БАРСЕЛОНА

ЗА ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ДО НАЧАЛА СОБЫТИЙ

Взрыв прогремел неожиданно. Собственно, любой взрыв всегда бывает неожиданным. Прохожие в ужасе замерли. Некоторые попадали на землю, раздался громкий женский крик, заплакал ребенок. Взорвавшийся автомобиль повредил несколько машин, припаркованных рядом. Двое сотрудников полиции уже бежали к горящей машине с другого конца улицы. Но главное происходило рядом с автомобилем. Человек лет шестидесяти, собиравшийся несколько мгновений назад сесть в салон автомобиля, отпрянув при взрыве, упал на тротуар. У него было обожжено лицо, повреждена рука. Но он был жив. Очевидно, водитель, поспешивший раньше него сесть в машину и завести мотор, оказался невольным виновником случившейся трагедии.

Взрывное устройство было установлено таким образом, чтобы взрыв произошел через несколько секунд после того, как водитель, вставив ключ зажигания, заведет мотор. Но пассажиру повезло. Он задержался у подъезда и не успел дойти до «Пежо», когда тот взорвался прямо перед ним. Машина еще горела, когда пассажир, поднявшись с тротуара, с трудом попытался подойти к автомобилю, чтобы помочь водителю. Но его остановил офицер полиции:

— Осторожно, сеньор, не подходите! Машина может взорваться еще раз.

— Там человек… — попытался объяснить несчастный, чудом оставшийся в живых пассажир.

— Да, да, — кивнул офицер, не давая ему подойти к машине, — но вы ему уже ничем не поможете. К сожалению, у нас в стране иногда случаются подобные эксцессы, сеньор. Вам лучше отойти подальше. Здесь очень опасно. — Сотрудник полиции понял по акценту говорившего, что перед ним иностранец. — Сейчас приедут врачи и окажут вам помощь, — добавил он.

Но иностранец не уходил. Он продолжал стоять в опасной близости от горящего автомобиля, вокруг которого уже начала собираться толпа зевак. Слышались завывания полицейских сирен, машин «скорой помощи» и пожарников, которые спешили к месту происшествия.

— Это мой водитель, — неожиданно выдавил пассажир, поправляя разорванный галстук. Он был в легком светлом костюме.

— Что? — повернулся к нему офицер. — Как вы сказали?

— Это был мой водитель, — повторил пассажир, прижимая к груди левую руку. На ладони была видна кровь. Рубашка его была испачкана, рукав пиджака порван, но, видимо, пассажир был так ошеломлен, что не обращал на это внимания.

— Это ваша машина? — понял офицер. — Это ваш водитель?

— Да, — кивнул иностранец. — Они хотели убрать меня. Мафия. Они хотели меня убить, — он взглянул на дом, из которого вышел, но все окна были закрыты. Он невольно вздохнул. Неужели в доме не слышали взрыва? Хотя, возможно, она сейчас в ванной комнате, на другом конце квартиры.

Офицер был опытным сотрудником. Он работал в полиции уже одиннадцать лет и понимал, насколько важен подобный свидетель. Оглянувшись в поисках своих коллег, офицер подозвал одного из них к себе, чтобы перекрыть дорогу к горевшему «Пежо». И снова посмотрел на пассажира.

— Как вас зовут? — терпеливо спросил он. — Где ваши документы?

— Не помню, — признался пассажир, — кажется, они остались в машине. Не помню, куда я их положил.

— Как вас зовут? — повторил офицер более требовательно.

— Я иностранец, — ответил пассажир, почему-то оглянувшись по сторонам, словно в поисках поддержки неизвестных друзей.

— И почему вы полагаете, что террористы хотели убить именно вас? — уже совсем другим тоном спросил сотрудник полиции.

В этот момент к ним шагнули сразу несколько человек в штатском.

— Подождите, офицер, — негромко сказал один из них. — Этот вопрос относится к компетенции органов национальной безопасности. Разрешите, мы заберем нашего подопечного.

— Кто вы такие? — нахмурился офицер. — Что здесь происходит?

