Мое время ограничено, а жизнь коротка, поэтому я проживу ее так, как я считаю нужным. Я буду добиваться тех целей, которые важны для меня, а не тех, которые мне навязывают другие. Я возьму все преграды, которые встретятся мне на моем тернистом пути, и превращу их в топливо для моих будущих свершений. Я буду следовать своему сердцу, я стану тем, кем хочу стать и сделаю все ради этого.

Кем я хочу стать? Дело не в том, кем я хочу стать, а в том, кто я есть и кем хочу оставаться. Ничто в этой жизни мне не интересно так, как бег.

Вот я стою в начальной точке пути, разминаясь, предвкушая тяжесть предстоящей дистанции. Вот я уже бегу, и сотни разных мыслей посещают мою голову. Пару минут назад мне казалось, что я не смогу больше пробежать ни метра, но проходит немного времени, и совершенно другое чувство окутывает меня — я легок, я силен, я в состоянии бежать еще много часов. Вот погода меняется, начинается дождь; сначала меня это настораживает — я не был к этому готов, холодные капли падают на мое тело. Но затем все это уходит, и я получаю удовольствие от того факта, что сейчас, в 5 утра я, наверно, единственный во всей округе (а хочется думать, что и во всем городе, но черта с два!), который бегает в такую погоду. Ведь это не просто дождь, это ливень!

А я все бегу, так как была поставлена цель — пробежать 42 километра 195 метров, и что бы ни случилось, я буду бежать. Я уже давно выключил музыку, звучащую в моих наушниках, так как она уже пошла по второму кругу и ужасно мне надоела. Я просто хочу слышать звуки улиц, по которым я бегу; лай собак, которых я ненавижу; редкие звуки проезжающих мне навстречу машин. Время от времени я вытаскиваю телефон, на котором установлена программа подсчета пройденного расстояния, зло берет от того, что не могу удержаться и смотрю на телефон все чаще. Как будто от моих частых взглядов расстояние уменьшится.

Я уже не получаю никакого наслаждения от процесса, у меня очень болит спина, пот льется с лица вперемешку с каплями дождя, это мешает зрению и в результате я падаю в лужу, но тут же вскакиваю. Вновь вытаскиваю телефон, еще километр! Километр, чтоб его! Единственное, что работало в похожие моменты, это воспоминания о ногах Мухаммеда Али, о том, с какой легкостью он их передвигал в боях, когда шел уже 15-ый раунд. Но сейчас даже это не помогало, и тут в ход идет безотказный метод — сначала добежать вон до того столба, о дальнейшем не думать, потом вон еще 10 метров до того магазина, потом еще…и еще… И вот я вытаскиваю телефон, где программа указывает, что я пробежал 42 километра 193 метра…194..195.

Это был день, когда я пробежал свой первый марафон.

Меня зовут Саймон Белл. Я вырос в хорошей семье со средним достатком. Несмотря на то, что по американским меркам ее можно было бы назвать малообеспеченной — в нашем маленьком городке, расположенном в южной части штата Техас, наша семья считалась вполне успешной и благополучной. Мой отец, Фрэнк, мускулистый худощавый мужчина, очень молодо выглядел для своих лет, имел рост около двух метров и отличался способностью быстро мыслить и принимать решения. Последняя черта характера позволяла ему в течение многих лет считаться одним из лучших пожарных в нашем округе, побеждать в различных профессиональных состязаниях и занимать ответственную должность начальника пожарного расчета. Он пользовался большим уважением окружающих. Моя мать, Мелисса Белл, была очень красивой и при этом умной женщиной, с мягким спокойным характером. После окончания университета в Далласе, где, кстати, она и познакомились с папой, она вернулась с ним в наш городок и всю жизнь проработала учительницей английского языка в местной школе.

Я был единственным ребенком в семье, рос самостоятельным и свободным в суждениях, и если контроль со стороны родителей за моим поведением и поступками и присутствовал, то был настолько деликатным, что я его не замечал. Глядя на отцов своих одноклассников и соседей, почти все из которых работали за шесть долларов в час на заводе удобрений в километре от городка — я с юных лет знал, что, когда вырасту, обязательно уеду из этой дыры навсегда, стану кем-то значимым. Меня не прельщала перспектива идти по стопам отца, провести жизнь среди десятка этих улиц, маленьких домишек и таких же незначительных людей, время от времени выезжая в округ на ярмарку и раз в два года проводя отпуск на каком-нибудь дешевом курорте Восточного побережья.

Моя целеустремленность питалась и росла в геометрической прогрессии благодаря двум вещам. Первой была социальная обстановка в городе. Несмотря на то, что химический завод работал стабильно и имел огромные прибыли, его владельцы периодически сокращали штат, дабы увеличить свои барыши, а выброшенные на улицу люди не только не могли найти работу, но даже не имели возможности обратиться в суд. Суда у нас в городе не было, не было и лишних денег, чтобы мотаться в соседний городок для защиты своих прав. Здесь не редкостью были пьяные драки, самоубийства, разводы и родители, бьющие своих детей. Люди попросту ломались, когда у них отбирали кусок хлеба, преждевременно отправляясь на кладбище и оставаясь там навсегда.

