Зегер появился в коридоре перед дверью ровно за две минуты до начала интервью. Потрясающая немецкая точность. Предупрежденные сотрудники службы безопасности тщательно обыскали его. Кроме двух магнитофонов, двух мобильных телефонов, ручки и блокнота, у журналиста ничего с собой не было. Его впустили в номер Мовсани ровно в четыре часа дня. Зегер вошел и несколько церемонно поклонился, глядя на присутствующих. Он оказался мужчиной среднего роста, с начинающими седеть волосами, с помятым, словно изжеванным лицом. Под глазами выделялись припухлости, очевидно, у него были проблемы с почками. Глаза он прятал под темными оптическими очками. Одет Зегер был в темный костюм и темную рубашку без галстука. У него была двухдневная щетина, к которой он, очевидно, привык.

– Добрый день, господин Мовсани. – По-английски Зегер говорил с явным немецким акцентом. – Как видите, я пришел вовремя. Где состоится интервью?

– В этой комнате, – ответил Мовсани.

– А эти господа? – Зегер показал в сторону Дронго, Хитченса и Слейтера.

– Они нас покинут, – пояснил Мовсани. – До свидания, господа. Полагаю, что за полчаса мы управимся. Нам еще нужно успеть на открытие кинофестиваля.

– Разумеется. – Зегер достал диктофон, улыбнулся, показывая крупные лошадиные зубы.

Он устроился в кресле, напротив дивана, достав оба своих диктофона. Он уже не смотрел в сторону уходивших. Дронго вышел вместе с англичанами в соседнюю комнату, прикрывая за собой дверь. Последнее, что он услышал, перед тем как выйти, были слова Зегера, включившего диктофон.

– А теперь, господин Мовсани, мы побеседуем об интересующих нас вопросах. Если разрешите, я начну с главного...

Дронго прикрыл за собой дверь.

– Его обыскали, – сказал он, обращаясь к Хитченсу. – Надеюсь, что немецкий журналист не станет убивать английского подданного, пусть даже этнического фарса.

– Если за голову Мовсани обещали два миллиона долларов, – напомнил Хитченс, – то вполне вероятно, что убийцей может оказаться не только немец, но и англичанин. Слишком большая сумма для соблазна. А вы так не считаете?

– Говорят, что фетва была отменена. Значит, возможный приз никому не достанется. И тогда непонятно, кому и зачем нужно убивать Мовсани. Если это не ненормальный охотник, свихнувшийся от религиозной пропаганды, или политический расчет какой-нибудь конкретной страны.

– Что вы хотите этим сказать? – быстро спросил Слейтер. У него был неприятно высокий голос.

– Очевидно, что убийство Мовсани будет политическим актом, который необходим целому ряду государств. Американцам, чтобы показать кровожадность иранцев и их пособничество терроризму. Израильтянам, чтобы иметь возможность спокойно поднять в воздух свою авиацию и наконец разбомбить ядерные объекты в Бушере. Соседям иранцев, которые опасаются их ядерных амбиций и им нужно скомпрометировать Иран любой ценой. И наконец, в самом Иране может быть очень много людей, которые сознательно готовы пойти на обострение отношений с Западом. Таких слишком много. А убийство известного режиссера гарантированно разорвет всякие возможные отношения между западным миром и Ираном. Вот вам и заинтересованные стороны.

– Нужно было остаться вместе с ним, – нервно заметил Слейтер, подходя к столу, – так было бы лучше для всех. Вы понимаете, что может произойти, если Мовсани убьют. Вся ответственность будет на нас, господин Хитченс. После сегодняшнего покушения...

– Это был несчастный случай, – возразил Дронго. – Просто обычный невежественный человек увидел не очень честный и очень тенденциозный репортаж по телевидению. Он живет недалеко от отеля «Европа», на другой стороне улицы. Бывший охотник, у которого был обрез. Под влиянием чувств он схватил обрез и бросился в отель. На беду нашего переводчика, мы как раз оказались там. Если бы мы разминулись, возможно, ничего бы и не случилось.

– Как легко верить в подобную версию покушения! И всегда террорист действует в одиночку под влиянием внезапно нахлынувших чувств. Всегда он немного идиот и немного не в себе. Вам не кажется, что мы это уже проходили, господин Дронго? Начиная с Ли Харви Освальда, который оказался слабоумным кретином-одиночкой, сумевшим обмануть самую лучшую в мире президентскую охрану, ФБР и полицию штата Техас. И до нашего странного убийцы, которому удалось сделать два выстрела под взглядами десятка сотрудников полиции и Министерства национальной безопасности. Вы не находите аналогии слишком опасными?