— Этот человек — гость нашей страны, — пояснил сотрудник службы безопасности. — Вот мое удостоверение. Вы поверите мне на слово или поедете вместе с нами для проверки?

Взглянув на удостоверение, офицер с изумлением понял, кто именно стоит перед ним.

— Простите, сеньор полковник, — пробормотал он, — я не думал, что все столь серьезно.

— Очень серьезно, — кивнул полковник. — Этот господин, машину которого взорвали, — бывший премьер-министр своей страны. Мы немного опоздали, у него в этом доме была встреча со знакомой, и он поехал один, без обычной охраны. Хорошо еще, что остался жив. Такое чудо бывает раз в жизни.

— Да, — согласился офицер, — раз в жизни.

 

БОСТОН. АЭРОПОРТ

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я стою в международном аэропорту города Бостона и наблюдаю за выходящими пассажирами. От нетерпения у меня начинают дергаться руки. Я с удивлением смотрю на них и вижу, что они дергаются одинаково. Можно будет потом рассказывать об этом друзьям как анекдот — ведь левой руки у меня нет уже много лет. Я потерял ее еще в восемьдесят восьмом, когда моя рота попала под перекрестный огонь. Именно тогда мне оторвало левую руку у всех на глазах. Врачи чудом спасли мне жизнь. Это было в Афганистане, а через год мы вывели свои войска. Но я в это время был уже демобилизован и выслушивал оскорбления своей жены, которой не нужен был такой муж.

Вообще-то и поженились мы как-то странно, не совсем так, как я себе представлял. Все наши друзья твердили, что мы прекрасная пара, хотя я видел в своей невесте кучу недостатков. И самым большим недостатком была ее истеричность, она била мне по нервам. Но пока у меня были две руки, все было относительно неплохо. А когда я вернулся одноруким инвалидом, все поменялось.

Даже сейчас, спустя почти полтора десятка лет, я вспоминаю об этом с содроганием. Как она измывалась надо мной. Но, очевидно, она еще больше ненавидела себя. Ее подруга вышла замуж за преуспевающего бизнесмена, который сумел сделать деньги в те годы, когда другие не знали, где добыть хлеб для семьи. Последние годы перед распадом Советского Союза были особенно трудными. Продукты в магазинах почти исчезли, началась дикая инфляция. Какой-то идиот придумал, что можно разрешить обналичивать безналичные деньги. Вот тогда все и началось. Да и общий бардак сыграл свою роль.

Но мне от этого было не легче. Моя бывшая супруга оскорбляла меня прямо при сыне, вымещая свою ненависть и неудачное замужество на нас обоих. Разве она могла тогда подумать, что через несколько лет я стану миллионером и буду жить в Америке, высылая ей деньги на содержание и воспитание сына. Она мне ни разу не написала, а я и не ждал от нее вестей. Иногда мои знакомые навещали мою бывшую семью и рассказывали мне об успехах Кости, моего сына.

Она дважды близко сходилась с какими-то мужчинами. Но первый оказался рохлей и довольно быстро сбежал от нее, а второй попробовал жить альфонсом — на мои деньги. Однако ему очень быстро объяснили, что не стоит оставаться в этой семье, и он предпочел исчезнуть. Моя жена, правда, так и не узнала, почему и куда сбежал второй мужчина, с которым она прожила несколько месяцев.

Константин рос здоровым, крепким парнем. Мне иногда даже присылали его фотографии. Когда я переехал в Америку, ему было шестнадцать, и он заканчивал школу. Сейчас ему уже двадцать два года, он работает. Успел прослужить два года в армии, причем в пограничных войсках. Его отправили служить в Таджикистан, и я очень волновался при одной мысли, что против моего сына будут действовать те самые душманы, из-за которых я однажды остался без руки. Но все обошлось. Костя вернулся домой без единой царапины и уже полтора года работает в каком-то охранном ведомстве. Честно говоря, я давно решил вытащить его в Америку. Я послал ему приглашение еще до того, как он пошел служить в армию, но он тогда не успел им воспользоваться. Да его бы и не отпустили, он обязан был отслужить в армии. Я тогда даже подумал, что так будет лучше — ведь в то время я не мог послать ему приглашение от своего имени. Нужно прожить пять лет в Соединенных Штатах с «грин-картой», чтобы получить право ходатайствовать об американском гражданстве.

