Он смотрел на сидевшую перед ним женщину и не мог поверить услышанному. Значит, она вошла в квартиру следом за своей дочерью. Этого следовало ожидать. Он должен был помнить, какой у нее смелый характер. Как она могла отпустить свою дочь к одинокому мужчине, который уже сделал ребенка ее троюродной кузине? Ни одна мать спокойно не поступила бы так. И она не отпустила. Поехала вместе с ней. А Мелентьев, похоже, дурак. Нужно было понять психологию обеих. Матери, которая в сорок лет руководит таким крупным управлением. Она привыкла брать на себя ответственность и принимать решения, отвечая за них. Она должна была поехать вместе с дочерью. И когда та поднялась, она ждала в салоне машины, когда Наташа вернется. А потом решила взять ситуацию в свои руки. В конце концов, Виктория была дочерью ее двоюродной сестры. И тогда она сама поднялась к Фамилю. Он невольно взглянул на ее руки. Кажется, она говорила, что любит теннис. У нее должны быть сильные, натренированные руки. Такая могла точно и жестко ударить молодого человека, который начал бы ей хамить или попытался что-либо сказать о ее родственницах. Такая могла сделать все, что угодно. Нужно будет поработать с ее водителем. Возможно даже, Фамиль обидел Наталью, она спустилась вниз в слезах, и тогда поднялась наверх мать. Он был уверен, что это вернулась сама Наталья. Мужчины вообще часто бывают излишне самоуверенны на свой счет, считая себя центром Вселенной. И тогда она его ударила…

— Ты долго будешь молчать? — спросила Вера. — Или так испугался, что не знаешь, как на это реагировать? Успокойся, я его не убивала. Он был жив и здоров, когда я от него уходила. И тем более его не могла убить Наташа, которая вышла до меня. Мой водитель все видел. Он работает со мной уже много лет и решил показать понимание ситуации. Поэтому следователю он рассказал только о визите Наташи. Я слишком известный человек в городе, чтобы меня приплетать. Хотя он мог бы и все рассказать. Меня все равно нельзя посадить в тюрьму даже по подозрению, у меня депутатский иммунитет.

— Зачем ты поднялась к Измайлову после Наташи? Что у вас там случилось?

— Ничего не случилось. Она спустилась вниз взволнованная, вся в слезах. Ты же видел, какая она эмоциональная. Ей казалось, что она сможет ему все объяснить, помочь Виктории, с которой они вместе выросли. А он даже не захотел с ней толком разговаривать. Можешь себе представить, в каком состоянии она была. Я решила, что мне нужно вмешаться, и поднялась к нему сама. Он сразу открыл мне дверь, даже не посмотрев в глазок. По-моему, он думал, что это Наташа вернулась к нему. А увидев меня, очень испугался. Я ему сказала, как нужно вести себя порядочным людям, и сразу ушла. Ты не волнуйся, я была там две или три минуты. И сразу вышла. Ничего не трогала, ни к чему не прикасалась. И моих отпечатков пальцев там тоже не найдут.

— Я тебя не спрашивал про отпечатки пальцев. Тебя мог кто-то увидеть, — мрачно произнес Муслим, — и сообщить об этом в прокуратуру. Ты можешь себе представить, какой скандал в таком случае разразится. Наше генеральное консульство обязательно вмешается. Все ваши газеты напишут об этом диком случае. В убийстве подозреваются мать и дочь. При этом мать руководитель самого крупного управления городской мэрии, правая рука Валентины Матвиенко. Можешь представить такие заголовки? И подробные статьи журналистов о том, как вы мстили за поруганную честь своей родственницы. Мотив известен, подозреваемые налицо. И ваши портреты крупным планом.

— Мне и так тяжело, — нахмурилась Вера, — не нужно сыпать соль на рану. Я рассказала тебе как другу. Как бывшему другу. А ты сразу встаешь в дурацкую позу, вспоминая, что ты следователь…

— Следователь другой страны, — горько напомнил он.

— Ну ладно, хватит, — она поднялась, — я пришла к тебе, не зная, что это именно ты. Мне просто не хотелось, чтобы приехавшие разговаривали с моей дочерью. Она и так недопустимо вольно повела себя и в результате попала в эту историю. Я и тогда не хотела, чтобы она разговаривала с Фамилем, но она сумела меня убедить. Ведь они были подруги, и она его достаточно неплохо знала, как ей казалось. А сегодня она вообще выкинула эту дикую выходку и решила прийти к тебе. Хорошо, что здесь оказался ты. А если бы здесь был кто-то из родственников погибшего? Представляешь, как бы он реагировал на ее появление?

— Зато я увидел тебя, — сказал он, прислоняясь к дверному косяку.

— Через двенадцать лет, — жестко напомнила она, — через двенадцать лет, Муслим. Я изменилась, разве ты этого не увидел? Я тогда была наивной, глупой девчонкой. Когда я к тебе первый раз приехала в гостиницу, мне было только двадцать восемь лет. И ты был моим первым мужчиной после мужа. Представляешь, как мне было тяжело решиться на этот шаг? Но я на него решилась…

— Дочь похожа на тебя. Она тоже сама принимает решения и действует так, как считает нужным.

