В милицию его вызвали повесткой. Вернувшись домой, он первым делом, не раздеваясь, как был, в плаще и шляпе, прошел на кухню, налил из крана большую чашку воды и выпил залпом — так его мучила жажда.

Прежде чем явиться в милицию, он зашел по пути к Хырдаханум. Долго сидел у нее. Доктора сказали, что ей стало хуже в последние три дня. Они делали все возможное, чтобы помочь ей, но улучшения пока не добились. Пригласили известного в городе кардиолога. Осмотрев Хырдаханум, профессор сказал, что лечение ведется верно, и назначил дополнительные препараты. И все-таки больной с каждым часом становилось все хуже, на глазах у мужа она таяла как свеча. Алибала являлся в больницу дважды в день, подолгу сидел у жены, терзаясь, что ничем не может помочь ей, потом ловил докторов, говорил с ними, слушал их утешения и снова шел к жене… И вот в такой напряженный момент его вызвали в милицию…

Раздевшись, он взял со стола телефон с длинным шпуром, сел на диван, поставил аппарат на колени, стал набирать номер, но, тут же дав отбой, призадумался. «Везет мне как утопленнику. О чем я думаю, о чем — они! Совсем потерял голову. Почему все это навалилось на меня сразу?»

Одной рукой он держал аппарат, другой снова набирал номер. Отозвался женский голос.

— Месмаханум, это ты?

— Я, Алибала-гардаш. Как Хырдаханум?

— Как и вчера.

— Да пощадит ее аллах!

— Агадаи дома?

— Да, вот услышал твое имя, подошел, передаю ему трубку.

— Агадаи, здравствуй!

— Здравствуй, как твои дела?

— Хуже некуда…

— Ты, брат, не отчаивайся. Крепись. Наберись терпения.

— Эх, Агадаи, дело ведь не только в болезни жены… Я попал еще в одну глупую историю. Не телефонный это разговор… Ты не мог бы приехать ко мне?

— Если надо — приеду.

— Надо, Агадаи, хочу посоветоваться с тобой.

— Тогда жди, сейчас выезжаю.

Поговорив с Агадаи, Алибала почувствовал некоторое облегчение. Между ними была разница в возрасте всего в один год, но Агадаи был куда опытнее, он мог дать Алибале хороший совет в любом деле и, может быть, в этом. «Правильно сделал, что позвонил Агадаи, Как я раньше об этом не подумал? Надо было еще в тот раз, когда я заходил к ним, рассказать о кубинской истории, может, уже что-нибудь удалось бы решить…»

Но от недавнего разговора в милиции он все еще не мог отвлечься и переживал его заново. Его возмутило, что майор Ковсарли с места в карьер дал понять, что он, Алибала Расулов, нечестный человек. Нашел, видите ли, жулика, рад! Все были бы такими нечестными, как Алибала Расулов! Куда с добром! Тогда и честным Ковсарля делать стало бы нечего… «Ты не похож на честного человека, Расулов», — сказал Ковсарли. Скажи такое кто-нибудь другой, он преподал бы сказавшему хороший урок. Но что поделаешь, говорил начальник, и говорил не без оснований. Если не вникать в мотивы поступка, он был прав. Ведь слепой видит, что проводник, немолодой человек и не щеголь, полный чемодан дорогих модных вещей вез не для себя. За такими вещами гоняют-ся модницы, молодежь. На вопрос Ковсарли, сколько у него детей, Алибала ответил, что один сын. «А где он?» — спросил Ковсарли. «Он военный, служит на Севере…» Только потом понял он смысл этих вопросов, когда Ковсарли сделал вывод, что вещи, привезенные им из Москвы, Алибала купил не для себя, не для детей, Алибала не стал спорить, он только старался выиграть время и не разозлить майора, что могло бы повлиять на ход дела, — это он понимал. Да, сотворил глупость, сдуру влип в грязную историю, и теперь уж нечего хорохориться, надо постараться спокойно, с достоинством выбраться из нее. В конце разговора Ковсарли сказал: «Вот тебе бумага, вот тебе ручка, садись и пиши объяснение, где и для чего накупил этих дефицитных вещей». Бумажку в Кубе Алибала написал не раздумывая. Теперь приходилось думать. А времени не было. Алибала вынужден был сказать, что жена лежит в больнице в тяжелом состоянии и он сейчас не в себе, не может сосредоточиться… Если можно, он напишет объяснение дома, в спокойной обстановке, и принесет завтра. Ковсарли почувствовал, что он не ищет повода уклониться от объяснений, что у него действительно что-то неладно в семье, подумал и сказал: «Ладно, напишешь дома, утром принесешь».

