только, мучительно напрягшись, припомнил, что и до подземки об этом думал, когда еще был вполне здоров. Но каждый раз упирался в отвратительную бесконечность. Ну, пусть даже в десять раз больше он проживет. По сравнению с миллиардами лет, прошедших и будущих, это ничтожно мало. Он даже не песчинка в бескрайней пустыне Сахара, а атом песчинки в этой пустыне. Так стоит ли возвращаться?
— Я не знаю! — с отчаянием воскликнул он. — Я не определился!
— Пора уже, — Соловьев вприщур глянул, определяя возраст. — Вроде не мальчик.
— Я во всем сомневаюсь!
— Значит, еще существуете, — сделал безапелляционный вывод Гордон.
— Он и в наших полномочиях сомневается, — с привычной усмешкой заметил Соловьев.
Контролеры опять заговорили непонятно, и Туркину показалось, что они совещаются особенно долго. Наконец, Гордон шепнул Соловьеву, перейдя на обычный язык: «Ладно, дадим шанец». Выпустили, наказав живей определяться, а напоследок сообщили, что будут в семь вечера выступать в прямом эфире, и эта передача ему наверняка может пригодиться.
Туркин вышел на перрон. Гордон вытащил из чехла круглый зеленый знак и дал сигнал к отправлению. Но тут, прежде чем двери захлопнулись, студент все же успел выскользнуть из вагона. Петляя, как заяц, побежал по перрону.
Оставшиеся — те, кто еще стоял на ногах, — впаялись в окна, раззявили рты. По-видимому, они кричали. Но что — разобрать было невозможно. Пробудились «Задорные робята». Они тоже, всем коллективом, прильнули к стеклам. С некоторых слетели парики. Гладкие черепа блестели в мертво-белом свете фонарей. Туркин глянул на их страдальческие лица, и жалость кольнула сердце. Но надо было поспешать. Он пересек перрон и сел в электричку, готовую к отправлению к начальной станции.
Тут не давились, двери были открыты, все проходили свободно. Только два дюжих молодца в черной форме с красными нарукавными повязками задержали студента. Ему и на этот раз удалось вырваться! Он вбежал в одни двери, выбежал в другие — самые передние, и помчался вперед. Преследоватили — за ним, вот-вот настигнут. Студент спрыгнул на рельсы.
«Куда ж он? — с содроганием подумал Туркин. — Поезд пойдет, туннель узкий. Размажет по стенкам».
До начальной остановки доехали без проблем. Правда, Туркин, помня о студенте, оставался в напряжении. «Может, в какую-нибудь нишу, за рекламные щиты, спрятался?» — с надеждой подумал. Попытался восстановить в памяти вечерние сводки происшествий. Они, очевидно, носили прогностический характер. Да, передавали про какого-то парня! Его крепко избили на улице, и он попал в реанимацию. Но о трагическом случае в метро не сообщали. Ну, дай-то бог, молодой ведь совсем студент. Исправится и спасется. Или нет: спасется и исправится.
Люди вокруг ожили, повеселели, даже садиться никто не пожелал. Туркин тоже стоял, держась за поручни. Приехали! Он поднялся по крутому эскалатору на поверхность. Куда теперь? Домой? Отлежаться, успокоиться? Для чего он вернулся? Уже следующей ночью ситуация может повториться. И что сказать контролерам из ревизионной комиссии? Вторую попытку они могут не предоставить…
Впереди, чуть выше на эскалаторе, заметил мужчинку со школьным рюкзачком. «А, тот самый, который намеревался собирать камни на даче».
Наверху уже рассвело, но солнечный диск не показывался. Небо равномерно сумрачное, будто солнце вообще изъяли из ежедневного оборота. Туркин, поглощенный мыслями, зазевался на тротуаре, и только в самый последний момент увернулся от встречного гражданина, который пер прямо на него, совсем не замечая. Ситуация повторилась. Он своевременно, упреждая, стал уклоняться от встречных. Его не видят, не воспринимают? Значит, еще не совсем вернулся!
Дачник шагал впереди. Из-за того, что пришлось лавировать и уклоняться, отстал от него. Догнал на перекрестке перед светофором, который надолго зажегся тревожным красным цветом.
— Эй, послушайте!
Дачник повернулся. Ну вот, хоть один человек воспринял и услышал.
— А, это вы?.. — по-доброму улыбнулся. — Спасибо, что в очереди пропустили. А то я, пожалуй, не выдержал бы ожидания. Очень вам благодарен.
— Не за что, — ответил Туркин, и в этот момент у него созрело решение, что ему делать. — Знаете, я из неопределившихся, и у меня масса свободного времени. Возьмите с собой собирать камни.
— Да, пожалуйста!.. Только мне заплатить будет нечем. Деньги истратил на лекарства.
Но Туркин разъяснил, что деньги ему на данном этапе не нужны. Они пошли на остановку пригородного автобуса.
— Воздух у вас там свежий? — расспрашивал Туркин, радуясь, что его слышат, видят и понимают.
— Свежий, — заверил дачник. — Сейчас поздние цветы отцветают. Запах, м-м… От яблок тоже. Нанюхаетесь на всю оставшуюся жизнь.
«Потом соображу, что делать и как жить дальше, — ободрившись, думал Туркин, шагая нога в ногу со спутником. — Пока помогу. А там, глядишь, главный ответ на ум придет».
Они проходили мимо большого хозяйственного магазина, за стеклянной витриной которого расположились разные дачные аксессуары. Впереди выставили тачку. Туркин подсказал спутнику, что неплохо было бы такую приобрести.
— Как же, видел и приценивался, — кивнул дачник. — Может, со следующей пенсии возьму.
— У меня есть деньги, — Туркин нащупал бумажник. — Давайте купим.
Они вышли из магазина с новенькой одноколесной тачкой. А на автобус до Дубровки опоздали. Дачник несмело предложил пройтись пешком, всего пару верст. Туркин согласился, и они пошли по тропинке сбоку от шоссе. Выглянуло, наконец, солнце, пропала серость, уступив место прозрачной ясности дня. Всё складывалось хорошо, только дачник переоценил силы и начал останавливаться, отдыхая. Виновато пояснил, что у него еще в прошлом году одно лёгкое вырезали.
— А садитесь в тачку, я вас повезу!
— Да ну, вроде неудобно.
— Садитесь! — Туркин настоял и усадил спутника.
Тот умостился и расслабился, даже задремал. Туркин, с напряжением ступая и ощущая выпуклость Земли, повез его в Дубровку собирать камни, завалившие участок после недавнего звездопада.
ДАЁШЬ АЛЬДЕБАРАН!
Часть первая
В августе прошлого года на территории нашего дачного кооператива случилось невероятное событие. В огороде сторожа Елисея Чуракина приземлилась межпланетная летающая тарелка. Это произошло ночью, в котором часу Елисей Иванович не помнит. Он проснулся с сильной жаждой и первым делом направился к фляге. Припав к ковшику, боковым зрением заметил через окошко странное сияние. Но сначала утолил жажду, а потом уже вышел наружу.
Да, это была тарелка! Довольно внушительная, занявшая чуть ли не треть участка в шесть соток. Из неё вышли двое, естественно, инопланетяне, но вполне похожие на людей. По два глаза, по одному носу, металлические усики над головами, видимо, антенки. Но только космические гости покруглее нас с вами, один с зеленоватым, а второй с бурым отливом — чисто овощи в разной степени созревания. Сторож переговорил с ними. Что характерно, их речь проникала непосредственно в мозг. Елисей Иванович, человек общительный, тотчас предложил им зайти в избушку. Приглашение высказал обычным способом, рожая членораздельные звуки.
— Только вы наклоняйтесь, у меня притолока низкая, — предупредил он.
Позже, рассказывая эту историю, Елисей Иванович уверял, что бражка инопланетянам понравилась, и будто они сказали, что у них, в созвездии Альдебарана, такой не делают. Он тотчас изъявил готовность дать им рецепт и, между прочим, спросил:
— А имена-то у вас есть или только индэксы?
Гости переглянулись и представились. Их имена звучали длинно, необычно, примерно, как у ирландцев именуется вулкан, запыливший весь мир. Елисей Иванович не запомнил.
— Ну, и имена у вас, господа! Чёрт ногу сломит. Вот у меня простое: Елисей. Не путать с Енисеем. Это у нас река такая.
