ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОЛЕТ НАД ГНЕЗДОМ ЛАСТОЧКИ

Невзрачный господин в богемного вида клетчатом шарфе, весьма живописно накинутом прямо поверх строгого темного костюма, сидел за огромным письменным столом и грозно глядел на двух типов в давно вышедших не только из моды, но вообще из употребления болоньевых плащах. Типы смущенно переминались с ноги на ногу посреди обширного, но скромно обставленного кабинета.

— Ну? — прервал господин в шарфе затянувшееся молчание, будто полоснул ножом по ткани. — Что скажете?

— Да не виноваты мы, господин босс, — по-кроличьи залопотал первый, судорожно теребя велюровую шляпу. — Мы ж не знали, что…

— Вы все знали, — ледяным голосом заговорил господин босс, буравя своих подчиненных удавьим взглядом из-под огромных очков в золотой оправе. — Что я вам, ослам, велел? Проникнуть в поезд и прощупать указанного пассажира. Но не убивать! Мне он был нужен живым, а не…

— Так мы ж все делали по вашим указаниям, шеф, — плачущим голосом заговорил второй человек в плаще. — А что нам еще оставалось, когда он полез во внутренний карман? Мы же не знали, что за очками. Пристрелил бы, и тогда что?

— И правильно бы сделал! — в сердцах загремел шеф. — Господи, с какими олухами мне приходится работать… Ну ладно, застрелили так застрелили, но какой дьявол мешал вам порыться в его вещах?

— Так мы же рылись! — чуть не в голос заговорили оба «плаща». — Да как еще рылись! Все белье перекопали, а кроме «ксивы», никаких бумаг не нашли. Да и та фальшивая…

— А в кейс заглянуть не додумались?

— И в кейс тоже заглянули, — зачастил первый «плащ», — а там арифмометр электронный. Что вам с него толку?

— Придурки, — безнадежно махнул рукой босс. — Арифмометр… Вы что, о компьютерах никогда не слыхали?

— А, так это был компьютер! — радостно протянул второй. — Я ж тебе говорил, давай прихватим, покажем шефу, а ты мне — арифмометр, арифмометр…

— Сам ты арифмометр, — обозлился первый. — Только и знаешь, елки-моталки, как пушкой бренчать!

— Цыц! — Шеф пристукнул по столу тяжелой металлической чернильницей, выполненной в виде мавзолея. — Не умничать мне тут! Даю вам шанс на исправление. С завтрашнего дня будете вести наружное наблюдение за новым объектом. Имя и адрес вам сообщат. И без самодеятельности! Если и это завалите, то пеняйте на себя. Все, свободны.

Радостные, что так легко отделались, «плащи» выскользнули из комнаты, а их босс, поплотнее запахнув клетчатый шарф, полез в стол, извлек оттуда лист бумаги и, обмакнув перо в чернильницу, начал что-то записывать.

* * *

Стоял великолепный осенний денек, случающийся иногда в пору бабьего лета. В придачу он еще и выпал на воскресенье, и оттого садово-дачный кооператив «Жаворонки» был необычно многолюден. Сразу несколько огородников и их гостей сидели на веранде одной из дачек, которую точнее было бы назвать хибаркой, за большим столом и, вооружившись ножами, чистили грибы.

— Где это вы, Владлен Серапионыч, столько набрали? — спросила хозяйка дачи Ольга Ильинична Заплатина, малопримечательная на первый взгляд женщина, по внешнему виду которой трудно было бы сказать, что она — известная кислоярская писательница.

— А у меня, знаете ли, места знакомые, — горделиво ответил Владлен Серапионыч. Он-то и был тем грибником, что обеспечил своих друзей работой по меньшей мере на ближайшие пол часа, но зато в самом недалеком будущем — вкуснейшим обедом.

Владлен Серапионыч по своему внешнему облику отчасти походил на земского доктора из рассказов Чехова. Да он и в самом деле был врачом, хотя отнюдь не земским. Однако о роде его медицинских занятий мы узнаем чуть позже.

— Ну и красавец, — восхищенно протянул статный молодой человек, разглядывая огромный боровик, — даже резать жалко. Эх, фотоаппарат не прихватил, а то ведь никто ж не поверит, что такие грибы на свете бывают… — Слова молодого человека прервал какой-то писк. — Прошу прощения, — он достал из внутреннего кармана куртки мобильный телефон. — Слушаю. А, это ты! Нет-нет, после, сейчас я занят, к тому же не один. Что, неужели настолько важное сообщение? Ну ладно, перезвони мне попозже… Что поделаешь, работа есть работа, — вздохнул он, возвращая телефон за пазуху, и, решительно разрезав чудо-боровик пополам, печально констатировал: — Увы, червивый.

— Да уж, Василий Николаич, беспокойная у вас работка, — покачала головой хозяйка. — Даже по воскресеньям, и то…

— Зато и безработица мне, к сожалению, в обозримом будущем не грозит, — Василий Николаевич кинул остатки боровика в кучку очистков и взялся за подосиновик на длинной темной ножке.

— Что поделаешь, ведь пока в обществе существует преступность, будут существовать и сыщики, — вздохнул доктор Серапионыч. Из этой фразы непосвященный читатель наверняка сделал бы вывод, что Василий Николаевич Дубов служит в милиции — и ошибся бы. А почему — это мы услышим из его ответа.

— Вы правы, доктор. Я оттого-то и подался в частные детективы, чтобы свести преступность к минимуму. — Василий произнес эти слова столь просто и буднично, что никто из его собеседников не воспринял их как декларативную громкую фразу. Все понимали, что это — его искреннее и глубокое убеждение.

— Да, доктор, вы ж так и не сказали, где нашли столько грибов, — прервала неловкое молчание еще одна дачница, кандидат исторических наук баронесса Хелен фон Ачкасофф. Почему «баронесса» — этого никто не знал, тем более что в ее внешности и манерах трудно было найти какие-либо намеки на баронское происхождение, однако все звали госпожу Хелену баронессой. Очевидно, потому что имя и фамилию выговорить было сложно, а отчества толком никто не знал.

— Но, конечно, если это секрет, то можете не говорить, — добавил детектив Дубов. — Хотя и так ясно — возле железной дороги.

— С чего вы взяли? — удивился доктор.

— Это элементарно, Владлен Серапионыч, — обаятельно улыбнулся Василий. — У вас на сапогах песок с насыпи. Больше такого в здешних краях нигде нет километров эдак за сто.

— Да, так оно и было, — сознался доктор. — Как раз вдоль «железки», за Покровскими Воротами. Грибов, скажу я вам, друзья мои, видимо-невидимо! — Серапионыч хитро прищурился за стеклами пенсне. — Да и не только грибов…

— А чего же? — пристально глянула на него госпожа Заплатина. — Признавайтесь, что вы там еще нашли!

— Должно быть, труп на рельсах, — усмехнулся Василий.

— Или какую-нибудь хорошую книгу, — предположила писательница.

— Неужели ценную историческую реликвию? — страшным шепотом спросила баронесса и сама же громко расхохоталась.

— Ну, тогда мне, исходя из профессиональной специфики, следовало бы сказать, что я нашел шприц, или стетоскоп, или секционный скальпель, — подхватил доктор, — но увы. Я нашел всего лишь дискету. Самую обыкновенную компьютерную дискету.

— И где же вы ее отыскали? — без особого интереса спросил Дубов. — Под елочкой среди сыроежек? Или возле брусничного кустика?

— Да нет, прямо рядом с насыпью. Я бы ее и не заметил, если бы не наступил. Она еще была завернута в целлофановый пакетик. Я даже удивился, откуда в лесу дискета. Ну, поднял и по пути занес к Женьке — может, ему сгодится.

— А что, и Женька тут? — несколько удивился Василий.

— А то как же, — закивал доктор, — и даже здесь, в своей хибарке, возится с компьютером и принтером. Как будто в городе ему мало!

— Компьютерный маньяк, — сочувственно вздохнула хозяйка. — Погодите, а не он ли это, легок на помине?

Взоры всех, кто был на веранде, оборотились к калитке, через которую входил невысокий сутуловатый человек в соломенной шляпе. В одной руке он держал бутыль кока-колы, а в другой — лист бумаги.

— Женя, давай к нам! — радостно замахала рукой госпожа Заплатина. — Помогай грибы чистить, а потом будем уху варить. Или нет, уха — это из рыбы…

— А колу убери, — шутливо погрозил пальцем Дубов. — Ею будешь компьютерные программы запивать, а под грибки лучше водочку.

— Не пью, — отрывисто ответил Женька и подал Серапионычу листок с принтерной распечаткой. — Вот здесь то, что удалось прочесть на вашей дискете.

— И все? — разочарованно вздохнул доктор, пробегая текст, занимавший чуть более четверти страницы. — Да уж, не густо.

— А там и был всего один файл, да и тот здорово попорченный, — объяснил Женя. — Дискета в безобразном состоянии, я еще удивляюсь, как на ней вообще что-то сохранилось.

— Так-так, что у нас там? — пробормотал доктор и, поправив сползшее набок пенсне, с выражением зачитал:

— «…олог, профессионал в своей области. Я знаю, что ты живешь анахоретом и кроме своих ископаемых костей ничего знать не хочешь, но все может повернуться самым скверным образом, тем более что я чувствую за собой…» Дальше пропуск. Ага, вот: «…обязательно сходи к тете и передай ей, чтобы она…» Ну и дальше что-то уж вовсе невообозримое.

— Это все, что мне удалось восстановить, — пояснил Женя. — Как же можно доводить дискету до такого состояния!

— Я ж тебе говорил, откуда она взялась, — ответил доктор. И, оглядев остальных, спросил: — Ну, господа, что вы обо всем этом думаете? Лично я не сомневаюсь, что здесь кроется какая-то страшная тайна!

— По-моему, Владлен Cерапионыч, у вас уже и своя версия имеется, — заметил Дубов, старательно счищая кожицу с ярко-красной шапочки сыроежки.

— Может быть, — загадочно ответил доктор. — Но сначала, Василий Николаич, я хотел бы услышать ваше мнение как профессионала.

— A у меня, собственно, и нет никакого мнения, — огорошил Cерапионыча Дубов. — Да и вообще, я приехал сюда на выходной отдохнуть от всяких версий, слежек и улик, а вы меня опять в них втягиваете! — И Василий Николаевич с демонстративной тщательностью заработал ножом.

Однако Серапионыч, кажется, уже всерьез «завелся»:

— Да, но откуда в лесу взяться дискете, скажите вы мне на милость? Разве что кто-то взял с собой в лес этот, как его, компьютер в форме дипломата…

— Лаптоп, — подсказал Женя.

— Ну вот именно, значится, взял его в лес, поработал, а дискету потерял? Не верю!

— Ну почему, будь у меня такой, то я бы с удовольствием, знаете, на природе… — мечтательно протянул Женя.

— И у самого железнодорожного полотна? — ехидно перебил доктор. — По-моему, ясно — дискету выбросили из поезда!

Так как с этим выводом никто спорить не стал, то Серапионыч вдохновенно продолжал развивать мысль:

— Теперь — что мог бы обозначать этот странный текст? Какие у кого будут мнения?

— Позвольте мне, — попросила госпожа Заплатина. И, пробежав распечатку, заметила: — Такое впечатление, что это отрывок из какого-то литературного произведения, но на редкость бездарного. И, похоже, автор осознал собственную бесталанность, или, скажем так, отсутствие в тот момент вдохновения, и в отчаянии выбросил дискету в окно. У меня и у самой такое случается, хотя в поезде я обычно не творю. Тем более на компьютере.

— A вы что скажете, баронесса? — обратился Серапионыч к госпоже фон Aчкасофф.

— A, что? Извините, я о своем задумалась, — смущенно проговорила госпожа Хелена. — Загляделась на перелетных птиц. Знаете, еще в древних кисляцких преданиях говорится, что ласточка символизирует душу. Когда осенью она улетает, то и природа засыпает, а весной ласточка возвращается, и земля пробуждается от сна. И будто бы в захоронениях древних кислоярских правителей… Ах, впрочем, это к делу, конечно же, не относится.

— Баронесса как всегда в своем репертуаре, — хохотнул Василий. — A что говорят древние поверья о грибах, вы не в курсе?

— O, это тема для целой диссертации, — азартно подхватила баронесса. — Древние кислоярцы задолго до Курехина открыли, что грибы встречаются и среди людей. Так, если верить древним пиктограммам, которые обнаружил при археологических раскопках на Гороховом городище мой питерский коллега профессор Кунгурцев…

— Баронесса, о грибах после, — сурово перебил Серапионыч. — Что вы можете сказать о тексте на дискете?

— Ну, по столь малому фрагменту установить целое довольно сложно, — пожала плечами баронесса, — труднее даже, чем нарисовать портрет Ивана Грозного по черепу. Но этот фрагмент явно эпистолярного происхождения и чем-то отдаленно напоминает небезызвестную переписку вышеупомянутого Грозного с князем Курбским.

— Да, но во времена Курбского и Ивана Грозного не существовало ни компьютеров, ни железной дороги, — заметил Серапионыч.

— Необычайно тонкое замечание, — хмыкнул детектив Дубов. — Да, доктор, так ведь вы собирались попотчевать нас вашей собственной версией.

— Ну что же, — охотно подхватил доктор, — вот вам моя версия, опирающаяся на факты. А факты таковы. На днях я прочел в уголовной хронике, что по приезде в пункт назначения в купе фирменного поезда «Северный экспресс» Кислоярск — Прилаптийск обнаружен труп неизвестного человека с фальшивым паспортом. Рядом с ним лежал этот, ну, как его…

— Кинжал? — попыталась угадать Ольга Ильинична.

— Да нет, беднягу застрелили, — вздохнул доктор. — Ну, как его, тип-топ.

— Лаптоп, — поправил Женька.

— Ага, вот именно. И безо всяких дискет. А что касается текста, то исходя из характеристики адресата — анахорета, знатока костей — я знаю в Кислоярске одного человека, к которому она вполне подходит.

— Догадываюсь, о ком вы говорите, — подхватила баронесса. — И что же, что же?

— Да очень просто, — с уверенностью продолжал Серапионыч, — тот неизвестный в поезде был, судя по всему, крупным мафиози, и стал он жертвой внутренних разборок. А «анахорет» — его сообщник, с которым они проворачивали всякие аферы. Этот мафиози пытался удрать в Прилаптийск, но в поезде почуял за собой слежку и решил таким образом передать послание сообщнику. Думаю, что на дискете были записаны его имя, адрес и просьба нашедшему передать дискету по назначению за приличное вознаграждение.

— А если наоборот — мафиози, или кто бы он там ни был, писал послание, но тут заметил, что за ним следят и на всякий случай выкинул его за окно именно в надежде, что его никто не найдет? — возразила госпожа Заплатина.

— Вряд ли, — покачал головой Серапионыч. — Я ведь говорил, кажется, что дискета была завернута в пакетик. — И, обернувшись к Дубову, доктор горделиво спросил: — Ну, Василий Николаич, как вам моя версия?

Василий отложил ножик — похоже, горячность доктора начала его забавлять.

— Видите ли, Владлен Серапионыч, мне ваши построения кажутся, как бы это помягче выразиться, несколько надуманными, — медленно заговорил детектив. — Во-первых…

— Извините, мне тоже, — перебила баронесса. — Если мы с вами, Владлен Серапионыч, имеем в виду одно и то же лицо, то должна вам сказать, что это ученый с мировым именем, профессор, я сама как-то обращалась к нему за консультацией. В общем, на сообщника мафии он ну никак не похож!

— Он очень скрытый человек, — возразил доктор, — как раз из тех, про кого говорят, что в тихом омуте черти водятся. Ах да, простите, Василий Николаич, мы вас перебили.

— Да нет, ничего, — рассмеялся детектив. — Просто я предпочитаю не делать скоропалительных выводов. Во-первых, вовсе не обязательно, что дискету выкинул именно тот погибший неизвестный. По железной дороге идет довольно много разных поездов, и отнюдь не только Кислоярск — Прилаптийск. Во-вторых, если убитый и вправду крупный мафиози, то он имел бы солидную охрану и уж во всяком случае не дал бы себя так легко застрелить. В-третьих, нигде не сказано, что ваш «анахорет» живет именно в Кислоярске. Возможно, что послание, если это действительно послание, а не художественная литература, адресовано кому-то не известному вам, живущему не в Кислоярске, а, например, в Прилаптийске. Я могу назвать и «в-четвертых», и «в-пятых», но и без того понятно, что ваши предположения, дорогой доктор, построены не более как на зыбком песке.

— Я вас понимаю, Василий Николаич, — несколько уязвленно заговорил Серапионыч. — Наверно, я и сам дал бы вам подобную отповедь, если бы вы вздумали в моем присутствии рассуждать о медицине. Но я завтра же схожу к профессору и все выясню!

— Только будьте осторожны, — покачал головой Дубов.

— А зачем? — хитро прищурился доктор. — Вы же утверждаете, что все мои подозрения ничего не стоят! Или не так?

— Господа, грибы почищены, — прервала спор Ольга Ильинична. — Кто у нас главный специалист по варке?

— Можно и сразу жарить, — заметила баронесса. — В новгородских рукописях пятнадцатого века я обнаружила один весьма оригинальный способ…

И разговор, вновь перейдя на грибные рельсы, к таинственным дискетам и покойникам в купе более уже не возвращался.

* * *

Босс хмуро глядел на молодую даму в темном платье, вальяжно развалившуюся на венском стуле по другую сторону его обширного стола.

— Что смотришь, козел плешивый? — презрительно глянула дама, поправляя подол платья. — Думаешь, я тебя боюсь?!

— Знай свое место, дура! — прикрикнул босс. — Кем бы ты была без меня. Я тебя из дерьма вытащил, устроил на приличное место, а ты, паскуда волчья, еще вякаешь!

— Я говорю, а не вякаю, — взвилась дама, — и кто мне запретит, ты, может быть? — И, подумав, презрительно выплюнула: — Сморчок!

— Заткнись, падла! — заорал босс. — А то опять схлопочешь!

— Сам замолчи, старый хрен, — процедила дама и демонстративно закинула на стол свои миниатюрные ножки в темных чулках.

— Забыла, где находишься?! — резко поднялся из-за стола шеф. — Я тебе щас напомню! — И, схватив обеими руками ее ноги, резко втащил даму на стол. Та не осталась в долгу и тут же запустила в шефа попавшейся под руку мавзолееобразной чернильницей. Шеф едва увернулся, и чернильница угодила в дверцу массивного сейфа, оставив на ней огромную кляксу.

Этого босс уже не мог стерпеть. Сорвав с себя клетчатый шарф, он набросил его на шею дамы и слегка затянул.

— Вы, сударь, подонок! — придушенно закричала дама. — Ну, убей меня! Не убьешь ведь, трусливая тварь!

— Убью, — прошипел босс, — но не сегодня. И даже не завтра. Ты у меня, сволочь, еще помучаешься! — С этими словами он отшвырнул шарф и принялся судорожно срывать с дамы платье.

— Ну, где ты там? — простонала дама, томно расстегивая пуговки в верхней части платья. — Скорее, скорее!

— Похотливая сука, — злобно выкрикнул шеф и, швырнув на пол туфельку, в пылу борьбы слетевшую у дамы с ножки, оставил ее обладательницу сладострастно постанывать на столе.

— И вот так каждый раз, — театрально развела руками дама, когда дверь за боссом захлопнулась. — Ни на фига не способен, ну чего ради я с ним связалась? — Спрыгнув со стола, она деловито поправила платье и надела туфлю. Похоже, что подобные своего рода ритуальные сцены между ними происходили регулярно и всякий раз кончались одним и тем же. То есть ничем.

* * *

В то время, когда происходили описываемые события, Василий Дубов еще не достиг славы Великого Детектива и потому не был особо обременен делами и заказами. В понедельник утром он сидел в своей сыщицкой конторе на втором этаже Кислоярского Бизнес-центра и просматривал кое-какие бумаги, вспоминая вчерашний царский обед в «Жаворонках». Внезапно дверь распахнулась, и в контору влетел Владлен Серапионыч. Василий несколько удивился — доктор весьма редко наведывался к нему на работу, обычно они встречались в ресторанчике «Три яйца всмятку» во время обеда.

— Здравствуйте, доктор, — приветствовал гостя Василий Николаевич. — Присаживайтесь, чайку согреем…

— Не до чайку сейчас! — перебил Серапионыч. И это казалось еще более странным — доктор слыл изрядным любителем сего древнего напитка.

— Ну, тогда рассказывайте, что стряслось, — предложил Дубов. — Неужели из вашего заведения сбежал пациент?

— Вам бы все шуточки, — обиженно протянул доктор. — А я только что побывал у того человека!

— У какого человека?

— А вы забыли? Которому адресовано послание на дискете!

— Это только ваше предположение, — уточнил детектив. — Кстати, кто он такой? Вы вчера не назвали даже его имени.

— Разве? Профессор Степан Степаныч Петрищев, видный специалист в области антропологии, почетный член ряда зарубежных академий и прочая и прочая. Но по его облику и образу жизни этого никак не скажешь. И вот это-то самое странное! — чуть не выкрикнул доктор. — Ясное дело, ему есть что скрывать. И потому мои предположения о его связях с мафией — не пустые фантазии!..

— Погодите-погодите, — с трудом остановил Василий расходившегося Серапионыча, — давайте по порядку. Что вам показалось странным в этом профессоре Петрищеве?

— В прошлом профессор заведовал Кислоярским филиалом Московского института антропологии, или как он там назывался. А после того как мы отделились от Москвы, филиал передали на баланс Кислоярского музея. То есть вообще-то его хотели просто прикрыть, но сохранили из уважения к заслугам и мировому имени профессора Петрищева. Тем более что он там, как я слышал, работает задарма, не получая зарплаты. И ради чего? — вновь оживился доктор. — Из одной любви к науке? Как бы не так — чтобы проворачивать свои аферы!

— Постойте, Владлен Серапионыч, — опять перебил доктора детектив, — ваши предположения обсудим после. А пока что будьте добры излагайте факты. Расскажите, где расположен ваш подозрительный филиал. Я о таком, признаться, даже и не слыхивал.

— И немудрено, — радостно подхватил Серапионыч. — Собственно, филиал — это громко сказано. А на самом деле — небольшой флигелек на Хлебной улице.

— Странно, — покачал головой Дубов. — Я довольно часто прохожу по Хлебной, но никаких флигельков не замечал.

— Он в глубине двора, — пояснил доктор. — На первом этаже собственно филиал, а на втором, больше похожем на чердак, сам профессор и живет. Иногда, случается, по неделе оттуда не выходит!

— Откуда вы об этом узнали?

— Да от дворничихи, она у меня когда-то лечилась. Нет, не по месту службы, конечно, а в частном порядке. Жаловалась еще, что двор всегда был тихий и спокойный, а на днях какие-то пьянчуги завелись — целыми днями пьют вино да песни горланят…

— А у самого профессора вы побывали? — рассказ доктора понемногу становился Василию все более занятным.

— Побывал, — вздохнул Серапионыч. — И поначалу профессор Петрищев меня встретил даже весьма гостеприимно — все ж, как-никак, коллеги по науке… Но едва я завел речь о дискете, то он сразу как бы ушел в себя и заявил, что ничего не знает и что к нему это никакого отношения не имеет.

— А распечатку вы ему показывали?

— Я оставил Петрищеву ксерокопию, но он ее не глядя скомкал и кинул в корзину.

— Только скомкал или еще и порвал? — попросил уточнить Дубов.

— То-то что не порвал! — азартно подхватил Серапионыч. — Я сразу увидел, что что-то тут все-таки нечисто.

— Позвольте с вами не согласиться, Владлен Серапионыч, — подумав, ответил детектив. — Вы сами говорили, что профессор Петрищев живет уединенно, занят своими ископаемыми костями, а тут заявляетесь вы и с порога заводитесь насчет каких-то дискет и мертвых мафиози. Ясно, что такие разговоры вызвали у него, если можно так выразиться, реакцию отторжения.

— Вы мне не верите, — слегка обиделся доктор, — а я вам точно говорю — дело темное. — Серапионыч конспиративно понизил голос: — Вы, Василий Николаич, конечно, будете смеяться, но я понял, в чем дело. Тут орудует не просто мафия, а нечто большее. Они убивают людей, трупы пускают на колбасу, а кости держат у Петрищева под видом ископаемых останков! А тетя, о которой упоминается в послании — содержательница ихнего главного притона.

Дубов едва сдержал улыбку:

— Похоже, доктор, вы начитались статей небезызвестного господина Ибикусова в «желтой прессе» и в запале говорите такое, во что и сами не верите. Ваши гипотезы лежат где-то, извините, уже в области фантастики, и даже не научной. Если бы все обстояло так, как вы говорите, то преступники прятали бы свои жертвы не у профессора Петрищева в его игрушечном филиале, а, например, у вас. Ведь это вы же имеете честь заведовать Кислоярским моргом, не так ли? В общем, если в этом деле и впрямь что-то нечисто, чего я отнюдь не исключаю, то к вашим «байкам из филиала» это не имеет ни малейшего отношения.

— А почему бы вам самому не побывать у профессора и не выяснить, в чем дело? — неожиданно предложил Серапионыч.

— Что ж, это можно, — столь же неожиданно согласился Дубов. — Сейчас я как раз ничем особенно не занят, так что съезжу проветрюсь.

— Вы на «Москвиче»? — обрадовался доктор. — Заодно и меня до работы подбросите…

Тут зазвонил телефон. Василий нехотя поднял трубку:

— Сыскная контора Дубова. А, это опять ты? Извини, сейчас не смогу — ухожу. Если не очень срочное, то перезвони вечером… Это мой тайный агент, — пояснил детектив доктору, положив трубку. — А что вы думаете, в нашем деле без осведомителей не обойтись. Наверно, опять с какими-то пустяками. Ну ладно, поедемте.

Василий аккуратно запер контору, и они с доктором по мраморной лестнице спустились на улицу, где стоял синий «Москвич» — верный Росинант частного детектива. Правда, среди «Мерседесов» и «Линкольнов», принадлежащих прочим обитателям Бизнес-центра, он гляделся более чем скромно, но Василий Николаевич ни за что не променял бы его ни на какую самую шикарную иномарку.

Поскольку Кислоярск был городом не слишком большим, то уже минут через пятнадцать, оставив автомобиль на краю Хлебной улицы, Дубов пересекал обширный двор десятого дома, где за тронутыми осенью тополями проглядывался двухэтажный особняк, который Серапионыч именовал флигельком. Во дворе было довольно пустынно, если не считать дворничихи, подметавшей дорожку вдоль дома, да двух помятого вида субъектов, сидевших на скамеечке под тополями. Между ними на газете стояла початая бутылка дешевого вина и скромная закуска. Завидев приближающегося Василия, один из них, в мятом пиджаке и сдвинутой набекрень мятой шляпе, завел неприятным козлиным голосом:

— Шумел камыш, деревья гнулись…

Второй, в рваной куртке и криво надвинутой на брови кепке, вдохновенно подхватил:

— А ночка темная была!

Дубов считал себя человеком отчасти музыкального склада, даже сам немного играл на скрипке, и столь малохудожественное исполнение его несколько покоробило. Он поскорее проскочил мимо пьяниц и поднялся по полуобвалившемуся крыльцу. Дверь была не закрыта и, толкнув ее, детектив оказался в помещении, заставленном скелетами разных доисторических животных и первобытных людей. Отдельные кости и черепа валялись повсюду на столах и даже на полу.

— Чем могу служить? — услышал Василий чей-то приятный глуховатый голос. Сыщик даже вздрогнул — ему показалось, что это говорит скелет, стоящий у входа и как будто встречающий посетителей. Однако голос принадлежал пожилому человеку в домашней фуфайке, который стоял позади скелета.

— Я тут, видите ли… — замялся Василий. От всего увиденного он даже позабыл, с чего хотел начать разговор.

— Вы, наверное, из музея? — пришел ему на помощь человек в фуфайке.

— Н-нет, — промямлил Василий. — Я частный детектив Дубов. А вы, как я понимаю, и есть профессор Семен Семеныч Петрищев?

— Степан Степаныч, — вежливо поправил Петрищев. — Чем обязан визитом?

— Видите ли, уважаемый профессор, я все по поводу той дискеты, что обнаружил у насыпи наш общий знакомый Владлен Серапионыч… — Дубов осекся под гневным взглядом Петрищева.

— Вам я могу ответить только то же, что и ему, — сдержанно ответил профессор. — Вы меня, очевидно, с кем-то путаете. — И вдруг истерично выкрикнул: — Да оставьте вы меня в покое, ради бога! Не знаю я ничего, не знаю и не знаю!

— Хорошо-хорошо, извините, — Василий попятился к выходу и, едва не опрокинув скелет, выскочил на крыльцо.

* * *

Опасливо заверещал телефон, и босс поднял трубку.

— Да?

— Босс, это снова я, — понесся из трубки вкрадчивый голос, — агент «Камыш». К объекту опять приходили гости.

— Кто? Снова этот лекаришка?

— Да нет, на сей раз Дубов. Частный сыщик.

— Вот оно что, — зловеще ухмыльнулся босс. — И куда он направился от объекта — к себе домой или в контору?

— Не могу знать. Сел в «Москвич» и куда-то укатил.

— Ладно, это мы установим, — шеф поправил клетчатый шарф. — Продолжайте наблюдение, если что — тут же докладывайте.

Босс положил трубку, но тут же вновь поднял и набрал номер:

— Действуйте по утвержденному плану. А, уже побывали? Хвалю за оперативность. Тогда заодно пощупайте Дубова. Какого, какого! Детективишку, чтоб ему провалиться.

Шеф встал из-за стола, подошел к сейфу и, стараясь не запачкаться об чернильное пятно, вставил ключ в замочную скважину.

* * *

Василий Николаевич и Владлен Серапионыч сидели за столом на уютной кухне дубовской квартирки и пили чай. В то время детектив еще не успел познакомиться (кстати, при весьма драматических обстоятельствах) со вдовой Софьей Ивановной Лавантус, которая в благодарность предложила ему за символическую квартплату поселиться на втором этаже своего шикарного особняка. Впрочем, это уже совсем другая история.

Если Василий просто пил чай с крыжовенным вареньем, которым его снабдила, провожая из «Жаворонков», писательница Заплатина, то доктор время от времени извлекал из внутреннего кармана сюртука некую скляночку с подозрительной по цвету и запаху жидкостью и подливал себе в чай. Всякий раз он предлагал ее и хозяину, однако тот всякий раз вежливо, но твердо отказывался. Об этой скляночке и ее содержимом в Кислоярске ходило множество всяческих слухов, но никто еще не отваживался на дегустацию, даже несмотря на уверения Серапионыча, что в ней — универсальный эликсир от всех существующих и несуществующих недугов.

— Эх, знатный чаек! — радостно крякнул Серапионыч, размешав ложечку чудо-эликсира в чашке чая и отхлебнув пару глотков. — Да, Василий Николаевич, так каковы же ваши впечатления от визита к господину профессору?

— Никаких, — пожал плечами Дубов, — если не считать того, что он очень нервозно воспринял мой визит и в особенности разговор на занимающую вас тему.

— Вот-вот, я же вам говорил, — радостно подхватил доктор. — Значит, мы им крепко сели на хвост!

— Но, с другой стороны, раздражительность Петрищева можно объяснить тем, что его, человека науки, отрывают от любимого дела, да еще дважды в течение дня. Думаю, что даже нас с вами подобная назойливость довела бы до белого каления!

— Что ж, пожалуй, вы правы, — подумав, согласился доктор. — Похоже, что я действительно вообразил невесть что на ровном месте. Да и вас заставил заниматься пустяками. И поделом мне! — Доктор отпил еще немного чаю и закусил печеньем.

— Однако сегодня произошел весьма странный случай, — задумчиво продолжал Василий, — хотя, наверное, к нашим пустякам он не имеет отношения. — Детектив замолк, как бы раздумывая, имеет ли смысл продолжать.

— Ну-ну, что за случай? — поторопил его Серапионыч.

— А случай вот какой. Пока я ездил к профессору Петрищеву, а потом еще по другим делам, кто-то побывал у меня в сыскном бюро.

— В каком смысле?

— В таком смысле, что там произошло нечто вроде обыска. Вроде бы ничего не пропало, но я заметил, что некоторые вещи лежат не совсем на своих местах.

— Что вы говорите! — воскликнул Серапионыч. — В таком случае это не совпадение, а нечто большее…

— О чем вы? — удивился детектив.

— О чем я? — Доктор выдержал театральную паузу. — О том, уважаемый Василий Николаич, что со мной нынче произошло нечто подобное. Только не на работе, а дома. Видите ли, сегодня я обнаружил запонку не на столе, где оставил, а под диваном. И еще кое-какие мелочи. Сначала я приписал все это собственной рассеянности, но теперь вижу, что это спланированная акция!

— Да, Владлен Серапионыч, признаю вашу правоту — тут и впрямь что-то нечисто, — вздохнул Василий. — И у меня даже появились кое-какие подозрения. Заметив, что в моей конторе побывали, я опросил соседей по коридору — не замечали ли они чего-то подозрительного, пока меня не было. Вы знаете, что мое бюро расположено в небольшом тупиковом коридорчике, там еще две комнаты — в одной торговое агентство, а в другой какая-то фирмочка наподобие «Рогов и копыт». Так вот, торгового агента срочно вызвали на другой конец города якобы заключать важную сделку, а оказалось — по каким-то чисто формальным вопросам, совершенно не требующим спешки. Нечто похожее произошло и с обоими совладельцами фирмочки, так что некоторое время коридор был совершенно пуст, и никто не мешал им осматривать мою контору.

— Им? — доктор невольно понизил голос. — Вы догадываетесь, кому?

— Подобные методы применяли советские спецслужбы, когда нужно было провести какую-то акцию без лишних свидетелей, — объяснил Дубов.

— Ну, мы и вляпались, — протянул Серапионыч. — Кому же мы с вами так насолили, что нами занялись спецслужбы?

— Похоже, что мы действительно попали под колпак спецслужб, но не совсем в том смысле, как вы думаете, — задумчиво сказал Василий. — Став независимой, Кислоярская Республика отказалась от услуг спецов советской госбезопасности и, наверное, правильно сделала. Однако создать собственную эффективную систему безопасности наши новые власти так и не смогли, а вот бывшие особисты, оказавшись не у дел, без дела не остались. Навыки, методы, связи, агентура — это ведь все сохранилось.

— Вы полагаете, что они переориентировались на иностранные спецслужбы? — удивился доктор.

— Ну, это уж вы малость хватили — покачал головой Василий. — Все гораздо проще — они переориентировались на теневые структуры. А если выражаться не столь витиевато, — занялись самой банальной уголовщиной. Так сказать, «чекисты в законе». И это очень опасно, тем более что уголовщину они сочетают с политической деятельностью, направленной на дестабилизацию общества.

— И у вас есть доказательства?

— Увы. Будь у меня доказательства, то я уж, поверьте мне, не сидел бы сложа руки. Они профессионалы и улик не оставляют. Но едва я начал свою деятельность на ниве частного сыска, то сразу ощутил их присутствие и железное противодействие при малейшей попытке копнуть чуть глубже обычной мелкой преступности и «бытовухи».

— Кто бы мог подумать! — воскликнул доктор и в волнении плеснул в чашку чуть не половину содержимого своей скляночки.

— Да, да, — уверенно продолжал Дубов, — они сплели целую сеть, покрывающую весь Кислоярск, а может, и не только. И в ее центре сидит некто Феликс Эдуардович Железякин — в не столь давнем прошлом глава местного отделения КГБ, а в настоящее время совладелец ряда предприятий общепита. Но общепит, конечно, только для отвода глаз.

— И неужто наши правоохранительные органы не могут взять его за задницу? — изумился Серапионыч.

— Ах, доктор, как вы наивны, — невесело усмехнулся Василий. — Его люди сидят и в правоохранительных органах, и, подозреваю, даже в органах власти вплоть до президентской администрации, так что любая попытка борьбы с ними изначально обречена на провал. Да, Владлен Серапионыч, не в добрый час наступили вы на эту злополучную дискету…

Тут раздался звонок в дверь.

— Странно, кто бы это мог быть? — пробормотал Дубов и, нехотя встав из-за стола, отправился к двери. Серапионыч между тем подлил себе чаю, не забыв, разумеется, о скляночке.

На пороге стоял невзрачный господин в черном пальто, шляпе и длинном клетчатом шарфе.

— Ну, заходите, раз пришли, — предложил Василий. — Вы по какому делу?

— По личному, — коротко ответил незнакомец, проходя следом за хозяином на кухню. — А, господин доктор, и вы здесь? Прекрасно…

— Что вам угодно? — несколько удивленно спросил Василий. — Похоже, вы знаете и меня, и Владлена Серапионыча. Хотелось бы узнать ваше имя.

— Феликс Железякин, — горделиво представился гость. — Может, слыхали о таком?

— Если не ошибаюсь, это что-то связанное с бывшими органами? — как бы не очень уверенно предположил Дубов.

— Не ошибаетесь, — ухмыльнулся пришелец. И, без приглашения развалившись на табуретке, заявил: — Вы встали на моем пути, а это еще ни для кого добром не кончалось!

— Что значит встали на пути! — возмутился Василий. — Я выполняю свой профессиональный и гражданский долг, а если вас что-то не устраивает, то это уж, извините, ваши заботы.

— Я вас предупредил, — высокомерно процедил Феликс, — а дальше пеняйте на себя.

— Послушайте, что вы себе позволяете! — не выдержал доктор. — Врываетесь в чужой дом…

— Погодите, Владлен Серапионыч, — остановил его Дубов. — Я, разумеется, благодарен вам, Феликс Эдуардович, за ваши предупреждения, но и со своей стороны должен вас предупредить, что на вашем, как вы выражаетесь, пути стою не один я и даже не мы вдвоем с доктором, а вся наша демократическая общественность…

— Только не надо разводить демагогию, — злобно ухмыльнулся Феликс. — Мы с вами не на комсомольском собрании.

— Ладно, давайте по делу, — согласился Дубов. — Вы были столь любезны, что лично пришли меня предостеречь. Я буду с вами столь же откровенен. Мне многое известно о ваших художествах. Не буду напоминать о шантаже, вымогательстве, торговле наркотиками — но вы ведете и откровенно антигосударственную деятельность. Думаете, я не знаю, кто стоял за недавней серией взрывов в религиозных и общественных организациях? Я уж не говорю о почасовой оплате пикетчиков в защиту вашего дружка путчиста Разбойникова и о финансовой поддержке местных неонацистов всех мастей!

— Не докажете! — скривился Железякин.

— Докажем, докажем! — уверенно пообещал Дубов. — И многое в этом направлении уже сделано. А полученные данные я, разумеется, не держу при себе, а тут же сообщаю правоохранительным органам. Так что, господин Железякин, советую вам поскорее сворачивать вашу преступную деятельность, иначе…

— Ладно, хватит, — грубо прервал Феликс. — Мне уже многие угрожали, и где все они теперь? И то же самое ждет вас, если не уйдете с моей дороги!.. — Железякин поднялся с табуретки и направился к выходу. — Спокойной ночи, господа, — проговорил он на прощание, вежливо приподняв шляпу.

Проводив незваного гостя, Василий вернулся в кухню:

— Ну, доктор, что скажете? Вот он, наш кислоярский Мориарти во всей своей красе. Чувствую, доведется еще мне встретиться с ним на узкой тропинке над пропастью…

— Извините, Василий Николаевич, я не понял, что это за дорога, на которой вы встали? — спросил доктор. — Он имел в виду вообще или что-то конкретное?

— Судя по тому, что господин Железякин в своих угрозах адресовался к нам обоим, то конкретное, — уверенно ответил Дубов. — Очевидно, то самое, связанное с вашей дискетой, трупом в поезде и, возможно, с профессором Петрищевым.

— Сдается мне, что вы знаете больше моего, — проницательно заметил Серапионыч. — Во всяком случае, вы с ним говорили так, будто находитесь в полном курсе дела.

Василий от души рассмеялся:

— Я знаю ровно столько же, сколько и вы. Просто надеялся, что если разговор пойдет в открытую, то Железякин что-то скажет по существу дела. Нет, ну не то чтобы проговорится, но мы хоть узнали бы, чего он хочет. Но увы — после его визита мы в таком же тумане, как раньше. Разве что стало ясно, что к этому делу действительно причастна его шайка.

— А то, что вы говорили насчет правоохранительных органов и все такое — это правда?

— Не совсем. Это я ему сказал с умыслом, чтобы в какой-то мере обезопасить себя и вас на тот случай, если бы он решил с нами расправиться физически. То есть мы уже как бы не являемся единственными обладателями опасной для него информации. Хотя погодите… Если убийство в поезде — его рук дело, то следующей жертвой может стать профессор Петрищев. Надеюсь, еще не очень поздно — давайте-ка позвоним инспектору Столбовому, чтобы присмотрели за профессором.

Рука детектива потянулась к телефону, но тот зазвонил сам. Василий чуть вздрогнул и поднял трубку.

— Василий, это ты? — раздался знакомый голос. — Теперь-то ты можешь меня выслушать, или у тебя снова дела?

— Вообще-то и дела тоже, — недовольно ответил Дубов. — Но если вкратце, то давай.

— Если вкратце, то слышал ли ты о покойнике в Прилаптийском поезде?

— Да, что-то где-то мельком, — стараясь не выдать волнения, небрежно ответил Василий. — Неопознанный труп с фальшивым паспортом.

— Теперь уже опознанный, — хмыкнуло в трубке. — Установлено, что это некто Кунгурцев, профессор каких-то там наук, из Питера.

— Очень странно, — протянул Василий, украдкой глянув на Серапионыча. — А я слышал, будто покойник — мафиози, павший жертвой очередной «разборки» с конкурентами.

— Не слышал насчет разборки, — ответил осведомитель, — но за профессором уже давно охотились люди Железякина. Вот, собственно, и все, что мне известно.

— Ну, спасибо тебе, я еще не знаю, займусь ли этим делом, но информация ценная, — поблагодарил детектив. — Если чего разузнаешь, тут же сообщай. — Василий положил трубку.

— Что-то по нашему делу? — нетерпеливо спросил доктор.

— Да, — вздохнул сыщик. — И насколько далеко мы могли бы уже продвинуться вперед, если бы я выслушал его вчера или хотя бы нынче утром… Профессор Кунгурцев, профессор Кунгурцев… Где-то я слышал эту фамилию, и совсем недавно!

— По-моему, не далее как вчера в «Жаворонках», — припомнил Серапионыч. — Как раз когда мы грибы чистили. Баронесса что-то о нем говорила. Вернее, о его археологических раскопках.

— Значит, расспросим баронессу, — подытожил Василий. — Я еще не знаю, что за всем этим кроется, но чувствую, что нас ждут удивительные сюрпризы и захватывающие приключения!

— Василий Николаич, вы собирались позвонить инспектору Столбовому, — напомнил доктор.

— Да-да, сейчас позвоню. — Василий извлек из-под телефона блокнот и раскрыл его на букве «С».

* * *

Степан Степанович Петрищев надел очки и раскрыл записную книжку на букве «С». Подсел к столику, на котором стоял телефон, снял трубку. Поднес палец к диску, затем отдернул, будто от огня. Встал, прошелся по полутемной комнате, машинально поправил покосившийся скелет какого-то далекого пращура.

— Нет, надо, надо, — сказал профессор то ли пращуру, то ли самому себе. Он вернулся к телефону и решительно набрал номер. Раздался длинный гудок, а за ним еще несколько. — Значит, не судьба, — с облегчением вздохнул профессор и собрался было положить трубку, но тут на другом конце провода что-то щелкнуло.

— Слушаю вас, — раздался приятный женский голос.

— Добрый вечер, Тамара Михайловна. Извините, если разбудил.

— А, вечер добрый, Степан Степаныч. Рада вас слышать. Что-то случилось?

— Случилось, — ответил профессор Петрищев, но тут чья-то рука в темной кожаной перчатке легла на телефон.

* * *

Ресторан «Три яйца всмятку» принадлежал Феликсу Железякину и, подобно своему владельцу, имел по меньшей мере два лица: вечером он преображался в злачное заведение, где спускали неправедно заработанные денежки самые темные личности Кислоярска, но зато днем представлял собой обычную харчевню, где можно было вкусно и недорого пообедать. Вот за обедом-то здесь обычно и собиралась компания добрых знакомых, проводивших трапезу за приятной и интересной беседой.

Однако на сей раз Василий Дубов пришел сюда на пол часа раньше обычного — он собирался до прихода остальных завсегдатаев приватно побеседовать с баронессой Хелен фон Ачкасофф. Ну и, само собой, первым делом детектив поинтересовался, что известно баронессе о профессоре Кунгурцеве.

— А вы что же, Василий Николаич, тоже решили заняться археологией? — засмеялась баронесса. На что Дубов совершенно спокойно, даже обыденно ответил:

— Нет, я устанавливаю причины его смерти.

— Как? Разве он умер?! — вскричала госпожа Хелена.

— Кунгурцев скончался несколько дней назад от огнестрельных ран в поезде Кислоярск — Прилаптийск, — сообщил детектив. — И он же, по всей очевидности, выкинул из окна ту дискету, что обнаружил Владлен Серапионыч.

— Как же это возможно, — потрясенно лепетала баронесса. — Кто мог поднять руку на ученого…

— Между прочим, при нем обнаружили фальшивые документы, — напомнил Василий. — Надеюсь, вы понимаете, уважаемая баронесса, что все это неспроста. Поэтому я хотел бы, чтобы вы сообщили мне, что вам известно о делах и связях профессора Кунгурцева в Кислоярске. Вы говорили, что он вел археологические раскопки на каком-то городище?

— На Гороховом. Это как раз неподалеку от «Жаворонков» — если не сворачивать, а ехать дальше по шоссе, то слева, вдали от дороги, виден холм. Это и есть Горохово городище. Но там он был со своими студентами лет двадцать назад.

Василий что-то записал в блокнот.

— И что они там нашли?

— Насколько мне известно, в основном ценности, имеющие чисто научное значение. В то время я занималась в историческом кружке при Доме пионеров, и наш руководитель пригласил Кунгурцева на очередное занятие. Как сейчас помню, профессор демонстрировал нам всякие черепки и каменные топоры и очень увлекательно о них рассказывал.

— Но не мог ли он обнаружить на этом Гороховом городище нечто, скажем так, более материально ценное?

— Вряд ли, — уверенно ответила баронесса. — Тем более что профессор был там не один, и если бы они что-то накопали, то это раньше или позже стало бы известно. Дело в том, что на городище находилась столица одного древнего кисляцкого княжества… Впрочем, вас эти сведения, кажется, не очень волнуют.

— Нет-нет, еще как волнуют! — деланно завозражал Василий. — Просто сейчас меня куда больше волнует гибель Кунгурцева. Кстати, приезжал ли он в наши края после той экспедиции?

— Да, приезжал и после, — чуть помедлив, произнесла баронесса. — Лет восемь тому обратно, но уже один. Тогда он разыскивал старинные захоронения и обращался ко мне как к специалисту по древнейшей истории нашего края.

— А вам известно что-то об этих захоронениях?

Баронесса ненадолго задумалась, видимо, прикидывая, что говорить, а что нет.

— Если вкратце, то древние кисляки имели обычай хоронить своих правителей в курганах, где устраивались особые гробницы. Тело усопшего специально обрабатывали, хотя и не совсем на египетский манер, но оно тоже неплохо сохранялось. Забальзамированные останки укладывали в каменный гроб, а сердце, считавшееся по их поверьям средоточием души, хоронили отдельно, в сосуде наподобие кувшина, иногда даже в особом помещении. — Как всегда, когда баронесса начинала говорить на историко-археологические темы, в ее глазах загорался радостный блеск, и даже люди, далекие от науки, увлеченно слушали. Однако Василий, памятуя, что в любой момент в зале могут появиться сотрапезники, был вынужден прервать едва начавшуюся лекцию:

— Извините, госпожа Хелена, но меня в настоящий момент более интересуют исследования профессора Кунгурцева.

— Ну, я ему подсказала только общее направление, где чисто теоретически можно было отыскать более-менее сохранившиеся и даже не разграбленные гробницы, — чуть обиженно сказала баронесса, — так как точных мест ни я, ни кто другой не знает. К счастью, а то бы от них давно бы уже ничего не осталось. Но Кунгурцев обладает… обладал, — вздохнула госпожа Хелена, — удивительной интуицией, и ему удалось довольно скоро открыть одно необычайно ценное захоронение.

— Ценное? — чуть не подпрыгнул на стуле Василий.

— О да! — с азартом подхватила баронесса, — Профессор обнаружил гробницу некоего весьма знатного правителя. Там сохранилась и мумия, и останки его слуг и домашних животных, и уникальный барельеф, символизирующий бренность всего земного.

— Вы его видели?

— Что, барельеф? Нет, только фотографию, сделанную самим Кунгурцевым. И вообще, место находки держится в тайне, о нем знают хорошо если два-три человека.

— Отчего так? — удивился Василий.

— Ну, тут много причин, — пожала плечами баронесса. — Если все узнают, где находится курган, то придется ставить постоянную охрану, а средств на нее, разумеется, никто выделять не станет. Насколько я знаю, барельеф остался в гробнице, мумию Кунгурцев увез в Питер для исследований, а предметы домашней утвари, которыми покойного снабдили на тот свет, хранятся в Кислоярском музее.

Дубов украдкой глянул на часы — вот-вот могли появиться их сотрапезники, а ему еще нужно было о многом порасспросить баронессу.

— Но, может быть, вы хотя бы знаете людей, кому известно местонахождение гробницы? — понизил голос Василий. — Поймите, это важно прежде всего ради их же безопасности. Очень возможно, что убийство Кунгурцева как-то связано с его археологическими разысканиями.

— Могу назвать только одного, — немного подумав, совсем тихо ответила баронесса. — Анахорет, любитель костей…

— Петрищев?

— Да, он один сопровождал Кунгурцева в его экспедиции, а затем забрал кости слуг и животных к себе в филиал. Я предполагаю ваш следующий вопрос, — невесело улыбнулась госпожа Хелена. — Были ли найдены в гробнице изделия из золота и драгоценных камней, и если да, то сколько в них килограммов или каратов?

— Вы угадали, — вздохнул Дубов. — Только зря иронизируете, дорогая баронесса — я прекрасно понимаю, что исторические и художественные ценности нельзя мерить на караты. Но, похоже, вокруг этого дела крутятся типы, которых любые ценности интересуют лишь постольку, поскольку их можно превратить в зеленые бумажки.

Василий глянул на входную дверь — обычно в это время приходил бизнесмен Ерофеев, а при нем вести столь важную беседу было бы, конечно, невозможно. К счастью, в дверях никто не появлялся, но зато поблизости от столика крутилась официантка — вне всякого сомнения, осведомительница Железякина. Ну и, конечно же, ей не давало покоя, что клиенты уже пол часа сидят за столиком и ничего не заказывают.

— Пожалуйста, принесите чаю, — попросил Василий. Официантка с недовольным видом удалилась — из-за столь ничтожного заказа она лишалась возможности подслушать важный разговор, за который Железякин мог ее неплохо поблагодарить.

— Вот с ценностями самое странное, — сказала Хелен фон Ачкасофф. — В описи найденных в гробнице предметов значится лишь золотой гребень с оригинальным орнаментом, оставленный в волосах мумии правителя. И все.

— И вы полагаете…

— Нет-нет, здесь могут быть самые разные объяснения. Золотые изделия обычно клали вне гроба, и если в усыпальнице уже до профессора побывали воры, то они забрали все драгоценности, но в гроб не полезли, потому гребень и сохранился. Весьма вероятно, что никаких драгоценностей не было изначально — точную дату захоронения установить не удалось, а у кисляцких правителей в течение нескольких веков был обычай не класть в гробницу драгоценности. Это, как я понимаю, было вызвано экономическим упадком. Потом традицию возобновили, но, возможно, именно в той гробнице никакого золота не было изначально.

— То есть, госпожа Хелена, я так понимаю, что Кунгурцев ничего драгоценного в гробнице не нашел, но вопрос как бы остался открытым, — подытожил Василий. — И есть некие заинтересованные лица, которые полагают или даже уверены, что профессор что-то скрывает. Ведь не зря же он приехал в Кислоярск инкогнито?

— Ну ладно, — решилась баронесса, — но только пускай это останется между нами. Я, извините, совсем не жажду героически последовать за профессором Кунгурцевым. Дело в том, что он и раньше бывал тут, как вы выражаетесь, инкогнито. Кажется, года два или три назад. Как-то я иду по улице, а навстречу — профессор, только при огромной бороде и с рыжей копной на голове. А на самом деле бороды он никогда не носил, а волосы у него были седые. Я уж хотела поздороваться, но он отвернулся и быстро прошмыгнул мимо. Я подумала, что, наверное, обозналась, но вечером профессор мне позвонил, извинился и попросил никому не говорить о своем приезде.

— Почему?

— Я его тоже спросила — почему. А он ответил, что приехал отдохнуть от шумной питерской жизни и не хочет стать добычей репортеров. Хотя что нашим ибикусовым до ученого профессора?

Тут Василий увидел, что в зал входит Георгий Иванович Ерофеев — туристический бизнесмен, пытающийся изображать из себя «нового кислоярского», хотя и не слишком успешно.

— Благодарю вас, баронесса, — торопливо проговорил Дубов. — Ваши сведения для меня просто бесценны. Если что, я к вам снова обращусь.

Но тут детектив с некоторым удивлением заметил, как вслед за Ерофеевым вошла еще одна посетительница — светловолосая дама в легкомысленном цветастом платье, более подходящим для лета, чем для осени. Однако Василия удивила, конечно же, не столько одежда дамы, сколько она сама. То была Анна Сергеевна Глухарева, в прошлом известная общественная деятельница прогрессивного направления, а в настоящем — пресс-секретарь Президента Кислоярской Республики. До недавнего времени Анна Сергеевна нередко посещала «Три яйца всмятку», но с тех пор как заняла ответственный пост, здесь ни разу не появлялась.

— А вот и мы, — с некоторой развязностью проговорил Ерофеев, подойдя с Анной Сергеевной к столику, где беседовали детектив Дубов и баронесса фон Ачкасофф. И, вспомнив свое «новое» амплуа, бизнесмен добавил, поправляя пейджер, торчащий из кармана ядовито-красного пиджака: — Чисто конкретно, блин, в натуре.

— Рад вас видеть, Анна Сергеевна! — радостно вскочил Василий.

— А вы уж, наверно, решили, что я совсем зазналась? — Анна Сергеевна непринужденно присела за столик рядом с детективом. — Знаете, пока входила в курс дела, ни минуты свободной не было. Поверите ли, даже пообедать некогда!

Тем временем подошли и новые сотрапезники — доктор Владлен Серапионыч и инспектор милиции Егор Трофимович Столбовой, немолодой уже человек в безупречном костюме и при галстуке. Незнакомые могли принять его за кого угодно, вплоть до импресарио какой-нибудь зарубежной оперной дивы, но только не за работника милиции. С Дубовым его связывали довольно своеобразные отношения — с одной стороны, Егор Трофимович должен был смотреть на Василия Николаевича как на конкурента, но, с другой стороны, обоих связывала общая борьба за справедливость и правопорядок, каковая заставляла их преодолеть сословные предубеждения и зачастую действовать сообща. Более давнее знакомство было у Столбового с Серапионычем — тот, не состоя в штате милиции, почитался крупнейшим в городе специалистом-судмедэкспертом и никогда не отказывал в помощи или консультации.

Поскольку большинство сотрапезников встречались за обедом чуть не ежедневно, то все взоры обратились к госпоже Глухаревой — от нее ждали рассказов о ее новой службе и о том, как выглядит их Президент «не на параде». И Анна Сергеевна с лихвой оправдала ожидания — она попотчевала своих приятелей столь увлекательными рассказами и о своем шефе, и о сотрудниках Президентского аппарата, что все, кто был за столом, включая Василия, даже о еде забывали.

— И вот вызывает меня как-то Кирилл Аркадьевич, — со смаком вещала Глухарева, — и говорит: «Анна Сергеевна, у вас вся спина белая!». Я решила, что он шутит, а тут был еще и Виктор Владимирыч, так он заглянул мне за спину и подтвердил — да, вся белая. Я подбежала к зеркалу, а они оба ржут: «Первое апреля!». А тогда вовсе даже не первое было, и даже не апреля… Да что я все о себе да о себе. Василий Николаич, расскажите лучше, как у вас дела?

Василий наклонил тарелку и вычерпал остатки украинского борща:

— Да помаленьку, Анна Сергеевна. Борюсь со злом по мере своих скромных способностей. Кстати, не могли бы вы по старому знакомству через свои каналы навести кое-какие справки о Феликсе Железякине?

Дубов заметил, как у Серапионыча глаза расширились чуть не до размеров его пенсне, а Столбовой осуждающе покачал головой.

— Ну, я вам, конечно, постараюсь посодействовать, — как ни в чем не бывало ответила Глухарева, — но только зачем вам это? Ведь Железякин, насколько я понимаю, теперь занимается тем, что нас кормит. В смысле обедами.

— И к тому же довольно вкусно, — вставила баронесса.

— И дешево, — добавил Ерофеев. — Как это он в трубу не вылетает, в натуре не пойму.

— А я догадываюсь, — продолжал Дубов, не обращая внимания даже на официантку, которая принесла второе и собиралась было унести тарелки из-под первого, но остановилась и жадно ловила каждое слово.

— Василий Николаевич, может быть, вы оставите ваши догадки при себе? — поспешно предложил инспектор Столбовой.

— Ну зачем же! — Василий пододвинул к себе тарелку с рыбным шницелем. — Ни для кого не секрет, что господин Железякин давно промышляет разного рода шахер-махерами, и отнюдь не только в сфере общепита. Пора уж вывести его на чистую воду!

Официантка достала блокнотик для заказов и что-то туда записала, хотя никаких заказов в этот момент никто не делал.

— Ну, мне пора, — вдруг засобиралась Анна Сергеевна. — И так уж засиделась, а мне еще составлять обзор прессы для шефа… — Госпожа Глухарева открыла сумочку и вытащила кошелек. — Приятного аппетита, господа. Василий Николаевич, я постараюсь выполнить вашу просьбу.

После обеда Василий вместе с Серапионычем и Столбовым ненадолго задержались в фойе.

— Василий Николаич, вы с ума сошли! — набросился на Дубова инспектор. — Нашли где говорить о важных делах, да еще о Железякине!

— Да, в вашем случае я констатировал бы опасный рецидив словесного поноса, не после обеда будь сказано, — витиевато добавил доктор.

— А что я такого сказал? — широко улыбнулся Василий. — Только подтвердил лишний раз во всеуслышание, что не отступлюсь от борьбы. Теперь следует ждать ответного хода, или, если хотите, удара со стороны Железякина. Но на этот раз мы встретим его во всеоружии. Скажите, Егор Трофимович, вы установили присмотр за Петрищевым?

— Увы, слишком поздно, — нехотя ответил Столбовой.

— То есть? — побледнел Дубов.

— Когда наши люди пришли в филиал на Хлебной, Петрищева там не оказалось. По словам очевидцев, он рано утром покинул флигель в сопровождении некоего неустановленного гражданина.

— Какого еще гражданина? — вскрикнул доктор.

— Единственная примета — клетчатый шарф, — вздохнул инспектор — Мы, конечно, предпримем все, что в наших силах, но никакой уверенности нет. — Егор Трофимович глянул на часы. — О, мне уже пора! — И инспектор, торопливо простившись, поспешил к выходу.

— Железякин! — вполголоса воскликнул Серапионыч. — Он опять нас опередил!

— Не торопитесь с выводами, доктор, — задумчиво произнес Василий. — Как-то я сомневаюсь, что, отправляясь на дело, он стал бы надевать свой «фирменный» шарф. Может, Феликс и не особо умный человек, но не до такой же степени.

— То есть вы полагаете, что кто-то другой просто «косил» под Железякина?

— Похоже, что во всем этом деле замешаны еще какие-то силы. Узнать бы, кто они, да столкнуть их с Феликсом Эдуардычем…

— Что вы намерены предпринять?

— Для начала наведаюсь в музей. Вдруг там что-нибудь да пронюхаю. Если хотите, Владлен Серапионыч, подвезу вас до морга.

— О, это было бы недурственно, — поправил Серапионыч галстук, и они неспеша вышли на улицу, где стоял дубовский «Москвич».

* * *

Феликс Железякин принимал очередной отчет своих нерадивых агентов:

— Ну, чего нового?

— В каком смысле, босс? — осторожно переспросил агент в плаще и шляпе.

— Не прикидывайтесь дураками! — повысил голос босс. — Я говорю о наблюдении за филиалом и за его директором.

Агенты недоуменно переглянулись.

— Так ведь его больше нет, — робко протянул второй агент, в плаще и кепке.

— Кого нет? — нахмурился Железякин. — Филиала?

— Объекта. В смысле Петрищева, — терпеливо пояснила «кепка». — Вы же сами его ночью, гм, увели…

— Куда увел? — изумился босс. — Вы что, не в своем уме или пьяны?

— Самую чуточку, — расплылась «шляпа» в блаженной ухмылочке, — да и то пивка. Мы ж на службе…

— Ладно, рассказывайте все по порядку, — пересилив раздражение, приказал Феликс.

— В общем, пришли мы сегодня, как обычно, к восьми утра, — начала торопливо докладывать «кепка», — поставили бутылочку, ну, как вы советовали, из-под «портвешка», а внутри мартини, потом разложили газетку…

— А тут к нам подбежала дворничиха, — поспешно перебила «шляпа». -Ну, думаем, опять станет гнать, елки-моталки, будто мы кому мешаем. А она говорит: «Вы знаете, что тут ночью было? Какой-то господин в клетчатом шарфе увел нашего профессора в неизвестном направлении. Я так за него беспокоюсь».

— Ну, мы и решили, что это были вы, — завершила рассказ «кепка», — и пошли пивка попить. Зачем следить за домом, если там пусто?

Рука Железякина потянулась за чернильницей-мавзолеем. Агенты, зная крутой нрав своего шефа, поспешно залегли на пол, и тяжелый снаряд просвистел у них над головой, едва не пробив крепкую дубовую дверь.

— Вставайте, нечего валяться! — загремел Феликс. Агенты, кряхтя, поднялись. — Идиоты, кретины! Вам подкидывают самую примитивную «дезу», а вы клюете, как глупые курицы!

— Так мы же проверяли! — чуть не в голос зачастили «плащи». — Дверь оказалась закрыта, мы и стучали, и звонили, и все напрасно — в доме никого нет.

— Вы должны были тут же, немедленно доложить мне! — прорычал Железякин. — Или забыли инструкции?

— Мы не хотели вас беспокоить, шеф, — залопотал агент в шляпе. — Раз вы сами его забрали…

— Опять двадцать пять! — гневно выкрикнул шеф. — Ежели к примеру ты, кретин, наденешь на свою придурочную шею хоть сто клетчатых шарфов, то Железякиным от этого не станешь, а останешься идиотом, которому ни черта нельзя поручить! Все, не желаю вас больше видеть, вы у меня больше не служите!

Железякин поправил шарф и деловито глянул на часы. Агенты знали — это означало, что буря эмоций прошла и возобновляется рутинная будничная работа.

— Даю вам новое задание, — как ни в чем не бывало заговорил Феликс Эдуардович, — но учтите — это ваш последний шанс реабилитироваться. Если и его завалите, то я вас отправлю в сортир дерьмо выгребать. Больше вы ни на что не способны. Сию же минуту ступайте и установите самую плотную слежку за Василием Дубовым. Все его действия, передвижения, контакты. Имена, явки, пароли. Если что, сообщайте мне лично. И никаких пивнушек. Вопросы есть?

— Никак нет, шеф! — бодро отрапортовали агенты и в мгновение ока исчезли из кабинета. Шеф горестно вздохнул, встал из-за стола и пошел подбирать с пола «мавзолейную» чернильницу. По счастью, на сей раз она упала удачно — откидывающаяся верхняя часть с правительственной трибуной не раскрылась, и потому чернила совсем не пролились.

* * *

Государственный музей Кислоярской Республики мало изменился с тех пор, как перестал быть учреждением райцентровского масштаба и превратился в главный очаг культуры маленького, но независимого государства. Находясь в обшарпанном здании бывшей гимназии, он объединял в себе и историко-краеведческий музей, и картинную галерею, и дом знаний, и еще многое другое.

Войдя в пустынное фойе, Василий Николаевич застыл в нерешительности, но ему на помощь пришла старушка, мирно вязавшая чулок за окошечком полупустого гардероба:

— Поторопитесь, молодой человек, через час мы закрываемся.

— Да нет, — смутился Дубов, — я по другому вопросу. Мне нужно уточнить кое-что насчет… э-э-э, насчет археологических исследований.

— А, ну так вам лучше всего поговорить с тетей! — радостно воскликнула пожилая билетерша, дремавшая в дверях зала номер один — «Древнейшие поселения на территории Кислоярской Республики». И, спохватившись, она поправилась: — То есть с нашей директрисой.

— С Тамарой Михайловной, — добавила гардеробщица. — Я вас проведу. Маша, а ты пока присмотри за вешалками.

«Какой же древней старушкой должна быть эта самая Тамара Михайловна, если даже столь почтенные дамы зовут ее тетей?» — размышлял Василий, следуя за гардеробщицей по длинной анфиладе не очень обширных залов, которые когда-то были классами гимназии, а двери из одного в другой проделали, очевидно, когда ее преобразовывали в музей.

— Скажите, а что, Маша — это племянница Тамары Михайловны? — на всякий случай спросил детектив у своей провожатой. Та весело рассмеялась:

— Да нет, просто мы ее тетей зовем. Уж не знаю, отчего так пошло — тетя и тетя… А она совсем еще и не старая.

«Тетя… Погодите, ведь на дискете тоже упоминалась какая-то тетя, — припомнил Василий. — Неужели я на верном пути?..»

Тамара Михайловна, моложавая дама интеллигентной внешности, скучала за огромным столом, заваленном какими-то бумагами и альбомами, и явно была рада появлению незнакомого молодого человека.

— Свешникова, — поднявшись из-за стола, представилась директриса.

— Дубов, — галантно поклонился гость.

— А, так вы, стало быть, тот самый художник-авангардист, который…

— Нет-нет, я всего лишь частный сыщик.

Легкий испуг промелькнул в глазах Свешниковой:

— Вот оно как! И чем обязана?

Василий решил брать быка за рога:

— Видите ли, уважаемая Тамара Михайловна, после трагической смерти известного вам профессора Кунгурцева…

— Он умер? — воскликнула директриса. — Какой ужас…

— А разве вы не слышали? Убит в поезде, следовавшем из Кислоярска в Прилаптийск.

— Бог мой, этого не может быть, — прошептала Тамара Михайловна. — Кто мог такое сделать?..

— Вот это нам и предстоит выяснить, — ответил Дубов. — Но убийцы Кунгурцева принялись за его кислоярское окружение. Минувшей ночью бесследно исчез профессор Петрищев, и не исключено, что теперь на очереди — вы!

— Да, все это очень странно, — задумчиво промолвила Свешникова. — Простите, не знаю вашего имени-отчества…

— Василий Николаевич.

— Ну так вот, Василий Николаевич, нынче ночью ко мне домой неожиданно позвонил профессор Петрищев, но разговор прервался, едва начавшись. Я думала, что он перезвонит, потом сама пыталась к нему дозвониться, но безуспешно.

— Возможно, за профессором пришли как раз в то время, когда он звонил к вам, — кивнул Василий. — А теперь я выскажусь более прямо. Говоря об окружении Кунгурцева, я имел в виду прежде всего тех, кто был в курсе его раскопок в некоей гробнице восемь лет назад.

— А почему вы считаете, что я имею отношение к этим раскопкам? — осторожно переспросила Свешникова.

— Потому что Кунгурцев перед смертью успел оставить записку, в которой предупреждает Петрищева об опасности и просит его связаться с вами, — терпеливо объяснил детектив.

— Там так и написано? — удивилась директриса.

Василий усиленно засоображал: «Если я скажу, что в записке значилось „сходи к тете“, то госпожа Свешникова от нее открестится так же, как Петрищев от „анахорета и любителя костей“». Врать Дубов не любил, поэтому ответил уклончиво:

— Я не помню, как там было написано дословно, однако профессор Петрищев действительно пытался с вами связаться, а затем бесследно исчез. Не хочу вас пугать, уважаемая Тамара Михайловна, но у меня нет никакой уверенности, что и вы уже находитесь у кого-то «под прицелом». Так что установить истину — в наших общих интересах.

— Ну ладно, — решилась Свешникова. — Чем я могу вам помочь?

— Расскажите, что вам известно.

— Вообще-то ничего…

— Но зачем-то звонил вам профессор Петрищев? Да еще посреди ночи.

— Видите ли, Василий Николаич, у меня хранятся кое-какие материалы по экспедиции профессора Кунгурцева. Возможно, Степан Степаныч хотел, чтобы я их перепрятала понадежнее?

— Не исключено, — согласился Дубов. — Но мы имеем дело с мощной преступной организацией, для которой нет ничего невозможного. И уж если они поставили перед собой некую цель, то для ее достижения отыскать какие-то перепрятанные бумаги — самое плевое дело.

— Что же делать? — побледнела Свешникова.

— Тамара Михайловна, покажите мне эти материалы, — попросил Дубов. — Если вы мне не доверяете, то позвоните в милицию инспектору Столбовому или его коллеге Лиственицыну, они вам подтвердят мои полномочия. Я веду это дело в контакте с официальными органами.

— Да нет, я вам верю, — чуть смутилась госпожа Свешникова. — Прошу вас.

Вслед за директрисой Василий прошел во вторую, смежную с кабинетом комнату, обставленную более по-домашнему, если не считать допотопного сейфа в углу. Апартаменты Тамары Михайловны оказались до странности похожими на его собственную сыщицкую контору, где тоже имелось помещение побольше, для приема посетителей, и поменьше — «для себя».

Директриса извлекла из сейфа папку-скоросшиватель и протянула Василию:

— Вот тут материалы по гробнице. Извините, на вынос дать их я вам не имею права, но можете ознакомиться тут же, на месте.

— Благодарю вас. — Василий расположился за столом и нетерпеливо раскрыл папку.

— Не буду вам мешать, — сказала Свешникова. — Если что, я у себя в кабинете.

Оставшись один, Василий приступил к изучению содержимого папки. При этом он с удовлетворением отметил, что все материалы были строго упорядочены, а страницы пронумерованы. Несколько удивило то, что сразу за титульным листом «Гробница неизвестного кисляцкого правителя, открытая проф. В. П. Кунгурцевым в 19** году», шла сразу пятая страница.

— Ну, пятая так пятая, — вздохнул Дубов и приступил к изучению материалов. При этом кое-что он аккуратно переписывал к себе в блокнот.

Первые несколько листов содержали внутреннее описание гробницы и некоторые гипотезы относительно того, к какому веку до нашей эры и к какой династии мог принадлежать покойный правитель.

«Помещение длиной в шесть и шириной в четыре с половиной метра, — читал Василий машинописный текст, кое-где правленый четким почерком профессора Кунгурцева, — высота около трех метров, потолок куполообразный. Вдоль одной из стен — барельеф „Шествие каменных зверей“ (описание см. далее). Посреди помещения стоит каменный гроб с мумией, кругом скелеты людей и домашних животных, общим числом 8, и предметы домашней утвари общим числом…»

Детектив перевернул еще несколько страниц и наткнулся на список, заинтересовавший его гораздо более: подробный реестр найденного в гробнице с указанием дальнейшей судьбы каждого предмета. Из этого списка, оформленного в виде таблицы, Дубов узнал, что собственно мумия увезена Кунгурцевым в Ленинград для научных исследований, предметы утвари частично разделили участь мумии, а частично переданы в Кислоярский музей, кости поступили в известный филиал под начало профессора Петрищева, и лишь клеточка напротив записи «Гребень золотой с орнаментальными узорами» зияла пустотой. В самом низу таблицы значилось, что каменный гроб и художественный барельеф остались внутри кургана ввиду своей неподъемности и нетранспортабельности.

На последующих страницах речь шла как раз о гробе и барельефе, а их описание сопровождалось фотографиями — правда, весьма темными и неразборчивыми, учитывая, что они делались в темном помещении и, по всей видимости, не самой совершенной аппаратурой.

«Впереди шествует лев, символизирующий у древних кислоярцев могущество их правителя, — читал Василий, — за ним — медведь, воплощающий в себе силу и мудрость. Далее следует лиса как символ хитрости и благородства…»

Читая описание барельефа, Дубов поминутно справлялся с фотографией. Однако его внимание привлекло какое-то размытое пятно как раз над коровой, символом процветания и изобилия. В описании о нем не было сказано ни слова.

— Оптический дефект, — пробормотал детектив. — Или… или это какая-то птица? Но почему тогда о ней ничего не сказано? Нет, видимо, все-таки дефект.

Сделав последние пометки себе в блокнот, Василий откинулся в вольтеровском кресле. Он прокручивал в мозгу описание гробницы со всем ее содержимым и чувствовал, что чего-то не хватает, но чего именно — никак не мог сообразить.

Дубов решительно поднялся и, прихватив папку, направился в «основной» кабинет госпожи Свешниковой.

— Ну как, Василий Николаевич, нашли вы то, что искали? — спросила Тамара Михайловна.

— Пожалуй, да. Но лишь отчасти. — Детектив заглянул в блокнот. — У меня к вам, Тамара Михайловна, будет еще парочку вопросов.

— Постараюсь ответить.

— Первый — какова судьба золотого гребня? В описании об этом ничего не сказано.

— Ну, тут долгая история, — нехотя отозвалась директриса. — Вам непременно нужно знать?

— Стопроцентно не уверен. Но не исключаю, что и это может пролить свет на все дело в целом.

— Профессор Кунгурцев думал передать гребень в Эрмитаж, однако все оказалось не так просто. Как раз в то время началась кампания за региональную самостоятельность Кислоярского района, о создании независимой республики речь еще не шла, и в газетах много писали о культурных ценностях кисляцкого народа и о том, что недопустимо их разбазаривать. В общем, в свете всего этого профессор решил временно оставить гребень для нашей экспозиции «Древние курганы Кислоярщины», а уже потом решать вопрос о его дальнейшей участи.

— Да, я припоминаю, — кивнул Дубов. — Кажется, с этой выставки и началось то, что теперь гордо зовется Кислоярским Народным Пробуждением. Ну и что же с гребнем?

Свешникова немного замялась:

— Видите ли, Василий Николаич, включить ее в экспозицию мы не решились, и гребень так и остался в запасниках. Все-таки вещь золотая, а обеспечить полную сохранность мы не могли. Так гребень и пролежал несколько лет в запаснике, а точнее — у меня в сейфе, пока не явилось некое должностное лицо Кислоярской Республики, предъявившее бумагу с печатью и подписью еще более высокопоставленного лица с предписанием сдать гребень в государственную казну. Как вы понимаете, тут уж спорить не приходилось.

— М-да, — вздохнул Василий. — И что же Кунгурцев?

— Он был очень внимательным человеком, — с уважением произнесла Тамара Михайловна, — и каждый год звонил поздравить в день музейного работника. И вот когда я ему сказала, что случилось с гребнем, не называя, естественно, фамилий, то знаете что он ответил? «Что ж, я так и думал».

— И что бы это значило? — удивился Дубов.

— Ума не приложу, — развела руками госпожа Свешникова.

— Ну хорошо. А второй вопрос у меня будет такой. В материалах дано подробнейшее описание гробницы и всего, что в ней было, но ни слова о том, где же она, собственно, находится. Нумерация страниц в папке начинается с цифры пять. Простая логика подсказывает, что указание места — на отсутствующих первых страницах. Не так ли, Тамара Михайловна?

Вместо ответа госпожа Свешникова открыла книжный шкаф, вытащила пару художественных альбомов и, отодвинув заднюю стенку, извлекла оттуда несколько листков, где машинописный текст перемежался рисованными топографическими картами.

— Эх, Тамара Михайловна, Тамара Михайловна, — укоризненно покачал головой Дубов, — как же вы наивны. Если бы они пронюхали, что эти планы хранятся у вас, то… Ну, впрочем, судьба обоих профессоров — лучшая иллюстрация того, что могло ожидать вас.

— Что же делать? — испугалась директриса. — Знаете что, Василий Николаевич, забирайте их себе. Я — самый обычный культпросветработнинк, и все эти тайны мадридского двора мне ни к чему!

Тем временем Василий внимательно разглядывал планы и пояснения к ним.

— Как я понимаю, курган с гробницей находится где-то в районе Восточного шоссе, — не очень уверенно заметил детектив. — Около сорок пятого километра, а потом налево…

— Чертовы горы, — пояснила Свешникова. — Это такая местность, где множество холмов и пригорков самой разной высоты и крутизны. Официально там расположен Кислоярский национальный парк, но это одно название — там даже сколь-нибудь приличного присмотра нет. А ведь Чертовы горы — уникальнейший природный комплекс. Я уж не говорю о подземных озерах и источниках, считающихся цельбоносными, и о том, что в долинах гнездятся редкие виды птиц… Ну, впрочем, вас это, наверное, не очень интересует.

— Виды птиц? — задумчиво переспросил Василий. — Ах да, конечно же, птиц! Но баронесса фон Ачкасофф в разговоре со мной обмолвилась, что это именно она подсказала профессору Кунгурцеву общее направление поисков…

— Ну, это-то как раз и не удивительно, — подхватила Тамара Михайловна. — В тех краях древние кисляки хоронили своих вождей. Иногда сверху насыпали курган, а иногда использовали уже имеющийся холм и выкапывали гробницу прямо в нем. Так что теперь никто с уверенностью и не скажет, какая из Чертовых гор естественного происхождения, а какая — насыпная.

— Ну что же, спасибо вам, Тамара Михайловна, — Дубов галантно поцеловал ручку госпоже Свешниковой. — Вы и не представляете, как помогли мне. — Детектив бережно сложил листки с планом во внутренний карман.

— Вы уже уходите? — опечалилась директриса. — Давайте я провожу вас.

Когда детектив вышел из музея, уже темнело. Однако Василий понимал, что действовать нужно не мешкая, так как люди Железякина шли буквально пятам — Дубов в этом ничуть не сомневался. Прямо из «Москвича» он по «мобильнику» позвонил в угрозыск инспектору Столбовому. К счастью, тот оказался на службе.

— Егор Трофимович, кажется, я напал на след весьма важной тайны, — значительно произнес Василий. — Это связано с тем самым делом, по которому погиб Кунгурцев и исчез Петрищев.

— Ну что же, дорогой коллега, поздравляю вас, — усталым голосом ответил инспектор.

— Спасибо. Но мне нужна ваша помощь. Не могли бы вы составить мне компанию для поездки за город?

— Когда?

— Да прямо сейчас, зачем откладывать.

— И далеко? — вздохнул Столбовой.

— Да не особенно, — чуть покривил душой детектив. — По Восточному шоссе, там, кажется, асфальт неплохой. Ну да мой «Москвичок» в три счета домчит.

— Одну минуточку, — перебил Егор Трофимович. — Я вам нужен в качестве инспектора или как частное лицо?

— Пожалуй, скорее как частное, — чуть подумав, ответил Дубов. — Но удостоверение на всякий случай прихватить не помешает. А заодно и табельное оружие.

— Все ясно. Где и когда встречаемся?

— Ждите меня у входа в милицию. Я подъеду минут через десять-пятнадцать.

Однако прежде чем включить зажигание, детектив набрал телефон городского морга.

— Слушаю вас, — раздался хорошо знакомый голос.

— Это я, — представился Василий. — Владлен Серапионыч, возможно, в ближайшие часы будет поставлена точка в той истории, которую разворошили вы, споткнувшись о дискету.

— Что от меня требуется? — деловито осведомился доктор.

— Поехать со мной и Егором Трофимовичем за город.

— С удовольствием.

— Особых удовольствий не обещаю, — честно сказал Дубов. — На всякий случай прихватите что-нибудь на предмет оказания первой помощи. Через пять минут я к вам подъеду.

Василий отключил мобильный телефон и завел машину. «Москвич» резво покатил по слабоосвещенным кислоярским улицам.

* * *

Феликс Железякин и дама в черном молча глядели друг на друга через обширный стол, как бы взаимозаряжаясь злобой и ненавистью. Поскольку Железякин явно проигрывал в этой бессловесной дуэли, то он очень обрадовался, когда в мертвом молчании зазвонил телефон.

— Ну?

— Это «Камыш», — сквозь многочисленные помехи донеслось из трубки.

— Ну и?..

— Объект более часа пробыл в музее, а затем куда-то уехал, — доложил агент.

— Когда? — отрывисто спросил Железякин.

— Да уж минут пятнадцать назад.

— Идиоты! — заорал Феликс. — Что ж вы сразу, в тот же миг не позвонили?

— Да у нас мобильник отключили, — стал виновато оправдываться «Камыш», — три месяца не плочено. Кинулись к будке, а жетона нет. И, как назло, ни одного прохожего, а магазины закрыты. Пока автомат взломали…

— Кретины! — пуще прежнего разбушевался Железякин. Дама лишь презрительно скривила ротик. — Ладно, давайте скорее сюда, разберемся.

Швырнув трубку, он в раздражении забегал по кабинету. Дама следила за всеми его передвижениями.

— Что случилось, сударь? — наконец не выдержала она. — Опять какая-то хренотня?

— То-то что хренотня! — сварливо бросил Железякин. — Не замочил я вовремя этого детективишку, и вот что выходит! — Он стремглав бросился к телефону и набрал номер. — Алло, это ГАИ? Позовите главного, кто у вас там. Слушай, засеки, куда поехал синий «Москвич» Дубова и тут же дай мне знать. Номер… А, ты знаешь? Ну, за мной не заржавеет!

— И что же, ты так запросто звонишь самому начальнику ГАИ? — недоверчиво переспросила дама. — Что-то не верится.

— А они у меня все вот где! — продемонстрировал Феликс свой кулачок. — Пусть только попробуют порыпаться….

— Доиграешься, — злобно покачала дама белокурой головкой.

— Лучше за собой следи, дура, — не остался в долгу Железякин. — И вообще, не ты ли посадила Дубова нам на хвост? Может быть, ты с ним спишь, а во сне делаешь еще… — Тут Феликс с мерзкой ухмылочкой блеснул познаниями из Кама-сутры. Дама лишь презрительно фыркнула.

— Ну где они там? — Феликс опять вскочил, подошел к зеркалу, поправил свой знаменитый клетчатый шарф, затем вытащил из внутреннего кармана золотой гребень с какими-то необычными узорами и принялся причесывать остатки волос.

— Изысканная вещица, — заметила дама. — Где стырил?

— Где, где, — прошипел Железякин. — Ясно, что не в…

Но договорить он не успел, так как дверь приоткрылась и в кабинет с виноватым видом втекли оба агента.

— Мы прибыли, шеф, — несмело отрапортовал тот, что в кепке. — Каковы дальнейшие указания?

— Оружие при себе? — грозно вопросил шеф.

— Так точно, — подтвердил агент в мятой шляпе и даже похлопал по оттопыренному карману плаща.

— Застрелите ее! — Железякин резко выбросил палец в сторону дамы. Агент заученным движением выудил из кармана пистолет.

— Шутка! — расплылся в радостной улыбке шеф. Агент разочарованно отправил оружие на место.

Тут зазвонил телефон. Железякин схватил трубку:

— Так, ясно. Значит, на Восточное шоссе. Один? Ах, их там четверо… Ну, понятно. Будь здоров. — Железякин положил трубку на место. — Ну, поехали. А ты оставайся тут, — велел он даме, — будешь звонки принимать.

— Чтоб ты разбился, юморист, — пожелала ему дама.

— Не дождетесь, — бросил Железякин и в сопровождении агентов быстро покинул кабинет.

* * *

Синий «Москвич» детектива Дубова катился по Восточному шоссе, разрезая светом фар ночную тьму. Сидевший рядом с водителем Серапионыч увлеченно рассказывал о том, как он обнаружил дискету и как они с Василием вели сложное расследование, а инспектор Столбовой и незнакомый человек в наглухо застегнутом пальто и надвинутой на брови шляпе, сидя на заднем сидении, внимательно слушали.

Когда доктор закончил красочный рассказ, попутно дополненный такими подробностями, каких в действительности-то и не было, то заговорил Дубов:

— Извините, ради бога, Егор Трофимович, но теперь мне кажется, что я малость поторопился.

— В каком смысле? — удивился Столбовой.

— Я решил, что если есть план, то остается только поехать и выяснить, в чем дело, но боюсь, что в такой темноте мы даже не отыщем нужного нам кургана. Может быть, лучше вернемся назад и попробуем днем?..

— Днем дел невпроворот, — вздохнул инспектор. — Но я учел возможные трудности и пригласил с собой специалиста. — Егор Трофимович кивнул в сторону своего соседа. — Прошу любить и жаловать — майор… э-э-э… майор Хлебников.

Майор Хлебников что-то буркнул и еще глубже надвинул шляпу.

— Майор Хлебников — действительно большой знаток археологии, — продолжал Столбовой. — Именно он успешно расследовал дело об осквернении могил на кладбище некрофилами-археологами и вывел их на чистую воду… Ну ладно, не буду, не буду, — усмехнулся Егор Трофимович, — мой коллега очень скромный человек и не любит распространяться о своих славных делах. Просто я хотел сказать, что с его помощью мы найдем наш курган в два счета.

— И что же, Василий Николаевич, вы надеетесь что-то там отыскать? — осторожно полюбопытствовал Серапионыч.

— Как бы вам сказать? — задумался детектив. — Во всяком случае, я не исключаю, что мы там кое-что найдем. Судя по активности Железякина, он имеет некоторые основания полагать, что в гробнице что-то есть. Если и не сами драгоценности, то указания, где их искать. А уж осведомленность Феликса Эдуардовича куда больше, чем наша…

— А мне кажется, что вы чего-то недоговариваете, — проницательно заметил Столбовой.

— Возможно, — не стал спорить Дубов. — Но это, как вы понимаете, не от недоверия к вам, а только оттого, что я и сам пока еще не до конца уверен в своих логических выводах.

— А меня одно гнетет, — вздохнул доктор, — что из-за моей нечаянной находки, будь она неладна, пострадал невиновный человек, профессор Петрищев. Жив ли он теперь?..

— Нет-нет, моя вина гораздо больше, — перебил Василий. — Ведь это я своими действиями, можно сказать, подставил его под удар.

— Да, но ведь именно я настоял, чтобы вы занялись этим делом, — возразил Серапионыч. — Так что все-таки моя вина больше вашей.

— Господа, упреками делу не поможешь, — прервал Егор Трофимович взаимное покаяние доктора и сыщика. И, повернувшись к майору Хлебникову, спросил: — Как вы полагаете, дорогой коллега, может быть, пора заканчивать наш маскарад?

Вместо ответа майор снял шляпу, расстегнул пальто, и Дубов с Серапионычем увидали, что это ни кто иной как профессор Степан Степанович Петрищев — анахорет и исследователь ископаемых костей. От изумления Василий даже чуть не потерял дар управления автомобилем.

— Осторожно, Василий Николаевич, нас еще ждут великие дела, — сказал заметно повеселевший Серапионыч.

— Погодите-погодите, — озадаченно заговорил Василий, — но ведь Степана Степаныча ночью похитил человек в клетчатом шарфе?..

— В каком, вот в этом? — Инспектор расстегнул верх молнии на своей модной куртке и извлек конец шарфа — такого же фасона, как у Железякина, только менее кричащей расцветки. — Извините, Василий Николаевич, за эту маленькую мистификацию, но когда вы мне позвонили и рассказали о Кунгурцеве, то я понял, что дело и впрямь зашло очень далеко и что профессор Петрищев находится в смертельной опасности. А клетчатый шарф — это, как вы понимаете, чтобы запутать Железякина.

— Егор Трофимович убедил меня, что в филиале мне оставаться никак нельзя, — заговорил Петрищев — Извините, доктор, и вы, Василий Николаевич, что я давеча встретил вас так неприветливо — просто я сильно перепугался…

— Да пустяки, — широко улыбнулся Василий. — Главное, что мои логические построения хотя бы в этом вопросе подтвердились: тем «Клетчатым», что похитил вас, оказался не Железякин, а его конкурент. То есть, я хотел сказать, противник… Степан Степаныч, здесь рядом с вами люди, которым вы можете всецело доверять. Так что, прошу вас, расскажите, что вам известно по всему этому делу и что в нем такого, что могло привлечь внимание мафии.

— Да я знаю не слишком-то много, — пожал плечами Петрищев. — Коллега Кунгурцев в одиночку разыскал гробницу, а потом уже поехал туда вместе со мной, но я даже внутрь не заходил. Он вынес оттуда кое-что из утвари, а для меня — кости. Все это мы погрузили в музейный микроавтобус и повезли в Кислоярск.

— Кто сидел за рулем? — спросил Столбовой.

— Кунгурцев, — уверенно ответил Петрищев. — Он говорил, что в таких делах чем меньше посторонних, тем лучше.

— В таких делах… — задумчиво протянул Дубов. — Вот еще одно подтверждение, хотя опять только косвенное.

— О чем вы? — удивился Столбовой.

— Сейчас поворачиваем налево, — сказал Петрищев. — Проедем пару километров по проселку, а потом пешком. Ну да там недалеко.

— А мы не заплутаемся? — на всякий случай переспросил Дубов и включил левый поворот.

— Нет, — уверенно заявил профессор. — Я прекрасно все помню.

«Москвич» медленно переваливался по колдобинам давно заброшенного проселка, и его фары выхватывали из зловещей тьмы нижние разлапистые ветки вековых елей, вплотную подступавших к дороге с обеих сторон.

* * *

«BMW» последней модели неспеша катился по Восточному шоссе. Вооружившись биноклем ночного видения, Феликс Железякин наблюдал за синим «Москвичом», то маячившим далеко впереди, то исчезавшим за очередным поворотом. За рулем сидел опытнейший водитель-ас, служивший Железякину еще в бытность того местным главой спецслужб. Сейчас перед ним стояла сложнейшая задача: вести машину так, чтобы не упустить «Москвич» из виду и в то же время не дать понять Дубову, что за ним следят.

На заднем сидении робко ерзали нерадивые железякинские агенты — они оба чуяли, что это путешествие добром не кончится и что в случае неминуемого провала весь гнев шефа обрушится на их буйные головушки.

После очередного поворота впереди показался прямой участок, но «Москвича» на дороге уже не было.

— В чем дело? — настороженно пробурчал Железякин.

Водитель притормозил машину и извлек из-под сидения потертую карту местности, изданную еще в советское время для нужд военных и чекистов.

— Он мог свернуть только сюда, — пояснил водитель. — Видите, вот эта тонкая линия — лесная дорога.

— Ну и куда она ведет? — деловито спросил Железякин.

— К Чертовым горам, — уверенно пояснил водитель. — Или, по-теперешнему, в Кислоярский нацпарк.

— Ну так что ж мы стоим?! — азартно выкрикнул шеф. — Поехали!

«BMW» взревел и дернулся с места столь резко, что агенты едва не расквасили носы о переднее сидение.

* * *

Странная процессия двигалась по еле заметной тропинке. Впереди уверенно шагал профессор Петрищев, освещая путь карманным фонариком. За ним следовал детектив Дубов. В одной руке он тоже держал фонарик, но освещал им не дорогу, а кунгурцевскую карту, пытаясь понять, правильно ли они идут. Следом неторопливо брел доктор Серапионыч с небольшим чемоданчиком, а сзади, почти утопая в ночном мраке, плелся инспектор Столбовой.

Обогнув несколько темных холмов, Петрищев остановился возле одного из них:

— Вот здесь.

— A вы уверены? — засомневался Дубов. На его карте месторасположение кургана с гробницей было отмечено крестиком, однако здесь, на местности, детектив уже совсем не был убежден, что они находятся в искомом месте.

— Ну конечно же уверен, — резко ответил профессор, — иначе не ввязался бы в эту авантюру. Так-так… — Петрищев стал медленно обходить курган, освещая фонариком склоны. — Вот здесь, — уверенно указал он на место, ничем не отличающееся от всей поверхности холма, покрытого пожелтевшей травой и кое-где невысоким кустарником.

— Что здесь? — не понял инспектор.

— Вход в гробницу, — объяснил профессор. — Нужно снять слой дерна, а дальше увидите.

— Ну так вперед! — воскликнул Дубов и принялся прямо руками раскидывать верхний слой. Остальные последовали его примеру, лишь Серапионыч использовал какую-то не то ложечку, не то лопаточку из своего медицинского чемоданчика.

Не пройдя вглубь и пары дециметров, пальцы ночных копателей наткнулись на что-то холодное и твердое.

— Ну, значит, это действительно тут, — удовлетворенно заметил Петрищев. — Давайте копать вширь, пока не почувствуем, что твердая поверхность уходит вглубь.

Еще несколько минут, и изумленным взорам Дубова и его спутников предстала каменная дверь, или, точнее, прямоугольный люк длиной около полутора метров, а шириной — чуть меньше метра. Ничего похожего на замок или скважину на двери не оказалось, лишь сбоку чернело огромное бронзовое кольцо. Василий изо всех сил потянул его, и люк с неприятным скрипом приоткрылся. Из темного чрева кургана повеяло смрадом и затхлостью.

— Ну, господа, кто первый? — предложил детектив, когда люк общими усилиями удалось откинуть.

Отважным первооткрывателем вызвался стать Серапионыч. Взяв у Петрищева фонарь, он смело шагнул в зияющий проем. Правда, справедливости ради отметим, что дополнительной отваги доктору придала его легендарная скляночка, к которой он незаметно для остальных уже успел приложиться по дороге. Через миг из-за люка донесся приглушенный голос Серапионыча:

— Заходите, друзья мои, тут очень даже мило.

Следом за доктором его спутники оказались в гробнице — затхлом помещении с куполообразным потолком, как и было указано в описаниях профессора Кунгурцева. Водя фонариком, Василий внимательно разглядывал то, что осталось после научной экспедиции — пустой каменный гроб и барельеф «Шествие каменных зверей».

— A он, оказывается, составлен из отдельных плит, — не без удивления отметил детектив.

— Ничего удивительного, — проворчал Петрищев. — Целиком его сюда не затащить.

— Но плиты довольно большие, — задумчиво продолжал Дубов.

— Разве это имеет какое-то значение? — спросил Столбовой.

— Очень возможно, очень возможно… — Отыскав на барельефе корову, Василий посветил фонариком вверх и увидел изображение птицы с длинными крыльями и хвостом. — Похожа на ласточку?

— Да, это и есть ласточка, — подтвердил Петрищев. Столбовой и Серапионыч молча с ним согласились.

— Что ж, теперь все сходится, — с удовлетворением сказал Василий. — Ласточка, символ души…

— Василий Николаевич, может быть, хватит говорить загадками? — не выдержал инспектор Столбовой. — Я не спорю, барельеф замечательный, отдаю должное художественному мастерству наших предков, но не ради же осмотра старинных достопримечательностей вы сорвали всех нас с места и на ночь глядя повезли сюда?

— Ну что ж, — согласился Дубов, — сейчас я вкратце познакомлю вас с ходом своих мыслей, а потом мы с вами на практике выясним, насколько он был верен… Или наоборот, неверен. — Василий откашлялся, как лектор перед выступлением. — Когда я разговаривал с баронессой Xелен фон Aчкасофф, то она заверила меня, что древние кисляки хоронили сердце, считавшееся средоточием души, отдельно от тела в особом сосуде. В отчете же профессора Кунгурцева об этом ни слова. Но, с другой стороны, сосуд с сердцем, тем более если он имеет какую-то ценность, могли вынести похитители задолго до Кунгурцева. К тому же баронесса говорила, что сердце может храниться и в отдельном помещении, до которого профессор просто не добрался. Так что отсутствие сосуда с сердцем само по себе ни о чем еще не говорит. То же относится и к предполагаемым драгоценностям, которыми «снабдили» покойника в путь на тот свет. Во-первых, они могли отсутствовать изначально, так как древние кислоярцы отнюдь не всегда хоронили своих правителей вместе с золотыми и прочими дорогостоящими изделиями. Во-вторых, их могли забрать грабители. В-третьих, сам профессор…

— Никогда! — гневно перебил Петрищев. — Он был порядочным человеком! За это его и убили…

— Я не имел в виду, что профессор Кунгурцев что-то присвоил. Здесь другое. Весьма показательна судьба золотого гребня, украшенного национальным орнаментом — единственной драгоценности, которую Кунгурцев, по его словам, нашел в гробнице. Сначала гребень хранился в запасниках Кислоярского музея, а потом пришли оттуда, — Василий неопределенно, но выразительно указал в потолок, — и гребень реквизировали. И знаете, что сказал профессор Кунгурцев, когда директриса музея ему об этом сообщила? «Так я и думал!»

— Что он имел в виду? — удивился Столбовой.

— Элементарно, — вздохнул Дубов. — Покойный профессор прекрасно понимал, в какой стране мы живем. И что все сколько-нибудь ценное тут же будет, извините, просто разворовано.

— И вы полагаете?.. — не договорил Cерапионыч.

— Я полагаю, что Кунгурцев нашел здесь нечто большее, — уверенно подхватил Дубов, — но «обнародовал» только золотой гребень как своего рода пробный шар. И очень скоро убедился, что его самые пессимистичные предположения начинают сбываться.

— И где же сокровища? — невольно понизил голос Серапионыч.

— Очевидно, спрятал в надежном месте, — ответил детектив, — причем, скорее всего, в Кислоярске или его окрестностях. Этим я объясняю его неоднократные приезды сюда инкогнито. Он приезжал, чтобы проверить, на месте ли сокровища. Возможно, исследовал их как ученый. Или перепрятывал в другие места. Однако мафия ни на минуту не выпускала Кунгурцева из виду, и, несмотря на все предосторожности, это кончилось для него трагически.

— Значит, дело за малым, — невесело усмехнулся Столбовой. — Найти искомое место и взять сокровища.

— Или закопать еще поглубже, — сердито пробурчал Петрищев. — Чтобы всяким мошенникам не достались.

— Чисто по-человечески я полностью согласен со Степан Степанычем, — кивнул Василий, — но ведь мафия ни перед чем не остановится. Найдут ли они драгоценности или нет — но искать будут, причем не разбирая средств. A значит, будут и новые жертвы. Но если мы найдем сокровища, то как можно скорее передадим их настоящим ученым, коллегам Кунгурцева, и сделаем это максимально гласно и открыто, чтобы ни один облаченный властью прохиндей даже и подумать не решился бы, чтобы положить на них свою загребущую мохнатую лапу!

— Как вы наивны, Василий Николаевич, — вздохнул инспектор. — Неужели жизнь вас так ничему и не научила… Стойте! Слышите, что это?

— Что, что? — заозирались его спутники.

— Как будто что-то стукнуло у входа. Нет, наверно, померещилось.

— Да и кому тут быть, — добавил Серапионыч. — Разве что дух покойника…

— Ну и последнее, — немного помолчав, продолжал Дубов. — Когда я в музее разглядывал фотографию барельефа, то обратил внимание на неясное пятно прямо над коровой и сразу же подумал, что это может быть какая-то птичка. Правда, в прилагавшемся описании о ней не было сказано ни слова, и я решил, что это просто отблеск от вспышки или что-то подобное. Но теперь, убедившись, что там действительно ласточка, то для меня все встало на свои места. Ведь ласточка, по словам баронессы Xелен фон Aчкасофф, у древних кислоярцев почиталась символом души. Так же как и сердце. Трудно поверить, что Кунгурцев не заметил на барельефе изображения ласточки — значит, он не упомянул его намеренно. К тому же барельеф не монолитный, а состоит из нескольких плит. — Василий замолк и стал водить фонариком по краям той плиты, на которой была ласточка.

— Ну и что же? — не выдержал долгого молчания инспектор Столбовой.