Я получил американское гражданство в прошлом году. Вот тощая и послал Косте приглашение от своего имени. Мне пришлось сделать это дважды, пока он, наконец, согласился приехать. Я не хотел звонить его матери, своей прежней жене, мне пришлось позвонить Косте на его мобильный телефон, чтобы уговорить приехать. Сначала он колебался. Это было два месяца назад. А всего лишь месяц назад произошли события, которые в корне изменили обстановку, и теперь я, честно говоря, даже не знаю, рад я или не рад приезду сына. Тьфу, пошел ты к черту! Конечно рад! Безумно рад, несмотря ни на что. И поэтому я стою в аэропорту и вижу, как мимо меня проходят прилетевшие пассажиры.

Я чувствую, как меня начинает бить крупная дрожь. Последнюю фотографию Кости я получил, когда он служил в армии. Наверное, он изменился, вероятно, возмужал. Интересно, смогу ли я его узнать? Конечно, можно было встать с табличкой, на которой была бы написана его фамилия. Моя бывшая фамилия. Ведь много лет назад я был гражданином Советского Союза, ветераном афганской войны, инвалидом, офицером в отставке. С тех пор многое изменилось. Давно нет Советского Союза, нет его армии, победившей во Второй мировой войне и так бездарно разваленной в дни мира. Давно нет человека, которым я когда-то был. Я даже могу вспомнить, что раньше у меня была та же фамилия, что и у Кости, — Воронин. Потом у меня были клички. Потом я был Алексеем Викентьевичем Махрушкиным. Ненавидел я эту фамилию, под которой мне пришлось убивать. Зато теперь я — Алекс Келлер, американский гражданин. Я взял фамилию Нади Келлер, моей любимой женщины, которая погибла более шести лет назад, как раз перед моим переездом в Америку.

Нам тогда пришлось тяжело, нас едва не убили. Нам — это мне, Наде и ее дочери Саше, которая сейчас стоит рядом со мной. Саше уже тринадцать лет, и она успела вытянуться. Она волнуется не меньше моего — ведь ей предстоит впервые встретиться со своим «братом». Хотя Саша мне не родная дочь, я всего лишь удочерил девочку после гибели Нади. Должен сказать, что настоящий отец Александры ни разу за все эти годы не дал о себе знать, чему я был несказанно рад. Пусть так будет и дальше. Сашу я люблю, как родную, мы за эти годы очень подружились, и я надеюсь повести ее к алтарю, когда она выберет себе любимого мужчину. Я заслужил это право как хороший, заботливый отец. Все, что у меня есть, я делал во имя своих детей. Во имя Саши, которая жила рядом со мной. И во имя Кости, который был далеко от меня. За все эти годы, увы, я так и не встретил достойной женщины.

Это совсем не значит, что у меня не было женщин. Были. Среди них были и неплохие, хотя американки в большинстве своем — это эмансипированные танки с броней из законов о равноправии. Но иногда попадаются нормальные женщины. И тем не менее я до сих пор не женился. Может, потому, что не хотел огорчать Сашу. А может, потому, что мне было уже комфортно жить с ней вдвоем, и я не хотел приводить кого-либо в наш дом. Хотя, наверное, по большому счету причина была только одна: я не встретил женщину, с которой хотел бы прожить всю оставшуюся жизнь. Если подумать, ведь это так просто. Нужно найти себе такого человека, с которым ты захочешь прожить всю свою жизнь. Не любовь, не уважение, не общие дети, не другие интересы. Только одна самая главная причина. Ты хочешь и можешь жить с этим человеком всю свою жизнь, делить с ним радость и горе, счастье и несчастье. Это то, что я называю Семьей в самом высшем понимании этого слова.

Я по-прежнему волнуюсь. Каким будет наше первое свидание? Прошло столько лет.