Космические пришельцы, выпив по ковшику, заторопились в дальнейший путь. Сторож уговаривал их погостить подольше. Но они сказали, что это не входит в их планы; они остановились вынужденно, для ремонта анизотропной тяги. И дальше инопланетяне, польщённые приёмом, пригласили Чуракина в гости, в звёздную систему Альдебаран. Он не замедлил с ответом:
— Мне сразу собираться?
Тут надо пояснить, почему Елисей Иванович так бесшабашно ответил. Он уже год, как вышел на пенсию. До этого работал в котельной, обогревал людей и, вдыхая угольную пыль, зарабатывал себе льготу по вредной профессии. Но так-то, не считая внезапно нападавшего кашля, был ещё вполне здоровым мужчиной. Просидев зиму в городских четырёх стенах с наступлением весны стал искать работу и клюнул на вакансию сторожа дачного кооператива. Дачи до сих пор не имел, а тут предоставили участок с вполне сносной избушкой.
Одновременно с Елисеем Ивановичем вышла на пенсию его жена Евдокия Дмитриевна. Она тоже работала на вредной работе — в банно-прачечном цехе термической обработки. Но в отличие от мужа садом-огородом не заинтересовалась. Она записалась в хор бабушек, хотя бабушкой ещё и не стала. Трое сынов, которых произвела на свет, не торопились подарить внуков.
Несмотря на сиюминутную готовность Елисея Ивановича посетить Альдебаран, космические гости ему вежливо отказали. Оказывается, тарелка у них рассчитана на троих (третий астронавт не покидал её), и лишнего принять не могли. Но альдебаранцы порадовались интересу землянина к их обители и его готовности нанести дружественный визит.
— Прилетайте на своём звездолёте, — предложили они.
— На каком это своём? — с недоумением спросил Елисей Иванович. — У меня даже лисапеда нет.
Увы, Чуракины, потрудившись по три десятка лет, не нажили палат каменных и счетов банковских. Всё, что зарабатывали, тратили на пропитание, коммунальные услуги и детей. Зато сыновья, выучившись на менеджеров, приобрели себе классные японские автомобили. Но родителей, в виду занятости и пробок на улицах, навещали редко.
Бурый альдебаранец, по-видимому, старший в команде, выслушал Елисея Ивановича и попросил недозрелого принести горсть дачной земли. Тот выполнил поручение, и капитан экспедиции сунул землицу в миниатюрный прибор.
— Все элементы таблицы Йёхобудлайкю в наличии, — определил он и, открыв табакерку, протянул сторожу зёрнышко под вид пшеничного. — Вот, посадите.
— А что вырастет?
— То, что вам требуется. Летающая тарелка.
— Ухаживать надо?
Инопланетяне растолковали, что зерно с программой развития от и до, само возьмёт из почвы всё, что требуется. Ну, если будет засуха, то следует поливать трёхпроцентным раствором перманганата калия и рыхлить землю, чтобы кислороду побольше поступало.
— Погодите, я запишу, — приостановил он их, надел очки на резиночке и простым карандашом записал то, что они надиктовали. — Бу сделано! А что вам привезти в подарок?
— У нас всё есть. Однако, если пожелаете, прихватите какую-нибудь уникальную вещь, дающую представление о вашей цивилизации.
Они улетели, и никаких следов не оставили, как будто их и не было. А может, и в самом деле не прилетали, потому что никто, кроме Елисея Ивановича, инопланетян не видел, а к его рассказу отнеслись крайне недоверчиво. В сторожку часто заходили люди вполне трезвые и достойные. Узнав о визите инопланетян и об интеллектуальном зерне, гости выспрашивали подробности. Елисей Иванович показывал клумбу, где посадил зерно, а посадку огородил колышками, чтобы случайно не затоптали. Разумеется, он не имел никакого опыта по выращиванию летающих тарелок, но старался. Запомнив совет инопланетян, уточнил у доктора наук Кварка, обитавшего на соседней даче:
— Ферарий Ильич, шо це такое перманганат калия?
Физика-теоретика незаслуженно отправили на пенсию из-за якобы прогрессирующего склероза. Однако он не пал духом и на своём дачном участке продолжал ставить эксперименты. Кварк построил наклонную башню, под вид Пизанской, и бросал с неё камни, проверяя с помощью высокоточного хронометра, не меняется ли при перепадах давления и температуры гравитационная постоянная.
Учёный напомнил сторожу, что он доктор физико-математических, а вовсе не химических наук. Впрочем, пообещал узнать. Его жена в прошлом как раз химичила; сейчас же, на пенсии, с увлечением вышивала крестиком. Она порекомендовала обратиться в аптеку. Елисей Иванович отправился в ближайшую. Аптекарша оглядела его с ног до головы с явным подозрением. Этот самый перманганат калия, в просторечии именуемый «марганцовкой», приспособились использовать наркоманы для производства дури и террористы для изготовления бомб. Будучи женщиной ответственной, она прямо спросила:
— Вы террорист или наркоман?
— Ни то, ни сё, — честно ответил Елисей Иванович.
— А зачем тогда вам перманганат?
— Поливать летательную тарелку.
— Без рецепта не отпускаем, — отказала аптекарша.
— Где я его возьму?
— Обратитесь к психиатру, он выпишет.
Елисей Иванович послушно обратился к частному психиатру Соловейчику, тоже владельцу дачного участка. Тот без расспросов выписал рецепт, только хитро улыбнулся, догадавшись, что сторожу марганцовка понадобилась для очистки самогона.
— К вам можно будет потом зайти? — спросил он, подразумевая, что хочет попробовать. Конечно, Рудольф Григорьевич, вполне современный и цивилизованный человек, живущий в достатке, предпочитал коньяк и виски, но… но на халяву ведь и уксус сладкий.
— Отчего ж нельзя, заходите, — приветливо кивнул Елисей Иванович.
Близилась осень, ничего не менялось, хотя Чуракин усердно поливал и рыхлил клумбу. Наступила зима, навалило много снега. Сторожа обязали непременно быть на месте. Потому как зимой наблюдалось нашествие бомжей, которые жгли костры, справляли малые и большие нужды прямо в пустовавших дачных особняках. Но и с бомжами Елисей Иванович поладил, познакомившись и накоротко сошедшись с их лидерами Сифоном и Прошкой. Так что никаких эксцессов в садово-огородном кооперативе не наблюдалось.
В ночь под Рождество, сторож выглянул в окошко и увидел, что над клумбой вьётся дымок. Вышел проверить. Дымок оказался паром. Живо зёрнышко-то! И само себя обогревает, черпая ресурсы из земли. Пришла весна, растаял снег, и Елисей Иванович обнаружил: а ведь что-то взошло!
Дачник Верхогляд, один из первых узнавший о событии, указал перстом на росток:
— Истинно вам говорю, Елисей Иванович. Если зерно, упавши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плодов.
Дарий Богданович раньше преподавал марксисткую философию, но разуверился в ней и сейчас находился в поиске. Прежние его знания оказались никому не нужны. Он приобрёл неухоженный участок, на котором даже сортир отсутствовал, и постоянно проживал здесь. Ладно, что бывшие ученики, с его помощью защитившие кандидатские диссертации, теперь стали вахтовыми нефтяниками; они-то и прикатили ему большую бочку. В ней Дарий Богданович прятался в непогоду, коротая время в размышлениях.
Зашёл к сторожу и селекционер Тимофей Мальков, тоже оставшийся не у дел. Опытные поля, к несчастью находившиеся в центре мегаполиса, скупили строительные магнаты и стали возводить небоскрёбы. Селикционер обратился к ним со слезной просьбой, чтобы ему разрешили продолжать опыты хотя бы на плоских крышах высоток, но получил немотивированный ничем отказ. Впрочем, возможно, магнаты остерегались, что старик оттуда свалится; а когда рыльцы в пуху, брать на себя лишнее… Тимофей Семенович внимательно рассмотрел росток, формой уже напоминающий блюдце, и с профессиональным удивлением заметил:
— Хм, странное растение! Ни листьев, ни цветка, а сразу плодоносит. Наверняка генно-модифицированный продукт. А так-то, формой, походит на патиссон… Можно, я буду заходить и наблюдать за его ростом?
— Да ради бога! У меня калитка всегда открыта, — разрешил Елисей Иванович. Он-то знал, что никакой это не патиссон, но будучи суеверным, преждевременно не хвастался, боясь спугнуть удачу.
