Глава 1. Колхозный экономист
В 1984-м году я закончил университет и получил распределение в Ляйлякский район на границе с Таджикистаном. Однако отец хотел, чтобы я работал в родном колхозе. Несколько слов об этом хозяйстве. Его много лет возглавлял Рыпек Айдаралиев, ветеран войны, талантливый организатор. Под его руководством было объединено пять мелких колхозов. По сути это было даже не село в традиционном понимании, а маленький город с населением более 5 тысяч человек. Клуб, двухэтажное здание правления, трехэтажная школа на тысячу мест с прекрасно оборудованными кабинетами и огромным спортзалом, центральная котельная. Вокруг села было высажено 300 тысяч березок! Ныне, по прошествии 30 лет, в тамошних, прежде безлесых местах, шумят красивейшие березовые рощи. А за грибами-подберезовиками приезжают за 200 километров из Джамбула (местные жители грибы не потребляют. На киргизском языке грибы носят неблагозвучное название конских гениталий). Колхоз стал миллионером, был награжден орденом Трудового Красного знамени. В 1984-м наступил кризис. На председателя и главных специалистов было заведено уголовное дело. Ходили слухи, что Первому секретарю ЦК КП Киргизии якобы не понравилась амбициозность Айдаралиева. На открытии памятника селянам, павшим в Великой Отечественной войне, председатель колхоза поддел Усубалиева:
– В столице, между прочим, такого памятника нет.
В колхоз нагрянула большая ревизия. Она работала полгода. Наконец накопали растрату на смехотворную сумму около 5 тысяч рублей. На суд аксакал явился при всех своих боевых и трудовых наградах, а «иконостас» у него – будь здоров! Четверых главных специалистов колхоза вместе с председателем все же посадили.
Вернувшись из мест заключения, многомудрый Айдаралиев изрек:
– Настоящий джигит непременно должен посидеть в тюрьме!
Земляки рассказали, что престарелый Айдаралиев, ныне проживающий в Бишкеке, приезжал в прошлом году в свой бывший колхоз. Увидев нынешнюю разруху и безнадегу, горько заплакал…
Новый председатель колхоза Бечелов уважил просьбу папы и прислал на меня запрос. Кадровик министерства сельского хозяйства отговаривал:
– В вашем «Караколе» пять безработных экономистов. Они будут под тебя копать!
Но я был непреклонен.
Работа экономиста по труду и заработной плате состояла в том, чтобы строго соблюдались нормативы по расценкам оплаты труда и не превышались объемы реально выполненных работ. Когда первый раз в жизни завизировал документы на 40 тысяч рублей, испытал ни с чем не сравнимое чувство гордости за оказанное высокое доверие.
Впрочем, не все давалось гладко. Помню, учетчик мехпарка принес наряды. Заглядываю в конец документа и вижу, что всем ремонтникам начислено от 200 до 500 рублей зарплаты. Я урезаю их в два раза. В мехпарке бунт. Суровые мужики в замасленных спецовках приходят в кабинет разобраться с сосунком. Усаживаю самого крикливого за стол, самолично подсчитать зарплату. Через пятнадцать минут выясняется, что я был прав. Оказалось, сердобольный учетчик, работающий всего неделю, просто решил осчастливить друзей.
Другой раз зимой, из-за нехватки кормов решили давать буренкам кормовую смесь из сенажа, корнеплодов и соломы, перемалывая их на измельчителе КУФ. Все бы ничего, но на морозе корнеплоды превратились в камень. Ножи кормоизмельчителя начали ломаться. Производительность труда упала. Естественно, зарплату работникам я урезал. Забастовка! Председатель колхоза отдает распоряжение уладить инцидент.
– Или иди сам и работай вместо них на морозе!