Я уехал из страны в середине девяностых. Еще в прошлом веке. Тогда все было непросто, тогда все было по-другому. С точки зрения судьбы, мне, наверное, повезло. Очень повезло. К тому времени меня успели несколько раз подставить и контрразведка знала, что активно действующий киллер Левша — это бывший офицер-десантник. Многие, правда, не догадывались, что у меня было прекрасное алиби — моя отсутствующая левая рука. Даже если милиция успевала перекрыть пути к отходу и задержать случайных свидетелей, то и тогда меня отпускали, не проверив. Однорукий инвалид меньше всего подходил на роль киллера. Потом некоторые, самые умные, начали догадываться. В первый раз это произошло, когда мне поручили убрать одного из лидеров оппозиции. Я его аккуратно застрелил, но тогда на меня охоту объявили спецслужбы. Это только в кино и в книгах спецслужбы не могут вычислить нужного человека. Говорят, и в Чечне такое случалось. Вот я вам и открою один удивительный секрет. Если долго не могут вычислить нужного человека, значит, просто не хотят. Значит, им просто хорошо платят за широко закрытые глаза. Любого активно действующего профессионала можно вычислить. Всегда и везде.

В общем, тогда меня вычислили довольно быстро. И сразу нашли мое уязвимое место, похитив сына. Они понимали, что я сам начну их искать. Я так и сделал. Чтобы спасти сына, я позвонил им и предложил себя в обмен на Костю. Конечно, они согласились. Потом я устроил небольшой трюк. Опрокинул машину в реку, куда предварительно спрятал акваланг. Конечно, все погибли, и они посчитали, что однорукий утонул. А я уехал в Сибирь и спрятался в небольшом городке со смешным названием Леньки.

Потом я вернулся. Меня вычислили во второй раз и попросили найти в Европе одного бизнесмена, сбежавшего от гнева своего среднеазиатского президента. И конечно, за мной пустили своих гончих. В общем, кончилось это не очень хорошо. Много людей погибло. В том числе и начальник охраны этого странного президента. Погибла и Надя, которая помогла мне в поисках. Потом я нашел нужного мне человека. За то, что я оставил его в живых, он согласился поделиться со мной награбленными деньгами. Я попросил только десять миллионов и получил эти деньги вместе с чистыми бланками нужных документов. И больше я никогда не видел этого типа. Кажется, его фамилия была Касумов или Касимов, сейчас уже не помню и вспоминать не хочу.

Шесть лет назад я переехал в Америку вместе с дочерью. Левша исчез. Вместо них появились Алекс Келлер и его дочь Александра Келлер. Появился состоятельный бизнесмен, который разместил деньги в банке и жил на ренту и на проценты с акций, которые я тогда купил. Сначала оказалось, что я плохой бизнесмен: за несколько лет я потратил большую часть суммы, купив дом, загородный охотничий домик, несколько автомобилей, катер, небольшой частный самолет. Потом я понял, что мои деньги кончаются и мне нужно подумать о будущем Саши. Тогда я решил вкладывать деньги в акции. К тому времени у меня оставалось не более трех миллионов. И за несколько последних лет я не только не потратил оставшиеся деньги, но сумел накопить около полутора миллионов сверху. Хотя, по большому счету, это не моя заслуга. В девяностые годы, во время правления Билла Клинтона, экономика Америки росла как на дрожжах. Деньги делали деньги. Число миллионеров в Соединенных Штатов росло ежедневно.

Ну и, конечно, большую роль сыграл мой сосед, мистер Уильям Кервуд, известный бизнесмен и конгрессмен нашего штата. Он весьма дельно советовал мне, куда вкладывать деньги, и вообще оказался неплохим парнем. Вообще-то американцы никогда не дают подобных советов, но он предлагал мне вкладывать деньги в компании, где у него был контрольный пакет акций, то есть получалось, что я как бы одалживал ему деньги. Однако он был настоящим профессионалом, и мне капали приличные проценты.

