В Москву они вернулись на следующий день. Дронго отправился домой. Он долго стоял под горячим душем и даже не услышал, как приехавший Эдгар звонил ему в дверь. И только когда раздался звонок мобильного телефона, который находился в ванной комнате, Дронго выключил воду и взял телефон.

— Я стою у твоей двери уже пять минут, — сообщил Вейдеманис, — и можешь себе представить, как я нервничаю. Я уже звонил трижды и стучал, но ты не отвечаешь. Хотя твой водитель и Леня Кружков уверяют меня, что ты уже приехал. Мне в голову лезли всякие нехорошие мысли.

— Я в ванной, — сообщил Дронго, — сейчас я вылезу и открою. Потерпи еще минуту.

Он вытерся полотенцем, накинул халат и поспешил открыть входную дверь. На пороге стоял Вейдеманис.

— Хорошо, что Джил с детьми живут в Италии, — пробормотал Эдгар, — представляю, как бы она переживала, если бы ты после такой поездки еще не открыл бы дверь.

— Ничего особенного не произошло, — он впустил Вейдеманиса и закрыл дверь, — мы прошагали через весь город. Туда и обратно. И еще раз пять пересекли этот злосчастный парк, где произошло убийство. В общем, понятно, что автор описывает убийство, которое произошло в Саратове. За исключением сильного дождя, который помог ему замести следы. Все остальные детали совпадают. Но никакого наблюдения за нами мы не почувствовали. Подожди, я переоденусь. Иначе в халате я становлюсь похожим на Троекурова.

— Значит, в издательстве нет сообщника убийцы, — подвел итог Эдгар, проходя на кухню и усаживаясь на свое традиционное место, напротив окна, — иначе он обязательно сообщил бы о твоей поездке.

— Но рукописи исчезли. И даже копия рукописи, которая хранилась у самого Оленева, — крикнул Дронго из другой комнаты, переодеваясь.

— Обычный писательский бардак, — возразил Эдгар, — у них могло пропасть все, что угодно. Не обязательно это был знакомый автора. Может, рукописи вообще забрал кто-то из редакторов для того, чтобы продать их в другое издательство. В конкурирующую фирму.

— «Безенчук и нимфы», — пошутил Дронго, входя на кухню. — Но зачем тогда красть копию у Оленева? Ведь она уже была среди исчезнувших рукописей. Во всяком случае, отрадно, что нет прямой связи. Хотя проверять всех сотрудников издательства все равно нужно. Что у тебя по Нижнему Новгороду?

— Убийство, — вздохнул Эдгар, — преступление, характерное для маньяка. Не сумел ничего сделать, задушил несчастную. Хотя пытался изнасиловать. Видимо, сильно переживал, нервничал. Может, он получает удовольствие столь диким способом. Помнишь Чикатило?

— Теперь все подобные преступления связывают с его именем, — недовольно заметил Дронго, — его давно расстреляли.

— А подобные звери остались, — парировал Вейдеманис, — и, судя по всему, их не становится меньше нигде: ни в России, ни в Бельгии, ни в Англии.

— Я помню, помню про все эти преступления в Европе, — кивнул Дронго, — но сейчас мы имеем дело еще и с графоманом, который хочет выплеснуть из себя все, что у него накопилось. Все, что он видел и пережил. Самые опасные люди — это неудавшиеся творцы. Импотенция в творчестве не менее страшна, чем импотенция в жизни. Сублимация существует, и в этом Фрейд был абсолютно прав. Неудавшийся художник ефрейтор Шикльгрубер стал Гитлером, неудавшийся поэт Иосиф Джугашвили стал Сталиным. А сколько их, неудавшихся поэтов, художников, композиторов, исполнителей, ученых. Тщеславие, зависть, собственная несостоятельность, которую чувствует любой человек, амбиции. Словом, комплекс Сальери во всей его мощи. При том, что Сальери был еще относительно талантливым человеком. Но рядом с Моцартом любой композитор может ощущать свою неполноценность.

— У тебя примеры только такие. Если композитор, то Моцарт, если поэт, то Пушкин.