С детства хромой инженер Гаринча, тоже из постоянных дачных обитателей, был первым, кто определил, что проросшее чудо природы является вовсе не овощем и не фруктом, а техническим изделием. Гаринча был специалист по лазерам и мазерам. Он остался без работы из-за того, что опытную лабораторию, которой он руководил, перестали ассигновать, а «тему» передали в Сколково. Но Гаринча продолжал работать над передачей энергии на расстояние без проводов и уже сделал электромобиль, который подзаряжался на ходу от стационарной энергетической установки, установленной на мансарде его дачи. Она была похожа на ветряную мельницу без крыльев. Его электромобиль не был зарегистрирован в ГИБДД и выезд за пределы дачной территории грозил изобретателю немалым штрафом. Поэтому он кружил вокруг да около. Мало кто Гаринчу воспринимал всерьёз — чепухой, мол, занимаетесь. Но Елисей Иванович инженера уважал и спрашивал, как успехи. Гаринча докладывал, что количество кругов с подзарядкой от башни растёт, вот только финансовые проблемы не дают развернуться как следует.
— Этот фрукт больше всего похож на миниатюрную летающую тарелку, — к радости Елисея Ивановича и вовсе без подсказки определил он. — По крайней мере, у этого изделия отличные аэродинамические качества.
— Да-да! Гости из Альдебарана так мне и сказали.
Сторож ему первому рассказал все подробности про визитёров. Гаринча высказал ещё одно наблюдение:
— Видимо, посаженное вами зерно является программным устройством и, черпая элементы из почвы, обеспечивает развитие изделия до конечной формы.
Присутствующий при разговоре физик-теоретик Кварк обошёл тарелку со всех сторон, заглянул снизу и признал правоту инженера.
— Готов согласиться с вами, Николай Эмильевич, — согласился он. — Только вот не пойму: в чём принцип её движителя?
Гаринча, недолго раздумывая, сел на любимого конька:
— Вероятно, гости из Альдебарана в совершенстве овладели методом передачи энергии на большие расстояния. Предполагаю, что излучатель у них там, в их созвездии, а приёмник — здесь.
Они продолжали захаживать, наблюдая за эволюцией необычного аппарата. Тарелка всё росла и росла. Проходящий мимо народ удивлялся:
— Надо же какой большой патиссон!
Когда оный достиг в диаметре метра и стал достоин, чтобы его называли с большой буквы, об уникальном овоще прослышали газетчики. Они намеревались приехать, запечатлеть на кинокамеру и сделать заявку в книгу рекордов Гинесса. Но началась весенняя распутица, и на машине до дачного участка невозможно стало добраться, а вплавь никто не пожелал. Поэтому вместо очерка об уникальном овоще, известный в городе журналист Наскоков написал задорную полемическую статью: «Когда же наши направления превратятся в дороги?»
Елисей Иванович остерёгся начавшегося ажиотажа и возвёл ангар — без крыши, чтобы проникали солнечные лучи, необходимые для развития тарелки. Он уже и сам точно уверился, что растёт вовсе не овощ и не фрукт. Внешняя оболочка Патиссона стала плотной и прочной — пальцем не сколупнешь. Ангар пришлось перестраивать, расширять, так как аппарат интенсивно увеличивался в размерах и вскоре достиг в диаметре несколько метров, а в высоту поднялся выше роста хозяина.
В июле Чуракин отлучился в город — на день рождения жены, но её не застал. Его Дуняша сделала головокружительную карьеру. Сначала она стала солисткой в хоре бабушек. Когда хор репетировал, её голос из коридора услышал главный режиссёр оперного театра Марк Шейдер и поразился:
— Бог ты мой! Колоратурное сопрано!
Познакомившись с Евдокией Дмитриевной и досконально аттестовав, предложил ей сольную партию в опере «Кармен». И пошли репетиции за репетициями, выступления на городских подмостках, а затем и первые иногородние гастроли.
— Дусю по телику показывали! — с восторгом сообщила соседка Алина, симпатичная блондинка, переменившая трёх женихов и не остановившая выбор ни на одном из них.
Елисей Иванович порадовался за жену, но и огорчился, соскучившись. В тот вечер в отчий дом приехали сыновья и привезли для именинницы одинаковые торты, хотя и не сговаривались.
— А где наша мама? — спросили они.
— Нету вашей мамы, — грустно объявил Елисей Иванович.
— Где же она? — насторожились все трое.
— На гастролях. Ваша мама стала прима-балериной.
— Танцует, что ли? — удивились сыновья.
— Поёт, — поправил он и почесал затылок. — А может, и танцует.
— Ну, мать! Во даёт! — удивились сыновья. — А ты, батя, чем занимаешься?
Он заколебался, сообщать или нет, и решил, что скрывать не стоит: родные же дитяти.
— Летательную тарелку я выращиваю.
Братья посмотрели на отца внимательней, выявили внешнюю непрезентабельность и посоветовали меньше пить.
— А то допьёшься до того, что улетишь на своей тарелке в небеса необетованные, — сказал старший, занимающийся торговлей пылесосов.
Елисей Иванович обиделся. И после встречи с зазнавшимися сыновьями утвердился в желании лететь на Альдебаран. «Никто даже не заметит моего убытия, — с горечью подумал он. — Дунька на гастролях, дети в бизнесе».
Процесс созревания Патиссона шёл полным ходом, тарелка становилась всё больше и больше. Но к августу рост прекратился, и, видимо, начались внутренние процессы. В начале сентября отпал толстый отросток, соединяющий аппарат с землёй-кормилицей. Теперь тарелка повисла в воздухе на высоте в спичечный коробок и ни чем не поддерживалась. Физик-теоретик Кварк заметил и обалдел до глубины души.
— Вот это да! Это же в корне противоречит закону всемирного тяготения! Елисей Иванович, куда подевалась гравитационная постоянная?
Сторож только плечами пожал.
Ещё через неделю на восточном боку Патиссона обозначилась входная дверь. А за ночь, с девятого на десятое августа, появилась дверная ручка. Энтузиасты с благоговением зашли вовнутрь и обследовали, что там есть. Всё просто, никаких излишеств. Кресла с мягкой обивкой, приборная панель, на ней кнопки, сигнальные лампочки, дисплей, стрелочный прибор со шкалой в десятичных дробях.
— Сдаётся мне, что это спидометр, — сказал инженер Гаринча. — И скорость измеряется никак не иначе, как отношением к скорости света.
— Но скорости света достичь нельзя! — возразил Ферарий Ильич. — Иначе мы очутимся за горизонтом событий.
— Что вы говорите? — резво включился в разговор философ Верхогляд. — За горизонтом событий? Вот это да! Я хотел бы там оказаться!
Елисей Иванович вертел головой, прислушиваясь к беседе учёных мужей. Сколько она продолжалась бы, неизвестно, но тут над приборной доской, замигала зелёная лампочка. Вероятно, она сигнализировала готовность к полёту.
Когда Елисей Иванович окончательно убедился в том, что на его участке произрастает летающая тарелка, то стал подумывать, кого привлечь в межзвёздное путешествие. Он предполагал, что придётся уговаривать. Ибо кому охота покидать насиженные места и удаляться в неведомое пространство. Однако ошибся. Желающих нашлось много! Видимо, этому способствовал очередной кризис, разразившийся в нашем отечестве. Обделённые, сокращённые, выброшенные на пенсию мужчины, а также разведённые женщины вопрошали: «Кому мы тут нужны?»
Садово-огородный сезон близился к завершению; всё чаще погода портилась, начинал накрапывать унылый дождь и впереди ждала долгая никчемушная зима. В сторожку к Елисею Ивановичу забредал разный люд. Почти все дачники уже знали о предстоящем полёте, и разговоры вертелись вокруг да около. Сторож угощал гостей чаем из трав или кофеем из корней одуванчиков и прикидывал, кого взять с собой.
Конечно, кандидат номер один — Николай Эмильевич Гаринча. Куда в полёт без инженера?
И того долго упрашивать не пришлось.
— Где тут маршевые двигатели, где элементарные соплы? — обходя Патиссон, вопрошал тот. — Нет ничего подобного! Значит, я в своём предположении не ошибся. Мы имеем дело с аппаратом, который получает энергию от какого-то мощного источника беспроводным путём из глубин космоса.