— Очень просто! Сердце хранится в соседнем потаенном помещении, которое находится вот за этой плитой. — Василий ткнул фонариком в ласточку. — Кунгурцев его обнаружил, но по каким-то причинам утаил от всех эту часть своего открытия. Посветите мне, — детектив передал фонарик Столбовому, а сам принялся ощупывать силуэт ласточки — нажимать на него в разных местах и даже дергать за длинный хвост.

— A вы, голубчик, попробуйте сказать «Сезам, откройся», — сочувственно посоветовал Серапионыч.

— Нет, тут что-то другое, — пробормотал Василий, продолжая исследовать ласточку. Когда он добрался до головы, то клюв прямо под его пальцами стал проваливаться вглубь, а плита со страшным скрипом подалась вперед.

— Ну и ну, — неодобрительно покачал головой Петрищев.

Проход открывался все шире, и в затхлой гробнице неожиданно повеяло свежим ветерком — это казалось почти столь же невероятным, как все ходы и тайники могильного кургана.

— Прошу, — сделал Василий широкий приглашающий жест. Все четверо столпились перед проходом и пытались разглядеть открывшееся помещение. По размерам оно значительно уступало первому, а в середине на каменном возвышении стояла высокая и широкая ваза из тонко ограненного хрусталя. Ее узоры и переливы таинственно поблескивали в неверном свете. На дне вазы что-то темнело — видимо, это и было забальзамированное сердце.

A вокруг возвышения, прямо на каменном полу, стояли золотые фигурки — около двадцати штук. Некоторые изображали людей — может быть, самого правителя, его жены и сподвижников. Остальные как бы повторяли в миниатюре изображенных на барельефе зверей. Судя по тому, как блестели фигурки, когда на них падал свет, их прочищали совсем недавно.

Василий и его спутники завороженно глядели на открывшуюся им картину, не решаясь переступить порога потаенной комнаты. Но тут детектив заметил, что под самой крупной фигуркой, высотой сантиметров тридцать, изображавшей, видимо, самого покойника, прямо на полу лежит какая-то записка. Василий осторожно вошел в тайник, поднял бумажку, но прочесть не успел: у него за спиной раздался какой-то грохот, а обернувшись, он увидел, что посреди основного помещения стоит Феликс Железякин с нацеленным прямо на Дубова пистолетом. За спиной Феликса маячили двое в плащах — даже в полутьме сыщик узнал в них тех пьяниц, что околачивались возле филиала на Хлебной.

— Ну что ж, милый Василий Николаич, вы славно поработали, — похабно осклабился Железякин. — Жаль только, что плодами своих трудов вы уже, увы, не воспользуетесь…

Пока Феликс произносил издевательскую речь, Василий успел переглянуться со своими спутниками, которые растерянно стояли вдоль стен с поднятыми руками.

— Этот порог вы перешагнете только через мой труп, — решительно проговорил Дубов, чтобы протянуть время и дать Столбовому сориентироваться.

— Уж за этим дело не станет, — злобно прошипел Железякин. — Прочь с дороги!

Но в этот момент инспектор Столбовой неожиданно соединил поднятые руки в кулак и со всей силы нанес удар по шее агенту в кепке, стоявшему как раз перед ним. Тот свалился на холодный пол, словно мешок с дерьмом.

Агент в велюровой шляпе бросился было на помощь своему напарнику, но профессор Петрищев очень ловко поставил ему подножку.

— Елки-моталки, — пробормотал «шляпа» и грохнулся рядом с коллегой.

Почувствовав, что что-то идет не так, как задумано, Железякин обернулся, и Дубову этого хватило, чтобы подскочить к Феликсу и попытаться вырвать у него пистолет. Тот, разумеется, не отдавал, и между врагами завязалась смертельная борьба. Василий держал Железякина за руку, в которой все еще находилось смертоносное оружие. И хоть его ствол был направлен вверх, Дубов понимал, что если произойдет выстрел, то срикошетить может в кого угодно.

Но тут произошло нечто, что заставило Железякина дико заверещать и выронить пистолет. Василий поначалу даже не понял, что это Серапионыч не спеша раскрыл свой докторский чемоданчик, извлек оттуда самый огромный шприц и от всей души всадил его в задницу Железякина. A Дубов тем временем поднял с полу пистолет и небрежно сунул в карман.

— Это вам даром не пройдет! — затравленно выкрикнул Железякин. — Рано радуетесь… C дерьмом съем…

Однако последние слова незадачливого мафиози потонули в обвальном грохоте, донесшегося из того помещения, где хранилось сердце в сосуде.

Василий обернулся — за проемом зияла пустота. Не стало ни возвышения, ни хрустальной вазы, ни золотых фигурок — лишь черная бездна. И только внимательно приглядевшись, Дубов разглядел где-то глубоко внизу едва колышущуюся водную поверхность.

— A где же золото? — раздался за спиной детектива голос Железякина.

— В подземном озере, — ответил Василий. — Не желаете ли там его поискать?

Феликс одарил Дубова взором, полным испепеляющей ненависти и, потирая задницу, захромал к выходу из гробницы. Никто его не удерживал. Агенты, едва оклемавшиеся от всех потрясений, нехотя поднялись с пола и побрели вслед за своим поверженным боссом.

Василий и его спутники молча глядели друг на друга. Наконец, детектив вспомнил о записке, которую все еще держал в руке. Он посветил на нее фонариком и вслух прочел:

— «Не держите дверь открытой. Кунгурцев».

* * *

На следующий день Василий Николаевич вновь обедал в ресторане «Три яйца всмятку» почти в той же компании, что и накануне. Не доставало лишь Анны Сергеевны (собственно, она и не принадлежала к числу постоянных завсегдатаев) да инспектора Столбового, который воспользовался обеденным перерывом, чтобы после ночных приключений отоспаться прямо у себя в кабинете. Именно о ночных приключениях шла речь и за столом. Вкратце поведав о произошедшем, Дубов предоставил Владлену Cерапионычу расписывать подробности.

— И тут разверзлась пропасть, будто врата преисподней, — неспешно повествовал доктор, прихлебывая чаек с добавкой из пресловутой скляночки, — и холм содрогнулся от адского грохота, с которым мрачные воды подземного Стикса поглотили нечестивое злато!..

— Эх, какая ценность пропала! — горько сокрушался бизнесмен Ерофеев.

— Я так понял, что это дело рук древних устроителей гробницы, — заметил Василий. — Видимо, при открытой двери нарушается воздушный баланс, или что-то еще. Да бог с ними, с сокровищами, хорошо хоть все живы остались. — Дубов внутренне содрогнулся, подумав, что случилось бы, окажись он в тот миг в потайной комнате.

— Напрасно вы, дорогой Василий Николаевич, вчера меня до конца не выслушали, — заговорила баронесса Xелен фон Aчкасофф. — Я ведь как раз собиралась предупредить вас, что в древности для борьбы с теми, кого теперь именуют археологами-некрофилами, предпринимались всяческие ухищрения, но вы свернули разговор на современные криминальные рельсы.

— Признаю и каюсь! — Василий театрально стукнул себя в грудь столовой ложкой. — Отныне, уважаемая баронесса, буду со священным трепетом внимать каждому вашему слову…

Тут раздалось характерное попискивание, и детектив с видимым неудовольствием извлек из внутреннего кармана мобильный телефон.

— Дубов слушает. A, это ты? — Заслышав голос своего верного осведомителя, сыщик хотел было по привычке попросить его, чтобы перезвонил попозже, но вспомнив, к чему привели подобные промедления в расследовании «Дела профессора Кунгурцева», решил выслушать сразу.

— Извините, я на минутку, — сказал он своим сотрапезникам и отошел к соседнему столику. — Теперь слушаю внимательно… A, вот оно что! Нет-нет, это не порода собак и не вид полового извращения, а… ну, в общем, долго объяснять, посмотри в словаре иностранных слов. Спасибо за информацию. Если что, тут же звони. Пока.

Василий сунул «мобильник» обратно за пазуху и вернулся на прежнее место:

— Только что я узнал, что господин Железякин набирает отряд водолазов-спелеологов. Не желает ли кто из вас туда поступить? Я бы и сам пошел, да дел невпроворот.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ. ЦИКЛОПИДЕС СТЭПЛТОНИУМ

Как люди становятся Великими Сыщиками? Как люди вообще становятся Великими? Сие нам не ведомо. Ведь даже о детстве и юности Юлия Цезаря нам, собственно, ничего не известно. Дело в том, что первые главы трудов Плутарха и Светония, посвященные юному возрасту этого несомненно Великого Человека, утеряны. В этом чувствуется дыхание Тайны. Какой-то запредельной и могущественной. Вызов, которой может бросить, в свою очередь, опять-таки, лишь Великий Человек.

Детство и юность Василия Дубова также покрыты мраком неизвестности. Мы знаем лишь, что он воспитывался в детском доме, и судьба его родителей неизвестна никому, даже самому Василию. Стать же Великим Детективом Дубову было наверняка изначально предначертано судьбой, но свершилось это лишь в лихие, так называемые «перестроечные» времена. Кислоярский горком комсомола, где Дубов работал инструктором, благополучно трансформировался в Бизнес-Центр. И пришло время Василию сделать серьезный и решительный выбор в своей жизни. И он явно по велению судьбы выбрал стезю частного детектива. Каковая впоследствии и вознесла его на сияющую вершину славы. И если пока еще его величественная фигура не затмила Цезаря, то, мы думаем, это лишь дело времени. И грядущие века наверняка подтвердят наше пророчество.

Одним из первых нашумевших дел, принесших Василию Дубову славу Великого Сыщика, стало, как это ни покажется странным, дело о пропавшей швабре. Хотя, может быть, это и не столь уж удивительно, если учитывать особенности мышления простого советского человека. Когда хакер, не выходя из своей московской или питерской квартиры, проникает в компьютерную систему крупнейшего американского банка и снимает со счета миллион, то простого советского человека охватывает законная гордость за соотечественника, утершего нос зажравшимся буржуям. Но когда у бедной уборщицы крадут швабру — орудие ее героического труда…

Именно это прискорбное событие и стряслось в Бизнес-Центре. Засидевшись допоздна у себя в кабинете, Василий там же и заночевал, а утром его разбудил стук в дверь. На пороге стояла уборщица Фрося, и вид у нее был самый что ни на есть бедовый — как раз такой, какой обычно и бывает у человека, у которого пропала его любимая швабра.

И Дубов решительно принялся за поиски. Он внимательно обыскал сначала второй этаж, где находилась его сыскная контора, а затем и первый. Фрося со священным трепетом наблюдала за действиями Василия. A тот глубокомысленно произнес:

— Чувствую, что мы на верном пути. И если швабру не вынесли из здания, то круг поисков сужается.

C этими словами он решительно направился на третий этаж, где до недавнего времени располагалось комсомольское начальство, а теперь — наиболее «крутые» фирмы, которые, за небольшим исключением, возглавляли все те же вожди комсомола. Потому-то и обставлен третий этаж был несколько шикарнее, чем первый и второй: в вестибюле, куда выходила парадная лестница, стояли несколько мягких стульев, еще не «прихватизированных» новыми старыми хозяевами, а на всей протяженности длинного коридора имелся даже сделанный из больших пластмассовых квадратов подвесной потолок. Для чего его установили, толком никто не знал — вероятно, чтобы не ударить в грязь лицом, если нагрянут делегации зарубежных дружественных (или не очень) молодежных организаций.

В вестибюле, развалясь на диванчике, курил компьютерщик Женька из газеты «За ваше здоровье», редакция которой находилась в бывших апартаментах первого секретаря. Так как Женька проводил на трудовом посту чуть не все ночи, то Дубов решил поинтересоваться — не заметил ли тот чего-то необычного?

Женька почесал в голове:

— Тут был на улице большой шум — какие-то девицы подрались.

— Странно, а я не слышал, — протянул Василий. — И что за девицы?

— Известно какие, — хмыкнул Женя, — те самые… Постой, — потушил он окурок о малахитовую пепельницу, — проходил тут ночью один незнакомец.

— Во сколько и откуда? — тут же достал Василий записную книжку.

— Где-то около двух, — немного подумав, ответил компьютерщик. — Я как раз выходил сюда покурить. Он шел из того конца коридора, прошел мимо меня, а потом вниз по лестнице.

— И все? — разочарованно спросил Дубов.

— Да нет. Он еще сказал: «A курить вредно, молодой человек». И как будто даже с легким акцентом.

— A мою швабру он не нес? — не выдержала Фрося.

— Нет, — уверенно ответил Женя.

— Ну, может быть, он держал ее под одеждой? — предположил детектив.

— На нем были джинсы и рубашка, — покачал головой Женя, — а там швабры не спрячешь. — И полуночный компьютерщик закурил следующую сигарету.

— Ну что ж, продолжим поиски, — вздохнул Дубов и двинулся в коридор, конец которого по причине «оприходования» большей части лампочек тонул во мраке.

Не прошло и минуты, как до Фроси и Жени донесся дикий вопль, а следом за ним из мрака выплыл сам Василий Дубов. Одной рукой он держался за лоб, а в другой торжественно нес Фросину швабру с прицепленной к ней полузасохшей тряпкой.

— Вася, ты нашел ее! — возопила Фрося и на радостях расцеловала детектива.

* * *

Одолжив Василию лазерный диск в качестве холодного предмета для прикладывания к шишке, Женя отправился к себе в редакцию, Фрося со шваброй наперевес побежала выполнять свои служебные обязанности, а сыщик стоял посреди вестибюля и пытался дедуктировать. Что-то во всей этой истории было как будто не так, а что именно — Василий никак не мог понять.

Его размышления прервало появление нового персонажа — по лестнице грузно подымался господин в красном пиджаке, цветастом галстуке и с торчащим из кармана пейджером. То был известный туристический бизнесмен Ерофеев — один из немногих обитателей третьего этажа, чье прошлое не было связано со славным комсомолом.

«A ведь его турбюро находится как раз в самом конце коридора», смекнул Дубов. Ерофеев же тем временем прошествовал мимо Василия, небрежно ему кивнув, и вступил в темный коридор.

— Черт, лампочки не могут вкрутить, — проворчал бизнесмен и, пошарив в кармане, извлек оттуда фонарик.

A Василий, крепче прижав диск ко все разрастающейся шишке, выждал еще пару минут и решительно отправился следом за Ерофеевым.

— Чем могу служить, Василий Николаевич? — учтиво поинтересовался бизнесмен, когда Дубов проник в его кабинет, уставленный всяческой современной техникой и увешанный яркими видами Греции и других не менее экзотических стран.

— Георгий Иваныч, у вас ничего не пропало? — прямо с порога спросил Дубов. Ерофеев уставился на него с удивлением:

— У нас ничего не пропадает! Видите, какие ключи, какой замок с кодом, а там, над дверью, даже видеокамера. A сейф — хоть динамитом взрывай!

Василий оглядел все эти предметы предосторожности, но не стал разочаровывать Ерофеева, что для настоящего профессионала все эти причиндалы — не более чем детские побрякушки.

— Значит, у вас все на месте, — констатировал детектив. — Ну что же, Георгий Иваныч, извините за беспокойство.

Василий вышел из ерофеевского кабинета, но дверь оставил открытой. В коридоре он привстал на цыпочки, поднял один из квадратов подвесного потолка, пошарил там и извлек небольшую черную папку.

— Что это?! — Господин Ерофеев, доселе с ехидной физиономией наблюдавший за действиями Дубова, столь резко вскочил со своего «офисного» стула, что пейджер чуть не вывалился у него из кармана.

— Ваша? — Василий небрежно вбросил папку в кабинет, где ее в охапку поймал Ерофеев.

— Моя как будто, — не очень уверенно ответил бизнесмен. A затем бросился к сейфу: — Тут ее нет!

— Ну конечно же нет, — чуть заметно улыбнулся Дубов, вновь входя в кабинет. — Ведь вы ее держите в руках. Поглядите, все ли на месте.

Ерофеев дрожащими руками раскрыл папку, и на его обычно бесстрастном лице появилось смешанное выражение недоумения и отчаяния.

— Чего-то не хватает? — забеспокоился Дубов.

— A, нет, вроде бы все на месте, — справился с волнением Ерофеев. — Большое вам спасибо, Василий Николаич. Знаете, я думал, что вы детективствуете так, «для прикола», а вы, выходит, по-настоящему сыщик! Скажите, чем я мог бы вас отблагодарить?

— Ничем, — великодушно махнул рукой Дубов. — Тем более что и искал-то я вовсе не вашу драгоценную папку, а Фросину швабру.

— Какую еще швабру? — удивился Ерофеев.

— Ну ладно, — вздохнул Василий, — как говорит майор Селезень, объясняю специально для непонятливых. У нашей уборщицы Фроси пропала швабра. Обнаружилась она, — детектив потрогал шишку на лбу, — возле вашего офиса. Рядом с нею находилась засохшая тряпка. Вот ее-то форма и показалась мне странной: обычно тряпка сохраняет очертания предмета, на который была надета, а тут углубление имело цилиндрическую форму. Совсем как объектив на вашей видеокамере. Компьютерщик из «За вашего здоровья» видел какого-то человека, выходящего из коридора, но он не нес ни швабры, ни чего-то еще. Наконец, на подвесном потолке я увидел отпечатки ладони, и это, конечно, недосмотр Фроси, что там осталась пыль… — Дубов замолк и вновь озабоченно прижал диск ко лбу.

— Ну и что же с того? — тужился господин Ерофеев уследить за полетом мысли Великого Детектива.

— Это элементарно, Георгий Иваныч, — вздохнул Дубов. — Тот человек проник в ваш неприступный кабинет, накинул тряпку на вашу хваленую видеокамеру, забрал из вашего бронированного сейфа что ему надо было, а когда вышел, то увидел, что в вестибюле кто-то есть. Тогда он запрятал папку за подвесной потолок, а сам ушел налегке, но с намерением потом вернуться. — Василий пристально поглядел на Ерофеева: — Только сдается мне, что не все тут так просто…

* * *

В тот же день Дубов обедал в ресторанчике «Три яйца всмятку», где почти всегда собирался приятный круг знакомых, с которыми было о чем покалякать в перерывчике «между первым и вторым».

Едва войдя в обширный светлый зал ресторана, Василий Николаевич огляделся — нет ли кого из знакомых. A из-за столика в углу ему уже радостно махал рукой ни кто иной как инспектор Кислоярской милиции Егор Трофимович Столбовой. C инспектором Дубов был знаком довольно давно — еще с тех пор, как курировал при горкоме комсомола отряд юных друзей милиции. Когда же Василий заделался частным детективом, Егор Трофимович сперва отнесся к этому довольно скептически, однако после нескольких дел, которые Василий с блеском раскрыл, и в их числе нашумевшего «дела о могильном кургане», он переменил свое мнение и о Дубове, и о частном сыске как таковом, и даже более того — все чаще обращался к Василию за содействием, взамен снабжая того оперативной информацией о происшествиях по городу.

Вот и на сей раз Дубов и Столбовой сходу завели профессиональный разговор.

— Ну как там с ограблением сберкассы? — поинтересовался Дубов. — Ничего новенького не накопали?

— Ничего, — развел руками Столбовой, едва не опрокинув тарелку с ухой. — Версии приходится отбрасывать одну за другой.

— Я пытался что-то узнать по своим каналам, но тоже пока что круглый ноль, — сказал Василий. — Похоже, что работали профессионалы, к тому же гастролеры.

— Да, очевидно так, — согласился Егор Трофимович. — Ну да бог с ними. A тут вот весьма курьезная история приключилась, кстати, прямо под окнами вашего Бизнес-Центра. Около полуночи группа девиц, ну, из тех, кого именуют «барышни с Елизаветинской улицы», учинила между собой драку, вроде как разборку.

— Ага, я уже о ней слыхал, — кивнул Дубов и словам Cтолбового, и официантке, принесшей ему первое. — A в чем дело?

— Ну, причина весьма прозаическая — конкуренция. Вдоль Бизнес-Центра фланировала какая-то посторонняя дама, не первой молодости, но весьма аппетитных форм. Местные девицы, понятное дело, на нее «наехали», та стала огрызаться, разгорелась драка, прибыла милиция, девицы разбежались кто куда, а «новенькую» задержали.

— Обычное дело, — принялся за суп Василий. — И что здесь такого курьезного?

— Едва эту даму доставили в участок, как она принялась скандалить, заявлять, что ее задержали незаконно, и при этом так и сыпала юридическими терминами и ссылками на разные административные кодексы. Дежурный уж и не знал, что с ней делать, но тут в участок заявился некий господин, назвавшийся ее супругом, и к общему облегчению забрал разбушевавшуюся «ночную бабочку».

— Все это весьма печально, — заметил детектив. — До чего мы дожили — профессиональные юристы вынуждены идти на панель. В общем, маленькие издержки суверенитета и рыночной демократии… Ну а что еще новенького?

— Да все как обычно, — инспектор с удовольствием проглотил ложку ухи, — мелкие кражи, мошенничество и все в том же духе. Хотя погодите, вот еще одно дельце — ревизия в Гражданско-иммиграционном департаменте установила факт пропажи незаполненных советских паспортов. И не простых, а иностранных.

— Так советских или иностранных? — переспросил детектив.

— Советских, но годных для поездок за границу. Знаете, как бывает в переходный период — своих, кислоярских паспортов еще не напечатали, а старые, советские, вроде бы как уже второго сорта, оттого их и хранят кое-как. A то, что они на данный момент служат единственным аусвайсом для наших путешественников, никого не колышет.

Василий предостерегающе кашлянул — к столику подходил бизнесмен Ерофеев, и служебный разговор нужно было сворачивать.

Похоже, что господин Ерофеев находился в наилучшем расположении духа:

— Добрый день, Егор Трофимыч. A с вами, Василий Николаич, мы сегодня уже виделись.

— Что это вы, Георгий Иваныч, сияете, будто медный пряник? — хмуро спросил инспектор.

— A как мне не сиять, коли я сегодня заимел солидного клиента на экскурсию в Грецию? — еще больше расцвел Ерофеев. — A вы, инспектор, еще не созрели для поездки?

— Дайте здесь с делами расхлебаться, тогда можно и в Грецию, — буркнул Столбовой, неприязненно глянув на бизнесмена. Ерофееву же страсть как хотелось заполучить еще одного клиента:

— Василий Николаич, вы давеча оказали мне неоценимую услугу, и я все-таки хотел бы вас отблагодарить. Я вам продам путевку по льготной цене — за девятьсот баксов вместо тысячи.

Однако Василий не успел ответить на столь заманчивое предложение, так как к столику не совсем твердой походкой приближался еще один завсегдатай уже знакомый нам доктор Владлен Серапионыч. В одной руке он нес стакан чаю, а в другой — скандально знаменитую газету «Кислое поле». Присев за стол и поздоровавшись с сотрапезниками, доктор полез во внутренний карман своего потертого сюртучка и извлек оттуда небольшую скляночку, из которой набулькал в чай некоей подозрительной по виду и запаху жидкости. Основательно размешал все это чайной ложечкой и сделал пару глотков.

— Отличный чаек! — C этими словами Владлен Серапионыч развернул газету и принялся ее усердно изучать.

— Ну, доктор, чего пишут? — поинтересовался Столбовой. Он уже закончил обедать, но почему-то не спешил уходить, хотя обычно из-за хронической запарки на службе не был склонен к долгим застольным беседам.

— Здесь насчет налета на сберкассу, — охотно откликнулся Cерапионыч и тут же с выражением зачитал: — «В нашем городе совершено очередное злодейское преступление — нахальное нападение на сберкассу. Два бандита, а точнее — один бандит и одна бандитка — ворвались в помещение и, дав автоматную очередь поверх голов, потребовали денег. Оба были одеты в белые халаты, указывающие на принадлежность к Белому Братству, а один из них при этом выкрикивал лозунги разного рода тоталитарных сект и требовал свободу Асахаре и другим изуверам и экстремистам. Дальнейшие действия негодяев полностью подтвердили их слова — выхватив из-под полы огромные баллоны, они выпустили струю нервно-паралитического газа, отчего и работники, и посетители сберкассы скончались в тяжких мучениях. Заграбастав все наличные деньги и в извращенной форме надругавшись над заведующей, подонки покинули сберкассу, напоследок ударив баллоном по голове одного из посетителей, которого, очевидно, сочли живым. Я сам видел, как его кровь вперемешку с мозгами растекалась по полу и даже вытекала на улицу, где ее слизывали голодные бродячие дворняги. Разумеется, когда на место трагедии прибыла наша доблестная милиция во главе с двумя знаменитыми бездарностями, инспекторами Cтолбовым и Лиственицыным, все уже было кончено, и санитары, оказавшиеся там раньше так называемых правоохранителей, уже выволакивали из помещения многочисленные трупы с выпученными глазами, высунутыми языками и следами предсмертных мук».

— М-да, — только и смог сказать на это Дубов. — Кто автор сего блистательного репортажа, думаю, и так ясно.

— Проклятый Ибикусов! — не выдержав, вскочил Столбовой. — Нет, нужно таки будет привлечь его к суду за диффамацию!

— Чего-чего? — переспросил Ерофеев.

— За клевету! — бухнулся на место инспектор.

— A что, разве господин Ибикусов сильно приукрасил факты? — отхлебнул еще пару глотков Cерапионыч. — Вообще-то в мое заведение никакие покойнички с отравлением не поступали…

— Не было никаких покойничков, — несколько успокоившись, вздохнул Егор Трофимович. — A тем более, никакого Асахары с Белым Братством. В сберкассу вошли двое в медицинских халатах и марлевых повязках, скрывающих лица, и представились дезинсекторами, то есть специалистами по борьбе с тараканами, крысами и прочей домашней живностью. Заведующая ответила, что никаких дезинсекторов они не вызывали, но женщина, назвавшаяся доктором, заявила, что работы ведутся широким фронтом по всему городу, и велела своему помощнику-санитару приступать к делу. Тот достал из сумки пульверизатор и направил струю прямо на заведующую, а потом на кассиршу и двоих посетителей, но распыляли они всего лишь какую-то снотворную дрянь, от которой потерпевшие тут же заснули примерно на два часа. A грабители забрали деньги и преспокойно ушли. Вот, собственно, и все. A этот придурок Ибикусов своими нездоровыми фантазиями просто накаляет обстановку в городе!

— А расколотая голова и вытекающие мозги? — профессионально полюбопытствовал Серапионыч. — Все-таки были или нет?

— Были, — усмехнулся Столбовой — но только это был арбуз.

— Как, арбуз? — не понял Ерофеев.

— Да из кошелки одной из посетительниц. Упал и раскололся, — пояснил инспектор и философски заметил: — А уж увидеть расколотый череп — была бы извращенная фантазия, тогда и не такое возможно!

* * *

Когда Ерофеев и Cерапионыч удалились, Дубов проницательно посмотрел на Столбового:

— Егор Трофимыч, судя по вашему галстуку, вы собираетесь поговорить со мною о чем-то очень важном.

— Как вы догадались? — чуть вздрогнул инспектор.

— Элементарно. Вы давно отобедали, но не ушли, а поддерживали разговор, который для вас был явно неприятен. Вы отпустили и доктора, и господина Ерофеева. Значит, у вас дело ко мне.

— Да, но причем тут галстук? — Егор Трофимович поднес руку к воротничку — галстука не было.

— Вы так озадачены этим делом, что даже забыли его надеть, — невозмутимо пояснил сыщик. — Так что выкладывайте, Егор Трофимыч, вместе подумаем, что делать.

Однако Столбовой, по обыкновению, завел разговор издалека:

— Знаете, Василий Николаич, я частенько на досуге задумываюсь: вот после того как возникла наша Кислоярская Республика, мы оказались как будто на необитаемом острове. Нет, ну поезда, конечно, ходят, радио, телевидение, московские газеты — все это есть. Но вот скажите не задумываясь, что вам придет в голову при слове «Москва»?

— Пугачева, — не задумываясь ответил Дубов.

— Вот именно! — отпил чаю Столбовой. — И так отвечают девять из десяти. Десятый отвечает — Церетели, а одиннадцатый — Лужков. A с чем, как вы думаете, ассоциируется Кислоярск у москвичей?

— Ну, даже не знаю… — пожал плечами Василий.

— Социологическая служба нашего правительства провела в Москве опрос, — инспектор достал из портфеля листок бумаги, — и вот какие получила результаты. Около шестидесяти процентов опрошенных вообще впервые услышали о существовании Кислоярской республики. Половина из тех, кто хоть что-то о нас слышал, определила наше географическое положение весьма разнообразно: одни считают, что это где-то на Кавказе, другие — в Сибири, а третьи — что даже на Валдайской возвышенности. A на вопрос «Что вы знаете о Кислоярской республике?» лишь единицы с трудом припомнили, что у нас имеется Кислоярское же водохранилище, или «Кислое море», с отравленной водой и безжизненными берегами, да еще какой-то Разбойников, которого неизвестно за что держат в тюрьме.

Дубов оторвался от компота:

— Да уж, такая информация вряд ли согреет душу гражданину любой страны. Неужели наше правительство просто примет ее к сведению — и все?

— Разумеется, нет. И именно по этому поводу меня и других оперативников вызывали в администрацию Президента. Оказывается, президентская пресс-служба с целью прорыва информационной блокады собирается пригласить в Кислоярск группу московских журналистов и принять их по высшему разряду, а наша задача — обеспечить им безопасность.

— Да, это очень даже неплохо, — заметил детектив. — И что же, вы предлагаете мне заняться их охраной? Но это не совсем мой профиль…

— Нет-нет, ну что вы, — перебил инспектор. — Да и приезд журналистов — пока еще вопрос будущего. Надо все подготовить, подобрать подходящие кандидатуры, разослать приглашения… Дело в другом — выяснилось, что уже не сегодня-завтра в Кислоярск по собственной инициативе приезжает некая московская журналистка.

— Ну вот и прекрасно! — обрадовался Василий. — Остается только показать ей наше государство с лучшей стороны. Кстати, что за журналистка?

— Надежда Чаликова. Вам ее имя, разумеется, ни о чем не говорит?

— Да уж, это вам не Пугачева. Впрочем, что-то припоминаю. Она, кажется, на волне перестройки печаталась в «Огоньке», в «Московских новостях»…

— Так точно, — кивнул Столбовой. — Мы тут навели кое-какие справки — но это лишь общеизвестные факты. Действительно, Чаликова имеет стойкую репутацию «демократки», а кроме того до недавнего времени регулярно посещала так называемые «горячие точки». Не замужем, постоянно проживает в Москве вместе с родителями и младшим братом. Вот и все, что нам удалось узнать.

— И что вас смущает? — проницательно глянул на инспектора сыщик.

— Видите ли, — не без труда приступил к главному Столбовой, — было бы замечательно, если бы госпожа Чаликова осмотрела нашу Республику, встретилась с ее руководством, ну там, не знаю уж, познакомилась с нашей культурой, промышленностью, народным хозяйством, а потом спокойно и доброжелательно описала бы все это в какой-нибудь московской газете.

— A что, у вас есть основания сомневаться в ее объективности?

— Нет. Но нам стало известно, что Чаликова, помимо прочего, жаждет побывать в нашей тюрьме и взять интервью у путчиста Разбойникова.

— Ну, ничего удивительного, — пожал плечами Дубов. — Ведь вы сами только что говорили, что сидящего Разбойникова считают в Москве главной Кислоярской достопримечательностью. Пускай встречается, и если она действительно принадлежит к демократическому направлению, то все равно ничего хорошего о нем не напишет. Это такой скользкий тип…

— К сожалению, все не так просто, — со скорбью покачал головой Егор Трофимович. — Может быть, вы и не в курсе, но с самого дня ареста наши власти не допускают никаких контактов Разбойникова с волей. Даже его встречи с адвокатом Брюквиным проходят под строгим контролем.

— Почему? — заинтересовался Василий.

— Если б я знал! — Инспектор закатил глаза к лепному потолку, испещренному черными точками — не то мухами, не то следами пуль. — Возможно, им известно, что Разбойников знает нечто, от чего и им самим не поздоровится. Или какие-то другие причины. Я знаю только то, что многим кислоярским журналистам было отказано в интервью с Разбойниковым. И судя по тому, сколь влиятельные, но в то же время далекие от средств массовой информации лица пытались «протолкнуть» журналистов к Разбойникову, можно сделать вывод, что истинной причиной было не столько интервью, сколько стремление через корреспондента что-то передать заключенному. Или наоборот — что-то от него получить.

— Скорее всего, второе, — заметил Дубов.

— Почему вы так считаете?

— Скажите, Егор Трофимович, разрешают ли Разбойникову в камере получать газеты?

— Ну, не знаю, но думаю, что да.

— Тогда выясните, какие газеты он чаще всего читает. — Столбовой кивнул. — Да, так что же с Чаликовой?

Егор Трофимович вздохнул еще глубже:

— Понимаете, Василий Николаич, просто так взять и отказать Чаликовой наши власти никак не могли — это ведь не какой-нибудь там Ибикусов. Но у нас есть некоторые основания считать, что заявка на ее интервью — это на самом деле попытка установить контакт с Разбойниковым. Дело усугубляется еще и тем, — понизив голос до полной конспиративности, продолжал Столбовой, — что заявка на встречу Чаликовой с Разбойниковым исходит не из Москвы, а из Кислоярска.

— От кого?

— Неизвестно. Обратный адрес указан на абонентный ящик. После некоторых колебаний мы все-таки решили дать согласие и отослали соответствующую резолюцию. Но все это дело очень подозрительное, и его следует проконтролировать. Поэтому мы решили попросить вас, уважаемый Василий Николаевич, им заняться! Естественно, в неофициальном порядке.

— Да уж, дело подозрительное. И к тому же весьма грязное, — глубокомысленно заметил Дубов. — Ясно, что над нашим государством нависла угроза. Это я понял уже после нападения на сберкассу, которое не было похоже на обычный бандитизм… Кстати, что это за абонентный ящик?

Столбовой заглянул в свои бумаги:

— Первое почтовое отделение, а/я 122. Зарегистрирован на имя некоей A.C. Куропаткиной. Но мы специально проверили — персона с такими инициалами в Кислоярске не проживает.

— Все ясно, подставное лицо, — радостно потер руки Василий. — Но где-то я встречал похожую фамилию. И еще инициалы — A.C. Что-то очень знакомое…

— Так вы согласны? — допил чай инспектор.

— Да, разумеется. Теперь я просто не вправе отказаться. И единственное, что мне нужно — толковый оперативник для наблюдения за передвижениями и контактами госпожи Чаликовой. Ну и еще, как я говорил, список прессы, которую читает Разбойников.

— Да-да, конечно же, — обрадовался Столбовой. — O круге чтения Разбойникова я вас проинформирую сегодня же.

— Я буду у себя в конторе, — сообщил Дубов. — Так когда же прибывает наша московская гостья?

— Или завтра, или послезавтра. Сегодня у нас вторник, а интервью заявлено, — Столбовой еще раз заглянул в бумаги, — на четверг.

* * *

День клонился к закату. Василий Николаевич сидел в своей сыскной конторе на Елизаветинской и ждал звонка инспектора Cтолбового. В голове сыщика блуждали мрачные мысли:

«Ох, не к добру все это… Просто какой-то змеиный клубок. И еще этот Разбойников… Московских путчистов давно отпустили и думать про них забыли, а его все держат. Хоть бы уж скорее осудили, а еще лучше — выслали бы куда подальше из нашей республики. Или это правда, будто он что-то такое знает? Похоже, Егор Трофимыч чего-то недоговаривает. Или сам не в курсе. И что за странная заявка на абонентный ящик? И что за A.C. Куропаткина? Нет, где-то я слышал что-то похожее… И эта самая Надежда Чаликова — что, она в одной шайке с друзьями Разбойникова? Не верится. A если тут другое — друзья Разбойникова решили использовать Чаликову в своих целях? Логично. И главное, все довольны — Чаликова получает эксклюзивное интервью у „последнего путчиста“, а тот через нее что-то передает своим единомышленникам на свободе. Интересно, что? Может, компромат на нынешние власти? Или не сам компромат, а место, где он лежит. A если на самого Президента?! A что — очень возможно. Выборы не за горами. Коммунисты перед выборами вываливают на него кучу помоев, народ избирает президентом их лидера Зюпилова, и товарищ Разбойников на белом коне выезжает из тюрьмы! Да, все это пахнет антигосударственным заговором…»

Размышления Дубова прервал телефонный звонок. Детектив схватил трубку.

— Ну вот, справка от тюремной администрации, — на сей раз безо всяких предисловий заговорил инспектор Столбовой. — Подследственный Разбойников Александр Петрович из доступных в тюрьме ежедневных газет читает «Панораму», причем особенно внимательно — по пятницам. Ну, это как раз не удивительно, учитывая политическую ориентацию газеты. Кроме того, на его имя выписаны следующие издания: эротический ежемесячник «Кислый флирт», рекламный еженедельник «Газета для всех» и, что весьма странно — антикоммунистическая газета «Кислоярская правда».

— Спасибо, Егор Трофимович. — Дубов аккуратно переписал полученные сведения к себе в записную книжку.

— A разве круг чтения Разбойникова имеет какое-то значение? — недоверчиво спросил инспектор.

— Боюсь, что да, — ответил Василий. Положив трубку, он тут же вновь ее поднял и набрал домашний номер своего давнего знакомого, бывшего журналиста Губина-Раскатайского:

— Алло, Миша, это вы? Дубов говорит. Как ваше здоровье?

— Пожалуйста, ближе к делу, — попросил голос Раскатайского.

— Да, вы правы, перейдем сразу к делу, — согласился Дубов. — A вопрос у меня к вам такой: что представляет собой газета «Панорама»?

— O, ну это газета со славным боевым прошлым, — в голосе Губина-Раскатайского послышались издевательские и вместе с тем уважительные нотки. — В свое время за поддержку последнего путча и лично товарища Разбойникова ее чуть было не прикрыли, но каким-то образом все обошлось.

— A сейчас?

— A сейчас это главный орган левой оппозиции. И хотя редактором там некто господин Швондер, человек вроде бы приличный и весьма широких взглядов, но мне кажется, что он просто прикрывает своей благородной лысиной самые темные силы нашего общества.

— Почему вы так считаете?

— Слухами, дорогой Василий Николаич, земля полнится. Я-то уже отошел от газетных дел, но вы сползайте как-нибудь на досуге в наш Дом печати и потусуйтесь с журналистами — такое услышите, что аж волосы дыбом встанут.

— Что ж, когда-нибудь так и сделаю, — сказал Дубов. — Но вернемся к «Панораме». Как я понял, в ней тон задают фанаты Александра Петровича Разбойникова. A нет ли там людей, связанных с ним лично?

— C ним лично? — задумался Губин. — Знаете, так сразу и не скажешь… Хотя погодите. Есть там некая корреспондентка по имени Инесса Харламушкина. Не знаю, правда это или нет, но поговаривают, будто она состояла с Петровичем, так сказать, в любовной связи.

— Ну что ж, поимеем это в виду. Спасибо за информацию, Миша, уверен, что ваши сведения мне помогут.

— В чем?

— Пока еще не знаю. Но в чем-то очень важном.

* * *

Как это нередко случалось с Василием, он засиделся у себя в конторе допоздна, а едва собрался отправляться домой — то есть в особняк вдовы Софьи Ивановны Лавантус, где с недавних пор снимал верхний этаж — как зазвонил телефон. Детектив нехотя снял трубку:

— Дубов у аппарата.

— Василий Николаич? — раздался в трубке хорошо знакомый сыщику голос доктора Владлена Cерапионыча. — Не хотите подъехать ко мне в морг?

— Зачем? — удивился Дубов.

— O, ну ко мне тут одну прелестнейшую покойницу привезли. Вернее, подкинули прямо под дверь. И знаете, кто она? Сама госпожа Глухарева.

— Кто-кто? — не расслышал детектив. — Что за госпожа Лопарева?

— Да нет, не Лопарева, а Глухарева, — поправил доктор. Знаете, птичка такая есть — глухарь. В лесу живет.

— Ах, Глухарева! — сообразил Василий. — Это случайно не Анна Сергеевна, которая пресс-секретарь нашего президента?

— Она самая, — вздохнул Cерапионыч. — Я уж собирался сообщать в милицию, а потом подумал — позвоню-ка сначала вам. Очень уж покойница хороша…

— Выезжаю сию же минуту! — деловито сказал Дубов.

* * *

«Птица такая — глухарь, — думал Василий, на предельно допустимой скорости гоня свой синий „Москвич“ по сонным улицам Кислоярска. — Глухарь, а также тетерев, фазан, куропатка, вальдшнеп… Погодите-погодите: покойная Анна Сергеевна Глухарева и мифическая A.C. Куропаткина из сто двадцать второго абонентного ящика — нет ли тут какой связи?..»

Однако додумать эту мысль Василий не успел, так как добрался до мрачного здания городского морга, которым заведовал его приятель доктор Cерапионыч, с радостным возбуждением поджидавший его прямо на полуобвалившихся ступеньках морговского крылечка.

— A покойница-то ожила, — не то с радостью, не то с сожалением сообщил доктор детективу. — Я уже собрался приступать к вскрытию, как почувствовал, что она еще дышит. Сначала сделал искусственное дыхание, но это ее в сознание не привело. Тогда я решился применить радикальное средство — понюхать жидкости из своей скляночки. Думаю — либо совсем помрет, либо оживет. И знаете, ожила!

За столь милыми разговорами они вошли в Святая Святых серапионычева хозяйства, где на разделочном столе лежала мнимая покойница — пресс-секретарь президента Республики Анна Сергеевна Глухарева, яркая блондинка в изодранном платье, из-под которого проглядывало черное белье.

— Ну, Анна Сергеевна, что стряслось? — ласково спросил Дубов, подсаживаясь рядом. — Я хотел бы немного поговорить с вами до милиции.

Собравшись с силами, Анна Сергеевна полушепотом сказала:

— Пожалуйста, не сообщайте в милицию.

— Ну, как хотите, — не особенно удивился Дубов, — но хотя бы со мной попытайтесь быть совершенно откровенны.

— Хорошо, я вам откроюсь, — прошептала Глухарева. — Они меня повесили, а потом изнасиловали…

— Кто — они? — перебил Василий. Увидев, что Анна Сергеевна вся дрожит, он снял с себя пиджак и накинул на нее.

— Благодарю вас… Это был Железякин и с ним еще какие-то головорезы.

— Тот самый Железякин?! — чуть не вскочил Дубов. Удивление детектива было вполне понятно и объяснимо — Феликс Эдуардович Железякин в советские времена возглавлял Кислоярское районное отделение КГБ, а затем, если верить слухам, «приватизировал» часть секретных документов этой организации и шантажировал ими кислоярцев, имевших несчастье когда-то сотрудничать с тайными службами. Официально же Феликс сделался бизнесменом и совладельцем ряда предприятий общепита, в том числе и небезызвестного ресторана «Три яйца всмятку».

— Да, тот самый Железякин, — прикрыв глаза, произнесла Анна Сергеевна. — Он явился ко мне домой и велел ехать с ним.

— И вы так легко согласились?

— A что оставалось делать? Мне приходится не только ездить с ним, но и выполнять разные поручения. И даже делить с ним ложе… Ах, как это мерзко! — В глазках Анны Сергеевны загорелся романтический огонек.

— O причинах вашей зависимости от Железякина я спрашивать не стану, — деликатно сказал Василий. — Сейчас меня интересуют самые последние события. Итак, Железякин заставил вас сесть к нему в машину?

— Да. Но прежде чем мы поехали, он завязал мне глаза, и с того момента я уже ничего не видела.

— Действительно, труп был с завязанными глазами, — подтвердил Серапионыч и протянул Василию кусок материи.

— Брезент, — определил сыщик. — A вот и метка… о, да это же эмблема Кислоярского Сбербанка! Уж не из того ли самого мешка, что был похищен в сберкассе? И если это та же шайка, то вы, Анна Сергеевна, еще хорошо отделались.

Доктор осторожно кашлянул:

— Василий Николаич, я тут подумал — может быть, это вам пригодится. Если бы Железякин куда-то увез Анну Сергеевну с намерением лишить жизни, то не стал бы завязывать глаза. Значит, решение повесить ее, а потом изнасиловать пришло уже там, на месте…

— Да, спасибо, — кивнул Дубов. — Это очень дельное замечание. Так вам, значит, завязали глаза, и вы поехали?

— Поехали, — через силу продолжала Глухарева, — но по дороге в машину подсели еще несколько человек.

— Сколько и что за люди?

— Н-не знаю. Кажется, их было трое. Двое мужчин и одна женщина.

«Уж не участница ли нападения на сберкассу?», смекнул Дубов. A вслух спросил:

— Может быть, их голоса были вам знакомы? Например, голос женщины?

Анна Сергеевна на минутку задумалась:

— Знаете, кажется, я даже не слышала ее голоса. Но и в машине, и… и потом все время ощущала запах дешевой косметики.

— Похоже, мы вышли на след опасной банды, — радостно потер руки Василий. — Скорее бы разделаться с тем делом и заняться этим.

— C каким тем делом? — поинтересовался Серапионыч.

— A, пустяки, — уклонился от прямого ответа Дубов. — Егор Трофимыч тут подкинул одно деликатное заданьице… Ну хорошо, не будем отвлекаться. Значит, Железякин и те трое над вами надругались, а потом повесили…

— Нет-нет, сначала повесили, а потом надругались, — поправила Анна Сергеевна, и ее лицо расплылось в мечтательной улыбке.

— И где это произошло?

— В каком-то затхлом помещении. Помню, там очень неприятно пахло бензином и, по-моему, машинным маслом.

— И как вы думаете, это происходило в Кислоярске или где-то за городом? — продолжал расспрашивать Василий.

— Трудно сказать, — после долгого молчания проговорила Анна Сергеевна. — Но ехали мы довольно долго.

— И как ехали? В смысле, ровная была дорога, или вас все время бросало из стороны в сторону?

— Знаете, сначала ехали очень плавно, потом началась тряска, потом опять ровно, потом еще немного как по колдобинам, а уж потом меня вытащили из машины и повели в то мерзкое помещение. — Анна Сергеевна в изнеможении откинулась на койку.

— Анна Сергеевна, если вам трудно говорить, то закончим нашу беседу в другой раз, — поспешно предложил Дубов.

— Нет-нет. — Глухарева приподнялась. — Мне уже лучше. И я все расскажу вам! Только прошу вас, пусть все это останется между нами. И вас, доктор, тоже прошу…

— Как вам будет угодно. Анна Сергеевна, а известно ли вам, за что они решили вас убить?

Еще немного помолчав, Глухарева ответила:

— Знаете, всему своя мера. Да, я оказывала Феликсу услуги, и отнюдь не мелкие, но когда он зашел уж слишком далеко… — Анна Сергеевна замолкла.

— Насколько далеко? — заинтересовался не только Василий, но даже и доктор Серапионыч.

— Он потребовал, чтобы я… Нет, не спрашивайте! Я решительно отказалась. И тогда он пригрозил, что это плохо кончится. И так оно и кончилось.

— Пока еще ничего не кончилось, — покачал головой Дубов. — На свободе четыре опасных преступника, на совести которых, кроме покушения на ваше убийство, еще и нападение на сберкассу. Так что расследование только начинается. Вы слышали, о чем они разговаривали?

— В машине они почти все время молчали, а в том страшном помещении говорили и вовсе что-то непонятное. Вы понимаете, в каком я была…

— Но хоть что-то вы слышали? Постарайтесь вспомнить, это очень важно.

Анна Сергеевна напрягла память:

— Знаете, я была в каком-то полубессознательном состоянии и сейчас даже сама не уверена, говорили ли они то, что я запомнила. Один из них вроде бы сказал, что всегда завидовал Ильичу и мечтал издавать «Искру» в Цюрихе, и теперь как никогда близок к осуществлению своей мечты. A потом другой сказал: «Надо ее убить, так как она слишком много слышала». Феликс ответил: «Не надо, она и без того повязана крепко, нас не выдаст». Тот, другой, настаивал, что надо повесить, а потом изнасиловать. Тогда они постановили решить вопрос голосованием, и, как я поняла, двое были за, а один — против.

— Погодите-погодите, — перебил ее Василий. — Но ведь их же было четверо!

— Видимо, четвертый воздержался, — предположил Серапионыч.

— A что было потом — не помню, — закончила свой жуткий рассказ Анна Сергеевна. — Очнулась только здесь.

— Да, странная история, — поставил диагноз Василий. — Анна Сергеевна, тут вам долго оставаться никак нельзя. Если вы можете встать, то я отвезу вас домой.

— Да, пожалуйста… — Анна Сергеевна с трудом поднялась со стола и, заботливо поддерживаемая доктором и детективом, побрела к выходу из морга.

* * *

O том, каким образом Анна Сергеевна попала в зависимость от Железякина и ему подобных, Дубов узнал позднее. Это произошло еще в студенческие годы, когда комсорг факультета застал ее за чтением запрещенных в то время трудов французского философа маркиза де Сада. Анне грозило исключение из комсомола, ДОCААФа, ОСВОДа и из института, более того, комсомольские вожаки грозились ославить ее как махровую антисоветчицу и извращенку. И тогда в жизни Глухаревой появился некий вежливый человек, обещавший избавить ее от неприятностей, но просивший за это некоторых услуг определенного свойства. Обычная в те годы история, но на дальнейшую судьбу Анны Сергеевны она положила столь тяжелый отпечаток, что вся ее жизнь пошла наперекосяк, хотя внешне она казалась счастливой и преуспевающей дамой.

* * *

Несмотря на беспокойную ночь, утром Дубов встал рано и вместо своей конторы отправился прямо в читальный зал городской библиотеки, где попросил подшивку «Панорамы» за последние несколько месяцев. Вспомнив, что господин Разбойников особо штудирует пятничные номера, Василий открыл газету за минувшую пятницу. Там ему сразу бросился в глаза очерк Инессы Харламушкиной «Крах антинародного режима», и детектив начал его пристально изучать. И первое, что его удивило и даже слегка задело — так это невнятность изложения и полное отсутствие смысла. Очерк начинался так:

«Дорогой читатель! Как говорил Иван Петрович Павлов, чтобы съесть собаку, я обязательно должен крепко обнять тебя и ответить на вопрос — люблю ли я животный мир по-прежнему? Все это, конечно, верно и бесспорно — ни один ученый, даже сам Дмитрий Иваныч Менделеев, еще не опроверг этих теорий крепче любого другого деятеля науки, и стремился сделать научные знания сильнее».

Поскольку и дальнейшие фразы не содержали ничего более-менее осмысленного, то Василий пришел к выводу, что это шифрограмма. Сначала он принялся читать первые буквы каждого слова, потом — последние, но смысла не прибавилось. Тогда он стал читать каждое второе слово, каждое третье, каждое четвертое и наконец — каждое пятое. И лишь тогда появился какой-то смысл. Первый абзац зазвучал так:

«Дорогой Петрович, я люблю тебя по-прежнему и даже еще крепче и сильнее».

Овладев ключом, Василий быстро расшифровал всю статью, но кроме любовных излияний и сладостных воспоминаний о прежнем счастье она ничего не содержала. Сыщик отложил газету в сторону и погрузился в логические раздумья:

«Значит, через „Панораму“ Харламушкина передает Петровичу свои любовные послания. Предположим, я — редактор Швондер. Стану ли я публиковать подобные бредовые статьи, не зная их истинного смысла? Естественно, нет. Вывод — господин Швондер знает или догадывается, кому они предназначены. A если знает редактор, то знают и все сотрудники „Панорамы“ — там ведь тоже не дураки сидят, а способ шифровки больно уж примитивный… A давайте зайдем с другого конца. — Дубов достал блокнот и еще раз просмотрел список читаемых Разбойниковым газет. — Ну, с „Панорамой“ понятно — идейно близкое издание. „Кислый флирт“ — тоже объяснимо: он там один, без любви, без ласки, а тут хоть и не особо крутая, но все же эротика. „Кислоярская правда“? Ха, тут вообще вышла комедия. Эта газета лет пятьдесят была районным партийным органом, а в процессе приватизации ее на корню скупил некий капиталист, назначивший редактором свою единомышленницу, радикальную демократку. Так что теперь газета полна антикоммунистических и антинацистских материалов, но выходит под прежней „шапкой“ — даже с орденом Трудового красного знамени. Ну, то, что эту газету Петрович читает, тоже можно объяснить — еще Суворов говаривал, что врагов надо изучать. Но вот какого дьявола ему в тюрьме „Газета для всех“?..»

Дубов откинулся на спинку библиотечного стула и уставился в давно не беленый потолок. «Газета для всех» существовала целиком и исключительно на рекламе и объявлениях. Если коммерческая реклама оплачивалась, как и в других газетах, в зависимости от страницы и занимаемой площади, то подать частное объявление было проще простого — для этого надо было купить газету, вырезать специальный талон, заполнить его и отослать в редакцию. И уже в следующем номере объявление о покупке, продаже, знакомстве, обмене и прочее и прочее, появлялось на страницах «Газеты для всех». Василий и сам не так давно подавал туда объявление, когда хотел по сходной цене приобрести для своей конторы подержанную, но в приличном состоянии мебель.

Детектив раскрыл «Газету для всех» — и застыл в растерянности: страницы просто-таки пестрели объявлениями. Немного поразмыслив, Дубов нашел раздел «Переписка читателей» и прочел первое, что там было: «Привет, оболтусы! Хватит прикалываться, айда все в солнечный Кот д'Ивуар!». Поскольку смысла в этом послании Василий нашел не больше, чем поначалу в статье Харламушкиной, то принялся его старательно расшифровывать. Однако как он ни старался, ничего не получалось, кроме еще большей бессмыслицы.

Не пролил света и второй материал из «Переписки читателей» — стихотворный опус некоей Изауры Нижегородской: «Среди безумных звезд, среди комет, Бессмертный образ Твой припомнив снова, Я забываю, что Тебя уж нет, Но вечное Твое со мною слово…». Эти стихи также показались сыщику подозрительными в своей бессмысленности, однако и из них ничего извлечь не удалось.

Тогда Василий, несколько пав духом, взялся за третье послание — даже не ознакомившись с ним целиком, он стал привычно читать через слово, через три, через пять, в обратном порядке, но так и не найдя смысла, машинально пробежал в первозданном виде:

«Достопочтеннейший Сашульчик! Жди меня в четверг в полдень в привычном месте, и не забудь прихватить то, о чем мы договаривались. Твоя Мурка».

Дубов вскочил, как ошпаренный.

— Что с вами? — удивленно глянула на него пожилая библиотекарша.

— A, ничего, извините, — пробормотал Дубов и усиленно засоображал: — «Как все просто! Сашульчик — это Александр Петрович Разбойников, четверг в полдень — это время, на когда заявлено интервью Чаликовой, привычное место — это тюремная камера, за несколько лет он к ней, должно быть, уж привык… A вот что он должен прихватить, хотелось бы мне знать?»

Василий еще раз внимательно прочитал послание, и как будто бы все сходилось, но все-таки что-то казалось ему не то чтобы странным — скорее, не совсем естественным. Наконец, он сообразил:

— Действительно, своеобразное сочетание: «Достопочтеннейший» — и «Сашульчик». A что если… — Детектив стал лихорадочно просматривать объявления и почти в самом конце «Переписки читателей» обнаружил следующий стихотворный опус:

«Достопочтеннейший дружище! Свою свободу возлюбив, Чтоб изменить свое жилище, То и во флирте будь правдив».

В глазах детектива загорелся охотничий блеск, как у гончей, взявшей след крупной дичи.

— Вот оно — «И во ФЛИРТЕ будь ПРАВДИВ»! — чуть не вслух воскликнул Дубов, подбежал к библиотекарше и потребовал выдать ему последние номера «Кислого флирта» и «Кислоярской правды». Та подивилась разнообразности интересов читателя, но газеты предоставила.

Василий начал с «Кислого флирта» — и, лихорадочно перевернув несколько страниц с полуобнаженными девицами в вызывающих позах, наткнулся на письмо в разделе «Нам пишут». Начиналось оно так:

«Достопочтеннейшая редакция! Хочу рассказать вам об одном случае из моей богатой журналистской практики. Однажды редактор попросил меня сходить в тюрьму и взять интервью у известного мафиози. Поначалу я не хотела туда идти, но потом согласилась». Далее в письме рассказывалось о том, каким любезным и интеллигентным человеком оказался этот мафиози и как между ними возникла взаимная симпатия, быстро перешедшая в страстную любовь. Изобразив в подробностях то, что произошло «прямо на жесткой тюремной койке» и описав ощущения от металлической кружки, пикантно покалывавшей ей спину во время любовных занятий, автор письма завершала: «Я не жалею, что так и не успела взять интервью у этого замечательного человека. Единственная моя печаль — это что следующей нашей встречи придется ждать еще десять лет, если не случится амнистия».

Дубов пожал плечами и развернул «Кислоярскую правду» — там, разумеется, никаких девочек не было, а их место занимали солидные статьи, доказывающие вредность теории и практики коммунистов и их антидемократическую сущность. На одной из последних страниц детектив наткнулся на заметку «Тайна, несущая смерть», начинающуюся словами:

«Достопочтеннейшие читатели! Если вам недостаточно того, что вы знаете о преступной деятельности этих мерзавцев-коммунистов, то вот вам еще одна история. В некоей латиноамериканской стране банда местных коммунистов при поддержке своих братьев-близнецов — местных неофашистов — задумала совершить переворот, чтобы свергнуть законного президента и ввергнуть народ в красно-коричневую пучину. Однако переворот, к счастью, не удался, и путчисты во главе со своим главарем, неким Альфредо Лопесом, загремели в тюрьму — туда им, сволочам, и дорога».

Далее в заметке столь же эмоционально рассказывалось, как некая молодая и честолюбивая корреспондентка пришла к нему в тюремную камеру якобы взять интервью, а на самом деле — чтобы передать от него записку товарищам, оставшимся на свободе. Передача произошла при любовном акте, во время которого Альфредо кричал на журналистке, как Фидель на Кубе — «Социализм или смерть!» — а содержала записка не более не менее как план покушения на президента государства и захвата в заложники представителя Международного валютного фонда. Но и для журналистки это «интервью» закончилось весьма плачевно: ее, как опасного свидетеля, соратники Альфредо Лопеса устранили, столкнув вместе с автомобилем в пропасть на горной дороге.

— Ну, ясно, — констатировал Дубов, ознакомившись с обоими опусами. — Способ передачи описан во всех подробностях. Но почему сразу в двух газетах? — Василий на минутку задумался. — Тоже объяснимо. Публикация частного объявления «для всех» — дело гарантированное, а вот напечатает ли газета письмо или заметку — это еще бабушка надвое сказала. Потому они и продублировали. Постойте-постойте, но ведь там… — Василий внимательно перечитал концовку «Тайны, несущей смерть». — Что, неужели они собираются убить Президента? И саму Чаликову?! Да уж, дело приобретает нешуточный оборот…

* * *

Весь в мрачных мыслях, частный детектив вернулся к себе в контору — но только он протянул руку, чтобы позвонить Столбовому и сообщить о последних новостях, как телефон зазвонил сам.

— Господин Дубов? — раздался в трубке незнакомый мужской голос. — Это с вами говорит генерал Курский.

— Да-да, слушаю вас, генерал, — отозвался Дубов. Он решительно не мог понять, что понадобилось от него ветерану Афганистана, живущему почти безвыездно на загородной вилле, предоставленной ему лет десять назад за заслуги перед Отечеством.

— Василий Николаич, не могли бы вы ко мне подъехать к обеду? — по-армейски косноязычно предложил генерал.

— Извините, но я очень занят, и даже не уверен, буду ли сегодня обедать вообще, — думая о чем-то своем, ответил Василий.

— Как вы понимаете, дело не только в обеде, — многозначительно добавил Курский.

— Да, я так и понял. Ну что ж, товарищ генерал, я знаю, что вы человек серьезный и без особой причины не стали бы меня звать на обед. Стало быть, ждите — буду.

* * *

Дубов ехал на «Москвиче» по Прилаптийскому шоссе и пытался припомнить, что ему было известно о славном земляке — генерале Курском. A известно ему было не очень-то много, вернее — почти ничего. Генерал Курский поселился в Кислоярске после ранения в Афганистане, в середине восьмидесятых годов, а еще через несколько лет ему предоставили в пользование особняк за городом. Краем уха Василий слышал, что раньше там находилась тайная база КГБ, и Феликс Железякин очень не хотел ее отдавать, но был вынужден это сделать под давлением городских властей. Еще детектив знал, что генерал живет в своей усадьбе почти безвыездно и что вместе с ним проживает его племянница, чьи родители много лет назад погибли при весьма странных обстоятельствах — об этом случае Василию как-то рассказывал инспектор Столбовой.

Проехав несколько километров, Дубов увидел знак «дорожные работы», хотя никаких дорожных работ не заметил — дорога была просто разрыта, и ехать приходилось очень медленно и осторожно. К счастью, зона «дорожных работ» скоро закончилась, и «Москвич» вновь понесся пусть не по идеальной, но все же когда-то заасфальтированной дороге.

За седьмым километром, согласно генеральским инструкциям, Василий стал поглядывать направо, и вскоре там показалась обсаженная деревьями грунтовая дорога, на которую «Москвич» и свернул. Дорога очень быстро вывела его к двухэтажному особняку, на площадке перед которым стояла персональная «Волга» генерала, а рядом, к немалому удивлению Василия, раздолбанный «Джип», который сыщик в последнее время частенько встречал на улицах Кислоярска, и принадлежал он также весьма известному майору Селезню.

Едва Дубов вылез из «Москвича» и двинулся в сторону особняка, на крылечке появилась молодая симпатичная девушка в цветастом платье:

— Добрый день, я — Вероника, племянница генерала Курского… Так вот вы какой, частный детектив Василий Дубов! — уважительно добавила она, смерив гостя оценивающим взглядом. — Дядя ждет вас. — И с этими словами Вероника провела Василия на второй этаж в кабинет генерала, скромно и даже по-спартански обставленную комнату. Там детектив застал генерала Курского и майора Cелезня, недавно прибывшего из Придурильской республики, где он возглавлял миротворческий батальон. A по прибытии в Кислоярск майор тут же развил бурную общественно-политическую деятельность, хотя его ориентацию мало кто мог уловить.

Поприветствовав гостя и представив Дубова и Cелезня друг другу, хотя они и так уже были немного знакомы, генерал сказал:

— Ну вот, я свое дело сделал — вас сосватал. A дальше, господа, секретничайте без меня. Вероника, ну а ты покамест приготовь нам чайку.

Девушка неохотно вышла из кабинета, неслышно затворив за собой дверь.

— Какие могут быть секреты! — зычным басом гаркнул майор Cелезень. — У меня нет секретов от народа, а тем более от старого боевого товарища! Прошу вас, генерал, останьтесь.

— Ну, как хотите, — пожал плечами генерал и уселся за письменный стол возле сейфа. Василий заметил, что он налил в блюдечко немного молока и кого-то им поит.

— Да вы не пугайтесь, — сказал Курский. — Это моя подруга Машка, она хоть и змея, но безобиднейшее существо. Майор с ней уже подружился, и вы, Василий Николаич, тоже непременно поладите.

— Надеюсь, — пробормотал сыщик, но на всякий случай пересел подальше от стола, на кресло. — Так что же, господин майор, стало быть, дело ко мне у вас, а не у генерала?

— Зовите меня по-простому, Александром Иванычем, — произнес майор, живописно развалившись на тахте. — Собственно, дело к вам даже не у меня, а у моего хорошего знакомого, Виктора Владимирыча Коржикова.

— Это который начальник Президентского аппарата? — неуверенно припомнил Дубов.

— Ага, он самый, — радостно закивал майор. — Бывает аппарат самогонный, а бывает и президентский. От какого больше пользы — не знаю. Вот он и попросил меня встретиться с вами, грубо говоря, на нейтральной полосе. Я имею в виду Виктора Владимирыча, а не самогонный аппарат…

— Ну хорошо, и какое же у вас ко мне дело? — прервал Василий мудрствования Cелезня. — Только предупреждаю сразу: сейчас у меня на руках два особо важных расследования, и ничего обещать я не могу просто физически.

— Правильно, — одобрил Александр Иваныч. — Порядок прежде всего. A то за тремя селезнями погонишься — ни одного не поимеешь, а утром проснешься — а голова в тумбочке. Или в чемодане, ха-ха-ха!

— Так что у вас за дело? — нетерпеливо напомнил Василий.

— Ну так я и говорю — попросил меня Коржиков, мол ты, Иваныч, подгреби там к Дубову с правого борта, да намекни ему так осторожно, что, дескать, и все такое. A я так думаю — чего там подгребать да намекать? Я боевой офицер, и скажу вам, Василий Николаич, напрямую: вы мужик, и я мужик — сладим. И без этих тайн Мадридского двора.

— Очень хорошо, — ответил Василий. — В чем же вопрос?

— Да очередная ерунда. Они там в президентском аппарате, как змеи в гадюшнике. Извините, генерал, вашу подругу Машку я в виду не имел. Следят друг за другом, подсиживают, и все такое. Когда я стану президентом, а я им стану, то всю эту лавочку прикрою. Мы цивилизованные люди и действовать будем цивилизованно, а как — мое дело. Да, так вот к делу. Господин Коржиков просил вас заняться пресс-секретарем Президента, этой, как ее, блондинка такая…

— Глухарева, — подсказал Василий.

— Она самая, Анна Сергеевна Глухарева, — радостно загоготал майор. — Что-то с ней в последнее время происходит непонятное, а сегодня и вовсе на работу пришла сама не своя. Да я ее нынче на улице встретил — видик у нее, скажу я вам… Такой, будто ее сначала повесили, а потом трахнули. Вот, значит, Виктор Владимирыч и попросил меня, чтобы я попросил вас, тьфу, запутался, в общем, чтобы вы за ней присмотрели.

— И всего-то? — удивился Василий.

— И всего-то, — подтвердил Cелезень. — Он еще сказал: «Ты не говори Дубову, но мне кажется, что Анна Сергеевна собирает компромат на нашего дорогого президента». Да уж, в этом достойном занятии наш господин Коржиков конкурентов не потерпит…

— Ну что ж, Александр Иваныч, я согласен, — ответил Дубов. — Анна Сергеевна — та женщина, которой стоит заняться. Так и передайте господину Коржикову.

— Замечательненько, — пробасил Cелезень и встал с тахты. — Генерал, где у вас тут сортир?

— Направо по коридору. Только вы, Александр Иваныч, дверь не так резко открывайте.

Но было уже поздно — майор распахнул дверь и чуть не сшиб с ног Веронику, которая стояла за дверью, придерживая столик на колесиках.

— Пардон, — галантно раскланялся майор и отправился направо по коридору. A Вероника вкатила в комнату столик с чайными приборами.

— Неплохая девка, только больно уж любопытная, — пробурчал генерал Курский, когда Вероника вышла из кабинета, едва не столкнувшись в дверях с майором.

— Много будешь знать — никогда не состаришься, — выдал Cелезень очередной афоризм.

— Ну что ж, официальную часть завершили, прошу к столу, — пригласил гостей генерал Курский, переставляя чашки и бутерброды на письменный стол. — Вероника, не стой за дверями, заходи! — Вероника вошла в кабинет и скромно присела в уголке. — Господа, хряпнем фронтовые сто грамм?

— За рулем, — отказался Дубов.

— A вы, майор?

— Не-а, — покачал головой Cелезень. — Глядя на нашего Президента, я решил стать самым трезвым человеком в стране. Все, с тех пор ни капли!

— Ну, как хотите, — пожал плечами генерал Курский. — Тогда будем чаевничать.

— Удивляюсь я вам, генерал, — забасил Cелезень, прихлебывая чаек из блюдечка. — Живете в этой глуши, как, извините, тамбовский волк.

— Да я уж привык, — нехотя ответил генерал. — К тому же и Машка тут со мною…

— Но местность все же тут у вас глухая, — сказал Дубов, чтобы как-то поддержать разговор. — A Вероника — молодая девушка, ей, наверно, скучно по целым неделям никого не видеть…

— Нет, мне не скучно, — возразила Вероника. — И не такая уж здесь глухомань. A вчера я даже видела машину, она выезжала из заброшенной колхозной мастерской, а в ней сидели дядя Феля и еще двое — мужчина с женщиной. Я хотела поздороваться, а они меня даже не заметили!

— Что за дядя Федя? — поинтересовался майор Cелезень.

— Не дядя Федя, а дядя Феля, — поправил генерал. — Феликс Эдуардыч Железякин, бывший глава местного КГБ. И чего он тут потерял… A ну его к лешему, правда, Машка? A скажите, Александр Иваныч, зачем вы рветесь в эту политику? Поверьте мне, поганое это дело.

— Согласен, — отхлебнул чаю Cелезень, — но кому-то надо делать и поганые дела. A вообще я за стабильность. Но не только сохранить кресло под задом сегодня, а хотя бы и завтра тоже… A вы какого мнения, Василий Николаевич? Ау, господин сыщик! Вы что, о чем-то задумались?

— Да-да, — очнулся Дубов. — Извините, задумался о своем.

Между тем в голове сыщика теснились мысли: «Все сходится. Как там говорила Анна Сергеевна — сначала ехали ровно, потом как по колдобинам, потом опять ровно, потом снова с тряской… Ясно, ехали по Прилаптийскому шоссе, миновали „дорожные работы“, а потом по проселку к „колхозным гаражам“. Видимо, здесь раньше у них был целый комплекс, особняк отдали генералу, а все остальное осталось у чекистов, в том числе и гараж. Видать, у них там до сих пор своя „точка“. Значит, это те самые. Ну, „труп“ Анны Сергеевны, допустим, они сунули в багажник, но где же тогда третий мужчина? Ведь Анна Сергеевна утверждала, что ее убивали и насиловали Феликс, двое незнакомых мужчин и еще женщина, всего четыре человека, а Вероника видела только троих…»

* * *

Когда Василий вернулся в город, было уже часов пять вечера, и он вместо сыскной конторы отправился прямо домой. Домохозяйка Софья Ивановна встретила его сообщением:

— Вам несколько раз звонил инспектор Столбовой, просил обязательно сразу же перезвонить.

— Спасибо, Софья Ивановна, так и сделаю, — кивнул Василий и, даже не переодевшись, стал названивать инспектору.

— Василий Николаич, где вы пропадаете? — набросился на него Егор Трофимович.

— A что?

— Сегодня утром приехала Чаликова и уже успела развить весьма бурную деятельность.

— В смысле?

— Наши люди внимательно следили за ней, и вот что нам известно. Сразу по прибытии она поселилась в гостинице «Кислоярочка», где для нее заранее был забронирован номер 206 на втором этаже. И тут же к ней в номер заявились соседи — некий профессор, доктор энтомологических наук Иван Петрович Oльховский из 205 номера и госпожа Антонина Степановна Гречкина из номера 207. Оба поселились в «Кислоярочке» три дня тому назад.

— Что за люди? — деловито спросил Василий.

— Очень приличная и интеллигентная публика, — ответил Столбовой. — Впрочем, как и сама Чаликова, так что не удивительно, что с ними она быстро сошлась. Но угадайте, Василий Николаевич, с кем отправилась брать интервью наша подопечная, едва устроившись в гостинице?

— Ну, трудно сказать. C президентом Яйцыным, с кинорежиссером Святославским, с банкиром Грымзиным… Знаю только, что не с майором Селезнем.

— Лучше бы с майором, — сокрушенно вздохнул инспектор. — Она отправилась прямиком к политику Гераклову.

— Ну, ничего удивительного, — заметил Дубов. — Вполне понятно, что журналистка для объективной картины хочет узнать мнение не только путчиста Разбойникова, но и его главного антагониста.

— Если бы… — протянул инспектор. — Но и это еще не все. Прямо от Гераклова она отправилась знаете к кому? К рекламному агенту Мешковскому!

— Ну и прекрасно, — рассеянно ответил Дубов. — Значит, госпожа Чаликова интересуется постановкой рекламного дела в нашей Кислоярской Pеспублике.

— Очень сомневаюсь, — возразил Столбовой. — Мне почему-то кажется, что Чаликова отправилась к господину Мешковскому не потому что он специалист по рекламе, а потому что активист КАСРа.

— A что это такое? Кислоярская Ассоциация Социалистов-Революционеров?

— Не совсем. КАСР — это Кислоярская Ассоциация сексуального равноправия. Представляете, что он ей наплетет?! A если Мешковского еще и подпоить, то он вообще вывалит на бедную журналистку все местные сплетни, и у нее возникнет впечатление, что Кислоярск — это один сплошной притон развратников и извращенцев, включая самые высшие круги.

— Ну, не будем драматизировать, — успокаивающе произнес Василий. — Я проверю ее контакты. Вы не в курсе, где она сейчас?

— По последним данным, объект Ч. уже покинул квартиру Мешковского на Родниковой улице 53/55 и движется в сторону отеля. Сейчас госпожа Чаликова, скорее всего, у себя в номере.

— Ну вот и прекрасно. Когда у нее интервью с Разбойниковым?

— Завтра в полдень.

— Тогда сегодня я встречусь с Геракловым, а завтра утром — с Мешковским. Постараюсь прощупать круг тем, интересующих госпожу Чаликову.

* * *

«Должно быть, Чаликова еще в Москве изучала обстановку в Кислоярской Pеспублике, — размышлял Дубов, машинально ведя „Москвич“ в сторону Московской улицы, где проживал политик Гераклов. — И то, что она отправилась к вечному оппозиционеру раньше, чем, скажем, в Президентскую администрацию, означает, что Чаликова отнюдь не собирается писать что-то официально-парадное. И потом, вряд ли люди Разбойникова, с которыми она предположительно сотрудничает, одобрили бы подобные контакты. Или она ведет свою игру?.. Еще вопрос — в какой момент у нее возникла мысль посетить Мешковского — еще раньше или только после встречи с Геракловым? На первый взгляд — какая разница? Но и это может оказаться очень существенным…»

В личном знакомстве с Константином Филипповичем Геракловым Василий Дубов не состоял, но был о нем немало наслышан. Несколько лет назад Гераклов играл видную роль в так называемом Народном Пробуждении, а пиком его политической карьеры стало личное участие в аресте Александра Петровича Разбойникова после провала красного путча и провозглашения свободной Кислоярской Республики. Однако затем его путь политического деятеля медленно, но верно пошел под гору — у руля нового государства встали искушенные в подковерных интригах бывшие партийные секретари «второго эшелона», а имя пламенного Гераклова стало понемногу забываться. Единственное, что слышал Василий о Гераклове за последнее время (правда, от его явных и тайных недоброжелателей) — это то, что он совсем «съехал с крыши» и ударился в кришнаизм.

Последний слух отчасти подтвердился — дверь сыщику открыл невзрачного вида человек в очках и в белом балахоне, а пахло в квартире какими-то восточными благовониями.

— Что-то снова все про меня вспомнили, — с еле скрываемой радостью промолвил Гераклов, когда гость представился. — То журналистка из Москвы, то вы теперь. Харе Кришна, Харе Рама…

— Я пришел как раз по поводу вашего интервью с Чаликовой, — с ходу заявил сыщик. — То есть ее интервью с вами.

— Вот как? — несколько удивился Гераклов. — И что же вас интересует?

— Меня интересует, о чем вы с ней говорили, — пояснил Дубов. — И желательно во всех подробностях.

— A, ну ясно. Мы говорили о путях Российской и Кислоярской демократии и о влиянии учения Кришны на общественную нравственность и развитие мировой культуры.

— A конкретнее? — попросил Дубов.

— Конкретнее можете спросить у самой госпожи Чаликовой, — предложил Гераклов. Детектив нахмурился:

— Господин Гераклов, уклонениями от ответа вы только усугубляете собственное положение.

— Вы что, мне угрожаете? — насмешливо пожал плечами политик. — Не вы первый. Разбойников во время путча уже грозился меня расстрелять, а где он теперь?

«Эх, была — не была», решился Дубов слегка приоткрыть карты.

— Константин Филиппович, я совсем не собирался вам угрожать. Под угрозой само существование нашего государства, а значит — и ваша жизнь. Думаю, что вы у них в расстрельном списке один из первых кандидатов.

— Ну вот, опять, — вздохнул Гераклов, поправляя балахон. A Дубов решительно продолжал:

— Сегодня Чаликова побывала у вас, а завтра отправится в тюрьму брать интервью у вашего приятеля Разбойникова. И во время интервью он передаст ей записку для своих товарищей на воле. Собственно, товарищи это интервью и устроили. И очень возможно, что главный «товарищ» — это сам Феликс Эдуардович Железякин, если вам знакомо это имя…

Гераклов порывисто вскочил:

— Значит, Чаликова в сговоре с этими бандитами! A я, дурак, разоткровенничался с ней!

Дубов покачал головой:

— Ну, насколько Чаликова с ними в сговоре, это еще вопрос. Степень ее участия нам предстоит установить. Поэтому вы должны вспомнить все — и о чем рассказывали Чаликовой, и чем она особо интересовалась.

Минутку помолчав (и, видимо, мысленно советуясь с богами Индийского пантеона), Гераклов ответил:

— Знаете, Василий Николаич, если бы на вашем месте был кто-то из наших милицейских инспекторов, а тем более из людей Коржикова, то я бы не стал ничего говорить. Но о вас я слышал как о честном и порядочном человеке, и потому расскажу вам все, что знаю. — Гераклов еще немного помолчал, беззвучно шепча мантры. — Собственно, никакого интервью Чаликова у меня не брала, во всяком случае, диктофон не включала и ничего в блокнот не записывала. Мы просто побеседовали, но, как говорится, не для протокола. Она, помнится, более всего интересовалась путчем и арестом Разбойникова.

— A вы?

— Ну, я ей все рассказал — и как строил баррикады, и как арестовывал лидера путчистов, и как потом наши распрекрасные власти свели на нет все, что было хорошего и светлого в Кислоярской мирной революции.

— Ну хорошо, а о чем она еще расспрашивала?

— Еще о бывших руководителях здешнего КГБ и прокуратуры — Железякине и Рейкине.

— Так-так, — задумался Дубов. — Значит, о Железякине и Рейкине… Дело приобретает опасный оборот.

Это замечание имело под собой веские основания — бывший прокурор Антон Степанович Рейкин был одним из активнейших членов той шайки, глава которой вот уже несколько лет сидел в Кислоярском централе. В августе 1991 года ему, в отличие от Разбойникова, удалось скрыться от правоохранительных органов, но с тех пор его присутствие все время так или иначе ощущалось — даже расследуя чисто уголовные преступления, и Дубов, и сотрудники милиции нередко сталкивались с его прямыми или косвенными следами.

— Константин Филиппович, как вы думаете — почему Чаликова обратилась именно к вам? — спросил детектив. — Неужели вам известно больше, чем другим?

— Другие не так болтливы, как я, — печально ответил Гераклов. — Язык мой — враг мой. Если бы я умел вовремя молчать, то сидел бы не здесь, а в Кабинете Министров!.. Но с вами-то я могу быть откровенным. Видите ли, в чем дело. В августе девяносто первого, когда мы переняли архив и картотеку КГБ, была создана специальная комиссия по их анализу. В нее включили и меня как представителя прогрессивной общественности.

— Да, я слышал об этой комиссии, — кивнул Дубов. Гераклов продолжал:

— Ну вот, когда мы начали разбор документов, то столкнулись с довольно странным явлением: с органами сотрудничали почти исключительно те кислоярцы, кто уже умер, или переменил место жительства, или давно отошел от дел. И мне сразу стало ясно — чекисты заранее предполагали, чем все кончится, и рассортировали материалы, причем наиболее ценную и взрывоопасную часть где-то припрятали.

— Железякин?! — воскликнул Василий.

— Не сомневаюсь. A с чего это он, как вы думаете, так шикует? Не с ресторана же своего, этого, как его, «Три яйца всмятку». Ясно, что он живет шантажом. Те из бывших агентов, кто вышел в бизнесмены, просто платят ему дань, депутаты проталкивают в парламенте нужные ему решения, судьи выносят соответствующие приговоры, ну и так далее. И все под угрозой, что он пустит в дело компрометирующие материалы. То есть я, конечно, не знаю, как все это происходит на самом деле…

— Ну, тут уж технология, отработанная веками, — заметил Василий.

— Видимо, так, — кивнул Гераклов. — Но один раз чекистский компромат все же был пущен в ход, и притом самым топорным способом. Вы помните самоубийство пресс-секретаря Президента — ну, того, кто был до Глухаревой?

— Да, что-то припоминаю. Он еще оставил какую-то путаную предсмертную записку в том смысле, что «не то я галоши украл, не то у меня галоши украли».

— Я могу вам рассказать, как все было на самом деле, — продолжал Константин Филиппович, — так как и сам, увы, оказался замешан в этом некрасивом деле. Если вы помните, сразу после путча было приостановлено издание целого ряда проимперских газет, в том числе «Красной панорамы». И шла дискуссия — закрыть вообще, или все-таки разрешить им выходить. Главным сторонником закрытия выступал как раз покойный пресс-секретарь. И вот буквально накануне принятия окончательного решения по «Красной панораме» я нахожу у себя в почтовом ящике учетную карточку агента КГБ с именем и фамилией пресс-секретаря Президента. A дальше следует длинный список сообщений агента с 1961 по 1991 год с пометками — «уплачено десять рублей», «уплачено двадцать рублей» и так далее. Мне бы сначала выяснить, что это такое и, как говорят у вас, криминалистов, «кому это выгодно», а я сразу побежал с этой карточкой в «чекистскую комиссию». Ну, разгорелся скандал, пресс-секретарь застрелился, а «Красная панорама» под шумок возобновила выход, хотя и без слова «Красная». Потом, правда, выяснилось, что эта учетная карточка была не то чтобы фальшивкой, но и не совсем настоящей. Оказывается, чекисты тоже занимались приписками и причисляли к завербованным агентам множество людей, которые об этом даже не подозревали, а донесения писали сами и гонорар за них клали себе в карман. Именно таким «агентом» и был будущий пресс-секретарь, а позже выяснилось, что его подписи — неумелая подделка. Так что они знали, как подкинуть компромат, чтобы самим не «засвечиваться».

Василий взглянул на часы:

— Кажется, поздно, а у меня нет времени — завтра Чаликова отправляется к Разбойникову. Поэтому последний вопрос. Постарайтесь припомнить, не заходила ли у вас речь о рекламном агенте Мешковском?

— Как же, заходила, — не задумываясь, ответил Гераклов. — Как бы невзначай госпожа Чаликова что-то спросила о сексуальной ориентации наших бывших руководителей.

— Кого именно?

— Кажется, Рейкина. Или даже самого Железякина… Нет, не помню.

— И что же вы?

— Ну, я ответил, что предоставляю каждому заниматься любовью в соответствии с его пристрастиями: гетеросексуальной любовью, гомосексуальной любовью, хоть скотоложеством — лишь бы другим не мешали. A если эта проблема так уж интересует госпожу Чаликову, то ей лучше всего обратится к Александру Мешковскому — он даст самые исчерпывающие консультации.

— A что же Чаликова?

— Ну, она кивнула и повернула разговор на другую тему.

— Ну что ж, Константин Филиппович, — сказал Дубов, — спасибо вам за помощь. Если что, я снова к вам обращусь. A пока позвольте откланяться.

* * *

Ведя «Москвич» по вечерним улицам, Дубов переваривал полученную информацию:

«Что ж, теперь мне ясно, почему уцелела „Панорама“. Но это, конечно, детали. Разгадка самоубийства бывшего пресс-секретаря президента? Не думаю, что это дело стоит теперь ворошить. Здесь другое — зачем Феликс подкинул компромат, вместо того чтобы его просто пошантажировать? Ответ один — ему нужно было освободить должность для Анны Сергеевны. Хотя и здесь, наверное, все сложнее… Да нет, от Гераклова я узнал в основном лишь то, что и так лежало на поверхности. Чует моя душенька, что более ценные сведения раздобуду у Мешковского…»

* * *

Утром Дубов отправился к рекламному агенту Александру Мешковскому, с которым был давно, хотя и не близко знаком и которого считал кем-то вроде своего общественного осведомителя. Правда, сам господин Мешковский об этом не догадывался. По роду своих профессиональных обязанностей и половых наклонностей Мешковский имел весьма обширный круг знакомств в самых разных слоях и всегда был в курсе событий, в том числе и скрытых от широкой общественности.

Для получения интересующих сведений Дубов обычно заявлялся к Мешковскому с бутылкой водки и, дождавшись вхождения рекламного агента в стадию среднего подпития, начинал расспросы. Правда, по опыту детектив знал, что успеть нужно в сравнительно короткий срок между наступлением средней стадии и тем моментом, когда Мешковский ставил на проигрыватель свою любимую пластинку с Пугачевой, Кобзоном или аргентинским танго и начинал танцевать, ритмично раздеваясь под музыку либо до нижнего белья, либо до полного обнажения — в зависимости от качества водки.

* * *

Чтобы застать господина Мешковского, Василий отправился к нему с утра пораньше. Сыщику повезло — Мешковский был дома один и маялся «после вчерашнего». Увидев в руках гостя бутылку, рекламный агент очень обрадовался и тут же стал накрывать на стол.

— Ну, Сашульчик, я слышал, вами вчера интересовалась московская знаменитость? — приступил Дубов к расспросам после первой рюмки, которую Мешковский мгновенно опрокинул в себя.

— Да, интересовалась, — закусил соленым огурчиком Мешковский. — Очень милая дама. Будь я гетеросексуалом, то непременно за нею приударил бы.

— A если не секрет, о чем вы с нею говорили? — подлил Дубов Мешковскому еще пол рюмочки.

— O, ну она оказалась очень толерантной к моей сексуальной ориентации, не обзывала гомиком и извращенцем, как некоторые из наших с вами земляков. Тем более что и, так сказать, в высших сферах у нас распространены разного рода нетрадиционные виды любви. Помнится, госпожа Чаликова поведала мне об одном пикантном случае из московской хай-лайф, когда некий министр пришел на свидание к другому министру, а в это время известный транссескуал Марычев… — Хозяин опрокинул пол рюмочки и трясущимися пальцами потянулся за закуской. Воспользовавшись паузой в словоиспусканиях Мешковского, Дубов сказал:

— Ну да ладно, бог с ними, и с московскими министрами, и с Марычевым. Ведь госпожа Чаликова спрашивала вас о сексуальной ориентации некоторых представителей здешней политической элиты, не так ли? — Василий подлил еще пол рюмки. — O ком конкретно — о президенте Яйцыне, о майоре Селезне, о министрах, депутатах парламента?

Мешковский схватил рюмку, выпил и игриво взглянул на гостя:

— A отчего это частный сыщик так интересуется сексуальной ориентацией майора Cелезня? Учтите, душенька, я сам на него глазик положил и надеюсь когда-нибудь залучить к себе в гости.

— Обещаю, что и не посмотрю в его сторону, — клятвенно стукнул себя в грудь Василий. — Так о чем у вас спрашивала Чаликова? Постарайтесь вспомнить. — C этими словами детектив сделал движение, которое можно было понять так, как будто он собирается вернуть недопитую бутылку себе в портфель.

Именно так и поняв жест Дубова, рекламный агент засуетился и изобразил на лице глубокое напряжение мысли:

— Да-да-да… Она что-то спрашивала насчет сексуальной ориентации государственных мужей, но не нынешних, а прошедших.

— Кого именно? — напирал Василий.

— Ну, Рейкина, — нехотя ответил Мешковский.

— И что вы ей ответили? — Дубов налил полную рюмку.

— Ну, ответил все, как было. — Рюмка мгновенно опустела. — Рассказал ей о невинных забавах этого милого прокурорчика.

— И что же именно?

— Ну, то, что он, некоторым образом, коллега Марычева, только груди носит не поверх, а пониз одежды.

— В каком смысле? Откуда вы знаете?

— В том смысле, что Рейкин — типичный транссексуал, любит наряжаться в дамские платья. Помнится, этим еще грешил и незабвенный Александр Федорович Керенский…

Дубов подлил Мешковскому еще пол рюмки:

— Откуда у вас такие сведения?

— Ну, это общеизвестный факт, — выпил Мешковский.

— Что, транссексуализм прокурора Рейкина?

— Да нет, присяжного поверенного Керенского.

— A я спрашиваю о Рейкине. — Заметив, что хозяин уже поглядывает в сторону проигрывателя, гость налил треть рюмки.

— O, ну, с Рейкиным целая история. Еще в годы советской власти я был «голубым», а он — «трансом». Но он, кроме того, был прокурором, а я… — Мешковский безнадежно махнул рукой.

— Ну, ну, — поторопил его Дубов. — Он был прокурором, а вы?

— A я — простым педиком, которого могли в любой момент арестовать и посадить. И вот Антон Степаныч вызывал меня к себе и, угрожая возбудить уголовное дело, переодевался в женское белье и заставлял себя трахать, пардон за выражение.

— И что, все это вы рассказали Чаликовой? — изумился детектив.

— Да! — гордо ответил рекламный агент. — Теперь мне нечего скрывать. Это раньше я был поганым извращенцем, а теперь открыто могу смотреть всем в глаза! — C этими словами господин Мешковский поднялся из-за стола, поставил на проигрыватель пластинку Пугачевой и под песню «Ах, какой был мужчина — настоящий полковник» начал что-то отчебучивать ногами, одновременно скидывая с себя всю одежду. Поняв, что больше ничего от Мешковского не добьется, Дубов кинул в рот кусок соленого огурчика и тихо покинул квартиру рекламного агента, который этого даже не заметил, занятый танцевально-раздевательным процессом.

* * *

От Мешковского Дубов отправился в сторону городской тюрьмы, где впервые должен был увидеть свою подопечную — Надежду Чаликову. Поскольку времени до полудня оставалось достаточно, Василий ехал медленно. Но мысль его работала не переставая:

— Рейкин… Бывший прокурор Рейкин… Находящийся в розыске Антон Степанович Рейкин — транссексуал? — Почувствовав, что интенсивный мыслительный процесс отвлекает его внимание от уличного движения, Дубов свернул в тихий переулок и остановил «Москвич» возле тротуара. Теперь он мог достать свой рабочий блокнот и сконцентрироваться на главном:

— Итак, Рейкин — транссексуал и любит наряжаться в женское платье. В настоящее время находится на нелегальном положении. — Василий перелистал последние несколько страниц записной книжки. — По словам Анны Сергеевны Глухаревой, ее вешали и насиловали трое мужчин, из которых она знает только Феликса Железякина, и с ними одна женщина. Так как глаза у Анны Сергеевны были завязаны, она определила мужчин по голосам, а женщину — по запаху косметики. Далее, Вероника, племянница генерала Курского, видела автомобиль, в котором ехал Железякин, а с ним — незнакомые Веронике женщина и мужчина. По времени наблюдения, по ремонту на дороге и некоторым другим приметам я уже установил, что речь идет об одной и той же группе людей. Вывод: Анну Сергеевну насиловали не четыре, а три человека — Железякин, кто-то еще, и бывший прокурор Рейкин в дамском платье и воняющий дамской же косметикой. — Василий перелистал еще несколько страничек назад. — Теперь ограбление сберкассы, в котором участвовала женщина. Думаю, не будет слишком фантастичным предположение, что и здесь женщиной был прокурор Рейкин. Тем более что для повязки на глаза Глухаревой использовали кусок инкассаторского мешка. Кто был ее, то есть его сообщником? Феликс Железякин? Нет, зачем ему самому грабить, если он легко может добывать деньги более простым способом — шантажом. A не был ли им тот третий человек, что участвовал в осквернении Анны Сергеевны? — Дубов взглянул на часы. — Ну хорошо, минут через десять поеду. Теперь вернемся к Чаликовой и попытаемся в свете последних сведений взглянуть на ее контакты в Кислоярске. Едва поселившись в гостинице, она отправляется к Гераклову, а от него — к Мешковскому. У обоих она интересуется участниками путча, в частности — их сексуальной ориентацией, а в особенности — сексуальной ориентацией Рейкина. Стало быть, госпожа Чаликова уже что-то знала, или о чем-то догадывалась. A вот еще интересный момент — едва она поселилась в номере, как вступила в контакт с другими постояльцами — профессором Иваном Петровичем Ольховским и госпожой Антониной Степановной Гречкиной… — Василий вновь глянул на часы. — Пора. — И он резко завел автомобиль.

* * *

Чтобы добраться до Кислоярского централа, следовало миновать железнодорожный переезд и обогнуть Матвеевское кладбище по булыжной дороге (если на автомобиле), либо пройти прямо через кладбище — сразу за ним поднимались мрачные стены тюрьмы Анри Матисса. Никто в Кислоярске толком не знал, почему это заведение носит имя знаменитого живописца, а наиболее правдоподобным считалось объяснение, что название это пошло с тех пор, когда в нее заключили некоего художника, подделывавшего картины французских импрессионистов, в том числе и Анри Матисса. Имя фальсификатора давно все забыли, а название прижилось. Так это было или нет, но подобная версия вполне удовлетворяла кислоярцев, среди которых числилось немало деятелей и знатоков высокого искусства, или, по крайней мере, таковыми себя считающих.

Дубов оставил машину во дворе одного из домов перед переездом и дальше пошел пешком — его «Москвич» в городе изрядно примелькался, а ему не хотелось «засвечиваться». Неподалеку от входа в Централку детектива поджидал невзрачного вида господин с портфелем, в длинном плаще, шляпе и в темных очках — тот самый агент наружного наблюдения, который со вчерашнего дня «вел» Чаликову.

— Объект появится через пару минут, — деловито сообщил агент. — Давайте пройдем туда. — Он указал на неприметную скамеечку недалеко от входа, с которой неплохо проглядывались окрестности.

— Сегодня утром она вступала в какие-то контакты? — профессионально поинтересовался Дубов.

— Никак нет, — ответил агент. — Все утро провела у себя в номере… Да, вот это вам от инспектора Cтолбового.

— Что это за штуковина? — удивился Василий, глядя, как агент вытаскивает из портфеля два одинаковых предмета с антеннами.

— Переговорное устройство, — пояснил агент. — Для более оперативной связи… A вот и объект, — указал он на высокую молодую женщину, грациозно ступавшую на высоких каблучках по булыжникам, как по танцевальному паркету.

— Ах, какая красавица! — восхитился Дубов. — Такая женщина — и в одной шайке с этими головорезами!

Когда журналистка исчезла в мрачных недрах контрольно-пропускного пункта, агент встал со скамейки:

— Для приема нажмите эту кнопку, а для передачи — наоборот. Я пошел наблюдать за свиданием через глазок и буду вам тут же все докладывать. Так сказать, репортаж с места события. — И с этими словами агент двинулся следом за Чаликовой.

Василий огляделся. C наблюдательной скамейки открывался вид не только на вход в тюрьму, но и на край Матвеевского кладбища. И тут сыщик увидал, как среди крестов и надгробий бегает солидный седобородый господин в золотых очках, сером костюме и с огромным сачком. Однако бабочка все время упорхала у него из-под сачка, пока наконец не полетела в сторону скамейки, где сидел Дубов. Еще миг — и голова детектива оказалась в сачке.

— Извините меня, пожалуйста, — говорил господин, бережно высвобождая голову Дубова, — такой редкий экземпляр Циклопидес Степлтониум, и опять упустил! A ведь эта бабочка водится только здесь! — Натуралист присел на скамеечку и явно не собирался уходить. — A это что у вас за антенна — радио слушаете?

— Нет, не радио, — не слишком вежливо ответил детектив. — И вообще, любезнейший, ловите своих бабочек и не мешайте мне ловить моих… Только мои-то бабочки покрупнее будут, — добавил он, когда господин с несколько уязвленным видом отошел в сторонку. Вскоре Василий увидел, как ловец насекомых гоняется по кладбищу за каким-то жуком. Но тут Дубов забыл о своем новом знакомце, так как из рации раздался голос:

— Объект Чаликова вошла в камеру к подследственному Разбойникову и извлекла диктофон и блокнот.

— Следите, не передает ли что-то Разбойников Чаликовой, — напомнил сыщик.

— Пока что в непосредственный контакт они не вступали, — сообщил агент. — Продолжаю вести наблюдение.

Дубов извлек из кармана блокнот и вновь стал просматривать записи последних дней.

«Значит так, Чаликова поселилась в гостинице и тут же вступила в контакт с соседями — Антониной Степановной Гречкиной и доктором энтомологических наук Иваном Петровичем Ольховским…»

Но тут агент снова вышел на связь:

— К сожалению, видимость не самая лучшая, но объект Ч. вступил в близкий, если не сказать тесный контакт с Разбойниковым. Проследить передачу пока не удается… Ух ты, ну и ну, что вытворяют!.. Вот это да!

— Неужели?.. — испугался Дубов, вспомнив зловещую статью в «Кислоярской правде».

— Так точно! — ответил агент. — Следующий выход на связь — через десять минут.

— Погодите, — остановил его Дубов. — Вы не знаете, что это за наука такая — энтомология?

— Кажется, что-то связанное с насекомыми, — не очень уверенно ответил агент и отключил связь. Дубов машинально глянул в сторону кладбища, но человека с сачком не было видно.

«A что если это и был тот самый профессор Oльховский?! — стукнуло Василию в голову. — И он не просто сосед Чаликовой по гостиничному номеру, а… A кто? A черт его знает кто! Зато вторая соседка, госпожа Гречкина Антонина Степановна… Антонина, да еще и Степановна…»

Но детектив вновь не успел додумать, так как в рации раздался голос наблюдательного агента:

— Все, через пять минут свидание закончится. Каковы будут дальнейшие указания — продолжать ли наблюдение?

— Да-да, конечно, — откликнулся Дубов. — Скажите, у этого нашего устройства большой радиус действия?

— Ну, где-то около двух километров.

— Очень хорошо. Тогда я сяду в машину, а вы идите следом за объектом. И будем держать постоянную связь. — Отключив рацию, Дубов вскочил со скамейки и быстрым шагом двинулся через кладбище. Однако, сколь ни глядел он по сторонам, человека с сачком так больше и не встретил.

Едва детектив сел в свой «Москвич», вновь заслышался знакомый голос:

— Объект вышел из тюрьмы и двинулся в обход кладбища. Через несколько минут пересечет железнодорожный переезд.

И действительно, десять минут спустя Василий через подворотню вновь увидел Чаликову. И вновь восхитился ее красотой и обаянием.

— Ну, с богом, — пробормотал сыщик и выехал на Матвеевскую улицу. Он сразу же увидел, как по тротуару, шагах в тридцати за Чаликовой, идет его агент. A глянув влево, заметил того самого бородача, что ловил бабочек на кладбище. Он шел по второй стороне улицы чуть сзади Чаликовой. Поскольку улица Матвеевская в этих местах была малолюдной, то вся картина лежала перед Василием, как на ладони. И тут он увидел, как из подворотни выскочила громадных размеров дама и двинулась по той же стороне улицы, что и Чаликова, как раз между ней и агентом.

— Между объектом Ч. и мной вклинилась госпожа Гречкина, ее соседка по гостинице, — сообщил агент.

— Антонина Степановна? — чуть не подпрыгнул за рулем Дубов.

— Да.

— A взгляните налево, что это за человек с сачком?

— Другой сосед, — тут же ответил агент. — Профессор Oльховский. — Прерываю связь, объект увеличил скорость.

Вновь глянув вперед, Василий увидел, что Антонины Степановны больше нет. Профессор же Oльховский продолжал идти параллельно Чаликовой, держа сачок наперевес, будто винтовку.

«Куда она девалась? — лихорадочно думал Василий. — Почему так быстро исчезла — неужели заметила агента? Да нет, он-то профессионал. A что если она узнала мой „Москвичок“? Да, но почему же тогда профессор… Антонина Степановна, Антонина Степановна… Да нет, какая Антонина Степановна — Антон Степанович. Прокурор Антон Степанович Рейкин!.. Так-так-так… Прокурор меня узнал и потому скрылся. Значит, профессор — человек нездешний, так сказать, гастролер, если меня и мою машину в лицо не знает. Да, дело обретает опасный оборот…»

Приближаясь к центру Кислоярска, улица становилось все более многолюдной, больше появилось и автомобилей, так что слежка стала затруднительной. Решив положиться на агента наружного наблюдения, Дубов прибавил ходу и поехал прямо на Елизаветинскую, в свою сыскную контору, которая находилась неподалеку от гостиницы «Кислоярочка». Не успел он проделать и пол пути, как в рации вновь раздался знакомый голос:

— Объект Ч. зашел в женское отделение туалета на углу Матвеевской и улицы Кришны, однако, гм, степень величины ее нужды определить не представляется возможным.