— Примеры абсолютных гениев, — согласился Дронго, — универсальные примеры на все времена. Хотя ты знаешь, что кроме Моцарта я люблю еще Чайковского и Брамса.

— У каждого из них были свои отклонения. И свои сублимации, — напомнил Вейдеманис. — Может, у твоего «писателя» тоже такие отклонения.

— Но они не убивали людей, — жестко заметил Дронго, — и их фобии причиняли им гораздо больше страданий, чем окружающим людям. Гений может быть с сильными отклонениями, но он не способен отнять жизнь у другого человека. В этом я абсолютно убежден.

— Значит, твой автор не гений.

— Надеюсь, что нет. Но его сублимация вылилась в подобные убийства. И еще он хочет, чтобы о нем все знали. Чтобы его записи издавались и читались. Какие подробности тебе удалось узнать?

— Почти никаких. Я даже пошел к местному участковому. Девочка из благополучной семьи. Возвращалась из музыкальной школы. Убийца напал на нее, когда она проходила мимо строящегося здания, в котором никого не было.

— Почему?

— Был вечер субботы. Рабочие уже закончили свою работу. Преступник затащил девочку в это здание. Там ничего не было слышно, но она, очевидно, не очень кричала, просто не успела.

— Каждый раз, когда слышу о таких преступлениях, меня трясет от злости, — признался Дронго. — Если так будет продолжаться и дальше, то скоро во всех странах примут особые законы против педофилов. Их просто начнут стерилизовать после первых же преступлений. Даже в цивилизованной Европе.

— Я бы тоже проголосовал за эти законы, — заявил Эдгар, — а то получается странно. Педофилы-насильники получают несколько лет тюрьмы, потом выходят за примерное поведение и снова нападают на детей.

— И еще добавь к этому их адскую жизнь в колониях и тюрьмах, — напомнил Дронго, — где насильников не особенно жалуют. Их самих насилуют и избивают до полусмерти. Они отбывают не просто срок на зоне, а проходят через все круги ада. И выходят на свободу в сто раз более обозленными и мстительными, чем раньше.

— Ты думаешь, это похожий случай?

— Не знаю. Не думаю. Для обычного насильника или бывшего тюремного зэка он достаточно образован и умен.

— Выходит, что он сначала писатель, а уже потом насильник и убийца. Или наоборот?

— Ни то и ни другое. Судя по всему, его опусы — это документальное отображение его подвигов. Но он решился на подобные действия не сразу. Сначала прислал в редакцию несколько своих рукописей, словно проверяя возможную реакцию посторонних людей на его взгляды. Понимаешь, в чем дело? Он решился на подобные преступления не тогда, когда вышел на охоту за своими жертвами. А гораздо раньше. Когда решил начать доверять бумаге свои мысли. Более того, именно тогда, когда решился послать свои рукописи в издательство. Вот тогда он и перешел своеобразный «рубикон». А уже потом, когда он выплеснул все свои тайные мысли на бумагу и сделал их явными, он решился и на физические действия, посчитав, что может себе позволить то, о чем он раньше только мечтал.

Вейдеманис угрюмо кивнул головой.

— Возможно, ты прав, — согласился он.

— Сейчас появился еще и Интернет, — напомнил Дронго, — самое выдающееся изобретение людей в конце двадцатого века. И вместе с тем идеальная трибуна для разного рода графоманов, психопатов, эгоцентриков. Миллионы девочек и мальчиков выставляют свои фотографии, чтобы их могли увидеть все желающие. Тысячи графоманов печатают свои истории, чтобы их могли прочесть все желающие. Сексуальные маньяки ищут друг друга. Садисты находят мазохистов. Я недавно услышал вообще невероятную историю, происшедшую в Германии. Садист-людоед искал посредством Интернета мазохиста, который бы дал согласие, чтобы его съели. Что ты думаешь? Он нашел такую жертву. Сначала людоед ел живого человека, отрезая по частям, а потом убил его и съел оставшиеся части. Это называется глобализацией и развитием цивилизации.

— Ты выступаешь против развития цивилизации? — усмехнулся Вейдеманис. — Вот уж не думал увидеть тебя в подобной роли. Такой апологет запрета Интернета.