Провожу хронометраж, созваниваюсь с соседними хозяйствами. Везде измельчение тонны кормов оценивается примерно в 50 копеек (другие хозяйства перемололи свои корнеплоды еще летом). У меня же требуют платить по 2 рубля! Нигде в Союзе нет таких расценок! Ладно. Начинаю с конца. Беру за основу 2 рубля и накручиваю: разгрузка с прицепа вручную (хотя прицеп – самосвал), перенос на 50 метров, загрузка в измельчитель, отгребание из-под него, обратная переноска на 50 метров, погрузка в тракторный прицеп с высокими бортами (хотя погрузка механизированная) и т. д. Чтобы прикрыться (ведь ревизия будет спрашивать с меня!), составляю новый норматив, добавляю из учебника по планированию сельского хозяйства пару мудреных формул. Председатель кряхтя подписывает сей документ и ставит печать. Через несколько лет, заехав в родное хозяйство, узнаю, что экономист, не мудрствуя лукаво, даже летом оплачивает работу кормозаготовителей по моим расценкам. Я пришел в ужас!
Зимой, чтобы сохранить поголовье, председатель договорился со сторожами казахских зимних пастбищ, примыкающих к нашему хозяйству, потихоньку пасти у них наших барашков. Они взамен просят принять на мясо их бычков. Наши расценки – один рубль двадцать копеек за килограмм живого веса. Бычки упитанные, по 150 килограммов. Однако сторожам этого мало. Приходится искусственно накидывать сверху по 20–30 кило.
В автокатастрофе погиб прекрасный парень. Осталась одинокая старушка мать. Учетчик мехпарка, чтобы как-то помочь ей, начислил покойному зарплату 500 рублей. Я не могу пропустить этот документ. И урезать некрасиво. Поэтому принимаю решение разделить сумму на две части. Вторая зарплата была начислена в следующем после его смерти месяце. А с ревизором, однокашником по университету, мы распили бутылку, и я ему все объяснил. Он понял все правильно.
Глава 2. Комсомольская работа
Весной 1976 года в «Каракол» приехали представители райкома комсомола. Шла кампания обмена комсомольских билетов. В хозяйствах нижней зоны Таласской долины этот процесс уже был близок к завершению, а у нас даже не начинался. Секретарь ВЛКСМ нашего колхоза полгода назад сбежал с молодухой от своей жены в неизвестном направлении. Реальных кандидатов на должность секретаря комитета комсомола было двое: токарь из мехпарка, член КПСС, и я, беспартийный, но с высшим образованием. Токарь, зарабатывавший по 200 рублей в месяц, заявил членам Бюро райкома:
– Будете кормить мою семью – буду секретарем (зарплата секретаря составляла 90 рублей). Будете настаивать – вот мой партбилет: можете забрать его себе.
Члены Бюро поговорили со мной. Обещали принять в партию (для совслужащих вступление в КПСС было практически безнадежным делом). Я согласился. Экономистом я получал 140 рублей, поэтому к моим секретарским 90 прибавили еще 50 колхозного физрука.
Отправили на двухмесячные курсы во Фрунзенскую зональную комсомольскую школу. В столице я забежал в родной аэроклуб, где приняли с распростертыми объятиями. Оказалось, в сборной Киргизии не осталось ни одного парашютиста-киргиза. Обещали вызвать на летние сборы.
Обмен комсомольских документов
Обмен документов начался со сверки. Комсомольский анекдот тех времен: звонит первый секретарь в сектор учета и спрашивает:
– Чем вы там занимаетесь?
– Сверкой, сводкой.
– Водку допить, а Верку ко мне!
В моем хозяйстве числилось 250 комсомольцев. В наличии оказалось около 200. Плюс 50 человек, прибывшие из других мест, не снявшись с учета. Затем нужно было всех сфотографировать. Из райцентра прислали фотографа быткомбината. В первый день удалось собрать около 30 комсомольцев. На второй день 5–6 человек. На третий день не пришел никто. Фотограф, приехавший в такую даль (до райцентра 75 километров), плюнул на все и укатил обратно в город.
Пришлось мне самому вооружиться фотокамерой. Не расставался с портфелем, в котором темный пиджак, пара белых рубашек с галстуком и белая простыня. Как завижу «объект» комсомольского возраста, сразу к стенке:
– Как фамилия?
