@Bukv = Он все рассчитал идеально. При воспоминаниях о своем побеге он довольно улыбался. Они так и не поняли до конца, с кем имели дело. Привыли к злобным тупым уголовникам, которые не умеют даже нормально разговаривать. Эти примитивные сотрудники милиции или разведчики вызывали у него легкое чувство жалости, брезгливости и даже презрения. Он немного побаивался этого ученого чудака Гуртуева, который мог оказаться опасным, а более всего боялся Дронго, который сумел каким-то невероятным образом вычислить его.

Именно поэтому он с самого начала принял решение — не лгать. Отличить ложь от правды несложно, отличить полуправду от полулжи труднее. Но что можно сделать, когда человек говорит правду? Правду, чтобы выстроить, пользуясь этим благодатным материалом, большое здание лжи? Он сразу понял, что лгать Дронго — слишком опасное и непродуктивное занятие. Тот сразу распознал бы ложь в любом обличии. Значит, нужна исповедь. Честная, беспощадная, открытая правда, от которой человека выворачивает наизнанку; ведь у каждого из живущих есть тайны, о которых он сам предпочитает забывать, пряча их в дальних уголках своей души.

В первом их разговоре Баратов говорил только правду. Не было ни одного факта, который бы он придумал, ни одного эпизода его жизни, который бы не соответствовал действительности. Он даже был вынужден рассказать о двойном убийстве своего соседа и его супруги, которое он совершил, чтобы отомстить тому за свою разбитую жизнь. После этих признаний его повезли в Пермь, где он указал, где спрятал тело женщины. Его охраняли четырнадцать человек, которые до последней минуты считали, что он соврал. Но он сказал правду.

Потом был телефонный разговор с Дронго. После этого разговора он вынужден был дать показания по курганскому эпизоду. И ждать Дронго для второго, самого важного разговора. Он не сомневался, что и на этот раз их будут слушать несколько человек. И они должны были услышать про смерть иностранки. Только такая приманка могла заставить их срочно вывезти его в Павловск, где он все заранее подготовил.

Конечно, он рисковал. Ему могли не поверить, а Дронго — мог все понять. Признание сразу в двух двойных убийствах могло показаться подозрительным и странным. Но все поверили. Они ворвались в комнату и даже не дали им договорить, чему Баратов был очень рад. Он боялся признаться даже самому себе, что может не выдержать проницательно-насмешливых глаз своего собеседника. Дронго ушел, а Баратов для пущей убедительности отказался давать дальнейшие показания. Его продержали в карцере почти сутки, пока он наконец не согласился. В Павловск с ним поехала гораздо меньшая группа, чем в Пермь. Но его охраняли сразу несколько сотрудников.

Он давно присмотрел этот подземный ход и эту резко задвигающуюся, незаметную дверь. Кастет он спрятал в выемку над ней задолго до своего ареста. В подземном ходе он спрятал одежду и обувь в целлофановом пакете. Оставалось только молниеносно схватить кастет и нажать на рычаг, приводящий в движение дверь. На одно мгновение внимание всех охранников было отвлечено, в следующий момент он нанес удар в голову своему напарнику, с которым был скован наручниками.

Оглушенный конвоир упал в открывшийся проем двери; следом за ним туда упал и Баратов, услышав, как закрывается за ними дверь. Оставшиеся с другой стороны оперативники пытались выломать ее, даже стреляли, но все было бесполезно. Баратов достал ключи из кармана оперативника, освободился от наручников, взял пистолет, документы, телефон, даже снял с него куртку. Быстро прошел до места, где лежал пакет с одеждой, и переоделся. Затем так же быстро прошел до конца хода и вынырнул в спальной у камина.

Никто, кроме какого-то мальчика, не обратил на него внимания. Баратов улыбнулся ему и затерялся в толпе. Через двадцать минут он уже подходил к вокзалу. В вагоне элетрички было не так много народу, как он рассчитывал. Баратов сел в углу, наклонив голову, чтобы его приняли за спящего. Дронго был прав: он взял билет на поезд в Минск, но сошел в Орше, чтобы переехать в Витебск, где у него была куплена однокомнатная квартира, в которой он иногда появлялся. Здесь он и отсиживался следующие несколько дней, стараясь не выходить из дома.

По российским телеканалам промелькнуло сообщение, что во время следственного эксперимента из-под стражи сбежал опасный преступник Вениамин Борисович Баратов. Даже показали его фотографию. В свое время Баратов купил себе паспорт на другое имя, но с внешностью могли возникнуть проблемы. Вечером этого дня он побрил себе голову. Начал отпускать усы, купил смешные очки. Теперь, глядя на себя в зеркало, он был противен самому себе. Его бывшие сотрудники не смогли бы узнать в этом пожилом мужчине с седеющими усами и выбритой головой того шегольски одетого и симпатичного мужчину, каким был их директор. А мешковатый костюм скрывал его подтянутую спортивную фигуру. Он не узнавал сам себя, с отвращением трогая свои отрастающие усы и бритую голову.