— Из Альдебарана, — подсказывал сторож. — Значит, ты не против составить мне компанию, Никола?
— Ещё бы! Я надеюсь, что получу новые сведения. Сто лет назад передавать энергию на значительные расстояния пробовал мой тёзка, сербский учёный Тёсла. Ему даже удалось переместить фрегат «Паллада» за пять тысяч вёрст. Но как он это сделал, осталось тайной за семью печатями. Видимо, использовал неизвестные ещё нам, землянам, силовые линии. То есть я предполагаю, что он, как и вы, общался с инопланетянами.
В беседах с другими кандидатами Елисей Иванович тоже был настроен благосклонно и ненастойчиво выяснял, кто из них и с какой целью желает посетить Альдебаран. Дарий Богданович Верхогляд, например, разъяснил, что он хочет узнать, как высокоразвитая цивилизация решила вопрос о смысле жизни.
— А разве мы сами ещё не решили? — полюбопытствовал сторож, угостив философа самодельным вином из хорошо уродившейся малины.
— Не хотите ли вы мне подсказать, Елисей Иванович, что истина в вине? — спросил тот, отхлебнув пару глотков. — Нет, мы окончательно запутались. Коммунизм с его намерением построить рай на Земле, мы упразднили, но и религиозная платформа, по мере того, как народ богатеет, мало кого устраивает. Ибо невозможно упитанному верблюду пролезть в игольное ушко. Вот вы, Елисей Иванович, в бессмертную душу веруете?
— А вы, Дарий Богданович?
— Если честно, я в сомнениях. На концептуальный вопрос моего коллеги, заведующего кафедрой марксизма-ленинизма Благонравова, а ныне священника Тихона: верую ли я в воскрешение Лазаря, — я уклонился дать положительный ответ. Тогда пришлось бы объявить несостоятельной биологию, медицину, как науки, и уповать на Бога. Но ведь его существование до сих пор не доказано! Аргументы теософов, освобожденные от хлама лишних слов, наивны. Нам, нужен смысл жизни. А смысл не возможен без Бога. Только он гарантирует нам спасение и вечную жизнь. Следовательно, Бог существует. Он не может не существовать! Заметили ошибку в построении их силлогизмов?
— Хм, — почесал затылок сторож и по-крестьянски рассудил: — Вы хотите сказать, что они телегу ставят впереди лошади?
— Вот именно, вот именно!
— Значит, вы согласны лететь на Альдебаран?
— Хоть к чёрту на кулички! Ибо единственное, что меня занимает в этой жизни — обретение истины. Если окажется, что Христос вне истины, я вполне обойдусь без него. Хотя, конечно, не отрицаю огромный вклад христианства в историю. Цивилизации бы вовсе не было, если б палестинские пастухи не выдумали Новый Завет.
— Вон как! — задумчиво сказал сторож. — Значит, не было бы?
— Да. — Дарий Богданович поднял стакан и посмотрел на свет. — И вашего чудесного напитка тоже не было бы. Люди сожрали бы друг друга, не успев открыть процесс перегонки.
Гость ошибся. Изготовляя малиновую наливку, Елисей Иванович самогонным аппаратом не пользовался. Но он не стал поправлять несведующего в этом деле философа.
Не меньшим энтузиазмом пылал Ферарий Ильич Кварк. Он желал узнать, открыли ли альдебаранцы единую теорию поля и сумели ли проникнуть в кротовые норы. Академик уже лет двадцать, как не пил и не курил, и Елисей Иванович его потчевал душистым травяным чаем.
— Вам погорячее или как? — спросил он. — Может, с сушками будете?
— Нет, у меня зубы слабые, — отказался Ферарий Ильич. — Мне без ничего.
— Так вы думаете, что на полях Альдебарана водятся кроты?
— Да нет, — с досадой возразил Кварк. — Кротовые норы существуют без кротов. Это своего рода тоннели в пространстве-времени. Теория относительности допускает их существование, хотя, правда, для этого необходимо, чтобы пространство было частично заполнено материей с отрицательной плотностью. А та должна создавать сильное гравитационное отталкивание и препятствовать схлопыванию этих нор.
— Чему препятствовать? — уточнил Елисей Иванович, разжёвывая сушку; зубы у него были ещё крепкие. — Схлопыванию?
— Именно! Ведь тогда нора станет непроходимой. А зачем нам такие норы? В них возможно будет влезть, но выбраться — никак. Нет уж, Елисей Иванович, для нас куда более привлекательна проходимая червоточина.
— И чем же она привлекательна? — спросил сторож, чувствуя, что ещё минута подобного научного шквала и он заснёт от умственного переутомления.
— Так она ж нам даёт возможность путешествовать во времени! — воскликнул учёный. — Потому как один из её входов будет двигаться относительно другого. Вы ещё не поняли? Ну, хорошо. Объясню подробней. Рассмотрим, как поведёт себя сигнал светового фронта, передвигаясь вдоль геодезических линий, пересекающих червоточину. Так как узкая её часть имеет конечный размер, есть надежда, что эффект Казимирова не нарушит усреднённое состояние в окрестностях с нулевой кривизной. Вот вам и возможность прыжка — по крайней мере, в будущее!
Елисей Иванович доел сушку и всё-таки вздремнул. Тому, кроме продолжительной и непонятной речи учёного, способствовал гипнотический шелест начавшегося за окном осеннего дождя. Но про возможность скачка в будущее, заявленное громко, услышал и, проснулся.
— Вон оно что! — одобрительно сказал.
Позже ему пришлось буквально отбиваться от многих товарищей, узнавших о предстоящем полёте и пожелавшим присоединиться. Уволенный и разобиженный экономист Кобзев сказал без обиняков, что он тоже хочет составить компанию. Его, дескать, очень интересует сохранилась ли на Альдебаране частная собственность, и если да, то как трансформировалась основная формула капитализма «товар-деньги-товар».
— А почему это вас так интересует? — полюбопытствовал Елисей Иванович.
— Судя по тарелке, выросшей из ничего, их цивилизация намного опередила нашу, — пояснил Кобзев. — И мне очень хотелось бы узнать, какая экономическая платформа ожидает землян. Ибо эволюция, по всей видимости, прокладывает единообразный путь во всех уголках Вселенной. И разница только во времени её старта.
— Ну, эволюция, может, и единообразна, — глубокомысленно заметил сторож. — Но ведь пути господни неисповедимы.
В полёт рвался и отставной полковник Бондарь с дальней дачи. Он хотел узнать, как на Альдебаране функционирует система государственной безопасности, имеются ли там диссиденты и как с ними борются. Елисей Иванович вспомнил, что альдебаранцы изъяснялись телепатически, а это вряд ли возможно без того, чтобы не прийти к полному единосогласию. Он высказал Бондарю свои догадки, и полковник, поняв, что и здесь получит отставку, с досадой пробурчал:
— А вы хоть сообщили в компетентные органы о намерении посетить Альдебаран?
— Дак, а к чему им это?
— Ага, умолчали! — полковник нахмурил брови. — Товарищ Чуракин, чтобы не прослыть стукачом, заранее довожу до вашего сведения, что я намерен сообщить о вашем намерении куда следует.
Елисей Иванович озадачился. Но ему помог зашедший отведать очищенной самогонки психиатр Соловейчик. Услышав для какой цели Елисей Иванович использовал перманганат калия, Рудольф Григорьевич тоже пожелал слетать на Альдебаран. На вопрос — зачем? — при его-то вполне успешной деятельности на Земле, ответил немудрёно: менталитет, мол, у меня такой. За компанию готов куда угодно удалиться.
— Боюсь, что вам не следует докладывать, — подсказал он полковнику.
— Это почему? — вскинулся тот.
— А что вы доложите: сторож Чуракин, мол, собрался на Альдебаран? Боюсь, что ваши сослуживцы сочтут это бредом и упекут вас в специфическую больницу, из которой вы скорее всего выйдите овощем.
Полковник пробурчал, что этого он не учёл, внял предупреждению психиатра и доносить никуда не стал. Правда, он все-таки настрочил анонимную бумагу. Но её в «компетентных органах» всерьёз не приняли.