Второй вещью был рано открывшийся у меня врожденный талант бегуна. Хотя я вообще не особо верю в талант, я верю в желание добиться своей цели и в колоссальный труд ради ее достижения. В общем, еще в начальной школе я был лучшим, а в восемь лет случилось нечто. В один из воскресных дней нас привезли на школьный спортивный праздник в парк.

В программу праздника входил забег по берегу озера, в котором, по задумке организаторов, по очереди должны были стартовать четыре группы соревнующихся. В первую группу входили старшеклассники, имеющие разряд по какой-либо дисциплине, во вторую — старшеклассницы-девушки, в третью — учащиеся средних классов, а в последнюю — мы, самые младшие. Когда на старт вышла третья группа, я, воспользовавшись общей суматохой, побежал с ней и с большим запасом первым финишировал через полторы мили. После этого случая наш учитель физкультуры, старый и опытный Том Уинсли, взял меня под свою опеку, начав заниматься со мной бегом по собственной программе.

В шестнадцатилетнем возрасте я впервые в жизни ощутил вкус большой победы, быстрее всех пробежав дистанцию в одну милю на крупном молодежном легкоатлетическом турнире в Нью-Йорке. Я был опьянен личным успехом и сумасшедшим темпом жизни этого огромного мегаполиса. Я чувствовал себя астронавтом, ступившим на поверхность Марса. Когда я вернулся, наш маленький городок, который я и без того терпеть не мог, стал мне совсем отвратителен. Скажите, захотите ли вы садиться в старый разваливающийся Форд после того, как прокатились на Бентли? Вот и я не хотел.

Спустя пару дней, в воскресенье за обедом, не слыша от волнения собственного голоса, я объявил родителям, что решил посвятить свою жизнь спорту, и что через год, сразу после окончания школы, я уеду учиться в элитную нью-йоркскую школу бегунов.

— Что там по телевизору? — спросил отец у матери.

— Вы что, решили проигнорировать мое объявление? — с недоумением спросил я. Обычно я не позволяю себе такого наглого тона в общении с отцом, но в тот момент я был не в силах молчать.

Отец посмотрел на меня с недовольством — обычно этого хватало, но не сегодня. Неужели он думает, что его недовольного взгляда будет достаточно, чтобы я отказался от мечты всей моей жизни? Что ж, тут он ошибался.

— Почему ты так смотришь на меня, словно я объявил, что завтра начну принимать наркотики? Я лишь сказал, что хочу…

— Я слышал, что ты сказал. Не нужно повторять этот бред еще раз. Одного раза вполне достаточно, — отец вроде и не кричал, говорил спокойно, но это спокойствие меня и пугало. Мне казалось, что он говорил со мной, словно я слабоумный, который не понимает, что для меня лучше, а он, стало быть, главный врач, заслуживший это звание лишь своим возрастом! Я хотел высказать ему все эти мои поразительно остроумные мысли напрямую, но ведь я еще хотел жить, поэтому сказал более вежливо:

— Пап, ты говоришь со мной, словно я младенец.

— Для нас ты всегда будешь маленьким, дорогой, — ласково сказала мама, взяв меня за руку. Я был настолько зол этим неуместным замечанием, что отдернул руку, даже не посмотрев на нее. Отец увидел это, но промолчал.

— Мне это не нравится, — сказал он, — у нас были другие планы, мы с тобой говорили об этом. Я рад твоим достижениям в спорте, правда, но твое желание связать с ним свою жизнь принято на эмоциях. Ты решил, что выиграл этот турнир — и все, теперь ты станешь бегуном. Я тоже думал, что стану футболистом, когда в детстве забивал гол. Все это ерунда, тебе пора повзрослеть.

— Хватит говорить со мной, как с младенцем, папа. Да, возможно, моя победа на этом турнире это всего лишь первый шаг маленького ребенка, который только что научился ходить, но ребенок этот, возможно, когда-нибудь станет олимпийским чемпионом, понимаешь? Я люблю бег, я хочу посвятить всю свою жизнь именно этому. Я не хочу бегать, чтобы поступить в эту школу. Я хочу поступить в эту школу, чтобы бегать. Не просто бегать, а опережать других, состязаться с серьезными соперниками, а их я смогу встретить именно в местах такого рода. Ты не понимаешь, это мой единственный шанс добиться в этой жизни настоящего успеха, бег — это то, что я люблю и умею делать лучше других. Ты как хочешь, а я все уже решил.

Я отодвинул от себя тарелку, резко вскочил, чуть не уронив стул, и хлопнув дверью, вышел на задний дворик.