– Не нахожу. Людям нравится верить в теорию заговоров. Есть такой принцип Оккама. «Не умножай сущности без необходимости». Я всегда пытаюсь следовать этому принципу английского математика. Я ведь успел побеседовать с этим типом и уверяю вас, что он меньше всего похож на заговорщика. У Освальда была хотя бы хорошая винтовка, а у этого – обрез. Не говоря уже о том, что Освальду удалось его покушение на Кеннеди и затем его неожиданно убили. А несчастному Рагиму Велиеву удалось только легко ранить переводчика, и вряд ли в ближайшее время его убьет какой-нибудь обидчик. Надеюсь, что Велиев проживет еще много лет, хотя и проведет их наверняка в тюрьме.

– У вас на все есть готовые объяснения, – недовольно заметил Слейтер, прислушиваясь. – Здесь такая звукоизоляция, что ничего невозможно услышать.

– Это хороший пятизвездочный отель, господин Слейтер, – усмехнулся Дронго, – и здесь подобающая отелю звукоизоляция. Поэтому не пытайтесь прислушиваться. Но если Мовсани крикнет, то мы услышим. Хотя я по-прежнему не верю в такую возможность. Зегер известный журналист, хотя и леворадикал.

– В этом мире пора бы уже привыкнуть к любой возможности, – сказал Слейтер в сердцах, проходя к дивану и усаживаясь на него. – После того как случайно погибла принцесса Диана в этом парижском тоннеле, я верю в любой невероятный случай. Я тогда работал в нашем посольстве в Париже. Это была такая трагедия.

– Позвольте с вами не согласиться, – вежливо заметил Дронго. – В данном случае сработала «теория заговора». Можно все просчитать на компьютере. Какова вероятность случайной смерти принцессы Дианы, если через несколько минут Британская империя просто перестала бы существовать. Я полагаю, что вероятность почти нулевая. Один шанс на тысячу, что Диана погибла в случайной автокатастрофе.

На лице Хитченса мелькнуло странное выражение. Но он отвернулся, ничего не добавив.

– Что вы хотите этим сказать? – нервно дернулся Слейтер.

– Ее убили, – спокойно ответил Дронго. – Вероятность случайной смерти слишком мала, чтобы можно было рассматривать ее всерьез. Она дала согласие выйти замуж за Доди аль-Файеда. За мусульманина, отца которого считали настолько непорядочным человеком, что отказались предоставить ему британское гражданство. Бывший торговец оружием, не получивший гражданства Великобритании, становился тестем матери наследника престола. А мусульманин Доди аль-Файед становился мужем матери наследника престола. О каком престоле могла идти речь? Что бы означала эта свадьба для Британской империи? Вы можете себе представить? Ваше руководство тянуло до последнего, надеясь, что Диана образумится. И только в самую последнюю секунду, даже не минуту, а секунду, был отдан приказ о ликвидации...

Хитченс по-прежнему молчал, никак не комментируя слова Дронго. Зато Слейтер от возмущения начал краснеть.

– Не смейте так говорить. У вас нет никаких доказательств. Это все одни домыслы и предположения самого аль-Файеда. Это он придумал, что его сына и принцессу убили. Нет ни одного доказательства...

– Английские спецслужбы всегда умели работать, – согласился Дронго, – но есть одно обстоятельство, которое слишком явно выдает это убийство. Слишком явно, господин Слейтер.

– Какое обстоятельство?

– Кто мог знать о подобной ликвидации? Вполне очевидно, что только исключительно узкий круг людей. Возможно, муж королевы Елизаветы, которого и обвиняют в подобном решении, и наверняка молодой премьер-министр Тони Блэр, лишь недавно приведший партию лейбористов к власти. Все помнят, как искренне и достойно он себя вел. Лейбористы пришли к власти после многолетнего перерыва. И разумеется, грандиозный скандал с убийством принцессы Дианы мог не только перечеркнуть политические амбиции премьера, но и опрокинуть его партию в небытие.

– Теперь и Блэра сделали виновным. Бедняга Тони, он уже давно сдал дела Гордону Брауну, – заметил с неприятной улыбкой Слейтер.

– Вот это и есть мой очевидный факт. Вспомните, как он сдал ему дела. Не просто сдал. Он перестал быть премьер-министром Великобритании и сразу принял католичество, отказавшись от протестантской веры. Насколько я помню, в истории Англии такого не бывало никогда. Даже Томас Мор не стал отказываться от веры своих отцов. Правда, Дизраили был евреем, но он тоже принял протестантскую веру. А здесь демонстративный переход в католичество. И почти все газеты неожиданно замолчали. Ну перешел и перешел, с кем не бывает. Бывший премьер-министр Великобритании, человек трижды приводивший свою партию к победам на общенациональных выборах, перешел в католичество. Почему? Почему он решил замолить свои грехи и какие грехи у него могли быть? Не говоря уже о том, что после одиннадцатого сентября он демонстративно отправился в Соединенные Штаты, доказывая, что готов поддержать своих союзников в борьбе с этим злом. Что за эмоциональный поступок для премьер-министра такой страны? Почему? Может, потому, что за несколько лет до этого он сам поступил не совсем правильно. И наконец, его демонстративный переход в католичество. Ведь в протестантской религии нет возможности замолить свои грехи и получить прощение после исповеди. Почему вполне состоявшийся человек и политик, понимая, насколько сенсационным и невероятным будет его переход в католическую религию, тем не менее идет на этот шаг? Вы об этом думали?