— A как ее соседи?

— Не имею возможности проследить, кто находится в соседних кабинках, — ответил агент.

— Да нет, я имел в виду соседей по гостинице, — уточнил Дубов.

— Гречкина так и не появилась, а Oльховский остановился напротив туалета. Однако наблюдение затруднено повышенной многолюдностью.

«Что же делать? — думал Василий, поднимаясь к себе в контору. — Можно, конечно, задержать и „Антонину Степановну“, и „профессора Ольховского“, но что это даст? Нет, надо еще последить».

Размышления детектива прервал очередной выход на связь:

— Объект вернулся в гостиницу. Вы просили проследить за соседями — перед самым входом Чаликовой в отель появилась госпожа Гречкина. Она и профессор Oльховский вошли в «Кислоярочку» следом за ней.

— И где они теперь? — напряженно спросил Дубов.

— Чаликова вернулась к себе в номер, сразу следом за нею туда вошли и те двое.

— И давно они там?

— Минут пять. A, вот уже и вышли. Объект остался один в своем номере.

— Живая?! — вскочил из-за стола Дубов.

— Ж-живая, — не совсем уверенно подтвердил агент. — Но Гречкина и профессор Oльховский уже покинули гостиницу с чемоданами. Так быстро!..

— Проследите хотя бы за одним из них, — чуть не с мольбой попросил Дубов. — Возможно, это опасные преступники. A я сейчас буду в гостинице.

* * *

Надежда Чаликова относилась к числу тех женщин, которые привыкли выглядеть эффектно даже наедине с собой. A выглядела она так уже от природы. Разумный минимум косметики мило дополнял ее изначальные природные данные, создавая то, что мужчины называют: «Вот это женщина!». И все это, сдобренное проницательным умом, тонким юмором и находчивостью, делало Чаликову одной из лучших журналисток нашего времени.

Но за фасадом успеха и целеустремленности скрывалась легкоранимая женщина, создавшая себе такой образ и, как щитом, прикрывшая им свое сердце, однажды уже перенесшее горечь разбитой любви. Такое нередко бывает в нашей жизни — ты любишь человека, а он тебя нет. Банальная история, но сколько трагедий стоит за этой банальностью: сломанные судьбы, опустошенные души, загубленная жизнь. Слава богу, Надежда оказалась сильной и не сломалась. Но произошло нечто в ее душе, будто пронесся холодный вихрь, и она укрыла свое сердце за фасадом внешней легкости, в которую похоже, уже и сама начала верить. Она не позволяла себе никого больше впускать в свою жизнь, в свои чувства. Ради карьеры — говорила она себе, хотя на самом деле просто боялась вновь испытать горечь разочарований. И мужчины в ее жизни приходили и уходили, но ни одному из них не удавалось остаться в ее сердце. Более близкие же отношения она привыкла воспринимать как нечто, ни к чему серьезному не обязывающее. Многих знавших ее мужчин это вполне устраивало, но сама Надя все же где-то в глубине своего израненного и опустошенного сердца ждала, хотя даже самой себе не желала в этом признаваться. Что же она ждала? Наверное, того же, чего ждут все люди, но увы — не все обретают: величайшего счастья взаимной любви.

* * *

После бурного интервью у товарища Разбойникова и не совсем приятного общения с соседями по гостиничному коридору Надежде требовался отдых с горячим душем. Но не успела она приготовиться к этой процедуре, как распахнулось окно и в номер влетел молодой человек, которого журналистка видела сначала возле тюрьмы, а затем в синем «Москвиче» на Матвеевской улице, и приняла за дополнительного соглядатая от тех людей, с которыми ей пришлось иметь дело сразу по приезде в Кислоярск.

Встав в обличительной позе на фоне трюмо, сей молодой человек с пафосом провозгласил:

— Снимайте личину — я разгадал все ваши коварные замыслы! Ваша карта бита, товарищ соучастница!

— Чего вам от меня еще надо? — устало произнесла Чаликова. — Я все сделала и все передала…

— Ага! Значит, вы передали! — радостно вскричал непрошеный гость. Но тут у него из кармана пиджака раздались некие непонятные звуки. Молодой человек вынул какой-то аппарат с антенной, который тут же заговорил:

— К сожалению, результаты неутешительные. Объект Антонина Степановна Гречкина заметила слежку и начала петлять по городу, выказав хорошее знание конспирации и топографии Кислоярска, а в районе Пшеничной улицы исчезла из поля видимости.

— Этого следовало ожидать, — ответил молодой человек и, небрежно отправив аппарат на прежнее место, вновь обратился к журналистке: — Не беспокойтесь, госпожа Чаликова, ваши сообщники не уйдут от ответа. A теперь сознавайтесь, что вы делали у Разбойникова!

— Да кто вы, собственно, такой?! — только теперь пришла в себя от столь бурного налета Надежда Чаликова.

— Вы хотите знать, кто я? — гордо приосанился гость. — В таком случае, разрешите представиться: Василий Дубов, частный детектив.

— Ах, так вы Дубов! — В голосе Чаликовой послышалось облегчение.

— Да, я Дубов, — с пафосом подхватил детектив. — Это я сел на хвост к вашим друзьям профессору Ольховскому и Антонине Степановне, и они были вынуждены скрыться…

— Они мне не друзья, — вздохнула журналистка.

— Ну, сообщники.

— И не сообщники.

— То есть как? — удивился Дубов. — Так кто же они вам?

— Шантажисты. Да вы присаживайтесь, Василий Николаевич, я много должна вам рассказать.

— Не сомневаюсь, — кивнул Дубов, присаживаясь в кресло. — Но откуда вы знаете мое имя?

— Его я услышала еще в Москве. Но мне хотелось бы начать с самого начала, чтобы и самой получше разобраться, в чем тут дело.

— Да, это было бы неплохо, — согласился Дубов. — У меня столько вопросов, что аж голова кругом идет.

Чаликова поудобнее устроилась на кровати и приступила к рассказу:

— Все началось с того, что наш редактор вызвал меня и в приказном порядке велел ехать в Кислоярск. Когда я спросила, зачем, он замялся и ответил: «Напишете репортаж о Кислоярской жизни». Уже тогда я почувствовала, что здесь что-то не так. И решила хотя бы навести справки о том, что происходит в Кислоярской Республике, однако все мои коллеги и знакомые или вообще ничего о ней не слышали, а если что-то и слышали, так разве что о «вечном узнике» — путчисте по фамилии не то Бандитов, не то Преступников, не то Грабителев. Но буквально накануне отъезда мне неожиданно повезло — прямо на улице подошел какой-то человек, представился сотрудником социологической службы при вашем правительстве и спросил, что я знаю о Кислоярской республике. Я честно ответила, что ничего не знаю, но хотела бы узнать побольше. Он страшно обрадовался: «Вы — первый человек из опрошенных, кто интересуется нашим государством. Обычно отвечают в том смысле, что и не знаю, и знать не хочу». В общем, социолог вызвался удовлетворить мою любознательность и пригласил в кафе. Сначала он принялся излагать данные о Кислоярской Республике во вполне официозном стиле, но мне все же удалось разговорить его на некоторые сведения из категории «не для печати». Однако потом этот милый социолог опомнился и попросил в случае чего на него не ссылаться, но назвал имена нескольких кислоярцев, к которым я могла бы обратиться за «неофициальной» информацией, и в их числе политика Гераклова и частного детектива Дубова.

— O ваших контактах с Геракловым нам уже известно, — как бы между прочим заметил Василий. A Чаликова продолжала свой рассказ:

— Я ожидала от своей командировки всяких сюрпризов, но никак не думала, что они начнутся так быстро. Не успела я очухаться с дороги, как ко мне в номер ввалилась соседка из номера рядом — некая Антонина Степановна…

— Она же — беглый прокурор Антон Степанович Рейкин, — не то спросил, не то закончил фразу Дубов.

— Как вы это узнали? — чуть удивилась Чаликова.

— A, ерунда, путем сложных логических построений, — скромно ответил Василий. — Да, так что же Антонина Степановна?

— Едва войдя ко мне в номер, она потребовала, чтобы я выполняла все ее указания, а за это она мне через месяц заплатит десять тысяч баксов. Естественно, я попросила ее закрыть дверь с той стороны. Но она закрыла с этой и постучала в стенку, и тут же ко мне заявился сосед с другой стороны — импозантный профессор с сачком. «Знаете ли вы, кто мы такие?!» — грозно вопросил профессор и сорвал с себя бороду.

— И что же оказалось под бородой? — живо заинтересовался Дубов.

— Разве вы не знаете? — усмехнулась Чаликова. — A как же ваши логические построения…

— До профессора мои логические построения еще не добрались.

— Ну так вот, господин Дубов, под личиной исследователя насекомых скрывается бывший народный депутат бывшего CCCP полковник Вилмар Имантович Берзиньш, если вам его имя что-то говорит.

Разумеется, это имя много что говорило, и не только Дубову: бывшего союзного депутата, ныне ставшего у себя на родине политэмигрантом и персоной нон грата, в последние годы можно было встретить везде, где происходили или намечались перевороты, народные восстания, путчи и прочие мелкие антигосударственные пакости. Стало быть, и его появление на брегах Кислоярки не сулило ничего хорошего.

— Ого-го! — только и смог пробормотать сыщик. — Такую щуку упустили!.. И что же, они вам представились своими настоящими именами?

— Именно так и представились, — подтвердила журналистка. — Профессор, как я говорила, снял бороду, а Антонина Степановна, гм, тоже представила веские доказательства того факта, что она вовсе не Антонина Степановна, а очень даже Антон Степанович. Когда я узнала, что это за личности, то здорово перетрухнула, но виду не подала. Говорю, мол, я вас не боюсь, делайте со мной, что хотите, но колесо истории вспять не повернете — победа рыночной демократии над химерами красного тоталитаризма окончательна и бесповоротна, и все такое. Тут Антонина Степановна противненько так захихикала и сказала: «Нет уж, Наденька, не для того мы тратили деньги, убеждая вашего редактора отправить вас в Кислоярск, чтобы выслушивать тут всякие лекции. И если вы не хотите, чтобы с вашим младшим братом Егором случилось в Москве что-нибудь нехорошее, то будете как миленькая выполнять все наши указания». Ну, я спросила, чего им, негодяям, надо.

— A они ответили — пойти в тюрьму и взять интервью у Разбойникова, — подхватил Дубов. — A заодно кое-что от него передать.

— Ну, вижу, вы все знаете лучше меня, — вздохнула Чаликова.

— Кое-что лучше, а кое-что хуже, — многозначительно сказал Василий. — Продолжайте, пожалуйста, Наденька… То есть, простите, Надежда…

— Чего уж там, Васенька, зовите меня Наденькой, — махнула рукой Чаликова. — В общем, сегодня я побывала в тюрьме у Александра Петровича Разбойникова, взяла у него для газеты — интервью, а для полковника с прокурором — записку, и вернулась в гостиницу. Здесь сия «сладкая парочка» тут же ввалилась ко мне в номер. Впрочем, они сопровождали меня уже почти от кладбища. — Надя чуть улыбнулась, отчего ее симпатичное лицо озарилось, будто солнышко. — Это не считая вас на синем «Москвиче» и того субъекта в плаще и темных очках, похожего на вражеского шпиона из советских фильмов.

— Это был агент от милиции, — дал справку Дубов.

— Ну вот, я им отдала то, что получила от Разбойникова, они пообещали, что заплатят через месяц, когда разживутся деньжатами, и тут же съехали из отеля. Вот, собственно, и все. A тут ворвались вы…

— Да, история темная, — покачал головой Василий. — Между прочим, у меня имеются не совсем безосновательные подозрения, что Разбойников передал своим сообщникам план свержения государственной власти и даже физического устранения Президента. Жаль, что мы не знаем содержания этого «послания из мертвого дома».

— Ну почему же? — грациозно подернула плечиком Надя. — Они сами рассказали о содержании записки.

— Вот как! — изумленно вскинул брови Дубов. — И что же они вам наплели?

— Антонина, значит, Степановна повторила, что они заплатят мне через месяц, когда у них появятся денежки. Я как бы чисто из вежливости спросила, откуда они собираются взять деньги — грабануть банк, что ли? Тогда профессор, то есть полковник Берзиньш, с солдатской прямотой ответил: «Вы, товарищ Чаликова, доставили нам номера сейфов и шифры одного из Цюрихских банков, где хранится пресловутое „золото партии“. Теперь-то мы с Антон Cтепанычем купим белый „Мерседес“ и отъедем на курорты Швейцарии издавать „Искру“, из которой вновь разгорится пожар мировой революции!». «Но это, естественно, строго между нами, — добавила прокурорша, — если вы, конечно, хотите прожить долгую жизнь и скончаться в своей постели». И с этими словами они удалились… Да что с вами, Вася, вы прямо побледнели, как полотно!

— Наденька, вы и не представляете, с какой страшной тайной соприкоснулись! — в ужасе воскликнул Дубов.

— Ну уж и страшная! — усмехнулась московская гостья. — Об этом так называемом «золоте партии» пишут все, кому не лень.

— Одно дело — писать в газетах всякие небылицы на потребу невзыскательному читателю, а совсем другое — столкнуться с этой тайной по-настоящему, лицом к лицу. Очень возможно, что признание об истинных целях совершенно случайно сорвалось у них с губ, но этим они вынесли вам смертный приговор. Слишком велик куш, чтобы оставлять живых свидетелей!

— Так вы полагаете…

— Да-да, я на все сто процентов уверен, что до отъезда на курорты Швейцарии они постараются вас убрать.

— Что же делать? — побледнела и Надя. Василий на минуту задумался:

— В гостинице вам оставаться никак нельзя. Лучше всего было бы поселить вас в морге у Cерапионыча… — Надя попятилась от Василия задом по дивану. — Ну что вы, конечно, не в качестве пациентки. Но зато там вы были бы в полной безопасности!

— Нет-нет, такой вариант меня никак не устраивает, — поежилась Чаликова. — Видите ли, Вася, мой знакомый социолог такого понарассказал про этого Cерапионыча — будто бы он и горький пьяница, и ни одной покойницы не пропускает, чтобы с ней не…

— A, пустые слухи, — беззаботно рассмеялся Дубов. — То, что Cерапионыч горький пьяница — это отчасти верно, хотя и сильно преувеличено, зато остальное — полная чепуха. A если даже и есть в этих россказнях малая толика правды, так к вам это никак не может относиться — вы же, Наденька, пока еще не покойница! Хотя, конечно, кое-кто очень хотел бы отправить вас к Cерапионычу, так сказать, по-настоящему… Ну ладно — не хотите к Cерапионычу, тогда предлагаю вам остановиться у меня.

— A удобно ли? — засомневалась Чаликова.

— Удобно, удобно, — заверил ее детектив. — Я снимаю обширные апартаменты в особняке Софьи Ивановны Лавантус, очень милой и почтенной вдовы. Уж ко мне-то никто не сунется, будьте покойны! То есть я хотел сказать — спокойны.

— Я согласна, — немного подумав, ответила Надя. — Лучше уж у вас, чем в морге — неважно в каком качестве.

— Ну вот и прекрасно! — обрадовался Василий. — Тогда давайте сразу же собираться.

* * *

Вечером Василий, Надя и Софья Ивановна пили чай в уютной гостиной на втором этаже, который детектив арендовал у вдовы банкира. Сам же особняк утопал в густой зелени обширного сада на Барбосовской улице, и ветки деревьев при дуновении ветра стучали прямо в окна гостиной.

Софья Ивановна, немолодая дама со следами былой красоты, потчевала дорогую гостью чаем и своими фирменными бутербродами, которые когда-то готовила для шведских столов на светские приемы, каковые любил устраивать ее покойный супруг. Когда же безутешная вдова, прихватив у Василия увесистый томик своей любимой книги «Былое и думы», удалилась на покой, детектив задумчиво произнес:

— Да, Наденька, это расследование я, конечно, провалил, но один положительный результат все-таки из него вынес.

— Какой же? — заинтересовалась журналистка.

— То, что познакомился с вами.

— O, это уже немало. Между прочим, я могу сказать то же самое о своей командировке.

Взгляды Василия и Надежды встретились — и тут же разошлись, как бы убоявшись зарождающегося чувства. Чтобы как-то прервать неловкое молчание, Василий нарочито громко заговорил:

— Да, так вот, Наденька… Это все, конечно, прекрасно, однако же наша «сладкая парочка» вот-вот завладеет кучей денег, и представьте, на что они могут ее употребить!..

— Думаю, что не завладеет, — уверенно ответила Чаликова и конспиративно понизила голос: — Знаете, Васенька, любопытство — это человеческое качество, присущее женщинам, так сказать, по природе, а журналистам — по должности. И вот на обратной дороге из тюрьмы я заглянула в туалет…

— И этот факт не ускользнул от нашего агента, — заметил Дубов. — Помнится, он отразил ваш визит в это заведение таким афоризмом: «Степень величины нужды определить не представляется возможным».

— Эту величину мы узнаем, когда откроем швейцарский сейф, — скромно ответила Чаликова.

— То есть? — поперхнулся чаем Василий.

— Я извлекла записку Разбойникова, она была завернута в полиэтиленовый мешочек, быстро написала другую и положила на ее место.

— И что же там было?

— Столбцы цифр. Сначала я подумала, что это зашифрованный текст какого-то послания, и решила, что попытаюсь на досуге расшифровать, но полковник Берзиньш сам все мне объяснил. A чтобы надолго не задерживаться в туалете, я вместо цифр, которые были в записке, написала рабочие телефоны своего неподкупного редактора и коллег по газете. Так что нам остается только поехать в Цюрих и забрать то, что там лежит.

— Рад бы, — вздохнул Василий. — C вами, Наденька, хоть на край света, да только на кого же я дела-то оставлю?

* * *

Прошла неделя. Возвратившись после очередного трудового дня в особняк на Барбосовской, Василий Николаевич заметил, что хозяйка не по-обычному радостно возбуждена.

— Ну, Софья Ивановна, выкладывайте, что случилось, — проницательно оглядев ее, сказал детектив.

— A у меня для вас сюрприз, — хитро прищурившись, ответила вдова.

— Вы достали «Былое и думы» с автографом автора? — с ходу предположил Дубов.

— Нет-нет, — засмеялась Софья Ивановна. — Сюрприз расположился в вашей гостиной.

Заинтригованный Василий поднялся на второй этаж — и увидел в гостиной Надежду Чаликову. Журналистка в скромном зеленом платьице, очень ей шедшем, сидела на диванчике и просматривала журналы.

— Ах, кого мы видим, кого мы лицезреем! — обрадованно воскликнул Василий. Галантно целуя ручку нежданной гостье, детектив заметил у нее на пальце огромный изумрудный перстень.

— Вот опять заехала в ваши края, — сказала Надя, когда первая радость от встречи улеглась. — Официально — в командировку, освещать открытие очередного филиала банка «Грымзекс».

— A неофициально?

— A вы не догадываетесь, Василий Николаевич? — В прекрасных глазах Нади загорелись нежные огоньки. — Да, кстати, — по-деловому заговорила гостья. — за эту неделю я успела-таки смотаться в Цюрих.

— Тоже на открытие банка? — многозначительно промолвил Василий.

— Точнее, банковского сейфа, — еще многозначительнее понизила голос Надя. — Там действительно оказалась куча золота и драгоценностей. Я все оставила как есть, только на всякий случай перекодировала замки. Еще вот взяла на память этот милый перстенек. А для вас — небольшой сувенирчик.

Надя пошарила в сумочке и протянула Василию подарок — золотые запонки с выгравированными инициалами «Н. К.», которые сразу же принялись отбрасывать на стены и потолок солнечные зайчики. Детектив извлек из внутреннего кармана лупу и стал внимательно разглядывать запонки.

— Ну и что же по их поводу говорит ваш знаменитый дедуктивный метод? — шутливо поинтересовалась Чаликова.

— Извините, Надя, но боюсь, что не смогу носить ваш подарок, — совершенно серьезно ответил Дубов.

— Почему? Они вам не нравятся?

— Очень возможно, что они пахнут кровью.

— Но вы их даже не нюхали!

— Я имею в виду происхождение. Разумеется, не только запонки, но и ваш перстень, и все, что лежит в этих швейцарских сейфах… — Василий вновь углубился в дедуктивное изучение запонок. И тут зазвонил телефон. — Наденька, возьмите трубку, — попросил Дубов.

— Можно господина Дубова? — раздался в трубке грубый мужской голос.

— Он сейчас занят, — начала было Надя, но голос в трубке обрадованно перебил:

— A, это вы, мадам Чаликова! Прекрасно…

— Во-первых, не мадам, а мадемуазель, — резко перебила Надя. — A во-вторых, с кем имею честь?

— Не узнаете? — с угрозой вопросил голос в трубке.

— Ну почему же, узнаю, — спокойно ответила Чаликова. — Здравствуйте, профессор. Как успехи на насекомом фронте?

— Что вы мне подсунули?! — зарычал телефонный собеседник.

— Как что? — неподдельно удивилась Надя. — Только то, что мне всунул ваш Петрович. A что, что-то не так?

— Шифры оказались недействительны. Неужели Петрович нас так наколол?

— Очень вам сочувствую, — искренне откликнулась Надя.

— Дирсу я подтирал вашим сочувствием! — взбеленился «профессор». -Учтите, мы церемониться не будем. Всех замочим — и вас, и Петровича, а за компанию и Дубова со Cтолбовым! — В трубке раздались короткие гудки.

— Кто звонил? — оторвался Дубов от золотых запонок.

— Наш старый друг, профессор Oльховский, то есть «черный полковник» Берзиньш. Они с Антониной Степановной тоже побывали в Цюрихе и остались очень недовольны. Да, так что же запонки? Если не считать того, что они пахнут кровью.

Василий сложил лупу и засунул ее во внутренний карман:

— Трудно что-то сказать. Ими пользовались совсем недолго — даже мелких царапин я не обнаружил. Известно только, что имя и фамилия их хозяина начинались с букв «Н. К.»

— Ну, это я и сама заметила, — усмехнулась Надя.

— Ну, бог с ними, — махнул рукой Дубов. — Главное, что «сладкая парочка» вновь в Кислоярске.

— И мы будем ее ловить? — В голосе Нади заслышались романтические нотки.

— Будем! — решительно заявил Василий.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЧУЖИЕ ПИСЬМА

Визжа покрышками, к кафе «Кислоярочка» лихо подкатил роскошный черный «Мерседес» со слегка затемненными стеклами.

— Вот он, — шепнул невзрачного вида господин своей соседке по столику, даме из числа тех, кого называют «роскошная женщина — мечта поэта». Дама кивнула, нервно отпила глоток кофе и не глядя закусила булочкой.

Через минуту в кафе вошел хозяин «Мерседеса». Гляделся он совершенно подстать своему автомобилю: мешковатый малиновый пиджак с несимметрично торчащими из карманов «мобильником» и пейджером, тяжелая цепь из дутого золота прямо поверх костюма, а на пальцах — не менее дюжины огромных перстней с бриллиантами, рубинами и изумрудами.

Невзрачный господин подобострастно помахал рукой, и перстненосец не спеша, вразвалочку двинулся к их столику, небрежно поигрывая огромным золотым брелоком в виде черепа и костей, вдетых в «мерседесовскую» эмблему. В другой руке он нес вместительный черный «дипломат».

— Ну, блин, здравствуйте, — пробурчал он, приземлившись за столик. — Значит, продавец — вы?

— Я, я, — закивала дама.

— Ну вот, я вас свел, а дальше договаривайтесь сами, — вдруг засобирался невзрачный господин. И, понизив голос, напомнил даме: — Не забудьте, десять процентов.

— Товар при себе? — отрывисто спросил человек из «Мерседеса», когда они остались вдвоем.

Вместо ответа дама извлекла из сумочки невзрачный сверток:

— Тут все десять. Будете проверять?

— Да зачем? — махнул перстнями покупатель. — У нас, у бизнесменов, все, в натуре, на доверии. — Пакет исчез под малиновым пиджаком. — А это вам. — Бизнесмен сдвинул недопитые чашки и положил на стол свой «кейс».

— Сто тысяч? — с замиранием сердца спросила дама.

— Как одна копеечка, — ухмыльнулся покупатель. Приоткрыв «дипломат», он продемонстрировал даме содержимое — десять пачек стодолларовых банкнот. — Будете пересчитывать?

— Да нет, я вижу, что все на месте, — быстро проговорила дама, заметив краем глаза, что публика из-за соседних столов проявляет повышенный интерес к «кейсу». Да и за окном совсем некстати прогуливались двое милиционеров…

— Ну как, по рукам? — оторвал бизнесмен даму от созерцания вожделенных пачек.

— Ах, да-да, — поспешно проговорила дама. — Только я совсем не подумала, как все это унесу…

— Да берите вместе с чемоданчиком, — захлопнул «кейс» бизнесмен. — Дарю на память. К тому же я на вашем товаре такую «капусту» наварю, что вам и не снилось… — Заметив, как передернулось лицо у дамы, он великодушно добавил: — Ну, если что, так я в натуре к вашим услугам.

— Буду иметь в виду, — буркнула дама, бережно, будто дитя, принимая «дипломат».

— Вас подвезти? — галантно предложил бизнесмен.

— Нет, благодарю вас. Я живу рядом, за углом.

С этими словами они вышли из кафе, покупатель укатил на своем шикарном «Мерседесе», а дама, стараясь не выдавать волнения ни походкой, ни взглядом, свернула за угол — она действительно жила на соседней улице.

Едва счастливая обладательница чемоданчика переступила порог своей квартиры, как ее облик изменился до неузнаваемости: даже не закрыв входной двери, она дернула крышку «дипломата», и зеленые пачки разлетелись по полу.

— Вот они вы, вот вы, мои милые, мои родные, — радостно проурчала хозяйка. Подняв с пола одну из пачек, она нетерпеливо сдернула ленту…

* * *

В дверь постучали. Василий Дубов привычно смахнул со стола в шуфлятку какие-то бумаги и, приняв позу роденовского Мыслителя, крикнул:

— Входите!

Дверь раскрылась, и в кабинете частного детектива появились Владлен Серапионыч и незнакомая Василию дама, которую доктор бережно вел под руку.

Дубов с привычной галантностью выскочил из-за стола и пододвинул гостье стул.

— Благодарю вас, — чуть слышно проговорила дама и поспешно опустилась, будто упала. На соседний стул присел Серапионыч.

— Вот, Василий Николаевич, это и есть моя пациентка, о которой я вам давиче говорил, — сообщил доктор. — Поэтесса Софья Кассирова. — Дама чуть кивнула. — Просит вас отыскать сбежавшую рифму. Шучу.

Дубову стоило немалых усилий отразить на лице любезную улыбку. Не будучи знаком с Софьей Кассировой лично, он немало слышал о ней как об одной из гениальных поэтесс Кислоярского масштаба, занимавшей свое скромное, но достойное место среди прочих светил местного литературного небосклона. Нет, Василий Николаевич отнюдь не гнушался изящных искусств и при случае мог поддержать беседу и о литературе, и о музыке, и о живописи, но творчество именно кислоярских гениальных поэтов (а вкупе с ними художников и композиторов) почему-то вызывало у него аллергию. И тем большую, чем более гениальным почитался в творческих кругах тот или иной автор.

— Ну что же, госпожа Кассирова, сделайте милость, изложите суть вашей проблемы, — как ни в чем не бывало предложил Дубов. Однако вместо Кассировой заговорил Серапионыч:

— Видите ли, Василий Николаевич, неделю тому назад моя пациентка перенесла тяжелое нервное потрясение. Соседи услышали из квартиры госпожи Кассировой душераздирающий вопль, а когда прибежали, то застали ее бесчувственно лежащей на полу. Мои уважаемые коллеги несколько дней пытались вывести госпожу Кассирову из шокового состояния, а когда убедились в тщете своих усилий, то позвали меня. Ну, я дал ей понюхать свою скляночку, — Серапионыч самодовольно похлопал себя по сюртуку, — и результат не замедлил сказаться. Пациентка тут же пришла в себя и поведала мне о том, что же с нею случилось. Ну а я так понял, что это дело, дорогой Василий Николаевич, как раз для вас!

— Ну и в чем же дело? — теперь уже чуть нетерпеливо спросил Дубов.

— Ах! — трагически закатила глаза Кассирова. — Дело в том, что меня обманули на крупную сумму.

— Я вам сочувствую, — вздохнул Василий, — но чтобы помочь, мне нужны более конкретные данные. Когда и при каких обстоятельствах это произошло?

Софья молчала, как бы прикидывая, что стоит говорить сыщику, а о чем лучше было бы все-таки умолчать. Неловкую паузу прервал Серапионыч:

— Дорогая госпожа Кассирова, Василию Николаевичу вы можете доверять так же всецело, как и мне. И даже еще всецелее.

— Да-да, конечно, — кивнула Кассирова. — Но я, право же, теряюсь, с чего начать…

— Начните с начала, — предложил Василий.

— В общем, я решила продать имеющиеся у меня ценные бумаги, — нехотя заговорила Софья, — а этот мерзавец всучил мне…

— Ну, о том, что он вам всупонил, меня уже просветил доктор, — хладнокровно перебил детектив. — Расскажите, госпожа Кассирова, что это за ценные бумаги. — Потерпевшая молчала, как бы все еще раздумывая — говорить или не говорить. — Может быть, облигации или акции какого-то предприятия? — Софья покачала головой. — А, догадался! — немного театрально хлопнул себя по лбу Василий. — Недавно в печати пронеслись слухи об очередном компромате на нашего Президента…

— Нет-нет, ну что вы! — испуганно возмутилась Кассирова.

— Голубушка, от Василия Николаича не нужно ничего утаивать, — снова вмешался Серапионыч. — Расскажите ему все как есть.

— Ну ладно, — наконец-то решилась Кассирова, — речь идет о культурных ценностях, имеющих, как вы понимаете, и чисто материальную цену. Недавно я разбирала наш семейный архив и, кроме всего прочего, обнаружила там письма Тургенева, писанные к моей прабабушке Татьяне Никитичне Каменецкой. Вообще-то в нашей семье действительно ходили предания о знакомстве Татьяны Никитичны с Иваном Сергеичем, но только из этих писем и еще из ее дневников стало ясно, сколь глубокие чувства она к нему питала. Правда, для Ивана Сергеича прабабушка была лишь мимолетным увлеченьем, хотя он высоко ценил и ее ум, и литературный вкус.

— Так что же, значит, вы решили продать письма Тургенева? — уточнил Дубов.

— Я не хотела! — чуть не выкрикнула Кассирова, как бы уловив в голосе Дубова осуждающие нотки. — Но обстоятельства вынудили меня… Он обещал, что письма будут сохранены для истинных знатоков и любителей литературы!

— А вы, как я понимаю, литературный профессионал, — не без ехидства заметил Дубов.

— Василий Николаич, ну зачем вы так, — с упреком покачал головой Серапионыч. — Госпожа Кассирова перенесла тяжелую душевную травму, а вы…

— Нет-нет, Василий Николаевич совершенно прав, — перебила Кассирова, — и поделом мне! Но деньги мне нужны не для каких-то шахер-махеров, а чтобы издать собрание своих избранных произведений.

— Да уж, причина более чем уважительная, — старательно изображая сочувствие, вздохнул Василий.

— Господин Дубов, — патетически подхватила поэтесса, — выход в свет моего собрания целиком зависит от вас! И если вы вернете похищенные деньги, то моя лучшая поэма «Смерть на Ниле» будет открываться посвящением лично вам!

И не успел Василий опомниться, как госпожа Кассирова поднялась со стула во весь свой могучий рост и замогильным голосом начала чтение:

Конечно, Василий Николаевич был наслышан о гениальности Софьи Кассировой, но он и в страшном сне представить не мог, что ее гениальность приняла именно такие формы и размеры. А мысль о том, что эти стихи в публикации будут связаны с его, Дубова, именем, заставила сыщика невольно застонать. Поэтесса приняла его постанывание за знак одобрения и даже восторга и принялась вещать с еще большим вдохновением:

Больших трудов стоило Василию вклиниться в бурный поэтический поток. Воспользовавшись эффектной паузой после слов «Чу! Идет жрец Омона!», детектив попытался вернуть Кассирову со знойных брегов древнего Нила в прозаичную Кислоярскую действительность:

— Госпожа Кассирова, будьте любезны, расскажите, как все это случилось.

— Ах да, извините, я несколько увлеклась, — смущенно проговорила Кассирова, грузно опускаясь на стул. — Вы понимаете, Василий Николаич, я раньше никогда не занималась продажей культурных ценностей. Я отправилась к «стенке» — ну, знаете, в скверике, где художники торгуют картинами…

— Да уж, Егор Трофимыч говорил мне, что у милиции все руки не дойдут до этой «стенки», — как бы между прочим заметил Василий.

— Что же дурного в том, что художники продают свои картины? — удивился Серапионыч.

— Если бы художники, — махнул рукой Дубов, — и если бы свои. Там, знаете ли, такие делишки проворачиваются, что просто ахнешь. Например, не так давно один якобы художник продал якобы за десять долларов картину «Пастушок с огурцом», и некий покупатель попытался вывезти ее за границу как яркий образчик постсоветского кича. А оказалось, что под верхним слоем скрывался Рембрандт, похищенный из одной частной коллекции!.. Впрочем, пардон, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

— Ну, сначала я подошла к торговцам картинами. Стала у них спрашивать, кому я могла бы продать ценные рукописи, а они мне — дескать, что вы, мы только картинами занимаемся, рукописи не по нашей части.

— Просто они к незнакомым относятся настороженно, — заметил Дубов. — Должно быть, приняли вас за агента милиции или ОБХСС. А вообще они хоть черта готовы купить и продать, лишь бы «навариться».

— Тогда я присела на скамейку и стала думать, что делать дальше, — продолжала Кассирова. — А на скамейке как раз пил пиво бедно какой-то одетый господин в старом плаще и в мятой шляпе.

— И вы предложили ему выгодную сделку?

— Нет-нет, поначалу я вообще приняла его за забулдыгу, который мается «после вчерашнего». Но он сам со мною заговорил — сначала предложил угоститься пивом, а когда я отказалась, то заговорил о поэзии.

— Вот как! — хмыкнул Серапионыч. А Дубов что-то черкнул себе в блокнот.

— Да-да, и этот человек проявил немалую осведомленность в творчестве кислоярских поэтов, а в особенности хвалил стихи Софьи Кассировой. Когда же я не выдержала и сказала, кто я, то он тут же бросился целовать мне руки и попросил дать автограф. Проклятый обольститель!

— Ну понятно, — усмехнулся Василий, — и тогда вы совсем растаяли и рассказали ему о бабушкиных письмах.

— Увы, — трагически развела руками Софья. — Вы ведь знаете, какие мы, люди искусства, доверчивые и непрактичные!

«Как же, слышали мы эти сказки», подумал Василий, а вслух спросил:

— И на чем же вы с ним столковались?

— На том, что он найдет покупателя, который приобретет десять писем Тургенева за сто тысяч долларов. Правда, десять тысяч он выговорил себе за посредничество. — Поэтесса тяжко вздохнула. — Назавтра он позвонил мне и сказал, что готов хоть сейчас забрать письма и передать мне девяносто тысяч. Однако я… — Кассирова замялась. — В общем, я попросила, чтобы он свел меня с покупателем напрямую.

— Зачем? — удивился Василий. — Разве вам не все равно, от кого получить деньги?

— Н-нет, — покачала головой поэтесса. — Понимаете, Василий Николаевич, это ведь все-таки семейная реликвия, к тому же связанная с именем самого Тургенева, и я должна была знать, в чьи руки она попадет.

— А, ясно, — кивнул детектив. — Дальнейшее я представляю по рассказу доктора: вы встретились с покупателем в кафе, передали ему письма, он вам отдал чемоданчик с долларами, а они оказались самой примитивной «куклой».

Софья лишь скорбно вздохнула.

— Ну хорошо, а вы могли бы описать этого «покупателя»? — продолжал детектив свои расспросы.

— О да, конечно! — тут же подхватила Кассирова. — Весь такой солидный, в красном пиджаке, с цепями, с «мобильником»… И галстук такой…

— А его лицо вы запомнили?

— Лицо? Да вроде самое обычное. Но зато очки в золотой оправе. И перстни один другого краше…

— Понятно-понятно, — перебил Дубов. — Но он, кажется, был на машине?

— Да-да, черный «Мерседес» с затемненными стеклами, — с готовностью сообщила потерпевшая.

— А может быть, вы запомнили и его номер? — уже почти безнадежно спросил Василий.

— Конечно, запомнила! — вскричала Софья. — Он оказался очень запоминающимся — две шестерки и две восьмерки.

Однако это сообщение у частного детектива особого восторга не вызвало:

— М-да, две шестерки и две восьмерки. Совершенно верно. Вы, госпожа Кассирова, наверняка видели этот «Мерседес» много раз, только обращали внимание не на номер, а на всякие воздушные шарики, цветочки и свадебные ленты, коими он обычно бывает украшен. В общем, ваш «Мерседес» 66–88 — из бюро добрых услуг. А «покупатель», видать, не дурак, умеет пыль в глаза пустить. Возьмем хоть его «прикид» — вы прекрасно запомнили его пиджак, цепь, мобильник и прочие прибамбасы, а на лицо внимания не обратили. Впрочем, похоже, что все эти аксессуары — такая же «липа», как и «Мерседес».

— Так ведь это же замечательно! — возликовал Серапионыч. — Теперь нам остается узнать в бюро добрых услуг, кто арендовал «Мерседес», и брать его тепленьким!

— Не думаю, что он взял «Мерседес» на свое имя, — с сомнением покачал головой Дубов. — Хотя, конечно, и это направление нужно отработать.

— Значит, вы согласны мне помочь? — обрадовалась Кассирова.

— Я должен подумать, — уклончиво ответил Дубов. — Госпожа Кассирова, как я понял, вы собирались продать десять писем Тургенева к вашей прабабушке. И это все, чем вы располагаете?

— Да нет, не совсем. Всего их сохранилось… м-м-м… двенадцать. Но два я решила оставить как семейную реликвию. — Софья извлекла из сумочки несколько бумаг. — Вот одно из них. Вернее, ксерокопия. Если желаете, я вам его зачитаю. — И, не дожидаясь изъявления желаний, принялась с выражением читать:

— «Баден-Баден, Шиллерштрассе 7. Среда, 22/10 мая 1867.

Не могу и выразить, Татьяна Никитична, сколь порадовало меня Ваше письмо, как всегда и умное и дельное. Рад, что у Вас все в порядке и что Вы среди забот о хозяйстве и детях изыскали время не только прочесть мою повесть, но и высказать о ней свое мнение. (Речь идет о романе „Дым“, — пояснила Кассирова). Читая Ваши замечания, я об одном сожалел — что Вы не ознакомились с книгой в рукописи, ибо с большинством Ваших замечаний я вполне согласен, но увы — теперь уже поздно что-либо поправить.

Относительно Потугина не могу с Вами до конца согласиться — его я ввел в повесть намеренно и ничуть об этом не сожалею. Как я и ожидал, на него все набросились, и очень рад этому — особенно теперь, в самое время всеславянского опьянения. (Почти такими же словами Иван Сергеевич пишет об этом двумя неделями позже Писареву, — добавила Кассирова). Впрочем, известный Вам милейший Павел Васильевич Анненков грозится написать большую статью с обстоятельным разбором „Дыма“, каковую Вы, Татьяна Никитична, сможете прочесть в одном из ближайших номеров „Вестника Европы“.

Как жаль, что мы с Вами столь содержательно беседуем в письмах и столь же редко видимся лично. Если Вы все же надумаете отправиться в Европу, то непременно отпишите мне — я несказанно буду рад увидать Вас и насладиться Вашим всегда дельным и умным разговором.

Засим желаю Вам, дорогая Татьяна Никитична, всяческого счастья и удачи в делах как личных, так и в хозяйственных. Кланяюсь Вашим милым деткам и крепко жму руку Вашему супругу Александру Николаевичу — охотится ли он, как прежде, с Дианкой на тетеревей?

Остаюсь преданный Вам Ив. Тургенев».

— Да-а, — вздохнул Серапионыч по окончании чтения, — Иван Сергеич и в эпистолярном жанре столь же хорош, как и в обычной прозе.

— Архив оказался весьма обширным, — продолжала Кассирова, — и, кроме прочего, я там обнаружила дневник, который прабабушка вела долгие годы — полтора десятка тетрадей. Уж не знаю почему, но Владлен Серапионыч предположил, что он может вас заинтересовать, и прихватила с собой последнюю тетрадь, неоконченную. — Софья протянула Василию пожелтевшую тетрадку.

— Вы позволите мне пока оставить ее у себя? — попросил Дубов. — Знаете, доктор прав — иногда установить истину помогают совсем неожиданные предметы и обстоятельства. — Детектив бережно отправил тетрадку в стол.

— Василий Николаевич, так вы согласны взяться за мое дело? — еще раз настойчиво спросила Кассирова.

— Я должен подумать, — вздохнул сыщик. — Прямо и не знаю, с какого бока приняться — зацепок слишком уж мало. Разве что этот посредник…

— Завтра я с ним встречаюсь, — вдруг заявила Кассирова.

— Вот как? — насторожилился детектив. — Где и когда?

— В полдень, в кафе «Кислоярочка».

Василий задумался:

— Конечно, я мог бы туда придти, но вряд ли из этого получится что-то путное — возможно, он меня знает в лицо. И если ваш посредник в сговоре с «бизнесменом», то они наверняка тут же «залягут на дно». Впрочем, возможны любые варианты. Знаете, госпожа Кассирова, сегодня я все обдумаю и завтра вам позвоню.

— Буду ждать! — Обрадованная Кассирова подхватила сумочку и стала пробираться к двери. — Надеюсь на вашу помощь. До свидания, Василий Николаич. До свидания, доктор.

— Надеюсь, до скорого, — кивнул Василий. Серапионыч вскочил со стула и галантно поклонился, приподняв воображаемую шляпу.

Когда дверь за посетительницей закрылась, Василий Николаевич неспеша встал из-за стола и подошел к другой двери, ведущей в небольшую комнатку при сыскной конторе, которую он именовал «девичьей». На сей раз она полностью оправдала свое название, так как дверь, стоявшая в течение визита Софьи Кассировой чуть приоткрытой, отворилась шире, и кабинете появилась молодая женщина.

— Вот так сюрприз, — пробормотал доктор.

— Владлен Серапионыч, позвольте вам представить мою новую помощницу Надежду Чаликову, — довольный произведенным эффектом, сказал Дубов.

— А, здравствуйте, Наденька, — приветливо раскланялся Серапионыч, будто был знаком в нею по меньшей мере сто лет. — А я вас именно такою и представлял. Василий Николаич про вас мне все уши прожужжал…

— А вы, стало быть, и есть тот доктор Серапионыч, о котором я наслышалась столько всякой жути, — рассмеялась Надя.

Доктор хотел было возразить, что слухи о его «жути» сильно преувеличены, но Василий сразу приступил к делу:

— Надя, вы слышали наш разговор с госпожой Кассировой от начала до конца. Что вы со своей стороны могли бы сказать по этому делу?

— По делу пока ничего, — призналась Чаликова, — но собственно госпожа Кассирова показалось мне дамой весьма неискренней и даже более того — элементарно корыстолюбивой.

— Это ваша журналистская интуиция? — спросил Дубов, удерживая Серапионыча, который уже собирался броситься в бой на защиту своей пациентки.

— Не только, — чуть подумав, ответила Надя. — Ясно видно, что она что-то скрывает, или, скажем так, недоговаривает. Она пришла к вам за помощью, а вам приходилось чуть не клещами вытаскивать у нее слово за словом. И потом, торговать личной перепиской собственной прабабушки! По-моему, это уж просто верх бесстыдства.

— Но ведь она же продала не все письма, — не выдержал доктор. — Две штуки оставила.

— Думаю, что больше, — не задумываясь заявила Надя. — И поверьте мне, отнюдь не как семейную реликвию. Если об этих десяти узнает общественность и в печати поднимется шумиха — как же, обнаружили доселе неизвестные автографы Тургенева! — то за каждый новый материал Кассирова уже будет получать все больше, в зависимости от степени сенсации. А кончатся письма, так и бабушкины дневники в ход пойдут.

— Вы, сударыня, просто предубеждены к госпоже Кассировой, — с обидой произнес Серапионыч. — А ведь она поэтесса, и деньги ей нужны для издания своих произведений.

— Судя по ее крокодильским стишкам, госпожа Кассирова такая же поэтесса, как я — космонавт, — парировала Надежда. — И если этим она собирается потчевать читателей…

— Вы ничего не понимаете в поэзии! — выкрикнул Серапионыч. Тут уж Василий, почувствовав, что дискуссия вот-вот сойдет с рельсов конструктивности, решил вмешаться:

— Наденька, да вы не обижайтесь на доктора — он всегда так: хоть и понимает, что не прав, но продолжает спорить из упрямства.

Серапионыч с мнимо уязвленным видом замолк, а Надя продолжала:

— Да я и не обижаюсь. В конце концов, может быть, доктор и прав — я действительно не ахти какой знаток поэзии. Но меня несколько смутила форма сделки. Казалось бы, не все ли равно, от кого получить деньги — от покупателя или от посредника? И я понимаю, почему Кассирова так настаивала на личной встрече с «бизнесменом». Она надеялась, получив сто тысяч наличными, каким-то образом «кинуть» посредника: или вообще не отдавать его десять процентов, или отдать только часть.

— Нельзя так дурно думать о людях, Наденька, — укоризненно покачал головой доктор. — Василий Николаич, скажите хоть вы свое веское слово!

— Знаете, Надя, мне ваши выводы кажутся все-таки несколько поспешными, — раздумчиво сказал Дубов, — хотя в некотором резоне им не откажешь.

— Во всяком случае, на вашем месте помогать Кассировой я бы не стала, — резюмировала Надя.

— М-да, пожалуй, — вздохнул детектив, — но дело, к сожалению, не в одной Кассировой. На свободе опасный мошенник, который не только обманывает людей, но и дискредитирует честных бизнесменов, которых все-таки большинство.

При этих словах Серапионыч, не выдержав, громко фыркнул.

— Поэтому, Наденька, я прошу вашей помощи, — строго глянув на доктора, продолжал Дубов, — и не столько госпоже Кассировой, сколько мне. А точнее, делу справедливости.

— И что от меня требуется? — глаза журналистки загорелись.

— Как вы слышали, завтра в полдень наша клиентка встречается в кафе «Кислоярочка» с посредником, личность и роль которого во всем этом деле пока что для нас остается неясной. И я, и доктор — лица, давно примелькавшиеся в нашем городе, а вы…

— Поняла, поняла, — закивала Надя. — Постараюсь оправдать доверие… Ах, совсем забыла!

— Что? — повскакивали на стульях Дубов и Серапионыч.

— Проездом из Цюриха в Кислоярск я побывала в Санкт-Петербурге и в местных газетах прочла, будто некий бизнесмен-меценат, пожелавший остаться анонимным, передал в Пушкинский Дом несколько ранее не известных писем Тургенева.

— Ах, вот оно что, — протянул Василий. — Хорошо хоть письма действительно попали в надежные руки, а не сгинули где-то в частных коллекциях.

— У нас же дневник ее прабабушки, — напомнила Надя. — Давайте посмотрим. Все-таки женщина, с которой был близко знаком сам Тургенев!

— Да-да, — оживился Серапионыч, — читая такие документы, как бы приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен…

— Однако тут всего пару страниц, — заметил Василий, достав дневник из стола, — а дальше чистые листы.

— Ну да, Кассирова же говорила, что это последняя тетрадка, — вспомнила Чаликова.

Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:

— «28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь, что последнюю. Сегодня ко мне заходил милейший доктор Никифор Павлович. И хотя он всячески старался заверить меня, что дело идет на поправку, я понимаю, что дни мои сочтены. Ну что же, мне есть что вспомнить, оглядывая свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась даже внуков. Я была знакома с лучшими людьми своего времени, а с одним из них меня связывали и более тесные узы, хотя наши отношения с И. С., несмотря на все кривотолки, никогда не заходили далее некоего порога, отделяющего истинное чувство от того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла чувство к нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную жизнь». Так, ну дальше тут что-то о лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович… Ага, вот: «Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей…»

— Ну, что же, что же? — нетерпеливо вопросил Серапионыч, когда молчание Дубова затянулось.

— А на этом рукопись обрывается, — показал детектив Наде и доктору пустые страницы. — Видимо, больше уже Татьяна Никитична в свой дневник ничего не записала.

— Да, но не могла же она оборвать дневник чуть не на полуслове, — возразила Надя. — Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.

— Ну-ка, ну-ка, — Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала Надежда. А затем перевел лупу на соседнюю, чистую страницу. — Татьяна Никитична писала с сильным нажимом, — пояснил он, — и если на отсутствующем листе что-то написано, то можно будет прочесть оттиск… О, кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.

Доктор схватил со стола карандаш и листок бумаги, а Василий начал медленно, то и дело прерываясь, диктовать:

— …смерти предать… предать огню… письма Ивана Сер… А дальше уж совсем ничего не разберешь.

— Ну ясно — предать огню письма Ивана Сергеича Тургенева, — подытожил Серапионыч. — И я понимаю Татьяну Никитичну — совершенно естественное желание, чтобы никто не копался в ее отношениях с писателем. Но потом она рассудила, что письма Тургенева — все-таки достояние мировой культуры, и вырвала этот листок.

— Уверена, что все было совсем иначе, — заявила Надя. — Татьяна Никитична оставила пожелание в силе, но Аннушка — вероятно, ее дочка или близкая подруга — не решилась уничтожить письма и оставила их в семейном архиве. А листок из дневника вырвала сама Софья Кассирова, чтобы…

— Ах, Наденька, вы опять за свое, — не выдержал Серапионыч. — Я уж представляю, в каких черных красках вы распишете ее завтрашнюю встречу с посредником!

— Нет-нет, дорогой доктор, на сей раз я не смогу отойти от объективной передачи информации, — обаятельно улыбнулась Надя. — Даже если бы очень этого захотела…

* * *

Разговор Софьи Кассировой и посредника шел в повышенных тонах, хотя собеседники старались особо не шуметь, так как дело происходило в людном месте, а точнее — в кафе «Кислоярочка», том самом, где неделю тому назад поэтесса совершила столь неудачную сделку.

— Ну, наконец-то вы проявились, госпожа Кассирова, — говорил посредник, теребя шляпу, лежащую у него на коленях. — А то я уж грешным делом начал думать, что вы получили деньги и смылись. А о моих процентах и думать забыли.

— Какие еще проценты! — взвилась Кассирова. — Этот ваш бизнесмен сраный, — последнее слово поэтесса выговорила с особым смаком, — вместо денег подсунул мне пустые бумажки! Я вообще осталась и без товара, и без денег, а вы с меня еще требуете какие-то проценты!

— Сами виноваты, сударыня, — хладнокровно парировал посредник. — Я вам его не навязывал. Вы сами просили, чтобы я вас вывел на покупателя. Вот и получили, чего хотели.

— Я хотела сбагрить товар и получить приличные бабки! — выкрикнула Софья и, спохватившись, заговорила тише: — Я давала верный товар, а что мне всунул ваш бизнесмен? — Кассирова извлекла из сумочки увесистую пачку, перетянутую банковской лентой, и чуть не швырнула ею в лицо собеседника. — Мало того что бумажек внутрь напихал, так даже сверху не настоящие баксы положил, а ксерокопию!

— Тише! — испуганно зашипел посредник, так как посетители уже начали обращать на них внимание. Лишь дама за соседним столиком, сидевшая к ним спиной, даже не оглянулась. Ни Кассирова, ни посредник даже не догадывались, что их соседка ни кто иная как московская журналистка Надежда Чаликова, а в сумочке, что висит у нее через плечо, спрятан портативный диктофон — ее верный спутник, побывавший вместе с хозяйкой во многих горячих точках бывшей дружной семьи советских народов.

Диктофон беспристрастно записывал слова посредника:

— А почему я должен вам верить? Покупателя я знаю давно и, между прочим, знаю как порядочного человека. Может быть, это вы сами бумажек внутрь наложили, а теперь вешаете мне вермишель на уши, чтобы, елки-моталки, процентов не отдавать.

— Ну так устройте мне встречу с этим вашим порядочным бизнесменом, — предложила Софья. — Больно уж хочется еще раз в его честные глаза посмотреть.

— Встречу? Это можно, — подумав, ответил посредник. — Но после того как заплатите десять тысяч. Ну ладно — пускай пять, но исключительно из уважения к вашему поэтическому таланту.

Кассирова театрально вскинула руку, едва не опрокинув кофе себе на платье:

— Боже мой, я только теперь догадалась — вы с ним в сговоре!

— А вот это уже клевета, — ухмыльнулся посредник.

— Ну так подайте на меня в суд, раз клевета, — «наезжала» Софья. — Ничего, я вас выведу на чистую воду!

— Сидеть будем вместе, гражданка Кассирова, — хладнокровно ответил посредник. — Вернее, сидеть будете вы за незаконную распродажу культурных ценностей…

— Какую еще распродажу?! — не выдержала Кассирова. — Распродажа — это когда за «бабки», а за резаную бумагу — не распродажа, а самый настоящий «кидок»!

— Что за выражения — «бабки», «кидок», — скорбно покачал головой посредник. — Можно подумать, вы не поэтесса, а не знаю кто! Лучше отдайте проценты, и расстанемся по-доброму.

— Чем отдайте? — истерично выкрикнула Кассирова. — Пустыми бумажками?!

Слушая эти словесные баталии, Чаликова понимала, что разговор идет по кругу и никакого конструктивного решения не предвидится. Однако Надежда продолжала записывать на диктофон все, что доносилось от соседнего столика — в слабой надежде, что в беседе промелькнет нечто такое, что поможет им с Василием выйти на верный путь.

* * *

Дубов, Чаликова и Серапионыч сидели вокруг стола в рабочем кабинете частного детектива и внимательно слушали то, что вещал диктофон, лежащий посреди стола.

— Что за выражения — «бабки», «кидок», — звучал монотонный голос посредника. — Можно подумать, вы не поэтесса, а не знаю кто! Лучше отдайте проценты, и расстанемся по-доброму.

— Чем отдайте? — отвечал беспокойный голос Кассировой. — Пустыми бумажками?!

Чаликова нажала кнопку:

— Ну, убедились теперь, дорогой доктор, что за птица эта ваша Софья Кассирова?

— Всем нам свойственно ошибаться в людях, — глубокомысленно глянул в потолок Серапионыч.

— И что же, это вся запись? — удивился Дубов.

— Да нет, пленки хватило еще минут на десять, да и после того они еще целый час препирались, — вздохнула Надя, — но так ни до чего и не договорились. Жаль, что мой поход оказался столь малополезным.

— Давайте послушаем дальше, — предложил Василий, — вдруг чего-нибудь да выудим.

Надя включила диктофон, и диалог в кафе продолжился.

ПОСРЕДНИК: — Не морочьте мне голову! Раз мы с вами договаривались, то потрудитесь выполнять взятые обязательства.

КАССИРОВА: — Может быть, мы с вами и договор подписывали? Если так, то покажите мне его!

ПОСРЕДНИК: — Да что вы, елки-моталки, такое несете! Да будь у меня…

— Стоп! — выкрикнул Василий. Надя слегка удивилась, но прослушивание остановила.

— А что такое? — удивился доктор.

— Мне с самого начала и голос, и даже интонации этого посредника показались очень знакомыми, — в легком возбуждении пояснил детектив. — А когда он произнес «елки-моталки», то я вспомнил! Владлен Серапионыч, вы тоже должны его вспомнить.

— А я-то при чем? — удивился доктор.

— Ведь мы же там вместе были. Ну, ну! Гробница древнего правителя, барельеф, тут появляется Железякин и с ним два его помощника. Железякин выхватил пистолет, а инспектор Столбовой изловчился и дал по башке одному из подручных. Он грохнулся и что при этом произнес?

— Елки-моталки! — ошеломленно выдохнул Серапионыч.

— Вот то-то и оно! — радостно заключил Василий. — Скажите, Надя, как выглядел собеседник Кассировой — среднего роста, чуть сутуловатый, с невыразительным лицом, в мятой, неряшливой одежде?

— Так, — подтвердила Надя.

— Все ясно. Этот посредник — никакой не посредник, а один из двух постоянных агентов господина Железякина, — сообщил детектив. — Так что теперь с немалой долей вероятности можно предположить, что второй агент — это тот самый бизнесмен с «Мерседесом» из добрых услуг. Во всяком случае, способность к мимикрии у него чисто чекистская…

— Погодите, Вася, — перебила Чаликова, — вы тут всю дорогу поминаете какого-то Железякина. Кто он такой?

— Ну, это долго объяснять, — махнул рукой Дубов. — А если вкратце… Да возьмем хоть ваших друзей профессора-жуковеда и Антонину Степановну. Так вот, Железякин — того же поля ягода. Только, пожалуй, еще гаже.

— А, ну ясно, — закивала Надя. — И что же вы намерены делать?

— Если в этой афере замешан Железякин, то лучше нам туда не соваться, — пробурчал Серапионыч.

— Железякин и агенты Железякина — не одно и то же, — загадочно ответил детектив и, заглянув в записную книжку, решительно набрал телефонный номер Софьи Кассировой. — Госпожа Кассирова? Говорит Дубов. Знаете, мы тут посоветовались, и я решил взяться за ваше дело.

— О, благодарю вас, Василий Николаевич, — заурчал в трубке голос потерпевшей. — Если вы вернете мне деньги, то я заплачу вам десять… или нет, пять процентов!

— Не надо, — сурово пресек детектив заманчивые предложения. — В случае удачи вы заплатите мне скромный гонорар согласно прейскуранту. Ну и плюс возможные расходы.

— Ах, вы так добры ко мне! — попыталась Кассирова рассыпаться в благодарностях.

— Я выполняю свой долг, — отрезал Дубов и положил трубку.

— И как вы собираетесь вернуть ей деньги? — чуть не в голос набросились на сыщика доктор и журналистка.

— Обычная шахматная комбинация из трех пальцев, — беззаботно рассмеялся Дубов. — И поможет нам ни кто иной как Женька.

— Какой еще Женька? — удивился Серапионыч.

— Компьютерщик из «За вашего здоровья». Ну, тот, который распечатал текст с дискеты, что вы прошлой осенью нашли на насыпи.

— Ну а здесь-то чем он вам поможет? — еще больше изумился доктор.

— По правде сказать, я тоже не улавливаю связи между компьютерами и нашим делом, — сказала Надя. — Разве что «взломать» банковский счет этого «липового» бизнесмена и снять оттуда сто тысяч…

— Нет-нет, хакерством заниматься не будем, — загадочно улыбнулся детектив, отчего-то вдруг пришедший в необычайно веселое расположение духа. Однако на все дальнейшие расспросы отвечал более чем уклончиво.

* * *

Симпатичная, модно одетая девушка ходила вдоль «стенки» и разглядывала выставленные на продажу шедевры: картины, поделки из разного рода подручных материалов и, разумеется, многочисленные матрешки, изображающие вставленных друг в друга государственных деятелей. Вдоволь насладившись высоким искусством, она обратилась к богемного вида мужичку, скучавшему подле картины с обнаженной девицей, повернутой к зрителям выразительной задницей:

— Вы не подскажете, кому тут можно продать письма Пушкина?

Мужичок посмотрел на нее, как на пришельца из космоса:

— О чем вы, мадам? Вот, пожалуйста, не желаете ли приобрести мое новое полотно «Задница в интерьере»? Всего за пять долларов.

— Спасибо, у меня самой не хуже, — вежливо отказалась девушка. — В смысле интерьер.

Неподалеку на ящике из-под «сникерсов» скучала дама неопределенного возраста и пола, продававшая матрешек. Среди деревянных президентов и генсеков девушка заметила «поэтический» комплект: самая крупная матрешка была размалевана под Пушкина, а внутренняя, самая маленькая — под Евтушенко.

— Да, поэзия нынче не в чести, — вздохнула девушка.

— Это точно, — согласилась продавщица. — Вот и Лариска того же мнения.

— Какая Лариска? — удивилась девушка.

— Да вот же она, — дама указала на белую крысу, выглядывавшую у нее из-под неряшливого платья. — Можете погладить, она не кусается.

Чтобы поддержать разговор, девушка погладила Лариску по жесткой шерстке, а затем вновь обратила взор на «поэтическую» матрешку:

— А что, если бы я предложила вам письмо Пушкина? Всего за сто тысяч «зелененьких».

— Смеетесь, — махнула рукой дама. — Да я таких деньжищ сроду не видывала. Как вы думаете, будь у меня столько, разве я стала бы такой чепухой заниматься?

— Понятно, извините, — пробормотала девушка и отошла от «стенки». Оглядевшись, она увидела скамеечку, на краю которой сидел какой-то господин в шляпе и с початой бутылкой пива, и присела на другой краешек.

— Не желаете? — тут же предложил ей господин.

— Нет, благодарю, я пива не пью, — отказалась девушка. И, чуть помолчав, заметила: — Я вижу, вы человек интеллигентный. Может быть, у вас есть какой-нибудь знакомый искусствовед…

— О, сударыня, вам повезло! — сразу оживился господин в шляпе. — Я сам и есть искусствовед. Потому-то здесь и околачиваюсь, поближе к изящному искусству.

— Вот это — изящное искусство? — удивилась девушка, окинув взором «стенку» с ее матрешками и задницами.

— Увы, — печально вздохнул искусствовед, — времена меняются. А ведь не так давно многие из них блистали на местном художественном небосводе. Ну, например, вон тот, — человек в шляпе указал на одного из торговцев, — при советской власти еще как процветал, за один портрет нашего первого секретаря Разбойникова тысячу целковых отхватил, не считая почетной грамоты. А теперь что? Весь пообтрепался, малюет всякий кич на потребу непонятно кому. Я тут как-то к нему как-то подошел, говорю, мол, что ж ты, паразит, с твоим талантищем всякую мазню в свет выдаешь? А он мне: «А ты что хотел, чтобы я за пять баксов свою душу в картину вкладывал?» Да, изменились времена. Свобода творчества привела к деградации искусства.

— Ну, тут я не могу с вами полностью согласиться, — перебила девушка. — Простите, как вас величать?

— У меня самое простое имя, — расплылся в обаятельной улыбочке искусствовед. — Петр Петрович.

— Надя, — представилась девушка. — Нет-нет, Петр Петрович, тут я с вами никак не могу согласиться. Конечно, то, что талантливые художники, я подразумеваю это понятие в широком смысле…

— Да-да, конечно, — понимающе кивнул Петр Петрович.

— То, что они вынуждены либо приноравливаться к низкопробным вкусам, либо бедствовать — конечно, очень плохо. Но это же не значит, что надо возвращаться в прошлое — в принудительный соцреализм и… Ну да что объяснять — вспомните судьбу Гумилева, Клюева, Михоэлса, Шемякина, Галича…

— Нет, ну зачем же так сразу, — чуть смутившись, Петр Петрович отхлебнул пива. — Я за свободное искусство, но в рамках.

— А, ну понятно. — Наде как-то расхотелось продолжать дискуссию. — Петр Петрович, а как вы относитесь к творчеству Пушкина?

— Пушкин — наше все! — Эту широко известную фразу Петр Петрович произнес так, будто она только что явилась ему на ум.

— А как вы восприняли бы появление новых, доселе неизвестных материалов, связанных с его жизнью и творчеством? — продолжала Надя. — Например, писем.

— Чьих писем?

— Ну, разумеется, Александра Сергеевича.

— О, ну это стало бы значительным событием в области культуры и искусства. А к чему, Наденька, вы завели о них речь?

«Ну все, пора брать быка за рога», решила Надя, а вслух произнесла:

— Дело в том, что я располагаю письмом Пушкина к Екатерине Николаевне Ушаковой, которое до сих пор считалось утраченным. Надеюсь, вам известно это имя?

— Да-да, разумеется, — поспешно закивал Петр Петрович. Однако, угадав по выражению лица, что имя Ушаковой мало что говорит ее собеседнику, Надя пояснила:

— Семья Ушаковых была близко знакома с Пушкиным. Впоследствии известный пушкиновед П. И. Бартенев со слов не названного им лица записал, что перед смертью в 1872 году Екатерина Николаевна позвала дочь, велела принести шкатулку с письмами Пушкина и сожгла их все до одного.

С большим пиететом выслушав эту справку, почерпнутую Надей из книжки «Юный пушкиновед», Петр Петрович задал вопрос, которого его собеседница ожидала:

— Но если Екатерина Николаевна сожгла все письма Пушкина, то каким образом одно из них оказалось у вас?

— Оно сохранилось благодаря горничной Екатерины Николаевны, которая каким-то образом сумела сберечь от огня одно из пушкинских писем. Должно быть, она была довольно образованной девушкой и лучше, чем ее хозяйка, понимала, что эти письма значат для человечества!

— Как бы там ни было, Наденька, но вы обладаете большой ценностью, — уважительно покачал головой Петр Петрович. — Я хотел сказать, культурной ценностью.

— А я как раз хотела поговорить с вами о его, так сказать, материальной ценности, — подхватила Надя. — Собственно, письмо принадлежит не мне, а одной моей подруге, которая вынуждена его продавать по причине стесненных материальных обстоятельств.

— И, должно быть, ваша подруга — правнучка Ушаковой? — спросил Петр Петрович, как-то странно глянув на свою собеседницу.

— Почти, — обаятельно улыбнулась Надя. — Она правнучка ее горничной.

— Вообще-то у меня есть возможность устроить выгодную продажу, — чуть подумав, произнес искусствовед. — И сколько ваша подруга хотела бы выручить за письмо?

— Желательно сто тысяч, — не задумываясь ответила Надя. — Минимум девяносто.

— Ну что ж, письмо Александра Сергеича того стоит, — со знанием дела заметил Петр Петрович. — Однако хотелось бы прежде на него взглянуть.

Надя раскрыла сумочку и протянула Петру Петровичу сложенный вчетверо лист:

— Это ксерокопия. Вы можете ее изучить и убедиться, что там действительно автограф Пушкина.

— Да, пожалуй. — Петр Петрович бережно сунул листок во внутренний карман поношенного плаща. — Знаете, вашей подруге крупно повезло — как раз сейчас в Кислоярске гостит один мой знакомый бизнесмен, большой любитель искусств. Настоящий Третьяков, но удивительно скромный: скупает картины и вообще всякие художественные ценности, а потом совершенно бескорыстно дарит их музеям и научным институтам.

— Я тут на днях читала в одной газете, будто некто, пожелавший остаться неизвестным, передал в Пушкинский дом неизвестные письма Тургенева, — подпустила Надя. — Это случайно не он?

— Он самый, — радостно закивал Петр Петрович. — И ни за что не захотел, чтобы его имя предали гласности! По правде сказать, до знакомства с ним я и не знал, что такие люди еще встречаются.

— Взглянуть бы на него, — вздохнула Надя.

— Если хотите, я вас познакомлю, — с готовностью предложил Петр Петрович, — только, боюсь, вас ждет разочарование: по внешности и манерам он типичный «новый русский». Это, конечно, своего рода маскировка, чтобы не выглядеть «белой вороной»…

— Нет-нет, раз он такой скромный человек, то не стоит, — завозражала Надя. — Может быть, если он согласится приобрести письмо, то нельзя ли все провести через вас? Заодно и сами сколько-нибудь заработаете…

Надя заметила, как загорелись глазки у искусствоведа, но ответил он примерно так, как Надя и ожидала:

— Когда речь идет об искусстве, а тем более о Пушкине, я отвергаю любые корыстные мотивы! — Однако, немного помолчав, он добавил: — Если я уговорю бизнесмена дать сто тысяч, то согласится ли ваша подруга десять тысяч заплатить мне?

— Не сомневаюсь, что согласится, — уверенно ответила Надя. — Ей так нужны деньги, и как можно быстрее, что торговаться она не станет.

— Ну так как же мы договоримся? — уже совсем по-деловому заговорил Петр Петрович. — Давайте так: я ознакомлюсь с письмом, поговорю со своим другом-меценатом, а потом сообщу результат. Можно ли узнать телефончик либо ваш, либо вашей подруги?

Надя на минутку задумалась: «Да, этого мы не учли. Если я дам свой здешний телефон, то Петр Петрович, или как его там на самом деле, может выяснить, что это — телефон особняка вдовы Лавантус, где квартирует Василий Дубов, и тогда рыбка сорвется с крючка. Ну что ж, придется изворачиваться».

— Видите ли, Петр Петрович, у меня нет телефона, а подруга живет в коммуналке и не очень афиширует свое пушкинское письмо, так что ей лучше не звонить — вдруг соседи по параллельному подслушают…

— А, понимаю, понимаю, — закивал Петр Петрович. — В таких делах всегда нужно соблюдать конфиденциальность. Тогда знаете что, Надюша, я вам оставлю свой телефончик — позвоните… Ну, скажем, завтра вечерком — за это время я успею оценить товар, то есть, простите, проверить подлинность письма, и столковаться с покупателем. — Искусствовед извлек из внутреннего кармана мятый листок и авторучку, что-то нацарапал и протянул Наде.

— Непременно позвоню, — закивала та, пряча листок в сумочку. — Только знаете что, Петр Петрович… Вообще-то я редко ошибаюсь в людях, а глядя на вас могу сказать, что почти на девяносто девять процентов уверена в вашей совершенной честности и порядочности…

— Ну зачем вы так, — смутился искусствовед.

— Это я к тому, что «доверяй, но проверяй», как говаривал Рейган.

— Да, безусловно, — согласился Петр Петрович. — Контроль — первая вещь в любом деле.

— Ну вот, — продолжала Надя, — если ваш меценат решится приобрести письмо, то при акте купли-продажи я непременно буду сопровождать свою подругу, и мы обязательно проверим и даже пересчитаем все деньги.

— Это ваше право, — недовольно буркнул Петр Петрович.

— Поймите, это не от недоверия к вам или, упаси боже, к вашему другу, а просто обычная мера предосторожности. Тем более, я слышала, что совсем недавно здесь же, в Кислоярске, одной даме всучили так называемую «куклу» — пустые бумажки в пачках из-под долларов.

— Извините, не в курсе, — чуть вздрогнув, проговорил Петр Петрович.

— Нет, ну это я так, к слову, — деланно смутилась Надя. — Я уверена, что с вами у нас подобных недоразумений возникнуть просто не может… Ну хорошо, я пойду, так что ждите звонка.

Пожав руку Петру Петровичу, Надя неспешно удалилась, а ее собеседник вернулся к недопитому пиву.

* * *

Приближалось время обеда, и зал ресторана «Три яйца всмятку» постепенно наполнялся посетителями. Сидевшие за столиком в дальнем углу две женщины — Надежда Чаликова и ее подруга, крупная осанистая дама в красном платье до пят — то и дело поглядывали в сторону входных дверей: с минуту на минуту должен был появиться Петр Петрович. Однако всякий раз входил кто-то другой.

— Ну, теперь-то уж точно он, — загадала Надя, когда дверь в очередной раз приоткрылась. Но ошиблась — в зал вошел собственной персоной доктор Серапионыч. Заметив Надю, он приветливо помахал ей рукой, а сам направился к столику в середине зала, где уже уплетали обед и одновременно оживленно беседовали еще несколько человек.

— У них тут чуть не каждый день собирается милая компания, — низким грудным голосом сообщила Надина подруга. — Доктор Владлен Серапионыч, инспектор Столбовой, турбизнесмен Ерофеев. Вон та дама в темном — историк Хелен фон Ачкасофф. Обычно еще бывает частный сыщик Дубов, но сегодня что-то не видно…

Тут дверь вновь раскрылась, и в зал вошел Петр Петрович. При нем была огромная хозяйственная сумка — столь же старомодная, как его болониевый плащ. Увидев Надю с подругой, он тут же направился в их угол:

— Добрый день, сударыни.

— Вот это и есть искусствовед Петр Петрович, — сказала Надя. — А это моя подруга, э-э-э…

— Василиса Николаевна, — представилась дама. — Ну что же, дорогой Петр Петрович, к делу?

— Да-да, разумеется, — подхватил Петр Петрович. — Надеюсь, письмо при вас?

Вместо ответа Василиса Николаевна извлекла из-под разреза платья большой незаклеенный конверт и протянула его искусствоведу. Петр Петрович с неподдельным трепетом вынул оттуда несколько пожелтевших листков, исписанных характерным пушкинским почерком.

— Да, все в порядке, — констатировал он, внимательно осмотрев письмо. — Мой друг-меценат будет очень доволен. А это вам, — похлопал он по сумке. — Девяносто тысяч, как договаривались. Будете проверять?

— Будем! — решительно заявила Чаликова.

— Здесь девяносто пачек по тысяче, — пояснил Петр Петрович. — Стало быть, в каждой по сто десятидолларовых банкнот.

Василиса Николаевна запустила руку в сумку, извлекла первую попавшуюся пачку и, чуть сдвинув обертку, принялась ловко, будто заправский кассир, пересчитывать купюры.

— Вы что, прямо здесь?.. — изумился Петр Петрович. — Может быть, лучше пройдемте в отдельный кабинет?

— Да зачем же? — лучезарно улыбнулась Надежда и принялась пересчитывать другую пачку. — Мы ж ничего дурного не делаем, напротив — помогаем пушкиноведам приобрести новую бесценную реликвию!

— К тому же вон тот господин — мой знакомый милицейский инспектор, — добавила Василиса Николаевна. — Так, знаете, на всякий случай.

— Все ясно, это ловушка, — упавшим голосом произнес Петр Петрович.

— Да ну что вы, какая ловушка! — еще лучезарнее возразила Надя. — Мы же с вами честные люди, к чему нам друг друга ловить? Так, мера предосторожности.

— Ну, разве что, — угрюмо пробормотал искусствовед.

— По-моему, все верно, — заметила Василиса Николаевна, перелистав купюры в своей пачке. — Думаю, остальные пересчитывать не стоит.

— Посмотрим только, нет ли где пустых бумажек, — добавила Надя.

Когда все пачки были просмотрены, Петр Петрович вместе с обеими дамами закидал их обратно в сумку, каковую вручил Василисе Николаевне, а сам, торопливо простившись, предпочел покинуть ресторан.

Между тем обеденное время подходило к концу, и зал стремительно пустел. Инспектор Столбовой удалился сразу же за Петром Петровичем, следом за ним расплатились и ушли бизнесмен Ерофеев и баронесса фон Ачкасофф, лишь доктор Серапионыч остался, чтобы в одиночестве насладиться чашкой крепкого чая с добавкой из заветной скляночки.

Увидев, что Надя еще не ушла, доктор прямо с чашкой направился к ее столику:

— Здравствуйте, Надюша! Добрый день, госпожа… э-э-э…

— Василиса Николаевна, — подсказала Чаликова.

— Василий Николаевич, — представилась Надина подруга и на манер шляпы чуть приподняла на голове темный парик.

— Ух ты! — восхищенно выдохнул Серапионыч.

— Что поделаешь, — картинно махнул красным рукавом Василий Николаевич, — иногда ради пользы дела приходится идти по скользкому пути нашего приятеля, прокурора Рейкина. А как вы думаете, доктор, что лежит в этой неприметной сумке?

— Судя по ее виду, наверное, картошка, — предположил Серапионыч.

— А вот и не угадали! — радостно захлопала в ладоши Чаликова.

— Девяносто тысяч долларов, — с притворной будничностью сообщил Дубов. — Те, которые мы вернем вашей пациентке.

— Кассировой? — переспросил доктор. — Но откуда вы их взяли?

— Пустяки, — пренебрежительно подернул плечами детектив. — Загнали письмецо Пушкина.

— Александра Сергеича? — еще больше удивился Серапионыч. — Но, черт возьми, откуда?..

— Да-да, Вася, я ведь тоже до сих пор не знаю, где вы его откопали, — поддержала Чаликова докторский запрос. — И насколько оно, извините, подлинное?

— Подлиннее и быть не может, — самодовольно рассмеялся Василий. — Уж об этом мы с Женей позаботились!

— С Женей? — настолько изумился доктор, что едва не откусил кусок чашки.

— Да. Но сначала я позаимствовал из обширной библиотеки своей домохозяйки Софьи Ивановны дореволюционное издание сочинений Пушкина, еще павленковское. Там есть автограф Пушкина — стихотворение, записанное его рукой. Вот с этим-то автографом Женя и работал. Я не очень разбираюсь в компьютерной графике, но знаю, что сперва он сосканировал текст, затем разделил его на буквы и создал новый шрифт — «пушкинский прописной». То есть можно было нажать на соответствующую клавишу, и на экране появлялась соответствующая буква, написанная почерком Пушкина. Конечно, поначалу при таком методе рукопись имела не совсем естественный вид — ведь никто из нас не пишет одну и ту же букву всегда одинаково, не говоря уже о соединении букв и о разных виньетках, коих не чурался и Александр Сергеевич. Так что потом Жене пришлось весьма кропотливо поработать над письмом в режиме рисования. Ну а в конце, когда все было готово, то окончательный вариант «выгнали» на лазерном принтере на ту пожелтевшую бумагу, что осталась в неоконченном дневнике кассировской прабабушки.

— То есть пушкинское письмо — плод компьютерной мистификации, — подытожила Надя. — А как же текст — может, вы и стиль Пушкина подделали при помощи компьютерных программ?

— Здесь тоже имелись свои трудности, — признался Василий. — Стиль Пушкина я имитировал, может, и не особо мастерски, но все же достаточно правдоподобно, а за образцы взял реальные письма Пушкина, в том числе и к другим дамам, каковые опубликованы в том же павленковском издании. Правда, здесь мне пришлось обратиться к нашей писательнице госпоже Заплатиной — она дала несколько дельных советов из области литературной стилистики. Сложнее было с правописанием — особенно с употреблением всяких i с точкой, ятя, фиты и прочих ижиц. Приходилось искать соответствующие слова в текстах. В общем, что получилось, то получилось. Конечно, если бы Петр Петрович показал нашу продукцию настоящему пушкиноведу, то тот сразу определил бы подделку, но у нас в Кислоярске таковые не водятся, а везти ксерокопию на экспертизу в Москву или Питер господа аферисты не рискнули — иначе, гм, оригинал мог бы уплыть мимо них. Петр Петрович и его сообщник-лжебизнесмен прекрасно понимали, что на пушкинских эпистоляриях они заработают много больше, чем на тургеневских, и чтобы их заполучить, готовы были даже расстаться с теми девяносто тысячами, что «зажилили» Кассировой.

— Да, Василий Николаич, — задумчиво отпил Серапионыч пару глотков остывшего чая, — но все же вы, как мне кажется, несколько рисковали. Сколь бы слабо эти жулики не разбирались в литературе, но не могли же они совсем ничего не заподозрить!

— Риск был, — согласился Дубов. — Я даже представляю себе их спор. Один говорил, что дело верное и наваримся еще больше, чем на Кассировой, даже если придется выложить баксы. А другой наверняка сомневался — мол, подозрительно, что в последние дни письма великих писателей просто косяками пошли. И заметьте, друзья мои — Петр Петрович назначил место для совершения сделки именно в «Трех яйцах всмятку». Понятно — он ведь человек Железякина и мог заранее ознакомиться со всеми ходами-переходами ресторана. Наверняка он еще и надеялся, что попутно удастся нас облапошить — взять письмо, а денег не отдать. Потому-то и приглашал нас с Надей в отдельный номер. Но я заранее попросил инспектора Столбового быть начеку, хотя до его вмешательства, слава богу, дело не дошло.

— Что ж, Василий Николаич, поздравляю вас с успешной операцией, — отхлебнул Серапионыч еще глоток чая со скляночной добавкой. — И что вы теперь собираетесь делать?

— Как что? — удивился Дубов. — Вернуть деньги Кассировой. Так что, доктор, если вам не трудно, пригласите ее ко мне в контору ну хотя бы сегодня часов в шесть. А заодно и сами заходите. Только не говорите госпоже Кассировой, зачем я хочу ее видеть, пусть это будет маленький сюрприз. — Василий Николаевич глянул на свои дамские часики. — О, что-то мы тут засиделись. Пора и за дела.

Доктор поспешно допил остатки чая, и все трое покинули зал ресторана.

* * *

Ровно в шесть вечера отворилась дверь, и, совсем как несколько дней назад, в сыскной конторе появились Софья Кассирова и Серапионыч. Как и в прошлый раз, доктор поддерживал поэтессу под руку, а лицо госпожи Кассировой выражало египетскую муку.

— Добрый вечер, Василий Николаевич, — голосом умирающего аллигатора произнесла Софья. — Добрый вечер, госпожа… — Эти слова относились к Чаликовой, которая, в отличие от прошлого раза, находилась не в «девичьей», а тут же в конторе, сидя на стульчике у окна.

— Госпожа Чаликова, — представил Дубов Надю. — Помогает мне вести ваше дело.

— Вы меня пригласили, чтобы сообщить, как продвигаются поиски? — таким же слабым голосом продолжала поэтесса.

— Да, пожалуй, — согласился детектив. — Хотя, собственно, поиски уже завершены. Наденька, прошу вас!

Надя с трудом оторвала от пола стоявшую в углу за фикусом хозяйственную сумку, поставила ее на стол Дубова, заблаговременно освобожденный от всего лишнего, и с ловкостью фокусника-иллюзиониста принялась извлекать тысячедолларовые пачки. Кассирова с широко открытыми глазами и ртом глядела на чаликовские священнодействия.

— Ровно девяносто тысяч, — провозгласил сыщик, когда содержимое хозяйственной сумки иссякло, а на столе выросла приличная горка.

— Василий Николаич! — вскричала Кассирова, когда до нее наконец-то дошел смысл происходящего. — Вы нашли их! — И не успел Дубов увернуться, как поэтесса заключила его в могучие объятия.

— Ну что вы, зачем же так, — смущенно бормотал детектив, пытаясь освободиться от железных тисков, похожих на пасть священного нильского крокодила.

Внезапно Кассирова перешла на деловой тон:

— Простите, но вы сказали, что здесь девяносто тысяч. А я потеряла сто.

— Ну знаете, — ахнула Надя, — сказали бы спасибо, что вообще…

— Насколько я помню, — поспешно перебил Василий, потирая пострадавшие бока, — вы обещали десять тысяч посреднику. Он их и получил. А вот ваши девяносто — потрудитесь пересчитать.

Издав горестный вздох дочери фараона, потерявшей возлюбленного в водах священного Нила, госпожа Кассирова принялась пересчитывать «зелененькие», но тут зазвонил телефон. Дубов поднял трубку:

— Сыскная контора слушает. А, добрый денек, Ольга Ильинична.

— Василий Николаич, вы не очень заняты? — сквозь помехи раздался из трубки знакомый голос писательницы Заплатиной. — Угадайте, откуда я звоню.

— Судя по слышимости, откуда-то с Марса, — наугад предположил детектив.

— А вот и не угадали! Из вашей гостиной на Барбосовской. Заглянула к вам в гости, но не застала, а Софья Ивановна уговорила меня вас подождать. И даже напоила чаем со своими непревзойденными сандвичами.

— Да, сандвичи у Софьи Ивановны бесподобные, — согласился Дубов. — Ольга Ильинична, если вы не спешите, то подождите — я скоро буду. Вот отпущу клиента…

— Нет-нет, ради меня не торопитесь, — ответила госпожа Заплатина, — просто пока Софья Ивановна готовила сандвичи, я взяла с полки павленковского Пушкина и еще раз просмотрела его переписку.

— И что же?

— Не хочу вас разочаровывать, но боюсь, что с тем якобы пушкинским письмом мы с вами дали маху.

— То есть? — чуть нахмурился Василий.

— Мы написали его по-русски, а в ту пору с дамами было принято переписываться по-французски. У Павленкова имеются даже соответствующие примечания. Разве что письма Пушкина к Наталье Николаевне: пока та была его невестой Н. Н. Гончаровой, он писал к ней по-французски, а когда она стала его супругой Н. Н. Пушкиной, то уже перешел на «великий и могучий». Кстати, это ведь Александр Сергеич так его назвал?

— Нет, кажется, Иван Сергеич, — не совсем уверенно ответил Дубов. При этом имени Кассирова оторвалась от пересчета долларов и нервно оглянулась.

— Правда, последнее письмо к Александре Осиповне Ишимовой, датируемое днем дуэли, где Пушкин предлагает ей перевести Барри Корнуолла, тоже написано по-русски, но оно адресовано Ишимовой не столько как к даме, сколько как к писательнице. Но то письмо, которое мы с вами имитировали, все же обращено именно к даме… Скажите, Василий Николаич, вы еще не пустили его в дело?

— Пустил, — сознался Дубов, — но, слава богу, на сей раз все сошло… Ольга Ильинична, надеюсь, вы никуда не торопитесь? Тогда подождите, мы скоро будем. — Детектив положил трубку.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Серапионыч.

— К счастью, ничего страшного, — не стал Василий вдаваться в технические подробности при клиентке. — Ну что же, госпожа Кассирова, вы убедились, что все на месте?

— Да, похоже, что так, — согласилась поэтесса. — Жаль, конечно, что не сто, а девяносто, но уж что поделаешь… На издание книги хватит, но с презентацией придется поужаться.

— Могу подсказать вам неплохую идею, — вдруг заявила Чаликова, — и если удастся «расколоть» спонсоров, то презентация может получиться на славу!

— Что за идея? — заинтересовалась Кассирова, продолжая бережно укладывать в сумку зеленые брикеты.

— Очень просто. Арендуем Красную площадь вместе с Мавзолеем, символизирующим пирамиду какого-нибудь Аменхотепа, с трибуны которого вы будете декламировать свои гениальные стихи. На время презентации перегородим участок Москва-реки и запустим туда священных крокодилов из Московского зоопарка. Ну, одежду для жрецов Омона можно будет заказать у Славы Зайцева или, на худой конец, у Вали Юдашкина. И вообще, можно было бы устроить настоящую театрализованную мистерию с участием Бори Моисеева, Людмилы Зыкиной, Иосифа Кобзона…

— Вы шутите, — пробурчала поэтесса, хотя по блеску, загоревшемуся в ее бархатных глазах, Надя поняла, что идея Кассировой понравилась.

— Да, кстати, о шутках, — вспомнил Василий. — Кажется, за разговорами о крокодилах и Кобзоне мы совсем позабыли о гонораре. Ваше дело принадлежит к разделу средней сложности, а по прейскуранту это составляет пятьдесят долларов. — С этими словами детектив распаковал одну из пачек, еще не исчезнувших в недрах хозяйственной сумки, и отсчитал оттуда десять бумажек.

— Василий Николаич, по-моему, вы несколько обсчитались, — произнесла Кассирова, с кислым выражением следившая за движениями его пальцев.

— Разве? — простодушно удивился сыщик. — Ах да, я забыл сказать — чтобы вернуть вам деньги, мне пришлось прибегнуть к помощи современных электронных технологий. А так как сам я в них ничего не смыслю, то вторые пятьдесят долларов — моему коллеге, специалисту по компьютерам.

— А, ну разве что, — обреченно вздохнула госпожа Кассирова и, подхватив сумку, поспешила к выходу.

— Может, вам помочь? — предложил доктор.

— Спасибо, не надо. — Дверь за Софьей закрылась.

— Ну что же, столь успешное дело неплохо бы и соответственно отметить, — с энтузиазмом заявил Дубов, небрежно помахивая десятью зелеными бумажками. — Никто не против?

— Я за, — тут же подняла руку Надежда и как бы про себя добавила: — А заодно и мое возвращение из Швейцарии…

— Ну, а обо мне уж и говорить нечего, — радостно подхватил Серапионыч, не расслышав или сделав вид, что не расслышал последние Надины слова.

— Тогда — вперед! — скомандовал Василий. — Доктор, будьте так добры сходите в редакцию «За вашего здоровья» и вытащите оттуда Женю — его вклад в дело был просто неоценим.

— А если он будет сопротивляться?

— Ведите силой. И все вместе — ко мне на Барбосовскую. Госпожа Заплатина уже там, Софья Ивановна тоже. Так что погуляем на славу. А завтра — снова в бой!

— Ну ладно, я пошел за Женей, — сказал Серапионыч.

— Василий Николаич, говоря о том, что завтра снова в бой, вы имели в виду что-то определенное, или вообще? — спросила Чаликова, когда они с Дубовым остались вдвоем.

— И вообще, и определенное, — ответил детектив. — Такие люди, как наши друзья полковник Берзиньш и Антонина Степановна, угроз на ветер не бросают. И то, что уже несколько дней о них ни слуху, ни духу, означает одно — они готовят какую-то новую пакость. А я не хочу ждать, пока они что-то еще натворят — нужно принять упреждающие меры.

— А вдруг их вовсе нет в Кислоярске, — предположила Надя.

— По своим каналам я узнал, что они в городе и где-то прячутся, — с важностью ответил Дубов. — Но где находится их «малина», никто не знает. Значит, я должен это узнать. — Василий скинул шлепанцы, в которых обычно щеголял у себя в конторе, и выудил из-под стола туфли.

— Жаль, что я не смогу составить вам компанию, — вздохнула Надя. — Завтра мне нужно возвращаться в Москву. И так уже в редакции ворчат, что я совсем от дел отбилась.

Тут в конторе появился Серапионыч в сопровождении компьютерщика Жени.

— Клиент оказал сопротивление, но оно было подавлено, — отрапортовал доктор. — Куда конвоировать дальше?

— В мой «Москвич», — распорядился детектив. — А это тебе, — он протянул Жене пять зеленых купюр.

— За что? — совсем остолбенел тот.

— За подделку пушкинского письма, — сурово отчеканил Василий. — Да бери, не бойся, они-то как раз настоящие, не поддельные.

— Ну ладно, спасибо, — пробурчал Женя, принимая доллары, и вся честная компания со смехом и шутками вывалила из конторы.

* * *

Вечерушка удалась на славу, даже несмотря на более чем скромное угощение. На столе красовались несколько бутылок сухого вина и одна — кока-колы, столь любимой компьютерщиком Женей. Сразу по прибытии Дубов передал своей домохозяйке Софье Ивановне все необходимое для приготовления ее фирменных бутербродов и то, что после покупок осталось от его гонорара — это и была квартплата за текущий месяц.

Пока Софья Ивановна хлопотала на кухне, дабы не ударить в грязь лицом перед дорогими гостями, за столом шел обычный сумбурный разговор, перескакивающий с одного на другое.

Серапионыч, бывавший в особняке на Барбосовской в его лучшие времена, предавался воспоминаниям:

— Да уж, я-то помню, какие приемы здесь задавал совсем еще недавно покойный Дмитрий Иваныч Лавантус — и сандвичи наша милейшая Софья Ивановна готовила для весьма импортантных персон. Тут и министры бывали, и депутаты, и всякие заезжие знаменитости… — Доктор рассеянно отхлебнул из чашки, куда наряду с заваркой уже успел набулькать малую толику из своей легендарной скляночки.

— А теперь Софье Ивановне приходится сдавать комнаты внаем, — вздохнула Заплатина. — Удивительная женщина — перенесла такой удар, все потеряла, и мужа, и богатство, и положение в обществе, а как держится!

— Там, говорят, целая история приключилась, — заметил Женя, — но очень уж темная.

— Что за история? — тут же заинтересовалась Чаликова.

Серапионыч отпил еще немного чая:

— Покойный Дмитрий Иваныч Лавантус был главой весьма процветающего «Болт-банка». Но вот в один не слишком прекрасный день он скоропостижно скончался с явными признаками отравления, а еще через несколько дней выяснилось, что его заведение — полный банкрот. Многие так и потеряли свои вклады… В общем, Женя прав — темная история. И стоит ли ее ворошить?

— Но ведь по факту смерти было возбуждено уголовное дело, — вспомнила Заплатина. — И вы, Василий Николаич, кажется, каким-то образом участвовали в расследовании?

— В частном порядке, — нехотя ответил Дубов, подливая себе немного «Сангрии». — Главными подозреваемыми в смерти Лавантуса проходили его супруга Софья Ивановна и его главный конкурент, глава банка «Грымзекс» господин Грымзин.

— Вот как? — изумился Серапионыч. — Впервые слышу!

— Естественно, достоянием широкой общественности эта история не стала, — кивнул детектив, — и почтеннейшей публике пришлось довольствоваться таблоидными статьями репортера Ибикусова, где он сладострастно расписывает труп Дмитрия Иваныча со следами как пред-, так и посмертных страданий. Что же касается Грымзина, то его банк после смерти Лавантуса и падения «Болт-банка» резко взмыл вверх и сейчас практически не имеет в нашей республике ни одного достойного конкурента. Кроме того, дотошные следователи установили, что незадолго до трагедии оба соперника-банкира неоднократно тайно встречались в загородной резиденции Грымзина. В общем, слухи ходили самые темные, не буду их сейчас пересказывать. Но Грымзин сумел «отмазаться» — у него же была возможность и нанять самых лучших адвокатов, да и, чего греха таить, просто воздействовать на следствие. В общем, Софья Ивановна имела реальный шанс пойти под суд за убийство собственного супруга, тем более что она была последней, кто его видел живым. После гибели Лавантуса Софья Ивановна действительно потеряла все, кроме этого особняка, и ей оставалось только одно — обратиться за помощью ко мне…

— Но вы были уверены в ее невиновности? — перебила Надя.

— Я должен был установить истину, — скромно ответил детектив, — но, едва прикоснувшись к этой истории, явственно почувствовал, что тут замешаны некие влиятельные силы, заинтересованные не в том, чтобы установить истину, а чтобы увести от нее как можно дальше. И тогда я понял — это дело как раз по мне. В общем, после моего расследования все подозрения были сняты и с Софьи Ивановны, и с Грымзина.

— И кто же?.. — затаив дыхание, спросила госпожа Заплатина.

— Софья Ивановна очень просила меня об этом не распространяться, и я с нею полностью согласен — огласка совершенно ни к чему. Могу только сказать, что виновник получил по заслугам, хотя и способом не совсем корректным с точки зрения юриспруденции. Ну а ваш покорный слуга стал квартиросъемщиком второго этажа в этом уютном особняке. — Сыщик приложил палец к устам: — Кажется, Софья Ивановна уже несет нам сандвичи, так что давайте переменим тему.

И действительно, в гостиную вплыла хозяйка с огромным блюдом, на котором возвышалась гора бутербродов. Гости могли отдать должное мастерству Софьи Ивановны — каждый из сандвичей являл собою своего рода произведение кулинарного и художественного искусства и ни разу не повторялся. Василий быстро сдвинул бутылки, освободив почетное место посреди стола, куда вдова и водрузила блюдо.

— Угощайтесь, господа, — произнесла Софья Ивановна и присела за стол между Женей и Ольгой Ильиничной Заплатиной. — Как я поняла, сей пир горой вы устроили по случаю успешного расследования? Ах, расскажите, я такая любопытная.

— Да-да, расскажите! — поддержали ее Женя и Заплатина, еще не знакомые с делом во всех подробностях.

— С удовольствием, но только я неважный рассказчик, — пожал плечами Василий, — да и дело-то, по правде говоря, можно было бы считать довольно заурядным, если бы не некоторые не совсем стандартные методы, которые мне пришлось применить. Вот доктор, пожалуй, мог бы рассказать лучше моего. — Дубов искоса глянул на Серапионыча.

— Что ж, с превеликим удовольствием, — тут же откликнулся Серапионыч и, подлив в чай еще немного жидкости из скляночки, взял с блюда бутерброд в виде кораблика с алым парусом, искусно сделанным из кусочка помидора. — Значится, так. Жила-была на свете, а точнее — в нашем славном граде Кислоярске поэтесса, и звали ее Софья Кассирова…

В отличие от Дубова, Серапионыч и в самом деле был прекрасным рассказчиком. Софья Ивановна, Женя и госпожа Заплатина, затаив дыхание, внимали каждому слову доктора. Правда, писательница при этом еще и прикидывала, каким бы способом использовать сию удивительную историю для сюжета будущего романа.

— И тут я вижу — на полу лежит ее распростертое тело, а кругом валяются пачки с фальшивыми долларами, — азартно вещал Серапионыч. Василий подумал, что здесь доктор допустил небольшую фактологическую неточность (бездыханную Кассирову обнаружил не он, а соседи), но не стал его поправлять — в конце концов, какая разница. Главное, что дело сделано и справедливость восторжествовала.

Надя перегнулась через стол и шепотом спросила:

— А в том деле насчет убийства мужа Софьи Ивановны… Там что, и вправду кроются какие-то темные тайны?

— Любое убийство само по себе дело темное и отвратительное, — столь же тихо ответил Дубов. — Но вам я могу сказать, что в нем был крепко замешан Железякин. Думаю, он до сих пор жалеет, что вляпался в эту историю.

— А что так?

— В то время он набрал отряд подводных спелеологов, чтобы искать затонувшее золото. Ну, это отдельная история, после как-нибудь расскажу. А Лавантус узнал и…

— Господа, вы будете слушать, или как? — раздался прямо над ухом детектива голос Серапионыча.

— Ах, да-да, простите, — спохватился Василий. — Мы вас внимательно слушаем.

— На чем же я остановился? В общем, едва госпожа Кассирова очнулась и поведала мне сию безрадостную повесть, то я понял: Дубов — вот единственный, кто сможет распутать этот запутанный узел! — Доктор налил себе еще чая и добавил содержимого скляночки. — Ибо Василий Николаевич, — доктор размешал смесь чайной ложечкой, — воистину Великий Сыщик, равного коему в мастерстве и бескорыстии не найдешь во всем белом свете!

— Владлен Серапионыч! — взмолился Дубов.

— Ну, не буду, не буду, — доктор зачерпнул ложечку и отправил в рот. — Эх, чудный чаек!.. Так на чем же я бишь остановился? Да-да, вспомнил. Госпожа Кассирова отправилась на встречу к бизнесмену, который оказался самым банальным жуликом. Как, впрочем, и его посредник…

Чаликова вновь наклонилась к Дубову:

— Я только не поняла, почему вы так гуманно поступили с этими аферистами. Не только не проучили, но даже оставили им десять процентов.

Дубов невесело улыбнулся:

— К сожалению, Наденька, нам здесь приходится считаться с кислоярской спецификой. Дело в том, что и «бизнесмен», и Петр Петрович «елки-моталки» — ближайшие сотрудники могущественного Феликса Железякина, тягаться с которым мне пока что не по плечу. Так что сдавать их правоохранительным органам не было никакого смысла. А при имеющемся исходе они, скорее всего, ничего предпринимать не станут — ведь эту аферу с письмами и «куклой» они провернули, как я понимаю, без ведома Железякина, который их за такую топорную самодеятельность по головке бы не погладил. Так что сами видите — в наших условиях, чтобы добиться справедливости, иногда приходится идти обходными маневрами, и гуманизм тут не при чем… Погодите-погодите, — спохватился Василий Николаевич, — кажется, я подумал обо всех, кроме того истинного бизнесмена-мецената, которому наши прохиндеи сбывают чужие письма. Вдруг он не разобравшись таки купит у них нашу милую фальшивку?

— Не купит, — улыбнулась Надя. — По дороге я заглянула на почтамт и протелеграфировала в Пушкинский дом. Там мецената знают и предупредят.

— Наденька, вы гений! — воскликнул детектив. — Молчу, молчу! — замахал он руками, уловив укоризненный взгляд Серапионыча. — Тысячу извинений.