А что писать? Ковсарли чуток, как гусь, его не проведешь на байке о том, что он привез этот, будь он проклят, дефицит не для продажи, а для знакомых. Посмотрим, что посоветует Агадаи. Если сознаться, что чемодан принадлежит Дадашу, майор будет рад, и Дадаш пропал. Что делать, в этом тоже нельзя признаваться. Кроме всего прочего, если сказать правду, Дадаш решит, что Алибала его продал, отомстил за тот спор в гостинице. Ничего хуже и представить нельзя… Вообще нельзя отступиться от сказанного — совсем опозоришься, смешаешь себя с грязью в глазах людей, в глазах семьи Дадаша…

Он вспомнил, как суетились вокруг него жена и дочь Дадаша. А внуки уселись у него на коленях — одному было четыре года, другому — шесть, такие милые курчавые мальчики — и оба наперебой спрашивали: «Ты дедушкин товарищ? Вы вместе с дедушкой били на фронте фашистов? У тебя тоже есть внуки? Почему ты не привез их к нам, мы вместе играли бы». Когда он, выпив стакан чаю, вместе с Явузом собрался идти в милицию, жена Дадаша со слезами на глазах просила помочь мужу: «Вся надежда на вас, Алибала-гардаш». Вспоминая об этом, Алибала переставал чувствовать неприязнь к Дадашу… Что делать? Вниз плюнешь борода, вверх плюнешь — усы… И Дадаша нельзя подводить, и самому в луже неохота барахтаться…

И он ждал Агадаи. Наконец раздался звонок. Алибала побежал открывать дверь.

В руках Агадаи была сетка, а в ней — небольшая кастрюля. Первым делом Агадаи выпростал кастрюлю, подал осторожно Алибале.

— Отнеси на кухню, это душбара, Месмаханум прислала. Или лучше садись ешь, пока горячая, а я принес с собой свежие газеты, почитаю пока, посмотрим, что делается в мире.

— Я знаю, какую душбару готовит Месмаханум, с удовольствием поем, но сперва хочу поговорить с тобой.

Агадаи снял плащ и прошел в комнату. Алибала отнес кастрюлю на кухню, вернулся.

— Ну что у тебя еще случилось? Рассказывай.

— Что сказать, сам себя наказал. Впутался в чужое дело, а как выпутаться не знаю.

И Алибала со всеми подробностями рассказал о случившемся, начиная со встречи с Дадашем в Хачмасе вплоть до разговора с майором Ковсарли, слова которого терзали ему сердце.

— Если бы знать, что Дадаш сыграет со мной такую шутку! Хырдаханум предупреждала: не суйся в это дело. Не послушал. Эх, да что теперь говорить!

Агадаи молча выслушал рассказ друга, покачал головой.

— Конечно, сам виноват. Добро можно делать человеку, который это понимает и ценит, а не такому жулику…

— Откуда мне было знать! Думал: фронтовой товарищ, надо выручить…

— Ну, в гостинице-то он весь раскрылся. Я бы после такого разговора не стал прикрывать этого подлеца…

— Отказаться от своего слова нельзя. Как поступить, не знаю. Не по-мужски было бы забыть просьбу жены и дочери Дадаша. Ради этих женщин и внуков я должен был помочь Дадашу в этом деле. Теперь что делать? Не слизывать же свой плевок? Ты умный человек, у тебя хороший слог, ты не лезешь в карман за словом, подобно мне. Прошу тебя, подумаем вместе, как написать майору Ковсарли объяснительную, чтобы убедительно было и чтобы он оставил меня в покое.