— Я апологет здравого смысла. А когда все доводится до абсурда даже путем Интернета, то я выступаю против этого. Кажется, Кант сказал, что «цивилизация — это осознанное движение к свободе». Но если под свободой понимают свободу насильников, садистов, людоедов и тому подобной мрази, то я против. Решительно и бесповоротно. И никто меня не убедит в обратном.

— На смертную казнь введен мораторий, — напомнил Эдгар, — и боюсь, что его уже никогда не отменят.

— Подозреваю, что да. Во всяком случае, в цивилизованной Европе считают, что смертная казнь — это анахронизм. Но при этом во многих странах всерьез обсуждают возможности принудительной кастрации насильников, или обычного членовредительства. При этом никто не считает, что это возвращение к варварским нравам Средневековья. Давай сделаем так. Завтра утром поедешь в Международный союз писателей на Поварской. Там раньше находился Союз писателей СССР. Я думаю, мы попросим руководство Союза помочь нам и проверить все личные дела сотрудников издательства.

— Что это нам даст?

— Во всяком случае, у нас появится хотя бы небольшой шанс. Союзы писателей были настоящими министерствами, и по количеству задействованных в их структурах офицеров государственной безопасности, офицеров резерва и скрытых стукачей, наверно, находились на первом месте среди всех остальных ведомств. Я думаю, что даже на военных заводах и в закрытых городах было гораздо меньше осведомителей, платных информаторов, агентов и просто желающих настучать на своего ближнего, чем в Союзах. Ты не знаешь еще одной пикантной особенности. Все председатели Союзов бывали обычно известными писателями, которых выбирали по рекомендациям Центрального комитета КПСС, а вот секретари по организационным вопросам были почти всегда не просто офицерами КГБ, а генералами этой организации. Более того, они могли быть вообще не писателями. И все финансовые, кадровые и организационные проблемы курировали именно эти всесильные секретари по организационным вопросам. В Союзе писателей СССР был знаменитый Верченко, который не был генералом, но был исключительно влиятельным человеком и имел целый штат действующих офицеров в своем подчинении. Я уже не говорю про генерала Ильина и других офицеров, которые были секретарями Московского и Российского союзов писателей.

— Откуда ты все это знаешь? Неужели рассказали за один день в Переделкино? — улыбнулся Вейдеманис.

— Нет, конечно. Я интересовался историей Союза. Исключительно интересная история зарождения, развития и развала писательской организации, аналогов которой в мире просто не было. Это была настоящая каста людей, поставленная в особые условия. Но при жестком соблюдении правил игры. Достаточно было сделать один неверный шаг, и все… льготы исчезали и сама система готова была вас раздавить. Фадеев застрелился, когда понял, как именно его использовали. Весь мир знает, как травили Пастернака. Как осудили за тунеядство Бродского, как выдворяли Солженицына. А группа «Метрополь»? Многим тогда просто испортили не только будущую карьеру, но и сломали их жизни. Уверяю тебя, Эдгар, что делопроизводство в Союзе писателей было на самом высоком уровне. В личные дела писателей шли все характеристики, замечания, рекомендации, мнения вышестоящих органов. Если даже мы ничего не найдем, то все равно обнаружим массу интересного. Завтра тебе нужно поехать туда и тщательно проверить все личные дела сотрудников издательства. Не делая исключений ни для кого. Всего тринадцать человек.

— Ты полагаешь, там можно что-то найти? Неужели ты думаешь, что в личном деле одного из сотрудников издательства будет написано, что он родственник маньяка или психопата?

— Возможно, там будет указано о болезни кого-то из родственников. Возможно, ты обратишь внимание на какие-нибудь странности в их биографиях. Собственно, любой творец всегда немного странный человек, любой писатель всегда графоман, и любой графоман всегда человек с некоторыми отклонениями от общепринятой нормы. Посмотри внимательно все анкеты. Хотя, конечно, шансов почти нет.

— Тогда зачем я туда поеду?

— Нужно проверить и этот вариант. Кроме того, о твоей поездке наверняка узнают все сотрудники издательства. И это очень сильно обеспокоит и насторожит того, кто украл эти рукописи.