В экипаж также хотел записаться вполне преуспевающий бизнесмен Бобух. Он скупил пять дачных участков, снёс все «скворечники» и построил дворец, где и почивал на лаврах. Елисей Иванович диву давался, зачем Бобуху понадобился Альдебаран. Бобух ответил, что для расширения рынка сбыта. Но вскоре выяснилась истинная подоплёка его желания. Оказывается, на хвост бизнесмену сели налоговые органы. Даже за границу нельзя смыться — им заинтересовался Интерпол. Так что всюду ему светило небо в клетку, вот он и хотел получить прибежище на дальней звезде. Но полного созревания тарелки не дождался: ночью за ним приехали маски-шоу с короткоствольными автоматами, взяли под белые ручки и увезли в неизвестном направлении.
А однажды днём у сторожки остановилась празднично разукрашенная машина с разноцветными лентами, шарами, и громадным пупсиком. Из салона вышла молодая пара, заехавшая сюда после обряда бракосочетания. Девушка в подвенечном платье, жених в костюме-тройке, с цветком в кармашке.
— Возьмите нас с собой! — попросили они.
— Это ещё зачем? — с недоумением осведомился Чуракин.
— Хотим валить из Рашки, — разъяснил жених. — Тут ловить нечего.
На их просьбу Елисей Иванович откликнулся неодобрительно. Хватит того, что у него заграница жену поглотила. По последним сведениям Евдокия выступала уже далеко-далеко — за океаном. Небоскрёбы Нью-Йорка бросало в дрожь от её мощного колоратурного сопрано. Наведывалась в сторожку повариха тётя Феня из ближней дачи. Завод, где женщина работала, распилили, станки продали на металлолом. Кухонные баки и плиты, из чугуна и стали, тоже неплохо потянули в весе.
— Возьмите меня, — попросила она. — Я вам обеды буду варить.
— Борщ умеешь? — спросил Елисей Иванович, соскучившийся по домашней пище.
— А как же! — заверила тётя Феня. — Ложка в ём будет стоять.
Ну и как отказать такой замечательной женщине, тем паче, когда жена в отъезде? Всё же Елисей Иванович вынужден был сказать ей «нет». Он заранее предугадал, что возникнут проблемы с перегрузкой, а тётя Феня была женщиной дородной, поперёк себя шире. После разговора с ней призадумался. Лететь к Альдебарану, наверно, придётся долго. Ладно с борщом, но сухарями и водой в пластиковых бутылках из-под пива следовало бы запастись. Да, может, и пивка прихватить.
Заходили бомжи Сифон и Прошка, постоянно обитавшие на прилегающей к дачному массиву городской свалке. Они, правда, не очень настаивали на полёте, понимая, что куда им со свиными рылами в калачный ряд. Однако испив малиновой бражки, взбодрились и на всякий случай заверили, что, в случае чего, завсегда готовы! Мол, им пуститься в дорогу дальнюю, при их имущественном положении, довольно просто: только подпоясаться.
Запросился в полёт свежеиспечённый маг и астролог Формазонов, принимающий клиентов в круглой башне без окон, что как раз напротив сторожки Чуракина.
— Значит, собрались на Альдебаран, — без предисловия сказал он. — Знаю таковое созвездие, как же! Мы, астрологи, хорошо осведомлены о нём. Там есть планетка, похожая на Землю. Тамошние обитатели называют её Шуми-Ер, а себя шумерами. Они ещё в глубокой древности прилетали к нам на Землю. Возможно это были Адам и Ева. Так что все мы альдебаране.
— Вон даже как! — удивился Елисей Иванович.
— И наше желание попасть туда, есть ничто иное, как естественное стремление вернуться в свою колыбель. Вам составить гороскоп полёта?
— Нет, пущай что случится, то и будет, — замотал головой сторож. — А то мне неинтересно путешествовать, когда заранее всё известно.
Напрямки Формазонов не сказал, что тоже готов пуститься в экспедицию, но стало ясно, что и он, считающий себя потомком шумеров, не против. Ну, и как не взять с собой человека, обладающего такими глубокими познаниями?
Елисей Иванович по доброте характера готов был удовлетворить просьбы всех желающих. Останавливало лишь, что летающая тарелка не резиновая. И ещё одна небольшая проблемка требовала разрешения. Сторож помнил о своём обещании привезти альдебаранцам, то есть шумерам, подарок. Он долго не мог сообразить, чем их порадовать. Ясно, в технике они ушли далеко вперёд и, например, мобильником «Нокия» их не удивишь. Да и операторы связи там другие. Так что же? Он вспомнил, что у жены есть утюг, оставшийся от бабушки, а может, и от прабабушки. Такой, для которого не нужно электричество. С поддоном для углей. Самое то! Вполне уникальная вещь, как гости и пожелали.
Однажды жёнушка ему дозвонилась.
— Алло, ты откуда? — спросил он.
— Из Сант-Яго. У меня через пять минут концерт, — торопливо разъяснила она. — Как ты там, дорогой?
— Нормально. Слушай, ты же чугунным утюгом не пользуешься?
— Зачем он тебе?
— Хочу подарить альдебаранам.
— Каким ещё альдебаранам?
— Ну, шумерам, — пояснил он. — Нашим дальним родственникам.
— Ой, уже третий звонок! — заторопилась она. — Ладно, делай, что хочешь. Только на ноги себе не урони, утюг тяжёлый.
— Спасибки, Дуся, — поблагодарил Чуракин жену, обрадовался и поехал за утюгом.
Зашла блондинка Алина, поинтересовалась, где сейчас Евдокия Дмитриевна. Услышав ответ, завистливо спросила: — А вы куда собираетесь, Елисей Иванович?
— На Альдебаран полечу. По их приглашению.
— И утюг с собой прихватите? — не без иронии поинтересовалась Алина, глянув на чугунину.
— Да. Штаны будет чем погладить.
— Ой, Елисей Иванович! Возьмите меня с собой! Надоело мне тута сериалы про любофь смотреть. Хочется самой влюбиться, — томно сказала Алина и поправила отсутствие бюстгальтера. — А наши юноши сами знаете, какие. Хочу с альдебаранцем познакомиться.
— Я посоветуюсь с экипажем, — пообещал Елисей Иванович, поддавшись её обаянию.
Он перевёз уникальный утюг на дачу. А также прикупил пакет древесного угля. Дабы продемонстрировать альдебаранцам глажку в действии. В конце концов, после долгих раздумий и переговоров он решил взять с собой троих спутников, проявивших наибольший энтузиазм: инженера Гаринчу, физика Кварка и философа Верхогляда. Конечно, помнил, что посадочных кресел всего три, но самоотверженно решил: «А я и на коврике пересплю».
Четвёрка отважных аргонавтов взошла на борт Патиссона. Физик-теоретик Кварк взял с собой пару книг по квантовой механике и монографию Эйнштейна. Гаринча положил в рюкзачок последнее своё изобретение: миниатюрный двигатель, не требующий топлива. Философ Верхогляд тоже прихватил с собой стопку книг, по его мнению, самых выдающихся из когда-либо написанных людьми.
— Это Библия, — пояснял он сторожу, проявившему неподдельный интерес к литературе.
Елисей Иванович с благоговением взял в руки Библию.
— А это Коран.
Елисей Иванович полистал Коран.
— Это Тора.
Сторож попробовал на вес Тору.
— А это «Капитал» Карла Маркса.
«Капитал» оказался ещё увесистей.
— А это «Приключения Швейка», — заключил философ, подавая ему коричневый кирпич в суперобложке.
Явились провожающие. Тётя Феня настряпала в дорогу пирожков с капустой и с картофелем. От борща Елисей Иванович отказался ещё раньше, остерегшись что с жидкой субстанцией в невесомости возникнут проблемы. Пирожки принял и поблагодарил. Когда разместились в Патиссоне и задраили входной люк, на панели управления замигала красная лампочка.
— Перегруз, — предположил Гаринча.
— Я тоже остерегался, — вздохнул Чуракин.
Последовательно избавились от трудов Эйнштейна, Карла Маркса, Корана, Торы, Библии. Оставили Швейка для чтения вслух во время перелёта. Но лампочка продолжала мигать. Тогда Гаринча с неохотой расстался с «вечным двигателем». Нет результата. Тёти Фенины пирожки пока не трогали. Елисей Иванович выбросил коврик, на котором предполагал спать.
— А что у вас за тяжесть в коробке? — спросил инженер.
— Утюг, в подарок альдебаранам, — пояснил сторож.
