Мы уже выходили из квартиры, когда позвонил Арчил. Я ожидал чего угодно, но такого… Если они смогли отнять Валентину у Арчила, значит, мое положение аховое. Арчил говорил таким убитым голосом, что я испугался. Представляю, как они на него «наехали». Я взглянул на часы. У меня оставалось не более часа. Может быть, Валентину еще можно спасти? Я вспомнил номер, который набирал вчера у Арнольда Хендриковича, и набрал его снова. Может быть, еще удастся спасти Валентину.

— Слушаю.

Я вновь услышал этот неприятный голос. У него какой-то трудноуловимый акцент. Может быть, он прибалт или европеец? Но акцент этот почти незаметный, легкий.

— Это Лютиков говорит, — торопливо говорю я, — у вас моя женщина.

— У тебя много женщин, — равнодушно отвечает убийца.

— У вас моя женщина, — повышаю я голос. — Значит так, мои условия: кассета за женщину. Встречаемся через час. Ты отдаешь женщину, я отдаю кассету. Все понял?

— Где встречаемся?

— На Белорусском вокзале. На пятом пути. И учти, ты должен стоять вместе с женщиной, иначе я к тебе не подойду. Ты меня понял?

— На пятом пути, — повторил убийца, — мы будем тебя ждать.

Я отключил телефон. Время для Валентины я выиграл. К этому времени Кира была уже одета. Мы спустились вниз и сели в машину Никитина.

— У нас очень мало времени, — сказал я ему, — позвони ребятам, собери всех, кто у тебя есть. Пусть едут на Белорусский вокзал. Там будет убийца с женщиной. Обещаю, что заплачу сегодня по полной программе. Мне нужны все ребята, кого сможешь найти. Спортсмены, охранники, рэкетиры, бандиты, словом, все. Ты меня понял?

— Я соберу всех, — кивнул Никитин.

— Пусть соберутся у Белорусского через сорок минут, — приказал я, — у тебя всего сорок минут.

Представляете, какая у меня клиентура? И сколько мне нужно иметь знакомых водителей и охранников. Если бы у меня был в запасе хотя бы день, я бы собрал тысяч пять, не меньше. Но у меня было только сорок минут. И поэтому их оказалось человек тридцать пять.

Мы подъехали к Белорусскому вокзалу, и я объяснил ребятам ситуацию. Убийца будет на пятом пути вместе с Валентиной. Бежать ему некуда. Нужно блокировать все выходы, чтобы мы остались с ним один на один. А как я буду с ним разговаривать, это мое дело. Ребята все поняли. Они решили, что приехали на обычную разборку.

Еще через двадцать минут мы были на вокзале. Никитин с Кирой находились в зале, а я пил пиво, ожидая, когда часы пробьют десять. Кассеты у меня с собой не было. Зачем нести кассету человеку, которого я собирался убить? И Арчил не прав, говоря, что я ничего не смогу сделать. Очень даже смогу.

Пять минут десятого. Никитин вышел к пятому пути. Через минуту он вернулся и кивнул мне, показывая на стоявшие поезда. Значит, все в порядке: убийца был там вместе с Валентиной. Наши ребята поспешили на перрон, чтобы блокировать выходы. Я медленно пошел за ними. Торопиться мне некуда. В кармане у меня пистолет. И я твердо решил застрелить этого гада.

Думаете, у сутенеров нет души? Думаете, мы состоим из одного дерьма? Как бы не так. Конечно, мы используем человеческие слабости, но ведь мы и помогаем своим девочкам, стараемся защитить их от мужского свинства, от любой пакости. Я уже говорил об этом, но хочу повторить еще раз. Может быть, у меня и поганая работа, но это работа, которую я делаю честно. Я не разрешаю обворовывать моих клиентов, я не обманываю их, поставляя зараженных девочек, я честно выполняю все заказы. Девочек я тоже стараюсь не обманывать. Все знают правила игры, и все стараются их соблюдать. Но когда мне плюют в душу, как эти убийцы, я не могу терпеть. Конечно, я поступил неправильно, сделав запись с этим вице-премьером, но ведь и он не был ангелом. Зачем он лезет к моим девочкам? Неужели не может найти себе любовницу? Так нет, его на «сладенькое» потянуло. Ясно, что любовница не разрешила бы ему многое из того, что он проделывал.

Я шел навстречу убийце, держа руку в кармане. Где-то позади остались Никитин и Кира. Я не оглядывался, зная, что все пути блокированы и убийца никуда не денется. Я уже видел их, оставалось совсем немного, метров пятьдесят, когда сзади раздался громкий крик Киры.

— Осторожно! — закричала она.