Баратов понимал, что его будут искать. Они попытаются вычислить, куда он мог уехать, и рано или поздно приедут за ним в Витебск — в этом он не сомневался. Он еще много лет назад открыл счет в украинском банке на чужое имя по купленному паспорту и переводил туда деньги из разных городов, где бывал во время своих командировок. Так что деньги у него были. Теперь надо было переехать в Среднюю Азию и обосноваться, например, в Узбекистане или Киргизии, где его трудно было бы найти.

Но он помнил, что в его списке, который он составлял еще в прошлом году, были две женщины, которые ему нравились и с которыми он сумел познакомиться. Перенесенные испытания, арест, заключение, одиночная камера, интенсивные допросы, фантастический побег, постоянный стресс из-за опасения, что его найдут, сделали свое дело. Он чувствовал невероятное возбуждение и понимал, что не сможет сдержать себя и позвонит одной из своих знакомых. Да, он невероятно рисковал: женщина могла узнать в сбежавшем из-под ареста Вениамине Баратове того самого издателя Вадима, с которым она была знакома и который так неожиданно исчез, даже не позвонив. Но, с другой стороны, голос у него оставался прежним, а она могла не особо вглядываться в лицо маньяка по телевизору. Могла просто и не видеть этой передачи.

Он долго колебался, кому именно позвонить. Одна его знакомая жила в Волгограде, другая — в Москве. Нужно было выбирать между этими городами. В Москве его телефонного звонка могла ждать Алена Кобец, а в Волгограде — Ирина Торопова. Но отец Алены был важным чиновником в прокуратуре и наверняка знал о сбежавшем Баратове, даже если сама молодая женщина не обратила внимания на это сообщение. Кроме того, появляться в столице было очень рискованно, даже с измененной внешностью. Значит, Волгоград.

Ночью ему снилась молодая особа, в которой угадывались черты различных женщин, когда-либо встречавшихся на его пути. Среди них была и Катя.

Поднявшись рано утром, он терпеливо подождал до половины девятого, когда пригородные поезда и электрички бывают максимально заполнены. И затем выехал из Витебска в Минск. Прибыв в столицу, он некоторое время ходил по вокзалу, дожидаясь прибытия московского поезда, следующего на Варшаву; только затем подошел к телефону, чтобы набрать знакомый номер. И услышал голос Ирины Тороповой.

— Доброе утро, Ирина. Вы меня узнали? Это Вадим.

— Здравствуйте, — сдержанно сказала она, — конечно, узнала. Я думала, вы уже не позвоните. Куда вы пропали? — Она спрашивала без кокетства и без излишней скромности. Он понял, что она ничего не знает о сбежавшем преступнике Вениамине Баратове.

— Я улетал в Индию, — соврал он, — был в длительной командировке.

— Неужели на такой долгий срок?

— Мы налаживаем с ними совместный бизнес.

Индия нужна была, чтобы объяснить его побритую голову и изможденный вид. Он может объяснить эти перемены во внешности тропической болезнью.

— Какой бизнес? Хотите издавать индийских писателей? — рассмеялась Ирина.

— Нет. Мы будем покупать у них высококачественную кожу для переплетов наших книг, — придумал на ходу Баратов. — Они готовы продавать нам кожу, красители, картон, бумагу — словом, все, что нужно издательству.

— Теперь понятно. А где вы сейчас находитесь?

— Проездом в Варшаву, — снова соврал он. — Разве у вас не высветился мой минский номер?

— Какой-то номер высветился, но я не поняла.

— Я звоню из Минска, с вокзала. Сегодня буду в Варшаве, а уже через два дня — в вашем городе. Правда, я побоюсь показаться вам на глаза.

— Почему?

— На меня лучше не смотреть. Ужасно выгляжу. Я там подцепил какую-то тропическую болезнь, и меня обрили наголо, как каторжника.

— Сейчас это модно, — успокоила его Ирина.

— Вы думаете? Тогда вы меня успокоили. Я отпустил усы и стал похож на режиссера Бондарчука.

— Тоже неплохо, — рассмеялась она. — Говорят, что он секс-символ своего поколения.

— Из меня такой символ не получится, — признался Баратов.

— Все равно приезжайте, — пригласила Ирина, — я вас познакомлю с моей мамой.

«Только этого мне не хватало!» — подумал Баратов.

— С мамой буду знакомиться, когда отрастут волосы. А с вами я готов рискнуть и увидеться — если, конечно, вы меня не испугаетесь.

— Не испугаюсь, — очень серьезно ответила она, — вы же знаете, что все самое страшное в моей жизни уже случилось. Я теперь ничего не боюсь.

