По дороге они попали в одну из уже ставших привычными московских пробок и до Балашихи добрались, когда совсем стемнело. Нужный им дом пришлось искать, расспрашивая соседей. Наконец они затормозили у небольшого одноэтажного здания. Дронго вышел из машины.

— Может, мне пойти с вами? — спросил Кружков.

— Не нужно, — ответил Дронго, подходя к невысокому забору. Он постучал в калитку, затем, обнаружив звонок, позвонил. Никто не отвечал. Дронго нахмурился, позвонил еще раз. Обернулся, посмотрел на Кружкова и снова позвонил. Только когда послышались шаги и к ограде подошла женщина.

— Кто вы такой? Что вам нужно? — просила она.

— Извините, — сказал Дронго, — это дом Прокоповичей?

— Ну да, мы Прокоповичи. Так что вы хотите?

— Мне нужно с вами срочно переговорить. У меня очень важное дело.

— Утром приходите, — ответила женщина, — поздно уже,

— Я утром улетаю в Ростов, — сообщил Дронго. — И до этого мне необходимо встретиться с вами или с вашей матерью. — о голосу он определил, что женщине было лет сорок.

— Мама болеет. Завтра приходите, — вторила она.

— Поймите, — продолжал настаивать Дронго, — что речь идет о памяти вашего брата.

— Ну хорошо, — недовольно сказала женщина, — заходите. Только на пять минут, не больше. Мама не хочет ни с кем встречаться.

— Я понимаю, — сказал Дронго, когда калитка отворилась.

Они прошли небольшой садик, вошли в дом. В просторной гостиной на стуле сидела пожилая женщина лет шестидесяти пяти, уронив руки на колени. Она равнодушно посмотрела на вошедшего.

— Мама, это к нам, — пояснила дочь, — он хочет поговорить.

— Здравствуйте, — поздоровался Дронго, — простите, что беспокою вас. Я хотел поговорить с вами насчет судебного процесса, который завтра продолжится в Ростове.

— Чего там говорить, — ответила пожилая женщина. — Убили их всех. Замучили. Поздно об этом говорить.

— Нас вызвали в суд, — пояснила ее дочь, — завтра мы едем в Ростов.

— Вы знали, что ваш сын и Омар Нагиев были раньше знакомы? — спросил Дронго.

Мать посмотрела на дочь. Та вышла на середину комнаты.

— Мы ничего не знали, — твердо сказал она. У нее были грубые, резкие черты лица, тяжелая челюсть. Женщина с откровенной неприязнью взглянула на Дронго. Мать промолчала.

— Ваш сын не говорил вам про него? — спросил Дронго, обращаясь к пожилой женщине.

Она снова посмотрела на дочь.

— Ничего не говорил, — ответила дочь. — Мы никогда про такого не слышали.

— И вы с ним никогда не встречались? — спросил Дронго, уже понявший, что нужно обращаться к дочери.

— Никогда, — сказала она, взглянув на мать. Та сидела не шелохнувшись.

— У нас есть показания свидетелей, что Нагиев приезжал к вам сразу после убийства, — не выдержал Дронго. — Значит, вы с ним встречались…

— Нет, — ответила дочь и предостерегающе посмотрела на мать, словно опасаясь, чтo  та может что-то добавить. Но старуха молчала. В глазах у нее стояла неизбывная боль.

— Извините, — пробормотал Дронго, поднимаясь со стула, — наверное, свидетели ошиблись.

Пожилая женщина больше не вымолвила ни слова. Дочь пошла провожать гостя.

— Значит, Нагиева вы никогда не видели? — сделал Дронго еще одну попытку. — Если бы я его увидела, то глаза ему бы выцарапала, — заявила сестра погибшего.

— И не нужно к нам больше ходить! Она с такой силой захлопнула калитку, чтo даже если бы Дронго наверняка не знал, что Омар был в этом доме, то и тогда заподозрил бы неладное. "Почему они скрывают факт появления Нагиева в их доме, — подумал Дронго. — Что здесь произошло?"