Избавились и от утюга; всё одно перегруз. Посмотрели друг на друга. Понимали, кому-то надо покинуть корабль. Да и кресел-то три: у альдебаранцев всё рассчитано. Гаринча высказался сразу и решительно:
— Без меня никак. Вот свет погаснет, что вы будете делать?
— Лампочку заменим, — быстренько ответил Ферарий Ильич.
— А где вы тут видите лампочку? — этим вопрос Гаринча поставил всех в тупик.
Свет шёл неизвестно откуда.
— Ну, а ты, Никола, чо сделаешь? — полюбопытствовал Елисей Иванович.
Николай Эмильевич усмехнулся и вытащил из кармана фонарик.
— Какое изящное решение проблемы! — воскликнул Кварк.
— То-то же, — торжествующе заключил хромоногий инженер.
Затем учёные мужи — философ и квантовый физик — не сговариваясь, посмотрели на сторожа. И Кварк первым насмелился озвучить возникшее у них сомнение:
— Собственно, а вы с какой целью устремляетесь на Альдебаран, Елисей Иванович?
Вот те раз! Чуракин об этом как-то и не задумывался.
— Да, будьте любезны, ответьте, — подхватил Верхогляд. — Скажем, по прибытии надо будет провести пресс-конференцию. И что вы скажете по случаю встречи двух цивилизаций?
— А вы? — как обычно, вопросом на вопрос ответил сторож.
— Да я-то готов хоть два часа речь держать.
— Елисей Иванович, а позвольте узнать, какое у вас образование? — насел физик.
Только Гаринча ничего не сказал, он стоял, играясь с фонариком, и ухмылялся. Его кандидатура сомнениям не подлежала.
— Да уж, я академиев не кончал, — признался сторож.
— А конкретно? — наседал Кварк. — Что вы закончили?
— Четыре класса в сельской школе. Четвёртый — как раз в тот год, когда Гагарин в космос полетел. И я, охваченный всенародным энтузиазьмом, написал письмо, что тоже хочу в космос. Хоть кем, хоть в качестве кочегара.
— И что? — спросили трое мужей с высшим образованием.
— Моя мечта сполнилась частично. Кочегаром я-таки стал. Но только не в космическом корабле, а в котельной нашего района. И вот сейчас, наконец-то!
— Увы, Елисей Иванович, кочегар в полёте не нужен, — осадил его инженер Гаринча. — Тут совсем другие технологии. Даже дров некуда подкладывать.
— Как же так, — расстроился Чуракин. — Я первый поверил, что вырастет летательная тарелка. А если б не поверил, так наверняка вырос обыкновенный патиссон.
— Остаётся только поблагодарить вас, Елисей Иванович, — тактично сказал философ Верхогляд. — Но сами посудите, всё же будет лучше, если земную цивилизацию представим мы, дипломированные учёные, почетные члены нескольких академий.
— Эх! — огорчённо вздохнул сторож и, осознав собственное невежество, покинул корабль.
Он присоединился к группе провожающих и с печалью смотрел на своё детище, дожидаясь старта. Но не тут-то было! Аргонавты опять открыли люк. Оказывается, красная лампочка не перестала мигать. Больше того! Без Елисея Ивановича недовольно заверещал скрытый за панелью динамик.
— Вернитесь, — сдались члены экипажа. — Без вас никак. Очевидно, альдебаранцы запрограммировали интеллектуальное зерно на ваше обязательное присутствие.
— То-то же! — довольно сказал сторож. — Пущай кто-нибудь другой выйдет.
Никто не хотел выходить, и тогда Елисей Иванович сказал физику:
— Ферарий Ильич, вы же сколько раз твердили, что эксперимент — основной инструмент в познании природы. Дак в качестве эксперимента и выйдите.
— Хорошо, — согласился Кварк. — Я, конечно, за эксперименты. Только для их полноты требую соблюдения очереди. Пусть первым выйдет Дарий Богданович.
Они немного поспорили, устанавливая очередь, но эксперимент произвели. И при отсутствии любого из них лампочка переставала мигать. Кому-то из двух надлежало покинуть борт корабля. Они опять заспорили, выясняя, кто из них нужнее, и спор затягивался. Елисей Иванович предложил бросить жребий. Нехотя кандидаты согласились. Но каким образом? Сторож припомнил, что бывало раньше в котельной, кому бежать за поллитрой, они решали с помощью спичек, выдёргивая по очереди, одну из них укорачивали. Но спичек ни у кого не оказалось. Тогда он взял два пирожка и от одного из них откусил. Вкусно! Затем, разжевав и проглотив откушенное, оба спрятал за спину — в правую и левую руку.
— Выбирайте!
Философу достался цельный пирожок, и степенный мужчина запрыгал от радости, а надкушенный достался Кварку, и убелённый сединой могикан науки с великим сожалением покинул космическую тарелку.
Задраили люк. Красная лампочка перестала моргать. Ровным светом загорелась зелёная. Расселись по креслам и пристегнулись.
Старт!
Стояла дивная осенняя пора. В багрец и золото оделись дачи, закурлыкали в чистом небе улетающие на юг журавли. В толпе провожающих находились: обиженный физик Кварк, тётя Феня, психиатр Соловейчик, астролог Формазонов, полковник Бондарь, и ещё много других дачников, а также бомжи Сифон и Прошка. Разумеется, при сём торжественном событии присутствовал ваш покорный слуга, автор хроники. Я и не претендовал на полёт. Незадолго до этого моя молодая жена родила двойняшек. Может быть, в связи с рождением малышей меня посетила консервативная мысль: а зачем куда-то стремиться? Наша колыбель, наша голубая планета тоже чудесная, правда, нами же загаженная. Так, может, прежде чем куда-то лететь, надобно её очистить? А то, право, неудобно будет перед гостями из других Галактик.
В самый последний момент к дачам на шикарном белом Мерседесе подъехала Евдокия Дмитриевна. Она только что вернулась в родные пенаты после завершения гастролей, напоследок сорвав аплодисменты в Мельбурне. Увидев выглядывающего в иллюминатор мужа, примадонна воззвала звучным колоратурным сопрано:
— Ты куда, Елисей?
Но сторож её не услышал. Он только прощально помахал рукой. Тарелка поднялась над дачным посёлком. Потом включила сумасшедшую скорость и исчезла для земных наблюдателей.
Часть вторая
Евдокия Дмитриевна обеспокоилась. Казалось бы: что ей муж? Она стала самодостаточной, успешной женщиной. При нынешних-то доходах ей только свистнуть — молодые любовники тут как тут примчатся. Да ещё передерутся меж собой за право обладать примадонной. Ан нет! Евдокия Дмитриевна оставалась верна мужу, она прошла с ним через все земные мытарства, народила детей, считала счастьем получение двухкомнатной хрущёвки и всё такое прочее, накрепко связавшее супругов в горестях и в радостях.
— Куда мой подался-то? — повторила она вопрос, обратившись к Кварку.
— На Альдебаран полетели, — буркнул теоретик.
Он всё ещё был обижен тем, что его не включили в экспедицию.
— А далеко дотуда? — продолжала расспрашивать Евдокия Дмитриевна.
— Шестьдесят пять световых лет, — ответил Ферарий Ильич, но видя, что женщина упала духом, успокоил: — Правда, возможно, что альдебаранцы уже освоили перемещение по кротовым норам, и тогда их аппарат доставит экскурсантов практически мгновенно.
— Ну, слава богу! — облегчённо вздохнула примадонна.
— Но до кротовой норы тоже нужно добраться, — продолжал резать правду-матку Кварк. — Да ещё угадать в окрестность с нулевой кривизной. Иначе эффект Казимирова не сработает.
Тут я подменю учёного и попробую элементарно изложить информацию, сообщённую им ничего не понимающей и встревоженной женщине. Оказывается, вся беда в том, что в нашей солнечной системе кротовых нор не существует. Космологи обнаружили их ближе к ядру Галактики, до которого тоже не ближний свет. Конечно, если наши путешественники достигнут субсветовой скорости, то и до кротовой норы доберутся довольно быстро, потому как время для них свернётся воронкой. Короче, в лучшем случае домой они вернутся в прежней физической форме, но когда по нашему летоисчислению минует не меньше века.
Эту цифру и озвучил в заключение обстоятельного экскурса Ферарий Ильич.