Дворики в нашем городке обычно крошечные — расстояния от боковой стены дома до забора соседей хватает лишь на то, чтобы покрасить или отремонтировать стену или забор. В нашем дворе, справа от крыльца перед кухонным окном, была разбита простенькая цветочная клумба, а сразу за ней теснились грядки с луком, кудрявым салатом и спаржей, из которой мама умела готовить не менее десятка вкуснейших блюд. С левой стороны под навесом стоял мангал для барбекю и несколько пластмассовых стульев, за ними росло огромное ореховое дерево. Под ним я и сидел на деревянной скамейке, когда отец легонько тронул меня за плечо.

— Можно присесть? — спросил отец. Что это с ним? Я думал, он будет в гневе, начнет читать мне лекцию о том, что так разговаривают с родителями только ничтожества. Я был поражен этому, казалось бы, простому вопросу, потому что раньше отец никогда не спрашивал разрешения в таких вещах даже в шутку. В нашей семье четко давалось понять, кто главный, кто отец, а кто сын, именно поэтому я думал, что сегодняшняя моя вольность будет мне дорого стоить.

Однако я удивил себя еще больше тем, что хотя от его мягкого вопроса мне заметно полегчало, я не торопился это показать. Я как бы нехотя кивнул и сделал вид, что сосредоточенно стряхиваю пыль с брюк. Я не поспешил обнять его, извиниться за то что, возможно, чем-то обидел его — хотя бы тем что, как он всегда учил меня — дети не должны так разговаривать с родителями. Я не сделал ничего такого, я просто сидел, делая вид, что продолжаю обижаться.

Он опустился на скамейку рядом со мной. Он смотрел прямо перед собой и тихо сказал:

— Вот это и случилось.

Он словно знал, что я ни за что не передумаю строить свое будущее в спорте, он знал меня лучше, чем я знал самого себя. И зная, насколько я бываю упрямым, он хорошо понимал, что я готов идти на любые жертвы ради достижения конкретной цели. Этим он и решил воспользоваться.

— Ну, хорошо. Пусть будет по твоему, — твердо сказал отец, а я недоверчиво скосил на него взгляд. — Знаешь, я ведь тоже не мечтал быть пожарным. Когда-то в юности я хотел стать журналистом, даже поступил в университет, на филологический факультет. Мама наверняка рассказывала тебе, что мы там познакомились, она училась на два курса старше меня.

Когда умерли родители, я не смог оплачивать учебу, твоя мама как раз сдала выпускные экзамены, и мы с ней приехали сюда. Потом родился ты.

Последнюю фразу отец произнес как-то по-особому тепло, как мне показалось, а через минуту он продолжил говорить.

— В конце концов, это твоя жизнь, и ты вправе выбирать путь. Но прежде чем ты отправишься покорять Нью-Йорк и Америку победами на стадионах, ты должен будешь получить профессию, не связанную со спортом. Это мое условие, при выполнении которого я гарантирую тебе помощь во всем, в чем смогу. В конце концов, это вопрос уважения и сыновнего долга. Ты понимаешь, о чем я говорю? — отец пристально посмотрел на меня.

— Нет, пап, пока что не очень.

— Что ж, это не так сложно понять, — сказал он, добавив в тон немного жесткости, которая, кстати, порой очень ему шла. Он умел очень ловко переходить от душевных разговоров к деловым, все у него было в меру, словно все заранее просчитано. Он был великолепным психологом. Почему он пожарный? Почему он не стал богатейшим человеком на Земле, который изменит историю? Почему он рискует жизнью ради местных неудачников?! Наверное, я никогда этого не пойму. Но я отвлекся, а отец продолжал:

— То, чему ты хочешь посвятить свою жизнь, не назовешь стабильной профессией, которая может приносить постоянный доход. А такой профессией ты обязан обладать, и это будет необходимым условием того, чтобы тебя уважали, но отнюдь не достаточным.

Я резко повернулся изумленным лицом к отцу, более ничем не проявляя своих чувств, которые кипели в груди.

— Но я потеряю несколько лет. В спорте это много, целая вечность, — чуть не сорвавшись, ровным голосом тихо сказал я.

— Нет, не много. И ничего ты не потеряешь, я в тебя верю.

— Папа, но как же так?! Несколько лет учиться специальности, которая мне не интересна?

— Хочешь идти к своей мечте? Иди. Но будь любезен создать себе путь к отступлению в случае, если мечта не реализуется.

— Это рассуждения неудачника, пап, — я сам не поверил в то, что сказал ему это.

Он посмотрел на меня, взгляд его был каким-то грустным, потом он улыбнулся и сказал:

— Это рассуждения взрослого человека. Станешь старше, поймешь, что я был прав, а сейчас ты слишком молод и горяч. Максималист ты наш.

Затем он встал, потрепал меня по голове и пошел в дом.

— Пап, но…

— Разговор окончен, сын, — дверь захлопнулась. Опять этот внезапный переход от мягкости к жесткому тону. Черт возьми, как же это бесит.