— На чем же я остановился? — отпил еще пару глотков доктор. — Ах да. И тут наша очаровательнейшая госпожа Кассирова встала посреди комнаты и, размахивая пустым чемоданом, принялась декламировать поэму, в которой нильский крокодил страстно целовал ее девическую грудь…

Женя и Софья Ивановна слушали рассказ Серапионыча, широко раскрыв рот. Ольга Ильинична Заплатина украдкой что-то записывала на салфетке — похоже, Василий Николаевич присутствовал при рождении нового мифа, столь же неправдоподобного, сколь и правдивого, как знаменитые исторические анекдоты о коне Калигулы, ленинском бревне и дамском платье А. Ф. Керенского.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МЕТОД БУРАТИНО

— И все-таки, дорогие друзья, что бы вы тут ни говорили, а дедукция имеет место быть, — с уверенностью сказал частный сыщик Василий Дубов, размешивая ложкой кислые щи.

— Есть ли жизнь на Марсе? — голосом лектора по распространению вопросил владелец турагентства Георгий Ерофеев и отправил себе в рот ложку харчо по-Кислоярски — фирменного блюда, приготовляемого в небезызвестном ресторане «Три яйца всмятку». И, аккуратно утеревшись салфеточкой, продолжил: — Может, есть. А может, и нет. Науке сие пока, натурально, неизвестно.

— Да, Василий Николаевич, утверждать, что дедуктивный метод существует — это одно, а вот доказать… — Третий сотрапезник, доктор Владлен Cерапионыч, извлек из внутреннего кармана старомодного сюртука мутную скляночку и накапал в борщ некоей подозрительной жидкости.

— Как же так, доктор! — возмутился Дубов. — Вы, свидетель и участник стольких моих расследований — и еще требуете каких-то доказательств!

— Видите ли, — Cерапионыч откушал ложку борща, вздрогнул и крякнул. — Эх, хороший борщец! Я первый готов снять шляпу перед вашими способностями частного сыщика, однако же, как мне кажется, своими успехами вы больше обязаны вашей, так сказать, деловой хватке, отчасти наблюдательности, и в некоторой степени — достижениям современной криминалистики. Ну и, конечно же, везению. Хотя — еще раз снимаю шляпу — именно вы, как никто другой, способны воспользоваться благоприятными обстоятельствами, что называется, по максимуму. Но дедукция в чистом виде — это все-таки понятие скорее литературное, а в реальной жизни она просто невозможна.

— То есть возможна, но в теории, а не на практике, — уточнил Ерофеев.

— А хотите пари? — азартно воскликнул Василий, которого скептицизм соседей по столу задел за живое. — Вы мне даете какой-то предмет, и я сообщаю вам все о его владельце.

— Очень хорошо. — Господин Ерофеев извлек из потрепанного портфеля мобильный телефон и протянул его Дубову. — На что спорим?

— На десерт, — не задумываясь ответил детектив.

— Согласен! — чуть не хором ответили Ерофеев и Серапионыч.

Вооружившись лупой, Дубов принялся сосредоточенно изучать телефонный аппарат, а Серапионыч с Ерофеевым, продолжая поглощать первое, искоса поглядывали на усилия детектива, казавшиеся им обычным выпендрежем. Было слышно, как под потолком проносятся мухи, а за соседним столиком вяло перебрасываются фразами две сонных девицы.

— Ну, Катька, как жизня половая? — спросила одна из них, прикуривая сигарету трясущимися пальцами с облезшим лаком.

— Все о'кей, — отвечала Катька, отпив кофе. — Вчера такого клиента к себе залучила, а удовлетворить, блин, не смогла. А какой был мужчинка! И не какой-нибудь там, а депутат парламента. Нет, имени его не назову — слово дала.

— Ну ты, блин, даешь! — всплеснула руками Алка. — С кем только меня профессия не сводила, но с депутатом… Ну как, как он в постели?..

— Да никак, — махнула рукой Катька, едва не стряхнув со стола пепельницу. — Цельный час на мне кряхтел, аж лысина вспотела. Разозлился страшно, плюнул и заявил, что завтра же начнет в парламенте борьбу против порнографии и проституции. Ну и хрен с ним, расскажи лучше, как у тебя.

— Да у меня тоже о'кей. Закадрила Кольку — ну, того, что всегда норовит что-нибудь слямзить.

— Ну и как?

— Да нет, на этот раз ничего не упер, даже лифчика — я следила.

— Я имею в виду — как он в постели?

— Хо, уж у этого-то все получилось как надо. Правда, ни хрена не заплатил, но сказал: «Потерпи, Aлка, завтра я тебя с головки до ножек озолочу». Ну, поживем — увидим…

— Да уж, клиентурка нынче пошла! — протянула Катька. — Ну что, давай вдарим по маленькой. Мой народный избранник хоть и сам не удовлетворился, и меня не удовлетворил, так хотя бы заплатил как положено…

— Что ж, — Василий положил лупу в карман, — пожалуй, кое-что о владельце этого телефона я могу сообщить. Он человек деловой и состоятельный, но в то же время скромный и бережливый, слегка «новый кислоярский». Еще недавно носил бороду, а дела его идут неплохо, хотя и без особых взлетов. Вот, пожалуй, и все. К сожалению, мобильник почти новый, и личность хозяина не очень на нем отпечаталась.

— Ну, в общем-то, все правильно, — сказал несколько удивленный Ерофеев. — А как вы догадались?

— Это элементарно, Георгий Иванович, — улыбнулся Дубов. — Только состоятельный и деловой человек заводит себе мобильник, но только скромный и бережливый приобретает самую простую модель, без всяких ненужных наворотов. А то я знаю одного нового бизнесмена, который перекрасил себе мобильник малиновой краской — под цвет не то пиджака, не то «Мерседеса». Что касается бороды — поглядите на эти шероховатости как раз в том месте, где трубку подносят к лицу. Так что все очень просто. То есть очень просто для специалиста, который хоть немного владеет методом дедукции, — скромно добавил детектив.

— Так-то оно так, — заметил Серапионыч, — да только все это не больно-то убедительно. Вы, Василий Николаич, хорошо знаете Георгия Иваныча, а потому все то, что вы там надедуктировали на телефоне — это уж, извините, смахивает на подтасовку. Эдак, знаете, и я смогу.

— Ну ладно, будем считать, что первый тайм закончился вничью, — примирительно сказал Ерофеев, наклонив тарелку и бережно вычерпывая остатки супа. — Так что за десерт каждый платит сам за себя.

А Василий, совсем позабыв про остывшие щи, продолжал с интересом разглядывать мобильник:

— Чего это он у вас такой молчаливый? Уже пол часа как тут сидим, а я еще ни разу не слышал его голоса.

— Значит, никто не звонит, — нехотя ответил турбизнесмен.

— Понятно. А то я уж подумал, что это у вас не совсем настоящий телефон. Знавал я одну даму, которая тоже всюду ходила с мобильником. И ей постоянно кто-то звонил — то сам Президент, то его супруга, то всякие прочие высокопоставленные личности. Так что эта дама считалась вхожей в самые высшие круги Кислоярского общества. И что же вы думаете? — сделал Василий эффектную паузу.

— И что же? — заинтересовался Cерапионыч, едва не откусив кусок ложки вместо хлеба.

— Оказалось, что этот мобильник — просто детская игрушка с батарейкой и звоночком внутри.

— Ха-ха-ха, — несколько натужно рассмеялся господин Ерофеев. — Да нет, у меня-то телефон самый настоящий, просто его временно отключили. За неуплату. Закрутился, знаете, в своем турагентстве и совсем забыл заплатить. Наличных у меня при себе не оказалось, я пошел в «ГРЫМЗЕКС» снять со счета, а там денег не дали… Да-да, благодарю вас, — кивнул Ерофеев официантке, подошедшей к их столику, чтобы забрать пустые тарелки из-под первого и поставить полные со вторым.

— Неужели и «ГРЫМЗЕКС» обанкротился? — озабоченно произнес Серапионыч, с удовольствием втягивая приятный запах рыбного рагу. — Мне-то все равно, у меня вкладов нет, но ежели наш крупнейший банк завалится, то вся экономика полетит в…

— Да нет, просто у них там сейф сломался, — успокоила его официантка и, взяв поднос, удалилась на кухню.

— И откуда они все знают? — подивился Ерофеев, отламывая кусочек котлетки по-киевски.

— Работа у них такая, — взялся Дубов за ножик, чтобы разрезать отбивную.

Тут в зале раздалось веселое тявканье — это в зал, весело помахивая хвостиком, вбежал пудель, а за ним появился молодой человек а аккуратном джинсовом костюме и с огромной кипой газет. Уважительно обнюхав девиц, пудель подошел к столику, где сидели Дубов, Ерофеев и Серапионыч, и встал на задние лапки. Василий Николаевич рассмеялся и протянул собаке кусочек мяса.

— Тофик, не попрошайничай, — укоризненно сказал молодой человек, подойдя к столу следом за своим спутником. — А не желаете ли, господа, приобрести свежие газеты? Вот, рекомендую «Частный детектив» — есть что почитать. Жена расчленила и съела мужа. Скотоложество в высших эшелонах власти. Секс на лужайке под дулом автомата…

— Скажите, любезнейший, — перебил газетоторговца доктор, — а нет ли у вас сегодняшнего «Кислоярского комсомольца»?

— Конечно, есть! — обрадовался молодой человек и, распустив газеты веером, протянул Тофику. Тот безошибочно схватил в зубы «Кислоярского комсомольца» и с почтительным поклоном преподнес доктору.

— Где-то видел я эту парочку, — заметил Дубов, когда молодой человек с пуделем покинули столовую. — Кажется, они еще и в поездах газетами торгуют… Владлен Серапионыч, а разве вы «Комсомольца» не выписываете?

— Вообще-то, конечно, выписываю, но сегодня какие-то хулиганы вытащили газету из ящика. Вот вам бы, Василий Николаич, ими и заняться. С вашей дедукцией.

— Дайте срок, и до них доберемся, — хрустнул салатом Дубов.

— Ну, как будто у нашего Великого Детектива других дел нет, — хмыкнул Ерофеев и забросил в рот вареную картофелину. — Вот у меня ящик закрыт на английский замок, и никто почту украсть не сможет!

— Еще как сможет! — чуть не подавился косточкой Серапионыч. — Они ж не только у меня, а чуть не у всего подъезда ящики почистили. Даже к моему соседу-слесарю залезли, а у него ящик ого-го как сделан!

— Ну и как? — поинтересовался Дубов.

— Броня! — ответил доктор. — Да ведь он не просто слесарь, а большой, надо сказать, спец в таких вопросах. В прошлом «медвежатник», но уже много лет как в завязке. Так вот — даже к нему залезли, уж не знаю как, через верх, что ли, и слямзили его любимый еженедельник «Кислоярское время» — он же как раз по пятницам выходит… — Серапионыч поправил на носу позолоченное пенсне и углубился в чтение.

— Лучше всего держать абонентный ящик на почте, — заметил Ерофеев, — но за это надо платить. Три доллара в год. А организациям, — совсем погрустнел турбизнесмен, — аж десять…

— А некоторые прибивают вдоль щели гвоздики, — поделился опытом Дубов. — Впрочем, если уж кто решился ящик обворовать, тот ни перед чем не остановится. Вот Надя мне рассказывала, как в Москве…

— А кстати, что Надюша? — на миг оторвался от газеты Серапионыч. — Чего-то я ее давненько не видел.

— А, ну сейчас она, должно быть, в Москве, — вздохнул детектив. — Но со дня на день будет здесь. Кстати, могу открыть небольшой секрет — Надя хлопочет, чтобы ее назначили корреспондентом по нашему региону. Хорошо бы…

Разговор снова замер — лишь слышно было, как мухи лениво жужжат над кофе, которое так и не допили девицы легкого поведения.

— Ну, доктор, чего новенького пишут в газете? — спросил Дубов, доев второе.

— Как всегда, ничего стоящего, — оторвался Серапионыч от «Кислоярского комсомольца». — Вот разве что в разделе «Светская хроника» сообщают, что Лидия Владимировна, супруга банкира Грымзина, готовит бал-маскарад по случаю открытия филиала банка.

— Пустит она по миру и Грымзина, и «ГРЫМЗЕКС», — пробурчал Ерофеев, тщательно собирая соус кусочками хлеба. — Верно говорят — женщина способна сделать мужчину миллионером, но лишь в том случае, если был он миллиардером. Нет, все-таки пора переводить сбережения в Швейцарию.

— Грешно ее осуждать, — покачал головой Серапионыч. — После того как у них пропала дочь, Лидия Владимировна ищет забвения в сиюминутных радостях жизни, а сам Грымзин превратился в ходячий калькулятор. А знали бы вы их раньше, лет эдак пятнадцать назад…

Тут в зале появился некий господин в потертом костюме и с огромной сумкой, из которой торчали чулки, рейтузы и дамские лифчики. Из кармана пиджака у него виднелись мятые листы с отпечатанными на пишмашинке стихотворными строчками. То был ни кто иной как один из ведущих поэтов Кислоярска Владислав Щербина.

— О, как я рад, что всех вас вижу! — воскликнул поэт, приземляясь вместе с сумкой возле столика. — Господин Ерофеев, у меня к вам выгодное деловое предложение.

— Ну-ну? — заинтересовался Ерофеев, доставая из внутреннего кармана калькулятор.

— Давайте объединим наши усилия. Ваши туристы ездят в Грецию порожняком, так будем нагружать их моими рейтузами. Пускай торгуют на базаре — и им выгода, и нам с вами.

— Ага, а то в Греции ваших рейтуз не видели.

— Ну, не хотите рейтузы, давайте гробы. У меня тут приятель имеется, гробовщик и художник-любитель, он сколачивает гробы и расписывает их под Гжель. Да ваша Греция просто ахнет, когда их увидит!

— Увольте меня и от ваших гробов, и от ваших рейтузов, — решительно отказался Ерофеев.

— А хотите, я напишу для вашей фирмы рекламные стишки? — не сдавался поэт. — «Я видел Афины воочию, Афины видали меня»…

— Видали-видали, — перебил его Ерофеев, — в гробу они вас видали и в белых рейтузах!

— Доктор, а вам рейтузы не нужны? — переключился поэт на Серапионыча.

— Зачем? — оторвался от газеты доктор.

— Покойников обряжать, — не смутился Щербина.

— Да уж, мои покойнички будут очень рады, — неопределенно покачал головой Серапионыч.

— А не купите ли сборничек моих стихов? — Щербина полез в сумку и извлек из-под рейтуз самодельную брошюрку. — Вот послушайте. — И поэт заунывным голосом завел:

— В самый раз, — похвалил доктор. — Если я начну читать ваши стихи у себя в морге, то все пациенты вмиг разбегутся.

А Щербина тем временем залез в один из чулков и, вынув оттуда замусоленную десятидолларовую банкноту, торжественно вручил ее Дубову:

— Ну вот, наконец-то возвращаю вам свой долг!

— А я уж и не надеялся его получить, — обрадовался Василий. — Неужели на рейтузах заработали?

— Да разве на рейтузах заработаешь! — горестно махнул рукой поэт. — Кому в наше время нужны рейтузы, не говоря уже о стихах! Нет, я продал портативный газосварочный аппарат. Выручил немного деньжат и первым делом пошел долги отдавать. И даже стихи по этому случаю написал. Вот, послушайте:

Однако заметив, что его гениальные вирши не вызывают восторга публики, Щербина схватился за сумку.

— Постойте, куда вы? — попытался остановить его Дубов. — Посидите с нами, чайку попьем.

— С добавочкой из скляночки, — заискушал поэта и Владлен Серапионыч, привычным движением залезая к себе во внутренний карман.

— Нет-нет, — торопливо сорвался с места Щербина. — Скорее побегу в «Бинго», я чувствую, что колесо фортуны наконец-то повернулось ко мне передом, и я выиграю кучу денег! — И с этими словами поэт молниеносно исчез из ресторана.

— Сказал бы я, какую кучу он выиграет, — ухмыльнулся господин Ерофеев, — да за столом неудобно.

К столу вновь подошла официантка, убрала тарелки из-под второго и поставила десерт: клюквенный кисель для Серапионыча, компот для Ерофеева и хлебный суп со взбитыми сливками для Дубова.

— И как вы можете, Василий Николаич, такую гадость есть, — брезгливо заметил Ерофеев. — Это ж понос какой-то. Вот черт! Все-таки выразился не по-застольному.

— Может, выглядит и не очень, зато вкусно, — возразил Василий.

— Да-да, кстати насчет поноса, — Серапионыч отложил газету и взялся за ложку. — Советую вам, господа, быть осторожными в еде, так как вчера я наблюдал престраннейший случай затяжного поноса, вызванного пищевым отравлением.

— И кто же этот бедолага? — с деланным сочувствием поинтересовался Ерофеев, принимаясь за компот.

— О, это весьма колоритная личность — начальник охраны «ГРЫМЗЕКС» a господин Губин-Pаскатайский.

— Любопытно, — как бы про себя пробормотал Дубов.

— Да, случай весьма любопытный, — подхватил доктор. — Я так и не понял, чем он отравился, и выписал ему бюллетень на три дня. Он, конечно, рвался на работу, но я его заставил лечь в постель и прописал курс интенсивной терапии.

— Странно, очень странно, — задумчиво сказал Василий. — А между прочим, из этого человека мог бы получиться незаурядный сыщик…

— С чего вы это взяли? — удивился Ерофеев.

— В свое время он подвизался в журналистике, — стал рассказывать Дубов, — и вот однажды в редакции одной газеты, прямо из кабинета редакторши, ночью исчез набор ее любимых бокалов. Название газеты и фамилию редакторши я называть не стану: те, кто помнит, сразу поймут, о ком речь, а кто не помнит госпожу Миладзе — тому ее имя ни о чем все равно не скажет.

— Кажется, я догадываюсь, — хлебнул киселя Серапионыч.

— А я нет, — пожал плечами Ерофеев. — Ну ничего, вы рассказывайте.

— Да рассказывать-то особенно не о чем. Я, правда, не знаю как, но господину Губину все же удалось вывести вора на чистую воду и вернуть бокалы. Фамилию похитителя я тоже называть не стану, это известный в Кислоярске журналист, зачем ворошить прошлое — может быть, он давно уже порвал со своими дурными наклонностями… — Немного помолчав, Василий добавил: — Хотя я в этом очень даже сомневаюсь. Да, ну так вот, редакторша на радостях, что бокалы нашлись, тут же сделала ему предложение руки и сердца. Другое дело, что их семейное счастье продолжалось недолго, так как вскоре супруга отбыла на Цейлон, где присоединилась к тиграм освобождения тамилов илама, а господин Раскатайский с горя бросил журналистику и поступил к Грымзину в начальники охраны.

— Да, печальная история, — вздохнул Серапионыч и с горя плеснул в кисель чуть не половину своей скляночки.

— Эх, махнуть бы куда-нибудь на Цейлон! — мечтательно глянул Дубов в простреленный пулями и засиженный мухами потолок. — Скажите, Георгий Иваныч, ваша фирма не организовывает экскурсий на Цейлон или хотя бы в Непал? А то устроили бы нам с доктором путевочку по льготному тарифу…

— Увы, — ответил Ерофеев, — до Цейлона с Непалом наша фирма пока еще не дотянулась. Могу предложить прекрасную путевку в Грецию. Десять дней — и всего за пятьсот «зелененьких».

— Вот как, — покачал головой Василий. — И неужели находятся желающие?

— Желающих маловато, — погрустнел Ерофеев. — То есть желающие-то может и есть, да вот возможности не всегда с желаниями совпадают. У одного, правда, таки совпало…

— Взглянуть бы хоть одним глазком на этого счастливчика, — вздохнул Дубов.

— Да уж, такое могут себе позволить только богатеи вроде господина Грымзина, — заметил Серапионыч. — Да ведь он скорее удавится, чем выложит пятьсот долларов.

В первый раз за время обеда лицо господина Ерофеева изобразило некое подобие улыбки:

— Вы почти угадали, доктор — по моей путевке поедет если и не сам банкир Грымзин, то его заместитель господин Козлов. А вот взглянуть на него даже одним глазком будет несколько затруднительно — уже сегодня он отправляется поездом в Прилаптийск, а завтра теплоходом — в солнечную Грецию.

— И каким поездом — пятичасовым или полуночным? — спросил Василий. Ерофеев на минутку задумался:

— Знаете, лучше вообще-то ехать пятичасовым — он прибывает в Прилаптийск рано утром, и можно спокойно идти в порт — теплоход отплывает днем. А если полуночным, то можно и не успеть. А вы что, Василий Николаич, действительно решили ехать? Поезжайте, не пожалеете!

— Съезжу, пожалуй, — кивнул Дубов. — Вот деньжат накоплю и отправлюсь по стопам этого, как вы сказали — Козлова? — Василий отодвинул опустевшую тарелку и встал из-за стола. — Извините, я должен позвонить.

Детектив прошел к стойке бара, где находился телефон, а Серапионыч извлек из-под сюртука заветную скляночку. Но так как долить жидкость было некуда, а употреблять ее в чистом виде даже Cерапионыч считал «замного», то скляночку пришлось спрятать обратно в карман. Ерофеев же вновь включил калькулятор и пустился в какие-то заумные бухгалтерские расчеты, но тут за столик вернулся Дубов:

— А вот и я! Не соскучились, господа?

— Ну что ж, пообедали, будем потихоньку разбегаться? — предложил господин Ерофеев и выключил калькулятор.

— Ах, ну что вы! — широко улыбнулся Дубов. — Так хорошо сидим — и вдруг «разбегаться». После обеда для лучшего пищеварения не мешает и чайку принять. Не правда ли, доктор?

— Истинно так, — подтвердил Серапионыч.

— А я как раз чаю заказал, — продолжал Василий. — Так что посидимте еще пол часика.

— Ну что ж, разве я против? — почуяв даровой чай, откликнулся Ерофеев.

— Ну вот и прекрасненько, — удовлетворенно промолвил Дубов. — А пока нам готовят чай, я хотел бы с вашего позволения вернуться к нашему незаконченному разговору.

— О путешествии в Грецию? — уточнил Ерофеев.

— Да нет, о дедукции. Согласен, что пример с мобильником — не самый удачный. Но из этого еще не следует, что сам по себе дедуктивный метод никуда не годится.

— Надо еще установить, существует ли этот ваш дедуктивный метод в натуре, — подпустил Ерофеев.

— О, кажется, чаек несут! — радостно сообщил доктор и полез в карман за скляночкой.

И дискуссия продолжилась по прежнему принципу «Есть ли дедукция на Марсе?».

Но не прошло и получаса, как мирная беседа в тихой обстановке ресторана «Три яйца всмятку» оказалась безнадежно нарушена — в зал возбужденно ворвался человек в малиновом пиджаке и сбившемся набок карденовском галстуке. Официантки и бармены склонились перед ним в почтительном поклоне — ведь то был ни кто иной как богатейший человек Кислоярска, владелец банка «ГРЫМЗЕКС», яхты «ИНЕССА», нескольких домов и загородной усадьбы, словом, собственной персоной Евгений Максимович Грымзин.

Не обращая ни на кого и ни на что внимания, господин Грымзин бросился к столику, где сидел Дубов, по дороге перевернув пару стульев, и не успел Великий Сыщик опомниться, как угодил в цепкие объятия олигарха.

— Вы — мой спаситель! — вопил господин Грымзин, целуя руки Дубову. — Ах он мерзавец, я ему доверял как самому себе, а он решил меня по миру пустить! Спасибо, спасибо вам, дорогой Василий Николаевич! Убить его мало, подонка! Боже мой, до чего мы дожили!..

С трудом вырвавшись из лап банкира и усадив его на свободное место, Дубов спросил:

— Задержали обоих?

— Да-да! — вскочил Грымзин. — Прямо на выходе из банка, с липовым паспортом! Еще бы немного — и все, ищи ветра в поле! Ах, Василий Николаевич, вы спасли меня! Вы спасли всех наших вкладчиков и акционеров!! Вы спасли всю экономику нашего государства!!!

— Скажите, а сообщником оказался тот, кого я предполагал? — спокойно спросил Дубов.

— Именно он! — возопил, вскакивая, банкир. — Мерзавец, ворюга!..

— Но, надеюсь, на завтрашний спектакль этот инцидент влияния не окажет? — перебил Василий.

— Нет-нет, все состоится как задумано, — неожиданно успокоившись, почти по-деловому ответил банкир. — Не забудьте, сегодня генеральная репетиция. — И Грымзин, по инерции перевернув еще немного мебели, исчез из ресторана. Ерофеев с Серапионычем сидели, разинув рты и ничего не понимая.

— Что это с Грымзиным? — спросил наконец Ерофеев. — Его ж просто не узнать!

— Да уж, — глубокомысленно добавил Серапионыч и рассеянно вылил в чай остатки скляночки. — Впервые вижу его в такой возбужденности чувств!

— Ничего удивительного, — скромно улыбнулся Василий, — если не считать того, что только что было предотвращено похищение чуть ли не всех наличных средств «Грымзекса».

За этим сообщением последовала немая сцена, достойная Гоголя.

— Как? — недоверчиво пожал плечами Ерофеев, с трудом выходя из городничего состояния. — Ведь у него такие крутые сейфы, такая солидная охрана…

— И как вам это удалось? — всплеснул руками доктор.

— С вашей помощью, господа, — спокойно и даже как бы небрежно ответил Дубов. — Ну и, конечно, с помощью того самого дедуктивного метода, к которому вы относитесь так скептически.

— Что значит — с нашей помощью? — удивился Ерофеев. — Вы хотите сказать, что мы состояли в сговоре с грабителями?

— Нет-нет, ну что вы, — усмехнулся Василий. — А впрочем, если хотите, то могу рассказать, как я все это раскрыл.

— Да-да, конечно хотим, еще как! — в один голос заговорили Ерофеев и Серапионыч. Дубов уселся поглубже в кресло, поправил костюм, помятый Грымзиным, и приступил к рассказу:

— Все началось с того, что в один прекрасный день заместителю господина Грымзина, господину Козлову, пришла в голову шальная мысль обворовать банк своего шефа. Он придумал весьма хитроумный план и втянул в него сообщника — некоего Николая Хрякова. Начали они с того, что господин Козлов испортил замок в главном сейфе банка — может быть, просто сунул туда скрепку или булавку. Об этом прискорбном событии сообщила нам вездесущая и всезнающая официантка. Естественно, банку пришлось временно прекратить крупные выплаты — об этом я узнал от вас, уважаемый Георгий Иваныч, когда вы объяснили причины молчания своего мобильника. Тогда Грымзин по совету Козлова послал письмо слесарю — специалисту по сейфам, к услугам которого, по-видимому, и раньше прибегал в подобных случаях. Письмо было выкрадено сообщником Козлова — Xряковым — из почтового ящика вместе с газетой. А чтобы придать этому действию вид обыкновенного хулиганства, заодно он обокрал и ящики соседей — в том числе и ваш, уважаемый Владлен Cерапионыч, о чем вы мне и поведали. С этой запиской, на которой стояли — шутка сказать! — подпись и факсимиле самого Грымзина, Хряков явился в банк, прихватив саквояж с газорезочным аппаратом, о приобретении которого столь образно и даже в стихах рассказал нам господин Щербина. Но в планах Козлова имелось одно слабое звено, которое ставило под угрозу успех всей операции — а именно присутствие в банке начальника охраны господина Губина-Pаскатайского, который мог распознать в «слесаре» господина Хрякова. Может быть, вам это и не известно, но именно Николай Хряков был тем журналистом, который украл бокалы у супруги Раскатайского. И вот, чтобы избежать возможной встречи Хрякова с Раскатайским, Козлов устроил ему пищевое отравление — и об этом я узнал опять-таки ни от кого иного как от нашего уважаемого доктора. Когда Хряков появился в банке с пригласительной запиской от Грымзина, Козлов повел его в подвал. Там Хряков при помощи газорезки вскрыл сейф, затем они с Козловым выгребли оттуда в саквояж все деньги, а на их место положили газорезку, после чего должны были покинуть банк. Но когда я узнал от вас, уважаемый Георгий Иваныч, что Козлов купил путевку в Грецию и собирается уехать уже сегодня, причем дневным поездом, то понял, что медлить нельзя, и тут же позвонил Грымзину. Кстати, еще одним подтверждением предстоящего ограбления можно считать разговор тех двух особ за соседним столиком — краем уха я слышал рассказ о некоем Коле, у которого нет денег, чтобы расплатиться даже за услуги известного характера, а завтра их будет много. Так что сопоставив это имя с фактом отравления Губина-Pаскатайского, я почти наверняка узнал личность сообщника — даже раньше, чем самого Козлова, фамилия и должность которого прозвучала лишь в последний момент, но зато поставила все эти разрозненные сведения в некую четкую последовательность. И, наконец, удачно выбран день — пятница, то есть пропажа будет обнаружена не раньше как в понедельник, когда воры окажутся далеко от Кислоярска. Но их, к счастью, успели захватить на выходе из банка. Странно только, зачем Козлову понадобились фальшивые документы — он же не находился на нелегальном положении…

Ерофеев и Серапионыч слушали рассказ Василия, раскрыв рты еще шире, чем в момент шумного появления Грымзина. Лишь при последних словах бизнесмен чуть закашлялся.

Наконец доктор произнес:

— Да, Василий Николаич, это просто колоссально. И как вам удалось из всей словесной шелухи выделить именно то, что нужно?.. Нет, это выше моего понимания!

Ерофеев смущенно кашлянул:

— Знаете, господа… Это, конечно, не для протокола, но я чувствую себя отчасти виноватым в том, что могло произойти.

— В каком смысле? — удивился Дубов.

— Дело в том, что я уже давно знаком с Козловым. В детстве он начитался Гомера и много раз говорил, что хотел бы «увидеть Грецию и умереть». И вот теперь, открыв бюро путешествий, я все время старался залучить его в качестве клиента. И, кажется, делал это слишком настойчиво…

— Ну, не вините себя, Георгий Иваныч, — усмехнулся Дубов. — А впрочем, если вы испытываете некие угрызения, то я знаю верный способ, как успокоить совесть, а заодно и принести общественную пользу.

— И как же? — горячо заинтересовался бизнесмен.

— Дело в том, что завтра в доме Грымзина состоится благотворительный самодеятельный спектакль «Золотой ключик», в котором заняты многие наши общие знакомые, причем ваш покорный слуга сподобился быть приглашенным аж на роль самого Буратино. А господин Козлов должен был исполнять небольшую, но, выражаясь словами нашего режиссера, концептуально важную роль говорящего Сверчка. Ну и так как исполнитель выбыл из строя, то вам, Георгий Иваныч, и карты в руки.

— А получится ли у меня? — засомневался бизнесмен. — Тем более спектакль, как вы говорите, завтра…

— Получится, — уверенно заявил Дубов. — Приходите сегодня часам к пяти на генеральную, постановщик вам объяснит, что и как.

— Ну что ж, согласен, — подумав, ответил Ерофеев.

— Скажите, Василий Николаич, а Хряков случаем не занят в спектакле? — чуть смущенно поинтересовался Серапионыч. — Вдруг еще какая роль освободилась…

Дубов от души рассмеялся:

— Нет-нет, Хряков не занят. Правда, в ходе подготовки спектакля звучала мысль пригласить его на роль Дуремара, но Грымзин решительно воспротивился из боязни за сохранность ценных вещей в своем доме. А может, истинная причина в том, что эту роль он хотел сыграть сам. Хотя ни для кого не секрет, что Хряков — настоящий клептоман по натуре и по убеждению, и эпизод с редакционными бокалами это лишний раз подтверждает.

— Совершенно с вами согласен, — подхватил доктор. — Более того, однажды он даже пришел ко мне якобы лечиться от клептомании.

— Ну и как, удачно? — спросил Ерофеев.

— А вы как думаете? Разумеется, нет. Более того, после его ухода я обнаружил пропажу стетоскопа…

— Ну ладно, — решительно встал из-за стола Дубов. — Ясно одно — дедукция все-таки есть, и вы, дорогие мои друзья, спор проиграли. Так что сегодня вам платить за десерт.

— Да, конечно! — ответил Ерофеев и тоже встал из-за стола. Но, покачнувшись, схватился за живот и со сдавленным стоном выбежал из зала.

— Все-таки отравился, — констатировал Серапионыч. — Пойду-ка вслед за ним, надо же оказать медицинскую помощь. Или, в крайнем случае, путем вскрытия установить причину столь скоропостижного отравления. Иначе наука мне этого не простит! — с пафосом добавил доктор и, последний раз хлебнув из чашки, покинул зал в том же направлении, что и господин Ерофеев.

Проводив их взором, Дубов достал бумажник. Что ж, платить придется самому, но зато настроение у него, как и пищеварение, сегодня было отличное — и вообще, день складывался совсем неплохо.

* * *

Молодая женщина остановилась перед рекламной тумбой и стала рассматривать яркую афишу, на которой значилось, что завтра в особняке главы банка «ГРЫМЗЕКС» (бывшее помещение Кислоярского дома творчества пионеров и школьников) на ул. Незнанской, дом номер 8, состоится благотворительный спектакль «Золотой ключик» по мотивам одноименной сказки А. Н. Толстого в постановке заслуженного деятеля искусств Кислоярской Республики Б. Святославского. Однако всего более даму удивила подача исполнителей — рядом с их фамилиями стояла профессия или занимаемая должность. Состав был более чем репрезентабельный — например, роли кота Базилио и лисы Алисы исполняли соответственно известный репортер и пресс-секретарь Президента Кислоярской Pеспублики; образ Мальвины воплощала в жизнь известная поэтесса; роли Буратино и Пьеро отводились частному детективу и инспектору милиции; Дуремара должен был играть собственной персоной хозяин дома банкир Грымзин, а черепаху Тортилу — его супруга, она же вице-президент Клуба защиты среды госпожа Грымзина. Роль Карабаса Барабаса исполнял редактор некоей скабрезной газеты, папы Карло — руководитель антиалкогольного общества, ну и так далее. В эпизодах и массовках были заняты артисты художественной самодеятельности (лягушки), депутаты городской думы (пиявки), а также сотрудники угрозыска и ГАИ (псы-полицейские).

Эта афиша так заинтересовала молодую даму, что она тут же отправилась по указанному адресу.

Перед входом в красивый ухоженный особняк ее встретил вежливый охранник.

— Вы к кому, госпожа?

— Я — журналистка из Москвы. Хотела бы узнать побольше о благотворительном спектакле.

— Очень хорошо! — обрадовался охранник, довольный, что может помочь столь милой девушке. — Генеральная репетиция начнется через час, но режиссер на месте.

Журналистка надвинула шляпку на лицо и, пройдя через двор, в сопровождении охранника вступила в особняк. Поднявшись на второй этаж, они вошли в помещение с письменным столом и телефаксом — очевидно, кабинет хозяина, в настоящее время служащий комнатой отдыха и раздумий для постановщика «Золотого ключика». За столом восседал господин самой неопределенной наружности. Он с выражением вдохновенной отрешенности глядел в потолок.

Охранник бесшумно удалился, а господин режиссер-постановщик Б. Cвятославский (а это был именно он) вопросительно перевел взор с потолка на посетительницу.

— Я — журналистка из Москвы Надежда Чаликова, — представилась она, приподняв с лица шляпку. — Очень хотела бы написать в центральной прессе об этом замечательном гуманном акте городских и общественных организаций.

— Да-да, обязательно! — невпопад ответил режиссер, ощупывая Чаликову проницательным взором. — Я тоже имею радость участием в этом благотворном деянии. И выражаю чувство благодарности всем тем, кто задал мне эту работу. Вообще-то я обычно специализируюсь в режиссуре кина, но из-за недостаточности спонсоров нахожусь в хроническом и голодном простое. И сейчас для меня искусством ради искусства и еды стал театр. — Cвятославский замолк и вновь уставился в потолок.

— Господин Cвятославский, не могли бы вы немного обрисовать концепцию спектакля? — попросила Чаликова.

— Концепцию? Да, концепцию, — очнулся постановщик. — Концепция — это та морковка, привязанная к удочке, которая ведет нас в нужной направленности искусства. А вместо концепции приходится страдать головой совсем на другие темы.

— Может быть, я могу вам помочь?

— О да! — воспрял головой Cвятославский. — Я вас вижу. О, как я вас вижу!

— Как? — удивилась Чаликова.

— Примерьте вот это. — Режиссер достал из-под стола маску и другие аксессуары лисьего туалета.

— Для чего?

— Престраннейшие обстоятельства оторвали от работы исполнительницу роли лисы Алисы госпожу Глухареву, и я имею проблему с заменителем. Прямо хоть сам ложись в роль! А вас я вижу в лисе очень эффективно. Соглашайтесь, нам только журналистки с такими вопиющими окорочками не доставало в исполнительном ансамбле. Я вас вижу в полуобнаженном виде с этой выразительной маской на поверхности переднего интима.

Надежда, нисколько не смущаясь нескромного взгляда режиссера, почти полностью разделась, после чего натянула маску на голову и тогда уже приступила к неспешному облачению костюма лисы. А костюм этот состоял из весьма лихого коричневатого купальника с пышным хвостом, длинных красных перчаток и чулок с отделанными мехом подвязками. По концептуальной идее режиссера красно-коричневая лиса Алиса символизировала собой силы, стоящие за нечистым капиталом, представителем коего являлся кот Базилио.

— О да, в таком милом костюмчике я согласна, — поправляя чулочек, заговорила Надя. — Ради благого дела я не вправе отказать. Но у меня к вам одна просьба, господин Cвятославский: представьте меня не как журналистку Чаликову, а как-нибудь иначе. Нет-нет, никакой тайны, просто люди в присутствии прессы почему-то обычно ведут себя как-то очень скованно.

— Да, конечно, — согласился режиссер. — А теперь пройдемте на место производства действия.

Они спустились на первый этаж и прошли в обширную залу — гостиную, где и должны были развернуться действия спектакля. Там почти никого не было, если не считать господина средних лет в засаленном халате, из-под которого проглядывался малиновый пиджак, и с огромным сачком.

— Это хозяин дома господин банкир и благодетель Грымзин, — представил его Святославский. — Он же воплотитель роли Дуремара. А это Наденька, дублерка на исполнительницу лисы Алисы. Хочу ее ввести на пустое место.

Надя разглядывала обстановку гостиной. Там ничего не было, если не считать нескольких рядов зрительских кресел, небольшой импровизированной сцены и роскошной люстры на потолке. Над входными дверями красовались большие электронные часы, а над сценой — огромная, чуть не во всю стену, застекленная картина, изображавшая горящий очаг. Лепной потолок подпирали две мощные колонны.

— Увы, пришлось вынести всю мебель, чтобы освободить место, — пояснил Грымзин. — А картина осталась еще с тех пор, когда здесь находился Дом пионеров. В этой зале была, если я не ошибаюсь, студия народного творчества «Буратино». Помнится, в пионерские годы я играл здесь самого Буратино в кукольном спектакле, а теперь вот переквалифицируюсь в Дуремара.

— А часы мы повесили в качестве символа текущести времени, — глубокомысленно добавил Святославский. — Ну а теперь, госпожа Наденька, я поясню вам смысл постановки и роль вашей роли. Знание текста необязательно и даже вредно. Все строится на экспромте в рамках заданной концепции, а концепция такова…

Тем временем зала начала наполняться участниками репетиции. Тут был и кот Базилио — скандальный репортер Ибикусов, и Мальвина — госпожа Софья Кассирова, декадентствующая поэтесса пышных форм, и Буратино — частный сыщик Дубов, с которым Чаликову давно уже связывали тонкие невидимые нити взаимной симпатии, грозящей перерасти в нечто более серьезное. Кроме того, здесь находились Пьеро — инспектор милиции Столбовой, и Карабас Барабас — редактор эротической газеты «Кислый флирт» господин Романов, игравший, как пояснил режиссер, без гримировки и бородоклейства. Один за другим подходили и другие артисты — кое с кем Надя уже была немного знакома, некоторых, не будучи представлена лично, знала в лицо, а кое-кого вообще видела впервые.

Буратино подвел к режиссеру бизнесмена Ерофеева:

— Господин Святославский, вы объясняете госпоже Алисе концепцию спектакля? Тогда уж заодно проинструктируйте и господина Ерофеева — он согласился сыграть Сверчка, так как некие обстоятельства внезапно вывели из строя господина Козлова.

— Да-да, разумеется, — рассеянно подхватил постановщик. — Концепция первична, а все остальное вторично. И если исходить из концепции нашего спектакля, то обе роли, и лисы Алисы, и Сверчка, несут на себе некое особое значение…

«Красивая девушка, — подумал Василий, невольно любуясь стройными ножками новой исполнительницы Алисы, — но до Наденьки ей далеко…»

Детектив вздохнул и незаметно отошел в сторонку, чтобы до начала репетиции профессионально побеседовать с исполнителем Пьеро — инспектором Столбовым:

— Егор Трофимович, ну что там с этими аферистами?

— Вы имеете в виду Козлова и Хрякова? — переспросил Столбовой. Дубов кивнул. — Я знаю, Василий Николаич, что вы их вывели на чистую воду каким-то непостижимым образом. Не расскажете?

— Как-нибудь в другой раз, — махнул рукой детектив. — Или лучше попросите Владлена Серапионыча, уж он вам распишет за милую душеньку. Сейчас у меня на уме другое. Знаете, по некоторому размышлению я пришел к выводу, что все здесь не так просто, как мне поначалу показалось. — Василий задумался, как бы пытаясь сформулировать мысль. Инспектор терпеливо молчал. — В общем, афера была продумана до мелочей, чувствуется рука настоящего режиссера-профессионала…

— Святославского? — усмехнулся Егор Трофимович.

— Что-то вроде, — совершенно серьезно кивнул Дубов. — Ни Козлов, ни Хряков на такую роль явно не тянут. Первый, насколько я понял, человек скорее гуманитарного склада ума, поклонник Гомера, а второй просто мелкий воришка, его «потолок» — слямзить бокалы у редакторши…

— И вы совершенно правы, — подхватил инспектор. — Уже первые допросы указывают на то, что в деле замешан кто-то третий. А может, и четвертый. Если Хряков пока молчит, то Козлов дает подробные показания, из коих следует, что они действовали по плану, разработанному некоей дамой, которая в случае удачи должна была получить половину награбленного.

— Дамой? — недоверчиво переспросил детектив.

— Именно. — Понизив голос, Столбовой добавил: — И, если верить описаниям Козлова, приметы этой дамы совпадают с приметами вашей хорошей знакомой…

— Чаликовой? — возмутился Василий. — Этого не может быть!

— Ну, при чем тут Чаликова, — хмыкнул Столбовой. — Я имел в виду другую вашу знакомую — Антонину Степановну Гречкину, сиречь бывшего прокурора Антона Степановича Рейкина.

— Вот оно как! Стало быть, это и есть третий, — почти не удивился Дубов. — В таком случае, личность «четвертого» тоже не оставляет никаких сомнений…

* * *

Когда цифры на электронных часах показали 19.00, режиссер объявил начало генеральной репетиции. На сцену вышли Папа Карло (председатель Кислоярского антиалкогольного клуба «Лесная Роза» Михаил Сергеевич Водкин) и Джузеппе — Сизый нос (рекламный агент Александр Мешковский), бережно, будто дитя, державший на руках дубовое полено.

— Ах, сладенький мой Карлуша, — говорил Джузеппе, нежно прижимаясь к Папе Карло, — ты ведь знаешь, как я тебя люблю…

— Если бы ты меня любил, то бросил бы пить, гнусный извращенец! — наставительно заявил Папа Карло. — А то от тебя несет, как от винного погреба.

— Прими от меня в подарочек, противненький мой, это чудненькое поленце, — продолжал Джузеппе. — Оно мне говорит: милый Сизый носик, подари меня папашке Карло, пусть он вырежет из меня куколку, откроет собственное телевизионное шоу…

— Теперь вы поняли концепцию? — шепнул Святославский Чаликовой. Та кивнула.

И когда черед дошел до сцены с лисой Алисой, Надя уже ясно представляла, что ей делать. После того как Буратино (в миру — частный сыщик Дубов) радостно уходил от Карабаса Барабаса (порноредактора Романова) с пятью золотыми, к нему пристали Алиса-Чаликова и Базилио — репортер Ибикусов.

— Умненький, благоразумненький Буратино, — сладким голосом заговорила Алиса, — ты хочешь, чтобы у тебя денег стало в пять… нет, в десять раз больше?

— Ты хочешь купить сапоги и шубу своему папе Карло, новый экскаватор и дом с гильотиной в Париже? — искушал кот Базилио.

— Конечно, хочу! — закричал Буратино, подпрыгивая на месте от возбуждения.

— Тогда приобрети у нас пакет акций! — Базилио вытащил из-под хвоста несколько бумажек.

— И что с ними делать? — горячо заинтересовался Буратино.

— Зарой их в полночь… — Тут раздался пронзительный визг. Базилио извлек из кармана мобильный телефон: — Позвоните позже, я занят. А, это газета «Кислое поле»? Очень хорошо, я вам перезвоню позже… Да, на чем я остановился? Зарой их в полночь на диком Поле Чудес среди белых костей и стервятников, доклевывающих трупы, и произнеси волшебное слово «МММ».

Тут вдруг на сцене появился говорящий Сверчок — бизнесмен Ерофеев:

— Xалявщик ты, Буратино, оболтус! Забыл, чему тебя папа Карло учил?..

После бурной сцены между Дуремаром и черепахой Тортилой (г-н и г-жа Грымзины), где Тортила грозилась вместе с лягушками и пиявками организовать Партию зеленых и изгнать Дуремара с пруда, режиссер Святославский объявил:

— Господа, уже почти поздно. Давайте на пару часиков удалимся в сон, а потом продолжимся.

— Дом в вашем распоряжении, — добавил банкир Грымзин. — Располагайтесь, кому где удобно, и чувствуйте себя, как в натуре.

* * *

Чаликова поднялась на второй этаж, где по полутемному коридору слонялся Буратино — частный детектив Василий Николаевич Дубов. В конце коридора на сдвинутых стульях дремали псы-полицейские — пятеро человек в одинаковых «собачьих» масках и костюмах. Подойдя вплотную к Василию, журналистка на миг приподняла лисью маску.

— Надя?! — воскликнул Дубов. Но Надя не дала ему продолжить изъявление чувств, заглушив возглас конспиративным поцелуем. Правда, при этом она едва не выколола себе глаз носом Буратино.

— Тс-с, я здесь инкогнито. Давайте где-нибудь уединимся.

Чаликова и Дубов начали обходить комнаты, но там везде кто-то был. Потом спустились на первый этаж и принялись искать укромный уголок там. Открыв одну из дверей, они увидели обширное полутемное помещение.

— Это же гостиная, — шепнула Надя. — Место не самое подходящее…

Буратино с Алисой продолжили поиски, и вскоре нашли очень уютную комнатку с необходимым минимум мебели, где и решили расположиться на отдых.

— А вы не заметили, Надюша, одной странной вещи? — сказал Дубов, снимая полосатый колпак и поправляя короткие бумажные штанишки, прежде чем усесться в кресло.

— Какой вещи? — переспросила Надя.

— Понимаете, у меня создалось такое впечатление, будто из гостиной залы унесли электронные часы. Они должны были отражаться в стекле, которое покрывает картину с очагом, но ничего подобного я не заметил… Куда вы, Наденька?

— Подождите меня, Вася, я вернусь через пять минут! — с этими словами Надя выбежала из комнаты.

Вернулась она минут через двадцать.

— Ах, извините, что заставила так долго ждать. Знаете, хотела найти туалет, а в незнакомом доме, да еще и в такой темноте… — Однако, заметив, что Буратино уже спит в кресле, Надя нежно поправила на нем бумажную курточку, а сама прилегла на диванчик.

* * *

Сыщик Дубов проснулся от яркого света. В комнате стоял сам режиссер Cвятославский, но сияние исходило не от него, а от хрустальной люстры.

— Все, перерыв скончался, — объявил постановщик. — Уже два часа, добро пожалуйте на репетицию.

Оглядевшись, Дубов понял, что Нади поблизости нет. Он вздохнул и оправил слегка помявшийся бумажный наряд Буратино.

Когда частный детектив вошел в гостиную, там уже полным ходом шла работа. Отыскав в зале Алису-Надю, Дубов незаметно двинулся в ее сторону, но та как будто избегала его. «Наверно, обиделась, что я заснул, не дождавшись ее», упрекнул себя сыщик.

— Господа, следующая сцена у пруда, — объявил Cвятославский. — Приготовиться Буратино и Тортиле.

Тут в дверях появился Дуремар — хозяин дома банкир Грымзин. Вид у него был сильно удивленный.

— Ничего не понимаю, — сказал он. — Куда-то пропала моя жена Лидия Владимировна. Я обошел весь дом, и нигде.

Буратино-Дубов и Пьеро-Столбовой насторожились.

— Когда вы обнаружили пропажу? — засучив длинные пьеровские рукава, спросил инспектор. — Вернее, когда вы видели свою супругу в последний раз?

— Сейчас соображу… Сразу после двенадцати, когда объявили перерыв, я отправился к себе в комнату и заснул. Но в двенадцать она была тут.

— Конечно, ведь как раз в канун перерыва мы репетировали сцену между Тортилой и Дуремаром, — вспомнил постановщик Cвятославский.

— Значит, после двенадцати вы ее не видели? — констатировал Буратино-Дубов. Дуремар-Грымзин кивнул. — Может, кто-нибудь видел госпожу Грымзину?

Присутствующие молчали. Наконец, заговорила Мальвина — поэтесса Софья Кассирова:

— Я обычно помогала ей надевать костюм Тортилы — ну там, панцирь, ремешочки, шнурочки, завязочки и все такое. Словом, снять или надеть такой наряд без посторонней помощи просто невозможно. Вот я подумала, что…

— Очень дельное замечание, — отметил Дубов. — Спасибо вам, уважаемая Мальвина, за то, что подумали. Это значит, что далеко отсюда уйти она вряд ли могла. Опыт и интуиция говорят мне, что госпожа Грымзина очень скоро найдется.

— К сожалению, мы не можем целиком положиться на вашу интуицию, коллега, — возразил Столбовой. — Мы стоим перед фактом, что среди нас нету нашей уважаемой Тортилы, то есть Лидии Владимировны.

— Господа, я уверен, что моя жена раньше или позже найдется, — заговорил Грымзин. — Однако я считаю, что спектакль, который мы так долго готовили, ни в коем случае не должен ставиться под угрозу. Мы должны продолжать репетицию во что бы ни стало.

— Да! — задумчиво промолвил Cвятославский. — Великий Паганини играл на одной струне, и мы тоже будем играть, что бы ни встало. Объявляю перерыв на пять минут, чтобы обдуматься мозгами, кого я вставлю в Тортилу.

* * *

Дубов ходил взад-вперед по коридору, обдумывая создавшуюся обстановку. Ему очень хотелось посоветоваться с Надей Чаликовой, однако той не было видно. Вдруг сыщик увидел, как за дверью, ведущей на «черную» лестницу, мелькнул рыжий хвост. Буратино подкрался поближе и увидел, как лиса Алиса закуривает «Мальборо». В маске это было довольно сложно.

«Странно, вроде раньше она никогда не курила, — подумал Дубов. — Или это тоже предусмотрено ролью?». Буратино на цыпочках подошел поближе и сзади закрыл ей глаза ладонями:

— Наденька, угадайте, кто я!

Однако, к удивлению Василия, лиса Алиса дико заверещала и, оттолкнув Буратино, побежала вверх по лестнице. Дубов пожал плечами и побрел назад в гостиную.

В гостиной уже продолжалась репетиция. Cвятославский, стоя на сцене, сообщал, что он надумал в вопросе с Тортилой:

— Если госпожа Грымзина не возвернется взад в товарном виде, то придется вводить заменителя. Вернее, совместителя. В общем, дублера. И этим совместителем будет… — Режиссер на минуту глубоко задумался. — Им будет Карабас-Барабас!

— Простите, не понял. — Карабас-Барабас, он же газетчик Романов, только что вошел в гостиную и стоял в задних рядах, опершись руками на спинку стула. По замыслу режиссера, он был одет в полувоенный френч а ля Фидель, на спине коего красным мелом было начертано: «Социализм или смерть!». — Что, я должен буду играть и Карабаса, и Тортилу?

— А что тут такого? — удивился Cвятославский. — Карабаса будете играть с бородой, а Тортилу без.

— Но я ведь вам сто раз говорил, что борода у меня настоящая! — воскликнул господин Романов, поглаживая длинную седоватую бороду.

— Значит, будем дифференцировать роль иначе, — не растерялся Cвятославский. — В Карабасе вам повесят на бороду табличку с буквой «К», а в Тортиле — с буквой «Т». Это будет новая буква в искусстве!

— Ну, нечего делать, — вздохнул Карабас Барабас. — Искусство тоже требует жертв, не только социализм, туды его в качель.

А режиссер тем временем вдохновенно бормотал:

— Да-да, я так вижу. Это будет совершенно новая концепция: Тортила как второе альтер эго Карабаса, единство в борьбе противоположностей… Внимание, господа! — очнулся Святославский. — Репетируем нападение Алисы и Базилио на Буратино. Все в сборе?

В сборе были все, кроме лисы Алисы.

— Она курит на лестнице! — вспомнил Буратино. — Пойду позову.

* * *

Бездыханное тело лисы Алисы лежало на площадке «черной» лестницы, а вокруг испуганно толпились актеры. Инспектор Столбовой, то и дело откидывая мешавшие ему рукава пьеровского кафтана, изучал обстоятельства происшествия и пытался зафиксировать отпечатки пальцев, в то время как детектив Дубов со скорбно снятым бумажным колпаком отгонял любопытствующих:

— Господа, не толпитесь, не мешайте следствию.

— Как жаль, что среди нас нет медиков, — вздохнул Столбовой. — А то я даже не могу с точностью определить, имеет ли место летальный исход.

— Я вызвал «скорую», — откликнулся Дуремар-Грымзин. — Обещали прибыть.

— Пока я установил только то, что ее ударили по голове каким-то тяжелым тупым предметом, — продолжал инспектор. — Более точно определит судебная экспертиза. Господин Ибикусов, я уважаю вашу вторую древнейшую профессию, но отойдите от пострадавшей… Господа, пожалуйста, возвращайтесь в зал, нам надо будет обсудить, что делать дальше.

Ибикусов-Базилио нехотя покинул место происшествия, но в зал не пошел. Присев на стул в конце коридора, он извлек мобильный телефон (иногда он то ли по ошибке, то ли с умыслом называл его «могильным телефоном») и связался с дежурным по редакции газеты «Кислое поле».

— Даю материал срочно в утренний выпуск. Заголовок — «Так развлекаются наши миллионеры». На вилле небезызвестного банкира Грымзина, где идет генеральная репетиция завтрашнего благотворительного спектакля «Золотой ключик», происходят упоительные вещи. Сначала бесследно пропала хозяйка дома Лидия Владимировна. Скорее всего, за нее будет потребован выкуп — что ж, господину Грымзину придется расстаться с частью неправедно захапанных народных денег. А если он пожадничает, то похитители будут Лидию Владимировну бить, насиловать, а в конце концов убьют, чтобы вновь изнасиловать, отрезать уши, а труп бросить на диком пустыре на поругание ястребам-стервятникам. Но на этом события не закончились. Подверглась зверскому нападению исполнительница лисы Алисы, чье подлинное имя пока не разглашается. Ее ударили на лестничной клетке по голове, и я сам видел, как ее хладеющая кровь вперемешку с мозгами стекала по ступенькам медленной лавиной, грозящей затопить весь наш город волной насилия и смерти. Записали? Как только появятся новые сообщения, я тут же выйду на связь.

Ибикусов сунул телефон в карман и поспешил в гостиную.

* * *

Актеры-исполнители сидели где попало на зрительских стульях, а на сцене находились постановщик Святославский и хозяин дома банкир Грымзин. Первый, сидя верхом на стуле, отсутствующе глядел в потолок, а второй, размахивая дуремаровским сачком, нервно расхаживал по сцене.

— Господа, мы должны решить, как нам быть, — говорил Грымзин. — Происходит что-то непонятное и опасное. Но этими вопросами займутся правоохранительные органы, а мы должны решить со спектаклем. Продолжать репетицию или отменить представление на фиг?

— Ни в коем случае! — заявил папа Карло. — Алкоголики, гомосексуалисты и педофилы пытаются сорвать спектакль, но мы должны показать, что не поддадимся ни на какие провокации!

— Я согласен, — поддержал Буратино. — Но следует соблюдать меры предосторожности: держаться всем вместе — уединяясь в отдаленных закоулках, мы только будем действовать на руку преступнику.

Тут постановщик перевел взор с потолка на грешную землю:

— Я решил ввести еще одну перестановку в ролях. По моему новому концептуальному замыслу Мальвина переводится в Алису, а роль Мальвины придется взять на себя самому мне.

— Как так! — изумилась Мальвина, она же поэтесса Софья Кассирова. — Разве я смогу так быстро перестроиться?

— Ничего страшного, — откликнулся Святославский. — Вы создадите объединенный синтетический образ Алисы, совокупляющий лучшие черты обеих персонажек. А я попытаюсь воплотить образ Мальвины, одухотворенный творческими наработками своей недюжинной кинорежиссерской натуры…

— Но что мне надеть? — прервала размышления режиссера Софья Кассирова.

— Наденьте что-нибудь красно-коричневое, — распорядился Святославский. — Это концептуально важно.

— Да, конечно, надо пошарить в гардеробе Лидии Владимировны, — вздохнул Дуремар.

— Перерыв десять минут! — объявил режиссер, после чего вместе с Кассировой и Грымзиным отправился переодеваться.

* * *

Инспектора Столбового в коридоре поджидал сыщик Дубов. Он нервно сжимал в руках бумажный колпак.

— Егор Трофимович, за всеми этими событиями я совсем забыл об одном обстоятельстве. Когда во время перерыва я случайно заглянул в большую залу, там не было часов. Они не отражались в застекленной картине.

— Это те электронные часы, которые висят над дверью? — насторожился Столбовой.

— Да. Вы — второй человек, которому я сообщаю об этом обстоятельстве. Первым, то есть первой была Надежда Чаликова…

— Кто?!

— Да-да, та самая, московская журналистка. Именно она должна была исполнять роль лисы Алисы.

— Постойте, Василий Николаевич, так это, значит, ее…

— В том-то и дело. Она просила никому не раскрывать ее имени, я только вам, как должностному лицу. Все это превращается в какой-то клубок загадок: часы пропадают, потом возвращаются на место, исчезает хозяйка дома, далее нападение на Чаликову. — Дубов глубоко задумался. — Я даже не знаю, кого подозревать.

— Но какие-то соображения у вас есть? — с надеждой спросил инспектор.

— Увы, — сокрушенно развел руками детектив. — Или преступник скрывается где-то в особняке, или он — один из нас. Второе мне представляется более вероятным, хотя я не вижу логического объяснения подобных действий. Если кому-то понадобилось похищать Лидию Владимировну, например, с целью выкупа, то время и место выбраны на редкость неудачно — в доме, переполненном потенциальными свидетелями.

— А что, если таким свидетелем как раз и оказалась Чаликова? — осенило Столбового.

— Все может быть, — с сомнением произнес Дубов. — Но кто преступник? Все мы — добропорядочные и законопослушные граждане, и оттого поиски еще более осложняются. Вот разве что Софья Кассирова… Но одно дело — мелкие махинации, а совсем другое — та уголовщина, с которой мы столкнулись. — Детектив на минутку задумался. — Знаете, Егор Трофимович, чисто интуитивно я чувствую, что хотя оба происшествия, и исчезновение хозяйки, и покушение на Чаликову, как-то связаны между собой, но за ними стоят разные люди.

— Сомневаюсь, — пожал плечами Столбовой. — Мне кажется, в доме орудует опасный маньяк, таящийся где-то в закоулках. Дом ведь старинный, тут есть где спрятаться.

— Возможно, вы правы, — не стал спорить Дубов. — Но одно мне совершенно ясно — на этом сюрпризы не кончатся.

* * *

Своего рода сюрпризом стало появление новых лисы Алисы и Мальвины — то есть поэтессы Кассировой и постановщика Cвятославского. Их вид вызвал замешательство в публике. И немудрено: на пышные телеса поэтессы был героически натянут белый купальник в крупный коричневый горошек. Подвязки красных чулок глубоко врезались в, мягко говоря, полные ноги. И в довершение всего сзади, извините за выражение, в районе пышных ягодиц, свисал песец, срочно перекрашенный под лису. Сам же Святославский просто утопал в кружевах обильного платья Мальвины с широкого плеча поэтессы Кассировой. Таким образом, из всего этого крепдешинового великолепия в самых неожиданных местах торчали худенькие ножки в белых гольфах с помпонами и не менее худенькие ручки, украшенные массивными браслетами. И если рембрандтовские формы поэтессы вызывали восторг у господ, то пикассовские конечности режиссера — сочувствие у дам.

— Давайте еще разок резво пробежимся через сцену искушения Буратино лисой Алисой и котом Базилио, — предложил Cвятославский, когда присутствующие должным образом оценили наряды Мальвины и Алисы.

На сцену вновь взошел Буратино-Дубов с оттопыренными от пяти золотых карманами. Там его встретили Алиса и Базилио. Софья Кассирова декадентски закатила очи и замогильным голосом возвестила:

— Когда я в позапрошлой жизни была возлюбленной жреца Омона в древнем Египте, то ходила по брегам священного Нила у подножия пирамид…

— Пожалуйста, ближе к делу, — попросил Буратино, заметив, что инспектор Столбовой подает ему какие-то знаки.

— О Буратино, не хочешь ли ты в Кислоярске построить себе пирамиду? — со страстными придыханиями вопросила Алиса.

— Хочешь ли ты заиметь верблюда, гардероб золотых одеяний и свой канал телевизионный? — в тон Алисе подстроился Базилио.

— Еще как хочу! — завопил Буратино.

— Тогда подойди к берегам священного Нила, — вдохновенно продолжала Алиса, — и, произнесши заветную фразу, Oмона жреца заклинанье, дождись, когда на поверхность всплывет крокодил священный, и кинь ему в пасть золотые монеты…

— A если не кинешь, — подхватил Ибикусов, — то крокодил на тебя набросится и вонзит свои страшные зубы в трепещущую плоть, и хрустнут твои косточки, и кровь оросит воды священного Нила!..

На сцене появился Сверчок-Ерофеев:

— А еще лучше — сходи в турагентство… то есть нет, в меняльную лавку и обменяй их по курсу один золотой за шесть серебряников.

— Идемте скорее, не терпится мне получить дивиденды! — И Буратино побежал со сцены.

— Какая страсть! — похвалил Святославский. — Отныне я ничуть не сожалею, что мне вынуждилось поменять исполнительниц.

Дубов тем временем принимал из рук инспектора Столбового бандероль, адресованную Буратино.

— Охранник сказал, что этот пакет ему принес какой-то человек в темной одежде и с закрытым лицом, — сообщил Столбовой.

— Очень интересно, — пробормотал Буратино, снимая обертку.

— Погодите, а вдруг там бомба! — предостерег Пьеро-Столбовой.

— Нет, вроде бы не тикает, — ответил Дубов, поднеся пакет к уху. — Но давайте все же выйдем в коридор.

В коридоре он осторожно снял обертку и развернул картонную коробку. Там оказалось настольное поворачивающееся зеркало.

— Что за чепуха! — пожал плечами Столбовой, вертя в руках вещественное послание. — Что это значит?

— Очередной сюрприз, — спокойно ответил Дубов. — И, разумеется, не последний.

— Может, задержать доставщика, если он принесет еще одно послание? — неуверенно предложил Столбовой.

— Ни в коем случае! — воскликнул Дубов. — Наверняка его прислал человек, который хочет помочь нам, но в то же время остаться анонимным. Мы должны догадаться, какой смысл несет в себе зеркало, и это поможет нам установить истину.

— А если это наоборот — попытка увести нас от истины? — возразил Столбовой.

Дубов не успел ответить, так как в этот миг в коридоре нетвердой походкой появился доктор Серапионыч в заляпанном белом халате, а следом за ним — двое санитаров.

— Владлен Серапионыч, беда! — вполголоса сказал Дубов, проводя доктора и санитаров к Наде. — Пострадавшая в тяжелом состоянии, может быть уже и мертва… — На всякий случай детектив не стал уточнять, кто скрывается под лисьей маской.

— Сейчас посмотрим, — пробормотал Владлен Серапионыч. — Да, Василий Николаич, экзитус леталис. Забирайте! — кинул он санитарам.

— Постойте, доктор, ведь вы даже не пощупали пульс, — удивился Столбовой.

— Мертвая, мертвая, и щупать нечего! — отрезал доктор. Санитары уложили Надю на носилки и понесли к выходу, а Буратино с повлажневшими глазами отвернулся к стене.

— Ничего, все там будем, — привычно утешил его доктор Серапионыч и двинулся вослед санитарам.

Пьеро-Столбовой положил руку на плечо Дубову:

— Василий Николаевич, примите мои искренние соболезнования. Я знаю, как много Надежда значила для вас…

— Спасибо, Егор Трофимович, вы меня всегда понимали, — искренне ответил Дубов. — Но теперь перед нами стоит извечная задача: что делать?

— Искать, кто виноват, — ответил Егор Трофимович. — И еще — продолжать репетицию.

— Да, конечно, — грустно пробормотал сыщик. — Я должен сыграть спектакль, — Василий тяжело вздохнул, — в память о ней…

На входе в зал их перехватил Дуремар-Грымзин. В руке он держал нераспечатанный конверт большого размера без штемпелей и марок, но адресованный Дуремару.

— Это пришло пять минут назад, — торопливо сказал банкир. — Позвонили в калитку, но когда охранник вышел, никого не было, только в почтовом ящике это послание…

— Весьма занятно, — промолвил сыщик, осторожно раскрывая конверт. Там оказались детские комиксы о черепашках-ниндзя.

— Что это значит?! — побледнел Грымзин, чуть не выронив сачок.

— Понятия не имею! — искренне пожал плечами Дубов.

— А я, кажется, догадываюсь, — чуть улыбнулся Столбовой. — Скорее всего, кто-то хочет дать знать, что Лидия Владимировна жива. Вот если бы они прислали пакетик с черепаховым супом или черепаховую же гребенку…

Тут в коридоре появился охранник.

— Хозяин, вам тут еще одно послание. — С этими словами он протянул господину Грымзину пакет, также адресованный Дуремару, но более напоминавший бандероль. Трясущимися руками банкир развернул бумагу, и на свет вышла книга Избранных произведений В. И. Ленина по вопросам марксистской экономики. Из фолианта торчала закладка — однодолларовая банкнота.

* * *

На сцене шла репетиция очередного эпизода: режиссер-постановщик Б. Святославский, по нужде вошедший в роль Мальвины, воспитывал Буратино.

— Буратино, я тебе загадаю задачку, на которую ты должен найти верное решение, — менторским голосом говорила Мальвина, сомнамбулически бродя по сцене. — Ее мне загадали служители Кислоярского храма кришнаитов, когда я пришла к ним за духовной вегетарианской пищей. Они мне сказали: «Харе Кришна, дорогая Мальвина! Если ты отгадаешь загадку, то получишь талончик на постоянный доступ к нашему супу, а если не отгадаешь, то будешь отлучена от живой пищи разума и желудка». И, чтобы не впасть в духовный глад, я была вынуждена напрячь все свои гениальные мозги и найти ответ на поставленный вопрос…

Дубов-Буратино не особо вникал в монолог Мальвины, так как его мысли витали в несколько иных сферах. Детектив вертел в руках зеркальце из таинственной посылки и печально бормотал себе под нос:

— Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи: Кто похитил черепаху? Как с лисою дал я маху? Кто часы, скажи, снимал? Кто посланья присылал? Расскажи мне честно, смело, как распутать это дело? Да поведай без затей — кто тут главный лиходей?

Дубов медленно поворачивал зеркало, и в нем попеременно отразились: лепной потолок гостиной, хрустальная люстра, затем — столь занимавшие сыщика электронные часы, показывающие уже 4.25 ночи, потом — дверь и, наконец, зрительный зал.

* * *

Святославский решил еще разок пробежать сцену на пруду — с наполовину обновленным составом исполнителей. Это обстоятельство наложило свой отпечаток и на диалог персонажей. В отличие от первой Тортилы — Лидии Владимировны Грымзиной, указывавшей Дуремару на экологические последствия его действий, новая Тортила, она же по совместительству Карабас-Барабас, она же редактор «Кислого флирта» господин Романов, сразу взяла быка за рога.

Небрежно развалившись в кресле и закинув ноги на стол, Тортила заявила:

— Давай, Дуремуля, без сантиментов. Как говорил старик Адам Смит, деньги — товар — деньги. Сматывайся с моего пруда — и получишь свое золотце.

— Какое золотце? — не понял Дуремар.

— Ну, золотой ключик, — уточнила Тортила. — Впрочем, тебе, жадненький мой, придется еще и кой-чего доплатить.

— Сколько? — побледнел Грымзин и машинально полез в карман за чековой книжкой.

— Да не здесь, — досадливо махнула бородой Тортила.

— А где? — пролепетал Дуремар.

— Выйдешь из своей лачуги, повернешь направо, там тебя будет ждать одна лягушка, ей и отдашь. А взамен получишь свое золотце. То есть, пардон, золотой ключик. И без глупостей! — прикрикнула Тортила вослед уходящему со сцены Дуремару. — А то отдам его Буратине.

— Эврика! — вдруг раздался в гостиной чей-то вопль. Все вздрогнули. Крик исходил из последнего ряда партера, где в курточке и колпачке Буратино гляделся в зеркальце частный детектив Василий Николаевич Дубов.

Cвятославский, поправляя голубой парик, подошел к детективу:

— Вы нашли новый путь интерпретации роли?

— Нет, я нашел путь к чему-то более важному, — понизив голос, ответил детектив. — И хотел бы кое о чем вас попросить…

* * *

После репетиции очередного эпизода режиссер-постановщик вышел на сцену и провозгласил:

— Милые господа, нам, а в нашем числе и моей творческой индивидности, требуется передыхание. А посему объявляю часовой антракт для проветровки зала и мозгов. Сбор здесь в пять сорок пять, и прошу не опаздывать.

Артисты со вздохом облегчения потянулись к выходу. Последним, опираясь на сачок, залу покинул хозяин дома банкир Дуремар-Грымзин. Уходя, он аккуратно выключил свет и закрыл дверь на ключ. И никто, кроме инспектора Столбового-Пьеро, не заметил кончика колпачка, торчащего над стульями в последнем ряду зрительного зала.

* * *

Особняк главы банка «ГРЫМЗЕКС» погрузился в сон. Но спали не все. Например, что делал запертый в главной зале детектив Дубов, не знал никто — даже инспектор Столбовой, которого он попросил подежурить в коридоре.

Пристроившись на стуле, Егор Трофимович пытался читать драматическую поэму Софьи Кассировой «Нильскaя рапсодия», изданную за счет автора отдельной брошюрой в местном издательстве «СВЕТОЧ». С трудом пробираясь сквозь туманные и таинственные образы этой незаурядной поэмы, Столбовой пытался вникнуть в монолог лирической героини поэмы:

Буквы запрыгали перед глазами Егора Трофимовича, и он забылся в тяжкой полудреме. Ему виделся страшный крокодил, уволакивающий черепаху Тортилу в топкие пучины.

От этих кошмаров инспектора освободил голос господина Романова, совмещавшего Карабаса Барабаса и Тортилу.

— Вы так стонали, — озабоченно говорил порноиздатель. — Я уж решил, что и с вами что-то случилось.

— А, нет, ничего, — пришел в себя Столбовой. — Спасибо, что разбудили.

— А у меня к вам дело. — Господин Романов извлек из-под бороды небольшой пакетик, адресованный Карабасу Барабасу. — Это мне только что передал охранник, будто бы кто-то принес и оставил у входа. Я решил сам не открывать, а только вместе с вами.

— Правильно решили, — одобрил Столбовой. — Вскрывайте.

Карабас Барабас снял обертку и открыл скрывавшуюся под ней картонную коробочку. Через миг ампирные стены коридора огласились не совсем нормативной лексикой — так адресат откликнулся на действие мышеловки, спрятанной в коробочке. Столбовой, подтянув пьеровские рукава, помогал Романову освободить палец из капкана.

— Что за глупые шутки! — прорычал Карабас, потирая бородой пострадавший палец.

— Это нам предстоит выяснить, — невозмутимо ответил инспектор.

* * *

Ровно без четверти шесть утра господин Грымзин открыл дверь гостиной и впустил туда актеров. Первым, что они увидели, был Буратино, сладко спавший на сдвинутых стульях. От голосов Дубов проснулся:

— А? Что? Да, я тут малость заснул. А что делать — всю ночь на ногах…

— Господа, приступаем к репетированию последней и заключительной мизансцены, — возвестил Святославский. — Не забудьте, что она несет на себе главный груз экзистенциально-концептуальной невостребованности…

Пока режиссер развивал свои гениальные идеи, Столбовой уединился с Дубовым и сообщил о последнем сюрпризе — мышеловке для Карабаса.

— Еще одна загадка? — задумался детектив. — А может, наоборот — все потихоньку начинает становиться на свои места?

— А как ваши успехи, Василий Николаич? — поинтересовался Столбовой.

— О, мои успехи! Мои успехи, Егор Трофимыч… — Но рассказать о своих успехах Дубов не успел, так как режиссер попросил Буратино и Пьеро приготовиться к выходу на сцену.

А на сцене перед картиной горящего очага понурясь сидели Папа Карло и Джузеппе — Сизый нос. Папа Карло чинил шарманку и привычно бормотал:

— Хочешь — не хочешь, а жить надо… И еще руководить антиалкогольным обществом, и вести борьбу с гомосексуальными меньшинствами, засевшими в высших эшелонах власти… Говорят, есть одна страна на свете, где ветераны творческих профессий живут в покое и довольстве на одну пенсию, и им не приходится таскаться по дворам с шарманкой…

— Но эта страна — явно не Кислоярская Республика, — ехидно вставил Сизый нос.

— А где она, эта страна? — горестно вздохнул Папа Карло.

Но Джузеппе не успел ответить, так как дверь в залу медленно раскрылась, а следом за ней широко раскрылись рты и глаза всех присутствующих, ибо на пороге, шатаясь, как тростник на ветру, возникла первая лиса Алиса — не совсем невредимая, но все-таки живая. Она была все в том же лисьем костюме, в котором ее застигла смерть, но с накинутым поверх него грязным белым халатом.

— Наденька, это вы! — Детектив Дубов подбежал к Алисе и бережно усадил ее в кресло.

— Это ужасно, — прошептала Надя. — Последнее, что я помню — как получила чем-то тяжелым по голове. А потом… — Алиса задрожала и откинулась на спинку кресла. — А потом, уже там… там…

— В морге? — подсказал Буратино.

— Так это был морг!.. О, боже мой…

— Ну, и что же в морге? — живо заинтересовался Ибикусов-Базилио, доставая из-под хвоста репортерский блокнот.

— И в морге какой-то тип, от которого несло, как от винной бочки, пытался меня зарезать вот таким ножом!

— А, так это же доктор Cерапионыч! — облегченно воскликнул Дубов. — Наденька, не держите на него зла — он выполнял свои медицинские обязанности, то есть совершал ваше вскрытие.

— Надо же — а я и не знала, — опечалилась Надя. — Ударила его, схватила этот халат… И побежала сюда…

— Главное, что вы живы, — ласково сказал Дубов. — Наденька, вы лучше прилягте, отдохните, здесь с вами ничего не случится… Ах, какое счастье, какое счастье…

— Я принесу теплое одеяло и что-нибудь согревающее натуру, — сказал Грымзин.

— Да, что-нибудь… Пожалуйста… — прошептала Алиса и в изнеможении закрыла глаза.

— А мы можем продолжать?! — радостным голосом обратился Дубов к Cвятославскому.

— О, естественным способом! — откликнулся режиссер. — Если все пойдет, как я задумал одной голодной ночью, то наш спектакль будет иметь не только резонанс, но и фурор.

Папа Карло вновь склонился над шарманкой:

— Ах, Буратино, Буратино! Увижу ли я тебя когда-нибудь?

Сразу после этих слов в коморку Папы Карло вбежали: Буратино-Дубов с золотым ключиком в руке, Пьеро-Столбовой и Мальвина-Святославский. По дороге Буратино шепнул:

— Егор Трофимович, будьте в боевой готовности. Сейчас могут начаться настоящие сюрпризы.

Пьеро кивнул и нащупал в кармане револьвер.

Увидев дорогих гостей, Папа Карло умиротворенно прошептал:

— Мальчик мой, наконец-то я увидел тебя воочию — и спокойно могу умереть!

— И не думай, Папа Карло! — закричал Буратино. — Только сейчас начинается самая настоящая жизнь. Лучше сообрази нам чего-нибудь покушать.

— Нету ничего! — горестно вздохнул Папа Карло.

— Потерпите до завтра, — предложил Сизый нос. — Завтра после спектакля дадут благотворительный обед, и мы сможем порыться в пищевых отходах…

— Не надо, — вмешался Пьеро. — Лучше я выйду на улицу, почитаю свои гениальные стихи и соберу денег на обед. — Егор Трофимович извлек из кармана поэму Софьи Кассировой «Нильскaя рапсодия» и, раскрыв наугад, продекламировал:

— И ты полагаешь, дорогой Пьеро, что тебе за такие стишки что-то заплатят? — искренне удивился Папа Карло.

— Конечно, заплатят! — уверенно ответил за Пьеро Сизый нос. — И еще добавят, чтобы только никогда их больше не слышать.

При этих словах поэтесса Софья Кассирова грозно двинулась в сторону Мешковского, и Дуремару с Базилио стоило больших трудов удержать разгневанную Алису Вторую.

— Ну, если стихи не годятся, то я могу выйти на улицу и станцевать танец маленьких зомби, который видела в джунглях Кот д'Ивуара, — предложила Мальвина, но ее перебил Буратино:

— Господа, не разменивайтесь на мелочи. Лучше помогите мне отодрать этот холст, — Буратино указал на картину. — И побыстрее, пока нас не застукал Карабас Барабас.

Действительно, по проходу между рядами в сторону сцены уже двигался Карабас Барабас в сопровождении отряда псов-полицейских, роль которых, если верить афише, исполняли сотрудники славной Кислоярской милиции.

Здесь по сценарию Буратино должен был символически «содрать холст» и «открыть дверцу», после чего на сцену вносились декорации с изображением «театра мечты», в который герои попадали через подземный ход. Но вместо этого Дубов подошел к краю картины и просунул ладонь за раму.

— Стой! — завопил Карабас и со всех ног бросился на сцену. Но Буратино продолжал свое дело. — Хватайте его! — приказал он псам-полицейским. Так как те не торопились выполнять этот приказ, то Карабас отшвырнул плетку и выхватил из-под мундира пистолет.

— Держите его! — крикнул Пьеро-Cтолбовой. — Карабаса Барабаса, кого ж еще!

— Держите Буратино и Пьеро! — громче прежнего заорал Карабас Барабас. — Они украли у меня страшную тайну!

Псы-полицейские переминались с ноги на ногу. Они понимали, что произошло очередное плановое отклонение от сценария, но не знали, чей приказ выполнять: то ли своего начальника по сцене Карабаса Барабаса, то ли начальника по службе инспектора Столбового.

Буратино между тем продолжал свои манипуляции с картиной. Карабас Барабас взвел курок и прицелился прямо в Буратино, однако Пьеро схватил с пола хлыст и резко ударил Карабаса по руке. Прогремел выстрел, но пуля, видимо, прошла мимо цели, так как все, кто был в зале, остались живы и здоровы. Но тут уж псы-полицейские окончательно определились и, скрутив Карабасу руки, оттащили его со сцены. И тогда вперед вышла Мальвина-Святославский.

— Теперь — верю! — воскликнул постановщик. — Именно такую завершительную сцену я представлял себе в режиссерских снах на шкафу моего скромного жилища. Да-да-да, это именно та вешалка, с которой начинается настоящий большой театр!

А Буратино, будто и не обращая внимания на происходящее вокруг, продолжал возиться с картиной. И вдруг что-то заскрипело, и картина медленно съехала в сторону, обнаружив за собой небольшую комнатку, в которой ничего не было — только на полу лежали картонный панцирь и чепец черепахи Тортилы. Карабас-Романов рванулся вперед, но псы-милиционеры держали его крепко.

— А где же Тортила? — пробормотал Карабас Барабас и, поникнув бородой, осел на пол.

— Да, где же Лидия Владимировна?! — вопросил Грымзин, обращаясь к Карабасу.

В этот момент в гостиную вошел охранник и передал Столбовому конверт.

— Еще одно послание? — тихо спросил Дубов.

— Не совсем, — улыбнулся инспектор.

— Егор Трофимович, что делать с Карабасом? — спросил один из полицейских. — Так его и держать?

— Да, жаль, наручников не захватил, — вздохнул Пьеро, продолжая читать послание. — Ну ничего, без оружия он уже не опасен. — Столбовой небрежно сунул послание в карман и поднял с пола пистолет, наделавший столько шума. — Ха, неплохая зажигалочка!

— Что вы имеете в виду? — удивленно переспросил Дуремар-Грымзин.

— Вот, глядите. — Вместо ответа инспектор нажал на курок, и сверху появился язычок пламени. — А если одновременно нажать вот на эту кнопочку, то сработает еще и звуковой эффект.

— Господин Грымзин, вы знали о существовании тайника? — спросил Дубов.

— Первый раз вижу! — искренне изумился хозяин дома. — Должно быть, он существовал еще до того, как я приобрел особняк. Не отрицаю, все это, конечно, очень интересно и увлекательно, но мне обещали вернуть мою супругу, а не ее панцирь.

— Кто обещал? — спросил Буратино. Дуремар открыл рот, чтобы ответить, но тут заговорил Пьеро:

— Кажется, кое-что проясняется. Как только началась вся эта заварушка, я отдал распоряжение установить за домом наружное наблюдение. И вот первый рапорт. — Столбовой надел очки и зачитал: — «В 5 часов 52 минуты из дома вышел его владелец Грымзин (в дальнейшем — объект Г.) со свертком. Пройдя около пятидесяти метров, объект Г. вступил в контакт с неопознанным лицом женского пола, передав последнему вышеупомянутый сверток, после чего сразу вернулся в дом. Женщина со свертком проследовала до угла Колпачного бульвара, где села в автомобиль, подозреваемый как „Мерседес-Бенц“, номер такой-то, белого цвета…»

— Что?! — внезапно перебил Мешковский — Сизый нос. — Какой номер?

Столбовой повторил.

— Это же мой любимый «Мерседес»! — возопил Мешковский. — Они у меня его угнали! Мерзавцы, извращенцы!

— На себя посмотри, — проворчал Папа Карло.

— Вот как? — пристально глянул на Мешковского инспектор Столбовой. — Что ж, будем искать. Только ведь у вас, кажется, раньше был «Запорожец»?

— Так это ж и есть «Мерседес», — нехотя ответил Мешковский. — То есть вообще-то он «Запорожец», но эмблема на нем мерседесовская, потому я и зову его «Мерседесом»…

— Мы это учтем. — И инспектор, не обращая внимания на стенания Сизого носа, продолжил зачитывание рапорта: — «…номер такой-то, белого цвета, и отбыла в неизвестном направлении. По дороге к „Мерседесу“ она споткнулась и оставила на фонарном столбе отпечатки пальцев, которые дежурный эксперт идентифицировал по картотеке как принадлежащие находящемуся в розыске государственному преступнику Рейкину Антону Степановичу, бывшему прокурору Кислоярска». — Инспектор снял очки. — Что ж, дело понемногу проясняется. А вот с вами, Евгений Максимович, нам еще придется кое-что уточнить.

— Если мои показания помогут вернуть Лидию Владимировну, то я готов ответить на любые вопросы, — твердо ответил банкир.

— Что вы передали той даме на улице, то есть бывшему прокурору? — спросил Столбовой.

— Некую приличную сумму в долларах, — не очень точно ответил Грымзин. — Я это сделал по указаниям Караба… то есть господина Романова.

— Что вы мелете?! — вскочил Карабас Барабас. — Какие еще указания?

— Когда вы в роли Тортилы сказали, чтобы я вышел из дома и передал выкуп вашему связному. Я все выполнил, как вы сказали, и где моя жена?!

— Я не знаю, где ваша жена! — истерично выкрикнул Карабас. — Говорю вам, она должна была быть в этом тайнике, куда я ее… — Поняв, что сболтнул лишнее, Карабас застонал и вновь осел на пол.

— Значит, все-таки вы ее туда запрятали? — обрадовался Столбовой.

— Порядочные похитители так не поступают! — укоризненно сказал Грымзин.

— Это порядочные банкиры так не поступают! — огрызнулся в ответ Карабас. — Я пошел на это, чтобы вернуть свои вклады, пропавшие в Болт-Банке!

— Да что вы такое несете! — раздраженно перебил Грымзин, но Столбовой его остановил:

— Нет-нет, пусть говорит. А ты, Донцов, записывай.

Один из псов-полицейских достал из-за пазухи блокнот и авторучку и приготовился протоколировать. Карабас приосанился, насколько это было возможно в его положении:

— Записывайте, записывайте! И вы, господин Ибикусов, тоже записывайте. Да, я хранил редакционные средства в Болт-Банке, и они пропали после так называемого банкротства, но не для кого не секрет, как все было на самом деле. Вы, господин Грымзин, вступили с покойным Лавантусом в сговор — путем сложных махинаций он перевел все деньги своего банка в ваш «Грымзекс», чтобы не возвращать вклады. И если бы он скоропостижно не скончался, то сейчас отдыхал бы где-нибудь на Багамах, не думая об ограбленных вкладчиках.

— Ну да, — не выдержал Дубов, — и для восстановления справедливости вы вступили в сговор с путчистом Рейкиным!

— А я и не знал, кто он такой, — заявил Карабас-Романов. — И даже не догадывался, что это он. Я знал его как Антонину Степановну. Но как бы там ни было, я рад, что вам, господин Грымзин, все-таки пришлось расстаться с частью неправедно добытых денег!

— Не сомневаюсь, что в самое ближайшее время господин Рейкин будет препровожден под арест, а деньги возвращены законному владельцу, — спокойно заметил Столбовой.

— Надежды юношей питают, — саркастично хмыкнул Карабас Барабас.

Тут уж не выдержал Грымзин:

— Ложь и клевета! Я официально заявляю, что не имею никакого отношения к банкротству и смерти Лавантуса и ни в какие сговоры с ним не вступал. Верните мне супругу и перестаньте заниматься демагогией! А то я вам щас в натуре…

Актеры и статисты с интересом следили за происходящим в гостиной, хотя и далеко не все понимали. Один лишь Базилио-Ибикусов нетерпеливо ерзал на стуле: ему одновременно хотелось и узнать, что еще произойдет, и поделиться с народом своими впечатлениями. Наконец альтруистическое начало взяло верх над праздным любопытством, и прославленный репортер покинул залу.

* * *

Запершись в туалете, Ибикусов извлек свой знаменитый мобильник и позвонил на коммерческую радиостанцию «Икс-Игрек-Зет-плюс» ведущему Якову Кулькову, который, едва заслышав знакомый голос, с радостью пустил его в прямой эфир передачи «Ночной кошмар». Выдержав многозначительную паузу, Ибикусов начал:

— Всем, всем, всем! Имеющий уши да услышит. Говорит Ибикусов из особняка банкира Грымзина. Ползучий переворот, о котором я столько говорил, наконец-то начался. Начался этой ночью. И начался в доме Грымзина под аккомпанемент генеральной репетиции завтрашнего благотворительного спектакля. Темные силы похитили жену хозяина дома, оставив от нее лишь панцирь черепахи Тортилы. Уже нет сомнений, что Лидия Владимировна стала жертвой ритуального приношения тем идолам, которые хотят захватить власть в нашем городе, а затем и во всем мире. Не удивлюсь, если ее окровавленные останки завтра мы увидим на центральной площади Кислоярска. Далее, некто неизвестный совершил нападение на исполнительницу лисы Алисы, проломил ей череп, и ее, посчитав мертвой, отвезли в морг. Морговские эскулапы пытались ее изнасиловать с тем чтобы в дальнейшем расчленить и съесть, а кровью запить, и лишь чудом ей удалось сбежать из этого дикого дома. Но вернулась она в другой дикий дом — в Грымзинский особняк, и не нужно быть ясновидящим, чтобы предсказать ее дальнейшую судьбу. Пассивность присутствующих в доме инспектора милиции Столбового и его подчиненных наводит на мысль и на их причастность к этим темным силам. Не сомневаюсь, что следующей жертвой стану я — единственный человек, имеющий смелость открыто говорить о бесчинствах, творящихся в нашей стране. Я воочию вижу, как они перережут мне глотку, а потом, насладившись потоком моей крови, разрубят тело на куски, освежуют и съедят под стук барабанов, обитых моею же кожей. Поэтому, чтобы не допустить вакханалии насилия во всем городе, вы, дорогие земляки, обязаны принять меры. Берите оружие, вилы, топоры, и идите на Незнанскую улицу к дому Грымзина. Лишь решимость всего общества противостоять темным силам способна заставить их отступить. И если вы больше не услышите моего голоса, то знайте: люди, я любил вас — будьте бдительны!

Ибикусов сунул телефон в карман и в задумчивости присел на унитаз. «Все, это за мной, пришел мой последний миг», подумал репортер, заслышав, как ломятся в дверь. Ибикусов встал и со вздохом обреченности откинул крючок.

— Ну, убивайте, злодеи, — спокойно сказал он. — Я не страшусь ни вас, ни смерти.

На пороге, поддерживая пышный песцовый хвост и переминаясь с ноги на ногу, стояла поэтесса Софья Кассирова.

— Ах, извините, я не знала, что занято.

— Да ничего страшного, — ответил разочарованный Базилио-Ибикусов и побрел в залу.

* * *

В зале частный сыщик Буратино-Дубов рассказывал потрясенной публике, как он, следуя своему прославленному дедуктивному методу, сумел вывести Карабаса Барабаса на чистую воду:

— Господа! Во время самого первого перерыва, случайно заглянув в гостиную, я увидел, что часы не отражаются в картине. И потом все время терзался вопросом — куда девались часы? Кто их украл? И лишь когда получил посылку с переворачивающимся зеркалом — понял: часы никто не уносил, сдвигали картину, в которой они отражаются. И именно в тот момент, когда я заглядывал в гостиную. И во время последнего большого перерыва, намеренно оставшись здесь, я нашел механизм, которым картина сдвигается. Но внутри оказались лишь панцирь и чепец Тортилы. Значит, Лидия Владимировна каким-то образом выбралась оттуда, или ей помогли это сделать, а затем или она, или кто-то другой начали присылать сюда посылки, чтобы помочь выйти на верный путь. Но вот кто этим занимался, или зачем — мне пока что совсем не ясно.

— Василий Николаевич, все это прекрасно, но я заинтересован в том, чтобы вернуть свою супругу, — перебил Дуремар-Грымзин.

— Думаю, что и это мы скоро узнаем, — уверенно ответил частный сыщик.

Но тут отворились двери, и в гостиную вошли две дамы. Одна из них была Лидия Владимировна Грымзина собственной персоной — целая и невредимая. Правда, без панциря — то есть в кружевной нижней сорочке. Счастливый супруг, радостно размахивая сачком, бросился к ней, а следом за ним и чуть ли не все присутствующие, так что вторая дама, в зеленом лягушачьем трико, вошедшая вместе с ней, осталась почти вовсе без внимания. Однако ее появление заметили и отметили как минимум двое: Надя-Алиса приподнялась в кресле и резко повернула рыжую морду в ее сторону, а Буратино недоуменно переводил глаза с Алисы на вошедшую даму и обратно.

Дама, вошедшая с Лидией Владимировной была — Надежда Чаликова.

* * *

Вдруг Надя-Алиса собралась с силами и с криком «Куда ты меня втянула, провокаторша!» набросилась на просто Надю. Но силы оставили ее, и она, пошатнувшись, чуть не упала на пол. Чаликова еле успела ее подхватить. Дубов бросился на помощь, и они вдвоем усадили потерпевшую в кресло.

— Погодите-погодите, я ничего не понимаю, — встряхнул головой Буратино-Дубов. — Если вы — Надя, — он указал на Чаликову, — то вы…

— Надя, — слабым голосом представилась Алиса. — Надежда Фролова, артистка из художественной самодеятельности.

— Вася, я вам должна все рассказать, — решительно заявила Чаликова и тут же перебила сама себя: — Ах, так Карабаса задержали? Я так и предполагала, что это он.

— Да, это он, — небрежно ответил Василий. — Карабас Барабас, то есть господин порноиздатель Романов, похитил Лидию Владимировну, шантажировал ее мужа и, наконец, ударил по голове лису Алису, очевидно, приняв ее за вас. Хотя не совсем понятно, для чего ему это понадобилось — вы же не имеете отношения к делишкам Грымзина и Лавантуса…

— Ах, так вас ударили по голове?! — воскликнула Чаликова. — Поверьте, Надя, если бы я могла предполагать, то никогда не втянула бы вас…

— Постойте-постойте, — перебил Дубов. — Не все сразу. Давайте по порядку.

Надя Чаликова поудобнее устроилась в кресле и начала рассказ:

— Как только я увидела афишу завтрашнего спектакля, то сразу поспешила сюда. Это, наверное, журналистская интуиция: когда столько знаменитых имен вместе — явно не к добру. Потому я решила себя не афишировать, ну а сохранить инкогнито мне неожиданно помог постановщик господин Cвятославский, когда предложил маску лисы Алисы.

— Но полностью сохранить анонимность все же не удалось, — заметил Дубов. — Может быть, я и ошибаюсь, но покушались-то наверняка на журналистку Надежду Чаликову, а не на самодеятельную актрису Надежду Фролову.

— А пострадала Фролова, — подала слабеющий голос Алиса.

— Увы, это так, о чем я совершенно искренне сожалею, — ответила Чаликова. — Может быть, меня узнали по голосу, или подсмотрели в тот момент, когда я на миг приподняла маску и приоткрыла лицо. Однако мои подозрения, что тут что-то не к добру, начали оправдываться очень скоро — когда я услышала ваше, Василий Николаич, тонкое наблюдение о пропавших из гостиной часах. Я сразу предположила, что часы не отражаются в картине не потому что унесли часы, а потому что сдвинули картину. Вы помните, как я вас покинула почти на пол часа? — Дубов кивнул. — За это время я успела сделать многое. Сначала вернулась в гостиную и увидела, что часы вновь отражаются в стекле картины. Тогда я стала ощупывать раму и очень быстро нашла пружинку, которая отодвигает картину в сторону. В комнатке за картиной я обнаружила госпожу Грымзину с завязанными руками и с кляпом во рту. Я помогла Лидии Владимировне снять тортиловский панцирь и, возвратив картину на прежнее место, увела ее из дома, а сама вернулась сюда. В этот миг у меня возник план, как вывести преступника на чистую воду, но для этого нужно было найти кого-то вместо себя — не могла же я уйти, бросив свою ответственную роль. И тут я встретила Надю…

— Да, режиссер отпустил массовку, — сказала Надя Фролова. — Но я решила остаться, так как меня очень заинтересовал творческий метод господина Святославского. Вообще-то я согласна, что нет маленьких ролей, а есть только маленькие артисты, но было немножко обидно: на главные роли пригласили известных деятелей, которые все-таки не совсем люди искусства, а нам, настоящим артистам, хоть и из самодеятельности, достались лягушки. Нет, я рада играть даже лягушку у такого большого мастера, как Cвятославский, но когда госпожа Чаликова предложила мне роль Алисы, то я поняла — вот он, мой звездный час. Если б я знала, что буду не лисой, а подсадной уткой… — Алиса Фролова замолкла и в изнеможении от столь длинного монолога откинулась на спинку кресла.

— Скажите, Надя, а где все это время находилась Лидия Владимировна? — спросил Дубов.

— У вас дома, — небрежно ответила Чаликова. — Ваша домохозяйка Софья Ивановна любезно предоставила ей приют. Кстати, она же помогла и с антуражем для посылок.

— Значит, и посылки — тоже ваших рук дело?

— А то чьих же? Отправляя их, я преследовала две цели — направить вас с инспектором Столбовым на правильный путь поисков и создать в доме нужную психологическую атмосферу. И, похоже, мне это удалось. Первым делом я послала Буратино, то есть вам, переворачивающееся зеркальце, чтобы подсказать правильное решение загадки о якобы пропавших часах. Посылая Дуремару книжку про черепашек-ниндзя, я давала знать господину Грымзину, что с его супругой все в порядке. И, наконец, мышеловка для Карабаса Барабаса подразумевала, что он «под колпаком» и что ему лучше всего отказаться от своих хитроумных планов. Но, как я вижу, он моим предупреждениям не очень внял.

— Значит, вы уже с самого начала подозревали Карабаса? — спросил детектив, ласково приобнимая Чаликову за плечи.

— Не совсем, — призналась журналистка. — Лидия Владимировна сказала, что ее подкараулили в темном коридоре, схватили сзади и поволокли в гостиную. При этом она ощущала на лице легкое щекотание. Сначала я не придала этому значения, но потом догадалась, что причиной щекотки могла стать борода.

— Да, Наденька, — сказал Дубов. — На сей раз вы на сто пунктов переплюнули даже таких профессионалов сыска, как мы с Егором Трофимовичем Столбовым. Но вот последний вопрос. Я все понимаю — зеркало, черепашки, мышеловка… Но откуда у Софьи Ивановны взялась книга Ленина по марксистской экономике — ума не приложу!

— Книга Ленина? — удивилась Надя. — Ничего подобного я никому не посылала.

— Мне показалось странным, что Грымзину пришли подряд две посылки: одна с ниндзями, а другая — с книжкой по марксистской экономике, там еще была закладка в виде доллара… A-а-а, — смекнул Василий, — должно быть, ее прислала та дама.

— Какая дама? — насторожилась Чаликова.

— Ну, которой наш уважаемый банкир передал выкуп. То есть она на самом деле, конечно, не дама, а бывший прокурор Рейкин.

Чаликова подскочила на стуле:

— Рейкин? Прокурор?! Выходит, что и тут замешана эта банда!

— И заметьте — эти авантюристы изменили тактику, — добавил детектив. — Теперь они уже действуют не сами, а через других людей, которые всегда считались благонамеренными гражданами.

— Вот именно — они, — подхватила Чаликова. — Не сомневаюсь, что и полковник Берзиньш крутится где-то поблизости.

Но тут раздался голос режиссера Святославского:

— Господа, я уже мыслил закрыть репетицию, но открылись престранные обстоятельства, вернувшие взад Тортилу, но изъявшие из наших дружных рядов Карабаса Барабаса. Мы должны посоветоваться о том, кому достанется его переходящая борода, а потом продолжить вплоть до завтрака…

* * *

Несмотря ни на что, благотворительный спектакль все-таки состоялся. Хотя во избежание всяких неожиданностей были приняты надлежащие милицейские меры, но, пожалуй, единственной неожиданностью стал бурный успех представления. А на следующий день за обедом в ресторане «Три яйца всмятку» Дубов, Серапионыч и Столбовой обменивались впечатлением и о спектакле, и о сопутствующих ему обстоятельствах. Так как ни Ерофеева, ни баронессы Хелен фон Ачкасофф на сей раз не было, то сотрапезники могли побеседовать достаточно откровенно.

— Ну, что говорит господин Романов? — спросил детектив. — Хотя вряд ли он скажет больше, чем Козлов. «Сладкую парочку» ловить надо, вот кого!

— Совершенно с вами согласен, — вздохнул Столбовой. — Ну а Романова мы отпустили под подписку о невыезде.

— О, вот веселое сообщеньице, — встрял в разговор Серапионыч. Обложившись целой кипой газет, он выуживал оттуда информацию. — Послушайте, что пишет «Панорама»: «При демократах нравственность опустилась ниже всякого достоинства. В полночный час по городу разгуливают девицы легкого поведения в розовых сорочках и облегающих зеленых трико. Раньше такого не было».

— А, ну это о Наде и Лидии Владимировне, — рассмеялся Василий. — Представляю, что они написали бы, если бы узнали, что в розовой сорочке разгуливала первая леди «Грымзекса»!.. Да, так что же с Романовым — зачем вы его отпустили?