Агадаи считал глупой наивностью надежду Алибалы отделаться объяснительной запиской от скандальной истории, в которую он сам же и влез.

— Написать объяснительную можно, напишем. Но если майор не захочет тебя понять, бумажка не будет иметь никакого смысла и ни капли пользы не принесет.

— Как то есть не принесет? Тогда зачем же он требует писать объяснительную?

— Порядок такой, Алибала. В подобных случаях владелец вещей должен написать объяснение, где, что и для чего купил. Список всего, что есть в чемодане…

— Да я в Кубе уже об этом писал! Список вещей, который мне дал Явуз, я наизусть помню. Вещи я перечислю, но мы, по-моему, должны найти три-четыре дельных человека, чтобы они пошли в милицию и сказали, что давали мне деньги и просили купить в Москве эти вещи для них.

— Это нетрудно. Хочешь, я всех жителей улицы Касума Измайлова соберу и поведу к майору Ковсарли в качестве свидетелей? Но, Алибала, если в милиции не захотят тебе помочь, то, что бы ни говорили свидетели, пользы не будет. Они там мастера выворачивать наизнанку свидетелей. И знаешь, иной, подобно тебе, скажет сначала, что давал деньги и просил что-то купить, а потом передумает и скажет: «Нет, не давал, не просил. Это Алибала или Агадаи меня просили, чтобы я сказал, будто давал и просил». Тогда так влипнем, что и за уши нас не вытащить. Это дело само по себе скользкое, его можно повернуть и так, и эдак, это зависит от желания и от совести следователя.

— Отношение майора мне не понравилось. Он смотрит на меня как на человека нечестного. С первых же слов ясно, что хочет меня запугать.

— Не бойся, Алибала, мы этого не допустим. Скорее всего он считает тебя спекулянтом и хочет содрать с тебя. Вот и запугивает, чтобы взять побольше.

— Что у меня есть? Что он может с меня содрать? — Голос Алибалы дрогнул. Богатства я не накопил, взяток не брал и другим не давал. Не научился!

Агадаи бросил на стол газету, которую скрутил, так и не прочитав, и сказал:

— Ты хорошо поступил, что поделился со мной. Надо нам поискать такого человека, чтобы мог подойти к этому майору и объяснить, что к чему, чтобы майор от тебя отстал. А пока что покажи список вещей, которые находятся в чемодане.

— Сейчас.

Алибала вытащил из внутреннего кармана старое черное портмоне, извлек из него свернутый тетрадный листок — он еще в Кубе своей рукой переписал список, составленный Дадашем, на случай, если спросят, — покупал, мол, и записывал.

— Что ж ты упрекаешь майора, в чем он виноват? Каждый, кто прочтет этот список, насторожится. Тут все модные товары, дорогие, ходовые — как на подбор. Кто бы ни был твой товарищ, если даже он сошьет рубашку из Корана и станет клясться, что купил все это для себя, никто не поверит. Тут слепому и то все ясно. У спекулянта рогов нет, но спекулянт виден… Шила в мешке не утаишь.

Агадаи еще раз внимательно просмотрел список, покачал головой, перечитал цены.

— Мешок денег нужен, чтобы купить все это.

— Это еще что, Агадаи! Он три таких чемодана вез из Москвы. Те два он в Кубе кое-как узаконил, остался этот.

— Не знаю, что в тех чемоданах, но за вещи, которые в этом чемодане, кого угодно можно засадить в тюрьму. Знаешь, — продолжал Агадаи, то и дело заглядывая в список, — читаю и думаю: если мы с моей Месмой пойдем в милицию и скажем, что просили купить это для нас, нам не поверят. Как назло, тут нет ничего для стариков. Но если наши дети возьмут на себя это дело, майору нечего будет возразить.