Через год я подал документы на факультет журналистики. Впрочем, это было единственное, что меня интересовало еще, кроме бега. С одной стороны, мой выбор был продиктован данью уважения к отцу, к его стремлению в молодости стать всемирно известным журналистом. А с другой — любовью к книгам и литературе вообще, которую с малых лет мне прививала мать. Я любил сочинять рассказы о своих друзьях, о своем городке; сначала потому, что мысли не мешали мне заниматься спортом, а потом я просто принял это увлечение в свою жизнь.

К сожалению, на тренировки по бегу оставалось совсем немного времени, они стали носить случайный характер. Ежедневный список заданий в университете был настолько велик, что я едва успевал их выполнять. Причиной нехватки времени была и работа на стройке, где я работал каждый день в неурочное время. Все заработанные деньги я откладывал для реализации своей мечты — поступления в элитную школу бегунов Нью-Йорка.

На каникулы я приехал домой. Когда ранним утром я вышел из автобуса, я увидел на пыльной обочине отца и мать. Мама обняла меня и на ее глазах появились слезы, отец крепко пожал руку, похлопал по плечу и сказал:

— Ну, здравствуй! Ждем тебя уже час; пойдем уже?

Я чувствовал себя счастливым и растроганным, и готов был расплакаться.

Я недоумевал, какие перемены произошли с родителями и со мной всего за какой-то год разлуки. На расстоянии, мы стали еще ближе друг другу. Вечером, когда разошлись гости, пришедшие отметить встречу, мать начала убирать посуду со стола, стоявшего под ореховым деревом, а я ощутил внезапное желание поговорить с отцом.

Он подошел ко мне, сел рядом и спросил:

— Трудно тебе?

Я кивнул.

— Знаешь, пап, порой мне кажется, что у меня ничего не получится. Бывают дни, когда я попросту выдыхаюсь. Ты не подумай, что я раскис, нет, я все силы прикладываю для того, чтобы получить знания в университете, мне нравится учиться, но дело в том, — я запнулся, — я должен заработать на школу бегунов, а чтобы тренироваться — совсем нет времени.

— Выбрось эти мысли из головы. Жалеют себя только слабаки, — прервал меня отец, — ты никогда не простишь себе своей слабости. Ты сможешь. Ты должен. Честно говоря, я не надеялся, что ты последуешь моему совету.

Помолчав, он продолжил.

— Выходит, что я у тебя в долгу.

Я удивленно вскинул голову.

Отец усмехнулся, затем продолжил:

— Получается, что ты воплощаешь в жизнь мою мечту — стать журналистом, жертвуя своей мечтой. Ты даже не представляешь, как я тобой горжусь.

Потом он решительно сказал:

— Я хочу, чтобы ты ушел со стройки и начал усиленные тренировки по бегу.

У меня есть для тебя деньги. Немного, правда, но тебе хватит. Видишь ли, в моей профессии всякое может случиться, поэтому у пожарных принято иметь «заначку» для семьи. В общем, я отдам их тебе, — отец улыбнулся, — ведь умирать мне еще рано, а деньги должны работать. Верно?

— Пап! — воскликнул я.

— Подожди ты, не перебивай — он остановил меня жестом, — это еще не все. Я хочу, чтобы ты запомнил то, что я тебе сейчас скажу. Чтобы добиться цели, необходимо каждый день делать хоть что-то для ее достижения! Этого правила нужно придерживаться, несмотря ни на что. Ты должен убрать все препятствия на своем пути. Только тогда у тебя все получится, а я буду рад за тебя больше всех на свете. Ты должен получать радость не только от мысли о достижении цели, но и от процесса ее достижения, так как это и есть твоя жизнь. Вот она — здесь и сейчас! Цени настоящее, помни прошлое, надейся на будущее! Каждый день — награда, каждая минута — шанс все изменить и начать сначала.

Знаете, его речь могла бы показаться банальной. Терпеть не могу недоумков, которые на своих лекциях с названиями типа «Как добиться своей цели» подобными речами пытаются убедить нас, что мы сможем, что у нас все получится. Меня всегда они раздражали. Но тут было совсем другое, тут важны были не столько слова, сколько то, кто мне их говорил и с какой интонацией.

Когда через две недели я садился в автобус, чтобы вернуться к учебе, я чувствовал себя отлично. Этот разговор с отцом придал мне сил.

Я поступил в элитную школу бегунов Нью-Йорка в марте. Чтобы не пропустить начало годового цикла тренировок, мне пришлось изрядно попотеть. Продолжая работать по вечерам и посещать занятия днем, дополнительно я еще занимался со специально нанятым репетитором, чтобы сдать экзамены в университете экстерном и получить диплом после зимней сессии, на полгода раньше положенного срока.

Спустя неделю после поступления в школу я и познакомился с Эдди Вольфом. Глядя на Эдди, невозможно было им не восхищаться. Белокурый красавец Эдди Вольф был фантастически ладно сложен и мускулист. Он обладал безукоризненной беговой техникой, практически на любой дистанции его скорость поражала воображение всех, кто преподавал или стажировался в нашей школе. Отточенные движения спортсмена невольно заставляли проводить аналогию с гепардом. Ему играючи давался спринт, бег на средние и длинные дистанции. Даже марафон Эдди преодолевал с потрясающей легкостью. Он не усердствовал на тренировках, его практически не преследовали травмы, казалось, что ему помогает какая-то высшая сила. У тренеров были все основания полагать, что примерно через год он сможет добиться самого высокого результата на чемпионате Америки.