Дронго уселся в машину и попросил Кружкова отвезти его домой. Всю дорогу он размышлял о случившемся. И даже ночью, во сне, снова увидел этот дом, словно подсознание пыталось найти разгадку появления у матери убитого Ковальчука его убийцы, Омара Нагиева.

Утром он вылетел в Ростов. За последние несколько дней он узнал столько фактов из жизни Омара Нагиева, что теперь чувствовал себя его доверенным лицом. И понимал, почему лежавший на кровати в тюремной больнице несчастный человек так хотел умереть и не хотел ни с кем разговаривать.

В аэропорту Дронго взял такси и поехал в гостиницу "Интурист", где остановился три дня назад. Дежурная по этажу улыбнулась ему, как старому знакомому. Войдя в номер, он прежде всего позвонил по мобильному телефону Эдгару.

— Я ждал твоего звонка, — сообщил Вейдеманис, — у меня есть интересные данные насчет наших бритоголовых знакомых. Когда увидимся?

— Через два часа приезжай ко мне в отель, — попросил Дронго. — Судебное, заседание уже началось?

— Нет, перенесли на завтра. Опять какие-то формальные процедуры. У нас неприятная новость — прокурор области решил лично принять участие в процессе. Хочет устроить показательное выступление. Представляешь, какой удобный случай? Приехавший кавказец перебил семью местных жителей. Внимание не только местных журналистов, но и столичной прессы на всех центральных каналов обеспечено.

— Ясно, — вздохнул Дронго. — Этого следовало ожидать. Ладно, жду тебя через два часа.

Он быстро набрал номер Голикова.

— Андрей Андреевич, здравствуйте, — начал он, — я вернулся.

— Добрый день, — ответил адвокат, — у нас перенесли судебное заседание на завтра. Кстати, в нем хочет принять участие сам прокурор области. Думаю, что вы понимаете, чем это нам грозит. Приговор в таких случаях, можно сказать, предрешен, иначе прокурор не стал бы появляться в суде.

— Думаю, нужно отложить продолжение процесса еще на несколько дней и потребовать суда присяжных, — сказал Дронго.

— Вы понимаете, что говорите? — ошеломленно спросил адвокат. — Они же его просто разорвут! Вы не представляете, что происходит в городе. Уже с утра у здания суда были люди с плакатами, требующими расстрелять Нагиева, а еще лучше публично повесить. А вы говорите — требовать суда присяжных. Это значит, мы сами выносим ему приговор. В таком случае у нас не будет ни малейшего шанса. Хотя, конечно, у нас и без того шансов практически нет. В судебном процессе примет участие областной прокурор Вениамин Ковалев. Уже и губернатор интересовался процессом. Так что настрой на суровый приговор налицо. Вам этого мало, вы хотите еще суда присяжных? Я адвокат, господин Дронго, а не помощник прокурора, чтобы подыгрывать обвинению.

— Не нужно так нервничать, Андрей Андреевич, — успокоил своего собеседника Дронго, — у меня есть очень веские основания полагать, что именно суд присяжных должен решать судьбу Омара Нагиева, я вам обо всем расскажу. Но прежде мне нужно обязательно повидать Омара.

Одного меня к нему не пустят, хорошо бы нам поехать вместе.

— Конечно, поедем. Я уже подал заявку на посещение, на четыре часа. Но я вас не понимаю, честное слово, не понимаю! Собранных против Нагиева доказательств столько, что спасти его не смогли бы лучшие адвокаты мира, ей-Богу! А тут еще суд присяжных… Мы могли бы обратить внимание на некоторые нарушения формальных процедур, профессиональные судьи к этому обязаны прислушаться, но суд присяжных… Да им дела нет до подобных частностей, их интересует сам факт убийства.

— И все же подавайте ходатайство о суде присяжных, — твёрдо сказал Дронго, — Доверьте, так нужно. Я сегодня же вам все расскажу.