Щелк, щелк! Затем проявка пленки, контактная печать. Актив колхозного ВЛКСМ на фотокарточках надписывает фамилии. Таким образом, где-то в течение двух месяцев я отснял всю молодежь и обменял их документы. Осталось примерно 30 человек, выбывших в неизвестном направлении, но числившихся у меня. В других комсомольских организациях района были аналогичные хвосты. Так что разыскать и сфотографировать их представлялось безнадежным делом. Тогда я прошелся по домам беглецов, порылся в их семейных альбомах и отобрал фотокарточки, где они запечатлены без головного убора. Аккуратно вырезал их головы, наложил на лист белой бумаги и, используя насадочные кольца, сфотографировал. Получились как живые! Через несколько дней принес в райком недостающие фотографии. Заведующий сектором учета Люба Щичко не поверила такой оперативности, заподозрив подтасовку. Поспорили на литр коньяка. Как член Бюро, она лично приехала в колхоз вручать билеты. Разумеется, в обусловленный день в клубе никто не собрался. Поехали по домам. Вызываем родителей:
– Где Ваш сын (дочь)?
– В городе на учебе (в командировке, на отгонных пастбищах и т. д.)
Люба выкладывает перед ними стопку комсомольских билетов:
– Найдите документы вашего сына (дочери).
Родители безошибочно отбирают комсомольский билет и удивляются:
– Где вы его сфотографировали? Он уже два года дома не появлялся!
Щичко была поражена. Пришлось сознаться и самому поставить литр коньяка.
Информационный голод
В колхозе я испытывал острый информационный голод. Поэтому каждую субботу в 6 часов утра на проходящем автобусе уезжал в райцентр. В 10 часов садился в читальном зале городской библиотеки и перечитывал всю периодику, вплоть до журнала мод. В 16 часов с гудящей головой, успевал на последний автобус и поздно ночью возвращался домой. Жена меня понимала. Кроме того часто по ночам ловил "вражьи голоса" по радиоприемнику. По утрам в приемной председателя колхоза среди ожидающих бригадиров и главных специалистов проводил импровизированную политинформацию. Признаюсь, что не всегда они были «просоветскими». Вообще следует отметить, что чабаны, круглосуточно слушая короткие волны своих допотопных «Спидол» и «ВЭФ-ов», гораздо лучше городских жителей информированы о событиях в мире. Уже работая в органах внешней разведки и приезжая в родное село в отпуск, в беседах с земляками на политическую тему, я иногда попадал в затруднительное положение.
Парашютные сборы 1976 года
Надюша преподавала в каракольской средней школе немецкий язык и получала 250 рублей. Я приносил домой лишь по 40–50 рублей. Она не роптала, но мне было стыдно и просвета впереди не было. Захотелось в армию. На офицерских сборах, устраиваемых военкоматом предлагали различные варианты: начфином в Алма-Ату, завклубом на БАМ. Но мне хотелось в десантные войска. Мне объяснили, что разнарядок в ВДВ нет, но если сумею договориться непосредственно с командиром какой-нибудь десантной части, и он пришлет запрос, меня отправят туда. Решил съездить на парашютные сборы и довести количество прыжков до ста. Заодно в аэроклубе навести справки, поскольку у инструкторов имеются неформальные связи во всех десантных частях.
Вскоре пришел вызов из аэроклуба, подписанный самим Председателем республиканского ДОСААФ Героем Советского Союза генерал-лейтенантом Усенбековым. Первый секретарь райкома комсомола на сборы не отпустил. Пришлось «заболеть». Оформив бюллетень, потихоньку сбежал в Кара Балту. Начал прыгать с Д-1-5у. Потом прыжок с расчековкой ранца на Т-4-4мп. Все нормально. И вот настала пора идти на ручное раскрытие на 10 секунд. Взял с собой фотоаппарат. В воздухе попросил одного из ребят щелкнуть в момент отделения от самолета. Фотограф немного замешкался, а я, вытягивая шею, чтобы выглядеть красивее, сорвался в плоский штопор. Центр вращения находился в районе затылка. Поглощенный попыткой выйти из штопора, я потерял счет времени, и вместо 10 секунд пропадал 18. Почему это произошло? Дело в том, что опасаясь преждевременного раскрытия парашюта, я стравил высотомер КАП-3 основного купола до 550 метров (положено 750 метров), а запасного до 350 метров (положено 550). Внезапно сверкнула вспышка, страшный удар! (В момент раскрытия запасного парашюта динамическая перегрузка достигает 20 G). Немного оклемавшись, посмотрел вверх – над головой белая запаска. Пощупал спину – ранец пуст. Глянул вниз – подо мной болтается основной, не успевший раскрыться Т-4-4мп. До земли рукой достать, на ней машет пропеллером ЯК-18, другой самолет заходит на посадку прямо на меня. Шарахнулись они в разные стороны. Стремительно набегает поверхность. Сгруппировался. Удар! Звон пошел, наверное, по всей планете.