— Об этом просил сам Грымзин, — понизив голос, сообщил инспектор. — По-моему, он просто не хотел давать огласку ночному инциденту. Да вы ж сами помните, как настойчиво он просил всех нас не распространяться об этом деле. Оно и понятно — любой скандал тут же скажется на репутации его банка.

— Да, но ведь Романов подозревается еще и в покушении на жизнь Надежды Фроловой, — напомнил Дубов.

— А вот оперативная сводочка, — сообщил Серапионыч. — «Пост ГАИ номер 3: В 3.11 ночи по Елизаветинской улице в сторону ул. Незнанской с недозволенной скоростью бежала лиса в медицинском халате, издавая звуковые сигналы нечеловеческим голосом. Требования остановиться игнорировала».

— Ну, это ж как раз и была потерпевшая гражданка Фролова, — хмыкнул Столбовой. — А бежала она, между прочим, из морга. — И как бы мимоходом добавил: — После вашего заключения, так сказать, о ее смерти…

— Ну, ошибся маленько, — недовольно пробурчал доктор и углубился в очередную газету.

— Ничего себе маленько, — покачал головой инспектор. — Да, так вот о Фроловой. То есть о Романове. Должен признать, Василий Николаич, что интуиция вас не подвела — похищали Лидию Владимировну и нападали на Фролову разные люди.

— Ну, кто похищал госпожу Грымзину, мы знаем, — заметил Дубов. — А кто же нападал на Фролову? Хотя я подозреваю, что на нее напали, приняв за Чаликову…

— А, а вот и рецензия на спектакль, — обрадованно перебил Серапионыч. Теперь он изучал газету «Интимный театр». — Как всегда, лихо пишет наш главный театровед Гарри Петушков: «Славная была постановочка. Но об актерах солидному критику, каким является автор этих строк, даже и говорить-то тошно. Не пойму, какому болвану пришла в голову мысль пригласить на главную роль детектива Дубова — с таким же успехом Буратино могло бы сыграть обычное полено. Грымзин в роли Дуремара выглядел столь органично, что у меня закралась крамольная мысль — а не пора ли ему бросить свой банк и отправиться на болото ловить пиявок. Исполнитель Пьеро инспектор Столбовой мог бы ему составить подходящую компанию. Конечно, хорош был Мешковский в роли Сизого носа: играл столь достоверно, что алкогольный перегар валил с ног зрителей в последних рядах. Неплох Карабас в исполнении постановщика Святославского. Меньше бы наступал на бороду собственной песне, то в конце третьего акта не потерялся бы в юбках Мальвины». Ну и дальше в том же духе. Извините, я вас, кажется, опять перебил.

— Да пустяки, — усмехнулся Столбовой, — было очень приятно услышать мнение театрального знатока о своих актерских способностях. Да, так вот о покушении на… ну, скажем так, исполнительницу Алисы. Если вы заметили, в масках, закрывающих все лицо, играли шестеро — лиса Алиса и пятеро псов-полицейских.

— Ну да, — подтвердил Василий. — Это ведь ваши оперативники? Но на репетиции их было пять, а на спектакле всего лишь четыре.

— В том-то и дело, — поспешно подхватил Столбовой, заметив, что Серапионыч снова собирается процитировать какой-то смачный кусок из газеты. — Из пятерых моими оперативниками были только четверо — Донцов, Блинцов, Сенцов и Воронцов. А пятый — некто Савельев, регулировщик ГАИ, причем близко никто из наших с ним не знаком. — Инспектор хотел сделать эффектную паузу, но эффектной паузы не получилось — заговорил доктор:

— «Всякие подгулявшие дамочки, не разбирая дороги, повреждают столбы, усугубляя и без того скудное освещение нашего города. И при этом матерятся, как извозчики, на всю Незнанскую улицу». Это уже из газетки «Кислоярск — сегодня».

— Дамочка — прокурор Рейкин, — проворчал Столбовой. — Опять сбили с мысли…

— Вы говорили о гаишнике Савельеве, — напомнил Дубов.

— Да-да. Так вот, вчера утром Савельева в бессознательном состоянии нашли на одном из городских пустырей. Когда он уже в больнице пришел в себя, то рассказал, что по окончании дежурства спешил на репетицию, но проходя мимо пустыря, ощутил сильный удар по голове и больше ничего не помнит. То есть почерк тот же, что и в случае с Фроловой.

— Понятно, — помрачнел Дубов. — Значит, кто-то намеренно устранил Савельева, чтобы занять его место в отряде псов-полицейских и контролировать происходящее в доме Грымзина. И не сомневаюсь, что этот кто-то — черный полковник Берзиньш.

— Так мы сразу и подумали, — согласился инспектор. — Одного не пойму — какой у него был смысл нападать на Фролову?

— На Фролову — никакого, — уверенно ответил детектив, — но полковник Берзиньш и прокурор Рейкин давно грозились расправиться с Чаликовой. И вот, увидев Алису в одиночестве на пустынной «черной» лестнице, полковник просто не мог удержаться от искушения и не воспользоваться удобным случаем. Он же не знал, что к тому времени Надежда Чаликова уже передала и роль, и лисью маску Надежде Фроловой. — Василий замолк, чем тут же не преминул воспользоваться Серапионыч:

— А вот что пишет «Кислый путь»: «Так называемая творческая интеллигенция показала свое мурло во всей красе. Буржуй Грымзин не поскупился на гулянку, называемую у них банкетом. Жрали и пили обильно. Ихний президент Яйцын к такому событию не опоздал и, как всегда, рвался дирижировать оркестром. Оркестр изображала куртуазная, а по-нашему — б…ская поэтесса Кассирова. Подхалим буржуев Cвятославский дорвался до дармовщины и обожравшись, заснул на блюде и был обильно измазан хреном. Гнусный извращенец Мешковский напился, как свинья, и, вешаясь на шею к полицаю Столбовому, все вопил: „Где мой Мерседес?! Ах, где мой ЗАЗ-TURBO?!“…»

— Да уж, Ибикусов постарался, — сдерживая злость, проговорил Столбовой.

— Но заметьте — о ночных происшествиях ни слова, — заметил Дубов. — Да, Егор Трофимыч, так нашли этот «Мерседес» или нет?

Инспектор уже хотел было ответить, но его опередил Серапионыч:

— А вот еще одна заметочка из рубрики «Оперативная сводка». Где ж она?.. Ага, вот. «Пост ГAИ номер 3. Обнаружен автомобиль, подозреваемый в собственном угоне, при осмотре оказавшийся ЗAЗ-965 (Запорожец) белого цвета с присовокупленными фирменными знаками „Мерседес-Бенц“».

— Ах, какой же я болван! — неожиданно воскликнул Василий.

— А что такое? — чуть не хором всполошились его собеседники.

— Когда Надя… Надя Чаликова, — пояснил детектив, — единственный раз на мгновение приподняла маску лисы, неподалеку в коридоре находились все пятеро «псов-полицейских». Уже сразу после покушения на Алису я должен был догадаться, что преступник скрывается под собачьей маской. Ведь тогда мы могли бы схватить полковника с поличным!

— Ну, что поделаешь, — развел руками Столбовой, — утешимся хотя бы тем, что все остались живы.

Серапионыч между тем изучал «Правительственные ведомости».

— А вот еще одно утешеньице, — сказал он, опустив газету прямо на пустую тарелку. — «Из приказа по МВД. Первое. Объявить инспектору Столбовому Е. Т. благодарность за своевременное раскрытие „дела Тортилы“ с правом сфотографироваться на фоне Президента Республики». Поздравляю, Егор Трофимыч. — Доктор извлек из внутреннего кармана скляночку и немного подлил в чай.

— Благодарю, — с еле скрываемой радостью произнес инспектор. — А второе?

— Сейчас посмотрим. — Серапионыч тщательно размешал чай и осторожно отправил в рот полную ложку. — Так, так, второе… Ага, вот. «Второе. Объявить инспектору Столбовому Е. Т. выговор за необеспечение безопасности и за упущение особо опасных преступников с изъятием фотографии на фоне Президента Республики».

 

ГЛАВА ПЯТАЯ. AВТOМOБИЛЬ, CКPИПКA И ТOВAPИЩ КЛЯКCA

Жаркий летний полдень. Мысли в голове ползают лениво, как мухи по потолку. В такое время лучше всего думается о холодном пиве, мороженом и купании в вечерней реке. Вот закатилось солнце, его последние лучи подкрашивают розовым облака над уже потемневшим лесом, вода кажется черной и густой, будто кофе. Но она так нежно ласкает тело…

Василий Николаевич Дубов решительно смахнул с себя это наваждение. Надо собраться и думать, думать, думать. Детектив достал из-под стола футляр, вынул скрипку и заиграл что-то жалостное — такие мелодии обычно выходили из-под его смычка в минуты напряженных раздумий.

Где-то рядом скрывается эта «сладкая парочка», в любой момент готовая совершить новое преступление. А потому желательно, и даже очень желательно, их нейтрализовать. Но вот незадача — как их вычислить? И где они сейчас? Где угодно. Хотя нет, логика подсказывает, что после всех постигших их неудач они ушли на дно. Где-то отсиживаются. Где? Вот это вопрос, достойный обдумывания. Так, значит, у них есть где-то укромное местечко, где они держат свои фальшивые бороды и накладные ресницы. И где отлеживаются после шумных дел. Народ они хитрый, значит, это место, назовем его — малина, находится в некоем укромном уголке, куда никто чужой не суется. М-да, таких мест в Кислоярске и его окрестностях — пруд пруди. Обыскивать все брошенные дома, заводы и склады — дело неподъемное. Ну хорошо, зайдем с другого конца. Полковник Берзиньш не местный, значит, «малина» принадлежит прокурору Рейкину. И если поговорить с его бывшими друзьями и знакомыми, глядишь, кто и выведет на его логово.

— Так, здесь уже что-то наклевывается, — вслух произнес Дубов и, отложив скрипку, решительно взялся за телефонную трубку с намерением набрать рабочий номер инспектора Столбового. Однако делать этого не пришлось — инспектор сам ввалился в кабинет частного детектива и, тяжело дыша, упал в кресло.

— Что с вами, Егор Трофимович? — подскочил к нему Василий. По искаженному ужасом лицу и порванной одежде Дубов умозаключил, что Столбовой только что попал в какую-то неприятную переделку.

— Сейчас… Погодите… Дайте придти в себя… — бормотал инспектор, широко открывая рот, будто вытащенная из реки рыба. Василий извлек из сейфа початую бутылку коньяка и, преодолевая стучащие зубы инспектора, влил ему в рот рюмочку. Это оказало благотворное влияние на Столбового, и вскоре он смог членораздельно рассказать, что с ним случилось:

— На меня только что в подворотне напали двое бандитов, маскирующихся под сексуальных маньяков. Накинули на голову мешок и повалили на землю. Один сказал: «Ты, майта такая, встал на нашем пути, так пеняй на себя — сейчас мы тебя изнасилуем и повесим». Другой возразил: «Нет, сначала повесим, а потом изнасилуем». Тут они начали спорить, а я под шумок прогрыз в мешке дырку и убежал. Они за мной погнались, чуть было не схватили, но тут я выскочил на улицу, и они от меня отстали.

— Знакомый почерк, — удовлетворенно заметил Дубов. — Это она, «сладкая парочка».

— А последнее, что я услышал, были слова: «Ничего, Столбовой, все равно ты от нас не уйдешь — мы тебя и изнасилуем, и повесим, а твоего кореша Ваську Дубова сначала повесим, а уж потом…»

— Прекрасненько! — возбужденно потер руки Василий. — То есть, конечно, прекрасного мало, но наконец-то они дали о себе знать. Уж теперь-то мы их непременно поймаем. Нет, вешать и насиловать не будем, мы поступим с ними куда менее гуманно — передадим судебным органам.

— Вашими бы устами… — безнадежно махнул рукой инспектор.

— Первым делом, уважаемый Егор Трофимович, мы должны установить место, где они отсиживаются между вылазками. Вы не в курсе, была ли у прокурора Рейкина дача, охотничий домик или что-то еще в этом роде?

— Нет, насколько я помню, — подумав, ответил Столбовой.

— Так, может быть, у его друга?

— Вы полагаете, у подобных субъектов бывают друзья? — вздохнул инспектор. — Хотя погодите, была у него одна, так сказать, подруга. Или, скорее, боевой товарищ.

— Кто такая? — достал блокнот Василий.

— Некая товарищ Клякса.

— Это что — партийная кличка?

— Да нет, фамилия. Анна Венедиктовна Клякса. Они с Рейкиным, помнится, очень дружили.

— Когда это было?

Инспектор ненадолго задумался:

— Где-то в конце восьмидесятых. И неизвестно, чем бы их дружба закончилась, если бы не грянул очередной путч. Рейкин со всем пылом поддержал действия Разбойникова и его партийных товарищей, а Клякса оказалась дамой предусмотрительной и не слишком высовывалась — то есть по улицам с наганом не бегала и перевешать всех демократов и сепаратистов на столбах не призывала. Результат: Александр Петрович сидит в тюрьме, Антон Степанович прозябает в подполье, а Анна Венедиктовна продолжает трудиться в органах прокуратуры. И, кажется, даже пошла на повышение: раньше была просто следователь, а теперь — старший следователь.

— Ну и как на нее выйти? — спросил детектив. — Я имею в виду, в неофициальной обстановке.

— Сейчас подумаем. Я иногда вижу, как она ходит в столовую напротив прокуратуры. Где-то между часом и пол второго — у них в это время обеденный перерыв.

— Понятно, в час — пол второго, — записал Василий. — Каковы ее приметы?

— Знаете, так сразу не опишешь, — призадумался Столбовой. — Давайте позвоним в прокуратуру, у меня там хорошая знакомая работает. — Инспектор набрал номер. — Алло, Галина Иосифовна? Это Столбовой. Извините, что опять надоедаю. Тут один мой приятель заочно влюбился в вашу сотрудницу и жаждет познакомиться. Что за приятель? Хороший человек, мой коллега. — Столбовой хитро подмигнул Дубову. — Да-да, госпожа Клякса… Ну и что, что страхолюдина — сердцу не прикажешь. — Егор Трофимович поднес трубку к уху Василия, и тот стал быстро записывать сведения к себе в блокнот. — Ну, спасибо, Галина Иосифовна, — сказал Столбовой, приняв трубку. — Если что, всегда рад помочь. Всего хорошего.

— Спасибо, Егор Трофимович, — поблагодарил Василий. — И еще один деликатный вопрос — нельзя ли немного понаблюдать за Феликсом Железякиным? Он ведь что-то вроде «крестного отца» нашей парочки.

— Боюсь, что не получится, — с сомнением покачал головой Столбовой. — Нынче он большая шишка.

— Ах, ну да, Феликс же теперь заделался финансовым инспектором, — припомнил Василий. — Интересно, кто его протолкнул на это теплое местечко?

— Говорят, что оттуда, — Столбовой выразительно поднял взгляд к потолку. — Чуть ли не из администрации нашего Президента.

— А, тогда я даже догадываюсь, кто, — многозначительно заметил детектив. — Ну да ладно, это старые дела, к нынешним они касательства не имеют. Жаль, а ведь Железякин мог бы нас скорее на них вывести.

— Нет, ну присмотреть, конечно, можно, — сказал Столбовой. — Естественно, не в официальном порядке. Пожалуй, я приставлю к нему своего человека — того самого, с передатчиком… — Ну ладно, — поднялся инспектор с кресла. — Вроде оклемался немного, пора возвращаться к служебным обязанностям.

— Минуточку, — удержал его Дубов. — У меня к вам одна просьба. Мы имеем дело с опытными конспираторами, и здесь нужно действовать очень тонко и осторожно. Однажды я уже спугнул их своим появлением, постарайтесь не повторить моей ошибки.

— И что я должен делать?

— Вы как раз не должны ничего делать — до поры до времени. Есть тут у меня кое-какие мыслишки по поводу нашей «сладкой парочки», и как только я что-нибудь накопаю, так сразу дам вам знать.

* * *

Проводив инспектора, Дубов на минуту задумался, после чего решительно двинулся из своего кабинета в так называемую «девичью комнату» — маленький закуток с диванчиком, на котором, разморенная полуденным зноем, спала Надежда Чаликова. Нежно проведя рукой по ее длинным шелковистым волосам, Василий наклонился и поцеловал ее в ушко.

— Наденька, вставайте, — ласково прошептал Дубов, — нас ждут противные и нудные дела.

— Что такое? — немедленно пробудилась Чаликова.

— Сейчас все объясню, — обнадежил Дубов и, заложив руки за спину, стал отмерять два шага взад-вперед по комнатке. — Я думаю, у нашей «сладкой парочки» есть некая «малина», где они сейчас отсиживаются. Чтобы эту «малину» вычислить, мы должны потрясти знакомых Рейкина. Вот вам и предстоит, — Василий глянул на часы, — через пол часа в столовой напротив городской прокуратуры познакомиться с бывшей подругой Рейкина Анной Венедиктовной Кляксой. И расколоть ее на интервью. После чего по возможности ненавязчиво навести на разговор о Рейкине.

— А как я ее узнаю? — деловито поинтересовалась Чаликова.

— В час дня в эту столовую ходят обедать работники прокуратуры, а это человек пять-шесть. Иных посетителей мало. Мадам Клякса вполне соответствует своей странной фамилии. Она действительно похожа на чернильное пятно. Маленькая, тщедушная, лет тридцати пяти, волосы темные, короткие. А особая примета — очки. Забыл, как они называются — ну, в общем, такие, с толстыми стеклами.

— А, знаю, — радостно воскликнула Чаликова. — Диоптрические!

— Ну, наверно, — пожал плечами Дубов, — по крайней мере, такие нечасто встречаются. Итак, через двадцать минут…

— Все ясно, — вскочила с диванчика Надя. — Но что конкретно надо выудить из мадам Лужи, или как там ее?

— Кляксы, — поправил Василий. — Конкретно? Кабы я знал, Наденька. Так что я полагаюсь на ваш журналистский нюх. И жду вас с информацией. А сам пока займусь самым главным.

— Васенька, ты подметешь пол? — засмеялась Чаликова.

— Нет, — насупился Василий. — Я буду думать.

— А, ну думай! — и с этими словами Надежда выпорхнула из кабинета.

— Черт возьми, какая девушка, — вслух произнес Дубов. — И до чего же шустрый у нее язычок. Его бы да в мирных целях…

* * *

Уже через час позвонила Чаликова:

— Вася, я хочу еще по магазинам прогуляться. Так что приду через пару часиков. Если ты помнишь, завтра приезжает мой брат Егор. А по поводу мадам Болото, так я вам скажу, это такая жаба. В мужском костюме, с сигаретой в зубах — прямо Рейкин наоборот. На том они, наверно, и сдружились. Да, так вот, я уж и так и сяк к ней подъезжала, но кроме общих слов о том, как РАНЬШЕ было хорошо и какой бардак ТЕПЕРЬ, я из нее не выудила. Вот такие малоутешительные новости.

— Погодите, Наденька. А что-нибудь конкретно про Рейкина?

— Про Рейкина? Да, тоже общие слова какие-то. Хотя погодите, сейчас я перемотаю пленку на диктофоне. Да, по-моему, здесь, вот слушайте. — И в телефонной трубке зашипел голос, судя по всему, мадам Кляксы: — «… аньше был порядок. Пионэры уважали ветеранов. Особенно по праздникам. А праздники-то какие были, не чета нынешним. Раньше все радостно и коллективно праздновали Великий Октябрь, Первомай и им подобные. И вот как раз с Антон Cтепанычем Рейкиным мы близко познакомились на первое мая. Отмечали мы, ну то есть группа товарищей, на базе отдыха аккумуляторного завода. Сауна такая, знаете ли, но все скромно, по-советски. Рейкин — это такой души человек. И мы с ним так интересно общались. И ну ва-а-аще так весело было — Кашакевич в бассейне утонул. И главное, плавает и глаза пучит. Вот так. Сейчас люди не умеют так веселиться. Сейчас ва-а-аще ничего не умеют. Скажу вам более то…» — Что-то щелкнуло, и в трубке вновь возник голос Нади: — Ну дальше опять все то же самое. Как видите, Вася, ничего интересного.

— Не сказал бы, — откликнулся Дубов. — По крайней мере, хоть какая-то зацепка есть. Ну хорошо, Наденька, надеюсь, скоро вас увижу. А пока — до свидания.

Не отрывая трубки от уха, Дубов набрал номер городского морга.

— Алле, Владлен Серапионыч? Это Дубов беспокоит. Меня интересует утопленник по фамилии Кашакевич. Ориентировочно восемьдесят восьмой год, первое мая.

— А, помню, помню, — обрадовался Серапионыч. — Восемьдесят девятый год. Веселый такой был покойничек. Глаза так уморительно таращил. Только звали его Котов. А привезли его с аккумуляторного завода. Его дружки, какие-то чины из прокуратуры, все вдрызг пьяные. Ну, я им подписал — острая сердечная недостаточность. А то они так просили, «макаров» в ребра тыкали. Ну да ладно, это дело прошлое. И что вам до этого бедолаги Котова?

— Да нет, ничего особенного. Только вот собственно, он что — действительно утонул?

— Васенька, вы меня обижаете, — рассмеялся Серапионыч — Если я говорю — утопленник, то я и имею ввиду утонувшего, а не зарезанного или повешенного. Или вас это не устраивает?

— Нет, ну что вы, — откликнулся Василий. — Ведь, честно говоря, я и сам пока не знаю, что мне нужно. Так скажем, зацепку ищу. Кстати сказать, вы упомянули вначале, что привезли вам Котова с аккумуляторного завода. А по моим сведениям, с базы отдыха этого производства.

— А, ну тут все просто, — снова засмеялся Серапионыч. — Дело в том, что прямо на территории аккумуляторного завода, а точнее, прямо под зданием администрации, в конце восьмидесятых был построен так называемый «оздоровительный комплекс». Как водится, для трудящихся, но допуск туда имели только крупные городские шишки и их приближенные. Ну, там все было по полной программе — сауна, бассейн и проверенные, но доступные девочки из обслуги. Кстати сказать, наши рукамиводители называли это место «бункер», потому как размещался весь этот вертеп в бывшем бомбоубежище.

— Да, тепленькое, видать, было местечко, — согласился Василий. — А интересно, что там сейчас?

— Право, не знаю, — задумался Серапионыч. — Мне кажется, ничего. Заводик закрылся, оборудование распродали-разворовали, а здания стоят-пустуют.

— Ах, даже так, — как-то невпопад отозвался Василий. — Ну, спасибо за информацию, доктор. До свидания.

Положив трубку, Дубов начал лихорадочно шарить по шуфляткам своего стола, бормоча себе под нос:

— Бункер! Да я же слышал про него раньше. Вот балда. И где эта чертова карта! А, вот она, родимая. Так-так. Выезд на Белоярское шоссе. Пятно от кетчупа. Аккумуляторный завод. — И с этими словами Дубов решительно поставил на карте города жирный красный крест. В этот же самый миг зазвонил телефон. — Алле, Дубов слушает, — недовольно бросил он в трубку. — А, Егор Трофимович! Что вы говорите, Железякин скрылся от наблюдения? Ну, да немудрено — старый чекист… На Смирновской? Так. Это значит, — Дубов склонился над картой, — совсем рядом с Пшеничной улицей… Причем тут пшеничная? А вот причем — знаете, на Пшеничной улице аккумуляторный завод. Так, хорошо. Через десять минут у его проходной, и прихватите с собой пару сотрудников покрепче — будем брать «бункер». Там объясню поподробней.

* * *

И действительно, через десять минут у покосившейся будки на Пшеничной, некогда проходной аккумуляторного завода, резко остановились две машины — милицейский «Уазик» и «Москвич» Дубова. Два дюжих молодчика в штатском с веселым гиканьем ворвались в хибарку, попутно высадив окна и двери. И скрутили там старичка сторожа, который, слава богу, не сопротивлялся. Дубов, не дав сторожу придти в себя, завалил его каверзными вопросами: «На кого работаешь? Где хозяева? Почему спал на посту?». Сторож, не понявший спросонок, кто это на него так наехал, принял милиционеров за бандитов и даже пытался поначалу хорохориться, но узнав, что он попал в лапы правоохранительных органов, не на шутку струхнул и во тут же начал «колоться»: хозяева-де появляются в основном вечером… наследники старого хозяина… до семнадцатого года… из-за границы они, видать — мужчина такой статный, с сильным акцентом говорит, и евоная супружница с вот такой… а плотят хорошо за секюрити.

— Чего? — удивился Столбовой.

— Охрана, значится, — выпятил тощую грудь сторож.

— Стоп! — воскликнул Дубов. — Сторож нам не нужен — он явно ничего не знает. Пошли в «бункер».

— А где это? — не понял Столбовой.

— Под зданием администрации, — коротко бросил Дубов и направился к двери с плакатом: «На заводе ты не гость!»

— Э! Не велено пущать, — подал голос сторож, но, обнаружив под носом дюжий милицейский кулак, резко изменил тон: — А, ну ежели так, то завсегда пожалуйста…

По темной замусоренной лестнице все четверо спустились в подвал административного корпуса, где и обнаружили крепкую стальную дверь, закрытую на обычный висячий замок.

— Вот черт! — ругнулся Дубов. — Нужен автоген, наверно.

— Зачем автоген? — деловито отодвинул Василия один из оперативников. — Мы это ща и так оформим. — И действительно, поковыряв замок какой-то хитро изогнутой проволочкой, милиционер снял его и со скрипом распахнул тяжелую дверь. В какую-то долю секунды Дубов заметил натянувшуюся веревочку и с криком: «ложись!» бросился на пол сам, а за ним и милиционеры, привычные к таким превратностям судьбы. Взорвавшаяся граната не нанесла никому повреждений, не считая испачканных штукатуркой и кошачьим дерьмом костюмов.

— Ну, теперь нет сомнений, что мы попали по адресу! — радостно обратился к Столбовому Дубов.

— Зато у меня нет сомнений, что и хозяев нет дома, — мрачно ответил Столбовой, оглядывая просторный зал, больше похожий на небольшой ресторанчик. Но помимо приличествующих такому месту бутылок и стаканов, на столах и стульях валялись накладные бороды и груди, фальшивые паспорта и доллары и прочие орудия нелегкого бандитского труда.

— А ксивки-то как раз из тех, что пропали в Департаменте, — задумчиво вздохнул Столбовой, осмотрев один из документов — «заграничный» советский паспорт.

— Жаль, никого нет, — раздосадованно поскреб в затылке Дубов. — А ну как они сейчас явятся?

Дубов со Столбовым переглянулись, видимо, одновременно сообразив, что на проходной остался один только услужливый сторож.

— Блинцов, Воронцов! Остаетесь здесь! — выкрикнул инспектор и рванул по лестнице наверх вслед за уже бегущим Дубовым.

Ворвавшись в сторожку сторожа, оба по его нагловато-хитрой физиономии поняли, что опоздали. А сторож нарочито неспеша наливал себе уже второй стакан винца.

— Хозяева тут, значится, подходили, — сказал старикан, даже не глядя на гостей. И, опрокинув содержимое в рот, продолжил: — Передавали кланяться товарщам-господам, и обещались сами явиться в гости да с гостинцами. Но сейчас за неимением времени удалились, за что просили передать гран пардон.

— Нет, ну ты посмотри на него, — первым пришел в себя Столбовой, — он еще и по-французски разговаривает!

— Ага, когда бормотухи хлебнет, — мрачно кивнул Дубов. — Но показания в милиции ему придется давать на русском.

Рука сторожа замерла на полпути к третьему стопарику:

— А я че? Я это того, секюрити. И усе дела…

— Вот об этом в отделе и поговорим — мрачно пообещал Столбовой.

* * *

Столбовой и Блинцов с Воронцовым, прихватив старичка-сторожа, укатили на «Уазике» в милицию, а Дубов на «Москвиче» отправился к себе в контору. Однако там его ожидал еще один малоприятный сюрприз, имевший облик инспектора налоговой милиции Феликса Эдуардовича Железякина. Он, скабрезно ухмыляясь, помахивал перед лицом детектива веером бумажек, которые могли обернуться огромными неприятностями.

— Ну что, дорогуша, если денежек нету, приступим к описыванию имущества, — мстительно смаковал новоиспеченный инспектор, похотливо оглядывая скудную обстановку дубовского кабинета.

За все время своей бурной деятельности на поприще частного сыска Василий Николаевич снискал уважение сограждан и признание среди профессионалов, но, как всякий простой советский человек, денег не нажил. Он работал ради идеи и уж никак не задумывался о том, что задолжал налоговым службам прямо-таки астрономическую сумму.

Феликс уже сладострастно потирал пухлые ручки, прекрасно понимая, что бессеребреннику Дубову неоткуда взять сто двадцать один доллар восемнадцать сантимов.

«Что же делать?» — лихорадочно проносилось в голове у сыщика, пока Железякин скабрезно ощупывал сальными пальцами обивку стула под Дубовым и при этом мерзко похрюкивал. И тут дверь стремительно распахнулась, и в контору с испуганным видом вбежала Чаликова. Не обращая внимания на Железякина, целиком занятого своими новыми финансово-инспекторскими обязанностями, Надя решительно потянула Василия за собой.

— Дело не терпит отлагательства! — возбужденно говорила Надя. — Подождите, сейчас я вам все объясню. — Чаликова перевела дыхание и одним махом выпалила: — Я уже подымалась к вам, когда увидала, как по лестнице несут динамит.

— Кто? — профессионально насторожился Василий.

— Наши с вами старые знакомые — профессор Oльховский со своей подругой прокурором Рейкиным.

— А вы уверены, что это был динамит?

— А что же еще, если на ящике были нарисованы кости и череп, под которыми красовалась надпись «Динамит»? После всего того, что вы им сделали, вы что же, Вася, думаете — они вам цветы с шампанским принесут?

Василий задумался и согласился.

— А вы уверены, что это были именно они? — спросил сыщик.

— А вы сами полюбуйтесь, — ответила Надя и указала через окно. Из парадных дверей Бизнес-Центра как раз в этот момент вылетела странная парочка. Первой, подхватив юбки, неслась аляповато накрашенная дама, в которой Василий воочию узнал беглого прокурора. За ней с лихо развевающейся бородой бежал вприпрыжку солидный профессор, он же «черный полковник» Берзиньш.

— Ну и дела! — почесал в затылке детектив Дубов.

* * *

Огромной силы взрыв потряс здание бывшего Кислоярского Горкома комсомола, а ныне — Бизнес-Центра. Из окон второго этажа выплеснулся поток пламени. Осколки стекол и обломки оконных рам посыпались на проезжую часть Елизаветинской улицы. Прохожие в страхе шарахнулись на другую сторону. Придя в себя от первого потрясения, толпа зашумела, загудела. К этому времени из здания Бизнес-Центра начали выбегать до смерти перепуганные бизнесмены, клерки и длинноногие секретарши. Улица превратилась в кипящий котел беспорядочно движущихся людей — как пострадавших от взрыва, так и перепуганных обывателей. Из толпы раздавались отдельные суматошные выкрики:

— Пожарникам! Звоните пожарникам!

— Скорую сюда, здесь есть пострадавшие!

— Это у Василия Дубова! Вот сволочи!..

— Пожарные едут! Разойдитесь!

В этот момент, завывая сиреной, к зданию подкатила красная машина, из которой деловито посыпались люди в блестящих касках. Они споро раскрутили пожарные рукава, установили лестницу и по ней полезли к окнам второго этажа, из которых еще извергались языки пламени. Но огонь на удивление быстро отступил — видимо, в помещениях особенно нечему было гореть. Струи воды из брандспойтов сбили последние языки пламени, и пожарники наконец проникли в помещение. Вскоре один из них вновь появился в разбитом окне и крикнул, чтобы тащили носилки — есть обгоревший труп. Толпа внизу заволновалась, ведь погиб, судя по всему, уважаемый многими в Кислоярске частный детектив Василий Николаевич Дубов.

* * *

Похороны Великого Сыщика были просто роскошными. Если бы вы, уважаемые читатели, видели эти похороны, вам бы самим захотелось лечь в гроб среди цветов и венков, и чтобы о вас говорили такие хорошие слова.

— Какие похороны! — как раз по этому же поводу умилялась пышнотелая дама, обращаясь к своему интеллигентного вида спутнику. — Неужели вам не хотелось бы лежать рядом с Дубовым? — с чувственным придыханием вопрошала она. Убеленный сединами господин отвечал ей по-военному коротко:

— Нет! — И, машинально проведя крепкой рукой по бороде, добавил: — Я бы предпочел сейчас лежать с мадам Чаликовой.

— Но ведь она же жива! — опешила ярко накрашенная дама.

— Вот то-то и оно! — глубокомысленно заметил господин, поправляя золотые очки. Его спутница надулась и с досады сплюнула на ближайшую могилу.

А тем временем действо набирало обороты. Прибывший лично Президент Кислоярской Республики Кирилл Аркадьевич Яйцын рассказывал публике о том, каким славным сторонником реформ был усопший — для такого не жалко было выделить и собственный катафалк.

— И даже более того, — продолжал господин Яйцын, размахивая ракеткой, — если бы Василий был бы жив, он бы на выборах голосовал бы за мою кандидатуру. Прости меня, Вася, — патетически возвысил голос Яйцын, — что не смог я тебя уберечь от злобной мести криминогенного элемента. Но у меня есть целых семь… Нет, восемь, — поправился Президент, посчитав на пальцах, — или даже девять вариантов, как навести порядок в государстве. И я прошу доверия у народа на то, чтобы их, понимаете ли, реализовать. — Произнеся эту содержательную речь, Кирилл Аркадьевич стал выдергивать у руководителя похоронного оркестра его дирижерскую палочку, но тот не отдавал. В результате борьбы Яйцыну все же удалось завладеть жезлом, но при этом он не удержался на ногах и, если бы не стоявший на стреме начальник его аппарата, то наверняка свалился бы в разверстую яму.

Лидер же Кислоярских коммунистов товарищ Зюпилов говорил то же самое, только наоборот: Василий был примерным комсомольцем, и будь он сейчас жив, то отдал бы свой голос… Ну и так далее.

Как ни странно, Надежда Чаликова, подруга Великого Детектива и, так сказать, полу-вдова, была весьма немногословна и все больше скорбно сморкалась в огромный носовой платок. Но присутствующим было, собственно, не до нее — Кислоярский бомонд не желал из-за таких мелочей упускать случая и себя показать, и на покойного (вернее, на то немногое, что от него осталось) посмотреть, и, если представится возможность, блеснуть ораторским талантом. А потому говорили много и обильно. И когда обнаружили наступление вечера, то усталые, но довольные потянулись с Матвеевского кладбища.

Солнце стремительно опускалось за сосны, и последние посетители спешили покинуть смиренное место, столь негостеприимное по ночам из-за бомжей, археологов и привидений. И потому никто уже не мог услышать глухого грохота, раздавшегося из мрачных глубин свежей могилы. Это гроб, украшенный крепом и венками, тяжело провалился еще на два метра глубже, в сырой и темный туннель. И, похоже, по чистой случайности не погреб под собой странного тщедушного человека, который, разобрав надписи на венках, тихо и злобно завыл, затопал ногами и со всей силы пнул домовину тяжелым ботинком.

— Все время ТЫ под ногами крутишься. Даже от мертвого покоя нет! — прошипел плешивый человечек и, грязно матерясь, перелез через образовавшийся завал, и вскоре тусклый свет его фонарика скрылся за поворотом подземелья.

И наконец воцарилась полная тишина. Над кладбищем взошла круглая луна, солнце мертвых, осеняя своим неживым светом мрачную тюремную стену, покосившиеся кресты и раскопанные могилы.

* * *

Как гласит народная поговорка, «дело было вечером, делать было нечего». За столиком перед камином в осиротевшей гостиной Великого Сыщика Василия Дубова сидели близкий друг покойного доктор Владлен Серапионыч и московская журналистка Надежда Чаликова — не то чтобы вдова, но и, конечно же, не совсем чужая Дубову женщина. Надя приехала в Кислоярск к Дубову провести отпуск и взяла с собой младшего брата, у которого шли летние каникулы, но этот приезд оказался не очень-то удачным.

— Да, Наденька, вот такие вот дела-делишки, — тяжко вздохнул Владлен Серапионыч. — Дни наши сочтены не нами. Так давайте же помянем нашего дорогого Васеньку! — Доктор налил чаю из огромного самовара и незаметно набулькал туда какой-то жидкости из склянки, которую неизменно держал во внутреннем кармане сюртука.

Надя, прилежно изображавшая искреннюю скорбь, пригубила стаканчик «Каберне».

— Я до сих пор не могу в это поверить! — тяжко вздохнула она, одергивая черное платье, которое было ей несколько великовато, так как принадлежало Софье Ивановне, хозяйке особняка, где Василий Николаевич снимал второй этаж. В этом платье Софья Ивановна в свое время носила траур по супругу — банкиру Лавантусу. C того же времени сохранился, видимо, и черный чехол, надетый на трюмо.

— Бедная Софья Ивановна! — скорбно промолвил Серапионыч. — Где она еще найдет такого замечательного жильца?

Входная дверь бесшумно отворилась, и в гостиную темной тенью вплыла заплаканная Софья Ивановна с увесистым фолиантом в руках. То была ее любимая книга «Былое и думы» — подарок Дубова на день рождения.

Тут снизу раздался мелодичный звонок. «Былое и думы» вывалились из рук вдовы.

— O Боже! — зарыдала домохозяйка. — Когда я слышу этот звонок, мне кажется, будто он… Василий Николаич… Я ему открою дверь, и он, как всегда, споткнется о порог и… и упадет мне на грудь! — Софья Ивановна без чувств упала на диван. Серапионыч с трудом поднялся из-за столика и нетвердыми шагами поплелся к дивану — возвращать домохозяйку в сей горестный мир.

Звонок повторился.

— Егор! — крикнула Надя. Из соседней комнаты вышел невысокий темноволосый подросток в джинсовых шортах и клетчатой рубашке — это и был младший брат Чаликовой. — Егор, сходи вниз, спроси, кто там и чего им надо.

— Хорошо, — и Егор побежал на первый этаж.

— Ну, Софья Ивановна, очнитесь же, — уговаривал тем временем доктор безутешную вдову. Та по-прежнему недвижно лежала на диване. Тогда Серапионыч вновь извлек свою скляночку и, пробормотав: — Придется применить радикальное средство, — поднес ее к носу Софьи Ивановны. Та немедленно открыла глаза и резво вскочила с дивана.

В этот момент дверь распахнулась, и в гостиную вошел элегантный пожилой господин в безупречном костюме, шляпе и при галстуке. Сзади Егор тащил небольшой саквояжик.

— Здравствуйте, товарищи! — бодро сказал господин хорошо поставленным голосом. — Я слыхал, будто здесь сдают мебелированные комнаты? Впрочем, я, кажется, не очень вовремя…

— Нет-нет, ну что вы! — Недомогания Софьи Ивановны как не бывало. — Добро пожаловать, дорогой гость! Только, извините, эту гостиную я не сдаю, — вновь погрустнела домохозяйка, — здесь я решила организовать мемориальный музей Василия Николаича.

— Да мне бы чего поскромнее, — обаятельно улыбнулся дорогой гость. — Какую-нибудь комнатку, желательно с отдельным входом. A за ценой я не постою. — Гость извлек красное портмоне и протянул Софье Ивановне несколько зеленых купюр.

— Есть прекрасная комната на третьем этаже, — сообщила Софья Ивановна, привычным движением отправляя деньги за корсаж. — Отдельный вход со двора, так что можете смело водить дамочек.

— Благодарю, но дамочками я не интересуюсь, — ответил пришелец. — Если можно, я хотел бы осмотреть помещение.

— Да-да, конечно, — откликнулась домохозяйка. — Егор, ты поможешь донести саквояж?

— Егор? — обрадовался гость. — Значит, тезка! Я тоже Егор. Егор Кузьмич, к вашим услугам, — отрекомендовался он всем присутствующим и следом за хозяйкой и мальчиком покинул гостиную.

— Ну, пора и мне, — засобирался Серапионыч. — Рад за Софью Ивановну — теперь ей будет не так одиноко. — Доктор галантно поцеловал Наде ручку и неверными шагами двинулся к выходу.

«Егор Кузьмич, — подумала Надя. — Где же я могла слышать это имя? И где видела этого человека?». Журналистка откинулась в кресле и устремила взор на горящие в камине поленья.

Вскоре новый постоялец в сопровождении Софьи Ивановны и Егора вернулся в гостиную. Он по-прежнему блистал костюмом и галстуком, но обут был уже в домашние шлепанцы.

— Нет-нет, Егор Кузьмич, — говорила Софья Ивановна, — без чая я вас не отпущу. Подождите, сейчас приготовлю бутербродиков. — C этими словами вдова выплыла из гостиной.

— Ну что ж, чай — это хорошо, — сказал Егор Кузьмич, присаживаясь за столик. — A с бутербродиками — еще лучше. A вот это уже нехорошо, — укоризненно покачал он головой, увидев на столе початую «Каберне». -Алкоголизм — враг человека.

— Вам налить чаю? — предложила Надя.

— A тут еще есть, — возразил Егор Кузьмич, поднимая недопитую Серапионычем чашку. — Зачем пропадать добру? Экономика должна быть экономной.

Новый постоялец, ничего не подозревая, отпил из чашки и… и вначале он выпучил глаза, затем их закрыл, после чего ему, наконец, полегчало — он крепко и продолжительно закашлялся.

— Ах, я забыла предупредить, чтобы вы не пили. Владлен Серапионыч любит добавлять в чай какую-то жидкость. Он говорит, что это эликсир от всех хворей.

— Да? Может быть, — отдышавшись, отозвался Егор Кузьмич. — Верно говорят: что Cерапионычу здорово, то Кузьмичу наоборот, знаете ли.

Когда в гостиную вернулась Софья Ивановна, торжественно неся блюдо с бутербродами, Егор Кузьмич сидел, развалившись в кресле, и что-то мурлыкал себе под нос.

* * *

И Надя, и Софья Ивановна отправились на покой, а Егор взялся проводить нового постояльца до его комнаты.

— Вот такие вот дела, дорогой тезка, — бормотал Егор Кузьмич, еще не совсем придя в себя от серапионычева эликсира. — Думаешь, я не заметил, как твоя сестрица на меня пялилась? Ее взор воочию говорил: «Какая знакомая рожа, где ж я ее видела?». Да, сик транзит глория мунди. Иначе говоря, все хорошее скоро забывается. Черт, ступеньки какие-то кривые…

— A вы что, уже испытали мирскую славу, Егор Кузьмич? — спросил Егор.

— Еще бы! — не без гордости ответил Егор Кузьмич. — Когда-то я был большим человеком… A что теперь? — Егор Кузьмич остановился и, наклонившись к самому уху Егора, шепотом заговорил: — У меня есть кое-что, которое кое-кому ух как хочется заполучить, но черта с два они получат! В Москве они до меня не добрались, а уж здесь им вовек меня не найти.

Вскоре они достигли комнаты Егора Кузьмича. Войдя, постоялец запер дверь на ключ и извлек из саквояжа электрокипятильник.

— Ну, я пойду? — спросил Егор.

— Погоди, давай выпьем чаю, — предложил Егор Кузьмич. — У меня настоящий, цейлонский, а не как у вашего Cерапионыча, роялеобразный.

Тут явственно раздался стук в дверь. Егор Кузьмич вздрогнул.

— Это, наверное, Надя меня ищет, — сказал Егор.

— Хорошо бы так, — пробормотал Егор Кузьмич и, чуть пошатываясь, побрел к двери. Повернул ключ, но за дверью никого не оказалось. Зато на полу, просунутая под дверь, лежала небольшая красная бумажка. — Выследили все-таки! — с ужасом процедил сквозь зубы Егор Кузьмич, дрожащими руками поднимая с полу бумажку. На ее другой стороне было написано: «В 12 ночи». Егор Кузьмич машинально глянул на часы — они показывали половину десятого.

— Что это значит? — заинтересовался Егор. Хмель постояльца как рукой сняло:

— Красная метка. Ступай, тезка, чай в другой раз будем пить. Здесь тебе оставаться опасно. Или нет, постой. — Егор Кузьмич влез в саквояж и извлек оттуда небольшую палехскую шкатулку с медалями, орденами и какими-то бумагами. Одну из них, с изображением, напоминающим топографическую карту, виденную на уроке географии, Егор Кузьмич и протянул мальчику:

— Даю тебе ответственное задание. Обещаешь выполнить?

— Обещаю. А что за задание?

— Сохрани эту бумагу и передай Александру Петровичу Разбойникову лично в руки. Или нет, он же в тюрьме. Тогда сделай так: передай генералу Курскому лично в руки, он ее сохранит для Разбойникова. Генерал живет здесь же, в Кислоярске. Но только лично, очень тебя прошу. Она не должна достаться этим проходимцам.

— Каким проходимцам? — еще больше удивился Егор.

— Лучше тебе этого не знать, — серьезно ответил Егор Кузьмич. — Иди, но помни, о чем я тебя просил. A я должен подготовиться к встрече.

Егор, спрятав бумагу под рубашку, выскользнул из комнаты, а Егор Кузьмич нацепил себе на пиджак орден трудового красного знамени, а затем торжественно сел за стол.

* * *

Заглянув на следующее утро к Егору Кузьмичу, Софья Ивановна чуть было снова не лишилась чувств: в комнате был учинен форменный разгром, посреди которого на полу лежало бездыханное тело нового постояльца.

Вскоре прибыла следственная бригада: инспектор Столбовой с двумя оперативниками и доктор Серапионыч. Пока инспектор тщательно изучал обстановку, доктор занялся любимым делом — осмотром трупа.

— Так, значит, следов насильственной смерти не заметно, — бормотал Серапионыч. — Похоже, сердце не выдержало.

— Это произошло во время налета? — обернулся к доктору Столбовой.

— Возможно, дорогой инспектор, очень возможно. A может, и до того. Но после — вряд ли.

— Интересно, что они тут искали? — задался риторическим вопросом Столбовой. — Софья Ивановна сказывала, что он был весьма при деньгах, но тут ведь явно что-то другое.

— Был бы Вася жив, он бы в два счета все разъяснил, — печально протянул доктор.

— Вы знаете, Владлен Серапионыч, после его смерти преступники просто охамели, — пожаловался инспектор. — Нынче ночью из тюрьмы сбежал небезызвестный Разбойников.

— Да ну! — воскликнул Серапионыч. — Только этого не хватало… И как это ему удалось?

— Элементарно, — не без сарказма усмехнулся Столбовой, — через подкоп, выводящий на Матвеевское кладбище. И представьте себе, второй конец подкопа оказался вблизи могилы Василия Николаевича.

— Что вы говорите!

— Более того, я считаю, что все это просто демонстративные действия, направленные против правопорядка в городе. Дескать, смотрите — Дубова нет, и можно вытворять все что угодно. Причем прямо в доме, где он еще несколько дней назад жил!

— A вам не кажется, что бегство Разбойникова и это происшествие как-то связаны? — осторожно предположил Серапионыч.

— Не удивлюсь, — пробурчал Столбовой.

* * *

Составив протокол, инспектор с оперативниками уехали, а Серапионыч в ожидании машины из морга остался у Нади пить чай.

Улучив момент, когда Софья Ивановна отправилась готовить свои фирменные бутерброды, Егор рассказал сестре и Cерапионычу о вчерашнем разговоре с Егором Кузьмичом и показал им карту. Это был нарисованный от руки план клочка суши, окруженного водой. Вода была обозначена как «Кислоярское вдхр», а на карте острова, весьма скупой по части топографических подробностей, выделялись несколько звездочек ярко-красного цвета. Под картой трудноразборчивым почерком были набросаны несколько строк с пояснениями, как на остров попасть.

— Что за Кислоярское водохранилище? — удивилась Надя. — Чего-то я о нем вроде бы слышала, но не припомню, что именно.

— И немудрено, — подхватил Серапионыч. — O нем у нас вообще не слишком любят говорить. — Доктор налил чаю и привычно добавил жидкости из скляночки. — Когда-то там построили гидростанцию и запрудили огромную территорию. Под водой оказались две деревни и старинный монастырь. Потом станция, как и положено, вышла из строя, а водохранилище осталось. Теперь его называют не иначе как Кислое море, поскольку резиновая фабрика, грубо говоря, загадила его настолько, что в тех краях даже просто находиться было, мягко выражаясь, весьма небезопасно. Теперь, к счастью, фабрика тоже закрылась, так что экологический баланс, как я слышал, постепенно начал восстанавливаться.

— A там и вправду есть остров? — спросил Егор.

— Может, и есть, дитя мое, — пожал плечами Серапионыч и отпил из чашки. — Наверняка там были возвышенные участки, которые при затоплении остались над водой. Но я скажу одно, — понизил голос Серапионыч, — мы с вами ввязались в очень скверное дело. У нас в руках карта, за которой охотятся опасные преступники. На свободе не только их главарь товарищ Разбойников, но еще как минимум двое, которых ловил, но так и не доловил наш Вася. К тому же инспектор мне конфиденциально сообщил, что несколько дней назад бесследно пропал еще один из их вожаков — бывший глава Кислоярского КГБ Феликс Железякин. Ясно, что он перешел на нелегальное положение и оттого еще более опасен.

— Да нет, не думаю, — не удержалась Надя.

— A вам, Наденька, что-то про него известно? — пристально глянул доктор.

— A, нет-нет, Владлен Серапионыч, — смутилась Надя, — просто журналистская интуиция.

— A мне моя докторская интуиция подсказывает, что сейчас в главной опасности именно Егор, — покачал головой Серапионыч. — Злодеи явно следили за домом и в курсе, что последним с покойником общался именно он. Ну так что же будем делать, господа?

— Передать карту генералу Курскому, — твердо ответил Егор. — Я ведь обещал Егору Кузьмичу.

— Правильно, — одобрил доктор. — И сделать это надо как можно более гласно, чтобы все знали, что карты у тебя больше нет. Но сделать с одним маленьким нюансиком…

* * *

По Прилаптийскому шоссе неспеша катился велосипед, за рулем которого сидел Егор Чаликов. В кармане шортов у него лежал ценный груз — конверт с почти точной копией карты, которую ему передал покойный Егор Кузьмич. От оригинала она отличалась лишь тем, что красные звездочки по острову были произвольно расставлены совсем в других местах.

Метрах в двухстах впереди Егора медленно ехала черная «Волга». Время от времени она останавливалась, из нее выходил человек в кожаной куртке и что-то чинил в багажнике, почему-то держа одну руку в кармане брюк и постоянно оглядываясь назад. Когда Егор подъезжал поближе, человек возвращался в машину и продолжал ехать на предельно низкой скорости.

Куда более занятная автомашина ехала метрах в ста — ста пятидесяти позади Егора. То была самая допотопная из моделей «Запорожца», неаккуратно размалеванная белой краской и гордо украшенная эмблемой «Мерседеса». Там находились двое мужчин ничем не привлекательной наружности. Один из них держал в руке револьвер, а другой, который сидел за рулем — в зубах нож.

— Тысяча чертей! — выругался тот, что с револьвером. — Из-за этой чертовой «Волги» весь план летит к чертовой матери!

Водитель промычал что-то нечленораздельное.

— Ну ничего, — продолжал пассажир, — вот доберемся до сокровищ, так первым делом купим себе настоящий белый «Мерседес», и не придется ездить на задания на этой краденой развалюхе, бес ее подери. Кстати, хозяин не хватится?

Водитель на минутку вынул нож изо рта:

— Нет, я ему поставил три бутылки рома, так что до завтра точно не очухается.

На седьмом километре Егор свернул на проселочную дорогу. И «Волга», и лже-«Мерседес» мгновенно остановились.

— Что делать? — спросил водитель «Запорожца».

— Ничего, — с облегчением ответил пассажир, пряча револьвер в карман. — Похоже, обойдемся без мокрухи.

— Почему?

— Очень просто. Кузьмич, царствие ему не знаю уж какое, явно ведь поручил мальчишке передать карту генералу Курскому. A Курский, наивная душа, отдаст шефу, так что все будет о'кей.

— Но проследить не мешает, — сказал водитель. Оставив машину на обочине, оба злоумышленника двинулись по проселку.

* * *

Вскоре густая чаща расступилась, и перед Егором вырос двухэтажный особняк, предоставленный государством в долгосрочное пользование генералу A.В. Курскому. Оставив велосипед возле лавочки у входа, Егор позвонил в дверь. Из приоткрытого окна на втором этаже выглянула седая голова в генеральской фуражке:

— Эй, парень, чего тебе?

— Я к генералу Курскому, по важному делу! — крикнул Егор.

— Вот видишь, я ж тебе говорил, — прошептал пассажир краденого «Запорожца» водителю. Оба они залегли неподалеку под елочками.

Вскоре дверь открылась, и молодая красивая девушка впустила Егора в дом.

— Вероника, племянница генерала, — представилась она. — Так какое у тебя дело к Александру Васильевичу?

— Личное, — ответил Егор.

— A, ну понятно, — двусмысленно улыбнулась Вероника. За разговором они поднялись на второй этаж, где их на пороге одной из комнат ожидал сам генерал Курский. — Дядя, это Егор. Он к тебе по личному делу.

— Ну, проходи, раз по делу, — сказал генерал густым басом и провел гостя к себе в более чем скромно обставленную комнату, в углу которой стоял огромный сейф. — Присаживайся. — Однако Егор не спешил присаживаться, так как на столе лакала молоко из блюдечка длинная блестящая змея. — Да ты не бойся, Егор, она не кусается. Машка, ко мне! — скомандовал генерал, и змея тут же обвилась вокруг его руки. — Можешь ее погладить, — предложил генерал, и Егор, превозмогая страх, поднес ладошку к Машке. Та ласково прижалась головкой к теплой ладони. — Моя Машка хороших людей за версту чует, — довольно пробасил генерал. — Да, ну так что же у тебя за дело? Вероника, ты, кажется, собиралась полить огурцы?

— Да, конечно. — Вероника нехотя вышла из дядиного кабинета, но поливать огурцы не пошла, а по привычке приложилась ухом к замочной скважине.

Егор вкратце рассказал историю с Егором Кузьмичом. Генерал, Машка и Вероника за дверью внимательно ее выслушали.

— Ну и дела, — только и сказал генерал, когда Егор закончил рассказ. — Уходят старики, уходят. Хороший был мужик Кузьмич, только зря во все эти мадридские тайны влез. За что и поплатился. Правда, Машка?

— Он просил передать вам вот это. — Егор вытащил из кармана конверт с картой. — Для этого, как его, Бандитова. То есть Разбойникова.

— Вот оно, вот оно! — возбужденно прошептал под елочкой водитель «Запорожца», наблюдая за происходящим через полевой бинокль.

— Опять тайны, — поморщился генерал, открыл сейф и не глядя забросил туда конверт. — Ладно, передам, раз уж Кузьмич просил. Постой, куда ты? Пообедаешь с нами.

Но Егор вежливо отказался и, простившись с генералом, вышел из комнаты, едва не зашибив Веронику. Племянница генерала сидела на полу в обрамлении своих пышных юбок и потирала стремительно разраставшуюся шишку на лбу.

— Боже мой, как она набухает. Я случайно проходила мимо…

— Извините, пожалуйста, — пришел в себя Егор. — Вы не ушиблись?

— Ах, еще как ушиблась! — с дрожью в голосе ответила Вероника. Схватив Егора за руку, она прижала его ладошку к шишке. — Я чуть не лишилась чувств, мое сердце едва не остановилось, оно и сейчас еле бьется. — C этими словами Вероника томно переместила руку Егора за вырез платья. И уже более страстно зашептала: — Вы чувствуете, вы чувствуете? Ах, какая я слабая девушка!..

Егор, окончательно смущенный, несколько порывисто извлек свою руку из гостеприимного декольте и, не обращая внимания на страстные подвывания племянницы генерала, сбежал вниз по лестнице. Вероника вздохнула, поднялась с пола и, деловито отряхнув юбки, отправилась поливать огурцы.

A Егор через несколько минут уже ехал обратно в город в сопровождении почетного эскорта из черной «Волги» и белого «Запорожца-Мерседеса».

* * *

В ожидании брата Надя расхаживала по гостиной, то и дело поглядывая в окно. Серапионыч, развалясь за столом, привычно попивал чаек.

— Знаете, Наденька, у меня такое чувство, будто назревает что-то очень нехорошее и опасное.

— Отчего вы так думаете? — Надежда еще раз глянула в окно и присела за стол, где остывал ее чай.

— Слишком много всего сразу. Гибель Василия Николаича. Бегство Разбойникова. Появление и странная смерть этого Егора Кузьмича. И кто он такой, откуда взялся?

— Знаете, кажется, я его узнала, — не очень уверенно ответила Надя. Серапионыч отставил чашку в сторону и с удивлением глянул на собеседницу. — Да-да, лет десять назад, еще в эпоху перестройки, он был известным человеком, даже избирался депутатом первого горбачевского Верховного Совета.

— Может быть, он еще и состоял в Межрегиональной группе? — ехидно прищурился доктор. — Ну там с Афанасьевым, Поповым, Черниченко и прочими провозвестниками демократии.

— Да нет, не состоял. — совершенно серьезно ответила Надя. — Егор Кузьмич был арестован еще до образования Межрегионалки.

— Арестован?!

— Егор Кузьмич занимал пост директора некоего подмосковного завода, изготавливавшего радиотехнику для нужд оборонной и чуть ли не космической промышленности. А арестовали его за то, что он экономил на золоте, которое выделялось для контактов и некоторых деталей. Ну и сэкономленное, естественно, присваивал себе.

— Значит, опять презренный металл, — неодобрительно пробурчал Серапионыч.

— Однако похищенное золото так и не было найдено, — продолжала Надя. — Егор Кузьмич, естественно, все отрицал и сел в тюрьму лет на десять. Новые события и новые герои дня пришли ему на смену, и о незадачливом директоре все забыли. Я бы тоже не вспомнила, если бы в свое время не готовила большую статью о его деле для «Московских новостей». — Журналистка вздохнула. — Но материал так и не пошел.

— А что так?

— Ну, видите ли, Владлен Серапионыч, его имя-отчество совпадали с инициалами одного из тогдашних партийных руководителей, и прессу попросили это дело, в общем, не раздувать.

— Печально, — философски вздохнул Серапионыч. — И вот такой вот трагический конец в нашем далеком Кислоярске.

— Дело в том, что в Кислоярске Егор Кузьмич побывал незадолго до своего ареста, — как бы между прочим заметила Чаликова. — На суде название вашего города прозвучало как-то вскользь, и я даже восприняла его не то Красноярском, не то Кисловодском, но теперь вспомнила — именно Кислоярск.

— И что же он тут делал?

— Ничего. И это как раз самое подозрительное. То есть Егор Кузьмич побывал здесь в командировке, хотя ни одного «смежного» предприятия в Кислоярске нет. Судьи решили, что он просто использовал служебные средства в личных целях, и обвиняемый не стал ничего отрицать, хотя это, кажется, стоило ему лишнего года. — Надя отпила немного чая. — Но теперь понятно, что все было не столь однозначно…

* * *

Подъехав к дому на Барбосовской, Егор с удивлением увидел, что черная «Волга», которая маячила на дороге и туда и обратно, теперь стоит перед парадным входом, а ее подозрительный водитель копается в моторе. Увидев Егора, он кинулся к нему навстречу, будто к старому знакомому:

— Егорушка, как я рад тебя видеть! Живым и здоровым! Это просто замечательно!

— Кто вы? — удивился Егор.

— Я — политик Гераклов, — не без гордости сообщил водитель «Волги», когда они поднимались на второй этаж. — Прикрывал тебя во время поездки к генералу Курскому. Ты, дружок, может быть, заметил белый «Мерседес» позади себя? Так вот, это был даже и не «Мерседес». И если бы я не ехал впереди, то они бы тебя…

Но что сделали бы злоумышленники с Егором, господин Гераклов сообщить не успел, так как они достигли бывшей дубовской гостиной, где их поджидали Надя и Серапионыч.

— Была погоня, — с порога сообщил Гераклов, — но Егор держался молодцом!

Серапионыч поднялся из-за столика:

— A, вы уже познакомились, прекрасненько. Вот эта обворожительная дама — сестра Егора, она же знаменитая московская журналистка Надежда Чаликова. A этот бравый господин — пламенный борец за независимость Кислоярской Республики Константин Филиппович Гераклов.

— Так ведь мы, кажется, уже знакомы, — слегка улыбнулась Надя. — Да и кто ж не знает Гераклова? Как-никак, участник ареста путчиста Разбойникова, произнесший историческую фразу: «A будете сопротивляться — посажу на кол».

— Увы, тот самый Гераклов, — скромно ответил политик, но чувствовалось, что слова журналистки пришлись ему по вкусу. — Но все это в прошлом. Надеюсь, госпожа Чаликова, доктор сообщил вам, где он меня встретил?

— Да ну что вы, господин Гераклов, стоит ли? — поморщился Серапионыч.

— Стоит, стоит! — решительно заявил Гераклов. — Так вот, меня доктор встретил возле храма кришнаитов, где я вместе с кинорежиссером Святославским смиренно стоял в очереди за миской вегетарианской похлебки! Черная «Волга» — вот все, что осталось от тех дней, когда я стоял во главе Народного Пробуждения. A в Президентском дворце сидит некто господин Яйцын, бывший партийный инструктор, в свое время за пьянство переведенный на должность директора химчистки.

— Погодите, Константин Филиппович, — перебил его доктор, — о химчистке после. Я хотел пояснить Надюше, что предложил господину Гераклову принять участие в поисках этих таинственных сокровищ, и он с радостью согласился.

— Так вы тоже считаете, что на плане обозначены места залегания золота, награбленного бывшей властью? — спросила Надя и незаметно переглянулась с Cерапионычем.

— A что же еще? — удивился Гераклов. — При аресте я спрашивал об этом у Разбойникова, но он ничего не ответил. A остров — самое подходящее место. Я тут навел кое-какие справки. — Гераклов вынул из кармана листок бумаги. — Остров, как и само Кислоярское водохранилище, возник при сооружении ГЭC. Кстати, рядом с ним есть еще два островка, совсем крошечных. A на нашем острове построили так называемый рыбацкий домик, где начальство электростанции вместе с гостями из райцентра предавалось ловле рыбы и прочим излишествам. — Гераклов глянул в бумажку и с выражением зачитал: — «В настоящее время в связи с закрытием ГЭC и резким ухудшением экологической обстановки и сам остров, и водохранилище с ближайшими окрестностями практически необитаемы, так как, по мнению санэпиднадзора, непригодны для обитания». Итак, господа, мы поплывем на остров!

— Стоит ли? — с сомнением покачала головой Чаликова. — Я уже убедилась на собственном опыте, что поиски подобного рода сокровищ — дело неблагодарное и грязное. И отнюдь не только в экологическом отношении.

— Кто-то должен делать и грязные дела! — с пафосом воскликнул Гераклов. — Не забудьте, что за сокровищами усиленно охотятся товарищи с большой дороги, которые только что чуть не напали на Егора. И я не могу допустить, чтобы они прибыли на остров раньше нас.

— Но ведь с ними, возможно, и сам господин Разбойников, — напомнила Надя.

— Очень хорошо! — сладострастно потер руки Гераклов. — Уж на этот раз я его засажу. Если и не на кол, то обратно в тюрьму — точно. И надолго. И тогда благодарный народ придет и скажет: «Дорогой господин Гераклов, будь нашим президентом!». A я отвечу: «Народ, милые мои, достоин иметь такого президента, которого заслуживает. Или, иначе сказать, такого президента, который его имеет. Так что уж майтесь дальше со своим господином Яйцыным, или, если хотите, с его соперником товарищем Зюпиловым, а я перебьюсь супом от кришнаитов».

— Все это, конечно, очень мило, — терпеливо выслушав Гераклова, заметил Серапионыч, — но каким образом вы, уважаемый Константин Филиппович, собираетесь, так сказать, попасть на остров?

— Очень просто, — беспечно ответил Гераклов, — поплывем на яхте господина Грымзина.

— На какой яхте?! — удивилась Надя. — Это на том разбитом корыте, что стоит у городского причала?

— Ну, не такое уж оно и разбитое, — возразил Гераклов. — Да ведь и поплывем-то мы не по Тихому океану на Маркизские острова, а по речке за каких-то сто верст от Кислоярска. A других кораблей у нас здесь, извините, нету.

— И вы собираетесь угнать банкирскую яхту? — ужаснулась Чаликова. Гераклов громко расхохотался:

— Ах, Наденька, да когда я намекну господину Грымзину о цели экспедиции, то он не только даст нам свое корыто, но и оплатит все издержки… Я уже записался к нему на прием, на завтра утром. Так что, друзья, пожелайте мне полную миску удачи! Или, как говорят настоящие моряки, десять фунтов под килькой.

* * *

Евгений Максимович Грымзин неподвижно сидел за столом в кресле главы банка «ГРЫМЗЕКС», а политик Гераклов бегал по кабинету и убеждал банкира проспонсировать экспедицию.

— Да я же не зову вас плыть вместе с нами, а просто прошу предоставить на время вашу посудину, — чуть не кричал Гераклов, перекрывая музыку, льющуюся из радиоточки на стене. — Кораблю нужно движение, а он у вас просто киснет у причала. A дело верное, заработаем кучу денег, и половина — ваша. Ну что вы молчите?!

— Это очень серьезное предложение, я должен подумать, — ответил банкир. — C одной стороны — эфемерные надежды на какие-то мифические сокровища. — Грымзин перекинул костяшку счетов. — A с другой — расходы на топливо, на провизию, наконец, амортизация судна. — Банкир снова щелкнул счетами. — Так что никакого резона ввязываться в эту авантюру я в натуре не вижу.

— Да был бы у меня корабль, разве стал бы я связываться с таким куркулем, у которого вместо мозгов даже не калькулятор, а конторские счеты! — вспылил Гераклов.

— Ну, не такой уж я куркуль, — слегка обиделся Грымзин. — Я, между прочим, иногда вместе с Лидией Владимировной занимаюсь благотворительством, меценатством, даже предоставляю свой дом для любительских театральных постановок… A что касается яхты, то я уже имею деловое предложение от одной турфирмы, которая хотела бы зафрахтовать ее для эротических круизов по странам Индокитая — «По местам трудовой славы Эммануэль Арсан». Так ведь и тут я еще думаю, соглашаться ли… Пожалуйста, сделайте погромче.

Гераклов усилил звук репродуктора, так как музыка прервалась и диктор начал передавать важное сообщение:

— Криминальная обстановка в городе продолжает обостряться. За последние несколько дней совершено ряд тяжких преступлений. В своем офисе зверски убит частный детектив Василий Дубов. В доме на Барбосовской улице найден труп скоропостижно скончавшегося при невыясненных обстоятельствах гражданина Л., в прошлом видного деятеля советской промышленности. Из Центральной тюрьмы сбежал опасный государственный преступник Александр Разбойников. И вот минувшей ночью совершено еще одно злодейское преступление. В загородный дом генерала Александра Васильевича Курского ворвались вышеупомянутый Разбойников и двое неизвестных в черных масках. Привязав генерала к стулу, они требовали отдать какую-то карту. Проснувшаяся от шума племянница Курского слышала, как они грозились подвергнуть пыткам ее дядю. По параллельному телефонному аппарату из своей комнаты она вызвала милицию, что заставило налетчиков покинуть дом. По словам генерала, в момент бегства из-под шкафа выползла его домашняя змея Машка и укусила одного из грабителей за ногу. Прибывшая бригада оперативников во главе с инспектором милиции Столбовым обнаружила в комнате пострадавшего полный разгром, хотя существенного материального ущерба, по мнению потерпевшего, нанесено не было. O происшедшем уже проинформирован старший помощник Президента Кислоярской Республики майор Селезень. Он высказал убеждение, что события последних дней — это попытка антигосударственных сил дестабилизировать обстановку в стране и подорвать доверие к ее руководству накануне президентских выборов.

— Это что — очередные нездоровые фантазии господина Ибикусова? — предположил Грымзин.

— Мы передавали информацию, предоставленную Кислоярскому радио Управлением внутренних дел, — невозмутимо ответил диктор.

— Именно эту карту они, между прочим, и искали! — воскликнул Гераклов. — Вы представляете, что произойдет, если они доберутся до сокровищ? Эти бандиты накупят оружия и совершат государственный переворот, как пить дать! A захватив почту, телеграф и мост через Кислоярку, первым делом национализируют ваш распрекрасный банк, понимаете вы это или нет?!

— Ладно, черт с вами, — немного подумав, ответил Грымзин. — Я согласен.

* * *

Это же радиосообщение слушали за завтраком и Чаликовы.

— Егор, ты все сделал так, как мы договаривались? — строго спросила сестра.

— Конечно, — уверенно ответил брат, — я отдал карту генералу, и он тут же положил ее в сейф.

— Какая-то чепуха получается, — вслух задумалась Надя. — C какой целью они учинили этот погром, если генерал так и так передал бы карту Разбойникову? Одно из двух: либо генерал Курский решил сыграть в свою игру, либо карта пропала еще до визита Разбойникова…

* * *

Обычно банкир Грымзин долго колебался и прикидывал все «за» и «против», прежде чем принять какое-либо важное решение. Но если уж решение было принято, то действовал уверенно и быстро. Уже на следующий день после исторической беседы с Геракловым банкир начал подготавливать яхту к экспедиции. Поскольку он не мог надолго отлучаться из своего «ГРЫМЗЕКС» а, то всеми работами распоряжался политик Гераклов.

К сожалению, описать яхту, на которой наши герои собирались бороздить Кислое море, было бы несколько затруднительно, так как она представляла собой весьма основательную переделку из небольшого траулера, рыбачившего на Кислоярском водохранилище до того, пока оно благодаря резиновой фабрике не превратилось в Кислое море. Бывший траулер украшали несколько мачт с алыми парусами, пошитыми из неликвидов магазина «Ткани по сниженным ценам», а на носу, в подражание древним грекам, банкир установил деревянную женскую фигуру, которую кислоярцы прозвали Инессой, по всей видимости, из-за названия яхты, сохранившегося еще с траулерских времен — «ИНECCA АРМАНД».

Однажды Грымзин все же улучил минутку и заглянул на пристань, чтобы лично проинспектировать, как рабочие под присмотром Гераклова приводят в товарный вид судно, а грузчики погружают топливо и провиант. Сам Константин Филиппович суетился больше всех, изображая весьма бурную деятельность.

— Дела идут превосходно! — радостно отрапортовал Гераклов, завидев банкира. — Можем отплывать хоть через неделю.

Грымзин скептически оглядел политика, яхту и пристань:

— Вы так думаете? A с какой командой вы собираетесь плыть?

— Как это с какой командой? Я, вы, доктор Серапионыч, Егор…

— Лично я сразу признаюсь, что ничего не смыслю в навигации и судовождении, — перебил банкир. — Может быть, вы, уважаемый Константин Филиппович, разбираетесь в этих премудрых науках и способны вывести «Инессу» в Кислое море, а потом припарковать к острову?

— Мне это ни к чему, — гордо заявил Гераклов. — Зато я могу хоть сейчас вывести нашу Кислоярскую Республику к счастью и пришвартовать ее к бурному процветанию!

— В этом я не сомневаюсь, — с еле скрытым сарказмом процедил банкир. — Но кораблем должны управлять профессионалы-моряки, а не мастера политического импровиза.

— Будут и профессионалы, — беспечно ответил Гераклов. — Наденька Чаликова обещала выписать из Москвы одного адмирала, оставшегося не у дел.

— Адмирала? — недоверчиво переспросил Грымзин. — A его услуги не будут стоить больше, чем простого капитана?

— Вот все вы такие! — взорвался Гераклов. — Человек плывет за кучей золота, а считает копейки!

— Можно подумать, что вы плывете за кучей чего-то другого, — кротко возразил Грымзин.

— К черту кучу! — с жаром воскликнул политик. — Море, страшные тайны, дух приключений — вот что кружит мне голову, а не эти дурацкие сокровища!.. Да не волнуйтесь, адмирал будет трудиться за совесть, а не за деньги. Он — человек старой закваски, герой Цусимы… — Гераклов надел очки и устремил взор к Кислому бульвару. — Постойте, это не Надя ли там идет?

И действительно, вскоре к политику и банкиру подошла Надежда Чаликова. Но она была не одна — под руку с ней шествовал статный пожилой человек в адмиральской форме. Его изборожденное морщинами благородное лицо украшала седая аккуратно подстриженная бородка.

— Вот вам и обещанный адмирал, — представила Надя своего спутника.

— Евтихий Федорович Рябинин, — лихо щелкнув каблуками начищенных туфель, отрекомендовался адмирал. — A это что, и есть наш крейсер? Да, господа, это, конечно, не «Титаник», но плыть можно.

— Евтихий Федорович, вы не желаете осмотреть яхту? — почтительно обратился к адмиралу Гераклов.

— Что-что? — не расслышал адмирал Рябинин. — Ах, осмотреть? A чего там осматривать — испытаем ее сразу в действии.

* * *

— Ну, Евгений Максимыч, как вам адмирал? — спросил Гераклов, когда банкир и политик уединились за чашкой чая в одной из только что отделанных кают «Инессы». — По-моему, настоящий морской волк!

— Как бы он нам не устроил Цусиму с «Титаником» на Кислом море, — скептически пожал плечами Грымзин. Гераклов рассмеялся:

— Ну что вы, Чаликова не стала бы рекомендовать человека, способного потопить корабль, на котором поплывет ее родной брат!

— A разве сама госпожа Чаликова не поплывет? — несколько удивился банкир.

— Надя говорит, что ее отпуск заканчивается и она должна возвращаться в Москву, вверив Егора нашему с вами и Владлена Cерапионыча попечению, — ответил Гераклов. — Но, между нами, я даже рад, что ее не будет.

— Вы что, верите в примету, будто женщина на корабле — к несчастью?

— Да нет, не в этом дело. Цель нашей экспедиции, как вы понимаете, довольно деликатная и не подлежащая широкой огласке. A Чаликова, как профессиональная журналистка, непременно не удержалась бы и дала информацию в печать. Если уж приглашать журналиста, то я взял бы на корабль господина Ибикусова…

Грымзин поморщился, как от зубной боли:

— Ибикусова? Что за глупые фантазии!

— Вы очень точно выразились — глупые фантазии. Именно скандальные публикации господина Ибикусова приведут к тому, что общественность будет судить о нашей экспедиции как о глупой фантазии. A если Ибикусов даже случайно и напишет правду, ему все равно никто не поверит. В общем, он способен до предела взмутить воды, в которых мы будем ловить наших золотых рыбок. Ну так как, приглашаем Ибикусова?

— Нет, я решительно против, — заявил Грымзин. — То, что вы тут наговорили, может, и правильно, но всему же своя мера! Вы послушайте, что он пишет. — Банкир достал из дипломата номер газеты «Кислое поле» и зачитал: — «В последние дни заметна активность возле стоящего на городском причале плавучего сооружения „Инесса“. То есть плавучим его можно назвать лишь в том смысле, что оно, подобно калу, не тонет. По имеющейся у нас непроверенной информации, владелец судна, нечистый как минимум на руку банкир Грымзин, собирается с награбленными народными деньгами сбежать на Новую Гвинею, чтобы обучать местных людоедов цивилизованному каннибализму. Не удивительно и участие в этой авантюре и так называемого политика Гераклова, чьи фантазии не простираются дальше того, чтобы посадить на кол своих идейных противников». Ну и так далее в том же духе.

— Так это ж как раз то, что нам нужно! — обрадовался Гераклов. Он был явно доволен, что наконец-то его подзабытая народом фамилия вновь замаячила на страницах прессы. — Впрочем, я же не настаиваю… Да, кстати, вы давеча спрашивали насчет радиста. Я тут нашел одного специалиста, это некто Oтрадин Андрей Владиславович. Сейчас он приводит в порядок радиорубку. Подметает, моет полы…

— Что за человек? — нетерпеливо перебил Грымзин.

— Что за человек, пока не знаю, но в своей области — знаток. Настоящий фанат радиотехники.

— Это хорошо, — одобрил банкир. — По крайней мере, не будет совать нос не в свое дело. Ну а как насчет корабельной команды?

— Увы, здесь главная загвоздка, — погрустнел Гераклов. — Где взяться настоящим морякам в нашей Кислоярской Pеспублике, откуда хоть три недели скачи — ни до какого моря не доскачешь, разве что до Кислого.

* * *

На следующий день, когда грузчики под отеческим присмотром Гераклова погружали на «Инессу» ящики с коньяком, сникерсами, тампексами и прочими столь же необходимыми в кладоискательском круизе вещами, на пристани появился весьма колоритный господин, имеющий желание переговорить с кем-то из владельцев судна. Поскольку законный владелец Грымзин, как обычно, отсутствовал, то колоритного господина принял Константин Филиппович Гераклов.

A выглядел новопришедший господин действительно колоритно, если не сказать более. То был человек неопределенно-пожилого возраста и роста ниже среднего, одетый в слегка дырявую тельняшку и серые брюки, левая штанина коих была заправлена за пояс по причине отсутствия ноги, которую заменял костыль. Рыжая шевелюра, густые брови, повязка на правом глазу и огромный ворон на левом плече довершали облик просмоленного морскими ветрами Старого Морехода.

Гераклов усадил необычного гостя на ящик со сникерсами и устремил на него по-детски восхищенный взор. Старый мореход вытащил из кармана трубку, набил ее табаком «Герцеговина Флор» и с наслаждением затянулся.

— Полундррра! — вдруг громко прокаркал ворон. Гераклов даже чуть вздрогнул.

— Да не обращайте на него внимания, — сказал бравый моряк, ласково щелкнув своего спутника по клюву. — Он уже сто лет на свете живет и совсем из ума выжил.

— Скажите, капитан… — начал было Гераклов.

— Ну что вы, — чуть смущенно перебил его одноногий моряк, — я пока еще не капитан.

— A, вы этот самый, как его… боцман. Или нет, шуцман. В общем, лоцман.

— Нет-нет, моя фамилия Серебряков. Иван Петрович Серебряков, по должности кок. В смысле повар.

— O, это как раз то, что нам нужно! — воскликнул Гераклов. — A скажите, уважаемый Иван Петрович, нет ли у вас на примете еще каких-нибудь профессиональных моряков, таких же морских волков, как вы?

— Отчего же нету? — пожал плечами Иван Петрович. — Как говаривал незабвенный капитан Флинт, кадры решают все. Шучу.

— Кадррры! Под трррибунал! — радостно захлопал крыльями ворон.

— Помолчи, Гриша. Есть у меня на примете два кадра. Опытные товарищи, большие спецы в своем деле — штурман Лукич и мотористка Степановна. В общем, завтра я их вам представлю, господин Гераклов.

— Вы меня знаете?! — совсем растаял политик.

— Ну, кто ж не знает господина Гераклова! — Губы кока расплылись в улыбке, хотя единственный глаз глянул весьма неприязненно. — Хороший корабль, — продолжал Серебряков. — Если не секрет, куда вы плыть намылились? Уж не на остров ли Борнео?

— Не на Борнео, но тоже на остров, — ответил Гераклов. Он уже хотел было выложить полюбившемуся ему старому морскому волку всю правду о целях экспедиции, но замолк, вспомнив предупреждения Cерапионыча и Чаликовой — не болтать лишнего.

— Жаль, — сказал кок. — Куда я только не плавал — и на Гаити, и на Таити, и на Огненную Землю — только на Борнео не был. Ну ладно, до завтра. — Протянув Гераклову руку, Иван Петрович с трудом поднялся и, ловко перебирая костылем, двинулся прочь с пристани.

A Константин Филиппович, задумчиво глядя ему вослед, размышлял: «Да, побольше бы таких людей, и жизнь стала бы совсем иной. C этим славным моряком я готов не только плыть на Борнео, но даже баллотироваться в парламент. Мы бы с ним такую фракцию сколотили!.. A когда я стану президентом, то обязательно назначу его морским министром. Плевать, что морей у нас нет, если не считать Кислого. Наша Кислоярка впадает в реку, которая впадает в другую реку, которая впадает в славную и могучую Лену. Так что мы еще помочим лапти в море Лаптевых!».

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ЗАПАХ СОКРОВИЩ

 

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ — ПОНЕДЕЛЬНИК

И вот наступил долгожданный день отплытия — внешне ничем не примечательный июльский понедельник. Дабы не привлекать лишнего внимания, было решено отчалиться рано утром, и Грымзин попросил экипаж и пассажиров прибыть на яхту уже в воскресенье вечером. По причине недоукомплектовки экипажа и малоисследованности маршрута исполняющий обязанности капитана «Инессы» адмирал Рябинин принял решение плыть только в светлое время суток, а на ночь становиться на якорь. При таком режиме путешествие до острова должно было занять три, самое большее четыре дня.

Ровно в шесть утра «Инесса», разбудив спящих на пристани бомжей, дала длинный гудок и грациозно отчалила. Адмирал стоял на капитанском мостике и отдавал приказы. Молчаливый штурман Лукич, представительный мужчина средних лет с огромной бородой, правил штурвалом. В машинном отделении колдовала над моторами и прочим техническим оборудованием мотористка Степановна — дородная дама с аляповато наложенной косметикой. Егор помогал адмиралу и штурману поднимать паруса, а когда яхта уверенно вырулила на середину Кислоярки, отправился на камбуз подсоблять коку Серебрякову в подготовке обеда. Радист Андрюша Отрадин, интеллигентного вида молодой человек, в радиорубке испытывал судовую рацию. Настроившись на волну государственного Кислоярского радио, он слушал утренние новости:

«На предвыборной встрече с работниками хот-догного цеха Президент Яйцын и его новый старший помощник майор Селезень изложили десять планов наведения порядка в Республике в случае повторного избрания Кирилла Аркадьевича на пост главы государства. Ряд общественных организаций выступил с инициативой присвоить одной из улиц Кислоярска имя злодейски убитого частного детектива Василия Дубова. Продолжаются поиски сбежавшего из тюрьмы государственного преступника Разбойникова. По сообщению нашего корреспондента из Белоярской Республики, Президент этого государства Лука Дудищев намеревается ввести в парламент почетным членом свой любимый трактор Т-40».

* * *

В это же время банкир Грымзин, политик Гераклов и доктор Владлен Серапионыч, собравшись в каюте Грымзина, отмечали успешное начало плавания.

Выпив две рюмки пепси-колы, банкир разоткровенничался:

— Знаете, господа, я ведь немало удивлен, что «Инесса» вообще оказалась способной двигаться.

— И даже не под Ильичем, — довершил фразу Серапионыч. Он, в отличие от Грымзина, пил не пепси-колу, а чай. Правда, время от времени доктор подливал туда своей любимой жидкости из заветной скляночки, что настраивало его на некоторую скабрезность.

Гераклов, который до отплытия успел сбегать в киоск, вслух изучал свежую прессу:

— Все-таки, господа, отчалить без дружеского напутствия нам не удалось. Вот чего пишут «Блудни»: «Говорят, что сегодня отплывает яхта банкира Грымзина „Инесса Арманд“. Куда и зачем — не так уж важно. Ясно, что господин Грымзин просто скрывается от сбежавшего из тюрьмы Александра Петровича Разбойникова. У известного буржуя есть веские основания считать, что сей наследник Робин Гуда может учинить с ним то же, что и с генералом Курским. Ни для кого не секрет, что Разбойников и его соратники просто жаждут схватить Грымзина, осквернить его словом и делом, а затем, расчленив труп, отправить его частями по почте Президенту Яйцыну и другим влиятельным людям, кого материально (и отнюдь не бескорыстно) поддерживает банк „ГРЫМЗЕКС“. Ничего удивительного, что на яхте плывет и политик Гераклов — у него тоже имеются все основания опасаться мести Разбойникова, которого он лично арестовывал после очередного успешно проваленного путча. Ясно, что если Гераклов попадет в лапы Разбойникова, то простым сажанием на кол дело не обойдется». Угадайте, кто автор?

— Ибикусов! — хором воскликнули Грымзин и Серапионыч.

— И вы еще собирались его брать в плавание! — добавил банкир. Доктор, отпив из чашки, заметил:

— Ну что ж, каждый реализует свои подсознательные фантазии по-своему. Надо радоваться, что репортерский талант господина Ибикусова позволяет ему проявлять некрофилический садо-мазохизм на страницах прессы, а не в реальной жизни.

Гераклов развернул «Панораму»:

— A вот это уже более существенно для нас: «В районах, прилегающих к среднему течению Кислоярки, активизировалась бандитская деятельность дудкинских сепаратистов. Бывший председатель колхоза имени Чапаева Захар Дудкин, объявивший себя самозваным „президентом“ так называемой Чапаевской Республики, нагло заявил, что ради достижения независимости не остановится ни перед чем. Хотя майор Селезень и обещал сразу же после выборов лично побывать в мятежном районе и навести там порядок, но, похоже, справиться с сепаратистами будет нелегко даже и ему. Инесса Харламушкина.» — Гераклов сложил газету. — Да, ну и вляпались мы, однако. Ведь про «фактор Дудкина» никто и не подумал…

— Ничего страшного, нас-то они не тронут, — беззаботно откликнулся Грымзин.

— Почему вы так считаете? — глянул на него доктор. — Говорят, что дудкинцы весьма охочи до чужого добра.

Грымзин, выпивший третью рюмку пепси-колы, сделался откровенен, кажется, явно больше, чем положено банкиру:

— Дудкин через мой банк отмывает награбленное, так что, господа, мы можем себя чувствовать в полной безопасности.

Гераклов открыл было рот, чтобы высказать банкиру все, что думает о его темных делишках с мятежным председателем колхоза, но удержался. Он подлил себе «Сангрии» и развернул очередную газету.

* * *

Радист Андрей Владиславович Отрадин отключил рацию и вышел из радиорубки. Едва он скрылся в конце коридора, как из запертой кладовки, где хранился старый такелаж, высунулась какая-то мрачная личность. Убедившись, что путь свободен, личность проскользнула в рубку.

A Отрадин тем временем уже спускался в машинное отделение, где правила бал мотористка Степановна. Завидев радиста, Степановна просветлела лицом и быстро вытерла пахнувшие машинным маслом руки о край фартука.

— Андрюша, это вы! — обрадованно воскликнула мотористка и страстно чмокнула радиста в щечку.

— Ах, Степановна, вы так добры ко мне, — смутился Андрюша. — Когда я вижу вас, когда слышу ваш голос, то мне вспоминаются незабвенные строки сонета Шекспира. Знаете, дорогая Степановна, в переводе замечательного кислоярского поэта господина Покровского он звучит гораздо современнее, чем в оригинале.

— O, пожалуйста, почитайте! — воскликнула Степановна, все так же страстно глядя на Отрадина. Тот вынул из кармана книжку «Сонеты Вильяма Шекспира» Кислоярского издательства «Светоч» и вдохновенно зачитал:

— Постыло мне, подохнуть бы скорей, Чтобы не видеть, что кругом творится, Как, не стесняясь, изо всех дверей Ползет разврат, чтоб СПИДом воплотиться…

Степановна слушала, влюбленно глядя на Андрюшу, а тот вдохновенно продолжал:

— Безвкусицы мне больно слышать клич, Опошлено давно святое чувство, На сцене и в газетах — жуткий кич, Порнухою подменено искусство… Коррупция, бесправие, развал, Куда ни глянь — сплошное разгильдяйство, Разрушено народное хозяйство, И мафия повсюду правит бал…

Вдруг радист крепко закашлялся, и Степановна протянула ему стакан воды.

— Благодарю вас. — Отрадин медленными глотками выпил воду, а стакан рассеянно сунул в карман. Мотористка, зачарованная бессмертными строками великого Шекспира, этого даже не заметила.

— Да-да, — сладострастно шептала она, — вот до чего довели страну новые власти. Разве при нас… то есть раньше разве была порнуха? И СПИДа тоже не было. Зато законность соблюдалась. Постойте, Андрюша, куда вы?

— Сыграл бы в ящик, смерть вкусив, как сладость — Да не хочу врагу доставить радость,

— скороговоркой прочитал радист последние две строчки сонета. — Извините, Степановна, работа есть работа. Но завтра я к вам обязательно загляну. Или вы ко мне в радиорубку. — C этими словами Отрадин поспешно покинул машинное отделение.

* * *

На камбузе работа шла вовсю. Кок Петрович, опершись на костыль, колдовал над плитой, размешивая огромной поварешкой какое-то варево в котле, из которого несся не очень аппетитный запах. То и дело он зачерпывал из котла и пробовал свою стряпню, не забывая угостить и Гришу, который привычно сидел у него на плече. Время от времени кок подсыпал в котел то соль, то перец, отчего варево становилось все более острым, не делаясь при этом более аппетитным. Но Петрович не унывал — он явно ощущал себя художником, трудящимся над художественной отделкой очередного шедевра.

— Крррасота! — кричал Гриша после очередной дегустации. — Здорррово, Петрррович!

Егор сидел за столом и старательно чистил картошку, наблюдая за священнодействиями Петровича.

— Иван Петрович, по-моему, у вас что-то горит, — заметил Егор.

— Да-да, спасибо, что напомнил. — Серебряков уменьшил огонь под сковородкой, в которой жарилось что-то уж и вовсе непонятное. — Ничего, сегодня мы угостим наших буржуев настоящим флотским обедом.

— Буррржуи! — подхватил Гриша. — Да здррравствует пррролетарррская Ррреволюция!

Егору показалось странным слышать такие речи от бравого кока, а уж тем более от его ворона, однако толком поразмыслить на эту тему он не успел: в камбуз ввалился политик Гераклов.

— Ну, работа кипит вовсю! — радостно констатировал он, обозрев творящееся на кухне. — И вообще, поглядели бы вы, как слаженно трудится наш дружный коллектив. И капитан, и штурман, и мотористка… Один я слоняюсь без дела.

— Такая у вас, у политиков, работа, — пробурчал Петрович. — Можете капусту порезать, хоть какую пользу принесете.

— А и правда. — Господин Гераклов подошел к столу и принялся огромным ножом шинковать уже наполовину разрезанный качан. — Ничего, друзья мои, думаю, что и я смогу принести пользу общему делу. Вот приплывем на остров… — Константин Филиппович мечтательно вздохнул и отправил к себе в рот прохладную кочерыжку.

— Остррров сокррровищ! Пиастррры! — радостно закаркал Гриша. Егор бросил быстролетный взор на Петровича — тот показался наблюдательному юнге несколько смущенным, будто Гриша по простоте душевной сказал нечто такое, чего ему, по мнению хозяина, говорить никак не следовало.

— Какой еще остров? — поспешно, будто желая загладить Гришины слова, переспросил Серебряков. — Что-то я не помню здесь поблизости никаких островов.

— Здесь нету, а на Кислом море есть, — объяснил Гераклов. Егор многозначительно кашлянул. — Ну ладно, не буду вас отвлекать глупыми разговорами, — вдруг засобирался политик. — Пойду бездельничать дальше.

Но в коридоре его догнал Егор:

— Константин Филиппович, зачем вы при Александре Петровиче заговорили про остров? — вполголоса сказал он. — Вас же сколько раз предупреждали, чтобы никому не слова!

— Петровичу я доверяю, — беспечно ответил Гераклов.

— Но ведь вы чуть не проболтались! А что вы знаете об этом Петровиче?

— Мне достаточно взглянуть на хорошего человека, чтобы понять, кто он такой! — заявил политик. — Но вообще ты, конечно, прав — лишнего говорить не стоит. — Гераклов вздохнул. — Особенно в политике. Если бы я следовал этому правилу, то уже, наверное, давно был бы министром.

— Ничего, может, еще и станете, — утешил Егор.

— Вторая заповедь политика — никогда не говори «никогда», — усмехнулся Гераклов. — А если откровенно, то я чувствую, что здесь что-то не так.

— И что именно?

— Не знаю. Но чувствую какой-то подвох. Чисто интуитивно…

— А я чувствую, что у Петровича опять что-то подгорело, — перебил Егор, принюхавшись к запаху, доносившемуся через неплотно прикрытую дверь камбуза. — Ну ладно, я побежал, а то не видать нам обеда, как своих ушей.

Егор поспешил на кухню, а Гераклов отправился дальше: он хотел исследовать всю яхту, включая разные закоулочки, коих на «Инессе» было немало.

* * *

За обедом экипаж «Инессы» смог по достоинству оценить кулинарные изыски корабельного кока. Первым свое восхищение высказал банкир Грымзин:

— По-моему, Константин Филиппович, ваш протеже Петрович решил испытать на прочность наши пищеварительные органы.

— Да, возможен понос, — более прямо выразил ту же мысль Серапионыч. — Нужно для профилактики принять нейтрализатор. Не желаете?

Доктор полез во внутренний карман и накапал в борщ малую толику из своей легендарной скляночки. Однако остальные отказались последовать его примеру, предпочитая понос.

— Просто мы не знаем, что такое настоящая моряцкая пища, — возразил Гераклов. — Правда, Евтихий Федорович?

— У нас на Тихоокеанском флоте готовят несколько иначе, — уклончиво ответил адмирал Рябинин. — Но и это неплохо. Дело вкуса, знаете.

— И привычки, — добавил Гераклов.

* * *

После обеда Гераклов залучил Серапионыча к себе в каюту и, прежде чем начать разговор, поплотнее прикрыл дверь.

Доктор, хорошо знавший привычки своего приятеля, обреченно вздохнул и приготовился слушать, уже приблизительно догадываясь, о чем пойдет речь. И не ошибся.

— Владлен Серапионыч, вы не замечаете на яхте чего-то странного, неестественного? — вопросил Гераклов страшным шепотом.

— Да нет, — пожал плечами доктор. — А что, вы что-то замечаете?

Гераклов немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, потом заговорил:

— Знаете, здесь я могу откровенно поговорить только с двоими — с вами и с Егором. Так вот, когда я стал высказывать Егору свои опасения, то оказалось, что сформулировать-то их я и не могу!

— Значит, для опасений нет причины, — успокаивающе улыбнулся доктор. — Знаете, голубчик Константин Филиппович, по-моему, вы просто слегка переутомились. Расслабьтесь, дышите свежим воздухом, наслаждайтесь природой и бросьте ваши глупости! Это я вам прописываю как врач.

— Как патологоанатом? — не удержался Гераклов от ехидной шуточки.

— Если хотите, то и как паталогоанатом, — ничуть не обиделся доктор.

— Ах, если бы я мог последовать вашему рецепту! — воскликнул политик. — Знаете, ощущение совсем дурацкое. Будто вышел из дома и чувствуешь, что забыл что-то важное. Вроде все на месте — и ключи, и кошелек, и портфель, а чего-то не хватает.

— Ну и как?

— В конце концов вспоминаешь, но уже так далеко от дома, что возвращаться нет смысла.

— Так, может, вы просто что-то забыли взять в дорогу? — предположил доктор. — Ну там мыло, или зубную щетку…

— Вы все шутите, — покачал головой Гераклов, — а дело может оказаться куда серьезней.

— Нет-нет, я просто искренне хочу вам помочь. Вы считаете, что на яхте что-то не так. А по-моему, наоборот — все идет замечательно. Если, конечно, не считать борща по-флотски в интерпретации вашего друга Петровича.

— Вот-вот! — радостно подхватил Гераклов. — Вы сказали то, что у меня вертелось на языке: все идет слишком уж гладко, без сбоев и накладок. И вот это как раз вызывает опасения.

— Ну, Константин Филиппович, на вас не угодишь, — хмыкнул Серапионыч.

— Нет-нет, когда все слишком хорошо — это не к добру! — в азарте воскликнул Гераклов. — Попомните мои слова — настоящие неприятности еще впереди.

— Ну, когда они явятся, тогда и будем думать, — беспечно ответил доктор.

— А я все-таки разберусь, в чем тут подвох! — громогласно заявил Гераклов.

— Ну, бог вам в помощь, — улыбнулся Серапионыч.

* * *

Когда наступил вечер (то есть вечер по июльским понятиям — было еще совсем светло), «Инесса» бросила якорь вблизи поросшего густым лесом берега. Пассажиры и экипаж, за исключением Андрюши Отрадина, копавшегося у себя в радиорубке, вышли на палубу полюбоваться, как солнце, цепляясь за верхушки дремучих старых елей, удаляется на ночной покой.

— Неповторимая картина! — мечтательно говорил адмирал Рябинин банкиру Грымзину и доктору Cерапионычу. — Сколько плаваю, но ничего лучше заката над морем не видал! Эх, будь я художником…

— Да, — вздохнул Серапионыч. — Как раз окна нашего морга выходят на запад, и когда вечерние лучи озаряют лики покойников — это просто неизъяснимо. Эх, будь я поэтом…

— A как блестят и переливаются на солнышке золотые монеты у меня в банке! — воскликнул Грымзин. — Нет, чтобы это передать, нужно быть и художником, и поэтом, и композитором…

Прислушивавшийся к их содержательной беседе штурман Лукич тоже открыл рот, чтобы что-то сказать по этому поводу, но передумал.

А когда солнце исчезло из виду, Гераклов с Егором зашли в радиорубку, где Oтрадин настраивал приемное устройство. Из динамика звучал голос постоянного ведущего коммерческой станции «Икс-игрек-зет плюс» Яши Кулькова:

— Ваши приемники стоят на волне нашей радиостанции. У нас тоже, ха-ха-ха, стоит. Слушайте сюда, и я научу вас любить, и вы будете делать это регулярно. A пока предлагаю вечерние новости. Ночные вы вряд ли станете слушать, так как будете заняты теми вещами, которым я вас научу. Ну, о беременности Пугачевой я вам рассказывать не буду — вы и так все знаете. A вот новость более к нам близкая. Сегодня многие кислоярцы с удивлением обнаружили, вернее сказать, не обнаружили на городском причале яхты «Инесса». По имеющимся сведениям, она отплыла вниз по Кислоярке. Есть основания полагать, что владелец судна банкир Грымзин и его компаньон политик Гераклов под видом обычного круиза везут оружие и боеприпасы дудкинским сепаратистам. В дальнейшем мы будем информировать вас, уважаемые слушатели, о ходе экспедиции. A сейчас послушаем классную песенку Лады Корольковой о фаллоимитаторах — «Пластмассовый рай». Ну, поехали…

Поморщившись, Отрадин выключил приемник.

— Что это значит? — воскликнул Гераклов. — Откуда им известно?..

— A вы что, и вправду везете оружие? — удивился Oтрадин.

— Какое еще оружие! Но остальное-то все правда. И как они там еще сказали — будем информировать?

— Между прочим, сегодня, пока меня не было, кто-то трогал рацию, — вспомнил Андрюша. — Она стояла на приеме, а когда я вернулся — на передаче.

— Что-что?! — В глазах Гераклова появился охотничий блеск, загоравшийся всякий раз, когда в воздухе начинало пахнуть тайнами и приключениями. — Как вы полагаете, кто бы это мог быть?

— Ясно, что не Степановна, — тут же сказал радист. — Я как раз был у нее в машинном отделении. Это такая женщина…

— И не Петрович… то есть наш повар, — подумав, сказал Егор. — Мы с ним все время были на кухне.

— Кто же тогда? — вслух размышлял Гераклов. — Адмирал? Или штурман? Или доктор? Но зачем, зачем? — Политик резко встал со стула. — Решено — ночью я устрою здесь засаду!

* * *

Наступила тихая летняя ночь. «Инесса» стояла посреди Кислоярки, слегка покачивая бедрами на легких волнах. Но не все ее обитатели спали — в дальнем углу радиорубки засел, ожидая тайного врага, бравый политик Константин Филиппович Гераклов.

— Ну, голубчик, все, теперь ты от меня не уйдешь! — бормотал Гераклов. — Выведу тебя, злодея, на чистую воду!

Однако минуты шли за минутами, часы за часами, но никто не появлялся. И как ни боролся политик со сном, но природа взяла свое, и в конце концов он задремал.

И приснилась Константину Филипповичу история, произошедшая не так давно в бывшем Доме политпросвещения, где он вынужден был подрабатывать сторожем.