— Надеюсь, она не дойдет до такого безумства, как я, — задумчиво произнесла Вера. — Это было какое-то наваждение. Такое состояние бывает только в молодости. У женщины в сорок лет оно уже не может повториться. К счастью…

— Ты говоришь так, чтобы сделать мне больно?

— Я говорю так, как думаю. — Она действительно изменилась. Стала жестче, строже, требовательнее. К себе и ко всем остальным. — Ты тогда тоже сделал мне больно, если помнишь. Уехал, ничего не объяснив и не сказав. Позвонил из аэропорта, бормоча нечто невразумительное. А потом я так долго тебя ждала.

— Мне трудно было объяснить, что там происходило, — пробормотал он. — Ты бы не все поняла. А я не все мог объяснить.

— Возможно, — кивнула она. — Теперь я понимаю, что бывают и другие обстоятельства. Я тебя не виню. Просто напоминаю о том, что было в наших отношениях.

— Что ты думаешь дальше делать? — спросил он.

— Ничего. Подождать, пока прокуратура найдет настоящего убийцу. Который ударил сотрудника вашего консульства. Возможно, это был какой-то грабитель или давний недруг Измайлова. Я не знаю точно. И учти, что наша семья пострадала более всех остальных. Молодая женщина лежит в больнице и еще не знает, что отец ее еще не рожденного ребенка уже никогда не увидится с ними. Об этом вы подумали? Я уверена, что следователи прокуратуры рано или поздно найдут настоящего убийцу.

— А если не найдут? Кроме твоей дочери, там никого не было. Во всяком случае, пока нет других данных…

— Там была я, — чуть повысила голос Вера. — И я могу дать показания в суде или в прокуратуре, подтвердив невиновность моей дочери. Этого достаточно?

— Ты человек заинтересованный. Адвокат другой стороны может обвинить тебя в том, что ты просто пытаешься спасти свою дочь.

Она на мгновение задумалась. И сразу нашла решение. Все-таки сказывался ее опыт руководства таким количеством людей. И умение быстро принимать нужные решения.

— Я потребую, чтобы меня проверили на детекторе лжи, — заявила Вера. — И вы убедитесь, что я говорю правду. Она его не убивала. Страшно даже подумать, что она могла сделать нечто подобное.

Он молча смотрел на женщину, которая ему так нравилась. Ровно двенадцать лет назад. С тех пор прошла целая эпоха. Или ему только так кажется?

— Не смотри на меня так, — отвернулась Вера, — как будто ты считаешь меня виноватой в том, что случилось. Я его тоже не убивала.

Она поправила прическу, прошла мимо него к выходу. Здесь были тесные небольшие комнаты и очень маленький коридор. Она открыла дверь, обернулась к нему:

— Ты должен знать, что ни я, ни моя дочь ни в чем не виноваты. Мы только пытались помочь. И ему, и Виктории.

— Подожди, — попросил он, — когда я могу тебя еще увидеть? Поговорить…

— Никогда, — резко отрезала она. — Говорить нужно было тогда, когда я тебя ждала. Долго ждала, Муслим. А ты решил, что можно сыграть с моими чувствами, можно держать меня в таком подвешенном состоянии неуверенности и страха. Я так долго тебя ждала. И не дождалась. Извини, но все уже в прошлом. Прощай.

Она вышла, захлопнув дверь. Он так и остался стоять, прислонившись к дверному косяку. Потом прошел в комнату, сел на кровать. Невесело усмехнулся. Собственно, на что он рассчитывал? Снова увидеть ее? Он ее увидел. Ему все время казалось, что рано или поздно он обязательно снова увидит Веру, снова вдохнет аромат ее тела, ее волос, снова будет разговаривать с ней, касаясь губами ее лица. Как часто в своих снах он разговаривал с ней. Как часто с ней общался. Разве она может понять все, что тогда произошло? Или, может быть, просто не хочет, а может, сама судьба так изощренно свела их на несколько дней, чтобы потом развести. Он не знал ответов на эти вопросы.

Двенадцать лет назад она приехала к нему в гостиницу и сама шагнула в его номер. Это было как сбывшаяся мечта, как невероятное озарение. Это была женщина, в которую он влюбился. Один раз в жизни. Ни свою жену, ни других женщин, с которыми он встречался, Муслим никогда так не любил. Он тогда впервые понял, что такое любовь. И впервые осознал, что даже секс не является закрепителем этого невероятного чувства. Он боялся сделать ей больно, боялся выглядеть грубым, неловким, нетактичным. Он едва касался ее тела, готовый целовать ее от кончиков волос до изящных ступней. Он просто наслаждался присутствием этой женщины, которая в тот момент заполняла для него все пространство вокруг. Это была ночь удивительной любви. В своей жизни он помнил только предыдущую ночь с женщиной, которая была на десять лет старше его. И которая бесследно растворилась в глубине лет. Тогда ему было только двадцать четыре. Вся будущая жизнь рисовалась в таких радужных красках, несмотря на то что его призывали в армию. Но женщина, которая была с ним тогда, оказалась мудрее и опытнее. Может, она даже знала больше, чем говорила. А может, она его просто пожалела. Она знала, куда посылают новых офицеров мотострелковых взводов, призванных с военных кафедр университетов и институтов. И представляла, что на самом деле происходит в Афганистане.