Примчался Газ-66. Подобрали со взлетно-посадочной полосы. Начался разбор. Оказалось, я нарушил инструкции по семи пунктам. Досталось и инструкторам. Начальник аэроклуба, глотая валидол, вымолвил:
– Живи, парень, и нам не мешай.
Ребята переживали не меньше меня. Инструктор похлопал по плечу:
– Твое счастье, что вращался вокруг затылка. Был случай, когда одна спортсменка штопорила вокруг колен. От перегрузки у нее полопались кровеносные сосуды глаз.
Тоска! Видимо, никогда больше не придется прыгать с парашютом. Прощай мечты, прощай любовь! На память о лучших днях жизни осталась лишь фотография. Впрочем, я опять ошибся: довелось – таки попрыгать в «Вымпеле».
Схватка с парторгом
Побитый, вернулся в родной колхоз. Опять потянулись серые будни. 7 марта 1976 года председатель колхоза в присутствии парторга попросил организовать три сотни подарков для поощрения тружениц. Договорившись с завмагом сельпо "под честное слово", я набрал на 300 рублей дешевых духов, мыло, салфетки и прочую мелочь. Упаковали в пластик. Задание было выполнено. Поскольку в колхозной кассе наличных денег не было, председатель обещал рассчитаться с магазином в течение недели. И тут начались неприятности. Председатель на пару месяцев слег в больницу. Вскоре его вовсе сняли. Потом сменился главный бухгалтер. Новый председатель и главбух платить по старым счетам отказались. Единственный свидетель долгов парторг не захотел брать ответственность на себя. Бедный завмаг сперва умолял, потом начал хватать меня за грудки. Я оказался в дурацком положении. Триста рублей в ту пору были огромные деньги. Доведенный до отчаяния, в присутствии всего колхозного актива я пообещал парторгу свернуть шею, что не прибавило теплоты во взаимоотношениях. Однако немного поостыв, поехал в Талас и записался на прием к первому секретарю райкома партии. Он выслушал, не проронив ни слова. Но инцидент был разрешен.
Вскоре в наше хозяйство нагрянула очередная высокая комиссия из столицы. Теперь они копали под председателя Бечелова. Представитель ЦК КП Киргизии потребовал у меня письменный отчет о комсомольских делах: почему молодежь пьянствует и дебоширит, несколько месяцев не платятся комсомольские взносы и т. д.
Я написал, что полгода колхозники не получают зарплаты. Члены КПСС умудряются своевременно уплачивают партийные взносы потому, что им оформляют аванс, в то время как нам, комсомольцам, это запрещено. Что мы организовали неплохой вокально-инструментальный ансамбль на средства, собранные молодежью. Однако авансовую ведомость на закупку двух электрогитар, подписанную еще полгода назад прежним председателем, не пропускает парторг. Упомянул и о распроклятых подарках. Отметил и определенные успехи: начав последними, мы первыми в районе завершили обмен комсомольских документов, действуют комсомольско-молодежные бригады.
По завершении ревизии на бюро райкома партии комиссия зачитала и мой отчет.
Вскоре меня пригласили на должность инструктора орготдела райкома комсомола и мы с семьей переехали в Талас. Парторг еще долго, на каждом районном партбюро патетически восклицал:
– Как можно повышать в должности человека, развалившего работу комсомольской организации колхоза?
Но это уже было с его стороны бестактно в отношении районного начальства. Его осадили.