— Не понимаю, — повторил Голиков. — первый раз в жизни я ничего не понимаю. Но если вы так настаиваете…

— Да, настаиваю, — подтвердил Дронго. Он убрал мобильник и тяжело вздохнул. Участие прокурора области ничего хорошего не предвещает. И плюс возбужденная толпа вокруг здания суда. Плюс действующие в городе скинхеды. Плюс сама ситуация: приезжий совершил столь тяжкое преступление против местных. Плюс неопровержимые доказательства и его собственное признание вины. "Может, Кружков был прав и мне не следовало возвращаться в Ростов, — подумал Дронго. — Нет, это лишь минутная слабость. Как бы ни закончился этот судебный процесс, я буду участвовать в нем до конца, — твердо сказал себе Дронго. — Даже если скинхеды проломят мне голову, как Омару. Это нужно не только ему, это нужно мне. Чтобы поверить в себя, поверить, что я занимаюсь нужным делом".

Через два часа к нему в отель приехал Эдгар Вейдеманис. Они встретились в холле и вышли на улицу.

— Вернуть тебе твое оружие? — спросил Эдгар.

— Нет, — ответил Дронго, — мне скоро в тюрьму, туда с оружием не пустят. Кроме того, нельзя исключить повторный обыск в моем номере. Разрешение у меня есть, но пока они будут разбираться, могут меня задержать и не допустить к судебному процессу. А мне нужно быть на суде. Очень нужно.

— Я тебе уже говорил, что дом, в котором остановилась сестра Омара, был атакован скинхедами, — напомнил Вейдемадис. — Я решил проверить, кто и как сумел узнать, где именно живет сестра обвиняемого. И выяснил удивительный факт. На улице Ченцова проживает некий Кастрюк. Он сосед Петросянов, живет от них через один дом. Так вот, этот самый Кастрюк — лидер местных скинхедов, известный и прокуратуре, и милиции. А он, в свою очередь, прекрасно знал, кто остановился у его соседей. Причем, обрати внимание, Кастрюк очень даже вежливый сосед. Цветочки выращивает, кошек любит. Однако этот милый цветовод ненавидит всех приезжих, особенно с Кавказа. Для него они — черномазые, которых нужно выкинуть из города. Он и подбил подростков забросать камнями дом своего соседа. Он узнал от соседей о твоем приезде. Представляешь, какая это сволочь? — Почему сволочь, — равнодушно сказал Дронго, — обычный националист. Примитивный, глупый и ограниченный. Лев Толстой был прав — национализм последнее прибежище негодяев. Ну как ему объяснить, что приехавший сюда армянин Аркадий Петросян не хочет никому зла? Он всего лишь просит дать ему возможность нормально работать, растить детей. Как объяснить Кастрюку и ему подобным, что это прекрасно, когда в страну охотно приезжают другие люди. Значит, в этой стране хотят жить. Еще пока хотят — до той поры, пока такие вот кастрюки ее окончательно не загубят. Как ему понять, что любая страна поднимается за счет согласия всех проживающих в ней людей, независимо от цвета кожи и религии.

— Ты как будто репетируешь свою речь на судебном процессе, — пошутил Эдгар.

— Я не знаю, что мне там говорить, — Дронго вздохнул. — Но точно знаю, что выступать буду. Может быть, это будет мое первое и последнее выступление в суде. Может быть, я окажусь самым скверным адвокатом в истории судебных процессов. Но я постараюсь рассказать историю жизни этого несчастного убийцы.

— Ты думаешь, что тебя поймут?

— Не уверен, — признался Дронго, — но буду пытаться. Через час мы с Голиковым едем в тюрьму. Найди Фатиму, скажи, что я хочу с ней вечером встретиться. Пусть приедет ко мне в отель. И будь осторожен. Меня очень огорчит, если какой-нибудь маленький Кастрюк проломит тебе голову. Очень бы этого не хотелось.

— Не беспокойся. Я вооружен и очень опасен, — пошутил Эдгар. — Ты знаешь, Дронго, я столько лет с тобой знаком и все ре перестаю тебе удивляться. До свидания, дружище.

Через час Дронго уже ждал у входа в тюрьму Голикова. Тот появился запыхавшийся и раскрасневшийся от быстрой ходьбы.