Он помнил. Пять лет назад в катастрофе погиб ее близкий друг, который незадолго до этого сделал ей предложение. Она тяжело перенесла эту потерю. А через год скоропостижно умер отец, которого она очень любила. Может, поэтому она сказала, что все страшное в ее жизни уже произошло. На секунду он почувствовал некое подобие угрызений совести. Ведь она даже не подозревает, что самое страшное в ее жизни еще впереди…

— Я все помню, — мягко сказал Баратов. — Давайте не будем об этом вспоминать. Как ваша школа? Вы говорили, что в ней должен быть ремонт.

Ирина была учителем истории в средней школе.

— Опять отложили, — сообщила она. — Говорят, что на этот год в бюджет заложили слишком мало средств. А тут еще кризис грянул… Наверное, в будущем году что-то придумают.

— Надеюсь, что придумают. — Он почувствовал, что сделал ей приятное, вспомнив о ее школе. Она влюблена в свою профессию и в своих ребят. Баратов был настоящим психологом и знал, как нравиться женщинам.

— Значит, через два или три дня я к вам приеду, — пообещал он на прощание. — Только вы заранее не говорите своей маме о моем приезде. У меня такой вид… Увидите — все сами поймете. А мы уже вместе решим, стоит ли показывать меня или лучше спрятать, чтобы никто не увидел.

— Договорились, — согласилась Ирина, — я буду ждать. До свидания.

— До свидания.

Вениамин положил трубку. Почему он не способен просто полюбить такую женщину? Поехать к ней, встречаться, сделать предложение, жить, как остальные люди? Он сжал зубы. Жить как остальные у него не получится. Нужно сидеть на проклятых таблетках без всякой гарантии нормальных отношений с женщиной. Она не станет долго терпеть. Даже когда он был моложе, Катя вырастила ему большие рога. А Ирина попросту его бросит. Может быть, не сразу. Сначала у него не получится один раз, потом второй, третий… А потом это ей надоест, как бы хорошо она к нему ни относилась. И она уйдет. Или еще хуже — начнет изменять. Он все равно ничего не сможет делать, пока не почувствует под рукой ее горло, пока не услышит этот предсмертный хрип, не увидит ужаса в ее глазах… Но подобное возможно только один раз. Если женщина поймет, что он с ней только играет, то во второй раз она не сможет натурально притвориться. Ужас и страх исчезнут, останется лишь глупая игра, которая вызовет у него отвращение. А убить два раза невозможно.

Он купил в аптеке нашатырный спирт; хлороформ, вата и бинты все из того же павловского схрона у него уже были. В Витебск он возвращался через полтора часа в подавленном настроении. Все равно ничего хорошего не получится. Сначала Ирина, потом Алена, потом некая полузнакомая из Омска, карту которого он изучал… Хорошо, что сейчас карты любых городов есть в Интернете и он может спокойно прорабатывать свои путешествия, совершая их сначала в виртуальном мире.

Потом он рискнет и поедет к Алене, даже понимая, как опасно появляться в Москве. Но что делать… На него постоянно давит это проклятое чувство неудовлетворенности. Он понимает, что совершает ужасные злодеяния, но оправдывает себя тем, что иначе просто не может существовать. Если бы он мог придумать нечто иное, если бы его могли вылечить от этой зависимости… Он уже чувствовал свои пальцы на горле Ирины, ее бьющееся в предсмертном ужасе голое тело. И от этого чувствовал себя еще более мерзко, чем раньше.

Когда Баратов понял, что его могут арестовать, он даже не сделал попытки сбежать, решив подождать, чем все это закончится. Он часто спрашивал себя, почему вернулся в Пермь, понимая, что его уже ищут. Почему, когда ему позвонил капитан Лебедев, участковый их района, и спросил какая у него группа крови, он соврал — и все-таки вернулся обратно в свой город, уже наверняка зная, что его арестуют? Может, он подсознательно хотел этого ареста как своеобразной защиты от того темного ужаса, который все больше и больше захватывал его душу и разум? Может, он хотел, чтобы они его остановили вот таким образом? И только попав в тюрьму, он понял, как ошибался. Они были примитивные, злые, непонимающие люди, которые не могли и не хотели вникнуть в суть его трагедии. Кажется, только Дронго способен его понять. Но при этом он не скрывал своего неприятия, своего отвращения к преступлениям Баратова. Что же, это естественно…

Через несколько дней он поедет в Волгоград, чтобы увидеть Ирину и сделать то, что ему не хочется делать. Против чего протестует его разум — но что ему очень хочется сделать, так как его тело требует именно этого. Баратов ненавидел себя за подобное раздвоение личности, осознавая, что уже не может остановиться. И поэтому начинал ненавидеть весь мир, который оказался таким немилосердным по отношению к нему.