Сначала местный фаворит не вызвал у меня каких-либо негативных эмоций. Причин усомниться в своем превосходстве над кем бы то ни было, как я думал, у меня не было. Никто не мог любить это дело больше меня. Следовательно, никто не мог быть в нем лучше меня. Такая у меня была логика. Спустя месяц на контрольных соревнованиях я уступил Эдди больше полутора секунд на своей любимой четырехсотметровой дистанции.

Прошел год, и сколько бы я не прикладывал усилий, я постоянно приходил к финишу вторым, он всегда был первым. Это было невероятно. Я работал днем и ночью, я никогда не ходил развлекаться в город, в то время как его постоянно замечали по ночам в компании каких-то красоток. Просто уму непостижимо, как этот человек все успевает! Я пашу тут, как проклятый, а ему все легко дается! Что это? Талант?! Опять это ненавистное слово! Неужели талант дается просто так? Неужели талант — это не результат многолетних трудов человека в определенном направлении? Он что, дается просто так?!

Всего однажды в спринтерском беге на двести метров мне почти удалось победить его, я бежал с колоссальным отрывом, но в итоге все равно упустил победу. Он словно ветер пронесся мимо меня в самом конце! И каково же было мое негодование, когда в раздевалке Эдди подошел ко мне и, похлопав по плечу, произнес:

— Как думаешь, приятель, тебе сегодня повезло?

— Ты это о чем? — спросил я раздраженно.

— Ну, ты ведь почти победил меня сегодня. Впервые за долгое время сегодня наблюдалось хоть какое-то подобие соперничества между нами. Я думаю, сегодняшний забег ты вполне можешь считать успехом для себя, разве нет? — он говорил, а эта проклятая голливудская улыбка все не сходила с его лица.

— Успехом для меня считается только победа, Эдди, — ответил я, пытаясь сохранять спокойствие и не выбить ему зубы.

— Парень, я просто пытаюсь сказать, — сказал он, зачесывая волосы, — ты всегда будешь вторым. И это не плохо. Правда! Быть вторым, если первый я — это совсем неплохо. Ты никогда не сможешь победить в забеге со мной, парень, это просто факт — на него можно обижаться, на него можно злиться, но факт останется фактом, факт равнодушен к людским эмоциям.

— Не говори мне о том, что я смогу, а что нет, Эдди. Меня это злит, — сказал я, жестко схватив его за руку. Я даже опомниться не успел, как он ловким приемом заставил меня оказаться на полу.

Присев рядом со мной, он сказал:

— Хорошо, дружище, я не буду говорить тебе об этом. Думаю, ты сам все прекрасно понял, — после он подал мне руку, чтобы помочь подняться. Я отверг его помощь, попытался встать и начать драку, но толпа рядом стоящих людей, а потом и здравый смысл, удержали меня от этого.

Все, кто был в раздевалке в тот момент, молчали. Наступила гнетущая тишина. Казалось, что никто не обращал на наш спор внимания, но это было не так, и я каждой клеткой кожи чувствовал это. К моему горлу подкатился противный ком, голова закружилась от негодования. Через секунду ко мне вернулась способность рассуждать рационально. Я твердо решил убрать со своего пути этого зазнайку, любым путем. Я найду для этого момент. В памяти всплыла теория Макиавелли, по мнению которого для достижения высших целей все средства хороши. От этих мыслей мне стало чуточку легче.

— Считаешь себя любимчиком Бога, который дал тебе талант? А ты никогда не думал, что божий дар это что-то типа аванса, своего рода мотивация или стимул, говоря проще. Если не будешь продолжать работать, то не только зарплаты не получишь, но и аванс могут отобрать. Мне кажется, что Бог тебе сегодня выписал последнее предупреждение! — мне казалось, что мои слова были довольно убедительны, несмотря на то, что говорил я их слишком быстро и громко.

— Друг, тебе надо успокоиться, — сказал Эдди, натягивая свою модную футболку. — Спокойствие и смирение — вот путь к успеху.

Я вспомнил слова отца: «Ты должен убрать все препятствия на своем пути», а вслух произнес:

— Послушай, разве в раздевалке решаются спортивные споры? Время покажет, кто из нас прав. Дай пройти.

Я набросил на плечо футболку и, не оборачиваясь, прошел мимо длинного ряда шкафчиков под пристальными взглядами парней. Я должен как-то наказать этого баловня судьбы.

Дело в том, что за неделю до этого инцидента двенадцати лучшим бегунам школы было приказано собраться в актовом зале после обеда. На сцену перед группой спортсменов, в которой, разумеется, были и я с Эдди, вышел наш главный тренер Джек Олсон.