Я машинально оглянулся и чуть пригнулся. Это спасло мне жизнь. Стреляли из окна стоявшего на пути поезда. Убийца оказался хитрее, чем я думал. Он спрятал сообщника в вагоне поезда. Достав пистолет, я разрядил его в направлении выстрела. Вокруг поднялся крик, началась паника. Послышался звон разбитого стекла. Я увидел, что стрелявший бандит тяжело оседает. Поезд медленно тронулся. Я обернулся, чтобы разобраться с главным убийцей. Но того нигде не было. Только на асфальте лежала Валентина. Поезд уходил, набирая скорость. Значит, убийца успел вскочить в уходящий состав. От злости я чуть не заплакал. Валентина лежала, задыхаясь, хватая губами воздух. Он, очевидно, выстрелил ей в спину, а затем вскочил в уходящий поезд. Ненавижу людей, которые стреляют в спину!

Валентина умирала. Вокруг начали собираться наши люди. Ко мне подскочил Никитин.

— Уходим! Уходим! — крикнул он. — Быстрее уходим.

Он тащил меня куда-то в сторону, а я все смотрел на умиравшую Валентину. Семен буквально втолкнул меня в машину и рванул с места в тот момент, когда вокзал начала оцеплять милиция. В машине мы сидели молча. Все трое. Я, Семен и Кира. И только через полчаса, когда мы уже подъезжали к моей даче, я чуть успокоился и сказал Кире:

— Спасибо, что крикнула. Кажется, ты сегодня спасла мне жизнь.

— Я случайно увидела, как открылось окно, — призналась Кира. — У него пистолет блеснул на солнце, и я сразу закричала.

— Думаю, он больше никогда не будет стрелять, — удовлетворенно сказал Семен. — Петр Аристархович его подстрелил.

— Лучше бы я убил другого, — глухо ответил я.

Теперь ясно, что кассета им не нужна. Их интересуем мы с Кирой. Мы последние, кто знает про эту кассету. Ну, может, еще и Никитин, но он не в счет. Он ее не видел и даже не предполагает, почему на нас объявлена такая охота.

Мы приехали на дачу, и я невольно посмотрел в ту сторону, где был небольшой холмик. Там был похоронен Алексей. У меня в пистолете оставалось только два патрона, и я попросил Семена съездить в город. Нужно было купить нам еды, одежду, привезти еще патронов. Вообще-то к этому времени стало ясно, что рано или поздно они вычислят меня и на даче. Поэтому я не стал вызывать никого для охраны. Они меня все равно не смогут защитить, а сейчас главное, чтобы про нас не знали посторонние. Нужно выиграть время. Кроме Семена Никитина, никто не должен знать, где именно мы находимся.

Он уехал в город, а мы с Кирой остались вдвоем. Интересно, что до сегодняшних событий я толком не знал Киру. Я с некоторым любопытством смотрел на нее. Сегодня утром она спасла мне жизнь. Если бы она не крикнула… Наверно, сейчас мой труп лежал бы в морге и какой-нибудь патологоанатом мрачно и равнодушно резал бы меня. Кира включила чайник, а затем принесла мне чай, словно вспоминая как рано утром я обошелся с ней. Честное слово, я покраснел! Мне казалось, что я уже разучился краснеть. Или это кровь ударила мне в голову?

— Ты меня извини, — выдавил я, взглянув на Киру, — я тебя обижать не хотел. Просто ты завелась, а у меня характер такой… Да и потом тебя нужно было вывести из состояния шока.

— Вогнав в другой шок, — улыбнулась она, — я все понимаю. Хотя мне говорили, что вы никогда не бьете своих девочек.

— Правильно говорили, — кивнул я. — Зачем бить? Перевоспитывать я не умею и не хочу. Если кто-то хочет делать по-своему, пусть делает. Таким я разрешаю работать самостоятельно и умирать в одиночку.

Кира поежилась от моих слов. Потом села напротив меня и вдруг тихо спросила:

— Петр Аристархович, а какое у вас образование?

— Институт искусств закончил. А почему ты спрашиваешь?

— Книг у вас дома много было, поэтому и спрашиваю. Интересно.

— Ничего интересного, — нахмурился я, — и мое образование тут ни при чем. Я ведь тоже не москвич, приехал из Баку. В первые месяцы вообще жилья не имел. Мыкался по знакомым.

— Из Баку? — оживилась она. — Мне мама рассказывала про этот город. Она когда-то там была вместе с моим отцом.

— А где твой отец? Что с ним случилось?

— Он погиб. Был военным летчиком и погиб в Афганистане. Мы за него пенсию получали. А мама тяжело заболела. Я тогда совсем маленькой была. Мне только пять лет было. И отца я плохо помню.