 

COH ГЕРАКЛОВА

В ночь на пятое марта, когда луна скрылась в мрачных тучах, Гераклов заступил на пост по охране вверенного ему здания. Он устроился за небольшой конторкой в просторном холле первого этажа. Ближе к полуночи Константин Филиппович проголодался и разложил перед собой газету «Блудни», а на ней бутерброды и термос. И едва он поднес ко рту бутерброд с селедкой, как в ночной тишине разнеслись звуки боя часов на башне собора св. Кришны. И когда раздался последний, двенадцатый удар, Гераклов сомкнул челюсть на селедочном хвосте. В этот момент на стол вспрыгнуло некое лохматое существо, схватило второй бутерброд с килькой и с радостным писком растворилось в темном углу. Сначала политик подумал, что это была просто крыса. Но тут он вспомнил, что его товарищи по политическому плюрализму рассказывали, будто по ночам в этом здании, ранее служившем оплотом старой идеологии в Кислоярском районе, нередко происходят разные невероятные вещи.

От таких размышлений в душу политика начали закрадываться некоторые сомнения, и в этот миг его взгляд упал на стоявший неподалеку телевизор. Прямо на глазах Гераклова он вытягивался, обретая очертания гроба. «Ох, как все это не к добру!», подумал Константин Филиппович. A к тому времени на тумбочке вместо телевизора уже стоял увитый лентами, обитый багетом роскошный красный гроб. Со зловещим скрипом его крышка открылась, и профессиональный демократ увидел в нем даму с распущенными светлыми волосами, неестественной улыбкой и в прозрачном саване, напоминающем пеньюар, с которым контрастировал красный депутатский значок. Дама поднялась в гробу и, приняв некую непристойную позу, гнусно рассмеялась. Тут Гераклов со смешанным чувством ужаса и любопытства увидел, что на даме не было никакой одежды, кроме вышеупомянутого пеньюара с ценником известного как в Кислоярске, так и за его пределами секс-шопа «SLIKTI». Вдруг гроб со звуком, напоминающим урчание в животе, поднялся в воздух и сделал несколько кругов вокруг люстры. И тут, вспомнив совет одного знакомого политолога, Гераклов быстро нарисовал фломастером жирную линию вокруг своей конторки. Сделав петлю Нестерова, гроб врезался в невидимую стену почти перед самым носом Константина Филипповича. После такой неудачной атаки дама отлетела в сторону и лихо приземлилась прямо на постамент, где раньше стоял бюст A.М. Коллонтай. Там она пронзительным голосом стала выкликать дьявольские заклинания, из которых Гераклов разобрал только «Вставайте, проклятьем заклейменные!» и, к своему ужасу, увидел, что из темных углов холла к ней начали стекаться всяческие бесы и вурдалаки. Многие из них были вооружены кумачовыми транспарантами, винтовками и бутылками с водкой. Возглавляющий эту армию элегантный бес с вьющимися седыми волосами, протирая уголком красного знамени очки, приятным низким голосом обратился к гроболетчице:

— Ну что, Татьяна Аркадьевна, опять не можете справиться с каким-то прислужником капитала?

Дама вновь начала выкрикивать нечто неразборчивое, после чего заученным жестом порвала на груди саван, он же пеньюар, и вся кодла бросилась на приступ конторки. В это время Гераклов мучительно вспоминал слова молитвы «Харе Рама, Отче наш» и, видимо, что-то вспомнил, так как шайка упырей вновь, кипя возмущенным разумом, отступила на исходные позиции. И тут седой бес опять обратился к пилотке гроба:

— A не пустить ли нам в ход тяжелую артиллерию, товарищ? — При этом он громогласно высморкался в подол ее савана.

Дама в гробу окончательно порвала на себе саван, затопала ногами, плюнула на рога элегантному бесу и нечеловеческим голосом закричала:

— Введите Петровича!!!

И тут все стихло, и в тишине раздался вой милицейской сирены. Тяжелые шаги сотрясли все здание. От сильного удара сорвались с петель двери, и в холл вошел огромный монстр в скромном сером костюме и с портфелем.

— Ничего не вижу! — загромыхал он страшным голосом. — Подымите мне веки!

К нему тут же подскочили несколько мелких услужливых бесов и бестолково стали тыкать древками знамен ему в глаза.

— Отойдите, товарищи, я сам, — попросил монстр, и со звуком сливаемой в унитазе воды раскрылись его пылающие революционным огнем глаза. Устремив испачканный чернилами палец в Гераклова, монстр с радостью садиста объявил: — Вот он, прислужник кислоярских капиталистов! Сейчас мы его повесим на одном суку с…

Фраза повисла в воздухе, так как в этот момент на шпиле собора св. Кришны закукарекал петушок, и нечисть бросилась врассыпную, роняя на ходу знамена и ржавые трехлинейки. Гроб закружился по фойе, на ходу обратно превращаясь в телевизор. Со стуком опустившись на свое место и, видимо, самопроизвольно включившись, он произнес голосом диктора Останкинского телевидения:

— С добрым утром, товарищи!..

* * *

И в этот момент Гераклов очнулся от резких звуков — кто-то в темноте пытался работать с рацией. Приняв позу пантеры перед прыжком на добычу, Гераклов затаился в углу…

* * *

В эту дивную ночь не спали еще как минимум двое. Радист Отрадин и мотористка Степановна, уютно устроившись на капитанском мостике, любовались луной и звездами. Пьянила и симфония звуков, доносившихся с обоих берегов Кислоярки. В мелодичное кваканье лягушек искусно вплетались завывания волков с одного берега и медвежий рев с другого. Изредка подпускал трели и незримый оку соловей.

— Ах, я просто балдею! — нежно прошептала Степановна. — Андрюша, поцелуйте меня!

— Любимая! — страстно отвечал радист, и уста сладкой парочки слились в нежном лобзании. — Нет, дорогая Степановна, в такую ночь без поэзии никак нельзя! — Отрадин вскочил на ноги и, едва не свалившись с мостика, продекламировал:

— Отзвук голосов плывет По забывшейся реке. Запах трав, как мысли вслух, Носится невдалеке. Безутешный соловей Заливается в бреду. Смертной мукою и я Постепенно изойду.

— Ах! — простонала Степановна. — Это тоже Шекспир в переводе Покровского?

— Да нет, Шелли в переводе Пастернака, — ответил Oтрадин. — Слышите, что там за шум?

— Где? — очнулась от страстной неги Степановна.

— Кажется, в радиорубке, — прислушавшись, определил Андрюша. — Бежим скорее!

* * *

После долгих попыток злоумышленник наконец-то настроился на нужную волну:

— Алло, вы меня слышите? Это с яхты «Инесса». Да нет, громче не могу, а то меня застукают. Принимайте сообщение. Один день пути прошел успешно. Завтра после полудня яхта войдет в зону, охваченную боевыми действиями. На корабле все в порядке, если не считать грязного греховного романа между радистом и мотористкой. Сейчас, когда я передаю это сообщение, они предаются гнусному разврату на верхней палубе. Господин Грымзин на яхте кажется вовсе не таким пауком, как у себя в банке — он ходит по кораблю и потирает липкие руки в ожидании встречи со своим сладеньким дружком сепаратистом Захаром Дудкиным. Господин Гераклов целыми днями бегает по палубе и раскрывает всякие заговоры и страшные тайны, не стоящие и пяти сантимов. A сейчас, умаявшись за день, сей прославленный политик сладко спит в своей каюте и видит сладострастные сны, как он сажает на кол Разбойникова.

— Ошибаешься, мерзавец, я здесь! — не выдержал Гераклов и набросился на незнакомца. В темноте завязалась смертельная схватка, но когда на шум прибежала влюбленная парочка с капитанского мостика, злоумышленника уже и след простыл. Отрадин включил лампу и увидел сидевшего на полу Гераклова.

— Что случилось, Константин Филиппович? — забеспокоилась Степановна.

— Он ушел, — торжественно сообщил политик. — Но завтра мы его обязательно узнаем — ведь я ему такой фингал под глазом поставил!..

 

ДЕНЬ ВТОРОЙ — ВТОРНИК

Утром, едва адмирал скомандовал «Отдать концы!» и яхта поплыла дальше, Гераклов совершил обход судна: он побывал и на капитанском мостике, и у штурвала, даже спустился в камбуз к Ивану Петровичу Серебрякову, но увы — ни у одного из бывших на борту он не обнаружил не то что синяка под глазом, но даже каких бы то ни было признаков ночной борьбы.

Однако эта загадка вскоре разрешилась как бы сама собой. Когда Гераклов в кают-компании живописал в лицах события минувшей ночи Грымзину и Cерапионычу, в помещение уверенно вошел совершенно посторонний человек с огромным «фонарем» под глазом.

— Добрый денек, господа! — развязно поздоровался он. — A вот и я, прошу любить и жаловать.

— Что это значит?! — гневно вскочил из кресла банкир Грымзин. — Как вы сюда попали, господин Ибикусов?

Репортер Ибикусов (а это был, разумеется, именно он) уселся в кресло Грымзина и нахально положил ноги на стол:

— Я спрятался в куче угля. Долг журналиста — всегда находиться в куче событий!

Грымзин дернул за спинку кресла и вывалил Ибикусова на ковер:

— Насколько мне известно, вы из всех куч предпочитаете кучу, извините, не скажу чего! Но все и так знают — дерьма.

— Господа, погодите браниться, — встрял доктор Серапионыч. — Мы должны решить, что делать дальше.

— Как это что? — удивился Грымзин. — Высадить на берег к чертовой матери! Не топить же его в речке, как вы полагаете?

— Я решительно против! — заявил Гераклов. — Как я понимаю, мы уже вступили в зону боевых действий. Каким бы ни был господин Ибикусов, но он всегда выступал против сепаратиста Дудкина. Вы представляете, что с ним будет, если он попадет в лапы этих бандитов?

— Ну ладно, черт с вами, — великодушно сменил гнев на милость банкир. — Оставайтесь. Можете и дальше обитать в углехранилище. Но упаси вас бог, или черт, или кому вы там служите, подходить даже близко к радиорубке!.. Я не угрожаю, но предупреждаю.

Довольный, что так легко отделался, репортер покинул кают-компанию. Доктор Серапионыч привычно подлил себе чаю с добавкой из склянки. A Грымзин, делая вид, что наливает Гераклову в бокал «Сангрию», тихо спросил:

— Признайтесь, Константин Филиппович, ведь это вы провели Ибикусова на яхту?

— Ну что вы! — бурно возмутился политик. — Разве я посмел бы пойти против вашей воли?!

В этот момент яхту сильно качнуло, и она остановилась. Гераклов со всех ног бросился на палубу. Там штурман Лукич уже спускал на воду шлюпку.

— Что случилось? — тревожно спросил Гераклов у адмирала. Тот только махнул бородкой в сторону левого берега. Политик надел очки и увидел, что на берегу какая-то женщина машет белым боа.

— Я поплыву! — заявил Гераклов. — Вам не стоит рисковать — в этих краях возможны боевые действия.

— Какие боевые действия? — заинтересовался вездесущий Ибикусов, тоже появившийся на палубе.

— Федеральных Кислоярских властей с сепаратистами Дудкина, — пояснил Гераклов.

— O! — не то обрадовался, не то опечалился репортер. — Я знаю этих мерзавцев. Они давно мечтают меня зарезать и сделать шашлык. Я хочу с вами!

Гераклов и Ибикусов спустились в лодку и погребли к берегу. Женщина радостно махала боа и даже бежала по воде в их сторону, подхватив подол темного вечернего платья.

— Надеюсь, господин Ибикусов, вы не в обиде, что я вас давеча в радиорубке несколько помял? — спросил Гераклов.

— Да ну что вы, — беззаботно ответил репортер. — Спасибо, что вы меня провели-таки на яхту. A синяк — сущий пустяк по сравнению с тем, что нас ждет, если попадемся в лапы дудкинцев.

— Я не мог иначе, — сказал политик. — Ко мне поступил сигнал, и я должен был принимать меры.

Вскоре шлюпка достигла берега, где благополучно приняла на борт пострадавшую — симпатичную молодую девушку.

— В чем дело? Что случилось? Как вы тут оказались? — засыпали ее вопросами Ибикусов и Гераклов.

— Мы с друзьями плыли на лодках по Кислоярке, — слабым голосом ответила девушка. — Расположились на привал… И тут на нас напали какие-то головорезы…

— Дудкинские боевики! — догадался репортер. — И что же, что же? Они над вами надругались, расчленили ваши трупы и отдали внутренности на съедение своим цепным собакам?

— Они всех куда-то увели… Что с ними — не знаю. Я одна убежала…

— Наше государство не даст в обиду своих сограждан, сколь бы антинародная клика не стояла у власти! — высокопарно заявил Гераклов, энергично гребя в сторону «Инессы». — Я сегодня же дам радиограмму в Кислоярск, чтобы на их спасение выслали вооруженную экспедицию!

Когда шлюпка причалила к яхте, на палубе уже стояли почти все ее обитатели. Первым на правах хозяина галантно раскланялся банкир Грымзин:

— Проходите, мадемуазель, у нас здесь не обманывают!

— Ах, Егор, и ты тут! — тихо прошептала пострадавшая и медленно осела на пол. Егор едва успел подхватить ее.

— Обморок, организм истощен, — тут же выдал диагноз доктор Серапионыч. — Пойдемте, милочка, я вам окажу первую медицинскую помощь. Укольчик в мягкое место сделаем… И приготовьте что-нибудь покушать!

— Будет сделано! — Кок Серебряков, стуча деревяшкой, поплелся в камбуз.

— Жрррать! — прокаркал ворон Гриша у него на плече.

— Ну идемте, идемте, все будет хорошо, — ласково говорил доктор, уводя потерпевшую, которая шла, еле переставляя ножки в туфельках на высоких каблуках.

— Егор, ты знаешь эту вкладчи… девушку? — спросил Грымзин.

— Ну да, — уверенно ответил Егор. — Это же Вероника, племянница генерала Курского.

— Ну и дела!.. — пробормотал Гераклов. A Грымзин, вдруг побледнев, быстрыми шагами покинул палубу.

— Полный вперед! — скомандовал адмирал, и «Инесса», набирая ход, двинулась дальше — навстречу новым приключениям.

* * *

После обеда Гераклов заглянул в радиорубку узнать новости. Oтрадин, плотно прикрыв дверь, чуть ли не шепотом сообщил:

— Константин Филиппович, ночью опять пользовались радиопередатчиком.

— Не волнуйтесь, Андрей Владиславович, я заставил виновника признаться, — горделиво приосанившись, ответствовал Гераклов. — Им оказался ни кто иной как господин Ибикусов, тайно проникший на корабль.

Радист понизил голос еще больше:

— Про Ибикусова я в курсе, но здесь что-то другое. Передавали уже после вашей ночной битвы, под утро.

— Неужели он имел наглость вернуться сюда еще раз?! — возмутился политик.

— Не думаю, что это был Ибикусов, — покачал головой Андрюша. — Ибикусов передавал на диапазоне УКВ, точнее, FM, а тот второй — в миллиметровом диапазоне.

— A это еще что за фиговина? — удивился Гераклов.

— Не буду вас утомлять радиотехническими подробностями, но миллиметровым диапазоном пользовались советские спецслужбы для конфиденциальной связи. Чтобы принимать такие волны, нужна особой формы антенна — длинный провод с небольшими торчащими кусочками металла заостренной формы.

— Что-то вроде колючей проволоки?

— Да, наподобие того. Кстати, и колючая проволока вполне подходит.

— Ну и ну! — покачал головой Гераклов. — Неужели они пронюхали о наших планах и проникли на яхту?

— O каких планах? — пренебрежительно пожал плечами Oтрадин. — Ведь вы же говорили, что совершаете обычную прогулку по Кислоярке?

— Да-да, конечно, обычную прогулку, — спохватился Гераклов. — Давайте послушаем новости.

Действительно, звезда радиостанции «Икс-игрек-зет плюс» Яша Кульков приступил к обзору свежей прессы:

— Ширится компания по выборам главы нашей маленькой, но гордой Кислоярской Республики. Как сообщает газета «Кислоярские ведомости», Президент Кирилл Аркадьевич Яйцын посетил храм кришнаитов и лично откушал тарелку благотворительного вегетарианского супа. Президент пошутил, что готов взять Кришну на работу в свой предвыборный штаб. Кришна пошутил, что предложение принимает. Руководство Союза Кислоярских левых во главе с товарищем Зюпиловым посетило Кафедральный собор, после чего выступило с заявлением, что у них нет существенных разногласий с Православной Церковью и что марксизм имеет много общего с христианством. Поэтому в ходе планового обмена партбилетов удостоверение номер 000001 будет символически выдано Иисусу Христу, а номер 000002 — Александру Петровичу Разбойникову. Добавим от себя — тоже символически, так как этот сбежавший из тюрьмы путчист до сих пор, несмотря даже на личный контроль за розыском со стороны майора Селезня, нигде не обнаружен.

— Ничего, как только вернемся, я сам лично займусь его поимкой, — заявил Гераклов. A Кульков продолжал обзор прессы:

— «Панорама» информирует о продолжающемся загадочном круизе яхты «Инесса Арманд» вниз по Кислоярке. По сведениям сотрудницы этой газеты Инессы, но не Арманд, а Харламушкиной, владелец яхты банкир Грымзин, разбогатевший на народных страданиях, и так называемый политик Гераклов, причастный к аресту Александра Петровича Разбойникова, заранее скрываются от народного гнева, который их неизбежно застигнет в случае победы левых сил на предстоящих выборах. Кстати, о сексуальных меньшинствах. Когда сладенький Пенкин увидел противненького Моисеева, он воскликнул: «Сбылась моя голубая мечта!». Об этом и песенка «Крутится-вертится шар голубой» в исполнении Катерины Швабриной…

Oтрадин брезгливо щелкнул выключателем.

— A это уже не Ибикусов! — уверенно заявил Гераклов. — На подобный бред даже у него не хватило бы фантазии.

— A кто? — без особого интереса поинтересовался Oтрадин.

— Кто? Вы же сами сказали — спецслужбы. От того, что официально их прикрыли, они никуда не исчезли, просто приняли иные формы. Даю слово демократа, что или изловлю этих мерзавцев, или съем собственную шляпу без соли и горчицы! — с пафосом пообещал Гераклов.

* * *

В это же время Грымзин, доктор Серапионыч и адмирал Рябинин уютно расположились за столиком на верхней палубе и наблюдали за проплывающим по берегам пейзажем, который с каждой милей становился все дремучей и запущенней: непролазные чащи подступали почти вплотную к левому обрывистому берегу, а правый берег, более пологий, казался бесконечным из-за привольно разросшихся камышей. Изредка эти однообразные ландшафты прерывались заросшими бурьяном бывшими совхозными полями, где над заржавевшими останками тракторов и сенокосилок мрачно носились стервятники.

— Ну, доктор, как ваша пациентка? — как бы невзначай поинтересовался адмирал.

— Все в порядке, — беспечно махнул рукой доктор. — Хороший обед, простое человеческое участие — и никакого недомогания.

— Я заметил, что Вероника Николаевна все время крутится вокруг Егора, — вставил Грымзин. — Хорошо ли это?

— A, пустяки. Девка молодая, на свежатинку тянет, — с наигранным цинизмом хмыкнул Серапионыч. — Да и скажите, на какого черта ей такие старые хрычи, как мы с вами?

* * *

C полученными от радиста сведениями Гераклов отправился к себе в каюту. Он уже знал, что вторая ночь на яхте будет для него полна страшных и увлекательных приключений — ведь ловить агентов красных спецслужб куда интереснее, чем какого-то желтого репортеришку. A поскольку политик по своей натуре был скорее жаворонок, чем сова, то решил хорошенько выспаться, чтобы ночью свежим, как огурчик, выйти на тайную тропу.

* * *

Наблюдения Грымзина относительно Вероники и Егора во многом соответствовали действительности. Да и кто стал бы осуждать в страхе одиночества девушку, едва спасшуюся от лап сепаратистов и проведшую несколько дней на берегу дикой реки?

Около десяти вечера, когда корабль был уже давно поставлен на якорь, Вероника подошла к каюте Егора. Но повернуть ручку двери и войти внутрь ей не удалось, так как ее перехватил неведомо откуда взявшийся адмирал Рябинин.

— Что вы здесь делаете, сударыня? — строго, но учтиво поинтересовался адмирал. Вероника слегка замялась. — A, понятно, пытаетесь совратить самого юного участника нашей экспедиции, не так ли?

— Что вы, как вы можете?! — деланно возмутилась Курская.

— Да-да, не отпирайтесь! — загремел адмирал. — И я, как главнокомандующий яхтой, не позволю вам этого делать! Мы все помогаем Егору повысить свой культурный и общеобразовательный уровень — я обучаю его основам судовождения, господин Грымзин — бухгалтерскому учету, наш кок Петрович — кулинарным изыскам, господин Гераклов приобщает к ораторскому искусству, словом, мы делаем все, чтобы помочь ему стать настоящим мужчиной. A что делаете вы, уважаемая Вероника Николаевна?

— Ну, я тоже со своей стороны… — двусмысленно захихикала Вероника.

— Отставить! — гаркнул адмирал. — Вы — легкомысленная девица, у которой одни шуры-муры на уме. И если я еще раз увижу, как вы пытаетесь сбить парня с пути, то я не знаю, что с вами сделаю! Вопросы есть?

— Ах, но я так одинока! — вырвалось у Вероники. — И нет человека, который согрел бы меня. — Курская оценивающе оглядела адмирала. — A вы, Евтихий Федорович, мужчинка хоть куда. И если бы вы согласились утешить меня в эту ночь, то я готова больше не клеиться к Егору.

— Да? — только и смог сказать на это Евтихий Федорович. — Ну ладно, давайте посмотрим, на что вы способны. A заодно и на что я способен. Но учтите — я иду на этот шаг, противный моим моральным устоям, единственно ради нравственной чистоты Егора.

Рябинин галантно подал даме руку, Вероника Николаевна томно склонила головку ему на плечо, и они удалились в каюту адмирала.

Когда дверь за ними закрылась, из-за угла медленно выплыл репортер Ибикусов. Освещая себе путь фонарем под глазом, сей славный жрец второй древнейшей достал из кармана портативный магнитофончик и, скабрезно посмеиваясь, приставил микрофон к замочной скважине адмиральской каюты. Каждый выполнял свои профессиональные обязанности, как умел.

* * *

Ровно в половине двенадцатого зазвонил будильник. Господин Гераклов вскочил — ему тоже предстояло выполнение обязанностей. Но обязанностей не профессиональных, а добровольно взятых им на себя во имя служения высоким идеалам свободы и демократии.

Политик оделся и отправился на палубу. Там было довольно свежо, дул прохладный ветерок и немного моросило. И вдруг Гераклов явственно услышал, как кто-то поет песню «Взвейтесь кострами, синие ночи».

— Ага, вот они, — удовлетворенно пробормотал Константин Филиппович и двинулся в ту сторону, откуда, по его мнению, доносилась пионерская песня.

Пробираясь вдоль левого борта, Гераклов наткнулся на влюбленную парочку под зонтом — мотористку Степановну и радиста Андрюшу Oтрадина. Однако пение исходило явно не от них — радист читал своей подруге стихи некоего поэта, имя которого не помнил, но утверждал, что он лауреат Нобелевской премии:

— Грубый и бесстыжий Ванька Прижимает деву к древу: Латвию — Россия. От упорства Московита Задыхается девица: «Кунгс, не надо! Кунгс, не надо!»

Степановна томно вздыхала — стихи ее возбуждали.

— Извините, что тревожу ваше уединение, — сказал Гераклов. — Вы не знаете, кто тут распевает пионерские песни?

Влюбленные прислушались.

— Ума не приложу, — ответил Oтрадин.

— A что в этом такого крамольного? — пожала могучими плечами Степановна. — Вроде бы пионерские песни пока еще никто не запрещал.

— Да, конечно, — вынужден был согласиться Гераклов. Он поплотнее запахнул плащ и двинулся далее вдоль борта. A радист продолжил чтение:

— K Сталину он песнь возносит, Удовлетворяя похоть В устьях Даугавы и Венты…

Наконец, несмотря на ночную полумглу, Гераклов увидел источник пионерской песни: под парусами, натянутыми на длинный шест, который адмирал именовал «бом-брамсель-грот-шток-мачта», спиной к политику на ящике из-под тампекса сидела какая-то темная фигура. Гераклов приготовился было к решительному штурму, но вдруг поскользнулся на мокром полу и с грохотом упал на палубу. Исполнитель «Взвейтесь кострами» прекратил пение и обернулся к Гераклову. То был ни кто иной, как сам владелец яхты банкир Грымзин.

— Вам тоже не спится, Константин Филиппович? — задумчиво сказал банкир.

— Да, не спится, — ответил весьма удивленный Гераклов. — Но, дьявол побери, скажите мне, ради всего святого, почему вы тут сидите и поете такие, мягко говоря, непристойные песни?

— Все мы люди, — ответил Грымзин. — Знаете, ночь, эти паруса, напоминающие красное знамя… Вспомнилось пионерское детство, ночи у костра… Жаль, что здесь нельзя костерок разжечь и испечь картошки — техника безопасности не позволяет. A вы что, никогда не были пионером?

— Был, — пришлось сознаться Гераклову. — Но я давно порвал с этими пережитками темного прошлого!

Осторожно ступая по мокрой палубе, политик двинулся дальше. A банкир вновь затянул:

— Радостным шагом, с песней веселой Мы выступаем за комсомолом. Близится эра светлых годов, Клич пионера — «Всегда будь готов!»…

Чтоб не слушать столь ненавистную ему песню, Гераклов отправился в радиорубку. Однако в эту ночь ему не повезло: до самого утра там никто так и не появился.

A банкир Грымзин после распетия песни незаметно для себя задремал прямо на палубе, и моросящий дождик навеял ему сон.

 

СОН ГРЫМЗИНА

Грымзину снилась его супруга Лидия Владимировна. Она сидела в летнем кафе «Зимняя сказка» и с интересом наблюдала за молодым человеком, который вот уже минут десять с отрешенным взором пил кофе за ее столиком. Он был моложе Лидии лет на десять и у него тряслись руки. В юноше Грымзин с удивлением узнал радиста Oтрадина, и весь его вид говорил о том, что этот приличный молодой человек попал в серьезную переделку. И тут Грымзин увидел, что рука его супруги как бы естественно и плавно легла на руку молодого человека. Oтрадин вздрогнул и поднял глаза на Лидию.

— Вы чем-то обеспокоены? — мягко спросила она.

— Да, — глядя ей в глаза ответил Отрадин. — Я только что совершил убийство.

Грымзин отметил про себя, что его супруга не упала в обморок и, более того, не перестала успокаивающе улыбаться. Она просто молчала, как несгораемый шкаф. Не выдержав, молодой человек заговорил вновь:

— Я должен был убить его — этот мерзавец разорил многих, кто ему доверился. Это гнусный тип, и я не раскаиваюсь и не сожалею, просто я никогда никого не убивал. Никогда. Мне и сейчас не верится. Но я должен был это сделать. Одним кровопийцей стало меньше.

«Одним конкурентом стало меньше», — удовлетворенно подумал Грымзин.

A тем временем Лидия внимательно слушала нервный сумбурный монолог убийцы, ей становилось все более жаль его, хотелось обнять, приласкать и успокоить этого молодого борца за справедливость. Вынув под столом из туфельки ногу, она дотронулась ею до ноги молодого человека. Тонкий капрон под ее пальчиками скользнул по брюкам вглубь к низу живота.

— Пойдемте со мной, — предложила Лидия. Он, смешно наклонив голову, ответил:

— Хорошо.

Грымзин знал, что Лидия Владимировна снимает небольшую квартирку на Родниковой улице (дом 53/55, кв. 6), но закрывал глаза на ее шалости, если они не наносили ему материального ущерба. Но тут, во сне, он увидел все ее шалости воочию. Лидия быстро стянула с себя платье (700 долларов, — прикинул Грымзин), сняла туфли (400) и в одном белье (650) приступила к раздеванию гостя. Молодой человек нервничал, путался в собственной одежде (секонд хенд, оплата по весу), а потом, повалив хозяйку на кровать, не смог снять с нее трусики и порвал их (200 долларов убытка). Он набросился на нее, как изголодавшийся зверь, и Лидия сладострастно извивалась под ним, задирая к потолку мансарды свои красивые ноги (очень дорого) в прозрачных чулках (20). Но страсть, так бурно возникшая, столь же быстро угасла. Oтрадин лежал, будто пораженный током неисправного приемника, бессмысленно глядя в потолок. Лидия Владимировна, перетекая по нему, как теплая волна в кружевах тонкого белья (650 минус трусики) опускалась вниз, и наконец ее язык коснулся заветного места. Молодой человек вновь ожил и теперь, похоже, он уже был более спокоен, и его нервная дрожь исчезла. И они вновь предались любви. Но теперь уже неспеша и обстоятельно. Лидия отдавалась ему умело и страстно (25 долларов за час), их тела переплетались в разных позах на фоне пестрых стен мансарды. Но и этот порыв подошел к концу. Солнце опускалось за крыши Белоярского форштадта.

Любовники долго лежали в тишине, и Oтрадин рассказывал Лидии о том, как поднялся на площадку квартиры, где жил негодяй, как он судорожно сжимал пистолет (5 долларов на черном рынке) в кармане. И как негодяй сам открыл ему дверь. И как он выстрелил ему в лоб, а потом захлопнул дверь. Лидия привстала и поцеловала молодого человека — нет, не страстно, а скорее по-сестрински, по-дружески. Он, серьезно глядя на нее, сказал:

— Спасибо тебе.

Лидия вышла в ванную комнату, а когда вернулась, молодого человека уже не было. Он ушел.

— Ну какой же он убийца, — усмехнулась Лидия Владимировна, открывая парадную дверь своей квартиры. Улыбка застыла на ее губах. В прихожей лежал супруг с дыркой во лбу.

Грымзин с ужасом понял, что он и есть этот «мертвый негодяй».

* * *

От собственного беззвучного крика банкир проснулся. Дождик все еще продолжал моросить, но первые лучи утреннего солнышка уже заливали мокрую палубу.

 

ДЕНЬ ТРЕТИЙ — СРЕДА

Когда утром Вероника Николаевна Курская возвратилась к себе, ее ожидал не слишком приятный сюрприз: вся каюта была перевернута вверх дном, немногочисленные личные вещи разбросаны по полу, частично поломана мебель и местами даже вскрыт пол.

Прибывшая на место происшествия следственная бригада в составе политика Гераклова и доктора Cерапионыча осмотрела следы погрома и приступила к опросу потерпевшей.

— Значит, Вероника Николаевна, вы обнаружили все это только сейчас, — констатировал Гераклов. — A где же вы были ночью?

Вероника горько усмехнулась:

— Где ты гуляла, где была?.. Что ж, думаю, скрывать не стоит. Вы знаете, после того, что я пережила на берегу, мне было очень трудно заснуть. В голову лезут всякие мрачные мысли, а чуть задремлю — мерещится разная дрянь. Вот я и решила сходить в гости к Егору — ну там, поболтать о том о сем, развеяться… A тут меня перехватил адмирал и стал обвинять в распутстве и совращении малолетних. Ну скажите, разве я похожа на распутницу?

— Этот вопрос мы обсудим в другой раз, — деликатно ушел от ответа Гераклов. — Расскажите, что было после вашей встречи с адмиралом.

— Что было — то было, — сладостно вздохнула Вероника. — Чтобы доказать Евтихию Федоровичу, что я не испытываю нездорового влечения к мальчикам, пришлось прикинуться, будто мне больше нравятся мужчины старше среднего возраста. Надеюсь, подробности вы позволите опустить?

— Между прочим, это обстоятельство спасло вам жизнь, сударыня, — заметил доктор. — Просто страшно представить, что сталось бы с вами, если бы вы находились здесь во время налета.

— Да, это ужасно, — прошептала Вероника.

— И еще один вопрос, — продолжал Серапионыч. — Вернее, с него и следовало начинать. Пропало ли что-нибудь у вас из каюты?

Вероника на мгновение замялась:

— Н-нет, кажется, ничего.

— Ну хорошо, не будем вас больше терзать, — проникновенно сказал Гераклов. — Я со своей стороны постараюсь сделать все, чтобы те, кто тут мутит воду, понесли заслуженное наказание.

* * *

Через несколько минут Гераклов, Серапионыч и Грымзин собрались на «Совет в Филях». Филями служила каюта Грымзина, отделанная по стенам звуконепроницаемыми гобеленами.

— Ну что ж, господа, какие у кого будут соображения? — обратился к спутникам банкир Грымзин после того как все трое поделились своими наблюдениями за прошедшие два дня. Слово попросил доктор:

— Боюсь, друзья мои, что мы с вами недооцениваем опасность создавшегося положения. Сегодня я видел разгромленную каюту мадемуазель Курской. Несколько недель назад вместе со следственной бригадой милиции я побывал сначала в доме Софьи Ивановны Лавантус в комнате ее покойного постояльца, а затем — в особняке генерала Курского. И, как сказал бы уважаемый инспектор Столбовой, почерк во всех трех случаях погрома идентичен.

Гераклов порывисто вскочил:

— То есть не хотите ли вы сказать, Владлен Серапионыч, что на яхту проникли те же красные бандиты, которые…

— Я ничего не хочу сказать, — тяжко вздохнул Серапионыч, — но факты, факты… Я тут попытался, следуя испытанной дедуктивной методе моего покойного друга Васи Дубова, так сказать, реконструировать события последнего месяца, после его гибели. — Доктор даже слегка прослезился. — И вот что у меня получилось. В Кислоярск прибывает некто Егор Кузьмич, бывший промышленник, отсидевший срок за крупные хищения. Он явно что-то скрывает и сам от кого-то скрывается и потому незаметно поселяется на скромной мансарде в доме Софьи Ивановны. Однако преследователи находят его и посылают «красную метку». Тогда он передает карту Егору и просит отвезти генералу Курскому, чтобы тот сохранил ее для Разбойникова. Затем постоялец умирает, а те, от кого он безуспешно скрывался, устраивают тотальный шмон в его комнате. Но того, что им нужно, они, естественно, не находят. Зная, что Егор был последним, кто контактировал с Егором Кузьмичом, они начинают за ним следить. И когда наш юный друг передал карту генералу Курскому, то они взяли под прицел теперь уже генерала.

— Но ведь Егор передал генералу неправильную карту, — вставил Гераклов.

— Совершенно верно. Но преступники этого, разумеется, не знали. Ночью сбежавший из тюрьмы Разбойников с двумя подручными проникли в дом генерала и устроили новый погром, на сей раз с привязыванием хозяина к стулу. Вот здесь возникла первая несостыковка фактов — почему Курский не передал карту Разбойникову? Ведь такова была воля ее предыдущего владельца. Может, я и ошибаюсь, но напрашивается очевидный ответ: карта пропала между приездом Егора и ночным визитом Разбойникова. Кто ее взял? Не хочу ни на кого зря катить бочку, но в доме генерала, кроме его племянницы Вероники Николаевны, больше никто не живет.

— То есть, доктор, вы думаете, что карту взяла Вероника? — изумился Гераклов.

— Повторяю, я ничего не думаю. Мне вообще думать вредно. Но именно такой ход мыслей мог быть у преступников. Так и не завладев вожделенной картой, они проникают на яхту, чтобы в некий «час икс» просто воспользоваться результатами наших поисков. A увидев Веронику, решили заодно «пощупать» и ее. Вот только удачно или нет — это нам неизвестно.

— Неудачно, — с уверенностью заявил Грымзин.

— A вы почему знаете? — удивился Гераклов. Вместо ответа банкир порылся в кармане и выложил на стол листок бумаги. Это была та самая «неправильная» карта с произвольно расставленными звездочками, которую Егор отвез генералу Курскому.

— Откуда она у вас? — вопросил Серапионыч. Грымзин замялся.

— Ну, это, знаете, дело техники. В общем, ловкость рук и никакого мошенства.

— Послушайте, Евгений Максимыч, — резко заговорил Гераклов, — если уж вы сказали «A», то выкладывайте и весь букварь. Откуда у вас эта карта?

— Ну ладно, — нехотя заговорил банкир, — в общем, я вчера вечером прогуливался по яхте и случайно увидел, что каюта госпожи Курской не закрыта… — Грымзин замолк. Продолжать ему явно не хотелось.

— Правильно, госпожа Курская так спешила не то в гости к Егору, не то на свидание с адмиралом, что забыла закрыть дверь, — нетерпеливо сказал политик. — Продолжайте, продолжайте!

— В общем, я зашел в каюту и увидел лежащую на койке фуфайку Вероники Николаевны. Из кармана торчал уголок этой карты… Что, и дальше рассказывать?! — внезапно сорвался чуть не на крик Грымзин. — Да, я залез к ней в карман и взял эту чертову карту. A что я был бы за банкир, если бы не умел лазать людям в карман? — столь же внезапно успокоившись, заявил Грымзин.

— Ясно одно, — констатировал Серапионыч, — клад ищут как минимум трое: мы с вами, затем головорезы из шайки Разбойникова и, наконец, племянница генерала Курского. Так что все эти ее рассказы о страшных сепаратистах, извините, фуфло. Просто Вероника хотела попасть на корабль со вполне определенными целями. Теперь возникает вопрос — что нам делать с этой картой?

— Как что? Сжечь! — решительно предложил Гераклов. — Ведь настоящая-то карта у нас.

— Позвольте с вами не согласиться, Константин Филиппович, — заметил доктор. — Именно потому, что эта карта не настоящая, ее следует подкинуть кому-то из наших конкурентов — пускай себе копают на здоровье.

— И кому же? — спросил политик.

— Поскольку личности специалистов по шмонам и грабежам нам покамест еще не известны, то я предлагаю незаметно вернуть карту Веронике. Думаю, что вы, уважаемый Евгений Максимыч, с вашим опытом, смогли бы сделать это лучше всего.

— Да, разумеется, — рассеянно ответил банкир. И, чуть помолчав, почти театрально воскликнул: — Боже мой, что скажут акционеры банка, когда узнают, что у меня на яхте безнаказанно орудует шайка разбойников!

— Как вы сказали? Разбойников?! — вскричал Гераклов.

— Ну, если хотите — пиратов.

— Разбойников, именно Разбойников! Как это я сразу не догадался, что кто-то из членов экипажа — переодетый Разбойников!

— Что за пустяки, — поморщился Грымзин. — Какой еще Разбойников? Вы просто насмотрелись фильмов про Фантомаса. Да и в кого он смог бы переодеться? Наш адмирал — он в два раза выше Разбойникова. Радист — совсем еще молодой, а следы возраста так просто не скроешь. Хотя, если откровенно, он мне кажется человеком с преступными наклонностями. Повар? Ну это уж совсем чепуха: у Разбойникова было две ноги, а у него — одна. Кто там еще? Мотористка? Здравствуйте, я ваша тетя! В джазе только девушки! Хотя постойте — у штурмана Лукича такая огромная бородища, что это наводит на подозрения — уж не наклеенная ли она?..

— Погодите, господа, — вмешался Серапионыч. — Кажется, мы с вами опять заходим не с того борта. C Разбойниковым или без него, но на судне явно орудуют его люди. Кто они — мы пока не знаем. И сейчас наша задача — внимательно наблюдать за происходящим, сопоставлять факты и делать выводы. Только так мы сможем выйти на след преступников.

— Полностью с вами согласен, доктор, — сказал Гераклов. — Но вот мне сейчас пришла в голову одна мысль. В общем, связанная с вашими дедуктивными изысканиями. Тот человек, который остановился у Софьи Ивановны, не хотел, чтобы карта попала в лапы его преследователей, но просил, чтобы Егор передал ее генералу Курскому, который, в свою очередь, должен был отдать ее Разбойникову. A к Курскому явились вместе и Разбойников, и те другие. Я так и не понял — они в одной шайке или нет?

— Я тоже думал об этом, — кивнул Серапионыч. — Возможно, что сейчас они вынуждены действовать заодно, чтобы добраться до сокровищ. Я так подозреваю, что сокровища — похищенные Егором Кузьмичом золотые контакты. Но потом пути преступников могут резко разойтись, и это обстоятельство будет нам только на руку…

— Все это так, — сказал Грымзин. — Но до того, как они перейдут в наступление, мы должны выяснить, кто на яхте состоит в заговоре, а на кого мы можем положиться.

— Думаю, что вне подозрений только мы трое и Егор, — ответил Серапионыч, — а остальных мы совсем не знаем.

— Ну, уж господина Ибикусова-то мы прекрасно знаем, — возразил Гераклов.

— Разумеется, знаем, — согласился доктор. — И знаем, на что он способен. Вернее, не знаем, но знаем, что на многое. Затем, адмирал Рябинин…

— Ну что вы, доктор, — перебил Гераклов, — это же старый морской офицер, герой Цусимы…

— Я отнюдь не ставлю под сомнение боевые заслуги уважаемого Евтихия Федоровича, — сказал доктор, — но не мог ли адмирал нарочно подкараулить Веронику Николаевну и увести к себе, чтобы дать возможность ночным погромщикам тщательно и методично обыскать ее комнату? Затем радист с мотористкой — это ведь старый прием: изображать влюбленную парочку, которую никто не берет в расчет, а они в это время не столько целуются и слушают соловьев, сколько тщательно за всем и вся наблюдают.

— Но вы забываете, доктор, что именно Oтрадин рассказал мне обо всех случаях радиопиратства, — напомнил Гераклов.

— Разумеется, рассказал, — согласился Серапионыч. — Но Ибикусов скорее всего не из их шайки, так что Андрей Владиславович просто вашими руками избавился от постороннего в радиорубке. A что касается этих миллиметровых волн с колючими проволоками, так мы, простите, вынуждены верить ему на слово. Вдруг радист сам передает на «чекистском» диапазоне, а вам просто вешает лапшу на уши, чтобы сбить со следа?

— Ну, так мы кого угодно можем обвинить черт знает в чем, — сказал Грымзин. — Но вот кто действительно кажется мне весьма подозрительным, так это наш кок Иван Петрович Серебряков. И этот его зловещий ворон…

— Кто угодно, но только не Иван Петрович! — решительно возразил Гераклов. — Этот старый морской волк полюбился мне с первого взгляда, как только я его встретил.

— Ваши чувства, Константин Филиппович, несомненно делают вам честь, но мы же ничего о нем не знаем, — заметил Серапионыч.

— Я готов держать пари, что Серебряков честный человек! — провозгласил Гераклов. — И если я ошибусь, то это значит, что я совершенно не разбираюсь в людях и что как политику мне грош цена в базарный день!

* * *

Ибикусов прошел к себе в апартаменты и, вальяжно развалившись на угольной куче, включил магнитофон. Репортер предвкушал истинное эстетическое наслаждение от прослушивания того, что он минувшей ночью записал под дверью адмиральской каюты.

Из динамика раздалось шипение, кряхтение, а затем — приятный голос адмирала: «Ну что ж, располагайтесь, Вероника Николаевна, чувствуйте себя как дома. Давайте выпьем коньячка».

— Где я слышал этот голос? — вслух подумал Ибикусов, выкапывая из-под угля свой репортерский блокнот. Из магнитофона полились звуки льющейся жидкости. — Армянский «три звездочки», — определил Ибикусов, принюхавшись к динамику, и записал в блокнот: «Для почину адмирал Рябинин и мадемуазель Курская распили пол бутылки спирта „Рояль“ с дихлофосом. Поможет ли им это в их греховных занятиях?».

Из магнитофона зазвучал голос Вероники: «Вероятно, вы, Евтихий Федорович, считаете меня распутной девицей, готовой идти куда угодно и с кем угодно? Поверьте, это совсем не так». Ибикусов записал: «Чтобы раззадорить своего случайного любовника, Вероника Николаевна принялась рассказывать ему о своих скабрезных похождениях с известными в Кислоярске людьми, не утаивая ничего из той навозной кучи извращений, коим она с ними предавалась».

«Ну что вы, — мягко сказал адмирал, — я совсем так не думаю. Просто вы запутались в своих чувствах и в своих отношениях с окружающими людьми. Пожалуйста, расскажите мне о себе, и я постараюсь с высоты своего, поверьте, немалого опыта дать вам полезный совет о том, как жить дальше».

Ибикусов записал: «Адмирал предложил своей собеседнице присовокупить к ее богатому опыту сексуальных и прочих извращений еще и свой не менее богатый опыт, почерпнутый на волнах Цусимы».

«Я сразу поняла, что вы — тот человек, которому я могу с чистой совестью открыть свою душу, — сказала Вероника. — Я уверена, что вы поймете меня и не осудите».

В блокноте появилась новая запись: «Дальнейший ход свидания проходил в соответствии с небезызвестными стишатами кислоярского рифмоплета Cамсона Эполетова:

„Я хотел открыть тебе душу, Но ты ей предпочла мое тело; Карусель из белых подушек Закружила нас, завертела“».

«После трагической гибели родителей я рано осталась сиротой, — продолжала свою исповедь Вероника. — Своим воспитанием я обязана дяде, генералу Курскому. И сейчас, когда я вижу ребенка, мне хочется приласкать его, чем-то помочь… Почему-то некоторые принимают это за что-то неестественное и считают меня бог знает кем. Вот и вы тоже… Ну скажите, Евтихий Федорович, разве я похожа на извращенку? — Не дождавшись ответа, Вероника продолжала: — Я всегда изумлялась, отчего наши дети-сироты живут в таких стесненных условиях. Советское государство тратило огромные суммы на содержание чиновников, госбезопасности, оборонки, но в то же время не желало позаботиться о детях — своем будущем. И что происходит сейчас в Кислоярской Республике? — то же самое. В меру своих скромных возможностей я занималась благотворительностью, хотя понимала, что все это — капля в море безнадежности. Но все изменилось в тот момент, когда я случайно увидела по телевизору фильм „Берегись автомобиля“. Тогда я поняла, что мне нужно делать! Я решила искать похищенные ценности, то есть то, что красная мафия награбила у народа и теперь в ожидании реванша держит в тайных местах. Моими идеалами стали киногерой Юрий Деточкин и журналистка Надежда Чаликова, известная своими журналистскими расследованиями в известной области. Ведь вы, наверное, слышали о Чаликовой?».

«Не только слышал, но и хорошо знаком с нею, — не без гордости ответил адмирал. — Именно она „сосватала“ меня с господином Грымзиным».

Ибикусов записал: «Курская призналась в своих половых контактах с рецедивистом-педофилом Деточкиным, а Рябинин — в извращенной сексуальной связи с небезызвестной сводницей Чаликовой и о своей готовности вступить в однополый брак с банкиром Грымзиным».

«Может быть, потому меня так тянет к Егору, что он ее брат?» — спросила то ли себя, то ли адмирала Вероника Николаевна.

«Вот видите, вы мне все рассказали, и вам стало легче, — ласково промолвил адмирал. — Вы прилягте, отдохните, а я подумаю, чем вам помочь». — «A вы?» — спросила Вероника. «A мне что-то не спится. Хотите, я вам сыграю колыбельную?».

Ибикусов услышал скрип, похожий на тот, что раздается при открывании ящика или футляра, а затем из динамика полились звуки скрипки. Репортер с трудом узнал мелодию песни «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться». Но вскоре что-то щелкнуло и музыка прекратилась — это в магнитофоне закончилась пленка.

— Что ж, негусто, но кое-что и из этого высосать можно, — пробормотал репортер и записал в блокнот: «В довершение всего адмирал осквернил девственное лоно своей собеседницы скрипичным ключом. Вот как развлекается наша хваленая интеллигенция».

* * *

После обеда политик, банкир и доктор вновь собрались в каюте Грымзина на «военный совет».

— Господа, я хотел бы обсудить создавшееся положение в здравом и трезвом уме, — обратился к компаньонам господин Гераклов. — Поэтому я попросил бы вас, дорогой доктор, хотя бы на этот раз воздержаться от употребления того, что вы держите в скляночке и то и дело подливаете в чай.

— Вообще-то скляночка лишь помогает мне, так сказать, возбуждать окончания нейронов головного мозга, — возразил Серапионыч. — Но если вы знаете, некоторым образом, равноценную замену, то я завсегда пожалуйста.

Вместо ответа Гераклов извлек из портфеля литровую бутылку «Сангрии» — вина почти безалкогольного, зато весьма приятного на вкус.

— Тоже неплохо, — сказал банкир Грымзин. — Только я где-то слыхал, что такое вино лучше всего идет под сыр.

— Все предусмотрено, — рассмеялся Гераклов. — Я только что отправил Егора на камбуз за головкой голландского сыра. Кстати сказать, пришло время сообщить адмиралу о нашем дальнейшем курсе. На карте указано: по выходе из устья Кислоярки держать норд-вест, а после того, как пройдем через кладбище — норд. Чушь какая-то, но так написано. A еще не мешало бы обсудить вопрос, как нам уберечься от возможного бунта на корабле…

* * *

Егор спустился в кухню, но кока Ивана Петровича Серебрякова там не было. Лишь по столу, подбирая крошки, степенно прогуливался ворон Гриша.

— Егоррр! — обрадовался ворон. — Полундррра! Сарррынь на кичку!

Угостив Гришу нарочно захваченным кусочком сахара, Егор полез в кладовку, где хранились сыры и прочая провизия. И тут он услышал голоса и стук деревяшки — это на кухню возвращался Иван Петрович. Во втором голосе Егор узнал мотористку Степановну. Но то, что они говорили, побудило Егора остаться в кладовке.

— Ну, когда будем начинать? — спросила Степановна.

— Всему свое время, — ответил Петрович. — Вспомни, как говорили умные люди: сегодня рано, а завтра — поздно. Пусть адмирал доведет судно до острова, а уж тогда…

— Скорее бы, — вздохнула Степановна.

— Да? — иронично спросил кок. — A мне показалось, что плавание тебе нравится. И твой роман с радистом…

— Пожалуйста, не надо об этом… — тихо попросила мотористка.

— Ну почему же не надо? Это обстоятельство очень пригодится в нашем главном деле. Но вот что он скажет, когда узнает, что ты за женщина?

— Петрович, прошу тебя!.. — чуть не с мольбой воскликнула мотористка.

— Ну ладно, ладно, — благодушно сказал Петрович, — только учти, Степановна: Oтрадин мне нужен для некоторых весьма определенных целей, так что не обессудь.

— Для каких целей?

— Скоро узнаешь. Я пригласил его придти на кухню, и с минуту на минуту он здесь будет.

— Но ведь это чистый, неподкупный человек! — воскликнула Степановна.

— Ты думаешь? — хмыкнул Петрович. — Ну что ж, готов держать пари: твой идеал такой же, как и мы с тобой. Даже хуже: мы действуем ради идеи, а он будет готов работать ради презренного металла.

— Неправда! — крикнула Степановна.

— Пррравда! — ответил Гриша.

— Правда, правда! — самоуверенно подтвердил кок. — Если хочешь, можешь сама убедиться. Спрячься куда-нибудь и послушай, о чем мы будем говорить.

Егор испугался, что Степановна захочет спрятаться в той же кладовке, что и он, однако мотористка, видимо, нашла другое укрытие.

Вскоре на кухне появился радист Андрей Владиславович Oтрадин. Едва он присел к кухонному столу, Петрович огорошил его вопросом:

— Андрюша, хочешь заработать миллион?

— Конечно, хочу! — радостно завопил Андрюша. — A как?

— Вот это настоящий разговор, — удовлетворенно сказал кок. — Надеюсь, тебе известно, куда и зачем плывет «Инесса Арманд»?

— Откуда я знаю? — удивился Oтрадин. — Меня господа в такие вопросы не посвящали.

— Хорошо, тогда я тебя просвещу. Яхта плывет на Кислое море, где на острове спрятаны сказочные сокровища. Наша задача — в нужный момент взять в свои руки инициативу и экспроприировать как яхту, так и сокровища.

— Зачем? — спросил Oтрадин. Этот вопрос счел глупым не только повар Серебряков, но даже и Егор.

— Как зачем?! — изумился Иван Петрович. — Затем, чтобы захватить власть… Впрочем, тебя это не должно касаться — главное, что ты заработаешь миллион.

— Так вы что, пираты? — дошло до Oтрадина.

— Пиррраты! — радостно закаркал Гриша.

— Ну, если хочешь, то можешь считать нас пиратами, — не стал спорить кок. — Только наше знамя не черное, а несколько иного цвета.

— Но ведь я радист, а не мастер плаща и кинжала, — пожал плечами Oтрадин.

— Именно в качестве радиста ты нам и нужен, — ответил Серебряков. — Твоя задача — передавать в эфир то, что мы тебе укажем.

— Так это стало быть, вы, уважаемый Иван Петрович, пользовались миллиметровым диапазоном? — догадался Андрюша.

— Аз многогрешный, — сознался Петрович. — A мне со своей деревяшкой добираться до радиорубки незамеченным — рисковое дело. Да еще и этот мерзавец Гераклов того и гляди застукает…

— Значит, вы мне будете давать тексты, а я их должен радировать?

— Да. Или я, или другой человек.

— Кто?

— Ну, его имя тебе знать пока необязательно, хотя я уверен, что когда-нибудь оно будет украшать лучшие улицы не только Кислоярска, но даже Москвы. Этот человек скажет тебе свой пароль. — Кок достал из кармана записную книжку и по слогам зачитал: — «Пулкведим невиенс неракста».

— Неррракста! — завопил ворон.

— Тихо, Гриша, не разглашай государственную тайну, — сказал кок. — В общем, запомни этот пароль, а тому, кто его скажет, можешь доверять почти так же, как и мне.

— Полкведим невинс неракста. Пулквадим навенс нарокста, — шепотом твердил в кладовке Егор, пытаясь заучить пароль.

— В грязное дело вы меня втягиваете… — покачал головой Андрюша. — Как сказал бы классик: «Не ты грязна, грязны твои дела».

— Дела, может, и грязные, зато цели чистые! — запальчиво возразил Иван Петрович. — Или тебе миллион не нужен?

— Нужен, — ответил Oтрадин. — Я давно мечтаю открыть собственную частную радиостанцию. Но не такую, как «Икс-игрек-зет плюс» с попсовой музыкой и пошляком-ведущим. Я хотел бы при помощи радиоэфира приобщать людей к духовности, к серьезной музыке, к классической поэзии…

— Вообще-то мне больше по духу революционная музыка и пролетарская поэзия, — сказал кок. — Но это уже, конечно, дело вкуса. Да за миллион ты на корню скупишь весь этот «Икс-игрек-зет», и Яшка Кульков будет тебе как миленький вместо своих плоских шуточек читать стихи Гете. Ну как, договорились?

— Договорились, — чуть помедлив, ответил радист. — Жду ваших распоряжений.

Когда Oтрадин покинул камбуз, из укрытия вышла Степановна.

— Ну вот видишь, все в порядке, а ты еще сомневалась! — ядовито хмыкнул Серебряков. — Говорила — чистый, неподкупный… Вот и майор Cелезень такого из себя орла строил, что куда там, а поманил его Кирюшка Яйцын хорошей должностью, так он тут же и скурвился… Да здесь бы и сам Господь Бог не устоял, хоть его и нет.

— Как это все мерзко, противно… — прошептала мотористка. — Ну ладно, мне пора, нельзя надолго покидать машинное отделение.

— Правильно, — одобрил Иван Петрович. — Каждый должен быть на своем рабочем месте. Давай-ка и я поднимусь на палубу, надо свежего воздуха дохнуть.

Егор услышал удаляющийся звук костыля и, выждав несколько минут, покинул кладовку. В кухне никого не было, даже Гриши — видимо, хозяин взял его с собой на прогулку. Егор выскользнул из камбуза и со всех ног побежал разыскивать Гераклова.

* * *

— Ну и дела! — только и мог промолвить Гераклов, когда Егор, стараясь не упустить ни одной подробности, рассказал ему, Грымзину и Cерапионычу о том, что услышал на камбузе.

— Между прочим, в заговоре состоит человек, за которого вы, уважаемый Константин Филиппович, готовы были ручаться, как за самого себя, — не удержался от ядовитого замечания банкир. — A то, что в их шайке радист — ничего удивительного, мне он с самого начала казался потенциальным преступником, способным даже на убийство.

— Это ужасно! — воскликнул Гераклов. — Вот и верь после этого людям. Я принял их на судно, и вот…

Но тут, как обычно, дозу здравого смысла влил доктор:

— Господа, причитаниями делу не поможешь. Мы должны установить, что мы имеем, и подумать о том, как действовать дальше.

— Разорить это осиное гнездо ко всем чертям! — рубанул сплеча Гераклов.

— Разорять тоже надо с умом, — возразил Серапионыч. — A покамест положение у нас весьма непонятное и неприятное. Мы в курсе, что на судне заговор, но из его участников знаем только троих — кока Ивана Петровича Серебрякова, мотористку Степановну и радиста Андрея Владиславовича Oтрадина, которого Серебряков только что совратил на греховное дело. Сколько их еще?

— Иван Петрович говорил о ком-то еще одном, — напомнил Егор.

— Да-да! Повтори, пожалуйста, пароль.

— Сейчас… Кажется, «Полкведим невинс нерокста».

— Ну, доктор, переводите, — сказал Грымзин, — ведь вы у нас главный полиглот.

— Ах, вы мне льстите, — ответил Серапионыч. — Слухи о моем полиглотательстве сильно преувеличены. Например, я ума не приложу, на каком языке звучит эта фраза, хотя и что-то знакомое. Как там первое слово — «полкведим»? Это похоже на «полководец». A человек, произносящий этот пароль, по словам Серебрякова, далеко пойдет.

— Петрович сказал, что его именем будут названы улицы и в Кислоярске, и даже в Москве, — вспомнил Егор.

— Значит, тот человек и есть главный закоперщик! — догадался Гераклов. — Вот бы поймать его.

— A если «полкведим» означает не полководец, а командир полка, то есть полковник? — продолжал рассуждения Серапионыч. — Что за полковник? Полковник Николай II Романов, полковник Муамар Каддафи, полковник Виктор Алкснис… В общем, как поется в песенке, «Ах, какой был мужчина — настоящий полковник»!

— Да нет, доктор, ну это же несерьезно, — перебил банкир. — Обычно разведчики используют пароль «Здесь продается славянский шкаф?» или «Почем венские стулья?». Так это же не значит, что шпион обязательно мастер по мебели.

— Да, ваша правда, — не стал спорить доктор. — Пароль не несет смысловой нагрузки, он только для связи.

— Стойте! — вдруг крикнул Гераклов. Грымзин и Серапионыч недоуменно переглянулись. — Мне пришла в голову одна мысль, как раз насчет связи. Сейчас постараюсь ее связно высказать. В общем, Oтрадин сообщил мне, что рацией, кроме Ибикусова, пользовался еще кто-то, и передача шла на специальном «чекистском» диапазоне. Да и Серебряков, кажется, признался в этом Отрадину. A когда по радио передавали обзор прессы, то привели заметку некоей Харламушкиной из «Красной панорамы», где довольно точно, хотя и не без вранья, было рассказано о ходе нашего путешествия. Это значит, что на приеме работает госпожа Харламушкина. Просто она не удержалась и кое-что передала в прессу.

— Ну и что же? — удивился Грымзин. — Что это нам дает?

Слово попросил доктор:

— Одна маленькая справочка. Я, конечно, не люблю передавать всякие сплетни, но ходят упорные разговоры, будто Инесса Харламушкина и Александр Петрович Разбойников… Ну, в общем, их связывают такие же чистые и светлые отношения, как Ильича и ту даму, чьим именем названа яхта, на коей мы с вами имеем честь плыть. Это я к тому, что где-то рядом наверняка крутится и господин Разбойников — если и не здесь, то в Кислоярском подполье.

Гераклов в радостном возбуждении вскочил:

— Так-так, теперь они у нас на крючке!

— Пока что мы у них, — остудил его пыл Грымзин.

— Так вот, собственно, к чему я клонил, — продолжал политик. — Кок не назвал радисту имя связного, или главаря, или кто у них там есть ху, извините за выражение, но назвал пароль. И вот я предлагаю кому-нибудь из нас сходить к Отрадину, произнести эту фразу и дать для передачи то, что нам выгодно.

— Идея неплохая, — задумчиво отметил доктор, — но ведь рано или поздно даст о себе знать и настоящий «полкведим».

— Вот тогда они занервничают, засуетятся, наделают глупостей и выдадут себя, — заявил Гераклов. — Тут-то мы их в бараний рог и скрутим!

— Господин банкир, — обернулся Серапионыч к Грымзину, — вы еще не вернули вторую карту обратно Веронике Николаевне?

— Нет еще.

— Прекрасно! Значит, ее надо ненавязчиво подсунуть господину Серебрякову.

— Это я беру на себя, — скромно ответил Грымзин.

* * *

Когда Егор поднялся на палубу, кок все еще «дышал свежим воздухом», вернее, вдыхал в себя «Герцеговину-Флор», задумчиво глядя на проплывающий мимо однообразный ландшафт. У него на плече сидел ворон Гриша.

— Иван Петрович, господин Грымзин просит вас к зайти к нему, — нарушил Егор уединение кока.

— A что ему нужно? — повернулся к Егору Иван Петрович.

— Что-то насчет завтрашнего обеда.

— A, ну ясно. Егор, помоги мне подняться.

— Вперрред! На барррикады! — с энтузиазмом закаркал Гриша.

Когда Серебряков доплелся до каюты Грымзина, там, кроме владельца яхты, никого уже не было. Но на столе в открытом виде лежала карта — та самая, которую Егор отвез генералу Курскому, Вероника похитила у генерала, а Грымзин — у Вероники.

— Слушаю, хозяин, — учтиво поклонившись, произнес кок.

— A, Иван Петрович! — приветливо обернулся Грымзин. — Я давно хотел вам сказать, что ваша стряпня мне очень нравится.

— Рад служить! — ответил Иван Петрович.

— Ясно, что рады. Ведь я вам плачу жалованье, и немалое. В общем, я хотел бы вам дать некоторые заказы на завтрашний обед. На первое…

Тут в каюту заглянул Егор:

— Евгений Максимыч, вас просит адмирал. Какое-то важное дело.

— Подождите здесь, я сейчас буду, — сказал Грымзин и вышел из каюты. Когда он минут через десять вернулся, кок все так же стоял, опираясь на костыль, но карты на столе уже не было.

— Так что же на первое? — спросил Серебряков.

— A, ну приготовьте что-нибудь съедобное, я всецело полагаюсь на ваш вкус, — рассеяно ответил банкир.

— Слушаюсь! — Настолько быстро, насколько позволял костыль, кок покинул каюту.

* * *

Вечером Гераклов вновь отправился в радиорубку.

— Ну, что сегодня будем слушать — «Икс-игрек-зет» или Госрадио? — спросил Oтрадин, собираясь включить приемник.

— Не надо, — остановил его Гераклов и на одном дыхании выпалил: — Полкведим невинс нерокста!

Радист вздрогнул и уставился на Гераклова.

— Вы… вы?! — наконец выговорил он.

— Да, я, — спокойно ответил Гераклов. — A что, разве я не похож на красно-коричневого подпольщика?

— Откровенно говоря, не похож, — чистосердечно ответил Андрей Владиславович.

— Я опытный конспиратор, — объяснил Гераклов. — В общем, передайте товарищам в центр вот это. — Политик протянул радисту листок бумаги и покинул рубку.

Oтрадин развернул записку — она была совсем короткой: «Все идет как задумано. Ждите новых сообщений».

Едва Андрюша включил передающее устройство и настроился на миллиметровые волны, как в дверь постучали.

— Входите! — крикнул радист. В помещение вошел штурман Лукич.

— Пулкведим невиенс неракста! — чеканно произнес штурман, поглаживая свою знаменитую бороду.

— И вы… и вы… тоже?.. — пролепетал радист.

— Так точно! — кратко ответил Лукич, вручил Отрадину ученическую тетрадку и, круто повернувшись на каблуках, покинул радиорубку.

Тетрадка была чуть ли не вся исписана мелким почерком и содержала подробный отчет, временами переходящий в донос, обо всем, что происходило на судне. Лирические отступления на тему теории и практики государственных переворотов явно не столько предназначались для очередного радиопослания, сколько претендовали на место в будущем Полном собрании сочинений.

Oтрадин вздохнул и принялся передавать в эфир оба послания. Этот процесс затянулся далеко за полночь, что и не удивительно — за просто так никто миллион обещать не станет.

* * *

A мотористка Степановна, надевшая лучшее из своих платьев, напрасно ждала возлюбленного на палубе под капитанским мостиком.

Постепенно мысли об Отрадине плавно перетекли в воспоминания о прошлом — и совсем недавнем, и более далеком. И Степановна сама не заметила, как заснула. И приснились ей удивительные события, происходившие с ней то ли в реальности, то ли в мечтах, несколько лет тому назад.

 

СОН СТЕПАНОВНЫ

Удивительная история, приснившаяся Степановне, началась в 1990 году — в довольно сложный и запутанный момент новейшей истории, когда на авансцену политической жизни общесоюзного пространства в целом и Кислоярского района в частности, выдвинулось такое вооруженное формирование, как OМOН — отряд милиции особого назначения. Использование ОМОНа в своих целях политическими организациями, активно выступавшими против регионального суверенитета (о независимой Кислоярской Республике речь в то время даже и не шла) стало причиной весьма противоречивого к нему отношения в различных слоях общества — одни жители бойцов ОМОНа проклинали, а другие превозносили, видя в них единственных защитников от «кровожадных демократов» и «лиц сибирской национальности», или «желтых», как их называли в народе. Этих «желтых» в Кислоярске проживало человек двадцать, и они самым нахальным образом хотели иметь свою национальную школу и исповедовать религию предков в лице собственного шамана. Больше, собственно, никаких неудобств они местным жителям не создавали, но и этого было достаточно, чтобы некоторые кислоярцы их, мягко говоря, недолюбливали.

К «некоторым» принадлежала и скромная женщина Степановна — усердная читательница газеты «Правда» и постоянная участница митингов Интернационального фронта трудящихся Кислоярска. Надо сказать, что в то время значительная часть общества переживала период всеобщей влюбленности (медовый месяц): многие «интер-тетеньки» были неравнодушны к товарищу Разбойникову, занимавшему в то время крупный партийный пост, а женщины интеллектуального склада ума — к предводителю демократов либерального толка Кириллу Аркадьевичу Яйцыну. И все из числа первых — независимо от возраста и пола — были влюблены в пламенные стихи пролетарского поэта Феликса Алина, публиковавшиеся в красной прессе и регулярно звучавшие на митингах.

A вот избранником сердца Степановны стал боец ОМОНа по имени Мстислав. Началось это после того, как в Кислоярск прибыла съемочная группа «600 секунд» и сняла сюжет об ОМОНе и, в частности, о Мстиславе. По мотивам этого нашумевшего сюжета поэт Феликс Алин даже сочинил бессмертные строчки:

Я так надеюсь, что ОМОН Устроит в Кислоярске шмон. Пусть знают все наш грозный норов — Дерзай, Мстислав! Снимай, Невзоров!

И если любовь товарищей Степановны к товарищу Разбойникову и к стихам товарища Алина носила преимущественно платонический характер, то сама Степановна — простая советская женщина, за долгие годы тяжелого труда обделенная высокой и светлой любовью — воспылала к Мстиславу плотской страстью, поздней и безнадежной, и оттого еще более пылкой. Однако мечта Степановны оказалось неосуществимой — и даже не из-за солидной разницы в возрасте, а потому что Мстислав, как объяснили Степановне его товарищи по отряду, был абсолютно равнодушен к женщинам. Нет, Мстислав отнюдь не являлся гомосексуалистом — он был зоофилом и истинное удовлетворение получал лишь при любовном контакте с животными, предпочитая собак.

Узнав такое о предмете своей любви, Степановна не охладела к Мстиславу, напротив — ее страсть еще более усилилась. Встречая на улице собаку, она завидовала ей, что та, в отличие от нее, имеет шанс быть вместе с Мстиславом. Часто в мечтах Степановна представляла себя собакой в объятиях Мстислава, такие же сцены виделись ей и во сне. И вот однажды утром, проснувшись после одного из таких сладостных снов, Степановна со смешанным чувством ужаса и радости увидела, что превратилась в огромную черную собаку породы водолаз. Одевшись так, чтобы ее новое обличье не было заметно, и закутав лицо платком, Степановна вышла из дома…

Как раз в эти дни (начало января 1991 года) отряд доблестных омоновцев по заданию Разбойникова совершил захват Кислоярского Дома печати, после чего редакции большинства газет в знак протеста покинули здание. В огромной трехэтажной коробке остались лишь удобные властям издания — «Красная Панорама», «Блудни» и «Советская юность» (будущая «Кислоярские вести — сегодня»). Именно тогда товарищ Разбойников произнес свою историческую фразу, адресованную господину Яйцыну и в его лице — всем сторонникам демократии: «Всем вам, суки, висеть на одном суку!». Чтобы подчеркнуть свой успех, омоновцы водрузили на крыше Дома печати красное знамя и постоянно несли возле него почетный караул — дабы кому-нибудь не пришло в голову надругаться над священным символом. Одним из регулярно дежуривших у знамени был Мстислав, и как раз накануне своего удивительного превращения Степановна видела его по местному телевидению стоящим на загаженной голубями крыше Дома Печати.

Попасть в Дом Печати Степановне оказалось вовсе не так уж сложно — достаточно было сказать, что она хочет встретиться с редактором газеты «Красная Панорама» товарищем Швондером и через посредство этого замечательного издания поведать всему миру о том, как ее, простую советскую женщину, притесняют соседи-тунгусы. Поднявшись на самый верх и оставив одежду в одном из полузаброшенных чердачных помещений, Степановна взобралась на крышу, где у знамени как раз дежурил Мстислав. Тот явно был рад появлению огромной черной собаки, которая к тому же сразу стала к нему ласкаться, норовя лизнуть прямо в губы. Вполне естественно, что доблестный омоновец захотел и большего. К его немалому удивлению, этого ему удалось добиться очень легко и даже не прибегая к насилию, как обычно бывало с другими собаками. Его четвероногая любовница не только не оказала сопротивления, но даже сама помогала зубами расстегнуть брюки. В тот день они долго и страстно любили друг друга под развевающимся на зимнем ветру алым стягом.

Вне себя от столь нежданно свалившегося на нее счастья, Степановна спустилась с крыши на чердак и оделась в свою «человеческую» одежду. Дома, сняв с лица платок, она обнаружила, что вернулась в свой обычный облик.

Поначалу превращения из человека в собаку и обратно происходили у Степановны почти спонтанно, но затем она научилась этим процессом управлять: для того, чтобы обернуться в собаку, надо было очень сильно этого захотеть. Обратное превращение происходило само собой через некоторое время после очередного страстного свидания с Мстиславом. К симпатичному «водолазу» сотрудники Дома Печати скоро привыкли и даже иногда подкармливали хлебом и колбасой, что для пушистой Джульетты было немалым подспорьем, так как она была всецело поглощена своей страстью и на стряпню времени не оставалось. Иногда она прибегала к своему возлюбленному и на базу ОМОНа в районе Любоканавки.

Однако их счастье было недолгим: после событий августа 1991 года OМOН был вынужден покинуть Кислоярск и дислоцироваться в Тюмени. Все это произошло столь быстро, что Мстислав и Степановна не смогли даже проститься. Кислоярская Дездемона тяжело переживала разлуку, и лишь необходимость продолжать борьбу за те идеалы, которые, кроме любовных уз, связывали ее с Мстиславом, заставила ее преодолеть душевную травму.

… Однако в темные безлунные ночи к воротам бывшей базы ОМОНа приходит огромная черная собака породы водолаз. И далеко за полночь ее печальный вой навевает тоску на жителей Любоканавки.

* * *

От собственного тихого подвывания Степановна проснулась. «Ну и приснится же», подумала она и задумчиво побрела к себе в машинное отделение.

 

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ — ЧЕТВЕРГ

Настал четверг. После того как адмирал Рябинин, штурман Лукич и мотористка Степановна в очередной раз запустили «Инессу» в плавание, к адмиралу подошел политик Гераклов:

— Евтихий Федорович, мы плывем уже четвертый день. Скоро ли Кислое море?

— Думаю, что скоро, — не очень уверенно ответил адмирал. — К сожалению, точных карт у нас нет, но, похоже, через несколько миль мы войдем в устье. Куда будем двигать дальше?

Гераклов достал блокнот:

— По выходе из устья Кислоярки нужно держать норд-вест, а после того как пройдем через кладбище — норд.

— Простите, не расслышал, — приставил ладонь к уху адмирал.

— Я говорю, сначала на северо-запад, а после кладбища — на север, — повторил Гераклов чуть громче.

— A, ну понятно. — Казалось, адмирал совсем не был удивлен такими странными ориентирами.

Действительно, около десяти утра «Инесса», победно гудя, вошла в Кислое море. Берега сразу раздвинулись до горизонта, и яхта поплыла по легким волнам на северо-запад — в сторону кладбища.

— А все-таки, что это за кладбище? — недоумевал Гераклов. — Какое может быть кладбище посреди моря?

— Может быть, имелось в виду корабельное кладбище? — с опаской предположил Грымзин. — Например, место, куда течение сносит суда, потерпевшие крушение.

— Все мы — утлые суденышки в житейском море, и все рано или позже потерпим крушение, понимаете ли, — задумчиво промолвил доктор Серапионыч. Он уже успел с утра хлебнуть из заветной скляночки и оттого был настроен отчасти по-философски.

A вода вокруг яхты была уже совсем не такой, как на Кислоярке. Никто не пытался пробовать ее на вкус, чтобы выяснить, насколько море соответствует своему названию, но ясно было сразу — это не живая вода.

Радист Oтрадин, тоже вышедший на палубу, не удержался от поэтического комментария:

— Но ветер стих, но парус лег, Корабль замедлил ход, И все заговорили вдруг, Чтоб слышать хоть единый звук В молчанье мертвых вод! Горячий медный небосклон Струит тяжелый зной. Над мачтой Солнце все в крови, C Луну величиной. И не плеснет равнина вод, Небес не дрогнет лик. Иль нарисован океан И нарисован бриг? Кругом вода, но как трещит От сухости доска. Кругом вода, но не испить Ни капли, ни глотка. И мнится, море стало гнить, — O Боже, быть беде! Ползли, росли, сплетясь в клубки, Слипались в комья слизняки На слизистой воде. Виясь, крутясь, кругом зажглась Огнями смерти мгла. Вода — бела, желта, красна, Как масло в лампе колдуна, Пылала и цвела.

— Ну, не стоит уж так драматизировать, Андрей Владиславович, — сказал Гераклов, прислушавшись к стихам. — Просто здесь неподалеку находилась резиновая фабрика. A к северу, я так думаю, экологическая обстановка должна быть более сносная.

В пол второго пополудни, когда над морем поднялось разогретое солнцем желтое дрожащее марево и видимость сквозь этот нездоровый туман уменьшилась до нескольких сот метров, корабль вплыл на кладбище. Потрясенные пассажиры стояли на палубе и с ужасом взирали на то, как из мерзкой хмари с обоих сторон выплывают покосившиеся кресты, как будто ядовитые испарения служат им твердой опорой.

— Боже мой, — тихо бормотал Грымзин — этого не может быть. Этого не может быть…

— Здесь похоронено все, что убили большевики, — на этот раз без пафоса и даже как-то грустно сказал Гераклов, — все хорошее и доброе.

Но тут, как гром небесный, прозвучало обычное покашливание Cерапионыча, сопровождаемое неразборчивым бормотанием по поводу старости, курения и наивности. Все резко обернулись к доктору, и в их глазах он мог явственно прочесть вопрос: что вы имеете в виду?

— Я, собственно, вот что имею в виду, — спокойно отвечал на невысказанный вопрос Серапионыч, — здесь до затопления водохранилища был монастырь. A это кресты на куполах из воды торчат.

Столь простое и понятное объяснение этого странного явления почему-то произвело на присутствующих впечатление, подобное удару тяжелого предмета по голове. И все как-то заторможенно и растерянно стали молча расходиться. Серапионыч несколько удивленно посмотрел им вслед, пожал плечами и отхлебнул небольшую толику из заветной склянки — то ли эликсира цинизма, то ли настойки здравого смысла.

* * *

После обеда Грымзин вновь пригласил Гераклова и Cерапионыча к себе в каюту на совет.

— Приближается решающий момент, — говорил банкир, — и мы должны усилить бдительность. Видимо, сегодня до вечера мы подплывем к острову, и потому встает вопрос — что делать дальше?

— Утро вечера мудренее, — сказал доктор. — По моему мнению, надо, пока возможно, тянуть время. Объявим высадку на остров на завтра утром.

— Согласен, — кивнул Гераклов. — Но что, если они начнут первыми, ночью?

— Вот тогда и поглядим, — беспечно ответил Серапионыч. — В любом случае, мы не знаем, сколько человек и кто конкретно на их стороне, так что остается только ждать и надеяться на лучшее.

— Лично я сидеть сложа руки не собираюсь! — заявил Гераклов. — И если мне суждено погибнуть в неравной схватке, то я заберу с собой по меньшей мере одного… или даже двух коммунистов!

— Вот, значится, и в Германии, — задумчиво пробурчал Серапионыч, — боролись с коммунистами, а напоролись…

— На что это вы намекаете? — округлил глаза Гераклов.

— Главное — не пороть горячку, — громко перебил возникающую дискуссию банкир. — Этой ночью мы должны утроить бдительность. В конце концов, речь идет не только о жизни и смерти, но и об огромной сумме. Если наше предприятие увенчается успехом, то я обязательно исполню свою заветную мечту и открою филиал «Грымзекса» в Париже.

— Какое убожество мыслей, — криво усмехнулся Гераклов. — Мои планы куда грандиозней. Я на всю свою долю накуплю бананов и начну собственную кампанию по выборам в Президенты. Мой лозунг будет: «Каждому кислоярцу — по банану!». A уж когда я встану во главе государства… Доктор, — перебил свои мечтания политик, — а каковы ваши планы?

— Мои планы? — переспросил Серапионыч. — Знаете, Константин Филиппыч, спросите меня о чем-нибудь попроще. A если говорить о плане-минимум — так это вернуться домой в Кислоярск живым и невредимым. И чтобы Егор увидел своих родителей и сестру.

* * *

В это же время другой тайный совет проходил в машинном отделении, и в нем участвовали кок Иван Петрович Серебряков, ворон Гриша, мотористка Степановна и штурман Лукич.

— Кажется, час близок, — говорил Серебряков. — Теперь я могу повторить хрестоматийное: сегодня — рано, а завтра — поздно.

— Значит, нынче ночью? — радостно уточнила Степановна.

— Именно так, — подтвердил кок. — Если они решат высаживаться на берег вечером, то там их ждет, безо всяких кавычек, ночь длинных ножей. A если завтра утром, то ночью мы захватим обе шлюпки и сойдем на берег.

— На берррег! — завопил Гриша.

— Что, так сразу на берег? — удивился штурман. — A как же вода, провизия, лопаты, наконец? Что-то ты, Петрович, опять горячку порешь.

Петрович скрипуче рассмеялся:

— Провизия, лопаты? Они сами нам все предоставят, так что, товарищи, по данному поводу не волнуйтесь. На этот счет у меня имеется великолепный план…

И тут до машинного отделения долетел истошный вопль:

— Земля!!!

* * *

Первым землю увидел и всех о том оповестил бесцельно шатавшийся по палубе репортер Ибикусов. Но когда туда поднялись все пассажиры и члены экипажа, то земли как таковой они еще не увидели — лишь вдали на горизонте маячил крест. По размерам он был явно намного больше тех крестов, которые торчали из воды, когда яхта проплывала через «кладбище». Но по мере приближения выяснилось, что крест стоит не на воде, а на холме, а холм — на небольшом острове.

В нескольких сотнях метров от острова яхта бросила якорь.

— Предлагаю назвать его островом Грымзина, — торжественно произнес Гераклов и подмигнул Егору: — Надо же как-то подмазаться к нашему Рокфеллеру.

— Ну зачем же… — смутился банкир, хотя было видно, что это предложение ему польстило. — Но уж тогда холм назовем пиком Гераклова. Кстати, уважаемый Евтихий Федорович, что это за крест?

Адмирал поглядел в бинокль и слегка поежился:

— Нехорошее дело. Ох, нехорошее.

— A что такое? — забеспокоился Грымзин. Адмирал молча протянул ему бинокль, и Грымзин увидел, что крест — это на самом деле не крест, а врезавшийся в холм самолет, который стоял, воткнувшись носом в землю, и осенял сей неприветливый остров обломками своих мертвых крыльев.

— Ай, смотрите, что это! — закричал Егор, показывая за борт. Там из воды торчала маленькая темная голова на длинной шее. Дав всем, кто был на борту, полюбоваться собой, неизвестное существо скрылось под водой и уплыло прочь — вода забурлила, и в водоворотах замелькал толстый зеленый хвост.

— Кто это? — ахнула Вероника.

— Мутант, — уверенно предположил Серапионыч. — Вот что случается, когда водоем сверх меры загаживают химическими отходами!

Иное мнение высказал Ибикусов:

— Я имею конфиденциальную информацию, что подобных мутантов специально разводили на тайных фермах советских спецслужб с особыми целями. Может быть, эту тварь для того тут и поселили, чтобы она отпугивала от острова праздных посетителей.

— Господа, я думаю, что происхождение этого зверя не так уж и важно, — заявил Гераклов. — Главное, чтобы он и дальше обитал на Кислом море.

— Почему? — удивился Грымзин.

— И вы еще спрашиваете, почему! Да во всем мире до сегодняшнего дня были известны только два места, где водятся подобные феномены — озеро Танганьика в Африке и Лох-Несс в Шотландии. Наше Кислое море — третье! Теперь сюда понаедут туристы, ученые со всего мира, мы будем проводить научные конференции, конгрессы, симпозиумы и шахматные турниры, Кислоярская Республика станет известна во всем мире. И если я стану президентом, то добьюсь, чтобы портрет нашей Кисси украшал герб Республики!

* * *

Яхта погрузилась в ночь. Егор ворочался на койке в своей каюте и никак не мог заснуть. Ему как воочию виделись жуткие картины минувшего дня — зловещее кладбище, огромный мертвый крест на холме, наконец, неведомый зверь, обитающий в ядовитых пучинах Кислого моря.

И тут дверь тихо скрипнула и отворилась. В каюту проскользнули две темные фигуры. И не успел Егор и вскрикнуть, как ему в рот был грубо затолкан кляп, пахнущий машинным маслом, а руки и ноги оказались прочно связанными. И непрошеные гости подхватили его и куда-то потащили.

* * *

Вероника в это время тоже никак не могла заснуть. Какие-то неприятные образы и впечатления тревожили душу и медленно погружали в тяжелую дремоту. И, как часто бывает, на грани сна и яви ее посетили странные видения, более реальные, чем сны, и более неприятные и липкие, нежели действительность.

 

СОН ВЕРОНИКИ

Она увидела себя в доме своего дядюшки генерала Курского, который в это время отбыл в Москву на слет ветеранов освободительных войн. A Вероника в вечерней тиши ожидала прихода угонщика автомобилей. Это был известный в уголовной среде специалист в данной области, в настоящее время находящийся не у дел — проблема состояла в том, что он умел взять любой автомобиль, но вечно засыпался на сбыте. Вероника собиралась предложить ему взаимовыгодный мезальянс — то есть она брала на себя продажу машин друзьям и знакомым генерала Курского. Расчет предполагался исходя из пятидесяти процентов специалисту, а остальное Вероника намеревалась переводить на счет детских домов. A машины заимствовать у друзей и знакомых же генерала Курского. «Эти не обеднеют», думала Кислоярская последовательница Юрия Деточкина.

И тут Вероника вздрогнула от резкого звонка в дверь.

Хозяйка была несколько удивлена — на пороге стояли двое молодых ребят. Мысли ее текли примерно так: «Почему двое? Ведь тогда придется делить на троих. Но отступать уже поздно, будь что будет».

После столь глубокомысленного заключения Вероника наконец обрела душевное равновесие. Итак, она взяла себя в руки в прямом и переносном смысле, то есть демонстративно взвесила свои груди, что произвело должный эффект на предполагаемых юных угонщиков. Правда, сама Вероника такого эффекта, похоже, не ожидала. Не успела она и охнуть, как оказалась на диване, а ее халат полностью распахнут. Один из них, брюнет, сладострастно урча, занялся ее грудями, а блондин уже стаскивал с нее трусики. От неожиданности Вероника даже не знала, как ей реагировать на такую лихую атаку. Сначала она хотела разозлиться и хорошенько их отчитать и даже отодрать за уши, но тут ее разобрал безумный хохот. Придавленная брюнетом, она извивалась, смеясь, как полоумная, потому что блондин своим языком щекотал ее между ног. Ребята, слегка опешив, отпрянули от нее. Веронике стало неудобно — она поняла, что гости ждали несколько иной реакции.

— A может, сначала выпьем и поговорим о делах? — осторожно спросила Вероника. Ребята радостно согласились и… снова принялись за ее тело. Брюнет впился губами в ее груди, а блондин решительно задрал ее ноги вверх, отчего с левой ноги слетела туфля, и резко овладел ею.

— Какой кошмар! — простонала Вероника. Брюнет, оторвавшись от ее сосков, выпучил глаза:

— Что? — Но Вероника уже не стала ему отвечать, а, закатив глаза, сладострастно провела языком по губам. «Может, они на мне репетируют угон автомобиля? Но в таком случае они уже взломали капот. И еще немного — заведут».

И действительно, вскоре Вероника Николаевна задергалась под ребятами, как ужаленная, чем окончательно растрепала старательно уложенные волосы.

Первыми словами, которые она произнесла после того, как ребята ее оставили, были: «Какой кошмар!». Правда, с оттенком удовлетворения. Брюнет же, одевая штаны, деловито спросил:

— Извините, мадам, вы не могли бы с нами рассчитаться?

— Что?! — изумилась Вероника. Она-то предполагала расчет после дела.

Ребята переглянулись. И тут в разговор вступил блондин. Тоном терпеливого учителя он стал объяснять:

— Понимаете, мадам, мы помогли вам решить некоторые ваши интимные проблемы и хотели бы…

Но тут Вероника вскочила с постели:

— A вы, собственно, кто такие? Я ожидала приличного автомобильного вора, а тут ко мне ворвались два юных сексуальных маньяка, да еще и деньги с меня требуют!

— A разве вы не Анна Сергеевна Глухарева? У нас тут заказ на интимное обслуживание гражданки Глухаревой. Вот у меня здесь и накладная от интим-клуба «SLIKTI», — растерянно сказал брюнет.

Но его слова повисли в воздухе, потому как незапертая дверь осторожно отворилась, и на пороге возник приличный мужчина средних лет в широкополой шляпе, закрывающей половину лица, и в щегольском костюме. Все участники немой сцены воззрились на него, как на привидение. Несколько смутившись, как бы извиняясь, тот произнес:

— Я, понимаете ли, звонил, но вы, видимо, не слышали… — Тут он уставился на Веронику, и посмотреть было на что. Распахнутый халат открывал груди, извлеченные из лифчика, отстегнувшиеся резинки и съехавшие вниз чулки. При этом на одной ноге была туфля, а на лице — некая белая тягучая влага. Брюнет, понурив голову, скорбно произнес:

— Кажется, мы ошиблись адресом. Приносим извинения… — И с этими словами ребята осторожно, как в больничной палате, выплыли за дверь. Вероника, судорожно запахнув халат, засуетилась:

— Понимаете, тут вышла досадная ошибка, я вам сейчас все объясню. Присаживайтесь сюда. O да, спасибо, это мои. Не желаете ли выпить и поговорить о делах? Какие машины брать будем? — говорила Вероника, нервно теребя в руках кружевные трусики и стараясь заглянуть в лицо незнакомцу.

— Я, собственно, по другому делу, но можем поговорить и об этом, — до боли знакомым голосом произнес странный гость, аккуратно снимая шляпу и водружая ее себе на колено.

«Боже мой, это же ведь Дубов!», холодея от страха, подумала Вероника — и в холодном поту вновь вернулась в действительность. A действительность мерно покачивалась на пологих волнах Кислого моря, и бледные лучи восходящего солнца проникали в каюту сквозь иллюминатор.

«Интересно, к чему снятся покойники, — размышляла Вероника, одевая трусики и белое боа, — к дождю или не к добру?».

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. БЛЕСК СОКРОВИЩ

 

ДЕНЬ ПЯТЫЙ — ПЯТНИЦА

Сон Вероники оказался явно не к добру: в пятницу утром яхта недосчиталась четырех своих обитателей (из одиннадцати). Бесследно исчезли кок Серебряков, мотористка Степановна, штурман Лукич и Егор. Кроме того, пропали обе шлюпки и, что самое удивительное, алый парус с одной из мачт.

— Все ясно — они со своей фальшивой картой сбежали на остров, — сказал доктор Гераклову и Грымзину.

— Неужели и Егор тоже с ними? — недоуменно воскликнул Гераклов.

— Не думаю, — ответил Серапионыч. — То есть, наверное, с ними, но не по своей воле.

— Я все понимаю, — произнес Грымзин, — но одного в толк не возьму: на какого черта им понадобился парус?

— Скоро узнаете, — криво усмехнулся Гераклов.

— Думаю, что скоро мы получим ответы и на другие вопросы, — поддержал Серапионыч.

* * *

Когда рассеялся утренний туман, оставшиеся на яхте смогли при помощи адмиральского бинокля разглядеть, что творилось на острове.

У берега, привязанные к прибрежным ивам, покачивались обе шлюпки. Чуть поодаль проглядывался полуразвалившийся особнячок — очевидно, тот самый «рыбацкий домик», где когда-то развлекалось гэсовское начальство. Переведя бинокль в сторону холма своего имени, Гераклов увидел, как Степановна и Лукич прикрепляют к самолету красную тряпку с белым кругом в центре.

— Вот и ответ на ваш вопрос, — сказал политик, передавая бинокль банкиру.

— Евтихий Федорович, а каковы ваши соображения? — обратился к адмиралу Грымзин. Адмирал еще раз глянул в бинокль:

— Подойти ближе к острову яхта не может — дальше мелководье. Обе шлюпки у пиратов. Да и приближаться к острову небезопасно — они могут быть вооружены.

— Наверняка вооружены! — вставил Гераклов.

— Но, с другой стороны, не все так трагично, — продолжал Рябинин. — Они не могли увезти с собой достаточное количество провизии. Потому-то и захватили Егора.

— Неужели они его собираются… — не договорил Ибикусов. Репортер много и охотно писал в разных газетах на темы каннибализма в определенных кругах Кислоярского общества, но искренне ужаснулся, впервые столкнувшись с этим явлением на практике.

— Нет-нет, господин Ибикусов, я совсем другое имел в виду, — улыбнулся в бороду адмирал.

— A что же? — тревожно спросила Вероника Николаевна.

— Смотрите! — вдруг воскликнул Серапионыч. — Кажется, к нам гости.

Действительно, одна из шлюпок отделилась от берега и направилась прямо к «Инессе». И вскоре на яхту торжественно взошла Степановна.

— Товарищи, я прибыла по поручению капитана Ивана Петровича Серебрякова, — официально сообщила мотористка.

— Пока что здесь один законный капитан — это я, — приосанившись, возразил адмирал Рябинин. — A вам, Степановна, должно быть стыдно за ваше участие в этой авантюре. Ну так какое же у вас поручение от господина Серебрякова?

— Товарищ Серебряков просил предоставить часть провизии и три лопаты. A также то, что ему потребуется впоследствии.

Тут уж не выдержал и Грымзин:

— Что? Да какого хрена!..

— Не забывайте, что у нас находится Егор, — спокойно парировала Степановна. — Лучше взгляните туда.

Вероника выхватила у адмирала бинокль и навела его на остров. На берегу, рядом со второй шлюпкой, стоял Егор. На нем были только майка и трусики — то, в чем он был похищен. Рядом с Егором стоял штурман Лукич и держал нож возле его шеи.

Курская чуть не лишилась чувств, так что адмирал едва успел ее подхватить.

— Вы не смеете мучить ребенка! — сдавленно, но гневно закричала Вероника.

— Никто не собирается его мучить, — спокойно возразила Степановна. — И ничего с вашим мальчиком не случится… Если вы, конечно, будете хорошо себя вести и выполнять все наши требования.

— Послушайте, я согласна отправиться заложницей вместо Егора! — вдруг заявила Вероника. Мятежная мотористка сразу согласилась:

— Что ж, это можно. Тогда вы поплывете со мной, а вторым рейсом мы вернем Егора. A сейчас я хотела бы побывать на кухне.

— Вероника Николаевна, вы обдумали последствия своих намерений? — осторожно спросил доктор Серапионыч, когда Степановна в сопровождении Грымзина отправилась за припасами.

— Чего думать! — воскликнула Вероника. — Тут надо что-то делать. Извините, я схожу переоденусь.

* * *

Вскоре на палубу вернулись Степановна и Грымзин — они тащили кучу корзинок с провизией, из одной даже торчали две бутылки. Кроме того, Степановна несла еще и три лопаты.

— Скажите, но зачем вам лопаты? — вопросил Гераклов.

— A то вы сами не знаете! — хмыкнула Степановна.

— Догадываюсь, — ответил Гераклов, — но ничего у вас не получится.

Доктор многозначительно кашлянул.

— Ну ладно, нечего тут растабарывать, — сказала мотористка. — Погрузите все это в лодку. A я хотела бы встретиться с радистом.

— Только в моем присутствии, — заявил Гераклов.

— Ну неужели вы не понимаете, что это дело личное!..

— Только в моем присутствии.

— Ну ладно, любопытненький мой, идемте.

Тут на палубе появилась и Вероника в лакированных туфлях, черном платье и белом боа.

— Ну все, я готова. Поплыли?

* * *

Увидев в дверях радиорубки Степановну, да еще и вместе с Геракловым, Oтрадин слегка вздрогнул.

— Андрюша, простите меня! — тихо сказала Степановна.

— За что? — пожал плечами Oтрадин. — Я виноват не меньше вас.

Мотористка нагнулась и крепко, взасос поцеловала своего возлюбленного. Потом, не говоря ни слова, почти выбежала из радиорубки. Гераклов недоуменно пожал плечами и поспешил следом за ней.

* * *

Когда шлюпка со Степановной, лопатами, провизией и Вероникой отплыла в сторону острова, на палубу вышел радист Oтрадин.

— Константин Филиппович, можно вас на минуточку? — тихо обратился он к Гераклову.

— Да, разумеется, — ответил Гераклов. — Давайте пройдем к вам в рубку. Заодно и новости послушаем.

Однако по радио никаких новостей не передавали — звучала музыка. Oтрадин, не говоря лишних слов, достал из шуфлятки и протянул Гераклову небольшой полиэтиленовый пакетик, внутри которого лежала бумажка.

— Что это? — удивился политик.

— Не знаю, еще не разворачивал. Это мне передала Степановна во время нашего страстного поцелуя, так сказать, из уст в уста.

Гераклов извлек бумажку. На ней мелким почерком был написан подробный отчет о событиях последних дней, а внизу указано время выхода в эфир и длина волны — 1,73 миллиметра.

— Я думаю, что мне нечего от вас скрывать. Ведь мы с вами, — Oтрадин усмехнулся, — в одной шайке. Не так ли?

— Не так, — резко возразил Гераклов. — В разных.

Андрюша растерялся:

— A как же это самое, в общем, «Полкведим невинс неракста»?

— И вы могли подумать, что я — я! — Константин Гераклов, мог вступить в сговор с этими красными недобитками! — патетически, как на митинге, воскликнул Гераклов. — Просто кое-кто подслушал и пароль, и вообще всю сцену вашего совращения. Подумать только — человек готов за какой-то миллион продать и ум, и честь, и совесть. Стыдно, уважаемый Андрей Владиславович!

— A что мне оставалось делать? — возразил радист. — Они бы все равно нашли способ добиться своего, а так у меня хоть появилась возможность как-то их контролировать.

— В каком смысле контролировать? — переспросил Гераклов. — Вы что, ведете какую-то свою игру? На кого работаете?!

Oтрадин на минутку задумался:

— Сейчас я не могу вам открыть, какую игру я веду и на кого работаю. Но одно могу сказать твердо — с шайкой Серебрякова я ничего общего не имею.

— Значит, вы с нами? — обрадовался Гераклов.

— Не совсем, — возразил радист. — Как выразился бы поэт, «Двух станов не боец, но только гость случайный…»

— Так уж и случайный? — хмыкнул Константин Филиппович.

— Да, вы правы — не случайный. Я ответил бы так: я против них, но не с вами, хотя в настоящее время и не против вас. Поэтому я готов до определенного момента вам помогать.

— Что-то вы темните, — поморщился Гераклов. — A я предпочитаю сражаться в открытую.

— Что будем делать с этим посланием? — еще чуть помолчав, спросил Oтрадин. — Передавать его или нет?

— Делайте, что хотите, — махнул рукой Гераклов. — Все равно скоро эта мышиная возня прекратится: если на выборах победят левые патриоты, то всем нам не поздоровится, а если Яйцын… Давайте лучше послушаем новости.

Музыка прекратилась, и рулевой «Икс-игрек-зет плюс» Яша Кульков приступил к обзору событий дня:

— Здравствуйте, дорогие господа радиослушатели! Вы знаете, как мы вас любим и как готовы и вас научить любить, чтобы вы делали это регулярно каждый день. Причем самыми разными способами, о чем главная новость. Вступила в решающую фазу предвыборная борьба за многотрудное кресло Президента Кислоярской Республики. Сегодня кандидат от левых товарищ Зюпилов посетил собрание КАСРа. Для тех, кто не в курсе, поясняю: Кислоярское общество сексуального равноправия. Уважаемый политик призвал товарищей гомосексуалистов и лесбиянок голосовать за себя, обещая в случае прихода к власти узаконить однополые браки. Активисты клуба со своей стороны пообещали пригласить товарища Зюпилова на первую же комсомольскую свадьбу. Интересно, чем на это ответит наш Президент Кирилл Аркадьевич Яйцын? Может быть, разведется с Ангелиной Францевной и обвенчается со своим новым старшим помощником господином Селезнем? A ведь времени до выборов осталось уже совсем немного. Ну а теперь по вашим многочисленным заявкам споет Старуха Изергиль — молодая, но подающая большие надежды исполнительница, восходящая звезда советской эстрады.

* * *

В сторону яхты медленно плыла шлюпка, и на этот раз в ней можно было разглядеть самого Ивана Петровича Серебрякова. Но он был один — без Егора. Недалеко от шлюпки, параллельно ей, плыла Кисси, и ее голова на длинной шее то и дело появлялась над водой. Кок опасливо грозил ей то веслом, то костылем, а то и просто кулаком.

— Где Егор?! — набросились на кока обитатели яхты, когда он с трудом забрался на палубу.

— Мы решили его ненадолго задержать, — самоуверенно ответил Серебряков. — Один заложник хорошо, а два — еще лучше.

— Это бесчестно, господин Серебряков! — уничижительно заявил Гераклов, только что явившийся из радиорубки.

— Честно — не честно, все это понятия не материальные — парировал кок. — Главное для нас — революционная необходимость! Да вы не беспокойтесь, мы вовсе не собираемся держать их в сыром подвале. Более того, им даже будет дана свобода передвижения в пределах острова. Естественно, только в дневное время и под нашим контролем. И голодом морить мы их не будем. Хотя это зависит от вас: чем лучше вы будете кормить нас, тем больше перепадет и Егору с Вероникой Николаевной. A что поделаешь — закон перераспределения собственности!

— Чужой собственности! — не удержался Грымзин.

— Свое берем, — презрительно бросил Иван Петрович. — Ладно, хватит травить баланду, пошли на кухню!

* * *

Когда Серебряков уже спускался в нагруженную продуктами шлюпку, на палубу явился Грымзин.

— Возьмите вот это, — банкир протянул коку толстую книгу в твердой обложке. — Для Егора, чтоб ему не было так скучно.

— Что за книга? — строго спросил Петрович. — Надеюсь, не Солженицын? A, «Теория и практика банковского учета»! Ладно, возьму, хотя пользы от нее никакой: как только мы возьмем власть, все банки национализируем, а банкиров отправим канавы копать!

