Постер к кинофильму «Заговор обреченных»

Еще не закончилась война, а Голливуд уже озаботился вопросом, кому достанется европейский рынок. Хотя объемы производства из-за войны сократились почти вдвое — с 700 до 400 картин в год — американская национальная прокатная сеть была не в состоянии вернуть вложенные средства. В апреле 1944 года представитель Комитета по делам кинематографии СССР в США Михаил Калатозов докладывал председателю комитета Ивану Большакову:

Сегодня американская киноиндустрия так же, как и вся американская промышленность, как никогда обеспокоена вопросами послевоенных перспектив. Все крупнейшие кинофирмы, кинематографическая пресса, ряд конгрессменов, связанных с киноиндустрией, вплоть до министерства иностранных дел, заняты вопросами, гарантирующими восстановление довоенной монополии на международном кинорынке.

По словам Калатозова, в беседах с ним голливудские кинопромышленники настойчиво поднимали один и тот же вопрос:

Намерен ли СССР открыть свой рынок для американских картин, будет ли СССР создавать большую кинематографию с целью коммерческого международного проекта. Они интересуются, будут ли они в нашем лице иметь еще одного конкурента.

Большаков направил записку аналогичного содержания Молотову. Советские художественные и документальные фильмы начинают печатать дополнительным тиражом для европейского проката, делают субтитры на иностранных языках, в том числе фрацузском, немецком, итальянском, норвежском.

Однако силы были явно неравны. Возможности советского кинопроизводства были подорваны репрессиями и войной — не было ни людских, ни материальных ресурсов. С 1948 года учреждения культуры перестали получать бюджетные дотации. Финансировались лишь идеологически значимые проекты. В кинопроизводстве наступил период «малокартинья». В 1945–47 годах «Мосфильм» выпускал по восемь лент, в 1949-м — четыре, в 1950-м — девять, в 1951-м — одну. На всех киностудиях страны в 1949 году было создано 16 фильмов, в 1951-м — девять.

С такими производственными мощностями о зарубежных рынках мечтать не приходилось — наоборот, стояла задача заполнить кинотеатры репертуаром. В ход пошли «трофейные» фильмы — кинофонд, хранившийся на складах крупнейшей в Европе киностудии UFA в Бабельсберге и вывезенный в Советский Союз. Помимо немецких, в советский прокат вышли и американские, французские, итальянские картины, главным образом музыкальные, исторические и приключенческие. Они были лишены титров с именами их создателей и предварялись идейно выдержанными поясняющими надписями. Меняли и названия. Фильм Рауля Уолша «Ревущие двадцатые» стал называться «Судьба солдата в Америке», «Тупик» Уильяма Уайлера — «Трущобы большого города». Классический вестерн «Дилижанс» Джона Форда переименовали в «Путешествие будет опасным» и снабдили следующим текстом:

В этом фильме рассказано о нравах американского буржуазного общества, о лицемерии и ханжестве, которые являются его отличительной чертой. Советскому зрителю нетрудно рассмотреть, что фильм неправильно показывает американскую колонизаторскую политику в отношении индейских племен.

Если в 1946 году в советском прокате был всего один американский фильм, а в 1947-м — три, то в 1948-м — целых 17.

Ажиотаж публики был неописуем. К кинотеатрам выстроились очереди.

Между тем холодная война перешла в новую фазу. Страны Восточной и Центральной Европы, оказавшиеся по ялтинским соглашениям в сфере советского влияния, не желали превращаться в послушных вассалов Москвы. В феврале 1948 года в Чехословакии коммунисты совершили государственный переворот. Когда недовольные политикой премьер-министра коммуниста Клемента Готвальда члены коалиционного правительства от других партий подали в отставку и потребовали внеочередных выборов, компартия мобилизовала на свою поддержку рабочих. В Праге на Староместской площади собралось около ста тысяч человек. Под угрозой всеобщей забастовки лидер социал-демократов президент Эдвард Бенеш не решился объявить досрочные выборы и утвердил новый состав кабинета, в котором доминировали коммунисты и лояльные Москве социал-демократы. Ключевую роль в организации переворота сыграл заместитель министра иностранных дел СССР, бывший посол в Чехословакии Валериан Зорин, прибывший в Прагу.

Тем временем навлек на себя гнев Сталина руководитель Югославии Иосип Броз Тито. К концу 1948 года югославское правительство превратилось в устах советской пропаганды в «кровавую клику шпионов и убийц», насаждающую в стране «диктатуру фашистского типа». В государствах Восточной Европы начались свирепые чистки по подозрению в связях с югославской «кликой», сопровождавшиеся расстрельными приговорами. В Албании в мае 1949 года был осужден и расстрелян министр внутренних дел Кочи Дзодзе. В Венгрии был арестован и в сентябре казнен министр иностранных дел Ласло Райк. Он обвинялся в шпионаже в пользу Югославии, подготовке государственного переворота в Венгрии и сотрудничестве с западными разведками. В Болгарии жертвой репрессий стал заместитель главы правительства Трайчо Костов. Не выдержав пыток, он подписал признательные показания на других членов правительства. В декабре 1949 года Костов был приговорен к смерти.