— Я заявил, что подаю ходатайство о суде присяжных, — тяжело дыша, сообщил Андрей Андреевич. — Знаете, что на это сказали в нашей консультации? Что я выжил из ума. А в суде вообще поначалу решили, что ослышались и не поверили мне. А потом оценили мое решение как попытку затянуть процесс. Представляете? Никто не верит, что в сложившейся ситуации можно на полном серьезе попросить суда присяжных…

 — Идемте в тюрьму, — прервал его Дронго. — Мне нужно срочно увидеться с Омаром. А потом мы с вами поговорим. Предъявив документы, они прошли все процедуры. В комнате адвокатов им пришлось ждать минут двадцать, пока привели Нагаева. За несколько дней он похудел еще больше, сильно хромал и выглядел равнодушным ко всему, что происходит вокруг. Дронго обратил внимание на то, что руки Омара были в свежих синяках. Голиков тоже это заметил. Омара посадили на привинченный к полу стул. Наконец надзиратели вышли, захлопнув за собой дверь, и они остались втроем. Нагиев безучастно смотрел на обоих своих защитников.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Андрей Андреевич.

— Нормально.

— Вас перевели в одиночную камеру? — уточнил Голиков.

— Нет.

— Я же просил! — возмутился адвокат. — Откуда у вас эти свежие синяки на руках?

— Не помню.

— Вас опять били?

Нагиев пожал плечами. Дронго понимал: когда так болит душа, физическая боль уже не имеет значения. Да, иногда легче умереть, чем жить.

— Я вновь потребую, чтобы вас перевели в одиночную камеру. — Андрей Андреевич поднялся. — Вы больше ничего не хотите мне сказать?

— Ничего.

У Омара были абсолютно пустые глаза. Голиков посмотрел на Дронго, пожал плечами и вышел из комнаты.

— Омар, — начал Дронго, — я хочу с вами поговорить.

На лице Нагиева не дрогнул ни один мускул. Он выслушает, что скажет ему этот человек, а потом вернется в свою камеру, чтобы быть избитым в очередной раз. На голове у него была плохо наложенная повязка. Было заметно, что рана кровоточит, повязку ему, похоже, никто менять не собирался.

— Я беседовал с вашей женой и сыном, — сообщил Дронго. Глаза Омара более осмысленно взглянули на собеседника. — Я сказал Руслану, что произошла трагедия, — продолжил Дронго. — Он вас очень любит и верит в вас.

Глаза Омара сузились, он тяжело задышал. Разговор о сыне был единственным, способным вывести его из состояния мрачной отрешенности. Этого Дронго и добивался.

Давай договоримся так, — перешел на "ты" Дронго, — ты будешь меня слушать и держаться изо всех сил. Никаких криков, никаких срывов. Если не нравится, не отвечай. Я здесь не ради тебя. Ради твоей сестры, ради ее семьи, ради твоего сына. Поэтому держись из последних сил и слушай.

Омар сжал губы. Было заметно, что он дрожит.

— Я все узнал, — сказал Дронго, глядя ему в глаза, — тебя подставили с этой квартирой. Они в "Синем горизонте" обманывали многих. Ты был не первый и не последний. Лена не знала всех подробностей случившегося в Москве, а твоя гордость не позволяла тебе рассказать ей. Теперь она знает и собирается приехать на процесс.

Зрачки Омара расширились. Он открыл рот, собираясь что-то сказать.

— Пока молчи, — строго приказал Дронго. — Будешь говорить, когда я разрешу. Я все знаю. И про твои неудачные вояжи в Турцию, и как ты потерял деньги в августе девяносто восьмого. Все эти несколько дней я занимался историей твоей жизни. Я знаю, что пистолет тебе достал Виталий Толкачев…

Омар попытался возразить, но Дронго поднял руку.

