Когда я выписывалась из больницы, мне посоветовали через месяц показаться своему врачу в поликлинике, проделать все анализы, словом — пройти контрольную проверку после тяжелого воспаления легких. Я не пренебрегла советом. Врачиха в поликлинике осмотрела, выслушала меня и нашла, что все в порядке. Оставалось только выписать мне направления на анализы, но тут ее вызвали по телефону куда-то для консультации.

Как раз в этот момент в кабинет вошла красивая, хорошо сложенная женщина лет тридцати — тридцати пяти с модной уличной сумкой.

— Тоба, — сказала ей врач, — выпиши больной направления на анализы.

Она вышла. Тоба, оказавшаяся медсестрой, не спеша поставила сумку в угол, сняла с вешалки чистенький белый халат. На ней был бежевый трикотажный костюм с вышитыми бортами, очень миленький и оригинальный, — и я спросила:

— Очень хороший у вас костюм. Это готовый? Медсестра, натягивая халат, удивленно на меня посмотрела.

— А вы видели в городе второй такой? — ответила она вопросом на вопрос.

— Нет, не видела.

— Так зачем же спрашиваете? Я не ношу готовой одежды. Стоит в универмаге появиться приличным костюмам, как полгорода в них уже ходит. — Она указала глазами на мой полосатый кримпленовый костюм и добавила с легкой улыбкой:- Не обижайтесь, но, например, такой костюм, как ваш, можно встретить на каждом углу. Это не по мне. Лучше я надену простое ситцевое платье, но пусть оно будет единственным в городе.

Я слушала ее с некоторым удивлением. Мы впервые видели друг друга, а говорила она так, будто мы давние подруги, с налетом фамильярности. Впрочем, подумала я, такая открытая, доверительная манера подходит к ее бойкой внешности.

— Вижу, мой костюм вам понравился, — продолжала она, сев за стол. — Если хотите, могу достать вам такой трикотаж.

— Но вы тогда не наденете свой костюм…

— Я же не сказала, что вам сошьют точно такой костюм. Другой будет цвет, другой фасон и вышивка.

— Ну что ж, буду вам благодарна…

— Э, при чем тут благодарность? Вы же купите за свои деньги.

Дверь приоткрылась, в кабинет заглянула пожилая смуглая женщина:

— Тоба, ты когда-нибудь будешь делать уколы вовремя? Больные звонят и жалуются, что до сих пор не сделаны уколы, назначенные на восемь утра.

— Ну и пусть жалуются, — преспокойно ответила Тоба. — Я их предупредила, что сделаю уколы в десять.

— Вечерние сделаны в восемь, значит, надо, чтоб и утренние…

— А если утренние будут в десять? Какая разница?

— А та разница, что так дело не пойдет, Тоба, — сердито сказала женщина. Должны быть равные промежутки времени. Я доложу главврачу. Вечно ты выкидываешь всякие фокусы… — Она хлопнула дверью.

— Подумаешь, главврачу она доложит! — Тоба коротко всплеснула холеными руками. — Ах, испугала! Да кто ты такая, позволь тебя спросить? Хорошо, что всего лишь старшая медсестра, шишка на ровном месте, а не то, будь она на должности повыше, житья бы совсем не дала.

Она посмотрела на меня, как бы предлагая разделить ее негодование. Я молчала. Зачем мне вмешиваться в их дела? Я смотрела на ее красивое лицо и думала: почему у нее такое странное имя? Тоба… Наверное, ее зовут Тубу или Тукезбан, и это вовсе неплохие имена, а она взяла и переиначила на Тоба.

— Как ваше полное имя? — спросила я.