Все эти события не могли не найти отражения в художественной литературе — советским гражданам надлежало объяснить происходящее с правильных идейных позиций. Драматург Николай Вирта сочинил пьесу «Заговор обреченных», которая мгновенно была удостоена Сталинской премии первой степени, а вернувшийся из Голливуда Михаил Калатозов экранизировал ее. Фильм вышел на экраны в 1950 году.

Действие картины происходит в условной восточноевропейской стране, но ее сюжет поразительно напоминает чехословацкие события февраля 1948 года, хотя и вывернутые наизнанку: переворот готовят не коммунисты, а их политические оппоненты — разумеется, по указке и с помощью американского посла.

В фильме самыми черными красками был изображен и еще один политический противник Сталина — католическая церковь. В июле 1949 года Святой Престол пригрозил отлучением всем коммунистам. В ответ агитпроп разразился чуть ли не площадной бранью в адрес папы Пия XII, который под пером советских борзописцев превратился во вдохновителя террора, шпионажа и антикоммунистических заговоров.

Ирония в данном случае состоит в том, что в 1943 году, когда в Советском Союзе было решено восстановить патриаршество и издать ограниченным тиражом Библию, Николаю Вирте было поручено просмотреть текст на предмет политической крамолы. Драматург внимательно прочел Священное Писание и не обнаружил в нем никаких противоречий с коммунистической идеологией, о чем и доложил вождям.

Роль одного из главарей заговора, кардинала Бирнча, досталась Александру Вертинскому. Критик Ростислав Юренев писал об этой работе так:

Капризные интонации, изощренный жест, напыщенность князя римской церкви служат прикрытием для прожженного диверсанта и заговорщика. Вертинский подчеркивает как бы два плана психологии кардинала: изысканность, аристократизм — сверху и злобу, трусость — внутри.

В стране жестокая засуха. Кардинал Бирнч служит молебен о ниспослании дождя.

Прием в американском посольстве. Посол Мак-Хилл (Максим Штраух) излагает заговорщикам свою коварную интригу: надо тайно вывезти остатки хлеба в Югославию, а когда народ начнет голодать, ввезти его обратно под видом американской продовольственной помощи. Тогда население, несомненно, заставит парламент принять план Маршалла. В обсуждении этой гнусной идеи принимают участие лидер Католической партии и министр промышленнности Гуго Вастис, глава партии националистов министр продовольствия Христина Падера (Софья Пилявская), генерал Бравура (Ростислав Плятт) и, разумеется, югославский посол, жалкий прислужник империализма Брозович.

На заседании своего ЦК вожди компартии обсуждают сложившееся угрожающее положение. Вице-премьер Ганна Лихта (Людмила Скопина) рассказывает о вероломстве партнеров по коалиции. Вместо Америки коммунисты намерены обратиться за помощью к Советскому Союзу. «Товарищ Сталин учит нас всегда и во всем опираться на народ», — с пафосом говорит генеральный секретарь Никола Словено. Он призывает актив компартии обратиться за поддержкой к народу, простым труженикам.

Коммунистические агитаторы идут в народ, объясняют ему, что принять план Маршалла — значит стать «рабами американских плантаторов».

Колонны рабочих и крестьян устремляются со всех концов страны к столице. Людское море затопило главную площадь города. Над головами демонстрантов — лозунги «Долой план Маршалла!», «План Маршалла — наша смерть».

На заседании парламента выступает лидер Католической партии Гуго Валдис. Он призывает депутатов голосовать за план Маршалла, который сулит обогащение и процветание, уничтожение национальной обособленности, единение всех народов под эгидой атлантической конституции. Фракция правых отвечает на его речь бешеной овацией.

Слово берет Ганна Лихта. «План Маршалла, — говорит она, — это заговор англо-американских поджигателей против знаменосца мира — Советского Союза!»

Однако борьба далеко не окончена. Христина Падера оглашает телеграмму посла Мак-Хилла, которой он сообщает о том, что в страну направлены эшелоны с американской продовольственной помощью.

Увешанный американскими флагами железнодорожный состав мчится по рельсам. На паровозе укреплена надпись: «Поезд мира». На крыше одного из вагонов сидит джаз-банд в военной форме, играет какофонию. Жители страны, стоящие вдоль полотна, не догадываются, что вместе с хлебом, а может, и вместо него состав везет оружие для мятежников.