— Не спорь, я здесь не для того, чтобы с тобой спорить. И не собираюсь никому рассказывать о том, откуда у тебя этот пистолет. Ты узнал, что продавший тебе через агентство квартиру Прокопович на самом деле Петр Ковальчук. У него было два паспорта с двумя фамилиями, отцовской и материнской. Ты нашел пистолет, приехал в Ростов и несколько раз встречался с Ковальчуком. Видно, надеялся получить назад хотя бы часть денег: Ковальчук, наверное, обещал, а потом что-то произошло, и он отказался. Не знаю, как именно все было в его доме, могу только предполагать. Потом ты вышел из квартиры, выбросил пистолет. Поехал в Киев и попытался что-то объяснить своей бывшей жене, ничего толком по-прежнему ей не рассказывая. Она решила, что это твоя очередная попытка вернуться. Потом ты приехал в Москву, нашел Потребеева, попросил его нe оставлять твою жену и сына. Затем вы месте поехали в Балашиху, и ты вошел в дом, где живут мать и сестра Петра Ковальчука. Что у вас там было, я не знаю. Но, кажется, догадываюсь. Затем ты вернулся в Махачкалу, где тебя и арестовали. Вce верно?

Омар кивнул головой. Он не мог говорить. Слова застревали в горле, слезы катились по щекам, и ему было очень стыдно за свою слабость.

— Первый вопрос, — требовательно произнес Дронго. — Зачем ты поехал в Балашиху? Только отвечай конкретно и без ненужных воспоминаний. И учти, что я не следователь. Мне нужна только правда.

— Д… д… д… — Омар не мог говорить.

— Спокойнее. — Дронго ненавидел себя за ту роль, которую ему приходилось исполнять, но только таким шоковым методом можно было добиться от его подзащитного правды.

— Д… деньги, — выдавил Нагиев. — Я… поехал… вернуть деньги…

— Какие деньги? — не понял Дронго. Внезапно его осенило: конечно, деньги! Исчезнувшие пять тысяч, о которых следователь написал в протоколе как о потраченных в Москве. Деньги, которые Омар взял в квартире убитых.

— Пять тысяч долларов? — спросил Дронго.

— Да, — кивнул Омар, — я… отдал их матери… сказал, что это от сына… Больше ничего не мог сказать.

Вот почему его сестра так нервничала, сообразил Дронго. В семье Прокоповичей не хотят говорить об этих деньгах. Они поняли, кто именно их принес, и решили не сообщать об этом следователю. Во-первых, из-за самого убийцы, чтобы его наказали еще и за кражу, а во-вторых, просто боялись, что деньги у них изымут как вещественное доказательство. Может, они справедливо боялись, немало было случаев,  когда изъятые деньги пропадали в милиции.

— Ты вернул им деньги, — сказал Дронго. — Тогда все понятно. Теперь постарайся успокоиться и расскажи мне, что произошло в квартире Ковальчука. Почему ты убил их девочку?

— Я не убивал, — выдавил Омар.

— Не убивал? — нахмурился Дронго. — С тобой там был еще кто-то?

— Один, — возразил Омар.

— Тогда вразумительно объясни, что там случилось. Только спокойно.

— Он обещал вернуть часть денег, — выдохнул Омар, — но не сразу, а в несколько приемов. Я его два года искал. У него действительно два паспорта было. Мы пришли к нему домой, сидели за столом на кухне. Внезапно вошла его жена. Начала кричать, что все мы жулики и хотим ограбить их семью. Я сначала терпел, а потом ответил, что хочу только вернуть свои деньги. Тут она бросилась на меня, едва глаза не выцарапала. Я ее еле оттолкнул.  Ковальчук деньги принес, но мне их не дал. Я ждал, пока он деньги даст, но его жена снова кричать начала.

 Тогда Ковальчук взял нож и сказал, что ничего возвращать не станет. Я подумал, что он шутит. Но они вдвоем на меня напирали. Ковальчук несколько раз ножом замахнулся, какие уж тут шутки. Тогда я пистолет достал. В этот момент жена Ковальчука в меня топор бросила. Я в нее выстрелил. А потом три раза в него. Сам не помню, в каком состоянии был. И тут на кухне его дочь появилась. Я не хотел чтобы ребенок на все это смотрел. А она меня увидела, испугалась, закричала и побежала в комнату. Я за ней. У них там ковер какой-то непонятный был, из стороны в сторону под ногами ерзал. Мы оба споткнулись, упали. Она головой о тумбочку ударилась. Я вскочил, вижу, она задыхается, и понял, что она больно ударилась. Тут она руками стала шевелить. Я очень испугался. Схватил ее за плечи, начал искусственное дыхание делать, тряс ее, руками за шею хватал, за плечи. Ничего не помогло, вижу, что она умирает у меня на глазах. Я еще подумал, что это мне такое наказание, что меня Аллах наказал за то, что я сделал. Оставил я девочку, сижу рядом с ней, плачу, кричу, ничего с собой поделать не могу. Потом решил, что нужно пойти в милицию. Но не мог я сразу пойти, хотел с семьей попрощаться, Руслана в последний раз увидеть, Фатиму.