— Меня зовут Тэбрик. Тэбрик-ханум. Но я не очень люблю свое имя: надоели вечные приветствия. И поэтому все называют меня просто Тоба. А разве плохо? Да, так вот, если хотите, принесите завтра деньги, и я достану вам джерси какого хотите цвета. — Она придвинула к себе бланки и взяла авторучку. — Так вам выписать направления на все анализы, да? Я бы давно выписала, если б не прибегали всякие тут с угрозами. — Тоба тряхнула воинственно головой. — Прямо не дают работать! Да это еще что! Недавно я была на вызове, дали адрес, фамилию больной. Имя у нее Нурджахан, а фамилия какая-то странная — Мамина. Ну, мне все равно. Прихожу к ней; правда, немного опоздала, ну, думаю, ничего, извинюсь, и все дела. Открывает мне дверь седая старуха и сразу начинает причитать: «Где ты, девушка, была, почему на два часа опоздала?» Ну, у меня с такими скандалистками разговор короткий. «А что бы вы делали, бабушка, говорю, если бы я вовсе не пришла?» И знаете, что мне сказала эта темная женщина? «Тебе, говорит, государство деньги платит за то, чтоб ты вовремя приходила к больным и делала им уколы». Представляете? — засмеялась Тоба. — Она меня еще поучает! Да разве на свою зарплату я могу купить с рук что-нибудь оригинальное? И я говорю этой бабуле: «Вы меня лучше не сердите, а то я сейчас повернусь и уйду». Ну, тут она засуетилась. «Пойдем, говорит, доченька я уже все приготовила, из холодильника достала лекарство, сделай поскорее укол». Это, конечно, другой разговор. Ведет она меня на кухню, и я ее спрашиваю: «А почему у вас такая странная фамилия — Мамина? Вы разве не азербайджанка? Или ваш муж?» Она выкатывает на меня глаза: «Как ты сказала?» «Как у меня в направлении написано, так и сказала: Мамина. И в вашей карточке в поликлинике так значится». — «Никакая я не Мамина! — кричит она. — Вечно путают! Наша фамилия Мо'мин! (Религиозный, набожный — ред.) Слышала ты такое слово? Забыли это слово, потому и путают мою фамилию!» Ну ладно. В кухне на столике, вижу, стоит флакончик с готовым раствором пенициллина. Я набрала в шприц, сделала старухе укол. Ка-ак заорет она! Такой подняла крик, что и я испугалась. Нервная очень старуха. «Что за укол ты мне сделала? Я же вся горю!» — «Что вы приготовили, говорю, то я вам и впрыснула. Может быть, пенициллин кристаллизовался, говорю, так бывает иногда». Она причитает и кричит: «Если он криста… ну, если испортился, так почему же ты сделала укол?» «А что мне делать, говорю, бежать в аптеку и покупать вам новый пенициллин?» — «У нас дома полно пенициллина, говорит, неужели он весь испорчен?» Мне, по правде, и самой показалось странным, что укол обжег ее и причинил боль. Вернувшись в поликлинику, я увидела медсестру вечерней смены Алю, она сидела и вила чай. Я спросила ее: «Когда ты разводила пенициллин у этой старухи Мо'мин? Я сейчас вкатила укол, а она завизжала, будто ее режут». — «Какой пенициллин? — Аля говорит. — Ничего я не разводила. У старухи флакончики по триста тысяч единиц, я каждый раз на один укол развожу, и все». Вы поверите, я остолбенела, когда услышала это. «Тогда, говорю, какой же я сделала ей укол? Что было в том флаконе?» — «С ума ты сошла! — кричит Аля и вскакивает, чуть не опрокинула чайник. — Я у нее флакончик со спиртом оставляю, чтоб каждый раз не таскать, ты ей спирт вкатила! Дура!» — кричит. А я ей: «Сама ты дура! Как это можно — спирт наливать во флакон от пенициллина?» Тут она начинает читать мне нравоучение: мол, старуха по невежеству могла вытащить из холодильника этот флакончик вместо целого, но ты, медсестра, куда смотришь? Видишь, мол, что флакон распаянный, с открытой крышечкой, значит, нельзя использовать, — ну и все такое. Я, конечно, в долгу не осталась, говорю: «Все умные стали, и если ты все знаешь, не хуже врача, так почему бегаешь делать уколы больным, шла бы сразу в мединститут лекции читать…»

Мне надоело слушать разговорчивую Тобу, да и времени уже не было сидеть тут. Я поднялась и сказала:

— Вы извините, но мне надо…

— Нет, вы послушайте, чем это кончилось, — заявила она тоном, не допускающим возражений, и я подумала, что ладно уж, дослушаю до конца, а не то, чего доброго, эта Тоба выпишет мне направления на такие анализы, что не обрадуешься. — Мне пришлось опять к старухе пойти — ну, сказать, что ошиблась, компресс сделать. Не хотелось идти, но надо. Мало ли что, ведь это могла, плохо кончиться… Да и не отсохнет у меня язык, если я извинюсь… В общем, пошла. Представьте себе, она открывает мне дверь как ни в чем не бывало. Я ей говорю; «Что, бабуля, живы-здоровы? Ну, слава богу, а не то попала бы я из-за вас в беду». И тут она как накинется на меня, сразу в крик: мол, не я, а она чуть в беду не попала из-за меня, бог ее пожалел, а я, мол, только о себе беспокоюсь, о других не думаю, — ну и всякие такие дурацкие слова. Я тоже рассердилась. Тоже мне, сама на ладан дышит, еле душа в теле, а туда же, с нотациями. А я нотаций не люблю. «Нечего кричать, говорю, бабуля. Вы уже седьмой десяток заканчиваете, и если с вами что случится, то мир не обрушится. А я, между прочим, еще молодая, как же мне не побеспокоиться о себе?» На редкость вредная старуха…

Мне было уже невмоготу слушать Тобу.

— Пойду, — сказала я. — Дайте, пожалуйста, направления.

Она небрежно заполнила два бланка и протянула мне.

— До свидания, — сказала я и направилась к двери,

— Так не забудьте завтра принести деньги на джерси, — сказала она.