Он ей тогда не поверил. Он даже не понял, о чем именно она говорит. А потом было первое ранение, когда врачам удалось спасти ему ногу. И возвращение в строй. И второе тяжелое ранение, когда он чудом остался жив. Может, он остался жить именно для той, второй ночи с Верой, когда она пришла к нему в «Прибалтийскую». Остался жить, пройдя через ад, чтобы получить свой рай. Какой-то каламбур получается, недовольно подумал Муслим. Хотя в Афганистане действительно иногда был ад. А той ночью с Верой он на самом деле оказался в раю. Или это богохульство? Как и всякий трезво мыслящий человек, он был агностиком, понимая, что непостижимую сущность бытия человеку трудно познать.

Муслим почувствовал, что задыхается. Раньше у него никогда не болело сердце. Хотя нет, в больнице у него была сердечная аритмия, но это объясняли тем проклятым осколком, который пробил ему легкое. Сейчас опять начало болеть сердце, как тогда.

Он поднялся и быстро оделся, вышел из номера. Спустился по лестнице, выходя на улицу. Дышать все равно было трудно. Он решил, что нужно немного пройтись, и повернул направо. Было уже достаточно поздно, но на улицах сновало много прохожих. Как не похожи эти смеющиеся, раскованные люди на тех, кого он видел в девяносто втором. Тогда это были мрачные и озабоченные прохожие. Хотя это тоже не вся правда. Попадались и романтики, которые верили, что все временные трудности преодолимы, а обретенная демократия поможет новой России подняться и занять достойное место в мире. Труднее всего потом пришлось этим «романтикам». Их обманывали, предавали, продавали. Нажитые трудами нескольких поколений советских людей заводы, фабрики, шахты, нефтяные вышки, даже природные богатства были поделены между олигархами, приближенными к семье первого президента. «Романтики» ничего не получили, даже демократию, в которую они так верили. Выборы подтасовывались, журналисты покупались и перекупались, несогласных убивали, а согласных приобретали оптом, вместе с газетами. Людей фактически надолго отстранили от управления государством.

Но все это будет потом. А в девяносто втором некоторые еще верили в обретенную свободу. Муслим помнил, как Артем потащил его на какое-то собрание литераторов. Там выступал руководитель местной писательской секции с запоминающейся фамилией Арро. Как он хорошо говорил про перестройку, про новое мышление, доказывая, насколько лучше будут жить люди в новых условиях. Через несколько лет этот руководитель переедет жить в Германию, оставив своих коллег доживать в лучших условиях у себя на родине.

Фарисейство и лицемерие были нормой девяностых. Мораль заменила целесообразность, нравственность была подменена понятием рациональности, а духовные начала в людях истреблялись всеми возможными методами. В школах и в институтах, в газетах и на телевидении шла пропаганда культа денег, удачи любой ценой, культа достижения цели, независимо от любых средств, применяемых для ее достижения. Все дозволено, если нет бога, сказал классик. В девяностые годы был провозглашен другой лозунг — «Все дозволено, и все можно купить, даже бога».

Муслим помнил обстановку того времени. И помнил, почему он так быстро улетел, даже не попрощавшись с Верой. Но объяснить это действительно было невозможно. Он повернул к гостинице. Как странно все совпало. Его поселили в гостинице, которая находилась на Лиговском проспекте, прямо напротив Московского вокзала. Отсюда совсем недалеко до гостиницы «Москва», где он остановился в восьмидесятом, и до Суворовского проспекта, где жила Вера в девяносто втором. Возможно, она уже переехала в другой дом. Он вошел в гостиницу, поднимаясь по ступенькам лестницы. Прошел по коридору, доставая тяжелый ключ. Невесело взглянул на полутемный коридор.

«Может, Вера права, — вдруг подумал он, — я ничего не сумел достичь в этой жизни. И эта старая гостиница с выцветшими коврами и комнатами, полными пыли и тараканов, все, что я сумел заслужить в своей судьбе. Или было что-то еще?» Черт возьми, кажется, он впервые почувствовал, как сильно стучит его сердце. Надо попросить валидол у дежурной. Нужно быть в хорошей форме. Завтра утром он поедет на место преступления, потом зайдет к Мелентьеву и попытается найти адрес или телефон Веры Дмитриевны Радволиной. Попытается с ней объясниться. Хотя сделать это будет наверняка гораздо сложнее, чем в первый раз. Все будет зависеть от ее желания или нежелания с ним разговаривать. Нужно все-таки попросить валидол, подумал он, подойдя к своей двери. И, повернувшись, пошел обратно.