— О, горе мне! — воскликнула бедная женщина. — Что же это я теперь? И не вдова, и не мужняя жена…
— Евдокия Дмитриевна, вы только не волнуйтесь. — Из Мерседеса вылез обеспокоенный Марк Шейдер, продюссер и постановщик. — А то у вас уже голос пропадёт.
Позже, затосковав по мужу, примадонна решила написать ему письмо. Сообщить о своих успехах, поделиться новостью о появившихся (вскоре) внуках. Автору сего репортажа довелось это послание прочесть. Евдокия Дмитриевна попросила меня проверить письмо, ибо сомневалась правильно ли расставила знаки препинания. Я исправил несколько ошибок, но, разумеется, тайну личной переписки обнародовать не смею. Письмо сейчас хранится в швейцарском банке, в специальном сейфе, рядом с тем, в котором лежат миллиарды Абрамовича, и будет оно дожидаться адресанта хоть тысячу лет.
К сожалению, больше мне сказать нечего. В своём документальном повествовании я не хочу ничего придумывать и сочинять. А возможность его продолжить появится лишь тогда, когда вернутся путешественники. И вряд ли я смогу расспросить у них, как живут разумные существа на Альдебаране. И не узнаю, приходятся ли они нам родственниками или нет. Все это станет известно, ой, как не скоро. Но я надеюсь, что вторую часть этого научно-документального очерка продолжат другие авторы…
НА ПЕРЕВАЛОЧНОЙ БАЗЕ
Я случайно умер и очутился на том свете. Меня поместили в узкий одноместный бокс. Собственно, тела я не чувствовал; это было ощущение. День лежал, неделю лежал, а может и год — представление о времени размылось. Никто ко мне не подходил. Но сколько можно? И я воззвал! Наверно, мысленно, ибо и голос исчез. Всё-таки меня услышали, и на мои мыслимые вопли явились двое. Они были для меня невидимы, но, опять же, по моим представлениям один из них был белый и сияющий, а второй — тёмный и мрачный.
— Чего шумим? — сердито спросил тёмный.
— Так сколько можно лежать? — заерепенился я. — Куда-нибудь направьте: хоть в рай, хоть в ад. Я утомился пребывать в неопределённости.
— Придётся потерпеть, — мягко пояснил светлый. — Насчёт вас ещё окончательно не решено.
— Так у вас тут типа перевалочной базы?
— Да, для прежде неверующих в бессмертную душу.
— Вон даже как! — удивился я. — И какая у вас конфессия?
— Мы вне конфессий, — сказал светлый.
— Сами по себе! — грубо подтвердил тёмный. — И вообще, ваши земные представления об аде и рае слишком примитивны и не соответствуют нашей среде обитания. Но в настоящем своём состоянии вы не способны этого постичь.
Разъяснял он как-то нехотя, брезгливо, а следом и прямо выразил своё недовольство. Объявил, что ресурс общения у меня ограничен. Тогда я заторопился и спросил о главном: когда они примут хоть какое-нибудь решение. Не вечность же мне обитать на их базе.
— О вас мало данных. И те противоречивые.
— И что теперь? — забеспокоился я.
— Ждём новых сведений, — вполне благожелательно включился светлый.
— Откуда?
— С места вашего прежнего пребывания.
С белого света, значит, с планеты Земля. Где я прожил тридцать три года, где светило солнышко и вообще, чаще было хорошо, чем плохо. «Кто умер, но не забыт, тот бессмертен», — припомнил я афоризм китайского мудреца Лао-Цзы, который много раз повторяла молоденькая учительница словесности Лия Сергеевна. Но эти явившиеся ко мне существа были явно не китайцы. Да и ведь я, пусть атеист по воспитанию и земной практике, по бессознательной коллективной памяти всё же был ближе к христианскому вероисповеданию. Но, разумеется, в ортодоксы себя не зачислял. С креста меня не снимали.
— И как долго мне ещё ждать?
— Сколько положено, столько и будете, — буркнул тёмный.
Ну, что за неприятный тип! Был у меня при жизни один вредный коллега; слушая тёмного, я почему-то представил его. Даже, мне казалось, голос тот же: ядовитый, насмешливый. Он часто донимал меня, стращая при каждом удобном случае, что человек смертен. Впрочем, я и без него не питал иллюзий. Но он прибавлял, что это еще не вся беда, а еще хуже, что человек — внезапно смертен. И накликал, подлец, мою скоропостижность. Я даже не успел осуществить задуманный бунт: высказать своё «фе» зарвавшемуся шефу.
А вот светлого я ни с кем из земных людей не смог отождествить.
— Тысячу лет, — сжалившись, ответил он на мой вопрос.
И тут я уловил знакомые интонации! Но они принадлежали не мужчине, а женщине, которая еще раньше меня покинула бренный мир. Это была моя бедная тётя, старая дева, всю жизнь проработавшая воспитателем в пансионате для ущербных детей, от которых отказались матери. Возможно, профессиональную манеру общения с ними она перенесла и на всех взрослых, считая их несовершенными и достойными жалости.
— А почему не пять тысяч? — съязвил я.
— Вам недостаточно? — недовольно сказал тёмный. — Думаете, спустя тысячу лет кто-нибудь из живых припомнит ваши деяния?
— Да нет, думаю, что и тысячи много.
— Вам трудно угодить, — проворчал темный и обратился к светлому. — Коллега, я удаляюсь.
— Хорошо, а я задержусь. — Светлый остался один и спокойно, не торопясь, стал мне разъяснять. — Да, мы ожидаем с большим запасом времени, чтобы случайно не ошибиться. Ведь в вашей земной практике были случаи исторической реабилитации. Даже прежде сожженные объявлялись святыми.
О ком это он? Я припомнил, кого знал из сожженных на кострах: Жанна Д'Арк, Джордано Бруно, Ян Гус… но бросил это занятие. Меня больше интересовало, что будет лично со мной. Так прямо и спросил, замерев в ожидании ответа:
— А потом что со мной будет?
— Потом высшая аттестационная комиссия примет окончательное решение в зависимости от того, что перевесит: добро или зло, совершённые вами. Вас отсюда переведут в склад материального обеспечения, где вам предложат выбрать себе новое тело.
— Вот это да! — восхитился я. — Значит, я опять стану телесным?
— Да, — подтвердил он, — чтобы в полной мере наслаждаться или всесторонне — и физически, и нравственно, испытывать мучения.
— Так, значит, я сам буду выбирать? — спросил я, прикидывая, какое тело мне предпочесть. В сознании возникли атлетические фигуры Геркулеса, Ахилла, а из более поздних — железного терминатора Шварцнегера, итальянского жеребца Сталонне…
Светлый остановил полёт моей фантазии и объяснил, что я должен подобрать тело максимально близкое к моему прежнему, дабы не возникло противоречий между душой, привыкшей к определенным параметрам, и новой оболочкой.
Я спросил у него, каким образом достичь максимального тождества. Он и это объяснил. Я понял, что процесс подбора у них похож на составление фоторобота по частям, с постепенным приближением к оригиналу.
— Вон оно как! — Я тотчас задал еще один вопрос, который меня заинтересовал: — А скажите, на какой возраст я должен ориентироваться?
— Это по желанию, — ответил он.
И опять я затормозил.
— Ну, а если я предпочту своё семнадцатилетнее тело, то, следовательно, меня и здесь, в ваших краях, будет сопровождать гиперсексуальность?
— Экий вы, — мягко пожурил он. — Нет, это вас минует. У нас тут идеальные отношения.
Настроение (если можно так выразится) у меня поднялось. Мне стало приятно, что я вернусь в свое тело. Я не переедал, регулярно ходил в бассейн, спиртное употреблял изредка и в малом количестве. Стало быть, и требуха у меня в норме. Однако… что последует? Вечное блаженство или адские муки?
Вопросов возникало всё больше. Но за светлым явился темный и повлёк за собой.
— А если никаких данных обо мне не поступит? — крикнул я им вслед.
— Тогда мы попросту дематериализуем вас, — бросил тёмный.
— Деидеализируем, — с благожелательной улыбкой поправил светлый.
— А, ну да! — согласился тёмный, как бы и не ко мне обращаясь. — Его прежнее тело уже черви съели.