— Каждый из вас, — без предисловий начал он, — имеет хорошие результаты в беге на длинные дистанции. Настолько хорошие, что они могут считаться квалификационными для выступления на одном из марафонов мировой серии «World Marathon Majors».

В этот момент у меня пересохло во рту. Я никогда так явственно не ощущал близость к своей заветной мечте. Я думал что, возможно, сегодня я вытащу долгожданный счастливый билет, который откроет мне безумно широкие возможности для продолжения карьеры.

В зале наступила глубокая тишина. Двенадцать парней пожирали Олсона глазами.

— В общем, так, — продолжал он, — руководство школы решило отправить своего представителя на один из марафонов этой серии, он самый престижный в мире. Чтобы попасть на него, вам придется забыть все свои предыдущие достижения и заслуги. Тренируйтесь усердно и ведите себя дисциплинированно. Через месяц мы проведем контрольный забег, победитель которого будет защищать честь нашей школы. Он и будет единственным нашим представителем на марафоне. Дату контрольного забега я сообщу позже. Все, можете расходиться.

— Единственным представителем, — прошептал я чуть слышно, с негодованием подумав об Эдди и его таланте.

Целую неделю я безумно хотел, чтобы в моей жизни не было никакого бега, никакого Нью-Йорка, никаких претензий на исключительность. Я тренировался как всегда много, и даже с остервенением. Единственным препятствием был для меня Эдди, и как преодолеть это препятствие, я уже знал. Стычка в раздевалке, как казалось, развязала мне руки, я был обязан наказать этого наглеца любым способом; в конце концов, я должен был восстановить справедливость. Ведь только тот, кто усердно трудится, достоин уважения и поощрения!

Вечером накануне контрольного забега, после ужина, Эдди выбежал из своей комнаты в кампусе с выражением ужаса на лице, держась за живот. Вызванный дежурный врач через десять минут диагностировал у Эдди сильнейшее расстройство желудка и диарею, сопровождаемую лихорадкой и высокой температурой. Вердикт для гения бега был сокрушительным: «минимум неделя постельного режима». Враг был повержен. Я узнал об этом от соседа по комнате и воспринял эту информацию холодно. Уничтожив остатки порошка, который подсыпал своему врагу, я с чистым сердцем лег спать. На следующий день я на голову опередил всех в забеге и принимал поздравления. Я победил. И победил заслуженно! Именно я стал единственным представителем в марафоне, который, безусловно, изменит все.

День, к которому я шел всю свою жизнь, настал. День всемирно известного марафона. В то утро я по привычке проснулся ровно на пять минут раньше звонка будильника. К тому времени, как будильник зазвучал во второй раз, я уже стоял в спортивном костюме и кроссовках. Отключив динамик, я прикрепил смартфон к поясу, вышел из номера, быстро спустился со второго этажа и выбежал на площадку перед отелем. Когда я обогнул въезжавший на автостоянку старенький автомобиль и с невысокой скоростью побежал в сторону местного порта, солист группы «Queen» еще продолжал убеждать меня через наушник: «мы чемпионы, мы чемпионы…». Это я знал и без него.

Сегодня о моем таланте узнает вся Америка! Несмотря на желание двигаться быстрее, я не собирался выкладываться, как обычно. Когда полностью стала видна внутренняя гавань порта, я остановился и выровнял дыхание. Пора было возвращаться в отель. Я знал, что старт третьей волны, назначенный на 10:40 по местному времени, станет в моей спортивной карьере трамплином к мировой известности, поэтому опоздание было невозможным.

С самого утра апрельская погода в городе, где проходил этот знаменитый забег, не предвещала ничего хорошего для участников марафона.

Впрочем, я был осведомлен о возможных ее капризах и долго готовился к тому, что бежать, возможно, придется либо при сильном ветре, либо в дождь. Я знал, что местная трасса считается одной из самых технически сложных в мире, но не испытывал даже доли сомнения в том, что обойду неофициальное мировое достижение Джеффри Мутаи на этой дистанции.

Ни капли не смущало меня и то, что стартовать придется лишь в третьем потоке, после элитных бегунов и знаменитостей. Я был твердо уверен, что годы каторжного труда не могли пройти даром. Много лет я упорно тренировался, развивал выносливость, совершенствовал свои физические качества. Все это привело меня сюда, к забегу к мировой славе.

Весь последний год, с середины февраля и до конца декабря, я отдал всего себя и все свое свободное время тренировочному процессу. Тренер хвалил меня сдержанно, но я не мог не замечать в его глазах восхищения. За последнее время я ни разу не навестил родителей, ограничиваясь редкими разговорами по телефону ни о чем — у меня не было времени.

Я ехал на такси к месту старта и безумно хотел, чтобы мать и отец стали свидетелями моего триумфа. Я надеялся, что они будут смотреть трансляцию по телевизору и увидят меня в качестве победителя престижнейшего марафона в мире. Больше всего мне хотелось, чтобы это увидел отец.