Омар, уже переставший плакать, провел рукой по лицу собрался с силами и продолжил:

— Я вещи разбросал, пусть думают, что грабитель приходил. А девочку перенес на диван. Не мог смотреть на нее. Каждую ночь она мне снится. Такое страшное наказание. Я деньги взял и решил, что ответу их в Балашиху, матери Ковальчука. Не мои это деньги были, чужие. Не мог я их себе оставить после смерти ребенка. Не имел никакого права. Ты не знаешь, как это страшно, когда к тебе во сне такая девочка приходит. Адвокат говорит, что меня пересадит в другую камеру. Он не знает, что я радуюсь, когда мне спать не дают. Иначе я могу умереть во сне. Омар покачнулся на стуле. Дронго подумал, что есть предел и его страданиям.

— Потом я пистолет выбросил и в Киев поехал. Ничего Лене не стал говорить, все время о Руслане думал. Увидел его издалека и даже подойти побоялся, думал, не выдержу. Не хотел, чтобы он отца помнил плачущим. Потом мы с Толиком деньги отвезли в Балашиху, я их матери Ковальчука отдал. Я не взял оттуда ни копейки. Ни одной копейки, ни одного доллара.

Приехал в Махачкалу попрощаться со своими, никак не мог Фатиме рассказать о том, что со мной случилось. Она так верила в меня, мать мне заменила. А я оказался таким подлецом. — Он перевел дыхание. — Спасибо тебе, что так для меня старался. Спасибо. Только все напрасно. Я ничего на суде не скажу. Меня должны расстрелять. Нельзя мне жить после такого. Нельзя.

— В России к смертной казни не приговаривают, — напомнил Дронго.

— Значит, убьют в тюрьме, — равнодушно ответил Омар. — Не должен я жить после такого. Не имею права.

— А твой сын?

— Пусть забудет меня, — сказал Омар, и его лицо страшно передернулось. — Пусть не узнает, что его отец был детоубийцей.

— Хватит, — перебил его Дронго, — хватит изображать из себя изгнанника-абрека. Ты получил образование, закончил институт с отличием, а говоришь так, словно всю жизнь провел в высокогорном селе.

— Несчастья стирают с нас налет цивилизации, — ответил Омар. — Я уже не тот мальчик, которой получил золотую медаль в школе, и не тот парень, который Московский авиационный институт закончил.

Я теперь убийца трех людей, убийца ребенка, и нет мне прощения. — Он поднял голову, в его глазах блеснула отчаянная решимость.

— Если меня в тюрьму отправят, я себе вены перегрызу, но жить больше не буду, я для себя все решил. А тебе рассказал сегодня, чтобы ты знал, как все это на самом меле было. Денег я не крал и девочку не убивал, но виноват в ее смерти. А Ковальчука с женой я убил. Вот этой рукой. И по-этому нет мне прощения. Если есть ад, значит, я буду гореть в аду.

— Ада нет, — стараясь сохранить спокойствие, сказал Дронго. — И рая нет. И вообще ничего нет на том свете. Человек сам создает свой рай и свой ад на этой земле.

Лязгнула дверь, и в помещение вошел Голиков.

— Я договорился, — сказал он, — вас переведут в другую камеру. — Он взглянул на Омара, тот уже опять сидел, монотонно покачиваясь и равнодушно глядя перед собой.

— Кажется, я не вовремя, — пробормотал Андрей Андреевич.

 Дронго промолчал.