— Вот тебе наше любимое государство, — зло сказал я, — если бы ты жила в другое время, то сейчас бы тебя приняли в институт без экзаменов как дочь героя. Вместо этого ты стала проституткой, чтобы зарабатывать себе на хлеб.

— Да, — Кира изменилась в лице, она все еще тяжело реагировала на это слово, — но я думаю, это ненадолго, — с вызовом продолжила она, — вот немного заработаю денег и уйду от вас навсегда. Снова будут поступать в театральный.

— Хочешь, я тебе скажу правду? — спросил я, пристально глядя на нее, и, не дожидаясь ответа, сказал: — Ничего у тебя не выйдет. За свою жизнь я повидал тысячи женщин. И почти все говорили, как и ты. «Вот заработаю немного денег и брошу». Ничего не выйдет. Это я тебе как профессионал говорю. И денег ты никогда много не заработаешь. И нас не бросишь. Просто с годами цена на твое тело будет падать, и ты будешь согласна на любые деньги, лишь бы тебе дали работу. А еще через несколько лет начнешь продавать свои вещи или сдашь купленную квартиру, если она у тебя будет. И в сорок лет заметишь, что превратилась в никому не нужную старуху. Сказки про принцев и золушек в наше время уже никто не рассказывает.

— Зачем вы так, — отвернулась она, чтобы скрыть неожиданно выступившие слезы.

— Зато честно, — сказал я, — мне ведь уже сорок, Кира, и я немного знаю, что такое жизнь. У нас в Баку слово «сутенер» было самым страшным ругательством для мужчины. И если бы кто-нибудь сказал мне, бакинскому мальчишке, что я стану сутенером, я бы убил этого человека. Просто бы убил. А сейчас я сутенер и принимаю это как данность.

— Не нужно об этом говорить, — попросила она, — вам ведь больно, — она удивительно тонко почувствовала мое состояние.

— Больно, — я резко поднялся, — иди за мной.

Мы вышли из дома, и я повел ее к тому месту, где вчера закопали Алексея.

— Из родственников у меня был только один человек: мой двоюродный племянник Алексей. Больше у меня никого не было в Москве. Мать прислала его ко мне и попросила присмотреть.

Кира молчала. Она словно чувствовала, что именно я ей сейчас скажу, и молчала.

— Вот я и присмотрел, — горько произнес я, — его убили вчера в той самой квартире, откуда мы с тобой приехали. И перед тем как застрелить, убийца наступил ему на руку своей маленькой ногой. Это был тот самый мерзавец, который сегодня стрелял в Валентину.

Кира молчала. Смотрела на землю и молчала. Вообще-то мне нравилось ее тяжелое молчание. Она, видимо, была сильным человеком. Не люблю, когда бабы истерически плачут. В этом всегда есть что-то театральное плюс шизофрения.

Мы вернулись в дом. Я выпил остывший чай. Она сидела напротив меня и задумчиво водила пальцем по столу.

— Вы кого-нибудь любили? — вдруг спросила она, взглянув на меня.

— Ты думаешь, я не могу полюбить?

— Не знаю. Мне кажется, нет. Вы немного циник и, как все циники, любите только себя.

— Опять решила говорить мне гадости?

— Нет. Я так подумала. Вы меня извините, но почему вы относитесь к нам так… — Она подыскивала слово, даже наморщила лоб, и наконец сказала: — Бездушно.

— И тебе не стыдно мне это говорить?

— Нет, конечно, вы заботитесь о девочках, но это забота пастуха о своих коровах. Он следит, чтобы они были накормлены, чтобы нагуляли мясо, дали хорошее молоко. И когда их уводят на убой, он их даже по-своему жалеет. Но растит он их не для любви, а совсем для другого.

— Тебе в МГУ поступать нужно, на философский факультет. Тоже мне, корова, — проворчал я. — Тебе не кажется, что ты слишком смело со мной разговариваешь?

— Нет, не кажется. Что вы мне можете сделать? Повторить то, что было ночью? Снова ударить? Я вас не боюсь, — вдруг сказала она, глядя мне в глаза.

Это нечто новое. Такого мне не говорила ни одна женщина в мире. Я пристально посмотрел на нее. У нее красивые глаза, но почему она на меня так смотрит?

— Я вас люблю, — вдруг сказала она, и я по-настоящему испугался.

Говорят, что нужно ударить женщину, чтобы она тебя полюбила. Сколько я знаю сутенеров, которым нравится прибегать к подобному методу, чтобы привязать к себе женщин еще сильнее. Самое интересное, что и женщинам это доставляет удовольствие. Может, побои сутенера делают их ближе к нему, словно привязывают женщин к человеку, который заботится о них? Не знаю, я никогда не прибегал к подобным методам. Я вообще старался не бить своих женщин. И первая женщина, которую я ударил, вдруг признается мне в любви.