Я расплатился с таксистом и пошел к месту старта. Минут пятнадцать мне пришлось продираться сквозь толпу и красно-зеленые кучи бумажных стаканчиков с рекламой всяких напитков. Обойдя бесконечную вереницу пластмассовых туалетных кабинок, я вышел на просторную лужайку, где организаторы мероприятия построили импровизированную марафонскую деревню — с охраной, ларьками, раздевалками, ячейками для хранения вещей и прочими атрибутами, необходимыми для двадцати тысяч участников грандиозного спортивного действа. Впрочем, оно было уже в разгаре, к старту готовилась уже вторая волна бегунов. Из невероятно густого и тяжелого шума толпы изредка удавалось уловить вопль какого-нибудь болельщика, увидевшего своего кумира, или звонкий хохот девушек-студенток, работающих здесь волонтерами. Я переоделся и вышел размяться на лужайку.

Я отвернулся от стартовой зоны и стал пристально смотреть на верхушки редких сосен, пытаясь сосредоточиться на предстоящем испытании. За моими плечами было много турниров и блестящих побед, но я никогда не волновался так, как сегодня.

На секунду мне подумалось, что здесь сегодня должен быть не я, а Эдди Вольф.

— Ну уж нет, — прошептал я, — к черту Эдди. Я заслужил быть здесь!

В этот самый момент голос диктора объявил о пятнадцатиминутной готовности к старту третьей волны бегунов. Резко повернувшись, я пошел к стартовой зоне.

Прошло еще какое-то время, и вот началось! Я побежал…

Я забыл обо всем. Моя скорость была невообразима. Я был словно ветер, словно Мухаммед Али в бое с Листоном — легкий, как перышко. Я был лучшим в этом забеге, в этом не было сомнений. Я уже не думал о преградах, которые я преодолел, чтобы оказаться здесь, я забыл об Эдди и о том, как с ним поступил. Все это казалось таким несущественным по сравнению с тем фактом, что я явно превосходил всех своих соперников, опережая их с большой легкостью. Они были, словно вяло ползущие гусеницы, а я был поездом, проносящимся мимо них. Я не родился этим поездом, я стал им! Я победитель! Я……внезапно сзади послышался невообразимый грохот, и я ощутил сильный удар в спину, который свалил меня с ног. Я ударился головой об асфальт, и медленно теряя сознание, еще несколько секунд слышал вопли и крики обезумевших от ужаса людей…

Это был Бостонский марафон, который состоялся 15 апреля 2013 года. К сожалению, марафон этот запомнился всему миру не моим блистательным забегом, а взрывами, в результате которых пострадали сотни людей.

Среди них был и я.

Я не мог сдержать слезы, когда сидел в кабинете главного врача медицинского центра и пытался читать свою «историю болезни». Профессор говорил что-то про «ранение ног», «спиральный перелом голени с осколками», «все будет хорошо», «со временем опора при ходьбе не понадобится» и что-то еще, но я почти ничего не слышал. Мне было стыдно и больно, обидно и страшно. Придя в себя через полчаса после взрыва на финишной линии марафона, я уже догадывался о серьезности травмы, но не хотел делать выводов. Болеутоляющие уколы приносили минимальное облегчение телу, но еще меня терзали душевные муки.

На следующий день и спустя сутки несколько раз звонил отец, я ответил лишь на первый его звонок, сказав, что я жив и здоров, но продолжать не стал и, сославшись на дела, попрощался. Я представлял, как волнуются родители, узнав о теракте, но мне нечего было им сказать, я отключил телефон и попросил медсестру отнести его в камеру хранения. В тот момент меня ничего не волновало — ни погибшие в результате теракта люди, ни родители, ни мое будущее, ни мое прошлое. Я просто существовал.

Такое мое состояние продлилось недолго, ибо я все-таки был сыном своего отца и не мог позволять себе долгое время находиться в таком ничтожном состоянии. Меня начала грызть совесть за мое свинское поведение — за то, что я отключил телефон, зная, что родители наверняка звонят, чтобы узнать, где я и как я. И я так давно их не видел.

Через пару дней я пришел в себя, встал и почему-то первым делом решил включить телевизор, его включение словно было символом того, что я вновь в этом мире. Канал CNN показывал спасателей, которые суетились вокруг лежащих на земле людей, выли сирены, клубился черный дым. Травма головы туманила сознание, мне подумалось, что телевизионщики прокручивают репортажи с Бостонского марафона. Неожиданно на экране появилось лицо мэра моего родного городка, Томми Муска. Я напрягся и подтянулся на руках, сев поудобнее. Говорили о нем, о моем родном городе, там, где сейчас мои родители, о городе Уэсте:

— В результате взрыва на химзаводе в городе Уэст могли погибнуть несколько десятков человек. На сегодня подтверждена гибель одного профессионального пожарного, пятерых волонтеров, четырех медиков.

Когда голова мэра исчезла из кадра, на экране я увидел фотографию своего отца. Она была заключена в траурную рамку.