— Судя по твоей поездке в Саратов, никто из сотрудников издательства напрямую не связан с этим маньяком.

— Смею надеяться, что так. Но рукописи исчезли, а значит, кто-то их все-таки забрал. Хотя насчет поездки ты прав. Я не почувствовал за собой наблюдения. И Леня Кружков ничего не заметил, если не считать бывшего председателя местных дружинников, который вычислил не только меня, но и Леонида.

— Сколько ему лет? — оживился Эдгар.

— Много. На подозреваемого явно не годится. Но он навел меня на интересную мысль. Дело в том, что сразу за парком есть почти идеальное место для совершения преступления. Строительная площадка в достаточно глухом месте. Если бы убийца был местный житель, то он наверняка напал бы не в парке, а чуть дальше. В парке было мало людей из-за того, что перекрыли главную улицу. Но убийца напал именно в парке. Конечно, ему отчасти повезло, в этот вечер был сильный дождь. Но уже в Нижнем Новгороде он успел все обследовать и нашел строящееся здание, в котором не могло быть никого из посторонних. Получается, что он исправил свою ошибку, которую невольно допустил в Саратове. Ведь там жертва оказала ему сопротивление, и он решил во второй раз не рисковать. Выходит, он умеет учиться на собственных ошибках, и второе преступление было логическим следствием первого. Вот какая у нас с тобой невеселая картина.

— Интересно, — согласился Вейдеманис, — и похоже, что ты прав. Тогда он еще опаснее, чем мы с тобой могли предполагать. Получается, что он умеет логически мыслить и совершенствовать свой фирменный стиль. А это очень опасно, Дронго. Он не просто графоман, который любит рассказывать о своих преступлениях, он человек, который умеет делать выводы из собственных ошибок и совершенствовать свои методы нападения.

— Поэтому я и не хочу, чтобы он прислал свою следующую рукопись в издательство, — мрачно заявил Дронго. — Завтра поедешь в Союз писателей и просмотришь все личные дела сотрудников издательства. Все, без исключения. Даже проверишь личное дело восьмидесятилетнего Феодосия Эдмундовича Столярова.

— У него не хватило бы сил справиться с этой спортсменкой, — пошутил Эдгар, — и потом, в этом возрасте не бывает сексуальных маньяков.

— Некоторые люди в этом возрасте даже женятся, — отрезал Дронго. — Я же не говорю, что он может быть убийцей. Но нужно проверить, нет ли подобных людей среди его окружения.

— Все сделаю. Но тебе нельзя ездить в Переделкино без охраны. Пусть завтра с тобой поедет Леонид. Мне так будет спокойнее.

— Ты считаешь, что меня могут убить в писательском поселке? — усмехнулся Дронго.

— Могу себе представить, какое количество графоманов живет в этом поселке. Ты же сам только что сказал, что графоман — это всегда человек с некоторыми отклонениями. А в Переделкино просто один большой сумасшедший дом. Сотни графоманов, собранных вместе. И ты полезешь в это осиное гнездо?

— Они иногда бывают похожи на обычных людей, — улыбнулся Дронго, — хотя согласен, что не все и не всегда. Но нормальные тоже встречаются. Возможно, реже, чем среди обычных людей. Не нужно все драматизировать, Эдгар. Если мы не сможем вычислить сотрудника издательства, который украл рукописи, то мы не сумеем достаточно быстро выйти на убийцу. А нам нужно спешить. Зверь, попробовавший крови, уже не остановится. Он будет нападать снова и снова.

— И все-таки возьми завтра с собой Кружкова, — не сдавался Вейдеманис.

— Я его обязательно возьму с собой, — неожиданно согласился Дронго, — только мы поедем туда не вместе. У меня есть на этот счет свой план. Пойми, у нас нет времени. Очередная рукопись может появиться в любой момент. Даже сегодня.

— Тебе может помешать твое гипертрофированное чувство ответственности, — заметил Эдгар.

— Это всегда лучше, чем чувство безответственности. А ты становишься циником и мизантропом. Тебе этого никто не говорил?

— Ты первый. С кем поведешься…

Оба улыбнулись друг другу, даже не подозревая, какие испытания ждут их в ближайшие несколько дней.