Они вновь исчезли, а я лежал недвижимый, и прикидывал, кто может вспомнить обо мне. Сначала, естественно, мысли были о том добром, что я совершил. Мало припомнилось. Во многих своих поступках я обнаруживал рациональный мотив: то есть, как лучше обустроиться под солнцем. Ну и, кроме того, мной повелевали инстинкты самосохранения и размножения, передавшиеся генетически. Причём, последний инстинкт, по молодости, редуцировался в примитивный сексуальный голод. Вспомнил о жене; с ней я развёлся, когда мы перестали понимать друг друга. Моя Лиза, похоронив родителей, стала активно верующей, зачастила в церковь, выполняла все обряды, поминальные свечи ставила, нищим на паперти милостыню раздавала. Так, может, и мне невзначай свечку поставит? Хотя… скорее всего, она и не ведает, что я физически умер. После развода мы почти не общались. Да и сам-то я, еще за миг до смерти, не подозревал, что скоропостижно скончаюсь.
В ту роковую ночь, решившись на бунт, я долго не мог уснуть. Шеф, сволочь, брал взятки, а с нами, рядовыми сотрудниками, не делился. По некоторым сведениям он даже заимел счёт в швейцарском банке. Я весь испереживался, настраивая себя на бунт. Уснул только под утро, соображая, кого привлечь в сообщники. Отключился обессиленный головным напряжением и… и пришёл в сознание уже здесь на базе. Слава богу (в которого я не верю) с полным опознанием своей личности. А то ведь мог и овощем очнуться.
Хорошо помню наш последний идеологический спор с женой, долгий и непримиримый. Лиза утверждала, что добрым, то есть способным «полюбить ближнего, как самого себя», может только человек истинно верующий. Ну, понятно. Бог есть любовь. А неверующий, по её искреннему убеждению, способен только заниматься примитивной любовью, то есть «трахаться». Может, она и права. Так разве я, порой грубо домогавшийся её и ни разу не успевший покаяться, могу рассчитывать на её заступничество?
С кем же ещё я пересекался по жизни, вспоминал я, находясь здесь, в межпространственном заточении. Моя память перенеслась далеко-далеко, в детские годы. Мы жили обеспеченно, мой папа был торговый начальник. К нам подъезжали снабженцы, товароведы и угодливо спрашивали: «Василий Павлович, вам того-то и того-то не надобно ли?» Вот еще вспомнилось: какой-то худющий мальчик на улице пожаловался мне, тоже малолетнему: «Кушать хочу». Я побежал домой и утащил на улицу несколько пирожных. Но не факт, что тот малец про это будет вспоминать. Съел да ушёл восвояси. Позже, будучи сексуально озабоченным юношей, я не трахнул беззащитную девушку, когда уже завалил её на бетонный пол в подвале дома. Потому что она посмотрела на меня так… ну, словом, как-то очень жалобно посмотрела. Или не считать же добрым тот поступок, когда я какому-то бродяге сунул стодолларовую купюру, выйдя с солидным выигрышем из казино…
Эх, мало припоминается добра! Ну, что еще? Ну, помог перевести и расставить мебель своей ангелоподобной тети, когда ей, наконец-то, перед самой пенсией (и незадолго до кончины) выдали ордер на отдельную однокомнатную квартиру. О, как она была счастлива! К ней сердечно привязался один из малышей, и она хотела его усыновить, но комиссия отказала из-за неприемлимых квартирных условий (жила в коммуналке). Да и заведующая её отговаривала:
— Маргарита Павловна, зачем вам эта бюрократичечская волокита? Наши дети и так считают вас мамой.
— Нет, — с грустью возразила она. — Многие уже так не считают. Они называют меня бабушкой.
Ну, ладно, мне до неё не дотянуться. Ничьим папой я не стал. Хотя как знать; одна рыженькая сообщила мне, что понесла от меня, но мне тогда не до того было, я учился на втором курсе, и посоветовал ей сделать аборт. Как она поступила, не знаю. Может, и еще подобные случаи имели место быть. Я ведь часто ездил в командировки. Возможно, какая-нибудь одинокая женщина, из моих нечаянных любовниц, и польстилась иметь от меня, бравого мужчины, сына или дочь.
Но ведь и ничего явно злодейского я в своей жизни не совершал! Ну, случалось, маленько врал, маленько подличал — сейчас эти случаи даже не могу конкретно перечислить. Всё слилось, события и лица перепутались. Вряд ли кому-нибудь насолил так, чтобы меня до сих пор проклинали.
«Ребята, кто умер, но не забыт, тот бессмертен», — внушала нам прелестная Лия Сергеевна. А я ей в седьмом классе канцелярскую кнопку на стул подложил. Из чистого озорства, остриём вверх. Вот ведь не стала она разбираться, кто это сделал! Молча перетерпела боль и не побежала с жалобами к директору. После чего она мне ужасно понравилась! Да, пожалуй, это была моя первая любовь. «Я вас любил, любовь еще, быть может, в моей душе угасла не совсем»… А ведь точно не угасла! Вспомнил же теперь, совершенно лишившись телесной оболочки. Быть может, эта моя первая и безгрешная любовь будет воспринята служителями перевалочной базы со знаком плюс? Но знают ли они об этом?
Ужасное беспокойство овладело мной. Я опять воззвал к служителям, и они явились.
— Опять гундосишь! — злобно бросил тёмный.
— Чего ещё изволите? — стараясь оставаться доброжелательным, спросил светлый, но и у него, кажется, терпение заканчивалось.
— Что ж вы со мной делаете? — возопил я. — Хотя бы заранее предупреждали, что нас ожидает. Да я, может, тогда совсем иначе жизнь организовал бы. Много добра сделал. Никак не могу в толк взять: почему мы, не верующие ни в бога ни в кочергу, при жизни не получаем от вас конкретных инструкций?
— Неужели не понятно, — брезгливо сказал тёмный. — Чтобы у вас не было расчёта.
И даже светлый, всегда приветливый, глянул на меня укоризненно:
— Да, быть добрым по расчёту, это знаете… не комильфо.
— Хорошо, хорошо! — заторопился я. — Сейчас расскажу случаи из жизни, когда я непредумышленно творил добро.
— Увольте нас от ваших рассказок, — отверг темный. — Самовосхваление, равно как и самооговор, мы не принимаем. У нас свои источники.
Опять удалились, а я продолжаю ждать, когда им поступят новые сведения обо мне. По моим, впрочем, неясным, представлениям прошло уже лет пять. Значит, осталось ждать девятьсот девяносто пять лет. Но надежды, что кто-то вспомнит о моей незначительной персоне, стремительно улетучиваются… совсем улетучились. И я в третий раз воззвал, в чём-то уподобившись вечному жиду Агасферу, просившему лишить его жизни:
— Эй, вы! Нельзя так издеваться над личностью! Не хочу больше ждать! Немедленно деидеализируйте меня.
Они явились в третий раз. И темный, очень недовольный мной, объявил, что эвтаназией они тут не занимаются. Он удалился первым. А светлый, опять по своей милости задержавшись, пытался урезонить меня:
— Вы уж не помышляйте о суициде. Он относится к греховным деяниям не только на вашем, но и на нашем свете.
— Как же мне быть? — в отчаянии спросил я.
— Терпите.
Больше на мои призывы они не откликались. По правде говоря, у меня остаётся только одна маленькая надежда. Может, я ещё жив, а перевалочная база мне примерещилась? Но в нормальном состоянии это вряд ли могло быть. Значит, со мной что-то все-таки стряслось. Наркотики я никогда не употреблял, не пил, курил изредка… Может, тромб оторвался, как у моего соседа, партнера по преферансу? Ну, так вытащили же, спасли. Я у него в больнице был. Апельсинки носил. Возможно, в моём критическом состоянии прошло не пять лет, как я себе навоображал, а всего лишь минута? Но как бы там ни было, моё терпение на пределе. И, конкретно познав реальность иреала перевалочной базы, я мысленно воззвал ко всем живущим:
— Люди, замолвите за меня словечко, помяните добрым, незлобивым словом. Я ж вообще-то неплохим парнем был. Голодного пацана накормил, девчонку пожалел, купюру нищему дал, покойной тёте с переездом помог… ну, что еще? Соседа в больнице проведал. Ах да, на бунт против беззакония решился… — Хотя, что бунт? Разве это бунт — в свою-то пользу.
Слышите ли? Доносится ли до вас крик моей нематериальной, поздно озаботившейся о своей вечности души?