Разогнавшийся до семидесяти миль в час по 77-му шоссе пассажирский автобус резко притормозил и остановился на углу Ок-стрит. Я медленно вышел, держась за поручни; повернулся, взял сумку и трость, оперся на нее и сделал шаг назад, давая дверям автобуса захлопнуться. Обернулся и увидел на пыльной обочине мать. Она подбежала ко мне и, ухватив одной рукой за рукав куртки, другой начала ощупывать и гладить мое лицо. Я обнял ее, и она разрыдалась, уткнувшись мне в грудь. Теперь я остался единственной ее опорой. Отца больше нет.

— Мам, не плачь, — пытался я ее утешить, — ну мам, все наладится, пойдем, нам о многом нужно поговорить. Я решил остаться жить в Уэсте. Ты не будешь против?

Я аккуратно взял мать под руку, и мы медленно пошли к дому.

Некоторое время я был просто убит горем. Я очень переживал еще и потому, что не смог попрощаться с отцом и последнее время не уделял ему должного внимания, думая только о себе. Меня съедали мысли о том, что я был плохим сыном. Но в один прекрасный день все эти мысли исчезли, и осталась лишь светлая грусть о самом достойном человеке, которого я когда-либо знал. Я понял, что мои самоистязания ни к чему хорошему не приведут. Я решил, что с этого момента буду жить так, чтобы заслужить право встретиться с ним после моей смерти.

Через несколько месяцев, в один из летних воскресных дней, газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала очередной список книг-бестселлеров США. Одно из первых мест самого престижного списка занимал роман «Я и мой отец», автором которого значился я, Саймон Белл. Что уж скрывать, я стал блестящим журналистом, открыл свое издательство. Специальность, которую я получил благодаря учебе в университете и на которой настоял мой отец, принесли мне большие деньги и славу в своих кругах. Я часто ездил по миру, но жил я в Уэсте, в городе, который полюбил всей душой. Я старался жить достойно.

Лишь одно не давало мне покоя — тот самый поступок, который я сотворил в школе бегунов. Я лишил Эдди Вольфа заслуженной победы. Я решил встретиться с ним. Найти его не составило большого труда. Он жил в Лос-Анжелессе, стал известным актером. С такой внешностью и с такой харизмой это было неудивительно.

Я рассказал ему все, как есть. Он внимательно меня выслушал, затем долго смотрел на меня. По выражению его лица было не очень понятно, что он чувствует. Потом он вдруг встал, крепко обнял меня и сказал:

— Спасибо, что рассказал, друг.

А после продолжил:

— В конце концов, все к лучшему, не так ли? Я актер, ты писатель, ведь именно так и должны заканчивать все известные бегуны?

Посмеявшись над своей же шуткой, он вдруг вновь стал серьезным:

— На самом деле, я благодарен тебе. Ведь если бы ты тогда не подсыпал мне в еду этот порошок, я бы оказался на том марафоне, и Бог знает, что бы там со мной случилось. Так что я должен сказать тебе «спасибо».

— Но почему ты все бросил, Эдди? Почему решил бросить карьеру бегуна?

— Я не собирался строить карьеру бегуна, друг. Просто мне это было на тот момент интересно, вот и все. Я ни о чем не жалею, — сказал он, попивая виски, — у меня все прекрасно, ты же видишь.

Сначала мне вроде бы полегчало от его слов, но улыбка его была какой-то грустной. Я надеюсь, что он не лукавил. Я очень надеюсь, что мой поступок не сломал его. Надеюсь, что он отказался от желания стать лучшим бегуном в мире не из-за того случая. Видимо, я уже никогда не узнаю правды. Все-таки он был актером, причем, хорошим. Пойди разберись, что эти известные актеры испытывают на самом деле.

— Читал твою книгу. Жаль, что так случилось с твоим отцом, — сказал он, смотря куда-то вдаль.

— Спасибо, друг — ответил я, с трудом сдерживая слезы, — мне тоже очень жаль…

Больше мы с ним не виделись.

Те четыре дня, в течение которых я сначала лишился своей мечты из-за травмы, а затем потерял отца, перевернули все с ног на голову, оставшись темным пятном не только в моей жизни, но и в истории Соединенных Штатов. Позже я думал о том, что многие тогда пострадали, и потеряли намного больше, чем я. Тогда я этого не осознавал, мое горе поглотило меня полностью, и на все остальное мне было просто наплевать. Сколько людей в то время лишилось своей мечты? Сколько горя в тех четырех днях.

Был ли марафон в Бостоне моим последним марафоном? Конечно же, нет. Моя любовь к бегу только возросла. К сожалению, из-за полученной травмы я уже не мог заниматься им профессионально. Но вот на часах 4.30 утра; на улице ужасный холод, жуткий ветер, намечается серьезный ливень, холодные капли дождя уже падают на мое лицо. И я вновь стою в начале пути, собираясь в очередной раз пробежать 42 километра и 195 метров. Станет ли этот марафон последним в моей жизни? Очень сомневаюсь.

Посвящается всем пострадавшим в результате событий 15 апреля 2013 в Бостоне и 18 апреля 2013 в Уэсте