Конечно, я спал со многими из своих девочек, конечно, в моей жизни было несколько романтических историй, но чтоб такое! Я сижу за столом — сорокалетний сутенер со стажем — и смотрю на девочку, сидящую напротив меня. Благодаря моим трудам у нее уже было мужчин двадцать или тридцать. Я видел, как она «работает», видел, как ей противны подвыпившие мужики. И вдруг она произносит такие слова… Прибавьте к этому наш сегодняшний утренний разговор. И не забудьте, что она спасла мне жизнь.

Я сижу за столом и чувствую себя не в своей тарелке. Для меня ее признание — событие даже большее, чем убийство человека. Того мерзавца, который в меня стрелял, я прикончил с удовольствием и нисколько об этом не жалею. Но сейчас я не знаю, как себя вести. Впервые в жизни не знаю, как вести себя с женщиной.

— У нас была тяжелая ночь, — сумел выдавить я из себя, — потом, очевидно, сказалась и твоя реакция. Некоторым женщинам нравится, когда их бьют. Это такой мазохистский комплекс. Кроме того, ты увидела, что я убил человека. И все это, видимо, подействовало на твою психику. Ты видишь, я разговариваю с тобой откровенно. Поэтому выбрось эти глупости из головы.

— Я не мазохистка, — упрямо говорит эта дурочка, — и мне не нравится, когда вы ведете себя, как скотина. Но когда вы застрелили мерзавца, я обрадовалась. Я испугалась, что он вас убьет.

— Прекрасно, — пробормотал я, — хорошо, что ты успела крикнуть.

— Вы никогда не любили? — она отвергает мой ернический тон.

— В молодости, — говорю я, вспоминая свою первую любовь, — это была девочка из нашего класса. Мы дружили до восьмого класса, а потом я узнал, что она тайком целуется с моим другом. И мы с ней поссорились.

— И с тех пор вы ненавидите женщин?

— Из тебя не получится последовательницы Фрейда, — улыбнулся я. — Не нужно все трактовать так примитивно, — у меня было много женщин. Просто моя жизнь сложилась так, что я стал сутенером. Иначе я не смог бы зарабатывать себе на хлеб. Когда я приехал в Москву, то довольно быстро понял, что никому здесь не нужен. И мои знания никому не нужны. Зато всем моим знакомым мужчинам нужны были девочки для свиданий. И конечно, друзья, которые могли этих девочек обеспечить. Я начал налаживать связи, выяснял адреса, организовывал встречи, снимал квартиры. В общем, постепенно втянулся и стал заниматься тем, чем занимаюсь. Поэтому Фрейд тут ни при чем. И моя первая любовь тоже не имеет к этому никакого отношения.

— Вы циник, — снова сказала она, — я это давно поняла.

— Может быть, тебе лучше вернуться к тетке? — вдруг неожиданно даже для самого себя спросил я.

— Нет, — сказала она, качая головой, — уже поздно. Я стала совсем другой. Я не смогу жить, как раньше.

Она была права. Я знал, что она права. И поэтому я молчал. Молчал и смотрел на нее. А она вдруг поднялась и спросила:

— Вы можете меня поцеловать? Или вам противно?

Какая глупость. Почему мне должно быть противно ее целовать? Но мне не нравятся эти романтические бредни. Но с другой стороны, она сегодня спасла мне жизнь. Я поднялся, шагнул к ней и осторожно поцеловал ее в губы.

— Утром вы были другим, — прошептала она.

Непонятно почему, но я почувствовал легкое волнение. Вообще-то я сам учу своих девочек изображать страсть и легкую влюбленность. Многим клиентам нравится, когда девочки в них немного влюблены. Во время встречи разыгрывается некая драма и акты следуют один за другим: встреча, влюбленность, свидание, разрыв. Но зачем ей притворяться передо мной? Она неожиданно дотронулась до меня. Я чувствовал себя как последний дурак. Я ведь насиловал ее еще несколько часов назад, причем делал это грубо, сознательно доставляя ей страдание. А сейчас она сама тянется ко мне? Может быть, Фрейд был не таким уж идиотом? Я позволил ей делать все, что она хочет. Может быть, она искала в этом спасение? Может быть, нам обоим нужно было успокоиться? На несколько часов мы забыли обо всем. Честное слово, я забыл даже о своем деле! И о том, кто именно был рядом со мной. Я обо всем забыл. Но меня заставили вспомнить.