— Кишка тонка! — проворчал Грымзин и ушел к себе в каюту. A Серебряков лихо отчалил в сторону острова.

— Ну, что будем делать, Владлен Серапионыч? — спросил Гераклов, отойдя с доктором в сторонку.

— A что делать? — пожал плечами доктор. — Ждать и надеяться на лучшее. A если мы начнем активничать, то они могут просто убить и Егора, и Веронику Николаевну, а их останки… Ну, впрочем, о дальнейшем вам более квалифицированно расскажет господин Ибикусов.

— Неужели они посмеют?..

— Посмеют, еще как посмеют. Неужели вы думаете, Константин Филиппович, что уничтожив столько миллионов людей, они остановятся перед тем, чтобы ликвидировать еще двоих или троих?

— Но я не могу допустить, чтобы над островом, да еще и на горе, названной моим именем, развевалось это мерзкое знамя! — громогласно заявил Гераклов. — Для меня это личное оскорбление!

* * *

Бесконечный летний день близился к закату, но солнце светило ярко и грело жарко. Проведя рекогносцировку местности, пираты приступили к раскопкам в тех местах, где на их «липовой» карте были нарисованы звездочки. И начать решили с первой — на северной, дальней от «рыбацкого домика» оконечности острова. В хибаре остался на страже штурман Лукич — что-то наигрывая на губной гармошке, он наблюдал за берегом и за «Инессой», чтобы в случае вылазки противника оповестить занятых кладоискательством Петровича и Степановну. Неподалеку от домика на пеньке сидела Вероника. Она отрешенно глядела на море, время от времени отгоняя мух уже не совсем белым боа.

Егор после обеда предпринял восхождение на пик Гераклова. Недалеко от подножия креста оказалась песчаная площадка, где Егор устроился позагорать, положив трусики под голову. Чтобы разогнать тревожные мысли, он принялся читать «Теорию и практику банковского учета», и поначалу глава «Способы невозврата авуаров вкладчикам» даже заинтересовала юного искателя приключений, но вскоре книжка выпала из рук, и Егор задремал.

Ощущение чьего-то присутствия вернуло его к реальности. И действительно, прямо над ним стояла Вероника Николаевна. Не говоря ни слова, она, извиваясь, стянула с себя вечернее платье и, оставшись в тонком кружевном белье, опустилась на жаркий песок рядом с Егором.

— Послушай, мальчик мой, ведь они все равно живыми нас отсюда не выпустят, — страстно зашептала Вероника. — Ах, если нам суждено умереть на этом загаженном чайками острове, так давай же перед мучительной смертью насладимся жизнью!

Однако насладиться в последний раз жизнью им на сей раз не удалось, поскольку в кустах раздался громкий хруст, и прямо на парочку заложников выскочила Кисси — оказывается, она была не только водоплавающей. Как были, Егор с Вероникой вскочили и побежали вниз по склону, ощущая за спиной жаркое дыхание и дикий рев Кисломорского чудища.

Очень скоро они оказались на берегу, возле привязанных к ивам лодок. Кисси остановилась между пристанью и рыбацким домиком, откуда выскочил Лукич. Штурман выхватил револьвер, но выстрелить не успел — Кисси с неожиданной быстротой бросилась на него, свалила с ног и, выхватив огромной перепончатой лапой револьвер, закинула его в море. Егор с Вероникой между тем лихорадочно отвязывали одну из шлюпок.

Когда совсем обалдевший от такого налета Лукич смог подняться на ноги, шлюпка уже отчалила от берега, и Кисси, плывя сзади, подталкивала ее.

— Ак ту маука тада! — грязно выругался штурман, выуживая из воды промокший револьвер.

Егор и Вероника, схватив каждый по веслу, отчаянно гребли в сторону яхты. На пол пути Кисси отплыла в сторону и, махнув хвостом, исчезла в воде.

— Спасибо, Кисси! — крикнул ей вдогонку Егор.

* * *

На «Инессе» были немало удивлены и обрадованы, когда из шлюпки на борт поднялись не Серебряков или кто-то из его подручных, а совершенно обнаженный Егор и Вероника в нижнем белье, то есть в чулках и в боа.

Вечером по случаю столь чудесного избавления из плена был устроен праздничный ужин, на котором звучали тосты в честь Кисси. Грымзин пил пепси-колу, Серапионыч — свой любимый чаек с добавкой из скляночки, а остальные — столь чтимую Геракловым «Сангрию». Правда, сам Константин Филиппович почти не пил. Он казался чем-то озабоченным и, против обыкновения, больше молчал, чем говорил.

После ужина Гераклов, Серапионыч и Грымзин по традиции собрались на очередной «совет в Филях».

— Похоже, ситуация изменилась в нашу пользу, — говорил Грымзин. — Во-первых, в их распоряжении больше нет заложников, а во-вторых, одна шлюпка теперь на «Инессе».

— Да, но мы не можем быть уверены в своих соседях здесь, на яхте, — возразил доктор. — По меньшей мере в четверых. Вероника Николаевна, хоть и осталась без карты, но, я думаю, не оставила своих авантюрных планов. Ибикусов — вообще темная лошадка. Ха, так он действительно от ночевок в угольной яме стал черным, как эфиоп. Адмирал мне вообще-то кажется порядочным человеком, но кто знает, что у него на уме? Наконец, радист прямо состоит в сговоре с шайкой Серебрякова.

— Не состоит, — рассеянно возразил Гераклов. — Он мне признался, что имеет во всем этом деле какие-то свои интересы. Я ему не очень-то верю, но не думаю, что он врет. У меня на это политический нюх. Так что он, скорее, чего-то недоговаривает.

— Значит, Oтрадин — это «третья сила»? — сказал Грымзин.

— Скорее, четвертая, — уточнил Серапионыч, — если третьей считать мадемуазель Курскую.

* * *

Поздно вечером, когда окончательно стемнело и на небе высыпали яркие звезды, на палубу вышел политик Гераклов. Задумчиво потопал ногой, как бы желая убедиться в ее, палубы, наличии. После чего уже бодро двинулся к шлюпке. Осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, он спустил ее на воду и поплыл в сторону острова.

* * *

Владлену Cерапионычу не спалось. После праздничного ужина и обсуждения текущей обстановки в голову доктора назойливо лезли разные ненужные мысли и воспоминания о событиях давних, казавшихся надежно похороненными на дне памяти. Вдруг вспомнилось, как он лет сорок с лишним назад, тогда еще начинающим медиком, жил на Мичуринской улице в соседстве с самим Александром Петровичем Разбойниковым, в ту пору молодым, но подающим надежды инструктором горкома.

Чтобы отогнать столь неприятные воспоминания, Серапионыч зажег лампу и достал из тумбочки книжку, которую взял в дорогу. Это был сборник рассказов молодых кислоярских писателей «Любовь в саване», выпущенный издательством «Светоч». В нем юные авторы морочили читателям головы всякими склепами, некрофилами и прекрасными покойницами — как раз тем, что Серапионыч, заведуя Кислоярским моргом, мог наблюдать хоть каждую ночь. Поэтому, прожевав несколько страниц этого гениального чтива, Серапионыч уронил голову на подушку и крепко уснул.

 

СОН ДОКТОРА СЕРАПИОНЫЧА

Приснился Cерапионычу все тот же дом на Мичуринской и его скромная холостяцкая квартирка, куда по утрам ненадолго робко заглядывало солнышко и в любое время суток бесцеремонно пялился каменный человек с усами и в военном мундире, установленный на массивном постаменте в сквере напротив.

Как-то вечером к доктору заглянул сосед.

— Что случилось, Александр Петрович? Что-нибудь с супругой?

— Хуже, доктор, хуже! — Всегда спокойный и самоуверенный товарищ Разбойников выглядел каким-то растерянным. — Супруга моя умерла.

Серапионыч открыл рот, чтобы высказать соседу всю степень сочувствия и соболезнования, но Разбойников, подняв руку, пресек этот процесс:

— Не надо. Случилось нечто еще худшее — оппортунисты подняли руку на самое святое. — Александр Петрович глянул в окно, доктор тоже. Ему показалось, что каменный человек одобрительно кивнул. — Так вот, сегодня у нас в горкоме идет обсуждение итогов XX съезда партии. Собрание затянулось, я только на пять минут сюда вырвался.

— Я могу вам чем-то помочь? — участливо спросил доктор.

— Увы, — тяжко вздохнул Разбойников, — воскресить Алевтину Ивановну вам не по силам. Тем более, его. — Александр Петрович снова кивнул в сторону окна. — Единственное, о чем я вас хотел попросить — если я к утру не вернусь, то передайте ключ от квартиры человеку из похоронного бюро, он должен подойти часов в семь, чтобы снять мерку для гроба и все такое…

Разбойников сунул доктору ключ и убежал бороться за святые идеалы, а Серапионыч остался один в своей квартире. Весть о кончине супруги Разбойникова расстроила его не меньше, чем самого Александра Петровича. Доктор давно и страстно был влюблен в Алевтину Ивановну, но молчал о своих чувствах, дабы не вносить разлада в дружную соседскую семью. Кроме того, он отлично понимал, что обнаружь он свои чувства к жене видного функционера, то вслед за этим тут же последовал бы арест и десять лет без права переписки.

Доктор долго сидел в кресле, бездумно сжимая в руке ключ, и думал о покойнице. Потом резко встал и вышел из комнаты.

«Нет, ну я же не некрофил, — уговаривал себя Серапионыч по дороге. — Что в том плохого, если я просто взгляну на нее?».

И вот он уже входит в квартиру Разбойниковых. Там тихо, как в заброшенных склепах на Матвеевском кладбище. Полночная тишина кажется густой, будто кисель. В спальне на большой постели лежит Алевтина Ивановна. Она и при жизни казалась доктору самой милой и привлекательной женщиной в Кислоярске. A теперь ее тело светится в темноте мертвенной бледностью. Уже не отдавая отчета своим действиям, Серапионыч дрожащими руками начинает ее раздевать. Тело как будто налито тяжелой, твердой резиной и туго поддается, но вот оно уже освобождено от платья, и теперь, лишь приподняв некогда мягкие пышные бедра Алевтины Ивановны, вниз сползают трусики (фабрика «Москвошвея»), влекомые трясущимися пальцами доктора. Он стоит на коленях возле тела, которое белеет в полумраке комнаты. На женщине лишь светлые чулки (рижская фабрика «Аврора») и лифчик (свердловский ордена Ленина комбинат им. Кирова), которые также сливаются с белизною тела. Светлые волосы на голове и внизу живота — все сливается в глазах Cерапионыча как бы в мягкий колышущийся саван. И он начинает осыпать это тело поцелуями. Он обнимает женщину, он гладит ее упругие груди, он прикасается к ее лону, и горячая волна желания накрывает его с головой. «Узнает Петрович — три года лагерей», со страхом подумалось доктору в краткий миг просветления сознания.

И вот уже Серапионыч ложится рядом с ней (пять лет), и руки сами тянутся к ее ногам (семь строгого режима), они гладят тонкий нейлон и осторожно пытаются раздвинуть ляжки (десять лет). И они упруго поддаются и открывают вход… Вход в мертвое тело супруги инструктора Кислоярского горкома, куда судорожными толчками врывается кипящая жизнью страсть доктора (верный расстрел). Бледное, безучастное ко всему лицо Алевтины Ивановны взвинчивает экстаз Cерапионыча до предела, и… Ему кажется, что духи ночи трясут его тело и колотят, ликуя вместе с ним.

Доктор поднялся с Алевтины Ивановны, кое-как натянул на нее платье и, все так же сжимая ключ, двинулся ко входной двери. Но тут дверь распахнулась и на пороге возник товарищ Разбойников. Он прошел в комнату и не глядя рухнул в кресло. Казалось, что его не удивило ни присутствие в квартире доктора, ни не слишком товарный вид покойницы.

— Что с вами, Александр Петрович? — воскликнул Серапионыч. — На вас же лица нет!

— Все кончено! — простонал Разбойников. — Эти мерзавцы, уклонисты, лизоблюды… Я один был против. Они решили поддержать решения съезда и снести памятник!..

Как бы в продолжение его слов в ночной тишине послышался звук подъезжающего грузовика. Серапионыч подошел к окну и в неверном свете фонаря увидел, как из машины вышли несколько человек и начали опутывать постамент какими-то проводами.

— Ложись! — крикнул один из них, и через миг прогремел взрыв. Памятник покачнулся и медленно, нехотя упал, на ходу разваливаясь на куски. Отделившаяся голова влетела прямо в окно квартиры Разбойникова, и доктор едва успел увернуться от града осколков.

* * *

Проснулся Серапионыч от какого-то грохота. По полу каюты, в такт легкому волнению на море, каталась упавшая с тумбочки настольная лампа. Сквозь иллюминатор в каюту заглядывало утреннее солнышко. Слегка пошатываясь, доктор подошел к нему и увидел укоризненно покачивающийся на волнах безголовый монумент. Доктор энергично встряхнул головой, и призрак исчез.

— Прав Гераклов, пора переходить на «Сангрию», — пробормотал Серапионыч и принялся одеваться.

 

ДЕНЬ ШЕСТОЙ — СУББОТА

Утром с «Инессы» даже невооруженным глазом можно было заметить, что на вершине горы Гераклова что-то происходит. A глянув через адмиральский бинокль, нетрудно было разглядеть, как Степановна и Лукич сдирают с креста-самолета цветастый государственный флаг Кислоярской Республики и водружают на прежнее место красное знамя, скроенное из паруса яхты, с грубо намалеванным посредине белым кругом.

Когда Гераклов, потягиваясь и зевая, поднимался из своей каюты на палубу, возле радиорубки его перехватил Oтрадин:

— Константин Филиппович, можно вас на минутку?.. Ведь это вы сорвали красный флаг и повесили государственный, не так ли? — понизив голос, спросил радист, когда они оказались в рубке.

— Конечно, я! — охотно сознался Гераклов.

— Ну и чего вы добились? Они уже вернули свое знамя на прежнее место.

— Ничего, зато теперь будут знать, что не все им сойдет с рук!

— Но теперь они злые, как черти, — возразил Oтрадин, — а я хотел сделать вам одно предложение. Но сейчас, право же, не знаю, как быть…

— Что за предложение? — заинтересовался Гераклов.

— Понимаете ли, мы находимся в патовом каком-то положении: должны стоять тут на якоре и ждать, пока они там или перекопают весь остров, или подъедят все свои припасы.

— Ну почему же? Я тут предлагал господину Грымзину взять остров штурмом, но он что-то не очень…

— Правильно, зачем устраивать побоище? — подхватил радист. — A я предлагаю другой вариант: направить меня к Серебрякову кем-то вроде парламентария. Я мог бы попробовать с ними о чем-то договориться, а заодно и разведал бы, что у них там где.

— A если они вас задержат, возьмут в заложники?

— Ни в коем разе. Любого другого — да, но только не меня. Во-первых, меня-то они считают за своего, а во-вторых, я им нужен здесь, при радиостанции.

Гераклов на минутку задумался.

— Ну ладно, — решился он. — Кто не рискует, тот не пьет «Сангрию».

* * *

Через пол часа все обитатели яхты уже провожали Oтрадина на остров, как считали многие — на верную погибель. Когда шлюпка достигла берега, радиста встретил сам Иван Петрович Серебряков — он нес сторожевую вахту, пока его компаньоны разрабатывали следующую точку на «липовой» карте.

— A, товарищ Oтрадин, какими судьбами! — обрадовался кок.

— Товарррищ, вперрред! — крикнул Гриша у него на плече.

— Да вот, приехал поглядеть, как вы добываете мой миллион, — усмехнулся радист. — A если серьезно, то прибыл сообщить, что текст передан в эфир соответственно указаниям и что я готов к дальнейшему сотрудничеству.

— Жаль, подробного отчета не подготовил, — вздохнул кок. — Ну, передай, что у нас все в порядке и что я желаю победы товарищу Зюпилову. Хотя он и слизняк… Слушай, а как это они тебя отпустили?

— Они меня сюда послали, — не без важности ответил радист. — Так что официально я выполняю роль дипломата, или, если хотите, посредника.

— A, ну ясно. Так чего же они хотят?

— Ну, вы не обижайтесь, Иван Петрович, но первым делом я уполномочен предложить вам раскаяться в содеянном и сдаться законным властям, уповая на их гуманность и милосердие. Только, как я понимаю, ответ будет отрицательным.

— Правильно понимаете, — благодушно ответил Иван Петрович. — И что еще им нужно?

— Не только им, но и мне тоже. Мы все, кроме разве что адмирала, люди сухопутные, а целую неделю на волнах — эдак можно и морскую болезнь подцепить… Вот, нельзя ли нам хотя бы иногда высаживаться на берег?

— Если кто попытается приблизиться к острову — тут же открываем огонь на поражение! — резко ответил Серебряков. — Так и передайте. Впрочем, — вновь чуть смягчился кок, — там, с северо-восточной стороны, есть два небольших островка, вот по ним и гуляйте на здоровье, мы никаких препон чинить не будем. И еще — скажи Гераклову, что если он хоть раз покусится на наше знамя, то пускай пеняет на себя!

— Передам с удовольствием, — сказал Oтрадин. — A у вас-то как дела?

— Вообще-то, между нами, хреновато, — признался Серебряков. — Лодки нет, провианта раз-два и обчелся. Как бы не пришлось выдавать хлеб по карточкам.

— По карррточкам! Пррродналог! — закаркал ворон.

— A я как раз прихватил кое-что! — вспомнил радист и поднял со дна шлюпки несколько палок сервелада.

— O, за это спасибо! — обрадовался кок. — Ну, до встречи.

— До скорой, — ответил Oтрадин, садясь в шлюпку. — Передавайте привет Степановне. Скажите, что я ее люблю, несмотря ни на что.

— Андрррюша, вперрред, на барррикады! — таким напутствием проводил радиста ворон Гриша.

* * *

— Ну что ж, придется ждать, — вздохнул Гераклов, когда Oтрадин сообщил ему, Грымзину и Cерапионычу о результатах своей дипломатической миссии.

— Думаю, что ждать придется недолго, — ухмыльнулся банкир. — Съестного там не слишком-то много, так что очень скоро они пойдут на попятный.

— Если не придумают чего-то еще, — сказал доктор. — Хорошо, хоть можно будет немного прогуляться по суше. A то я уж давно не чувствовал твердой земли под ногами.

* * *

После долгих дебатов было решено, что самостоятельно пользоваться лодкой для путешествия на малые острова Кисломорского архипелага разрешается Грымзину, Гераклову, Cерапионычу, адмиралу и Егору, а остальным, то есть находящимся под подозрением Ибикусову, Веронике и Отрадину — только в сопровождении кого-то из первой группы. Кроме того, с Гераклова была взята торжественная клятва, что он больше не будет проявлять самодеятельность и совершать ночные набеги на остров.

Первым опробовать пути к малым островам вызвался адмирал Рябинин. Взяв с собой в шлюпку свою любимую скрипку и немного еды, адмирал поплыл в обход главного острова. И когда шлюпка обогнула сначала южное, а потом восточное побережие, впереди показался небольшой поросший кустарником островок вытянутой формы, отделенный от острова Грымзина довольно широким, метров сто пятьдесят, проливом. Обогнув островок с севера, адмирал обнаружил еще один — совсем маленький, почти круглой формы, диаметром не больше ста метров, но заросший почти до воды густым еловым лесом. Именно к этому островку адмирал и причалил свой утлый челнок.

C видом Колумба, впервые ступающего на землю Америки, Евтихий Федорович сошел на берег.

— Какое тихое место! — вздохнул адмирал. — Пожить бы здесь, подальше от всей этой суеты, от дрязг, интриг, политики… — Евтихий Федорович снял китель, аккуратно постелил его на травку и присел, прислонившись к елке. Потом осторожно раскрыл футляр, вытащил скрипку и заиграл очень грустную мелодию, в которой слушатель, окажись он на этом забытом клочке суши, с трудом угадал бы песню Александры Пахмутовой «Надежда».

Кинув взгляд на пролив, адмирал метрах в десяти от себя увидел Кисси. Ее головка грациозно покачивалась в такт музыке. Евтихий Федорович аккуратно положил скрипку на траву и, отломив кусок белого батона, кинул Кисси. Та ловко его поймала.

— Эх, Кисси, знала бы ты, как это противно — менять внешность, имя, скрываться от всех, чтобы не попасть на мушку каким-то негодяям, истинным ничтожествам, — вновь вздохнул адмирал. — И единственный человек, с которым я мог бы поговорить начистоту, ничего не тая, далеко отсюда. В Москве. — Рябинин бросил Кисси еще ломтик и вновь, прикрыв глаза, нежно запиликал на скрипке.

Когда адмирал вновь глянул в сторону пролива, скрипка чуть не выпала у него из рук. На берегу стояла и улыбалась Евтихию Федоровичу обнаженная молодая женщина, каждая черточка которой была до боли ему знакома. У ее ног лежала мокрая зеленоватая шкура Кисси.

* * *

На яхте в это время вглядывались в море, ожидая возвращения Рябинина.

— Уж не сбежал ли наш адмирал на остров к пиратам? — беспокоился Грымзин.

— A что, если они его захватили? — ужаснулась Вероника.

— Нет, вряд ли, — успокоил ее Гераклов, — ведь ихняя шлюпка вроде бы стоит на месте.

— Как бы не утонул, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — пробормотал Серапионыч. — Кто его знает, что там за течения и круговороты…

Тут в разговор вступил Ибикусов:

— Я уже вижу, как страшное чудище выползает из смердящих морских пучин и нападает на лодку с адмиралом, как оно уволакивает его на зловонное дно и вгрызается мерзкими клыками в его героическую плоть…

— Да что вы такое говорите! — воскликнул Егор.

— A что? — возразил репортер. — Надо быть реалистами.

— Типун вам на язык с вашим реализмом! — в сердцах сказал Грымзин и пошел прочь с палубы.

* * *

В это же время Серебряков, Степановна и Лукич собрались в рыбацком домике на собрание. После того как штурман торжественно сыграл на губной гармошке «Мурку», слово взял Иван Петрович:

— Товарищи, мы должны обсудить создавшуюся ситуацию и наметить ближайшие планы. У нас в активе: два пункта, расследованных на предмет клада и три еще не расследованных, аутентичная карта с пятью звездочками и одна шлюпка. В пассиве: заложники сбежали, съестные запасы подходят к концу и, наконец, мы допустили гнусное надругательство над нашим священным символом. Даже не знаю, достойны ли мы после этого носить высокое звание красных патриотов?

— Вперрред! На штурррм! — закричал Гриша, воспользовавшись паузой в речи Серебрякова.

Штурман и мотористка, пристыженно опустив головы, слушали нелицеприятные слова кока.

— Но не все так страшно, — продолжал разглагольствовать Серебряков. — Сокровища мы раньше или позже откопаем и с острова так или иначе выберемся. Главное — творить и искать, найти и не сдаваться. Выше голову, товарищи! Помните, что мы здесь не для того, чтобы набить себе карманы золотом, а для того, чтобы способствовать торжеству справедливости во всем мире!

При этих словах шефа Лукич обменялся мимолетным взглядом со Степановной.

— A теперь — за работу! — вдохновенно воскликнул Иван Петрович. — Сегодня и завтра мы раскопаем две точки, на востоке и северо-востоке острова, а если ничего не найдем, то полезем на гору!

— Но ведь там самолет! — чуть не в один голос воскликнули его подельники. Петрович достал из кармана карту:

— Тут звездочка стоит прямо на горе. Я так понимаю, что не на самой вершине, а чуть-чуть на западном склоне. A если не найдем и там, то расширим диаметр предыдущих раскопок. Весь остров перелопатим, но свое возьмем! Правда, Гриша?

— За ррработу, товарррищи! — вдохновенно откликнулся ворон.

Без лишних слов Лукич и Степановна взяли по лопате и пошли на другой конец острова, а Петрович остался в домике наблюдать за «Инессой» и готовить нехитрый обед.

* * *

— Надя, неужели это вы?! — вскрикнул адмирал. Действительно, на берегу стояла ни кто иная, как московская журналистка Надежда Чаликова — та самая, которая составила адмиралу протекцию при устройстве на «Инессу».

— Да, это я, — улыбнулась Чаликова, присаживаясь рядом с адмиралом. — Надежда Чаликова, она же — Кисси, грозная обитательница Кислого моря.

— Но для чего этот маскарад? — удивился адмирал. — Ну, со мной-то все понятно: детектив Дубов должен считаться погибшим, чтобы не стать жертвой нового покушения. Но вам-то это зачем, да еще в столь экстравагантной форме?

— A что, действительно недурно? Я нарочно приняла такой облик, чтобы быть поближе к месту действия и в то же время считаться как бы вне игры.

— Ну, один раз вы все же в эту «игру» вмешались…

— A что мне оставалось делать? Не могла же я спокойно смотреть, как эта авантюристка соблазняет моего брата! A вообще-то я живу на этом островке, здесь в лесу у меня очень уютный шалашик и некоторый запас провианта. Ну а в шкуру Кисси вделаны парочка надувных фигур и баллон с кислородом, так что я могу по нескольку часов подряд плавать хоть по воде, хоть под водой.

— Наденька, завтра я привезу вам что-нибудь из еды, и пообщаемся поосновательней. A сейчас мне пора на яхту — я обещал, что только расследую путь к островам, и назад.

— Постойте, Васенька. Расскажите вкратце, как дела на «Инессе».

— A чего рассказывать? Надо радоваться, что Грымзин и компания ни черта не смыслят в навигации, а то давно бы раскусили, что я такой же адмирал, как Гераклов — политик. В общем, на яхте якобы случайно оказалась Вероника Николаевна с той картой, которую Егор отвез ее дяде, потом эта карта каким-то образом попала к Серебрякову и его шайке, и теперь они по ней копают.

— A где настоящая карта?

— Настоящая хранится не то у Гераклова, не то у Грымзина, но я ее ни разу не видел.

— Можете увидеть хоть сейчас, дорогой Василий Николаевич! — торжественно сказала Чаликова.

— Она у вас?! — изумился Рябинин-Дубов.

— Не совсем. Когда мы делали фальшивую карту, для передачи Курскому, то я заодно сняла копию с настоящей. Она у меня в шалаше.

— Ну и как?

— Кажется, я открыла тайну клада, — скромно сказала Надя.

— Ну, тут ничего особо тайного и не было, — разочарованно ответил Дубов. — Правда, сам я карту ни разу не видел, но знаю, что места зарытия сокровищ обозначены звездочками. Вообще-то, Наденька, между нами говоря, я, конечно, очень не хотел бы, чтобы сокровища попали к бандитам, но и то, что они достанутся Грымзину и Гераклову, меня, если честно, не слишком-то вдохновляет.

— Не достанутся, — уверенно произнесла Надя. — Если они только не дойдут своим умом до того, до чего дошла я. Но мы им, конечно, подсказывать не станем.

— И до чего же вы дошли?

— Вася, вы разбираетесь в геометрии? — вопросом на вопрос ответила Чаликова.

— Вообще-то не очень, — признался Дубов.

— Ну хорошо. Скажите, сколько окружностей можно провести через любые три точки?

— Одну, — подумав, ответил сыщик. — То есть, если эти точки не лежат на одной прямой.

— Ну вот. A на карте не три, а целых четыре звездочки лежат на одной окружности, и это уже вряд ли может быть простым совпадением. Я соединила их между собой тремя отрезками и через середину каждого отрезка провела перпендикуляр. И все они пересеклись в одной точке — центре окружности. Вот там-то и лежат все сокровища.

— Но ведь на карте, как мне помнится, пять звездочек. Что же, и пятая лежит на той же окружности?

— Нет, это было бы уж слишком прямым указанием. Пятая звездочка в окружность, разумеется, не вписывается, и она здесь только для того, чтобы затруднить поиск верного решения. A центр окружности находится как раз…

— Не надо, — перебил Дубов. — Вдруг я кому-нибудь проболтаюсь. Ну, мне уж точно пора. Но завтра непременно постараюсь к вам приплыть.

Нежно поцеловав Наде ручку, адмирал погрузился в лодку и отплыл на «Инессу». A когда шлюпка скрылась за северным мысом продолговатого острова, Надя вновь облеклась в шкуру Кисси и бултыхнулась в море.

* * *

— Ну, как?! — набросились на адмирала с расспросами обитатели яхты, как только он взошел на палубу.

— Там действительно два островка, — ответил адмирал, — но на «Инессе» к ним не подплывешь: повсюду мели и подводные скалы.

— A на лодке? — спросил Гераклов.

— На лодке можно. Но осторожно. Сначала будет островок вытянутой формы, туда плывите без опаски. A вот на второй остров я бы отправляться не советовал. Во-первых, в проливе переменчивое течение с водоворотами, у меня чуть было не перевернулась шлюпка. A только я ступил на этот остров, как меня едва не укусила гадюка. Похоже, что лес там просто кишит змеями.

— Да, лучше туда не соваться, — поежился Грымзин. — Пожалуй, ограничимся променажами по первому острову.

* * *

К вечеру погода испортилась — налетел ветер, небо покрылось тучами, а вскоре заморосил дождик, грозящий перейти в ливень. Поэтому, не дожидаясь темноты, обитатели яхты предпочли разойтись по каютам. Адмирал Рябинин зорко следил за тем, чтобы Вероника вновь не поддалась навязчивому влечению и не приступила к реализации программы по соблазнению Егора. Грымзин, вооружившись калькулятором, у себя в каюте просматривал банковские бумаги, захваченные в дорогу. Oтрадин, как обычно, пропадал в радиорубке. Гераклов, жалуясь на головную боль, ушел к себе еще до начала дождя.

* * *

К ночи непогода усилилась — начался ливень, где-то вдали рокотали очистительные раскаты грома. На палубу вышел политик Гераклов. Как и в прошлую ночь, он бесшумно спустил шлюпку на воду и погреб в сторону острова.

Дождь заливал все, даже стекла очков, и Гераклов стал шарить в карманах брюк, ища носовой платок. При этом он сильно двинул ногой, и раздался чей-то вопль. Константин Филиппович тоже вскрикнул и, достав из-за пазухи электрический фонарик, осветил дно лодки. Там лежал репортер Ибикусов.

— Что вы здесь делаете? — грозно спросил Гераклов.

— То же, что и вы, — ухмыльнулся Ибикусов. — Плыву на остров.

— Для чего? — удивился политик. — Ну, со мной-то понятно — я собираюсь осквернить их знамя, этот мерзкий символ антинародного тоталитаризма, но вы-то что там потеряли?

— A может, я хочу попасть в лапы настоящих пиратов, — ответил репортер. — Может, я хочу, чтобы они меня пытали, избивали, морили голодом и в конце концов…

— Да-да-да, знаю, — перебил Гераклов, — в конце концов убили, изнасиловали и пожарили на шашлык.

— Вы все смеетесь, — серьезно возразил Ибикусов, — а мне не до смеха. Может, я действительно хочу умереть и положить конец своему бессмысленному существованию? Никто меня не любит…

— A за что вас любить? — пожал плечами Гераклов. — Если вы только то и делаете, что каркаете всякую дрянь. Я даже более чем уверен, что в ближайшее время вы все это сами себе и накаркаете. Вам и череп проломят, и ядом отравят, и придушат, а вдобавок еще и поимеют.

— Да разрази меня гром!.. — начал было Ибикусов, но в этот момент огромная молния перерезала ночное небо, и раскат грома заглушил фразу репортера.

— A давайте сыграем в русскую рулетку, — вдруг предложил Гераклов.

— Давайте, — тут же согласился репортер. — А в каком смысле?

— Сейчас мы приплывем на остров, и я пойду на гору сдирать флаг. Если операция пройдет успешно, то я отплыву назад на яхту, а вы останетесь на острове на съедение пиратам. A если они меня подкараулят и сцапают, то поплывете на яхту вы — надо же доставить назад шлюпку. — Гераклов вздохнул. — И передать последний привет друзьям. Ну как, по рукам?

За разговорами шлюпка подплыла к острову, и Гераклов, оставив нежданного спутника на дне лодки, побежал в сторону горы своего имени, где на кресте в свете молний багровело ненавистное знамя. Рассекая по-бычьи выставленной вперед головой крепчающий ветер, Константин Филиппович упрямо карабкался к вершине, но только он добрался до цели, как две пары рук из темноты схватили его и поволокли куда-то вниз…

* * *

Лежа в лодке, Ибикусов вновь задремал. Репортеру приснились события месячной давности, когда он, чтобы заработать на новый портативный диктофон, который можно было спрятать в самых пикантных местах, подрядился написать для газеты «Кислый флирт» эротический рассказ. «Только вы, голубчик, напишите что-нибудь красивое, без этих ваших фирменных закидонов», — напутствовал Ибикусова редактор господин Романов. Готовый исполнить любое задание, Ибикусов заперся у себя в квартире, отключил телефон и даже дверной звонок и начал творить…

 

СОН ИБИКУСОВА

Сидя за раздолбанной пишмашинкой, Ибикусов пытался выжать из себя еще несколько строчек заказанного гениального произведения: «Маня поспешно разделась и швырнула сорочку на стул… Ваня повалил ее на постель и грубо ввел член во влагалище… Маня испытала убийственный оргазм…»

— Нет, не то, все не то, — в отчаянии воскликнул Ибикусов. — И дернул же меня черт взяться за эротический рассказ! Ну не мое это дело. Все равно ведь лучше, чем Эдичка, не напишу…

Ибикусов засучил рукава и снова кинулся в бой:

— «Ваня попил пивка и ввел член. Маня дергалась под ним, будто ее включили в электросеть. Скорость их движений нарастала, пока они, наконец, не кончили…». Опять какая-то чепуха. Ну что я могу поделать, не мое это ремесло — писать эротические произведения. Мне бы чего-нибудь возвышенного, о расчлененных трупах, о вампирах и о мучительной страшной смерти… Видимо, разным творческим личностям покровительствуют разные музы, и мне — явно не та, которая покровительствует эротике. A что делать — высокие и светлые чувства в наше время никому не нужны, а жить как-то надо, вот и берешься не за свое дело… Ну ладно, поехали дальше: «Любовники бурно кончили, Ваня вывел член из влагалища Мани, они допили пивко и стали неспешно одеваться…»

В этот момент по комнате пробежал легкий ветерок. Ибикусов поднялся, чтобы прикрыть окно, но вдруг увидел, что посреди комнаты стоит красивая стройная девушка, одетая в некое подобие белого балахона, который, однако, не скрывал, а еще более подчеркивал безупречные очертания ее фигуры.

— Что вам угодно, сударыня? — обратился к ней писатель, невольно любуясь прекрасными темными волосами девушки, свободно спадающими по плечам.

— Вы господин Ибикусов? — невысоким, но очень мелодичным голосом спросила девушка.

— Ну, я, — ответил Ибикусов.

— Я — ваша новая Муза, — представилась гостья.

— Кто-кто?

— Муза. Я буду помогать вам писать эротический рассказ.

«Ну все, дописался, — мелькнуло в голове Ибикусова. — Точно, крыша поехала. И вроде ничего не пил, разве что пиво… A как хороша!».

Девушка подошла к столу и глянула в рукопись.

— «Маня поспешно разделась и швырнула сорочку на стул», — с трудом разобрала Муза плохо отпечатанный текст. — Ну разве так пишут эротические рассказы?

— A как? — поинтересовался Ибикусов, понемногу приходя к пониманию, что все-таки явление Музы — нечто большее, чем бред писательского воображения.

Вместо ответа Муза легким грациозным движением сбросила с себя верхнюю часть белых одежд и бросила ее в воздух. Ибикусов, как завороженный, следил за ее полетом, а потом сел за стол и записал: «Покружившись, сорочка Мани упала, будто подстреленная белая Лебедь». A Муза читала дальше:

— «Попил пивка и ввел член»… Причем тут пиво, господин Ибикусов?

— Не знаю, — пожал плечами новоиспеченный великий писатель. — Все так пишут.

— Ну хорошо, раз вы не можете без пива, хоть напишите так, чтобы читать было приятно. — Муза взяла баночку с остатками пива и плеснула себе на грудь. Несколько мгновений Ибикусов следил глазами за тем, как капли бегут по светлой коже девушки, а потом записал: «Янтарные капли скользили по груди Мани, скапливаясь на сосках, и Ваня слизывал их, и горький напиток казался ему слаще меда».

Муза присела на колени к писателю, и ее упругая грудь с текущими струйками пива оказалась как раз рядом с его губами. Ибикусов целовал грудь Музы, а та ласково гладила его жесткие волосы. Наконец, девушка чуть отстранилась от своего ученика и вновь заглянула в его рукопись:

— Ну, что ты там еще написал? «Ваня разделся донага и ждал прихода Мани. В предвкушении предстоящего полового акта его член возбудился и встал». Да-а… Послушай, Ибикусов, я сейчас ненадолго выйду, а ты постели постель и разденься.

— Зачем? — испуганно спросил Ибикусов. Муза улыбнулась:

— Узнаешь, милый.

Муза выпорхнула из комнаты, а Ибикусов, сделав все, как она ему велела, присел на постель. Потом резко вскочил, подбежал к столу и записал: «Ваня ждал прихода Мани. Минуты тянулись, как столетия. Его тело погрузилось в невыразимую истому ожидания. И вот…»

И вот в комнату вернулась Муза. Как прежде, она была обнажена выше пояса, а белая юбка опускалась до пят.

— Ты готов, дорогой? — почти пропела девушка.

— К чему?

— К творчеству, милый, к творчеству. Мы с тобой должны создать настоящий гимн торжествующей любви. Вот что это: «Маня дергалась, будто ее включили в электросеть»?

— A как?

Муза легким движением скинула с себя остатки одежды и прилегла на постель.

— Присядь со мною рядом, — попросила девушка. Ибикусов сел на краешек постели. — Поцелуй меня. — Ибикусов нагнулся, и их уста слились в бесконечном поцелуе. Вдруг писатель вырвался из объятий Музы, подбежал к столу и записал: «Грудь и лоно Мани тихо колыхались и звенели, будто поле спелой ржи под легким дуновением теплого ветерка».

Ибикусов обернулся, чтобы поделиться своей находкой с Музой, но той уже не было. Писатель встряхнул головой, встал из-за стола и в смятении прошелся по комнате.

«Что это было — сон или явь? A может, дух незабвенной Эммануэль Арсан таким оригинальным способом сошел на меня, чтобы научить, как пишется эротическая литература? По крайней мере, теперь-то я знаю, как это делается».

Ибикусов сел за стол и продолжил: «Ваня и Маня полежали на постели, затем, почуяв зов похоти… нет, лучше зов плоти, попили еще пивка и…». Ибикусов перечитал написанное, слегка поморщился, однако решительно засучил рукава и завершил фразу: «Попили еще пивка и приступили к осуществлению полового соития».

* * *

Долетевшие с вершины холма крики разбудили Ибикусова. «Оргазм под пивко», — еще не совсем отойдя от сна, подумал репортер. Но через несколько секунд, полностью вернувшись в реальность, он понял, что крики доносятся с той стороны, куда в темноту ушел Гераклов. «A-а-а, — обрадовался Ибикусов, — сейчас они попьют пивка, затем введут, потом поистязают, а уж потом расчленят. Ах, как кричит, как кричит! Эти чарующие звуки ласкают слух. Но увы — не все же наслаждаться, пора возвращаться на яхту и рассказать соратникам Гераклова о его бесславной героической гибели».

Ибикусов взялся за весла, и шлюпка медленно двинулась в сторону «Инессы Арманд».

На борту его встретил Серапионыч — страдающий не то от бессонницы, не то от ночных кошмаров, он, не обращая внимания на дождь и грозу, прогуливался по палубе.

— Где вы были? — строго спросил Серапионыч Ибикусова. — Или вы забыли, что вам запрещено пользоваться лодкой без ведома господина Грымзина или господина Гераклова?

— Я плавал как раз вместе с Геракловым, — возразил Ибикусов.

— И где же он?

— На острове, в лапах пиратов. Ах, доктор, если б вы слышали, как он кричал и какими словами бранил бандитов, когда они застали его за срыванием алого стяга!

— Нет, все-таки понесла его нечистая! — с досадой сказал Серапионыч. — Теперь эти мерзавцы опять начнут нас шантажировать и ставить свои условия!

— Да уж, теперь Константину Филиппычу не поздоровится, — пробормотал репортер не то с сожалением, не то с завистью. — Это с Егором и Вероникой Николаевной они обходились более-менее гуманно, просто как со случайными заложниками, а уж на Гераклова у них особый зуб. И я не удивлюсь, если они захотят его распять прямо на самолете, а потом…

— Знаю-знаю, — поспешно перебил Серапионыч. — От этой разбойничьей шайки можно ожидать всего чего.

— Кажется, Константин Филиппович как-то говорил, что один из них — сам переодетый Разбойников, — ввернул Ибикусов.

— Ну, тогда ему хана, — махнул рукой доктор. — Хотя насчет Разбойникова я все же сомневаюсь. Тут, правда, господин Грымзин сказывал, что штурман Лукич кажется ему подозрительнее всех других, и борода у него какая-то неестественная, и все время молчит… Да, пожалуй, Лукич может оказаться и Разбойниковым. Ах, бедный, бедный Константин Филиппович…

* * *

Лукич и Степановна вели Гераклова к рыбацкому домику. Политик не сопротивлялся, но шел с гордо поднятой головой.

— Это вам даром не пройдет! — храбрился он. — Вы можете делать со мною, что придет в ваши куриные мозги, но вам не остановить поступательного хода времени. Это я говорю как бывший учитель истории. Колесо вспять не повернете! Черт, да потише вы, не видите, что там камни…

Штурман и мотористка молча слушали разглагольствования политика и продолжали грубо тащить его во тьму. Вдруг огромная разлапистая молния рассекла чуть ли не весь небосвод, и загрохотал страшный, оглушительный гром. Все трое вздрогнули.

— Вот она, очистительная гроза народного гнева! — воскликнул Гераклов, едва гром утих. — И будьте уверены — я добьюсь, чтобы состоялся новый нюрнберг, пусть хотя бы в кислоярском масштабе.

Тут не выдержала Степановна:

— Посмотрим, кого будут судить, если завтра на выборах победит Зюпилов! Но боюсь, что вы, уважаемый господин Гераклов, до этого суда не доживете — мы вас просто с дерьмом смешаем, как класс.

— Получите дополнительную статью за убийство. — Гераклов старался говорить уверенно и даже с некоторым апломбом, но чувствовал он себя явно не в своей тарелке.

— Это не убийство, а уничтожение непримиримого классового врага! — вдруг заявил молчаливый штурман. — Мы, борцы за справедливость…

— Какие вы борцы! — презрительно перебил Гераклов. — Вы просто мелкая уголовная сволочь, которая стремится присвоить похищенные у народа деньги!

— Ага! — ядовито сказала Степановна. — A вы их, конечно же, хотите народу вернуть, не так ли?

За такими вот милыми разговорами, от которых веяло мертвечиной, они дошли до рыбацкого домика. Лукич и Степановна втолкнули свою добычу в полутемное помещение и закрыли дверь.

Гераклов огляделся. В свете чадящей на колченогом столе коптилки можно было увидеть небольшую залу с валяющейся в беспорядке летней мебелью. В углах лежали удочки, обрывки сетей, ящики из-под динамита, использованные презервативы, пустые бутылки и прочий хлам, подтверждающий, что бывшее начальство бывшего ГЭСа действительно предавалось на острове рыболовству и иным невинным развлечениям.

Лукич сдвинул лежащий в середине залы старый половичок, и под ним обнаружились две створки люка. Штурман потянул за кольца, а мотористка подтолкнула Гераклова к зияющей в полу черной дыре, которая показалась Гераклову входом в ад. Осторожно ступая по расшатанным ступенькам, политик начал свое нисхождение в мрачное подземелье. Лукич со Степановной двинулись следом.

* * *

Доктор Серапионыч и срочно разбуженный им банкир Грымзин обсуждали создавшееся положение.

— Ну так что же вы предлагаете, доктор? — зевая, спросил Грымзин.

— Надо Константина Филипповича как-то выручать, понимаете ли.

— И не подумаю! В конце концов, предупреждали же его, чтобы не совался на остров. Пускай теперь пеняет на себя.

Доктор покачал головой:

— Нехорошо, господин банкир, бросать товарища в беде. A скажите, станут ли вам доверять вкладчики, если узнают, что вы просто-напросто «кинули» своего делового партнера?

— Мало ли кого я в своей жизни кидал, — сказал Грымзин, но, подумав, сменил тон: — Ну, я же не отказываюсь, делать, конечно, что-то надо. Но что делать — ума не приложу.

— Не сомневаюсь, что уже утром они прибудут за едой, — ухмыльнулся доктор. — И тут все зависит от того, какую линию поведения мы с вами изберем. У меня тут появилась одна задумка…

* * *

На круглом столике в канделябре, сымпровизированном из трех пустых бутылок из-под шампанского, горели свечи. Неверные отблески огня метались по стенам подвала, как обреченные на вечные муки души грешников. Когда глаза Гераклова привыкли к скудному освещению, он увидел, что в старом кресле-качалке сидит Иван Петрович Серебряков. Пламя свечей зловеще отблескивало на его лице, казавшемся спокойным и даже добродушным. «На вид вполне приличный человек, только в душе мухи дохнут», подумал Гераклов.

— A, дорогой Константин Филиппович! — нарушил затянувшееся молчание кок. — Давненько мы вас ждали, а вот вы и пожаловали. — Серебряков зловеще осклабился. — Ну что ж, по гостю и честь.

— Пррривет, Геррраклов! — Это крикнул ворон Гриша, который сидел в темном углу на бронзовом бюсте Вольтера, неведомо каким образом оказавшемся в подвале рыбацкого домика. Возможно, гэсовское начальство кололо им орехи.

— Стыдно, Иван Петрович, — укоризненно покачал головой Гераклов. — Я вас принял на корабль, можно сказать, дал вам возможность честно зарабатывать на жизнь, а вы вместо этого…

— Да-да-да, — нетерпеливо перебил Серебряков, — а я вместо этого, и так далее, и тому подобное. A теперь, когда вы у нас в руках, уже ничто не заставит нас свернуть с пути и отказаться от намеченной цели.

Гераклов поправил на носу очки:

— Я даю вам последний шанс осознать всю преступность ваших деяний и искренне раскаяться. И, может быть, кислоярский народ…

— Вы говорите так, будто не вы у нас в плену, а мы у вас, — ухмыляясь, перебил его кок.

— За вами нет будущего, — презрительно бросил Гераклов. — Но я обещаю, что когда вернусь в Кислоярск…

— Неверрр-нешься! — радостно закаркал Гриша.

— Вернусь, вернусь! — уверенно заявил Гераклов. — И вы, все трое, вся ваша воровская банда, займете достойные места в тюрьме Анри Матисса рядом с камерой вашего пахана товарища Разбойникова.

— Насколько я знаю, Александр Петрович Разбойников в настоящее время находится вне стен тюрьмы, — учтиво заметил Серебряков.

— Поймаем! — безапелляционно ответил политик.

— Ну, ловите, ловите. — C этими словами кок, опираясь на костыль, встал с кресла и медленно снял с глаза повязку, а затем торжественно отклеил густые брови и рыжую шевелюру.

Увидев истинное лицо Серебрякова, Гераклов ощутил ледяную пустоту в груди, ноги его подкосились, и он медленно осел на холодный каменный пол.

* * *

Около полуночи Андрей Владиславович Oтрадин вошел в радиорубку и, плотно прикрыв дверь, принялся настраивать рацию. Вскоре оттуда раздались характерные звуки, похожие на собачье хрюкание, по которым Oтрадин определял, что его собеседник вышел на связь.

— Буревестник, Буревестник, это Чайка. Как слышно? Выхожу на прием, — заговорил радист. Из динамика раздался приятный низкий голос:

— Это Буревестник. Чайка, слышу вас нормально, только говорите чуть громче.

— Громче не могу, — понизив голос до полной конспиративности, ответил радист. — У нас события приобретают совершенно угрожающий оборот, в плену у пиратов оказался объект Г.

— Объект Г. — это Грымзин или Гераклов? — спросил Буревестник.

— Гераклов. И у меня есть все основания полагать, что его-то они не пощадят. По-моему, надо прислать подкрепление.

В динамике наступила пауза. Наконец, Буревестник вновь заговорил:

— Наш босс в курсе, но если он окажется не у дел, то помощи вам ждать неоткуда.

— Пользуясь моим особым положением, можно было бы протянуть еще день, максимум два, — сказал Oтрадин, — но задача осложняется тем, что Грымзин, кажется, и пальцем не пошевелит, чтобы вызволить Гераклова. Но у меня тут возник еще один план…

— Действуйте по своему усмотрению, — ответил Буревестник, — мы вам доверяем. A послезавтра, надеюсь, многое прояснится. Желаю удачи.

— Спасибо, — улыбнулся Oтрадин. — Удача — это как раз, чего мне сейчас больше всего надо.

Андрей Владиславович отключил рацию и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула.

* * *

— Это вы… вы?.. — обреченно прошептал Гераклов, едва придя в себя.

— Да, я, — веско ответил кок. — Авантюрист, террорист, государственный преступник, которым так называемые демократы пугают своих детишек. Одним словом, Александр Петрович Разбойников. Ну что, Гераклов, ты и теперь намерен посадить меня на кол?

Гераклов молчал, лишь подобно выброшенной на берег рыбе хватал ртом затхлый подвальный воздух.

— A как же… это самое?.. — наконец спросил политик.

— Вы имеете в виду ногу? — докончил его мысль Серебряков-Разбойников. — Охотно удовлетворяю ваше неуемное любопытство: пришлось отрезать в целях конспирации. A если точнее — в целях предотвращения заражения крови вследствие укушения меня несознательной змеей генерала Курского.

— Петрович вел себя как настоящий революционер, — встряла Степановна. — Мы не могли обратиться в больницу, и нам с Лукичом пришлось это делать кустарным способом — пилой.

— И даже без наркоза?! — ужаснулся Гераклов.

— Ну почему же без наркоза? Мы надели ему наушники и пустили «Марсельезу». Так Александр Петрович не только подпевал во все время ампутации, но даже порывался встать по стойке смирно.

— A боли я и не чувствовал, — сказал Александр Петрович, — славный гимн подействовал лучше любого Кашпировского… Ну ладно, хватит бузить, давайте решать, что с ним делать.

— Замочить, суку! — мрачно предложил Лукич.

— Повесить, — заявила Степановна, потирая пухлые ручки.

— Рррасстрррелять! — радостно прокаркал Гриша.

Петрович покачал головой:

— Какая убогость мысли — замочить, повесить да расстрелять. В этом отношении нам с вами, товарищи, стоило бы поучиться у нашего дорогого гостя. Позвольте вам, Константин Филиппыч, напомнить ваши же слова: «Нечего тратить на коммунистов пули и порох, лучше посадить их всех на осиновый кол посреди болота». Отличная мысль! Именно так мы с вами и поступим. Вы не против, господин Гераклов, или предпочли бы иной способ приведения приговора в исполнение?

— Делайте, что хотите, — устало вздохнул Гераклов. — Неудачникам не место в этой жизни.

— Не будем спешить, — сказал Разбойников, — вы у нас не один. Огласите, пожалуйста, список.

Степановна извлекла из-за пазухи длинный мелко исписанный бумажный свиток и, подойдя поближе к канделябру, стала зачитывать:

— Лица, подлежащие ликвидации в первую очередь. Номер первый. Кирилл Аркадьевич Яйцын, так называемый президент так называемой Кислоярской республики — за развал промышленности, великой державы и народного хозяйства. Номер второй. Евгений Максимович Грымзин, так называемый банкир — за незаконную финансовую деятельность и внедрение в народное сознание прогнивших буржуазных валют. Номер третий. Константин Филиппович Гераклов, именующий себя политиком — за сепаратизм и осквернение священных символов народной власти. Номер четвертый…

— Погодите, — жестом остановил Степановну товарищ Разбойников, — эдак вы целый час читать будете. Вы, Константин Филиппович, в списке стоите лишь третьим, так что не будем торопиться. Карающий меч народного трибунала никуда от вас не денется.

— Я тут вспомнил один анекдот… — начал было штурман Лукич.

— A он не очень скабрезный? — жеманясь, перебила Степановна. — Ах, я всегда так краснею, когда слышу неприличные анекдоты.

— Никак нет! — кратко ответил Лукич.

— Огласите! — велел Петрович.

— Жена говорит мужу: «Ты такой придурок, что даже на конкурсе придурков занял бы только третье место». «Почему третье?», спрашивает муж. «A потому что придурок!». Это случайно не про вас, товарищ Гераклов?

Вдруг Гераклов вскочил с пола и с криком: «Убью! На кол посажу!» кинулся на Разбойникова. Тот и бровью не повел, а Лукич со Степановной, набросившись на Гераклова с двух сторон, скрутили ему руки веревкой и швырнули в угол.

— И так будет со всяким, — с расстановкой сказал Разбойников, — кто покусится на священные идеалы революционной справедливости и этого, как его…

— Пррролетарррского интерррнационализма! — подсказал Гриша.

Петрович чуть поморщился:

— Ну, можно и так сказать.

A Гераклов лежал в углу подвала и, бросая на своих мучителей взоры, полные ненависти и презрения, связанными руками потирал ушибы.

 

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ — ВОСКРЕСЕНЬЕ

Утром, как и предполагалось, на «Инессу» прибыл Иван Петрович Серебряков. Однако прием ему был оказан, мягко говоря, не самый теплый.

— Чего вам угодно? — грубо спросил Грымзин.

— Еды! — простодушно ответил кок.

— Обойдетесь, — бросил банкир. — Вы сами уберетесь, или вам помочь?

Серебряков не двинулся с места:

— Очевидно, вы еще не в курсе, что ваш товарищ, господин Гераклов, в настоящее время находится у нас?

— В курсе, в курсе, — сварливо ответил Грымзин.

— И что же, вас не интересует его дальнейшая участь? — Петрович казался несколько удивленным. В разговор вступил доктор Серапионыч:

— Уважаемый, э-э-э… Иван Петрович, мы вчера предупреждали господина Гераклова, чтоб не совался на остров, но Константин Филиппович поступил по-своему, и потому теперь мы слагаем с себя всякую ответственность за его дальнейшую судьбу.

— Так что же, еды не будет? — удивился кок.

— Не будет! — отрезал Грымзин. — И единственное, на что вы можете рассчитывать — это что мы сейчас не арестуем вас и не отплывем в Кислоярск. И пускай ваши подельники вместе с Геракловым остаются на этом паршивом острове и подавятся всеми его сокровищами!

Вдруг Иван Петрович гневно хватил костылем об пол:

— Хватит гнать туфту! Я разгадал ваши хитрости! Вы хотите казаться хуже, чем на самом деле. Но ничего у вас не выйдет. Сейчас я поплыву взад, а через час можете забрать труп вашего Гераклова. Все! — Кок двинулся к шлюпке.

— Погодите-погодите, — остановил его адмирал. — Давайте не будем пороть горячку и спокойно все обсудим.

— Вот это другой разговор! — Иван Петрович остановился и присел на ящик из-под тампекса.

— Хорошо, чего вы хотите? — нетерпеливо спросил Грымзин.

— Ну, я же говорил — еды.

— Черт с вами, получите.

— A за это мы сохраним жизнь господину Гераклову. Но, конечно, держать его будем под арестом.

— A где гарантии, что вы его еще не… — вдруг спросил Ибикусов и провел рукой по шее. Серебряков на минутку задумался:

— Законный вопрос. Давайте сделаем так: я пока что останусь здесь и буду загружаться провиантом, а кто-нибудь из вас сплавает на остров. Я дам записочку, и мои люди устроят свидание с Геракловым.

— Есть добровольцы? — обратился Грымзин к обитателям яхты. Первыми вызвались Ибикусов и Вероника Николаевна, однако их кандидатуры банкир отверг: — Вы под подозрением. Надо кого-то из верных людей.

— Позвольте мне, — предложил Егор, но его опередил Серапионыч:

— Нет-нет, поплыву я. Возможно, Константину Филипповичу нужна медицинская помощь…

— Ну что ж, так и поступим, — констатировал Грымзин. — Господин Серебряков, пишите вашу записку. Но предупреждаю — если с доктором что-то случится…

— Ничего не случится, — уверенно ответил кок. — Ведь сейчас я у вас как бы в заложниках.

Вторую лодку спустили на воду, и Серапионыч, прихватив походную аптечку, отправился на остров.

— A я хотел бы пока встретиться с вашим радистом, — сказал Серебряков.

— Какого дьявола! — нахмурился Грымзин. — У вас с ним что, какие-то делишки?

— Ага! — похабно ухмыльнулся кок. — Любовные. Только не у меня, а у этой дурехи Степановны. Пристала — повидай, мол, Андрюшеньку, да передай ему горячий приветик. Я ей говорю: Степановна, если идешь на важное революционное задание, так поменьше думай о мужчинках. A она ни в какую!

— Ладно, — прервал излияния Петровича господин Грымзин, — встречайтесь хоть с радистом, хоть с самим чертом, только подальше с глаз моих!

* * *

Oтрадин, как всегда, находился на своем посту в радиорубке и возился с аппаратурой, одновременно слушая выпуск новостей по «Икс-игрек-зет плюс».

— Нынешний воскресный день весьма знаменателен для Кислоярской Республики, — со скрыто издевательскими интонациями вещал Яша Кульков. — Сегодня весь наш народ избирает Президента. Кто им станет — нынешний глава государства господин Яйцын или кандидат от левой оппозиции товарищ Зюпилов? Я не хочу ни за кого агитировать, да это и запрещается в день выборов, но прошу наших слушателей подумать — при каком государственном устройстве частные коммерческие радиостанции имеют возможность легально выходить в эфир, а при каком нет. А вот еще милая новостушка. Вчера на Елизаветинской улице, на доме, где находилось сыскное бюро Василия Дубова, была торжественно открыта мемориальная доска. В церемонии принимал участие старший помощник Президента майор Cелезень. Кроме того, во дворе здания сооружается бетонный постамент, где в ближайшее время будет установлен «Москвич» великого детектива — верный Росинант, не раз помогавший Дубову в его многотрудных делах. Газета «Кислоярское время» опубликовало интервью с астрологом Иваном Двинским. «Звезды более благоприятствуют Яйцыну, нежели Зюпилову, — сказал прославленный звездочет, — но это мало что значит, так как выборы происходят в дневное время»…

Тут за дверью раздался характерный стук деревяшки, и в радиорубку ввалился Иван Петрович Серебряков.

— Что, Иван Петрович, принесли очередное послание? — выключив радио, обернулся к нему Oтрадин.

— Еще не успел написать, — ответил кок, — события развивались слишком быстро. Но я договорился с Грымзиным, что завтра ты привезешь ту часть провизии, которую я не смогу взять сегодня. Тогда же передам и текст отчета.

— Ну и как идут поиски? — как бы между делом спросил Oтрадин. — Дождусь я своего миллиона, или как?

— Сегодня мои люди разрабатывают четвертое предполагаемое месторождение, а если и там ничего не окажется, то завтра полезем в гору.

— На пик Гераклова?

— Какого еще Гераклова? Мы его зовем пиком Повелителя Мух. Ха-ха, шутка. Ну, мне-то туда карабкаться не с руки, то есть не с ноги, но Лукич со Степановной свое дело знают. A я буду тебя ждать на обычном месте. Ну, до завтра.

— Погодите, — остановил Серебрякова Oтрадин. — Я тут подумал — а смогу ли открыть частную радиостанцию, если сегодня победят ваши? Тогда и миллион мне вроде ни к чему.

— Резонный вопрос, — призадумался Петрович. — Но ничего, на базе «Икса-игрека-зета» откроем вторую программу госрадио, а тебя посадим директором. Будешь прививать народу любовь к подлинно народному реалистическому искусству.

Oтрадин тоскливо глянул в потолок, но ничего не сказал.

* * *

Пока Грымзин и Ибикусов переносили из кухни в шлюпку провизию (банкир при этом подсчитывал ущерб и горестно вздыхал), остальные обитатели яхты через адмиральский бинокль наблюдали за экспедицией доктора на остров.

Едва Серапионыч высадился на берег, к нему из рыбацкого домика вышел штурман. Доктор протянул ему записку от Серебрякова, и Лукич махнул рукой в сторону окна. Через несколько минут Степановна вывела Гераклова — он еле передвигался.

— Кажется, ему связали ноги, — догадался Егор.

Доктор с политиком уселись на травку и стали о чем-то беседовать. Степановна не отходила ни на шаг и внимательно слушала. Через пару минут к ним подошел Лукич и тронул Гераклова за плечо. Доктор, покопавшись в аптечке, передал Гераклову какое-то снадобье и, расцеловавшись с ним на прощанье, сел в лодку и медленно поплыл в сторону «Инессы». Штурман повел Гераклова обратно.

— Они держат его в доме, — сказал адмирал, опустив бинокль, — это надо запомнить…

Когда Серапионыч пришвартовался к «Инессе», шлюпка Серебрякова уже была загружена провизией.

— Ну как, убедились, что ваш Гераклов жив-здоров? — сказал Петрович.

— Жив-то жив, — ответил Серапионыч, — да ваши ребята его маленько помяли. Я ему оставил мазь от ушибов.

— Сам виноват — нечего было срывать наше знамя! — заявил кок, садясь в шлюпку. — До скорого свидания, товарищи!

— Чтоб ты утонул! — проворчал Грымзин.

Пожелание банкира едва не сбылось — только шлюпка отчалила от яхты, как на нее напала Кисси. Она подплывала к шлюпке совсем близко, явно норовя ее перевернуть, а попытки Серебрякова огреть Кисломорского монстра веслом или костылем не действовали.

— Киньте ей чего-нибудь! — крикнул адмирал. Кок нехотя швырнул в морское чудище головкой сыра, и оно, ловко подхватив добычу, резво уплыло в сторону и вскоре затерялось в волнах.

* * *

После обеда адмирал Рябинин собрался было вновь отплыть на свидание с Кисси, но остальные обитатели «Инессы» воспротивились, и ему пришлось повезти их на Продолговатый остров (Круглый остров, или остров Надежды, как его мысленно именовал адмирал, по официальной версии считался недоступным и опасным). Вместе с адмиралом поплыли Грымзин, Oтрадин и Егор. Серапионыч остался на яхте за старшего.

Вскоре шлюпка прибыла на остров, и люди, проведшие неделю на корабле, наконец-то смогли насладиться твердой почвой под ногами. Егор сразу отправился осматривать остров, а остальные расположились на берегу. Через пролив хорошо проглядывался пик Гераклова, а в бинокль адмирала можно было разглядеть даже знамя на кресте-самолете. Несколько минут все молчали, наконец, заговорил радист Oтрадин:

— Господа, надо решаться. Предлагаю завтра брать остров штурмом.

— Вы же все время были против штурма, — удивленно возразил Грымзин.

— Теперь обстоятельства нам благоприятствуют, — сказал Oтрадин. — Завтра утром Лукич со Степановной полезут в гору, а Серебряков будет меня ждать в рыбацком домике. Предполагается, что я привезу ему запас провизии, а вместо этого в лодке будут «наши люди». Я нейтрализую Ивана Петровича, потом мы освободим Гераклова, а затем поднимемся на гору и застанем врасплох штурмана с мотористкой.

— Идея, конечно, интересная, — ответил Грымзин, — но, извините, Андрей Владиславович, мы не можем вам полностью доверять. Вы вроде бы помогаете нам, но в то же время как будто сотрудничаете и с ними. A вдруг вы все это придумали для того, чтобы заманить нас на остров, в лапы к пиратам?

Oтрадин на минутку задумался:

— Да, вы имеете основания мне не доверять. Хорошо, нынче ночью я готов предоставить вам доказательства, что не имею никакого отношения к шайке Серебрякова.

Тут недалеко от острова появилась Кисси. Она подпрыгивала на легких волнах, явно стараясь обратить на себя внимание. Адмирал достал булку и начал ее подкармливать.

— И охота вам, Евтихий Федорович, переводить продукты? — недовольно проворчал Грымзин.

— Ничего, господин Грымзин, — ответил за адмирала радист. — Вспомните, что говорил Константин Филиппович: Кисси еще прославит нашу Кислоярскую Республику на весь мир. Представьте, приплывают участники международного симпозиума чудищеведов и спрашивают — что это, мол, за Грымзин, именем которого назван остров? Им отвечают — да это же тот самый, глава банка «ГРЫМЗЕКС». Банк становится известен во всем мире, открывается его филиал в Париже, в Лондоне, в Мехико, ну и так далее. A вы говорите — кусок хлеба.

— Да я ничего и не говорю, — смутился банкир. — Разве мне жалко?

Ни Грымзин, ни Oтрадин и не догадывались, что в одном из кусочков булки была спрятана записка: «Наденька, сегодня не вышло. Но завтра, надеюсь, мы обязательно встретимся. Ваш Д.»

— Ну, кажется, пора назад, — сказал адмирал, кинув Кисси последний кусок. — Уже скоро стемнеет. Егор, где ты? Егор!

Вскоре шлюпка уже возвращалась на «Инессу», и Кисси, плывя в некотором отдалении, сопровождала ее небыстрый путь.

* * *

Вечером, вернувшись после очередных безрезультатных раскопок в рыбацкий домик, Степановна и Лукич перенесли колченогий столик и несколько стульев в затхлый подвал, где по-прежнему томился политик Гераклов. В десять часов стол уже ломился от яств, приготовленных за день коком Серебряковым-Разбойниковым, а посередине стола, между бутылкой водки и салатом, наложенным из-за отсутствия посуды прямо на газету, красовалась старенькая «Спидола». Пираты торжественно расселись за столом, и Разбойников включил приемник. Несмотря на шипение и прочие помехи, можно было понять, что настроен он на Кислоярское государственное радио и что идет прямой репортаж из Центризбиркома.

— Сегодня решалась судьба Кислоярской Республики, — взволнованным голосом говорил диктор. — Нам с вами предстояло избрать нового главу государства. Напомню, что на этот ответственный пост баллотировалось пять кандидатов, и двое основных — нынешний Президент господин Яйцын и лидер Союза левых сил товарищ Зюпилов. Кроме них, в избирательные бюллетени были также внесены фамилии аптекаря Бряцалова, предпринимателя Вакуума и профессионального патриота Волоскова, но, согласно последним социологическим опросам, у них нет никакого шанса оказать серьезное влияние на итоги выборов.

— Какая мерзость! — сказал штурман Лукич, нарезая колбасу своим знаменитым ножом.

— Ничего, — благодушно откликнулся Разбойников, — скоро мы весь этот балаган прикроем. A то развели тут разных президентов, губернаторов, мэров, сэров, пэров, херов всяких. Выборы устраивают, как в растленной Америке!.. Да вы закусывайте, товарищи, еды много. A не хватит, так сплаваем на яхту, Грымзин еще даст. Правда, товарищ Гераклов?

— Тамбовский волк тебе товарищ! — огрызнулся Константин Филиппович. Он со связанными ногами лежал в углу на полусгнившей соломе.

— По крайней мере, тамбовский волк не оскверняет красные знамена, — не остался в долгу Разбойников.

A тем временем голос из приемника продолжал:

— Дополнительную интригу в предвыборный расклад внес майор Cелезень, рейтинг которого по социологическим опросам уверенно выходил на третье место. Две недели назад он снял свою кандидатуру и призвал голосовать за ныне действующего Президента Кирилла Аркадьевича Яйцына, а в обмен за это Президент назначил майора на должность старшего помощника. Теперь исход выборов во многом зависит от того, последует ли электорат Селезня его призывам.

— Что еще за «электорат»! — презрительно фыркнула Степановна. — Чего они там, нормальные слова забыли?

— Ничего, — весело откликнулся Петрович, — вот возьмем власть, и не будет никаких электоратов да рейтингов. Наш народ вновь станет избирать тех, кого надо, и результат будет как положено — девяносто девять целых и девяносто девять сотых!..

Внезапно Разбойников прервал пламенную речь, так как диктор начал сообщать нечто важное:

— К нам в избирком поступили первые предварительные данные. В Пустопорожненской волости, где в голосовании приняли участие чуть больше двух третей избирателей, лидирует Зюпилов — 57 % голосов. За Яйцына проголосовали 36 %, остальные кандидаты получили совсем по чуть-чуть.

— Так выпьем за победу истинных патриотов! — провозгласил повеселевший Разбойников и разлил водку по бумажным стаканчикам. — Гераклов, а ты не хочешь выпить за наш успех?

— Не хочу! — отрезал Гераклов.

— Ну, не хочешь — как хочешь… Ух, хорошо пошла! — Петрович закусил колбасой, подпер руками голову и вдохновенно запел фальшивящим козлетоном:

— Пятнадцать демократов на сундук мертвеца, Йо-хо-хо и бутылка водки!

Лукич со Степановной подхватили:

— Пей, и Сталин тебя довезет до конца, Йо-хо-хо и кусок селедки!

* * *

В это же время на «Инессе», в радиорубке у Oтрадина, звучал голос ведущего частной станции «Икс-игрек-зет плюс» Яши Кулькова. Ему жадно внимали банкир Грымзин и доктор Серапионыч.

— Да, зря я не перевел капиталы в Швейцарию, — помрачнел Грымзин, когда Кульков обнародовал результаты по Пустопорожненской волости.

— … Ну вот подошли и другие новости — свеженькие, пухленькие, тепленькие и мягонькие. — Публика насторожилась. — В деревне Мымрино уже подсчитали все голоса, и там уверенно лидирует нынешний президент. У него 55,4 %, а у Зюпилова 39,3 %. Температура у Зюпилова явно нездоровая. Я бы ему порекомендовал попить импортного пивка и сходить по девочкам. По себе знаю — помогает от всех болезней.

— Нет-нет, с этим я решительно не согласен, — покачал головой Серапионыч.

— C чем вы не согласны? — взвился Грымзин. — Результаты вам не нравятся?

— C пивом я не согласен, — поправил пенсне Серапионыч. — Какие после пива девочки? После пива только в туалет. Лучше уж выпить водочки.

— Да, по такому случаю и водочки выпить можно, — подумав, согласился Грымзин. A Кульков все продолжал вещать:

— Вот еще новостишки подошли. Уже не белые и пушистые, а скорее красные и заскорузлые, как та штука, что я сейчас держу в руках. То есть микрофон. Короче говоря, в Зареченском избирательном участке, в районе, известном своими питейными традициями, явно лидирует Зюпилов. У него 53, а у Яйцына 42 процента. A у остальных, как всегда, такая мелочевка, что об этом даже и говорить неудобно.

— Хороший был у меня банк… — вздохнул Грымзин. A Кульков продолжал:

— A вот и с избирательного участка на Ипподроме новостишки подошли. Кстати, с того самого ипподрома, на котором супруга аптекаря Бряцалова демонстрировала свой круп. Да, я сам видел — задница что надо. Ну и ее благоверный то же самое. Кстати, в этом районе находится его фармацевтическая фабрика «KALSEX», и вы думаете, это ему помогло? Так вот — нет. Правда, три процента он набрал, но для него это потолок. На Ипподромном участке выиграл Яйцын — у него 58 %, а у его главного соперника — 36 с половиной. И еще по поводу Бряцалова. Как говаривал Тарас Бульба, «ну что, сынок, помогли тебе твои ляхи?».

— Aй-яй-яй, боже мой… — схватился за голову Серапионыч.

— Ну и что вас опять не устраивает? — обернулся к нему вновь повеселевший Грымзин.

— Гоголь-то ему чем насолил?! — тяжко вздохнул доктор.

— Какой Гоголь? Не помню такого в списке, — насупился Грымзин. — Вы, наверно, имели в виду — Cелезень?

— Да нет, я говорю — Гоголь, в смысле «Мертвые души»…

— Как, вы хотите сказать, что они там в избиркоме еще и приписками занимаются?!

— Тише, господа, — обернулся к ним Oтрадин. — Тут интересные вещи…

— A к нам тут как раз зашел такой большой, крутой — ну, в общем, майор Cелезень, — объявил Кульков. — Александр Иваныч, кстати, можно, если я буду вас называть просто Сашулей?

— Нет, — кратко пробасил майор.

— A, понятно. Александр Иваныч, ну как ваша семейная жизнь, как там то да се?

— Порядок.

— Не могли бы вы пояснить поподробней? — допытывался ведущий.

— Могу. Полный порядок. — И тут неожиданно майор толкнул целую речь: — Я настоящий мужик, и во всей Кислоярской Республике тоже наведу порядок.

— Но ведь у Кирилла Аркадьича до вас было много помощников, и у них что-то не очень получалось, — вкрадчивым голосом возразил ведущий. — Они хотели, но у них не получалось.

— Если у кого-то проблемы с потенцией, то это еще не значит, что надо запрещать половую жизнь, — афористично ответил майор.

— Это мудрая мысль, я ее обязательно должен записать, — пробормотал Кульков. — A скажите, Александр Иваныч…

— Хватит говорить, — перебил Cелезень. — A то я нынче всю ночь болтаю и болтаю, как Цицерон. Дело делать надо.

— Ну хорошо, спасибо за содержательное интервью. Я бы и сам сходил куда-нибудь, какое-то дело поделал, радиослушатели меня поймут, но долг обязывает. A тут вот еще одна сводочка подошла. В деревне Елкино с небольшим отрывом победил Зюпилов — 51 на 46. Как говорил наш замечательный поэт Эполетов, «Ты такая же сука, только очень горда». Это, конечно, не по теме, но уж больно стишки красивые. «Ты — как чешское пиво, если наше — вода». Но я лично вам рекомендую «Левенбрей». Это такая сука…

* * *

Застолье в подполье продолжалось. Настроение застольщиков менялось, как полоски на зебре. Стоящая среди полупустых бутылок, обкусанных кусков колбасы и консервных банок «Спидола» продолжала хрипло поливать новостями из Центризбиркома:

— Пришли результаты с Краснорыбинской водокачки. Яйцын — 57, Зюпилов — 41. A ведь водокачка считалась вотчиной Зюпилова. Кстати, у нас тут случился предводитель Кислоярских пионеров Витя Зюпилов. Ну как вам, Витенька, результаты вашего дедушки?

— Отвратительные результаты. И сами выборы омерзительные. И помои по телевиденью на патриотов… Дед мне обещал отдать местное телевидение после победы на выборах, а сам, старый дурень, сделал все возможное, чтобы на них проиграть. A почему, вы спрашиваете, ну, не спрашиваете, ладно, но я вам все равно отвечу — он отошел от линии партии.

— Ну, это уж вы преувеличиваете…

— Нисколько! Знаете, что я нашел у нас дома на книжной полке за Собранием сочинений Сталина?

— Неужели порнуху?

— Какое там — бутылку «SMIRNOFF»! Вот откуда весь его ревизионизм и низкопоклонство перед Западом. И вообще, когда я у него папироску «Герцеговина Флор» стащил, он мне уши надрал, частный собственник!

— Ну и как вы прогнозируете результаты выборов?

— A-а-а, результаты все заранее сфальсифицированы.

— Витенька, почему ты так думаешь?

— A они мне не нравятся!

Разбойников торжественно стукнул костылем об пол, как Иван Грозный посохом:

— Вот она, наша смена! Вот с кем мы будем строить светлое будущее!.. Ну, для кого светлое, а для кого и не очень, — добавил Петрович, мрачно глянув в тот угол, где томился Гераклов. — A дедуля-то Витенькин действительно ревизионист. Ну ничего, придет время, мы его отрехтуем, отрехтуем, — ехидно потер руки Разбойников. — A то целуется с банкирами. Леонид Ильич, тот хоть с настоящими мужиками взасос целовался — с Фиделем, с Чаушеску. A этот — тьфу, — смачно сплюнул Разбойников, при этом угодив в стакан к Степановне. — У так называемых бизнесменов брал деньги на предвыборную компанию. Да я бы ему их в задницу засунул!

Вновь забурчало радио:

— К сожалению, табло с результатами вышло из строя — его, уходя, подбил из рогатки Витек Зюпилов. Очевидно, ему не понравились последние предварительные итоги. A, вот сейчас на сцену вышел Председатель Избиркома господин Ананасов-Рябчиков. Интересно, что он сообщит? Ага, обобщенные результаты по тем округам, где подсчет закончился. Пока что Яйцын и Зюпилов идут ноздря в ноздрю.

Степановна приглушила радио, увидев, что Петрович заснул лицом в салат. A Петровичу снился удивительный сон.

 

СОН ПЕТРОВИЧА

Петровичу приснилась его разлюбезная супруга Алевтина Ивановна. A точнее, последняя с ней встреча, которую его товарищи организовали между побегом из тюрьмы и новым ответственным заданием — ночным визитом к генералу Курскому, стоившим Петровичу нижней конечности.

Местом встречи было избрано вегетарианское кафе «На слонике в сказку» при Кислоярском храме кришнаитов. Ровно в полдень одетый в белый балахон Александр Петрович переступил порог этого заведения, представлявшего собой обширный зал со стенами, пестро расписанными портретами Кришны и прочей экзотикой из Индийской жизни. Взяв кичари, сабджи и баджо, лидер коммунистов уселся за дальним столиком и стал с любопытством оглядывать место, в котором волею судьбы очутился. За столиками сидели люди, одетые в самую обычную одежду, так что Петрович, надеявшийся при помощи балахона затеряться среди завсегдатаев «Слоника», гляделся там как белая ворона. Задумчиво уплетая овощную кашку, Петрович рассматривал стенную роспись и огромный плакат «НE КУШAЙТE ЖИВOТНЫX — ЛЮБИТE ИX!», однако время от времени косил взором на вход, откуда должна была появиться Алевтина Ивановна.

Приятный запах благовоний и неповторимая музыка из кинофильма «Индийская гробница» создавали в помещении атмосферу сладкой истомы, так что Петрович слегка «прибалдел», как выразилась бы Степановна. Его глаза закрылись, и перед мысленным взором поплыли яркие картины. Петрович увидел себя в образе великого Будды, торжественно въезжающего в Кислоярск на белом слоне. Вот он едет по проспекту Кислоярской свободы, а вот народ, одетый в белые одежды, приветствует его, маша оливковыми ветками и красными флажками…

В этот миг Петрович почувствовал на себе чей-то цепкий взгляд. Очнувшись от приятных видений, он едва не обмер — прямо перед Петровичем маячила физиономия его смертельного врага господина Гераклова. Петрович уткнулся лицом в тарелку, но Гераклов глядел вовсе не на него, а на недоеденный яблочный пирожок посреди стола. Краем глаза Петрович узрел, как Гераклов хватил пирожок, сунул его в карман кожаной куртки и степенно отошел к соседнему столику.

Но тут Петрович забыл и про Гераклова, и вообще про все на свете — в кафе вошла Алевтина Ивановна, одетая в пестрое сари. У Петровича дрогнуло сердце — он узнал материал, из которого были сделаны занавески в его квартире…

Алевтина Ивановна непринужденно села за столик в другом конце зала, и супруги вперили друг в друга полные любви и нежности взоры. Как раз в этот миг музыка из «Индийской гробницы» смолкла, и зазвучал неповторимый голос великого буддолюба и кришноведа Бориса Гребенщикова: «Харе Кришна, Харе Рама, Харе Рама, Харе Кришна…»

* * *

Ровно в полночь Oтрадин «вырубил» Яшу Кулькова и поставил устройство на передачу.

— Помните, я вам давеча обещал представить доказательства? — пояснил радист. — Сейчас вы их получите… Буревестник, это я, Чайка. Перехожу на прием.

— Чайка, слышу вас хорошо, — отозвался «Буревестник» приятным низким голосом. — Как дела?

— Все идет своим чередом, — ответил радист. — Хотел спросить вашего разрешения, чтобы приступать к решительным действиям.

— Могли и не спрашивать. Ведь вы знаете, что я сторонник самых решительных действий, так что смело приступайте к зачистке.

— Но если я не вернусь…

— Уверен, что вернетесь. A если что случится, то Отечество вас не забудет.

— Благодарю на добром слове, — усмехнулся Oтрадин и отключил рацию. — Надеюсь, вы узнали этот голос? — обернулся он к Грымзину и Cерапионычу. Те молчали, но их лица изображали «немую сцену» из «Ревизора». — Ну что, господа, будем производить «зачистку», или как?

— A нельзя ли как-нибудь без этого самого?.. — заосторожничал Грымзин.

— Нет, похоже, здесь терапии маловато будет, — выдал диагноз Серапионыч. — Тут без хирургического вмешательства не обойдешься. Тем более, что если победит Зюпилов, то они там на острове просто охамеют, а если верх возьмет Яйцын — озвереют.

— Ну что ж, — вздохнул Грымзин, — «зачистка», так «зачистка». Я согласен.

— Тогда мы должны обговорить план во всех подробностях, — сказал радист. — Но только слово «зачистка» мне не нравится, непоэтичное оно какое-то. Предлагаю назвать ее операцией «Троянский конь». И прежде всего надо решить, кто поплывет на остров. Ясно, что нам втроем не справиться, нужно искать союзников…

* * *

Когда Серебряков очнулся от сладостного сна, «Спидола» выдавала очередную сводку по выборам:

— Подсчитано около трех четвертей бюллетеней, и пока что с очень небольшим перевесом лидирует нынешний Президент. Похоже, сбывается прогноз, что исход голосования может решить голос каждого избирателя.

— Все равно сфальсифицируют, — презрительно бросила Степановна.

— Будем брать власть силой оружия! — заявил Лукич.

— Вперрред, на борррьбу! — высказался и Гриша.

— Тише, товарищи, — попросил Петрович. — Тут новые данные.

— Подсчитаны голоса в неперспективной деревне Кукушкино, — продолжало радио. — Голоса трех пенсионерок, жительниц этого населенного пункта, разделились поровну…

— Как это, поровну? — удивился из своего угла Гераклов.

— Один голос получил Яйцын, один — Зюпилов, а третий бюллетень был признан недействительным, — невозмутимо ответил диктор. — Избирательница, вместо того, чтобы отметить кандидата, написала нецензурное слово…

— Интересно, какое? — сказал Петрович. — Неужели «демократия»?

— Дерррьмокррратия! — безапелляционно прокаркал ворон Гриша.

— A я верю в победу демократии! — с пафосом заявил Гераклов, но Петрович его не услышал — его голова вновь уронилась в салат.

 

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ — ПОНЕДЕЛЬНИК

Утром в понедельник Лукич со Степановной, прихватив лопаты, отправились на пик Гераклова копать в том месте, где им указал Петрович в соответствии с пятой отметкой на «липовой» карте. Сам же мятежный кок остался в рыбацком домике — сторожить заложника Гераклова и дожидаться радиста Oтрадина. И действительно, едва только штурман и мотористка достигли подножия горы, от «Инессы» отчалила шлюпка, ведомая Андреем Владиславовичем. Плыла она медленно — очевидно, из-за обильного провианта, который радист вез пиратам на остров.

Пришвартовав лодку, Oтрадин поспешил к домику, где его на пороге встречал Серебряков с Гришей на плече.

— A, Андрюша, как хорошо, я тебя так ждал!

— Чего так? — удивился радист. — Или у вас вся еда уже вышла?

— Да нет, дело не в еде. Я тут, понимаешь ли, ночью заснул, не дождавшись результатов, а к утру батарейки совсем сели…

— Если вы имеете в виду результаты выборов, то официальные пока не объявлены, а неофициально победил Яйцын, хотя и с однопроцентным отрывом.

— Позоррр! — завопил Гриша.

— Да? — Петрович, кажется, вовсе не был удивлен или разочарован. — Ну что ж, может быть, оно и к лучшему… Теперь мы продолжим борьбу другими средствами. — Кок сел на колченогий табурет и взял с шатающегося столика мелко исписанную ученическую тетрадку. При этом он неудачно провел рукой, и костыль, прислоненный к столу, с грохотом упал. — Вот здесь текст для передачи, в те же часы и на тех же волнах… A сейчас давай перенесем провизию.

— Вам помочь, Александр Петрович? — участливо спросил радист.

— Иван Петрович, — поправил кок. — Да, подай, пожалуйста, костыль.

— Сейчас. — Oтрадин поднял с пола костыль, но вместо того чтобы протянуть его Петровичу, со всей силы огрел его по голове. Тихо охнув, кок свалился на пол. — Говори, где Гераклов! — наклонившись к Петровичу, прошипел радист. Петрович молчал, с ненавистью глядя на Oтрадина. «И ты, Брут!», казалось, говорил его взор.

— Здесь я, здесь! — раздался приглушенный голос Константина Филипповича. Швырнув костыль в окно, радист бросился к середине комнаты, откинул половичок и нырнул в погреб.

* * *

Лукич и Степановна взобрались на гору Гераклова (или пик Повелителя Мух, как его именовали пираты), но не на самый верх, а остановились на уступе склона, где накануне Петрович, сверившись со своей картой, вбил колышек. Внизу расстилался остров, а вверху высился мрачный крест с трепещущим на ветру знаменем.

— Ну, поехали, — сказал Лукич, втыкая заступ в землю. Степановна подобрала юбку и присоединилась к своему коллеге.

— Как думаешь, найдем? — спросила мотористка.

— Кто ищет, тот всегда найдет, — загадочно ответил штурман.

— A я вот тут ночью не спала, думала: ну, откопаем мы эти сокровища, а что дальше?

— И что же?

— И ничего! Петрович, конечно же, накупит оружия, знамен, и опять полезет на баррикады. A у самого и одеть нечего.

— К чему ты клонишь, Степановна? — Лукич отложил лопату и пристально глянул на мотористку.

— Я говорю — серьезная революция так не делается. A Петрович со своим волюнтаризмом кончит тем, что снова загремит в тюрьму, да еще и нас за собой потащит.

— И что ты предлагаешь?

— Выкопаем сокровища, купим белый мерседес и отправимся в Швейцарию, — Степановна ухмыльнулась, — издавать революционную газету. Так сказать, по следам классиков.

— A Петрович согласится? — с сомнением пожал плечами Лукич. — Он ведь все хочет здесь и сразу.

— A что нам Петрович? — с жаром воскликнула Степановна. — Он ведь и сам завалится, и нас завалит. Жалкая, ничтожная личность, хотя и великий революционер, этого уж никак не отнимешь.

— Вот ты поди и скажи все это самому Петровичу, — усмехнулся Лукич.

— A что Петрович? — все более увлекаясь, продолжала Степановна. — Петровича побоку, нам же больше достанется. Я куплю себе новое платье от Кардена, ты — галстук от Версаче…

— Галстук от Версаче — это хорошо, — задумчиво ответил штурман. — A белый мерседес — еще лучше… Но вот с Петровичем-то, с Петровичем что будем делать?

— A что? Петрович сбежал из тюряги, милиция его ищет. Может, найдет, — Степановна противно захихикала, — а может, и нет.

Лукич еще пристальнее взглянул на Степановну:

— К чему ты клонишь?

— A то сам не догадываешься?

— Ну что ж, можно и так. Лопатой по башке, и в яму…

— Ну и как? — Степановна напряженно глядела на Лукича.

— Что ж, если ради дела… — колебался штурман.

— Конечно, только и единственно ради дела! — искушала мотористка. — Подумай, ну кто он такой, наш Петрович: шут гороховый, путчист-неудачник. A мы превратим его светлый образ в настоящее оружие новых поколений борцов за наши великие идеалы! Представь только — он погибает, завещав нам с тобой продолжить его дело. Мы едем в Швейцарию, покупаем шале высоко в горах, открываем там типографию и первым же делом издаем биографию Петровича и собрание его сочинений… Он и в могиле послужит нашему великому и благородному делу!

— Ну ладно, уговорила. — Штурман вновь взялся за лопату. — Только не будем спешить и пороть горячку…

* * *

Вскоре из подвального люка вылез Oтрадин и помог выйти Гераклову. Бравый политик потирал затекшие ноги и щурил отвыкшие от дневного света глаза.

— Сиди здесь и не смей никуда высовываться! — велел радист Петровичу. Тот, извиваясь на полу, шипел, как змея. Увидев Гераклова, он попытался укусить его за ногу, но тут же чувствительно получил по зубам.

Подойдя к окну, Oтрадин что-то свистнул азбукой Морзе, и из шлюпки начали выходить троянские пассажиры. Это были банкир Грымзин, адмирал Рябинин и Вероника Николаевна Курская, которую взяли на остров по предложению адмирала. (Доктор Серапионыч и Егор остались на яхте, равно как и репортер Ибикусов, которого в план операции «Троянская лошадь» решили не посвящать).

— Первая часть операции выполнена, — отрапортовал радист, — главарь обезврежен, заложник освобожден. Теперь предстоит зачистка острова от остальных пиратствующих элементов.

— A что если устроить засаду прямо в доме? — осторожно предложил Грымзин.

— Нет, будем брать сразу! — заявил Гераклов. — У меня просто зубы чешутся набить им морду.

— Только без рукоприкладства! — предупредил Oтрадин. — Будем действовать строго в рамках Конституции.

— Ах, какая мудрая мысль! — как бы вслух подумала Вероника, не то всерьез, не то с долей иронии. A адмирал прибавил:

— Совершенно с вами согласен, Андрей Владиславович: когда сомневаешься, всегда действуй в рамках законности.

— Ну так вот, — продолжал радист, — мы должны подойти к ним с тыла, незаметно. Они сейчас копают на западном склоне холма, а мы подберемся с восточного. Сначала пройдем вдоль берега, потом поднимемся на самый верх, к самолету…

— И сорвем, наконец, эту мерзкую тряпку! — воскликнул Гераклов.

— Насрывались уж, и не надоело? — проворчал Грымзин.

— Сорвем, но позже, — примирительно сказал Oтрадин. — Для начала установим за ними наблюдение, а в решающий момент будем брать. Так что предлагаю не откладывая двигаться в путь.

* * *

— Да существует ли он вообще в природе, этот клад? — задался вопросом Лукич, когда была вырыта яма диаметром в три, а глубиной в полтора метра.

— Петрович уверен, что существует, — откликнулась Степановна. — Раз есть карта, значит, должен быть и клад.

— A если все эти карты и указатели — фуфло?

— Ну что ты, ведь их составляли солидные люди, в Москве к тому же. Не зря ведь Кузьмич дуба дал, едва мы к нему заявились…

Штурман отложил заступ:

— Слушай, Степановна, в тюрьме Матисса библиотека есть?

— Есть, а то как же.

— Ну вот, просто Петрович за эти годы книжек начитался, вроде «Золотого жука», и крыша у него поехала.

— Не думаю, — покачала головой Степановна, — не такой человек наш Петрович.

— Ну, тогда давай копать дальше. — Лукич с силой вонзил лопату в сырую землю, и она наткнулась на что-то твердое.

* * *

Прячась за густым кустарником, пять человек прошли вдоль берега, а затем поднялись на пик Гераклова. Как раз у подножия креста-самолета обнаружилась песчаная площадка, где они решили расположиться. Вероника Николаевна сладостно вздохнула, вспомнив, как пыталась здесь склонить Егора к любви. Жаль, что Кисси помешала… Гераклов же, напротив, кидал свирепые взоры наверх, на красное знамя, представляя, как он будет рвать его на мелкие кусочки. Кстати, именно теперь он получил возможность рассмотреть его вблизи и убедиться, что похожий на паука значок внутри белого круга представлял собой не то, что он думал раньше, а серп и молот. Грымзин, оглядывая остров своего имени, прикидывал, где построит отель «У тети Кисси», а где — филиал «ГРЫМЗЕКС» a. Лишь радист с адмиралом, чередуясь, разглядывали в бинокль небольшой уступ на склоне горы, где в яме копошились Лукич и Степановна.

— Что за черт! — не удержался от восклицания радист, увидев, как штурман и мотористка выволакивают из ямы огромный железный сундук. Степановна резко обернулась, но Oтрадин успел прижаться к земле.

— Ну вот и сбылась «мечта идиота», — усмехнулся Лукич, присев на сундук. — Что делать будем?

— Как что? Вскрывать! — с энтузиазмом заявила Степановна. Она со знанием дела обошла вокруг заветного сундука и потрогала огромный ржавый замок. — Так его не откроешь, будем ломать.

— Внимание, господа, будьте готовы, — шепотом предупредил Oтрадин своих спутников.

— Всегда готовы! — один за всех ответил Грымзин.

Лукич и Степановна взяли лопаты и принялись поддевать крышку сундука. В это время их соперники начали по знаку Oтрадина медленно ползти вниз и вскоре оказались за спиной у заговорщиков.

В тот миг, когда амбарный замок слетел и крышка медленно, со скрипом начала открываться, Oтрадин и его спутники набросились на пиратов: радист и политик схватили Степановну, а банкир и адмирал — Лукича. Вероника с вожделением смотрела на сундук, не решаясь подойти поближе — будто из него исходила какая-то зараза. Мотористка и штурман бешено дергались, пытаясь вырваться, но перевес был явно не на их стороне.

Когда пираты поняли тщету своих усилий и затихли, слово взял Oтрадин. Еще тяжело дыша после потасовки, он резко выплевывал каждое слово, отчего они падали на головы присутствующих, как тяжелые камни:

— Господа, я должен предупредить вас — и тех, и других, что содержимое данного сундука является собственностью Кислоярской Республики и что самое большее, на что вы можете рассчитывать — это на двадцать пять процентов стоимости. Разумеется, если будете себя хорошо вести.

— A ты кто такой?! — прорычал Лукич.

— Кто я такой? — Продолжая одной рукой крепко держать свою возлюбленную Степановну, Oтрадин вытащил из внутреннего кармана «корочку» и продемонстрировал ее всем присутствующим.

— Вот это класс! — вырвалось у Степановны. На фотографии был изображен Андрей Владиславович, но в дамском платье и с дамской же прической. Если верить документу, то его предъявителя звали вовсе не Андрей Oтрадин, а Екатерина Кручинина. A верить поневоле приходилось, так как на удостоверении стояла печать Президентской канцелярии, а рядом с нею — размашистая подпись старшего помощника Президента майора Селезня.

— Ну и как же вас теперь называть? — вздохнул Гераклов.

— Можете звать по-старому, — беспечно ответил радист, пряча удостоверение в карман, — а можете просто — радистка Кэт.

— Да, против власти не попрешь, — пробормотал Грымзин. — Мы ведь все-таки законопослушные граждане. Не все, конечно, и не очень законопослушные…

— Вероника Николаевна, у вас руки свободные, посмотрите, что там в сундуке, — попросил Oтрадин.

Вероника с трудом откинула скрипучую крышку и не без наслаждения погрузила руки в сундук. Однако вместо вожделенных бриллиантов и золотых слитков нащупала какие-то шершавые бумаги.

— Ну, что там? — нетерпеливо вопросил Грымзин. — Не томите!

Курская вынула плотный листок, лежащий наверху, сдула с него пыль и зачитала:

— Почетная грамота. Выдана Кислоярскому отделению НКВД за успехи в деле борьбы с врагами народа (троцкисты, кулаки, космополиты, врачи-отравители — нужное подчеркнуть). Подпись — Л. П. Берия.

— И это все?! — удивился Гераклов.

— Нет, не все. — Вероника заглянула в ящик. — Там еще какие-то вымпелы, знамена и, — девушка чуть покраснела, — порнографические открытки…

— Мерзавец! Подонок!!! — вдруг завопила Степановна и истерически забилась в объятиях Гераклова и Отрадина-Кручининой.

— Кого вы имеете в виду? — поинтересовался радист, с трудом удерживая разбушевавшуюся мотористку. — Неужели меня?

— Петровича! — крикнула Степановна. — Встречу — убью! Говорил — куча золота, куча золота…

Когда она изнеможенно замолкла, слово взял банкир Грымзин:

— Я хочу сделать официальное заявление. Уважаемый Андрей Владисла… то есть уважаемая… ну, в общем, не буду говорить за всех присутствующих, но лично я отказываюсь от своей доли клада в пользу Кислоярской Республики, лояльным гражданином коей…

Однако докончить официальное заявление банкиру не удалось, так как в дюйме от виска Гераклова с реактивной скоростью пролетел какой-то снаряд и в нескольких метрах позади кладоискателей вонзился в землю. То был костыль кока Серебрякова.

Опешивший Грымзин на секунду ослабил хватку на Лукиче, но этого достало, чтобы штурман выхватил из кармана револьвер и произвел неприцельный выстрел. Черное платье и белое боа Вероники обагрились кровью. Однако выстрелить в другой раз Лукичу не удалось, так как адмирал внезапно укусил его за руку. Револьвер упал прямо в яму, а Лукич со Степановной, воспользовавшись всеобщим переполохом, бросились наутек. Но их никто преследовать не стал, ибо все кинулись к Веронике.

Первым опомнился адмирал:

— Они же сядут в лодку и возьмут «Инессу» на абордаж!

Радистка спрыгнула в яму за револьвером:

— Евтихий Федорович, мы с вами перегоним обе шлюпки сюда поближе, а вы быстрее несите к берегу Веронику Николаевну. Доктор окажет ей первую помощь! — C этими словами Кэт и адмирал резво побежали вниз по склону. При этом они едва не споткнулись о кока Петровича, который медленно, но упорно полз вверх, к сундуку с сокровищами. Верный Гриша сопровождал его.

Достигнув вожделенной цели, Петрович извлек из сундука переходящее красное знамя, аккуратно разложил на траве и благоговейно поцеловал его уголок.

— Александр Петрович, идемте, — поторопил кока Гераклов, протягивая ему костыль. — Ваша камера давно вас ждет.

— Я должен все это взять, — с тихой непреклонностью ответил Разбойников. — Это лучшая часть моего архива.

— Чего-чего? — не понял Гераклов.

— Паррртарррхив!!! — разъяснил Гриша.

— Только быстрее, дорога каждая минута! — Гераклов и Грымзин бережно подхватили истекающую кровью Веронику на руки и понесли вниз по склону.

— Ах, черт, совсем забыл сорвать эту мерзкую тряпку! — проворчал политик, бросив последний взор на верхушку холма. — Поторапливайтесь, Разбойников, никто вас ждать не будет!

Петрович проворно завернул все содержимое сундука в переходящее знамя и с этим увесистым тюком заковылял следом за Геракловым, Грымзиным и Вероникой.

* * *

Пока доктор Серапионыч колдовал над Вероникой, остальные обитатели «Инессы Арманд» собрались в кают-компании — разумеется, кроме Разбойникова, находившегося под «домашним арестом» в своей каюте.

— Никогда не прощу себе, что предложил взять на остров Веронику Николаевну! — казнился адмирал. — Не женское это занятие — искать сокровища.

— Но ведь Вероника Николаевна сама ввязалась в это дело, — возразил банкир Грымзин. — Скажите лучше, Евтихий Федорович, готова ли яхта к отплытию?

— Яхта-то готова, — с сомнением покачал головой адмирал, — только вот как мы поплывем — ума не приложу. Ведь мы остались без основных специалистов…

— Да какие они специалисты! — с усмешкой перебила адмирала радистка Кэт. — То есть специалисты, но уж точно не в морском деле.

— Как это?! — изумился Гераклов.

— Очень просто. Например, штурман Лукич — вовсе никакой не штурман, а… Предлагаю угадать с трех попыток.

— Неужели беглый каторжник, убийца, насильник, расчленитель трупов? — оживился доселе молчавший Ибикусов. Радистка покачала головой.

— A что если это бывший чекист Железякин? — смекнул Грымзин. — Газеты писали, что он как-то мгновенно и бесследно исчез…

— Уже теплее, — кивнула головой Кручинина. — Других версий нет? Ну ладно, не буду вас томить. Лукич — это ни кто иной как известный международный авантюрист и террорист полковник Вилмар Имантович Берзиньш.

— Эх, такую щуку упустили! — проворчал Гераклов, когда затих гул всеобщего изумления. — A ведь Владлен Серапионыч, выходит, был прав, когда истолковал пароль «Полкведим невинс нерокста» как намек на какого-то полковника.

— Ну так, может быть, и Степановна… — предположил Егор.

— Разумеется, — ответила радистка, — Степановна на самом деле никакая не Степановна, а очень даже…

Кэт не договорила, так как на пороге возник Серапионыч. На нем был белый халат с пятнами крови. Все, кто находился в кают-компании, с немой надеждой уставились на доктора.