У Агадаи было два сына и три дочери, и все семейные, имеющие детей. Ведь многие вещи могут принадлежать им. Глядя в список, Агадаи прикидывал, кому из них какое платье приписать, чтобы выглядело убедительно.

— Дай мне бумагу и карандаш. Алибала принес требуемое и сказал:

— Если я тебе не нужен, то позвоню в больницу. Беспокоюсь за Хырдаханум. Спрошу, как она, с утра ничего о ней не знаю.

— Да, да, позвони.

Агадаи положил перед собой список вещей и на отдельных листках, на которых написал имена своих детей, стал вписывать по три-четыре вещи.

Алибала вышел в коридор и позвонил в больницу.

— Ай баджи, это отделение реанимации?

— Да, оно самое, — ответила медсестра.

— С вами говорит муж больной Хырдаханум Расуловой. Сестрица, очень я беспокоюсь, как Хырдаханум? Может быть, ей нужно что-нибудь, так я принесу.

Женщина, ответившая Алибале, узнала его, это была медсестра, которую он на днях угощал грушами, у тром Алибала поздоровался с ней в больнице, она приветливо кивнула.

Теперь медсестра, помедлив, ответила:

— Больная чувствует себя так же, как при вас. Не беспокойтесь, врачи делают все, что нужно.

— Сестрица, прошу вас, скажите Хырдаханум, что я звоню. Может, она хочет передать мне что-нибудь?

— Не беспокойтесь за больную. Я бы пошла, но ей только что сделали укол, она спит, и врач не разрешает ее часто беспокоить.

Не дожидаясь ответа Алибалы, медсестра повесила трубку. Это еще больше встревожило его, всякие мысли полезли в голову. «Правду ли говорит сестра? Не хуже ли Хырдаханум, чем было утром?»

Агадаи заметил огорчение на лице Алибалы.

— Ну, спросил? Как Хырдаханум?

— Не очень-то я верю медсестре. Говорит, что так же, как утром. Может, что-то скрывает, чтоб меня не пугать. Просто не знаю, что делать.

— Хочешь, пойдем к ней… — Агадаи отложил бумаги в сторону и поднялся.

— Сиди, какой смысл идти, все равно к ней не пустят. Эта реанимация, или как ее, язык не поворачивается произнести такое слово, — такое отделение, что к больным туда не пускают. Мне сделали уважение, впустили раза два, теперь больше не пускают. Там очень строгие правила. Твой больной в тяжелом состоянии лежит там, а ты стоишь в коридоре и терзаешь свое сердце. Это же сущая мука.

— Терпи. Посмотрим, что будет дальше. Будем надеяться. — И, чтобы отвлечь Алибалу от мыслей о жене, Агадаи снова завел разговор о чемодане: — Я распределил кое-какие вещи из этого списка между своими ребятами. Если майор Ковсарли захочет, они напишут, что попросили тебя купить в Москве эти вещи.

— Это было бы неплохо, только вот милиция торопит, завтра я должен отнести майору объяснительную записку. Значит, уже сегодня ребят надо предупредить.

— Не хочу врать: так быстро не управлюсь. Мне надо повидать всех, поговорить с каждым в отдельности, каждому объяснить, в чем дело.

— И то верно. Но что же делать?

— Что делать? Отнесешь объяснение послезавтра. А если он спросит, почему задержал, скажешь, что был занят в больнице, не мог прийти. Тут ты не обманываешь; если не поверит, пусть звонит в больницу и справляется. Слушай, если ты перед этим майором предстанешь таким тюфяком, дело плохо. А если он почувствует, что ты ничего не боишься, он поймет, что ты не сделал ничего противозаконного, и будет с тобой совсем по-другому разговаривать,