Слейтер молчал, раздавленный словами Дронго.

– Давайте прекратим эту ненужную дискуссию, – предложил Хитченс, – все это дела давно минувших дней. Принцесса умерла в автомобильной катастрофе, и мы обязаны придерживаться версии, которую подтвердил Высокий Королевский суд. Никаких других версий просто не существует. Все это домыслы. А переход в католическую религию Тони Блэра его личное дело.

– Я только излагал факты, – заметил Дронго, – и ваше дело принимать их или не принимать.

– Они беседуют уже двадцать минут, – взглянул на часы Слейтер, – может, нам стоит его поторопить.

– Он просил полчаса, – напомнил Хитченс, – давайте немного подождем.

Он подошел к двери. Прислушался. Если стоять у двери, то можно было услышать голоса говоривших. Точнее, обрывки фраз. Хитченс удовлетворенно кивнул.

– Они еще разговаривают.

– Надеюсь, на сегодня вы закончили все интервью? – поинтересовался Слейтер.

– Вечером состоится еще одно, – напомнил Хитченс, – но я полагаю, что оно не будет угрожать жизни нашего режиссера. И на этот раз он наверняка закроет дверь с другой стороны.

– Понятно, – недовольно заметил Слейтер, – это боснийская журналистка. Напрасно вы согласились на их встречу. Она настоящая авантюристка, хотя и сотрудничает с рядом наших газет и журналов. Но только в качестве внештатного корреспондента.

– Она красивая женщина, – вставил Дронго, – а Мовсани, судя по всему, не равнодушен к женской красоте.

– Пусть вернется в Лондон и волочится за всеми женщинами, сколько там есть, – предложил Слейтер, – а здесь ему нужно быть осторожнее. Я по-прежнему не верю в нападавшего одиночку. Слишком много интересов переплелось в этом городе.

– Вы странный человек, мистер Слейтер, – добродушно заметил Дронго. – Когда дело касается американцев или азербайджанцев, вы готовы поверить в любую «теорию заговоров». А когда речь заходит об очевидных фактах в отношении вашей страны и ваших спецслужб, вы отказываетесь верить даже очевидному. Нельзя так избирательно подходить к фактам.

– Когда в нашей стране была демократия, здесь еще ходили в шкурах убитых медведей, а Америка еще не была открыта, – напомнил Слейтер.

– Насчет Америки верно. Хотя цивилизации майя или инков, которые там были, достигли в своем развитии очень большого прогресса. Насчет медвежьих шкур – неправда. Когда здесь уже творил величайший поэт Низами Гянджеви, Англию завоевывал Вильгельм Завоеватель. Да и сама Хартия вольностей была принята королем под сильным нажимом всевластных баронов. Насчет парламента все правильно, но у каждой страны свой путь развития.

– Я не хотел никого обидеть, – примирительно сказал Слейтер, – просто желал подчеркнуть незыблемость наших демократических институтов и традиций. Возможно, я не совсем точно выразился.

– Уже половина четвертого. – Хитченс подошел к дверям и осторожно постучал.

– Войдите! – крикнул Мовсани.

Хитченс вошел первым. За ним следом вошли Дронго и Слейтер. Мовсани стоял на пороге, пожимая руку Питеру Зегеру. Он улыбался на прощание. Немецкий журналист вышел из номера, и Мовсани обернулся к ним.

– Кажется, мои интервью уже закончились, – весело сказал он. – Этот немецкий журналист более приятный человек, чем предыдущий местный тип, который меня буквально извел своими вопросами. Когда мы едем на открытие фестиваля?

– Прямо сейчас, – Хитченс взглянул на часы.

– Я иду переодеваться, – согласился Мовсани, поспешно уходя в другую комнату.

– Вы поедете с нами? – спросил Хитченс у Дронго.

– Нет. Я появлюсь там немного позже. Надеюсь, что ничего плохого с вами не случится. С вами поедут сразу две машины охраны. Да и там будет много сотрудников полиции и службы безопасности.

– А банкет? – напомнил Хитченс. – Насколько я понял, это будет самое неприятное время в нашей поездке. В зале будут одновременно находиться делегации всех стран, в том числе американцы, израильтяне и иранцы.

– Верно, – согласился Дронго. – У меня к вам только один вопрос. Кого вы больше боитесь? Своих союзников американцев или своих скрытых противников иранцев? А может, нужно больше всего опасаться израильской разведки?

Хитченс взглянул на Слейтера. Тот молчал, не отвечая на вопрос.

– Мы опасаемся любого развития ситуации, – честно ответил Хитченс, – любого, господин Дронго.