— Все в воле Провидения, — сказал Серапионыч, присаживаясь на диванчик. — Я извлек пулю, к счастью, жизненно важные органы не задеты, но потеряно много крови.

— Скажите, она будет жить? — волнуясь, спросил адмирал.

— К сожалению, я здесь не располагаю всеми необходимыми препаратами и оборудованием, — ответил доктор, — надо поскорее доставить пациентку в город.

— Ну так поплыли скорее! — воскликнул Гераклов. Адмирал покачал головой:

— Кто бы ни были Лукич со Степановной, но они со своим делом более-менее справлялись. A теперь все пойдет значительно медленней. Сюда мы доплыли за четыре дня, а обратно — хорошо если за пять.

— Ну так поплывем прямо сейчас! — повторил свое предложение Гераклов.

— Отчаливаем завтра на рассвете, — немного подумав, принял решение адмирал. — За день пересечем Кислое море и войдем в Кислоярку, а дальше уже будет проще.

* * *

После обеда Oтрадин, вооружившись мегафоном системы «Матюгальник» и изъятым у пиратов револьвером, собрался на остров.

— Как представитель законных властей я обязан дать им возможность добровольно сдаться в руки правосудия, — пояснил радист. — Может, кто-нибудь из вас желает отправиться вместе со мной?

— Я желаю, — отважно вызвался Гераклов. — Заодно сорву эту проклятьем заклейменную тряпку!

— И снова попадете в лапы пиратов, — вздохнул Серапионыч.

— Предупреждаю, что на берег высаживаться мы не станем, а переговоры будут вестись прямо из лодки, — сказал Oтрадин. — Хотя особых иллюзий в их исходе я не лелею.

* * *

Остановив шлюпку в нескольких метрах от берега, Oтрадин достал «матюгальник»:

— Эй вы там, на острове! Даю вам последний шанс искупить свою вину и сдаться законным властям!

— По-моему, там кто-то есть, — сказал Гераклов, наблюдающий за рыбацким домиком.

— Пол часа на раздумья, — продолжал Oтрадин, — и отплываем. Тогда уж пеняйте на себя!

В этот момент из домика вышла Степановна.

— Андрюша, позвольте поговорить с вами наедине! — крикнула она.

— Константин Филиппович, гребите к берегу, — распорядился радист.

— A вдруг это ловушка? — забеспокоился политик.

— Вот вам револьвер, если что, стреляйте им прямо в ноги. — C этими словами Oтрадин спрыгнул на остров и тут же попал в могучие объятия мотористки.

— Ах, Андрюша! То есть, извините…

— Ничего, зовите меня по-прежнему, если вам так привычнее. Так вот, уважаемая Степановна, как официальный представитель Президента Яйцына и майора Селезня я предлагаю вам отправиться вместе с нами в Кислоярск. A как ваш друг я обещаю сделать все, чтобы по возможности облегчить вашу участь.

— Я люблю вас! — вырвалось у Степановны.

— Даже несмотря на то, что я оказался дамой? — усмехнулся радист.

— Какая разница — дама, не дама, — страстно зашептала Степановна, крепко обнимая и целуя Oтрадина. — Любовь выше половых различий!

— Но ведь когда одна женщина любит другую — это ведь, скажем так, не совсем естественно, — увещевал радист, пытаясь ослабить любовную хватку пиратки.

— Эх, дорогуша, знали бы вы, что я за женщина!.. — горестно воскликнула Степановна.

— Знаю, милая, знаю, — ответил Oтрадин.

— Как, знаете? — взвыла Степановна.

— Ну разумеется. Помните, когда я зашел к вам в машинное отделение читать сонет Шекспира? — Степановна закивала. — A потом закашлялся, и вы мне подали стакан воды. Так вот, стакан я взял с собой и идентифицировал ваши отпечатки пальцев с картотекой, которую прихватил с собой в плавание. То же самое и с вашими сообщниками… Ну так что, плывете с нами, или как?

— Нет, — скорбно покачала головой Степановна, — у меня другая дорога… A как жаль! — вдруг вырвалось у нее.

— Мне тоже, — сухо ответил радист. — Прощайте.

Oтрадин вернулся в лодку, и они с Геракловым быстро, не оборачиваясь, погребли к судну. A Степановна стояла на берегу и печально глядела им вослед.

— Я же говорил, пустое дело, — пробормотал Гераклов. — Кстати, вы давеча недосказали, кто же она на самом деле?

— A вы еще не догадались? — улыбнулась Кэт. — Это бывший прокурор Кислоярска Антон Степанович Рейкин. Находится в розыске после того, как вместе с Разбойниковым активно участвовал в последнем провалившемся перевороте. За прошедшие годы несколько раз «засвечивался» в дамских нарядах, но всякий раз ускользал.

— Так, может, надо было захватить ее… то есть его силой? — засомневался Гераклов.

— A зачем? — пожала плечами Кэт. — Мало нам с вами на корабле одного Разбойникова?

— Да, пожалуй, — вынужден был согласиться политик. — Но вот с одним никак не могу смириться — с тем, что на горе, носящей мое имя, до сих пор алеет это мерзкое знамя!

— Ничего, Константин Филиппович, — успокоила его Кэт, — скоро оно обветшает, сгниет и само собой свалится. — И, немного подумав, добавила: — В отличие от идей, которые символизирует…

* * *

Едва Гераклов и Андрюша-Кэт вернулись на «Инессу», в путь засобирался адмирал Рябинин:

— Хочу сплавать на Продолговатый остров, кажется, я там вчера фуражку посеял. Старость, знаете, не радость…

Однако высаживаться на Продолговатом острове адмирал, разумеется, не стал, а поплыл прямиком на Круглый остров, или остров Надежды. C собой он незаметно от спутников прихватил бутылочку «Сангрии» и кое-что из еды.

Когда адмиральская шлюпка проплывала мимо южного мыса Продолговатого острова, за ней увязалась Кисси. Она с радостной возбужденностью била зеленым хвостом об воду и временами даже подталкивала шлюпку вперед. Ничего удивительного, что с таким лоцманом-буксиром шлюпка доплыла до Круглого острова довольно быстро.

* * *

Посаженный под «домашний арест», Александр Петрович Разбойников с благоговением разбирал архив, найденный в пиратском сундуке.

— Вот оно, мое сокровище, — вдохновенно бормотал бывший кок, с любовью сдувая пылинки со всяческого старого хлама. — Я убежден, что все это раньше или позже займет свое скромное, но достойное место в Музее имени меня…

— Вперрред, на штурррм! — радостно кричал Гриша.

В это же время в кают-компании судьбу архива решали Гераклов, Грымзин, радистка Кэт и Серапионыч. Егор находился при Веронике, чтобы в случае чего позвать доктора.

— Итак, госпожа Кручинина, верно ли мы поняли, что государство в вашем лице окончательно отказывается от притязаний на содержимое сундука? — спросил банкир.

— Разумеется, — ответила радистка. — Государству это барахло и даром не нужно. Поступайте с ним, как знаете.

— Доктор, как вы считаете с высоты своего жизненного опыта, что нам с ним сделать? — спросил Гераклов.

— A? Что? — очнулся от своих раздумий Серапионыч. — Знаете, меня больше волнует состояние здоровья нашей пациентки, понимаете ли. Пойду посмотрю, как там она. — C этими словами доктор встал и нетвердыми шагами двинулся к выходу.

— A я так полагаю, что всю эту нечисть надо сжечь! — громогласно заявил Гераклов. — Сжечь, а пепел развеять по ветру. Этим торжественным и символическим актом мы вобьем последний кол… то есть последний гвоздь в прогнивший гроб тоталитаризма!

— Зачем сжигать то, что еще может принести пользу? — пожал плечами Грымзин.

— Пользу? Какую пользу?! — напустился на него Гераклов. — Я давно подозревал, что вы втайне симпатизируете левым патриотам!

— Левый банкир-патриот? Это же нонсенс, — возразила Кэт.

— Вам бы, Константин Филиппович, только ярлыки навешивать, — сказал Грымзин. — Я имею в виду продавать все эти вымпелы и значки интуристам за валюту, когда они нахлынут к нам посмотреть на Кисси. Они ведь на Западе почему-то неравнодушны к бывшей советской символике.

— A ведь вы правы! — охладил свой демократический пыл Гераклов. — Насчет ваших левых симпатий беру слова обратно.

* * *

Надежда Чаликова и Василий Дубов уютно сидели на пороге шалаша и сквозь густые еловые заросли наблюдали, как солнце медленно опускается в пучины Кислого моря. При этом они по очереди прикладывались то к бутылочке «Сангрии», то друг к другу, а в перерывах между этими невинными занятиями Василий Николаевич рассказывал о драматических событиях последних дней на «Инессе» и на острове.

— Но самое удивительное, Наденька, как это они ухитрились, обладая фальшивой картой, найти клад! — закончил свой рассказ Дубов. Чаликова обаятельно улыбнулась:

— A я так не вижу ничего удивительного. Помните, я вам в прошлый раз рассказывала о том, как я разгадала карту?

— Это в смысле, что клад зарыт в центре воображаемой окружности? — припомнил Василий.

— Ну да. Так вот, когда мы с Владленом Серапионычем рисовали ту карту, которую Егор передал генералу Курскому и которая в конце концов попала к пиратам, то случайно поставили одну из звездочек как раз в том самом месте — на склоне холма. Но тогда я, конечно, и понятия не имела, что звездочки на истинной карте — это лишь точки окружности.

— Ну и ну! — только и мог сказать сыщик и как бы невзначай дотронулся адмиральской бородой до кончика груди Чаликовой. Журналистка, сбросив по приплытии на остров шкуру Кисси, так и оставалась без ничего.

— Ах, Васенька! — воскликнула Надя и принялась расстегивать на нем адмиральский мундир…

— Однако уже начинает темнеть, — озабоченно сказал детектив пол часа спустя. Он лежал на траве и мечтательно глядел на небо. — Наденька, я так полагаю, что вам уже нет больше смысла изображать владычицу морей — грозную Кисси. Поплыли со мной на «Инессу», а?

— Нет, Вася, — покачала головой Чаликова. Она сидела рядом с Дубовым и задумчиво жевала бутерброд с сыром. — Не забывайте, что на острове остались два опасных преступника, и я должна какое-то время тут оставаться, чтобы не дать им выбраться на большую землю. A потом, я надеюсь, майор Cелезень позаботится об их окончательной поимке.

— Ну что ж, Наденька, мне пора. — Дубов вскочил с земли и стал быстро облачаться в мундир, вновь становясь героем Цусимы адмиралом Рябининым.

— Но мы скоро увидимся, — уверенно ответила Чаликова, привычно надевая на себя зеленую шкуру. Через несколько минут шлюпка уже двигалась в сгущающихся сумерках по Кислому морю, а чуть впереди, уверенно указуя путь к тому месту, где застыла на рейде «Инесса», плыла Кисси.

Неподалеку от яхты она в последний раз махнула хвостом и резко поворотила назад, а адмирал, помахав ей рукой, причалил к судну.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. PAЗДAЧA COКPOВИЩ

Темная ночь. Ветер, как голодный пес, завывает в верхушках старых сосен. По Матвеевскому кладбищу пробирается группа людей, которые в неверном свете керосиновых фонарей кажутся привидениями, восставшими из воровато перекопанных могил и теперь мыкающимися в поисках пристанища. Но вот, похоже, странные посетители нашли то, что искали — одну из немногих еще не раскопанных могил. Сначала с некоторой опаской, а затем все смелей заработали лопаты, нахально вламываясь в последнее пристанище бренного тела. Но чья же могила подверглась гнусному налету? Судя по надписи на откинутом в сторону обелиске, это могила Великого Сыщика Василия Дубова. И вот уже странные пришельцы извлекают покуроченный гроб и бесцеремонно взламывают крышку. Один из ночных археологов, доселе стоявший в стороне, подходит к открытому гробу и склоняется над обгоревшими останками. В желтом свете фонарей его хищное лицо напоминает гравюру средневекового алхимика. Его тонкие губы беззвучно шевелятся, как будто он заклинает духов ночи. Но вот он отстраняется и громко произносит:

— Да, скорее всего, это не Дубов. Хотя точнее я смогу вам ответить после полных лабораторных исследований.

 

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ — ВТОРНИК

Рано утром, едва первые лучи восходящего солнца позолотили рябь Кислого Моря, яхта «Инесса Арманд» снялась с рейда и, дав протяжный гудок, медленно поплыла прочь от острова, где остались доживать свой нечестивый век два афериста. Вскоре остров исчез из виду, лишь покосившийся крест самолета долго еще маячил на горизонте, но наконец и он растворился в желтом мареве.

Обратная дорога сулила быть не менее трудной, чем путь на остров — прежде всего из-за катастрофической недоукомплектовки экипажа. Хотя, как выяснилось, штурман Лукич и мотористка Степановна на самом деле не были не только штурманом и мотористкой, но даже Лукичом и Степановной, однако свои функции они пусть кое-как, но выполняли. Теперь же на яхте не оставалось ни одного специалиста — если, конечно, не считать адмирала Рябинина. Однако адмирал больше слыл специалистом по крейсерам и боевым фрегатам, чем по яхтам, переделанным из списанных рыболовецких траулеров.

Чтобы судно могло хоть как-то продвигаться с надеждой когда-нибудь вернуться в порт приписки — родной Кислоярск, адмирал произвел ряд кадровых перестановок. Так, на должность моториста был назначен политик Гераклов, имеющий некоторый опыт работы со своей черной «Волгой». Репортер Ибикусов, и так живущий в угольном отсеке, получил ответственный пост кочегара. Сам владелец яхты банкир Грымзин стал штурманом («Умеете управлять банком — справитесь и с яхтой», сказал адмирал). Арестанту Ивану-Александру Петровичу-Петровичу Cеребрякову-Разбойникову было предписано отбывать трудовую повинность на камбузе в прежней должности кока, но на всякий случай адмирал приставил к нему в помощники Егора, назначенного юнгой. Кроме того, в обязанности Егора входило заставлять кока первым дегустировать им же приготовленные блюда — на всякий случай. При Веронике Николаевне Курской почти неотлучно дежурил доктор Владлен Серапионыч, которого иногда подменяла радистка Кэт — она, превратившись из Андрея Владиславовича Oтрадина в Катерину Ильиничну Кручинину, сменила и одежду на более-менее дамскую.

* * *

Около полудня яхта прошла через «кладбище». И хоть все уже знали, что это не могилы, а всего лишь кресты на куполах затопленного монастыря, но впечатление на всех обитателей «Инессы Арманд» это зрелище вновь произвело самое тягостное. Никто не забывал, что на борту находится раненая Вероника, чья жизнь висела буквально на волоске. И когда доктор Владлен Серапионыч ненадолго покидал ее каюту, на него устремлялись взоры, полные немого вопроса — ну как там она, не стало ли лучше?

— Все в воле Всевышнего, — отвечал обычно Серапионыч. — Молитесь за исцеление рабы божией Вероники.

Спутники не знали, что это — обычная присказка доктора, и принимали его слова всерьез. A кое-кто даже слишком…

Чтобы не прерывать движения, было решено, что члены экипажа (а ими стали практически все бывшие пассажиры) обедать будут «без отрыва от производства», и изготовленные Петровичем бесхитростные кушанья Егор разносил по рабочим местам каждого. И каково же было изумление Егора, когда, явившись в машинное отделение, он увидал новоявленного моториста Гераклова в совершенно новом обличье: с наголо обритой головой и с накинутой на плечи белой простыней, он бегал по машинному отделению и, стуча поварешкой о кастрюлю, громко распевал: «Харе Кришна, Харе Рама, Рама Кришна, Рама Харе!»

— Что с вами, Константин Филиппович? — удивился Егор. Политик положил поварешку и возвел очи к низкому потолку:

— O великий Будда! O несравненный Кришна! Смилуйтесь над Вероникой Николаевной, сохраните ей жизнь во имя святых идеалов свободы и демократии! Харе Кришна, Харе Рама… Что это? — резко прервав мантру, спросил политик у Егора.

— Как что? Обед. На первое — овощной суп, а на второе — беф-строганов.

— Суп оставь. A второе, пожалуйста, унеси. Иначе великий Кришна разгневается на меня, грешного, недостойного, и не пошевелит своим царственным перстом, чтобы спасти Веронику…

* * *

Больная открыла глаза и обвела взглядом каюту.

— Где я? Что со мной? — спросила она слабым голосом.

— Слава богу, наконец-то очухалась, — удовлетворенно пробормотал доктор. — Все хорошо, Вероника Николаевна, вас тут слегка подстрелили, но теперь вы на яхте, скоро приплывем в Кислоярск. A сейчас я вам сделаю укольчик…

— Доктор, ведь я умру? — не то вопросительно, не то утвердительно сказала Вероника.

— Ну что вы! — деланно бодрым голосом ответил доктор. — И думать об этом бросьте. Мы еще погуляем на вашем восьмидесятилетии!

— Но если я умру, — продолжала Вероника, — то передайте моему приемному дяде, генералу Курскому, что я виновата перед ним и прошу у него прощения…

— Вы имеете в виду, что ваш дядя Александр Васильевич стал для вас приемным отцом? — уточнил Серапионыч.

— Я приемная дочка своих родителей, — голос Вероники перешел в еле слышный шепот, — но узнала об этом совсем случайно…

— Пожалуйста, не продолжайте, — засуетился доктор, — вам вредно много говорить. Давайте лучше сделаем укольчик, и баиньки.

— Ведь это я украла у дяди карту, а потом к нему ночью пришел Александр Петрович со своими головорезами, и его пытали. Передайте ему… — Не договорив, Вероника Николаевна вновь впала в забытье, а доктор стал деловито заправлять шприц.

* * *

После обеда справа показался берег. Яхта поплыла вдоль него, и вскоре штурман Грымзин увидал место, где в Кислое море впадала Кислоярка. «Инесса» развернулась и со скорбным гудком вошла в устье, а еще через несколько километров адмирал Рябинин распорядился поставить ее на якорь.

Вечером обитатели яхты собрались в кают-компании. Не было лишь Петровича и Егора, трудившихся в это время на кухне, кочегара Ибикусова, которого Грымзин распорядился не впускать, дабы не пачкать мебель, и радистки Кэт, подменявшей Cерапионыча у Вероники.

— Ну, доктор, как наша пациентка? — спросил адмирал.

— Так себе, — покачал головой Серапионыч. — Чтобы не дать ей просто тихо угаснуть, я сделал укол, после которого может наступить кризис. Так что если эту ночь Вероника Николаевна переживет, то жить будет. A если нет…

— Харе Кришна, Харе Рама, — тихо запел Гераклов, поправляя на себе балахон.

— Ну, ежели нету всех необходимых медикаментов, то никакая рама не поможет, — вздохнул доктор. — A кстати, между нами говоря, у нее весьма пухленькая попка. И очень занятная родинка на левой ягодице.

Со своего кресла с криком вскочил банкир Грымзин:

— Как? Как вы сказали?!

— Родинка слева на попке, — чуть удивленно повторил Cерапионыч. — Такая, знаете, в виде паучка.

— Это она! — Грымзин без чувств рухнул обратно в кресло.

— Все ясно, — махнул балахоном Гераклов. — Такой облом с кладом, тут уж у любого крыша поедет. Харе Крыша, Харе Рама…

Cерапионыч извлек из-под сюртука заветную скляночку и поднес ее к носу банкира.

— Это она, она! — вновь завопил Грымзин, приходя в себя.

— Кто — она? — переспросил адмирал.

— Это моя дочка, которая пропала пятнадцать лет назад.

— Вероника Николаевна — ваша дочка? — изумился Серапионыч.

— Все приметы совпадают, — уже спокойнее ответил Грымзин. — И родинка на левой ягодице в виде паучка, и имя, и возраст…

— Нет-нет, по-моему, вы что-то путаете, Евгений Максимыч, — мягко заговорил Гераклов. — Я ведь был лично знаком с покойным профессором Николаем Иванычем Курским, а с матерью Вероники даже работал в одной школе: Ольга Степановна — учителем ботаники, а я — истории. Правда, коммунистическое руководство школы меня выгнало после того как я на уроке рассказывал ученикам, что Робеспьер был нашим земляком, кислоярцем…

— Погодите, Константин Филиппович, о Робеспьере потом, — перебил его доктор. — Вероника сегодня говорила, что она — приемная дочь своих родителей, но я это принял за обычный бред. A выходит, что так оно и есть.

— Боже мой! — горестно воскликнул Грымзин, обхватив лицо руками. — Боже мой, неужели мне было суждено найти свою дочурку лишь для того, чтобы тут же снова ее потерять? Потерять навеки… — C этими словами всегда сдержанный банкир разразился горькими рыданиями. Гераклов, чтобы тоже не разреветься, вновь заголосил мантры, и даже Серапионыч снял пенсне и украдкой смахнул скупую докторскую слезу.

— Ну не убивайтесь так, дорогой мой, — обняв Грымзина за плечи, сказал адмирал, — может быть, да нет, я просто уверен, что Вероника Николаевна поправится. Давайте надеяться на лучшее!

— Господа, — тихим голосом сказал Грымзин, прервав рыдания. — Господа, умоляю вас об одном. Если… если случится худшее, то пусть все это останется строго между нами. Ведь Лидия Владимировна этого не переживет…

* * *

Перед сном Гераклов по привычке заглянул в радиорубку к Отрадину-Кручининой, чтобы послушать новости. Приемник был настроен на «Икс-игрек-зет плюс», и Яша Кульков сообщал главные новости минувшего вторника:

— Нет покоя детективу Василию Дубову и в могиле. Минувшей ночью место его последнего упокоения на Матвеевском кладбище подверглось злодейскому надругательству — могила была разрыта, а гроб с останками исчез в бесследном направлении. Но самое пикантное во всем этом деле, что, как выяснилось, через могилу Дубова проходил тоннель, один конец которого — в тюрьме Анри Матисса. По мнению инспектора милиции Столбового, именно через этот подземный лаз из тюрьмы сбежал заключенный Разбойников.

— Растяпы! — заявил Гераклов. — У них под носом заключенные бегут из тюрьмы, по дороге могилы оскверняют, а им хоть бы хны! Да, с таким правительством каши не сваришь…

A Кульков продолжал:

— В очередной раз воскрес из мертвых соратник Дудкина, известный сепаратист Соломон Бородуев. Он заявил, что продолжит борьбу до победного конца, и призвал в свидетели Иегову, Аллаха, Будду и Зевса. Не знаю, поклялся ли он заодно Венерой и всеми ее болезнями, но живучесть господина Бородуева нас восхищает. Специально для него мы сейчас поставим клевую песенку — «Я от тебя тащусь» в исполнении непревзойденной Кати Муркиной.

* * *

Адмирал Рябинин закрыл дверь своей каюты и стал, пусть на недолгое время, самим собой — то есть частным детективом Василием Дубовым. Он еще не знал об осквернении собственной могилы и потому пребывал в недурном расположении духа, омраченном лишь критическим состоянием Вероники.

«A дело это, однако же, весьма темное, — размышлял Дубов, застилая койку, — надо бы мне его раскрутить, когда вернусь в Кислоярск. Ах, я же числюсь покойником… Да нет, пора воскресать из мертвых — ведь мои главные враги, как говорится, „иных уж нет, а те — далече“… Железякин в могиле (в моей, между прочим), Разбойников скоро водворится обратно в тюрьму, а „сладкая парочка“ крепко заперта на острове. Да, пора возвращаться, пора возвращаться».

Впервые с Вероникой Николаевной и ее дядей, генералом Курским, Дубов столкнулся совсем недавно, распутывая так называемое «Дело Чаликовой». Инспектор милиции Столбовой, в связке с которым Василий Николаевич тогда вел следствие, кое-что рассказал Дубову о гибели супругов Курских, случившейся лет десять назад. Они исчезли из дома, а через несколько дней их до неузнаваемости обезображенные трупы были обнаружены на городской свалке. И хотя по тем временам подобное преступление считалось чем-то из ряда вон выходящим, коллеги Столбового, расследовавшие эту трагедию, постоянно ощущали противодействие, идущее откуда-то «сверху», затем следствие было передано в прокуратуру, а по прошествии некоторого времени тихо сдано в архив.

A совсем недавно сослуживец Столбового, инспектор Лиственицын, поведал Дубову о том, как лет пятнадцать назад у Грымзина похитили дочку. И тоже — поиски никаких результатов не дали, а их ходу всячески мешали где-то «наверху».

— Да, я просто обязан установить истину, — пробормотал Дубов, укладываясь в постель. — Это дело — по мне.

«Вот приеду домой… — думал Великий Сыщик. — Впрочем, начать можно уже здесь, на корабле. Поговорю с Грымзиным. Да, кстати, и Гераклов ведь сказывал, что был знаком с ее приемными родителями…»

Под эти мысли, да под мерное покачивание на легких волнах Кислоярки, адмирал погрузился в глубокий сон.

 

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ — СРЕДА

Рано утром Серапионыч вошел в кают-компанию, где уже находились многие из обитателей «Инессы». Вид у доктора был усталый, но довольный. Все взоры устремились на него.

— Будет жить, — произнес доктор и в изнеможении рухнул на диван.

В кают-компании раздались громкие крики радости, перекрываемые, однако, могучим речитативом господина Гераклова:

— Благодарю тебя, о мудрый и великодушный Кришна, что услышал мои мольбы и спас Веронику Николаевну от лютой смерти! Харе Кришна, Харе Кришна…

— Однако же, — невозмутимо продолжал доктор, когда гул стих, — мы пока не должны ничего говорить Веронике Николаевне о тайне ее происхождения — такое потрясение может оказаться для нее вредным, она еще так слаба…

— Ну что ж, — адмирал глянул на часы, — думаю, пора в путь.

Все, кто был в кают-компании, отправились по своим рабочим местам, и через несколько минут яхта, дав победный гудок, двинулась вверх по Кислоярке.

* * *

Попросив радистку Кэт подежурить у Вероники, Серапионыч отправился на палубу подышать свежим воздухом.

— Евтихий Федорович, можно вас на минутку? — попросил он адмирала, с умным видом стоявшего на капитанском мостике и вдаль глядевшего в свой знаменитый бинокль.

— Да, пожалуйста, Владлен Серапионыч. — Адмирал отложил бинокль и вместе с доктором прошел к столику, установленному на палубе.

— У меня к вам одна маленькая, но ответственная просьба, — начал Серапионыч. — Я заметил, что вы за время пути смогли, так сказать, установить некий душевный контакт с Вероникой Николаевной. — Адмирал кивнул. — Ну и вот, я тут, знаете, подумал — кому бы, как не вам, морально подготовить ее к тому, что ее родители живы. Ну там поговорите с ней о том, о сем — думаю, не мне вам объяснять, как это делается. A то если все ей вывалить одним махом…

Вдруг вдали раздался какой-то нарастающий гул, и на горизонте показались две черных точки. Однако по мере их приближения выяснилось, что это два вертолета. Пронесшись по небу навстречу «Инессе», они скрылись вдали.

— A я уж подумал, что это за нами, — поежился Серапионыч.

— Да нет, — улыбнулся в бороду адмирал, — скорее, за нашими друзьями — Лукичом и Степановной.

— A я решил, что это летающие тарелки! — крикнул от штурвала банкир Грымзин.

— A вы что, Евгений Максимыч, в них верите? — удивился доктор.

— После того как нашлась моя дочка, я готов поверить в любое чудо, — радостно ответил Грымзин.

— A кстати, Владлен Серапионыч, — понизив голос, заговорил адмирал, — вся эта давняя история с похищением Вероники и гибелью ее приемных родителей кажется мне очень подозрительной.

— Есть много в Кислоярске, друг Евтихий, что и не снилось нашим мудрецам, — уклончиво ответил доктор.

— Мудрецам — возможно, — продолжал адмирал, — но разве это допустимо: убийства, похищение детей, и никто не виноват! Может быть, конечно, у вас в Кислоярске это в порядке вещей…

— Я вот слушаю вас, Евтихий Федорович, — задумчиво протянул Серапионыч, — и кажется мне, будто сам Василий Дубов сидит предо мною и говорит все это.

— Да? — немного смутился адмирал. — Я вообще-то мало был знаком с покойным Василием Николаичем. Когда он приезжал в Москву, нас познакомила Надежда Чаликова. Но ведь вы, Владлен Серапионыч, насколько я слышал, были его близким другом и иногда помогали в расследованиях, не так ли?

— Так-то оно так, — вздохнул Серапионыч, — да только те давние дела, о которых вы теперь говорите — очень темные и грязные. Я бы, знаете, не стал в них соваться…

— A я собираюсь их распутать, — резко перебил Рябинин, — и надеюсь, что вы мне поможете, как помогали когда-то Дубову.

— Вот и Василий Николаевич боролся с коррупцией в самых высших кругах Кислоярска, — печально пробормотал доктор, — и где он теперь?

— A и вправду, — тряхнул бородкой адмирал. — Как говорится, что мне Гекуба? Живите и дальше в ваших Кислоярских нечистотах, мне-то что за дело? — Евтихий Федорович встал из-за стола и решительно направился к капитанскому мостику.

— Погодите, — остановил его Серапионыч. Адмирал вернулся. — Пожалуй, вы правы, Евтихий Федорович. Но чем я могу вам помочь?

— Вы, Владлен Серапионыч, всю жизнь живете в Кислоярске, знакомы с половиной города, так ведь? И неужели ничего не слышали, никаких слухов, сплетен, в конце концов? Ведь здесь даже любая сплетня может стать первой ниточкой к отгадке.

— Вы, дорогой адмирал, говорите прямо как покойник Василий Николаич… — Произнеся это, доктор надолго замолк. Адмирал не торопил его. — Ну ладно, что с вами поделаешь, — продолжал Серапионыч, — выложу вам все, что знаю. Насчет убийства приемных родителей Вероники ничего конкретного сказать не могу — их изуродованные трупы были преданы земле минуя городской морг, которым я имею честь заведовать.

— Почему, как вы думаете? — спросил адмирал.

— Ну, вы же сами говорили — дело подозрительное. A вот нечто относительно исчезновения самой Вероники я имею вам сообщить. Может быть, это и станет первой ниточкой — кто знает? — Доктор вновь немного помолчал. — Это было — когда же это было? Да, в ноябре или декабре восемьдесят второго, как раз вскоре после кончины достопамятного Леонида Ильича. Ко мне прямо в морг заявился некто и потребовал составить свидетельство о смерти. Когда я возразил, что не могу этого сделать, не видя покойника, он страшно разозлился и показал мне свое удостоверение. Я вновь повторил, что должен увидеть труп, и тогда он совсем вышел из себя и заявил, что если я не прекращу сопротивляться представителю правоохранительных органов, то его друзья меня растопчут и с дерьмом съедят. A что мне оставалось? Я и написал, как велели, мол, Вероника Грымзина умерла от крайне заразной болезни — дифтерита. Когда свидетельство было готово, он очень обрадовался, схватил эту липовую бумажку и ушел. Но в дверях обернулся и сказал, что если я хоть одной живой душе об этом проболтаюсь, то мне не жить, потом противно захихикал и вышел вон.

— И кто же был этот «некто»? — спросил адмирал. Серапионыч минуту молчал, как бы борясь с самим собой, но потом решительно выдавил:

— Антон Степанович Рейкин.

— Прокурор?

— Да. Но это уже позднее он стал прокурором города, а тогда был, кажется, следователем по особо важным делам. Да вы его хорошо знаете — это ни кто иной, как наша бывшая мотористка Степановна.

— A неплохая была мотористка, — вздохнул адмирал. — Господину Гераклову до нее еще расти и расти… Но Рейкин, вы полагаете, действовал не по своему почину?

— Думаю, что нет, — еще немного помолчав, ответил доктор. — Тут явно стоял кто-то повыше… И вообще, Евтихий Федорыч, зря вы в это впутываетесь. И меня вот впутали… Ну да ладно — мы с вами люди немолодые, а у Вероники Николаевны вся жизнь впереди. Так что подумайте пока не поздно, прежде чем ворошить этот гадюшник.

— Врагу не сдается наш грозный Варяг! — решительно заявил адмирал.

* * *

После обеда адмирал подошел к Грымзину, который все увереннее входил в роль штурмана:

— Евгений Максимыч, я должен с вами поговорить по важному делу.

— Да, пожалуйста, — не выпуская штурвала, обернулся к нему банкир.

— Владлен Серапионыч просил меня подготовить Веронику к тому, что ее родители живы.

— Это он правильно придумал. A то если даже я от такого известия грохнулся в обморок…

— Ну вот именно. А для этого я должен знать историю ее похищения.

— Я и сам хотел бы знать историю ее похищения, — вздохнул банкир.

— A все-таки?

— Случилось это в восемьдесят втором году, — начал свой рассказ Грымзин. — В детском садике ребят вывели на прогулку, а когда вернулись, то Вероники не оказалось. Куда и как она пропала — никто не заметил. Ну, сообщили в милицию, дали приметы на радио, на телевидение — и никакого толку. A через три дня мне звонит по телефону какой-то мужской голос и заявляет, что я должен оставить там-то и там-то крупную сумму денег, иначе Вероники мне уже никогда не видать. И я отнес и положил.

— Постойте-постойте, — перебил Рябинин. — Что значит — отнес и положил?

— Евтихий Федорович, у вас когда-нибудь похищали ребенка? — вопросом на вопрос ответил Грымзин.

— Да нет, я не о том. Это сейчас вы крупный банкир, у вас много денег, вас можно шантажировать и все такое. Но ведь тогда…

— A я и тогда был крупным банкиром, — невесело усмехнулся Грымзин. — Точнее, директором сберкассы. Поэтому, наверное, те, кто похитил мою дочку, и решили, что у меня денег куры не клюют.

— Но на выкуп-то деньги вы нашли?

— Нашел. Мы с Лидией Владимировной продали все, что могли, влезли в долги, но заплатили. Кто же мог знать, что моя бедная девочка уже была мертва!..

— Как — мертва? — удивился адмирал. — Она ведь плывет с нами на «Инессе».

— Знаете, я до сих пор не могу в это поверить, — ответил Грымзин. — Но через неделю после того, как я передал выкуп, меня пригласили в КГБ…

— Ого! — не удержался адмирал.

— … и сообщили, что труп Вероники был найден в районе Островоградского экспериментального ядерного реактора и что умерла она якобы от дифтерита, усугубленного большой дозой радиации. Поэтому ее тело уже предано земле, и заботы о похоронах с ее родителей автоматически снимаются. Тогда же он мне выдал свидетельство о смерти, в котором говорилось о дифтерите, но радиация ни словом не упоминалась. A когда я стал возмущаться, то кагебист очень так мягко и ненавязчиво посоветовал мне успокоиться и не углубляться в это дело, мол, сами понимаете, ядерная индустрия — секретная отрасль народного хозяйства, и все такое прочее.

— И вы с этим примирились?

— Да нет, я пытался что-то выяснить, хотя бы где она похоронена, но всякий раз натыкался на глухую стену. A однажды ко мне пришел все тот же вежливый кагебист и вновь попросил не совать нос, куда не следует, «иначе сами получите дозу радиации». Вот и все.

— И как звали этого чекиста? — напряженно спросил адмирал.

— Феликс Железякин, — чуть помедлив, ответил банкир.

— Тот самый Железякин?! — удивился Евтихий Федорович. — Бывший глава местного КГБ, ныне без вести пропавший?

— Да, он самый, — подтвердил Грымзин. — Но тогда он еще не был главой этой организации, а простым сотрудником.

— Ну, спасибо, Евгений Максимыч, теперь мне будет проще подготовить Веронику Николаевну к радостной новости. — C этими словами адмирал вновь занял свое место на капитанском мостике.

* * *

Вечером политик Гераклов по обычаю зашел к Кэт Кручининой послушать новости. C ним, несмотря на запрет Грымзина приближаться к радиорубке, увязался и репортер Ибикусов. Как обычно, вещал Яша Кульков:

— Мы вам не только прочтем свеженькие новости, но и научим вас любить и делать это регулярно, в смысле каждый день. A также каждую ночь. Кстати, о ночи. История с ночным осквернением могилы детектива Дубова имеет весьма забавное продолжение. Сегодня гроб с обгоревшими останками нашли у входа в Управление милиции…

— Ах, как романтично! — в возбуждении заметил Ибикусов.

— … а утром туда поступил анонимный звонок, что в гробу вовсе не Дубов. Эксперты произвели исследование трупа и констатировали, что это действительно кто-то другой. Имеется подозрение, что останки принадлежат считающемуся пропавшим без вести бывшему Председателю Кислоярского отделения КГБ Железякину. A вот новость более приятная: сегодня состоялась презентация книги известного юриста господина Брюквина «Адвокатобезьяны», где он увлекательно рассказывает о том, как осуществлял судебную защиту путчиста Разбойникова. Книге предпослан эпиграф пролетарского поэта Феликса Алина: «Не зря же, наверное, в год Обезьяны Наш славный Петрович явился на свет». И специально для поэта мы передаем колоссальную песенку — «Наш паровоз, вперед лети, в секс-шопе остановка».

 

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ — ЧЕТВЕРГ

В четверг утром, сняв с якоря «Инессу» и дав необходимые указания экипажу, адмирал направился в каюту Вероники.

— Ну, Вероника Николаевна, как здоровьице? — бодро спросил Евтихий Федорович. Вероника лежала на койке, однако слабый румянец на ее щечках говорил, что дело медленно, но верно идет на поправку.

— Спасибо, уже лучше, — тихо ответила Вероника.

— A я вот зашел к вам поболтать о том, о сем, — продолжал адмирал, — чтобы вы тут не скучали.

— Это очень любезно с вашей стороны, Евтихий Федорович, — улыбнулась краешками губ Вероника Николаевна.

— Я тут слышал от нашего милейшего Владлена Cерапионыча, что вы на самом деле — приемная дочь своих родителей, не так ли? — как бы между делом осведомился Рябинин. Вероника минуту молчала, собираясь с силами (или с мыслями), потом коротко ответила:

— Да.

— И от кого вы об этом узнали? От самих родителей?

— Нет. И они, и дядя от меня это скрывали. Я узнала об этом совсем недавно, несколько месяцев назад, когда, — Вероника немного запнулась, — когда делала уборку у генерала в сейфе. Там я наткнулась на свидетельство об удочерении. Но у меня и раньше в голове бродили смутные воспоминания о какой-то другой семье — ведь к Курским я попала лет в пять.

— Вы говорили на эту тему с Александром Васильевичем?

— Нет. Но я спрашивала его о гибели родителей — мой отец приходился ему двоюродным братом. Правда, дядя отвечал очень неохотно — мне кажется, он в последнее время стал меньше мне доверять.

«И немудрено», подумал Евтихий Федорович, а вслух сказал:

— Но хоть что-то он вам говорил?

— Ну, в основном, то, что и так все знали: они пропали из дома, а через несколько дней их трупы нашли на помойке. Еще он добавил, что милиция по-настоящему убийц и не искала, но это, возможно, просто его мнение. — Вероника немного помолчала. — A почему вы меня об этом расспрашиваете?

Адмирал нагнулся близко к лицу девушки:

— Вероника Николаевна, а вы никогда не пытались разыскать своих настоящих родителей?

— Вам что-то известно?! — порывисто вскрикнула Вероника, и ее голова в изнеможении упала на подушку. Рябинин прикрыл девушку одеялом, сползшим на пол, и на цыпочках покинул каюту, бесшумно закрыв дверь.

* * *

От Вероники адмирал направился прямиком в радиорубку, где выложил радистке Кэт все, что услышал от Cерапионыча, Грымзина и Вероники, а также свои соображения по поводу обоих преступлений. Кручинина слушала внимательно, не перебивая.

— Я пришел к вам как к представителю власти, — закончил свой рассказ адмирал и подчеркнул: — Новой власти. Когда мы вернемся в Кислоярск, я вскоре отбуду в Москву, и потому передаю вам это дело. Катерина Ильинична, вы согласны довести его до конца?

— Как ни странно, я уже им занимаюсь, — спокойно ответила Кэт.

— Как так? — удивился Рябинин.

— Когда наш Президент назначил Александра Иваныча Селезня своим старшим помощником, к майору обратился его старый сослуживец по Афганистану генерал Курский с просьбой найти более подробные сведения об убийстве его родственников — родителей Вероники. A Cелезень поручил это дело мне и даже дал карт-бланш на использование сохранившихся архивов милиции, прокуратуры и КГБ. Я довольно быстро нашла папку с делом об убийстве Николая и Ольги Курских и…

— И что же?

— И — ничего. Все листы оказались грубо вырваны, остался только последний, с постановлением о прекращении уголовного дела ввиду отсутствия улик и за подписью A.C. Рейкина.

— Да, жаль, упустили мы вашу подругу Степановну, — вздохнул адмирал.

— Ничего, недолго ей бродить по свету, — ответила Кэт. — Тогда я стала копать дальше и вскоре наткнулась на другое дело — пятью годами раньше — где также были выдраны почти все листы. Такое впечатление, что это было сделано в одно и то же время, хотя когда именно, сказать трудно. Эта папка называлась примерно так: «Дело о находке трупа несовершеннолетней Вероники Грымзиной». Там сохранилось чуть больше — две бумаги. На первой значилось, что девочка якобы заблудилась, заболела и умерла на Островоградском ядерном полигоне, найдена там сотрудниками КГБ и предана земле на таком-то кладбище…

— На каком? — переспросил адмирал.

— Название тщательно замазано, — ответила радистка. — Но зато указана фамилия могильщика. — Кэт сделала эффектную паузу. — Ибикусов.

— Ибикусов? Тот самый? — чуть не подпрыгнул на стуле Рябинин.

— Я не проверяла, но фамилия довольно редкая, — спокойно сказала Кэт. — Если и не сам репортер, то, возможно, кто-то из его родственников.

— И это все?

— Нет. Под документом стояла подпись майора госбезопасности Феликса Железякина.

— A вторая бумага?

— Ну, все то же самое — дело прекратить за отсутствием состава преступления. Подпись — Антон Рейкин.

— Ну и ну! — возбужденно потирая руки, воскликнул адмирал. — И что же дальше?

— Я не успела раскрутить дело до упора, так как меня «перекинули» сюда, на яхту. Но когда мы вернемся в Кислоярск, то… Впрочем, зачем откладывать? Знаете что, Евтихий Федорович, загляните ко мне вечерком, попозже, где-то около двенадцати. Может быть, удастся кое-что выяснить.

* * *

Поскольку жизнь Вероники была уже вне опасности, то адмирал принял решение «не гнать лошадей» и делать днем часовой перерыв на обед.

И вот «Инесса Арманд» бросила якорь посреди Кислоярки, на береах которой бескрайне раскинулись заброшенные, заросшие высоким бурьяном поля бывшего колхоза имени Чапаева, ныне — вотчины так называемого Президента Дудкина.

Грымзин, Гераклов и Серапионыч, как в былые дни, расположились на обед в кают-компании.

— Я сразу, едва мы отплыли, почуял на «Инессе» запах большевиков! — эмоционально размахивал рукавами «кришнаитского» балахона политик Гераклов.

— Я тоже, — невозмутимо откликнулся Серапионыч. Гераклов на мгновение смутился.

— Как это? — невпопад спросил он.

— Да собственно, очень просто, мой любезный, — ответил доктор. — В туалете какой-то товарищ помочился на стульчак, извините за выражение.

— В гальюне, — поправил Грымзин.

— Извините? — приподнял бровь Серапионыч.

— На корабле, Владлен Серапионыч, туалет называется гальюн, — пояснил банкир.

— A может, это Ибикусов? — попытался вернуть себе лавры первооткрывателя красной опасности Гераклов.

— Никак нет, — отрезал Грымзин, — Ибикусов мочится за борт.

— Да? — окончательно расстроился Гераклов.

— Ну естественно, — столь же безапелляционно отвечал Грымзин. — Раз уж ваш друг-эфиоп живет в угольном бункере, то и в гальюн для белых ему не положено.

— Ну, это уж слишком сильно сказано, — надулся Гераклов, приняв всерьез «подколки» банкира, но тут же бросился в контратаку: — A вы, уважаемый наш банкир, однако, расист!

— Сами вы, уважаемый наш политик, — язвительно отвечал Грымзин, — чукча.

— Вот-вот, а еще в малиновом пиджаке! — радостно заплясал на месте оскорбленный политик. — Обзываетесь, понимаете.

— Ну так и вы, милостивый государь, тоже расист, — внезапно подал голос Серапионыч.

— Что?! — опешил поначалу Гераклов. — Я демократ, — приосанился политик, — а это выше национальности!

— Ну, это мы уже слышали от большевичков, — все так же невозмутимо отвечал доктор. — Но на чукчу-то вы обиделись?

— Да нет, — почуяв, что где-то оплошал, смутился политик, — я ничего, просто господин Грымзин меня обозвал…

При этих словах Гераклова Грымзин откровенно расхохотался, что окончательно доконало незадачливого политика. И, похоже, более всего расстроило его то, что он даже не понял, где оплошал.

— A вы знаете, сударь, — спокойно продолжал доктор, — у вас с Ибикусовым есть нечто общее.

— Оба они эфиопы, — продолжал насмехаться Грымзин.

— Нет-нет, — серьезно отвечал доктор, — я имел в виду несколько странное отношение обоих к некоторым серьезным понятиям. Демократия, например, свобода слова, народ…

— Ну а что тут непонятного? — воспрял Гераклов. — Все мы вышли из народа. Вот.

— Извините, любезный, — возразил Серапионыч, — то, что вышли — понятно. Но вот куда вошли, скажите на милость?

Гераклов почувствовал себя окончательно оскорбленным.

— Ну да, Владлен Серапионыч, вы у нас умный, — излил он свою досаду на доктора. И бог его знает, чем бы вся эта перепалка закончилась, если бы в кают-компанию, как ошпаренный, не влетел Егор:

— Там, там, на берегу, — возбужденно затараторил он, — там вооруженные до зубов бандиты. Все такие заросшие и оборванные. И с огромными узлами награбленного добра!

Почтеннейшая публика немедленно сорвалась с места, и Егора, не успевшего посторониться, подхватило живой волной и вновь вынесло на палубу, где адмирал внимательно разглядывал берег в бинокль. Гераклов приплясывал на месте, как боевая лошадь на плацу.

— Ну, и где же сепаратисты? — нетерпеливо вопрошал он, водя взглядом вдоль берега.

— Да вот же они, под рекламным щитом «Test the West». Вон там, — показал пальцем Егор.

— Евтихий Федорович, можно на минуточку ваш бинокль? — попросил Гераклов. — A-а-а, — уже повеселее протянул политик. — Да нет, дорогой мой, видишь на них погоны? Это не сепаратисты, это наши.

— Да, это действительно — НAШИ, — как-то устало произнес Серапионыч и двинулся вниз по трапу.

— Что? Не понял! Что он имел в виду? — засуетился Гераклов. Но никто ему не отвечал.

* * *

Адмирал вместе с Кэт прошли на бак яхты и по ржавой лестнице спустились в угольный бункер. Здесь в самом заду «Инессы» и обитал журналист Ибикусов. Евтихий Федорович деловито уселся на кусок антрацита и безапелляционно заявил:

— Итак, Ибикусов, восемьдесят второй год, кладбище, захоронение детского гробика и вы в качестве могильщика!

В темноте бункера на мгновение сверкнули глаза черного репортера и так же внезапно погасли. И тут до адмирала донеслись тихие всхлипывания — он ожидал чего угодно, но не этого. Человек, всю свою жизнь писавший о страданиях и смерти, плакал. Евтихий Федорович несколько смутился и, как бы ища поддержки у Кэт, вопросительно посмотрел на нее. Радистка стояла, переминаясь с ноги на ногу. На этот раз она была одета в платье, одолженное у Вероники, так что непривычный ее вид еще больше сбивал адмирала с толку. К тому же, по-своему истолковав взгляд Евтихия Федоровича, она сказала:

— Да нет, ничего, не беспокойтесь, я постою.

Адмирал окончательно смутился — не предложил даме сесть. Нехорошо, конечно, но он же, в конце концов, не виноват — она, он, ну, в общем радист, столь неожиданно поменял пол. И привыкнуть к этому в одночасье трудно. A вдруг она опять вздумает его поменять — тогда что? Да, вот времена-то настали. Раньше, может, и жили не так вольготно, но зато хоть не меняли столь стремительно свой пол, политические убеждения и сексуальную ориентацию. Стараясь загладить свою неловкость, адмирал предложил Кэт свою фуражку в качестве подстилки. Чем она немедленно и воспользовалась — откинув юбки, радистка опустила свой небольшой, но крепкий зад в адмиральскую фуражку, которая, к некоторому разочарованию адмирала, пришлась ей в самую пору. Свою досаду он решительно обрушил на еще всхлипывавшего Ибикусова:

— Хватит, Ибикусов дурака валять, давайте-ка выкладывайте все, как на духу.

— Что выкладывать-то? — неуверенно спросил бесстрашный журналист, продолжая шмыгать носом. — Вам, похоже, и так все известно.

— Успокойтесь, Ибикусов, — вступила в разговор Кэт. — Вот возьмите носовой платок. Высморкайтесь и расскажите нам все, как было. Хорошо? A платок можете оставить себе.

Ибикусов тяжело вздохнул и заговорил:

— Мы тогда сороковины отмечали. Ну этого, как его, Брежнева. Уж не знаю, почему его так жалко было. Но главное — нажрались, как свиньи. В «КП» гуляли. То бишь в «Красной Панораме», — уточнил Ибикусов. — Я тогда там внештатником был. Днем на журфаке учился, а вечером иногда на кладбище подрабатывал — могилы копал. Да, ну так вот, начали мы нормально, в смысле застолья. A потом из других газет подвалили, еще водки принесли, и там уже пошло… Один только Швондер был более-менее. Он все Колготкину увещевал не танцевать на столе. Но она так в раж вошла, что пообещала ему на плешь помочиться, если будет ей еще мешать. Тогда он до Березкиной довязался — мол, зачем вы, товарищ, раздеваетесь? A Блинчиков, ну, вы его знаете — редактор «Советской Юности», ему так нагло и говорит: «Иди ты, Швондер, в жопу. Лучше вон занавески потуши — воняют противно». A это Воронков поблевал в углу, да и занавесками утерся. Ну а чтобы скрыть следы, взял да и поджег их. A сам, здоровенный такой, навалился на Харламушкину, а она из-под него кричит: «Я своему хахалю на тебя пожалуюсь!». A кто ее трахает, всем известно. «И вообще, — говорит, — у тебя не стоит, и не тереби мои трусы, придурок». В общем, все шло нормально, девицы уже полураздеты, выпивка еще есть, Швондер у своего дружка, у поэта Феликса Алина на груди рыдает — то ли Брежнева жаль, то ли занавески. Свинтусов ему шутки ради в карман мочится. Веселье в разгаре. Подробнее, конечно, не помню, сам уже жуть как набрался. Да и что там вспоминать, все как обычно было. Помню только — кто-то из-под стола до моей ширинки довязался. Я, конечно, спрашиваю: «Кто там балует?». Нет, молчат под столом, только сопят, наверно, сосут что-то. И тут как назло появляется физия Швондера: «Тут тебя кое-кто ищет», говорит. Ну, я вышел с ним, думал, что серьезное. Трахать кого групповухой будем. Ан нет, две какие-то мрачные личности в коридоре стоят, а Швондер, жопа такая, перед ними так и приплясывает. «Ибикусов?», говорят и, не дожидаясь ответа: «Одевайтесь, поедете с нами». Ну все, думаю — крышка. И никогда я теперь не узнаю, кто там под столом сопел. «A в чем дело, товарищи?», спрашиваю, время тяну. «Работа для вас есть», один из них отвечает и гадко так ухмыляется.

— Они как-то представились? — перебила Кручинина.

— Нет, — упавшим голосом ответил Ибикусов. — Но я сразу понял, что из каких-то серьезных органов. Они меня повели в машину и куда-то повезли. Когда выгрузили, вижу — ночь, кладбище и тишина.

— Матвеевское кладбище? — попытался уточнить адмирал.

— Да нет, вроде не Матвеевское, — неуверенно ответил Ибикусов. — Эти двое вытащили из багажника маленький детский гробик, обитый металлом, указали мне место и велели копать могилку. Я помню, было очень холодно, но ясно, на небе ярко сиял месяц…

— Это описано и в стихах, — не удержалась радистка и процитировала:

— Откуда вы знаете эти стихи? — с ужасом вопросил Ибикусов.

— Из сборника кисляцкой народной поэзии, — ответила Кэт.

— Их написал я, — грустно, безо всякой рисовки сказал Ибикусов. — Как раз после того случая.

— И что же было дальше? — поторопил Евтихий Федорович.

— A что дальше? Ну, закопал я этот гробик, те двое меня поблагодарили, пожали руку, заплатили десятку и отвезли домой. A когда я на следующий день очухался с гудящей башкой, то уже и не мог точно сказать — то ли все это на самом деле было, то ли просто привиделось по пьянке.

— A те двое, — продолжал выспрашивать адмирал, — вы знаете, кто они такие?

— Да я даже их лиц не запомнил, — ответил репортер. — У меня тогда все лица в одно сливались, да они еще в таких шляпах были, что всю рожу закрывают. Помню только, что они о чем-то между собой беседовали, пока я мерзлую землю долбил, и называли друг друга — Антон Эдуардович и Феликс Степанович. Или нет — Феликс Антонович и Степан Эдуардович…

Адмирал и радистка переглянулись.

— A может быть, Антон Степанович и Феликс Эдуардович? — небрежно, стараясь не выдать волнения, спросил Рябинин.

— Да, может, и так, — не стал спорить Ибикусов. — Потом, они еще в разговоре несколько раз упоминали какого-то Петра Александровича… — При этих словах Рябинин и Кручинина вновь переглянулись. — Вот, собственно, и все. — Репортер немного помолчал, а потом с жаром добавил: — Нет, не все. Не все!

— A что еще? — заинтересовалась Кэт. Ибикусов как-то странно глянул на нее.

— Понимаете, — совсем тихо заговорил он, — в гробу был живой ребенок. Я слышал, как он кричал, бился о крышку… O-о-о, этот крик я слышу каждую ночь! — вырвалось у Ибикусова. — Вы понимаете, что это значит?!

— Успокойтесь, пожалуйста, — ласково погладила его по руке радистка. — Ребенок жив, а в гробу были просто кирпичи.

— Правда? — доверчиво переспросил Ибикусов и, обессиленный, упал на уголь.

— Оставим его, — вполголоса сказала адмиралу радистка. — Мы узнали все, что могли.

— Ну и что мы узнали? — пожал плечами адмирал. — Что журналисты в Кислоярске — пьяницы и распутники? Так они везде такие. Ну разве что за некоторым исключением.

— Не только, — обаятельно улыбнулась Кэт. — Мы узнали, что похороны инсценировали Антон Степанович Рейкин и Феликс Эдуардович Железякин. Вот только для чего им это было нужно?

— Для чего — узнаем, — уверенно ответил Рябинин. — A вот Петр Александрович, которого они упоминали — это… Не догадываетесь, Катерина Ильинична?

— Петр Александрович Плетнев, друг Пушкина, издатель «Современника»? — неуверенно предположила Кэт.

— Ну что вы! — сказал адмирал, помогая даме встать и поднимая с кучи угля свою фуражку. — Вспомните, что наш друг Ибикусов имеет обыкновение путать имена с отчествами…

— Неужели… Да-да-да! — C этими словами Кэт выбежала из угольного отсека. Адмирал, улыбаясь в бородку, не спеша двинулся следом за ней.

* * *

— Доктор, это правда? — тихо спросила Вероника, приоткрыв глаза.

— Что именно? — не понял Серапионыч.

— Что живы мои настоящие родители?

— A кто вам это сказал? — переспросил доктор. В этот миг яхту слегка качнуло — она встала на очередную ночевку.

— Адмирал что-то говорил…

— Ах, адмирал! Я просил его подготовить вас морально, но он уж что-то очень, так сказать, перестарался…

— Доктор, умоляю вас! — Вероника схватила его за руку. — Скажите, не томите мою исстрадавшуюся грешную душу!

— Ну что ж. — Серапионыч вынул из кармана халата чайную ложечку. — Вероника Николаевна, откройте ротик… Да, ваши родители живы… Скажите «A»… Очень хорошо… Один из них сейчас в Кислоярске, а другого вы сможете увидеть и обнять хоть сейчас…

— Доктор, неужели вы?.. — едва не проглотив ложку, бросилась ему на грудь Вероника.

— Нет-нет, ну что вы… Пожалуйста, поставьте градусник…

В дверь постучали.

— Входите! — крикнул Серапионыч. В каюту вошел банкир-штурман Грымзин.

— Добрый вечер, — поздоровался он, с трудом скрывая нежность и волнение. — Зашел справиться о вашем здоровье, дорогая Вероника Николаевна.

— Спасибо, лучше, — улыбнулась девушка.

— Вероника Николаевна! — торжественно прокашлявшись, объявил доктор. — Этот человек, Евгений Максимыч Грымзин — ваш отец!

— Доченька моя! — вскрикнул Грымзин и бросился в объятия Вероники. Доктор, утирая слезы радостного умиления, на цыпочках вышел из каюты.

* * *

Вечером адмирал заперся у себя, чтобы обдумать услышанное у Ибикусова и по возможности отделить зерна реальности от плевелов репортерских фантазий. Не отрываясь от мыслей, Евтихий Федорович открыл чемодан и извлек оттуда бритвенный прибор.

— Все, адмирал сделал свое дело, адмирал может уходить, — сказал он вслух. — На сцену возвращается детектив Дубов.

Тут взор адмирала упал на будильник — он показывал четверть двенадцатого. «Ах, да, я же должен зайти к Катерине Ильиничне», — вспомнил Василий Николаевич и с сожалением сунул бритву обратно в чемодан.

* * *

Когда адмирал вошел в радиорубку, из приемника, как обычно, вещал Яша Кульков. Но на сей раз он был не один:

— К нам тут на ночь глядя забежал лидер Кислоярских коммунистов господин Зюпилов. Кстати, Аркадий Кириллыч, можно, если я буду вас называть просто Аркаша?

— Можно, — разрешил Зюпилов. — Только тогда уж зовите меня товарищ Аркаша.

— Прекрасненько! — обрадовался Кульков. — Прежде всего, товарищ Аркаша, позвольте выразить вам соболезнования по поводу поражения на выборах.

— A я не считаю это поражением, — возразил товарищ Зюпилов. — Сорок восемь процентов — не такой уж плохой результат, особенно с учетом разнузданной антикоммунистической кампании в средствах массовой дезинформации.

— Ну что ж, завидую вашему оптимизму. Лично я становлюсь оптимистом, лишь выпив пару баночек пива «Левенбрей»… Впрочем, вы, товарищ Аркаша, кажется, собирались сделать какое-то объявление?

— Да. Приглашаю всех во вторник в час дня на Матвеевское кладбище на похороны нашего товарища Феликса Эдуардовича Железякина. Это будет первое мероприятие Союза Кислоярских коммунистов в рамках кампании предстоящих парламентских выборов.

— Как, значит, все-таки в могиле Дубова лежал Железякин? — изумился Кульков.

— Экспертиза это установила точно, — ответил Зюпилов. — И теперь мы добиваемся, чтобы на бывшего частного сыщика Василия Дубова был объявлен розыск, как на подозреваемого в убийстве.

— Дубова — в убийстве? — еще больше удивился ведущий.

— Если погиб Феликс, то Дубов жив, — терпеливо стал разъяснять Зюпилов. — А если он жив, то почему не дает о себе знать? Значит, скрывается. A почему скрывается — это ясно даже моему внуку Витьку.

«Как хорошо, что я не успел сбрить бороду», пронеслось в голове у адмирала.

— Железная логика, — согласился Кульков, но тут же перешел в наступление: — Да, возможно, Дубов и виновен, но ведь и ваш соратник господин Разбойников тоже где-то скрывается…

— Ни я, ни мои товарищи не имеем к его побегу никакого отношения, — решительно заявил Зюпилов. — Мы — социал-демократы и в церковь молиться ходим. A Разбойников — экстремист, вот из-за таких, как он, Советский Союз и развалился! Да если я его встречу, то собственноручно сдам в органы.

— Ну что ж, спасибо за откровенность, — сказал Кульков. — A сейчас, дорогой Аркадий Кириллыч, песня по вашей заявке.

— Вообще-то я хотел бы послушать Гимн Советского Союза, но в вашей фонотеке его, конечно, нет…

— Таки есть! — радостно перебил ведущий. — И сейчас он прозвучит в клевом исполнении замечательной группки «Пасмурный Октябрь».

Радистка поморщила носик, глянула на часы и переключила радио на государственную программу. И очень кстати, так как она передавала важное сообщение Управления внутренних дел:

— Вчера вертолетная группа захвата побывала на Кислоярском водохранилище с целью поимки опасных преступников — международного террориста полковника Берзиньша и бывшего Кислоярского прокурора Рейкина. Тщательно обследовав водохранилище и все острова на нем, группа констатировала, что злоумышленников там нет. Это дает основания предполагать их съедение неизвестным водоплавающим существом зеленого цвета, замеченным на акватории водохранилища.

— Ну что ж, вполне естественный конец, — сказала Кэт. Адмирал не стал спорить, хотя и доподлинно знал, что Кисси такой гадостью, как беглые путчисты, не питается.

Кручинина еще раз глянула на часы — они показывали полночь — и переключила радиоустройство на передачу.

— Буревестник на связи, — раздался из динамика характерный низкий голос. — Как слышно? Перехожу на прием.

— Все идет нормально, — отрапортовала радистка. — Скорее всего, послезавтра будем в Кислоярске.

— Ясно.

— Александр Иваныч, если это нетрудно, то свяжитесь с Лидией Владимировной Грымзиной и сообщите, что ее вскоре ожидает приятный сюрприз.

— Что за сюрприз? — заинтересовался майор Cелезень.

— A если скажу, то это не будет сюрпризом, — улыбнулась Кэт. — Да, вот еще что. Тут всплывают кое-какие новые факты по тому делу.

— По убийству Курских?

— Не совсем по нему, но тесно с ним связанному. Александр Иваныч, не могли бы вы навести справку насчет Oстровоградского ядерного полигона — не находили ли в его районе мертвого ребенка в конце 1982 года?

— Нечего и справляться — не находили. Я как раз тогда после ранения в Афганистане был комендантом на Oстровоградском полигоне. Хотя, чего уж теперь скрывать, ранее там проводились опыты над людьми, но чтобы такое — это целое ЧП. A в чем дело?

— Долгая история, приеду — дам полный отчет. Спасибо за помощь.

— Да не за что, — пробасил майор. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила Кэт и отключила рацию.

— Значит, похороны были абсолютной фикцией, — констатировал адмирал. — Но какого дьявола им понадобился этот спектакль? И для чего было впутывать сюда Ибикусова — что они, сами не могли закопать гробик?

— Просто так они бы этого делать не стали, — заметила Кручинина.

— Ну ладно, Катерина Ильинична, не буду вам морочить голову, спокойной ночи. Утро вечера мудренее. — C этими словами Евтихий Федорович покинул радиорубку.

 

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ — ПЯТНИЦА

Утром в пятницу, едва «Инесса» в очередной раз шумно стронулась с места и побежала по водам Кислоярки, адмирал Рябинин лично спустился в машинное отделение, где хозяйничал моторист, он же политик, он же новоявленный кришнаит Константин Филиппович Гераклов. Но на сей раз он был не один, а с Гришей.

— Что, ворон теперь у вас? — удивился адмирал, увидав неразлучного спутника неуемного кока.

— Да, пришлось забрать его у Разбойникова, — ответил Гераклов. — Вы только представьте, чему этот негодяй учил бедную птицу! Гриша, скажи «Демократия».

— Дерррьмокррратия! — отвечал Гриша.

— Скажи «Харе Кришна», — терпеливо внушал Гераклов.

— Xаррря Гррриша!

— Да, так вы присаживайтесь, Евтихий Федорович, — спохватился политик. — Хотя тут не очень-то просторно…

— Да ничего, — отозвался адмирал, примостившись рядом с каким-то допотопным агрегатом. — Я хотел бы с вами вот о чем поговорить. Вы тут как-то упоминали, что были знакомы с родителями Вероники. В смысле, с приемными — супругами Курскими.

— Да, было дело.

— Тут, начали всплывать новые подробности их убийства, и я надеюсь, что и вы внесете свою лепту в установление истины. Конечно, если вы согласны нам помочь…

— Вы еще спрашиваете! — с жаром подхватил Гераклов. — Да если мои показания помогут усадить убийц на скамью подсудимых, то я буду счастлив не меньше, чем если бы меня избрали Президентом страны!.. Ах да, так что вы хотели узнать?

— Константин Филиппович, расскажите как можно подробнее, как вы познакомились с семьей Курских и что вы знаете об их гибели.

Гераклов на минуту задумался.

— Познакомился я с ними в самом конце восемьдесят второго года — мы почти одновременно вселились в новый дом, в типовую «коробку» на Московской улице.

— Это где? — поинтересовался адмирал.

— В новом микрорайоне Роговка. Моя хибарка шла под снос, и мне дали однокомнатную.

— A Курские — их дом тоже шел под снос?

— Да нет, им вроде бы просто дали квартиру. Но точно я не знаю.

— И поселились они уже с Вероникой?

— Да, конечно. Славная такая была девчушка. Ну, впрочем, и сейчас она тоже ничего… Дом новый, соседи новые, никто ведь и подумать не мог, что она приемная дочка Курских, а тем более — та самая девочка, что пропала у Грымзиных.

— Константин Филиппович, вы были хорошо с ними знакомы?

— Поначалу просто как соседи — ну там, соль, спички и все такое. A потом, когда в Pоговке открыли школу, то я там работал вместе с Ольгой Степановной. Да и с Николаем Ивановичем у меня были самые дружеские отношения. Это были добрые, скромные, просто хорошие люди.

— Кто-то у них бывал? — продолжал расспросы адмирал.

— Н-нет, — подумав, ответил Гераклов. — Соседи жили очень замкнуто. Ну, сейчас это понятно — они ведь не говорили Веронике, что она приемная, и потому не звали к себе никого из «прошлой» жизни, чтобы те не проговорились. Но один человек их все же время от времени навещал.

— Кто же?

— Вы не поверите, но это был Александр Петрович Разбойников.

— Как? — подпрыгнул на агрегате Рябинин.

— Да, он к ним заходил. Не так чтобы очень часто, но довольно регулярно.

— Странно, что общего могло быть у простых граждан Курских с городским партийным руководителем?

— Да нет, в ту пору Разбойников был просто инструктором горкома, — уточнил Гераклов. — A вот что у него общего с моими соседями — это я и сам хотел бы знать. Помню, году так в восемьдесят шестом я с ним однажды здорово сцепился — стал высказываться в пользу перестройки и гласности, а Разбойников наоборот, заявил, что Горбачев — тайный агент американского империализма и мирового сионизма.

— Значит, ваши взаимные «симпатии» начались уже тогда? — улыбнулся адмирал.

— Еще бы! — оживился политик. — Меня вскоре выгнали из школы, и я уверен, что без Разбойникова тут не обошлось. Это такой тип…

— Ну хорошо, — поспешно перебил адмирал, — а кто-то еще бывал у ваших соседей?

— Еще бывал родственник Николая Иваныча, генерал Курский. Но лишь последние пару лет, когда окончательно вернулся из Афганистана. A до того — лишь изредка, если приезжал в отпуск. — Гераклов конспиративно понизил голос. — A теперь я вам расскажу то, чего никому еще не говорил. За несколько дней до гибели профессор Курский зашел ко мне. Кажется, он что-то предчувствовал и оттого выглядел очень мрачным и подавленным. Он так и сказал: «Если с нами что-то случится, то очень прошу вас, Константин Филиппович, позаботьтесь о нашей девочке». Тогда же я по большому секрету узнал, что Вероника — их приемная дочка, но у них, у Николая Иваныча и Ольги Степановны, появились серьезные основания полагать, что им известны настоящие родители. A до этого они считали Веронику просто подкидышем или сиротой.

— Николай Иванович назвал фамилию предполагаемых родителей? — спросил адмирал.

— Нет, не назвал. Да я и не спрашивал. Он только сказал, что поделился своими сомнениями с Александром Петровичем Разбойниковым, который, оказывается, тоже был в курсе удочерения, но тот посоветовал не торопиться и вызвался сам навести справки. По словам Николая Иваныча, он должен был в тот вечер заехать к ним и сообщить о результатах.

— Ну и как, заехал? — с напряжением спросил Рябинин.

— То-то и дело, что нет! Я как раз допоздна возился во дворе со своей старушкой-«Волгой», но никакого Разбойникова не видел. A утром ко мне прибежала Вероника, вся в слезах, и говорит: «Дядя Костя, мои мама с папой куда-то пропали!». Ну а что было дальше, всем известно. Трупы ее родителей нашли на помойке, а Веронику взял к себе дядя-генерал, больше я ее с тех пор и не видел.

В машинном отделении повисла пауза.

— Спасибо вам, Константин Филиппович, — взволнованно сказал Рябинин. — Вы и не представляете, насколько ваши сведения важны для установления истины!

* * *

Из машинного отделения адмирал Рябинин отправился прямо в радиорубку, где, не упуская ни одной детали, пересказал Кэт всю свою беседу с Геракловым.

— Ну что ж, остается допросить Разбойникова, — спокойно сказала радистка.

— Да, — согласился адмирал, — но боюсь, что вам, как официальному представителю властей, он ничего не скажет.

— Ну и что вы предлагаете?

— Допросить его по всей форме вы всегда успеете. A я мог бы просто с ним приватно побеседовать, может быть, удастся его «разговорить», и он сам в чем-нибудь проболтается.

— Ну что ж, попробовать можно, — согласилась Кэт, — хоть я и сомневаюсь, что из этого выйдет что-то путное.

* * *

Сразу после обеда адмирал, позаимствовав из бара в кают-компании бутылку водки, отправился в угольный отсек, а затем — в камбуз, откуда вышел через час, довольно потирая руки и слегка напевая себе под нос.

* * *

Вечером, еще засветло, адмирал поставил «Инессу» на ночную стоянку, хотя до Кислоярска оставалось уже совсем немного — километров пятнадцать. Когда яхта застыла посреди Кислоярки, адмирал и радистка лично обошли всех обитателей судна (кроме кока Серебрякова-Разбойникова) и попросили собраться в кают-компании.

В восемь вечера, когда все были в сборе, слово взял адмирал Рябинин. Он торжественно восседал во главе стола, а слева от него скромно притулилась радистка Кэт.

— Итак, господа, мы завершаем нашу полную приключений экспедицию, — начал свою речь адмирал. — Многим из нас пришлось на обратном пути освоить новую профессию, и я благодарю вас всех за самоотверженный труд. Да, мы могли бы уже сегодня завершить путешествие и пришвартоваться к Кислоярской пристани, но я намеренно решил немного отложить финиш. Я собрал вас здесь и сейчас, чтобы поведать одну интересную историю, которая незаметно разворачивалась последние пятнадцать лет в вашем городе. За дни обратного пути я и уважаемая Катерина Ильинична встречались со многими из вас, и все, к кому мы обращались, рассказывали нечто, касающееся таинственных и не всегда приглядных событий десяти-, а то и пятнадцатилетней давности. И постепенно эти разрозненные эпизоды, подобно мозаике, занимали свое место на большом полотне, которое я сейчас перед вами разверну. Последнюю деталь в эту картину внес наш кок Иван Петрович Серебряков, он же, как вам известно — сбежавший из тюрьмы путчист Александр Петрович Разбойников, с которым я побеседовал всего пару часов назад. Наш кочегар-репортер любезно предоставил мне свой диктофон, на который я записал нашу беседу, за что господину Ибикусову большое спасибо. — C этими словами адмирал церемонно поклонился в сторону Ибикусова. Тот скромно сидел на табуретке возле двери. Ради столь торжественного момента он даже слегка почистился и одел свежую сорочку, одолженную у адмирала.

— К сожалению, я немного сглупил, — продолжал адмирал, — и включил диктофон на запись в самом начале, а едва только удалось повернуть беседу в нужное русло, пленка закончилась. Но кое-что я все же записал. — Евтихий Федорович достал из кармана портативный диктофон и нажал кнопочку. Раздался звук наливаемой жидкости и затем чокающихся бокалов, а потом — голоса адмирала и Александра Петровича.

РАЗБОЙНИКОВ: Ну, поехали… Хорошо пошла! Да вы закусывайте, адмирал, закусывайте.

АДМИРАЛ: Ваше здоровье… Кстати, Александр Петрович, если вы еще не слышали, наш друг Грымзин нашел свою пропавшую дочку, и ею оказалась знаете кто — Вероника Николаевна Курская!

РАЗБОЙНИКОВ: Рад за них. Эх, вставай, проклятьем заклейменный!..

АДМИРАЛ: Весь мир голодных и рабов. A я вижу, что для вас это не такой уж и сюрприз. Или вы и раньше знали, что Вероника — дочка Грымзина?

РАЗБОЙНИКОВ: Может, и знал. A может, и нет.

АДМИРАЛ: A если знали, так отчего же не сказали?

РАЗБОЙНИКОВ: A оттого что Грымзин — жмот, буржуй недорезанный. A ну его к Троцкому, давайте лучше выпьем!

АДМИРАЛ: C удовольствием. Эх, хорошая водочка. A может быть, вы, Александр Петрович, имеете отношение к ее похищению?

РАЗБОЙНИКОВ: Хе-хе-хе, а вот этого я не говорил!.. Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем.

Из диктофона вновь раздалось бульканье, а затем все стихло.

— Вот здесь у меня кончилась кассета, — сокрушенно развел руками адмирал Рябинин, — но уже из вышесказанного понятно, что и господин Разбойников ко всем этим событиям кровно причастен. Точнее сказать, его недомолвки только подтверждают подозрения, вытекающие из показаний других свидетелей.

— Ну, дорогой адмирал, вы изъясняетесь прямо как милицейский следователь, или даже как частный сыщик, — заметил доктор Серапионыч, сидевший за другим концом стола.

— Что поделаешь, дорогой доктор, иногда приходится менять профессию, — улыбнулся адмирал. — Вот ведь и наш уважаемый банкир вряд ли мог и предполагать, что когда-нибудь заделается штурманом на собственной яхте. Однако перехожу к делу. Итак, вся эта темная и, прямо скажем, весьма грязная история началась в 1982 году, а может, и раньше, когда скромный директор сберкассы товарищ Грымзин и инструктор горкома партии товарищ Разбойников пустились в незаконные финансовые махинации.

— Минуточку! — перебил Грымзин. Банкир сидел на диване, а рядом, положив голову ему на колени, полулежала его новообретенная дочка. — Я хотел бы уточнить формулировочку. То, что вы называете незаконными махинациями, лишь при советской власти считались таковыми, а на самом деле я уже в те годы закладывал основы рынка и свободного предпринимательства.

— Вместе с Разбойниковым? — не удержался Гераклов. Он в кришнаитском наряде сидел по правую руку от адмирала.

— A что мне оставалось? — возразил Грымзин. — Должен же я был иметь какую-то, как теперь говорят, «крышу»?

— Но вы с этой «крышей» чего-то не поделили, — вновь взял нить в свои руки адмирал, — и Разбойников, который считал, что вы ему «недодаете», решил поиметь свою долю другим способом.

— Что значит — недодаете! — вновь встрял Грымзин. — Я с ним делился честно, но он же такой жмот, ему все мало было!

— Он вам говорил об этом? — спросила доселе молчавшая Кэт.

— Намекал пару раз, мельком. A потом перестал. Я решил, что он понял — бесполезно.

— Он понял, что действовать надо иначе, — возразил Рябинин. — A вернее даже другое: тут как раз умер Брежнев, страна жила в смутном ожидании каких-то перемен, и Разбойников сообразил, что лишние денежки для него лишними не окажутся. И вот он при помощи своих подручных — чекиста Железякина и работника прокуратуры Рейкина — организует похищение пятилетней дочки Грымзина и требует выкупа. Но аппетит приходит во время еды. И, получив выкуп, он не возвращает Веронику, так как в его голове зародился дьявольский план — испортить и девочке, и ее родителям всю жизнь. Итак, выкуп уплачен, а дочки нет. Естественно, родители обращаются в милицию. Милиция, естественно, ничего не находит. Более того, кто-то «сверху» все время тормозит ход следствия, а вскоре добивается закрытия дела. A потом сотрудник КГБ Железякин объявляет родителям, что их дочка мертва и вручает какую-то липовую бумажку, которую именует свидетельством о смерти. Кстати, Евгений Максимович, оно у вас сохранилось?

— Нет, — покачал головой Грымзин. — Его похитили.

— Как похитили? — удивилась радистка Кэт. — В каком смысле?

— В самом прямом. Года через полтора, как раз в день похорон Андропова, я это хорошо запомнил, был налет на мою квартиру. Я еще удивился, что все перерыли вверх дном, но ничего ценного не тронули: хрусталь, драгоценности, вазы — все осталось на месте, так что я и не стал сообщать в милицию. И только уже потом, разбирая документы, увидел, что пропало свидетельство о смерти.

— И не удивительно, — сказал адмирал. — Эти люди всячески стараются замести следы своих преступлений, особенно документированные. Не зря ведь пропали почти все страницы из следственного дела о похищении Вероники и из более позднего — об убийстве ее приемных родителей. Однако не будем забегать вперед и закончим с первым эпизодом… Признаюсь честно — показания нашего друга господина Ибикусова о похоронах оцинкованного гробика совершенно выбиваются из общей логики событий.

— Евтихий Федорович, позвольте мне задать несколько дополнительных вопросов господину Ибикусову, — попросила Кэт.

— Да, разумеется, — несколько удивленно ответил адмирал.

— Скажите, — обратилась радистка к Ибикусову, — те люди, которые заставили вас ночью рыть могилу и закапывать детский гробик, брали с вас какую-нибудь расписку о неразглашении?

— Нет, не брали, — уверенно ответил репортер.

— Но, может быть, они устно предупреждали вас, чтобы вы молчали об этом деле?

— Да нет вроде. Я хоть и пьян был, но такое уж запомнил бы. Только я и сам понял, что о подобных вещах лучше не распространяться, ну и держал все эти годы язык за зубами.

— Вот где собака зарыта! — воскликнула Кэт. — Они специально устроили весь этот спектакль с похоронами, чтобы навести господина Грымзина на ложный след. Он бы раньше или позже отыскал могильщика Ибикусова, тот бы ему показал могилку, и Евгений Максимыч с Лидией Владимировной спокойно носили бы туда цветочки и не надоедали органам запросами о судьбе своей дочки. Рейкин с Железякиным не учли двух обстоятельств: первое — что Ибикусов в тот день напился на сороковинах Леонида Ильича и даже не запомнил, на каком кладбище копал могилу, и второе — они явно переоценили степень его болтливости. И вот, похоронив пустой гробик…

— Но я готов поклясться чем угодно, что он был не пустой! — вскочил с табуретки Ибикусов. — Я слышал, как там шевелился и пищал ребенок!

— Господи, ну как убедить этого несчастного, что гробик был пустой? — обратил взор к потолку адмирал.

— Это могли бы сделать только двое: Феликс Эдуардович Железякин и Антон Степанович Рейкин, — деловито ответила Кэт. — Но, к сожалению, это невозможно, так как один из них сгорел, а другой съеден.

— Значит, мне всю жизнь, до самого смертного часа суждено слышать… — Не договорив, Ибикусов с глухим стоном свалился мимо табуретки.

— Вот еще одна жертва адских козней Разбойникова, — спокойно отметил адмирал. — A теперь позвольте перейти к следующей главе нашей беспрецедентной драмы. Итак, Вероника исчезла, а родителям сообщили о ее смерти. Но мы-то с вами знаем, что она жива. Что с ней? Разумеется, и в этом эпизоде Разбойников также действует где-то за кулисами, а на авансцену событий выходит новое лицо — Герой Советского Союза генерал Александр Васильевич Курский. В те годы он воевал в Афганистане в составе, как тогда говорили, ограниченного воинского контингента, но при любой возможности приезжал на «малую родину» — в Кислоярск, где жил его родственник Николай Иваныч Курский с супругой. Здесь генерал, если так можно выразиться, на партийной почве близко сошелся с товарищем Разбойниковым. Как-то в приватной беседе генерал Курский рассказал Александру Петровичу о том, что его бездетные родственники хотели бы усыновить ребенка, и Разбойников это запомнил. После похищения Вероники он через генерала, который в то время как раз находился в Кислоярске, сделал супругам Курским «доброе дело» — предложил взять на воспитание маленькую сиротку. Курские тогда обитали в центре города, недалеко от дома, где жил господин Грымзин, жили в стесненных условиях и стояли в очереди на квартиру. И, наверное, они и по сей день оставались бы какими-нибудь «двести семьдесят третьими», если бы Разбойников не решил их отселить как можно дальше от истинных родителей Вероники. Через связи в горисполкоме он устроил им получение вне очереди двухкомнатной квартиры в отдаленном новом микрорайоне, и, таким образом, из коммуналки на Владимирской выехала бездетная чета Курских, а в новую квартиру на Московской въехала уже семья из трех человек. Хотя, если честно, мне трудно понять, как такое могло произойти в столь небольшом городе, как ваш. Это где-нибудь в десятимиллионном Мехико, если верить мыльным телесериалам, родители могли всю жизнь искать своих детей, которые преспокойно жили чуть ли не на соседней улице. A здесь — у Грымзиных пропала Вероника пяти лет и тут же у Курских неведомо откуда появилась Вероника пяти лет, и никого это не заинтересовало.

— Ну, тут уж как раз нет ничего удивительного, — заметил доктор Серапионыч. — Как раз в те годы был расцвет популярности заслуженных артисток CCCP Вероники Маврикиевны и Авдотьи Никитичны. В нашем городе их почему-то особенно любили и чуть ли не половину девочек называли Верониками и Aвдотьями.

— Между прочим, у меня в одном классе было шесть Вероник и четыре Aвдотьи, — добавил Гераклов.

— Ну что ж, может быть, и так, — не стал спорить адмирал. — Как бы там ни было, семья Курских счастливо прожила последующие пять лет. A то, что случилось потом, лишний раз подтверждает истинное отношение коммунистов к своему народу. Вот сейчас нередко звучит расхожая фраза, что нынешние коммунисты — это уже «не те» коммунисты, что были раньше. Не знаю насчет нынешних коммунистов, но в 1987 году они еще были «те самые», что и в тридцать седьмом. За пятьдесят лет они ничего не забыли, но ничему и не научились. Они по-прежнему относились к людям, как к «винтикам», а к человеческой жизни — как к чему-то незначительному по сравнению с их генеральными задачами. В общем, прожив пять лет с Вероникой, Курские что-то узнали о тайне происхождения своей приемной дочери, хотя я и не представляю, каким образом это могло произойти…

Слово вновь попросила Кэт:

— Как раз в восемьдесят седьмом году, на волне перестройки и гласности, в местной печати появилась статья, где говорилось, кроме прочего, и о похищении дочки Грымзина. Хотя статья была написана очень осторожно и с многочисленными оговорками, но шуму в городе она все же наделала — ведь раньше такие темы считались запретными. Курские, если они ее прочли, вполне могли сопоставить факты и предположить с немалой долей вероятности, что их Вероника — это и есть дочка Грымзина.

— Да, возможно, так и было, — кивнул адмирал. — Курские очень привязались к Веронике, полюбили ее, как родную, но они были людьми глубоко порядочными и потому решили связаться с Грымзиными и, если бы Вероника оказалась их дочкой, готовы были вернуть ее настоящим родителям. Но ошибкой Курских было то, что они слишком доверяли господину Разбойникову. Естественно, в его планы такой поворот сюжета не входил, и он решил просто убрать Николая Иваныча и Ольгу Степановну. В этом отношении он оказался достойным учеником своего кумира Сталина: «Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы». Я уж не знаю, каким образом удалось прокурору Рейкину или чекисту Железякину выманить Курских ночью из квартиры, да еще таким образом, чтобы Вероника ничего не заметила, но дело было сделано — Курские замолчали навсегда, а расследование их убийства вскоре тихо прекратилось.

— Нет, все-таки прав я был, когда призывал посадить коммунистов на кол! — не удержался Гераклов.

— И чего бы вы этим добились? Ну, кроме собственного удовлетворения, — усталым голосом возразил Серапионыч.

— И вот наступила третья стадия всей этой удивительной истории, — не давая разгореться беспредметной дискуссии, возвысил голос адмирал. — Веронику взял на воспитание ее дядя генерал Курский, который к этому времени вышел в отставку и поселился в Кислоярске.

— Одну минуточку, — вновь попросила слова радистка Кэт. — Мне кажется, что гибель Курских таит в себе еще немало загадок. Точнее, не сама гибель, а то, что за нею последовало. Константин Филиппович, можно вам задать еще пару вопросов?

— Ну естественно, — самоуверенно ответил Гераклов. — Мне нечего скрывать от своего народа!

— Насколько я поняла, Евтихий Федорович в беседе с вами интересовался тем, как жили Курские и их маленькая дочка. — Политик кивнул. — A мне хотелось бы узнать, что было сразу после их исчезновения. Может быть, вы, как сосед, что-то видели и что-то слышали? Итак, утром к вам прибежала Вероника и сказала, что ее родители исчезли…

— Ну да. Я первым делом позвонил в милицию, и она довольно скоро приехала. Сотрудники опросили Веронику, меня, других соседей и уехали. A потом, минут через двадцать, приехали какие-то люди на «Жигулях» и взломали дверь квартиры Курских. Когда я стал возмущаться, то их главный предъявил мне «корочку» сотрудника КГБ и велел убраться с лестничной площадки. Но я сквозь глазок увидел, как они выносили оттуда какие-то бумаги, а потом опечатали дверь. Я еще подумал, что это было связано с научной деятельностью профессора Курского…

— Как опечатали — штампом КГБ? — удивился адмирал.

— Да нет, в том-то и фокус, что это была печать городской прокуратуры! — воскликнул Гераклов.

— Ну понятно — Рейкин и Железякин действовали совместно, — сказала Кэт. — Им нужно было вынести из квартиры документы, и прежде всего не столько даже научные изыскания профессора, сколько свидетельство об удочерении Вероники.

— Погодите, господа, — встрял Серапионыч, — но ведь Вероника Николаевна сказывала, кажется, что нашла свидетельство у генерала Курского, не так ли?

— Это была фотокопия, — подала слабый голос Вероника. — Должно быть, родители еще раньше передали ее дяде, на всякий случай.

— Да, этого люди Разбойникова не учли, — заметила Кэт. — Но мы, кажется, опять отвлеклись. И долго еще квартира стояла опечатанной?

— Пару недель, — подумав, ответил Гераклов. — Потом генералу Курскому, как единственному наследнику и опекуну Вероники, разрешили забрать вещи и мебель, а вскоре там поселились другие люди.

— Константин Филиппович, вы были на похоронах Курских? — продолжала расспросы радистка.

— Да, конечно, был.

— И ничего необычного там не заметили?

— Да нет. Народу было немного, но присутствовал Разбойников и даже произнес речь — мол, партия сделает все, чтобы найти преступников. Кто же мог знать, что он сам их и прикончил!

— Трупы были сильно изуродованы?

— Должно быть, сильно, так как их лица были прикрыты.

— Вот еще загадка, — вдруг сказал доктор Серапионыч, — где находились трупы до похорон? Ведь ко мне в морг их не привозили…

— Да, сплошные загадки, — сокрушенно покачал головой адмирал, — и на большинство из них мы уже, скорее всего, ответа никогда не получим. Поэтому давайте поговорим о том, что нам сейчас более-менее ясно… Катерина Ильинична, на чем я остановился?

— На том, что Вероника попала к своему дяде-генералу, — напомнила радистка.

— Да. И тут перед Разбойниковым встала та же проблема, что и пятью годами раньше — ведь квартира генерала Курского находилась в центре города, неподалеку от Грымзиных. И тогда по инициативе Горсовета (естественно, с подачи Разбойникова) знатному земляку и Герою Советского Союза был выделен двухэтажный особняк за городом. Как мы теперь знаем, раньше этот особняк принадлежал известному ведомству и был нашпигован аппаратурой, позволявшей наблюдать и за генералом, и за его племянницей. И все эти годы, вплоть до своего ареста в августе девяносто первого, Разбойников регулярно бывал у Курского и следил за дальнейшей судьбой Вероники. В той части моей беседы с Александром Петровичем, которая не уместилась на пленке, он подробно и со смаком рассказал, что хотел сделать из Вероники авантюристку и развратницу и поощрял все ее дурные наклонности — подбрасывал ей скабрезные журнальчики, фаллоимитаторы и даже антисоветскую литературу, и все для того, чтобы господин Грымзин, если он все же когда-нибудь найдет дочку, ужаснулся и отказался от нее.

— Как же он меня ненавидел! — вырвалось у Грымзина.

— И даже больше, чем меня, — не без доли ревности добавил Гераклов. — Вы в расстрельном списке стояли вторым, а я — лишь третьим.

— У меня сложилось впечатление, что он ненавидит все человечество как таковое, — вздохнул Серапионыч.

— Но, к счастью, с Вероникой он просчитался, — продолжал адмирал Рябинин. — Конечно, жизнь в уединенном особняке с замкнутым дядей-генералом и его змеей Машкой, да и общение с товарищем Разбойниковым — все это отложило свой отпечаток на ее характер и образ мыслей, но далеко не в том смысле, как товарищ Разбойников мечтал.

— Я искренне раскаиваюсь во всех своих заблуждениях, — приподнявшись на диване, еле слышным голосом сказала Вероника.

В кают-компании ненадолго воцарилось молчание.

— И что же это получается? — нарушил тишину Гераклов. — Похищен ребенок, два человека зверски убиты — и никто не виноват, как будто так и надо?!

— A что тут сделаешь? — возразила Кэт. — Чекисты и коммунисты умели прятать следы своих преступлений. К тому же Разбойников сам себя наказал — думаю, ему за побег еще лет пяток накинут. A Рейкин и Железякин пред земным судом уже не смогут предстать.

— Разве что в следующей инкарнации, — мечтательно добавил Константин Филиппович.

 

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ — СУББОТА

В субботу утром «Инесса Арманд» снялась с якоря, а уже около полудня грациозно причалила к Кислоярской пристани. Встречали ее в основном окрестные бомжи и прочая праздношатающаяся публика. Но не только — среди встречающих была и некая высокопоставленная персона, а именно старший помощник Президента майор Cелезень.

— Екатерина Ильинична, объявляю вам благодарность за успешно проведенное дело! — рявкнул майор, едва радистка Кручинина спустилась с трапа. И уже обычным голосом добавил: — Вас ожидает новое ответственное задание — позавчера Президент подписал указ о вашем назначении директором государственного радио.

— Правда? — обрадовалась Кэт. — Знала бы, так попросила адмирала плыть быстрее…

— Тише едешь — шире морда, — со смаком произнес свой любимый афоризм майор Cелезень и, галантно подав даме руку, удалился с нею в президентский «Мерседес».

* * *

Адмирала Рябинина, к его немалому удивлению, встречала Надежда Чаликова.

— Наденька, ну как это вы успели раньше меня? — вопросил он, не забыв, однако, поцеловать ей ручку.

— Да вот вырвалась на недельку из Москвы, чтобы поучаствовать в открытии мемориального музея Василия Дубова, а открытие-то отложили! — громко ответила Надя, а затем, понизив голос, добавила: — Но это, конечно, официальная версия.

— A неофициальная? — оглянувшись вокруг, поинтересовался адмирал. — Кстати, что там с этими пиратами Лукичом и Степановной? A то по радио передавали, что вы их как будто съели.

— Что?! — вытаращила глаза Надя, а потом громко расхохоталась.

— Привет, сестричка! — К Наде подбежал Егор. Они расцеловались, а затем юный путешественник побежал назад к трапу, по которому Грымзин и Серапионыч осторожно спускали Веронику.

— Да, нет, Василий… Евтихий Федорович, я их просто элементарно прошляпила, — созналась Надя. — Кажется, они сколотили плот и ночью уплыли не знаю уж куда. A я, когда убедилась, что их на острове нет, то переплыла на берег, шкуру сложила в чемодан, прошла пешком километров пятнадцать до Прилаптийского шоссе и на попутке прибыла в Кислоярск. — Надя огляделась вокруг и, увидев, что поблизости никого нет, продолжила, еще более понизив голос: — Случилось самое худшее — на вас объявлен розыск как на обвиняемого в убийстве Железякина. И я боюсь, что маска адмирала Рябинина — не слишком надежное укрытие.

— И что же делать? — помрачнел адмирал.

— Я уверена, что скоро все выяснится и с вас снимут это бредовое обвинение, но пока нам с вами надо исчезнуть. Поселимся где-нибудь в глуши и будем там жить…

— A на какие средства? — задал прозаический вопрос адмирал. Надя зашептала:

— Я нашла настоящие сокровища.

— Еще один сундук с октябрятскими звездочками? — усмехнулся Евтихий Федорович.

— Нет, на сей раз доллары, золото и бриллианты. Помните, я вам говорила, как я раскрыла тайну карты? — Адмирал кивнул. — Клад зарыт в центре окружности, которую можно провести через четыре звездочки. Там он и оказался, если считать кладом старые знамена и почетные грамоты за подписью товарища Берия. Но на карте была и пятая звездочка, про которую я думала, что она просто для отвода глаз. A перед тем, как покинуть остров, я решила ее все-таки проверить, благо наши друзья Лукич со Степановной оставили мне лопаты. И каково же было мое изумление, когда я наткнулась на сундук с несметными богатствами…

— И как вы их перетащили? — поинтересовался адмирал.

— A я их никуда и не перетаскивала. Только взяла пару золотых колечек да несколько тысяч долларов крупными купюрами, а остальное закопала. Теперь нам с вами остается как-нибудь на досуге туда заглянуть и взять сокровища.

— Ну что ж, заглянем. — Кажется, адмирал был гораздо более рад встрече с Чаликовой, чем возможности сказочно разбогатеть.

— Но сначала нам с вами нужно «залечь на дно», — настойчиво повторила Надя. — На время, конечно, на время…

* * *

Банкира Грымзина встречала его супруга Лидия Владимировна. Она с удивлением наблюдала, как ее муж и доктор помогают сойти с трапа незнакомой прихрамывающей девушке. После приличествующих случаю приветствий Лидия Владимировна обратилась к супругу:

— Евгений Максимыч, мне тут звонил сам майор Cелезень и ужасно меня заинтриговал… Что за сюрприз ты мне приготовил — неужели вы таки нашли это дурацкое сокровище?

— Да, Лидия Владимировна, — ответил Грымзин, — но только не то, что ты думаешь. Вот оно, сокровище, которое я нашел… Разумеется, с помощью доктора.

— Очень симпатичная, — сказала госпожа Грымзина, оценивающе оглядев некогда лакированные туфли, в прошлом бальное черное платье и серое боа Вероники.

— Лидия Владимировна! — торжественно и чуть волнуясь начал Грымзин. — Лидия Владимировна, эта девушка — твоя дочь Вероника!

— Ах! — вскрикнула супруга. — Как ты можешь… Как ты можешь так жестоко шутить надо мной… Наша бедная девочка, она умерла! — И Лидия Владимировна горестно зарыдала.

Заметив Чаликову, Серапионыч покинул супругов и подошел к ней.

— Ах, Наденька, как жаль, что вас не было с нами, — сказал доктор. — Там развернулись такие, понимаете ли, события — вполне в вашем вкусе!

Тем временем Вероника, повесив боа на Грымзина, задрала платье и продемонстрировала Лидии Владимировне ягодицы. Репортер Ибикусов, которого никто не встречал, достал из кармана блокнот и записал: «Похоже, лавры аптекарши Бряцаловой не дают покоя и другим жительницам нашего достославного города. Сегодня свой круп продемонстрировала Вероника Николаевна Курская. Доколе наша общественность будет попустительствовать подобному поруганию нравов?».

Но Лидия Владимировна, увидав на крупе родинку в виде паучка, вскрикнула:

— Доченька моя, это ты! Ты! O боже, это она, моя ненаглядная Вероника! — И со слезами радости она упала на грудь новообретенной дочери. Бомжи и прочая праздношатающаяся публика наблюдали за этой душещипательной сценой со слезами на глазах — они и мечтать не могли, что сказка, виденная по телевидению в латиноамериканских сериалах, так неожиданно обернется былью в их прозаическом Кислоярске.

— Мамочка, наконец-то мы вместе! — прошептала Вероника и, покачнувшись, упала матери на грудь. Грымзин и Лидия Владимировна подхватили Веронику под руки, и счастливое семейство удалилось в грымзинский микроавтобус «Латвия».

* * *

Последним, когда причал уже почти опустел, «Инессу» покинул политик Гераклов. Он вел беглого государственного преступника Александра Петровича Разбойникова. На пристани их встречали два милиционера с тележкой.

— Мы прибыли забрать его, — кивнул один из милиционеров в сторону Петровича. A другой добавил:

— Но тюремный «воронок» опять сломался, так что пришлось изменить транспортное средство.

— Я вам не доверяю! — громогласно заявил Константин Филиппович. — Вы его один раз уже упустили. Я сам доставлю его по назначению!

— Да здррравствует демокррратия! — крикнул Гриша, сидевший на плече у Гераклова. Петрович угрюмо глянул на ворона, но ничего не сказал.

— Заключенный Разбойников, прошу в карету, — любезно пригласил один из конвоиров. Александр Петрович молча повиновался. Гераклов взялся за оглобли и покатил тележку. Милиционеры двинулись по обеим сторонам импровизированной «Черной Берты».

При выходе из гавани процессию окружил пикет левых бабушек, вооруженных плакатами наподобие «Свободный Кислоярск боится свободного Разбойникова!». Воспользовавшись заминкой, Петрович попытался произнести небольшую речь:

— Не надо оваций, товарищи! Красного графа Монте-Кристо из меня не получилось, придется переквалифицироваться в…

Однако в кого собрался переквалифицироваться товарищ Разбойников, пикетчицам узнать не довелось, так как Гераклов решительно взялся за ручки тележки и, раздвигая восторженных старушек, двинулся дальше, так что милиционеры едва за ним поспевали. A по улице неслось раскатистое Гришино:

— Да здррравствует Кислоярррская Pрреспублика! Xаррре Кррришна! Pрразбойникова — в тюрррьму! Xаррре Pррама! Геррраклову — трррижды уррра!

Жаркое летнее солнце щедро осеняло своими лучами мирные улицы Кислоярска. В тени заборов умиротворенно отдыхали пьяницы, а бродячие шавки, свесив до земли языки, расслабленно мочились на те же заборы. Город дышал зноем и покоем. Василий Николаевич Дубов в строгом черном адмиральском кителе шел под руку с Чаликовой по Барбосовской улице и мечтал о стакане холодной газировки. И вдруг его внимание привлекла некая мрачная личность, которая сдирала корявой железякой со стены дома новенькую табличку «Улица Василия Дубова» и на ее место приколачивала предусмотрительно сохраненную старую — «Барбосовская улица». Чуть ниже таблички взгляд Дубова наткнулся на две бумажки, одна из которых была сильно выцветшей, с портретом Разбойникова, а на второй, совсем свежей, Василий Николаевич узнал собственное фото.

— Вот, Наденька, полюбуйтесь — это моя фотография, которая некогда красовалась на доске почета Горкома комсомола, — вполголоса обратился он к своей спутнице. — Только тогда ее осеняла надпись «Наши лучшие передовики», а теперь — «Их разыскивает милиция».

— Да еще и в такой компании, — невесело усмехнулась Надя.

— Да, Наденька, пожалуй, вы правы — пора сматывать удочки. Поедемте на природу ловить рыбу. Я тут знаю одно тихое озерцо, будем жить в шалаше, слушать пение птиц, пить березовый сок, петь песни возле костра и варить уху, если чего поймаем.

— Будем считать это заслуженным отпуском, — добавила Чаликова, а про себя подумала: «C Васей рай и в шалаше».