Как же я волнуюсь! Дрожит даже моя левая силиконовая рука. Теперь у меня не просто протез. На нем даже сгибаются пальцы, это настоящее чудо техники. Мне сделали его три года назад в Монреале, и я очень доволен своей левой рукой. Мне даже говорили, что скоро можно будет вырастить мою руку из клеток моего собственного организма. Надеюсь дожить до этого времени. Иногда во время дождя моя силиконовая рука даже чешется, хотя я понимаю, что это невозможно. А иногда начинает болеть кисть. Та самая кисть, которую выбросили или закопали где-то в Афганистане, когда везли меня в полевой госпиталь. Жаль, конечно, что тогда не было условий, позволивших бы спасти мою руку, пришив ее вместо этого силикона.

Когда Костя наконец сообщил мне, что приезжает, я просто не поверил своему счастью. Ведь по-настоящему я для него — чужой человек. Конечно, я его отец. Но разве я настоящий отец? Я ведь только деньги посылал. И меня не было с ним, когда он кончал школу и уходил в армию. Я должен был отвечать на его вопросы — вопросы, которые рано или поздно каждый взрослый сын задает своему отцу. Но тогда меня не было рядом с ним. И поэтому я так волнуюсь. Говорят, что пока жив отец, ребенок чувствует себя защищенным. В любом возрасте. Наверное, Костя не всегда чувствовал себя защищенным. И в этом виноваты не только мы с матерью, но и обстоятельства, которые сложились так неудачно. Никакой другой работы я найти не мог. Я умел только стрелять и убивать. Меня научили только этому ремеслу. И по-другому зарабатывать деньги я не мог.

Это теперь я американский гражданин и уважаемый налогоплательщик. Если бы мои соседи узнали, чем я раньше занимался, они бы тут же вызвали полицию. И я получил бы в этой стране пожизненное заключение. Это в лучшем случае. А в худшем моих соседей пригласили бы посмотреть, как меня убивают в газовой камере. Или на электрическом стуле. За все мои художества в других странах. Кстати, в Америке я тоже успел отличиться. Правда, очень давно и под другой фамилией. Но при желании все можно доказать. Именно поэтому я никогда не езжу в Филадельфию, где меня могут узнать. Хотя с тех пор прошло столько лет. Мы приехали с дочерью в Бостон вчера вечером и остановились в «Шератоне», в ожидании самолета с Костей. Наконец-то я увижу своего сына. Сбывается моя самая заветная мечта. Вытащить из России Костю, чтобы вместе с ним отправиться на речку, посидеть с удочкой. Хотя он, возможно, не любит сидеть с удочкой. Откуда ему знать об этом удовольствии, если я ушел из дома много лет назад, когда он был совсем маленьким. Еще в другую эпоху. Нет, даже в предыдущую. Для России это уже третья или четвертая эпоха на моем счету.

Сначала много лет были маразматики-старики, при которых страна очень неплохо существовала и мы стабильно развивались. Не скрою, мне не все нравилось, но первая эпоха сейчас кажется настоящим раем. Правда, именно эти маразматики втянули нас в афганскую войну, сделали кучу глупостей и вообще вели себя не лучшим образом. Но все-таки у них были какие-то принципы, а мне всегда нравятся люди с принципами. Зато потом к власти пришли абсолютно беспринципные проходимцы.

Скажите мне, какие принципы были у Горбачева, Шеварднадзе, Яковлева? У всей этой шушеры, которые за несколько приятных фраз иностранных дипломатов, за побрякушки их наград, за одобрение их продажных журналистов профукали собственную страну, сдали все, что можно было сдать. Даже если бы Советский Союз разбомбили к чертовой матери и он проиграл бы в третьей мировой войне, то и тогда последствия поражения не были бы столь оглушительными. Страна развалилась даже не на пятнадцать республик, а на части. Весь Восточный блок был сдан победителям. В НАТО вошла не только объединенная Германия, но и страны восточного блока, Прибалтика. Все крупные страны были разгромлены и поделены. Югославия, Чехословакия, ГДР исчезли с мировой карты. В общем, лучше не вспоминать, что эти деятели сделали со своей собственной страной. Это была уже вторая эпоха. У них, конечно, не было никаких принципов, но они хотя бы не имели личных корыстных интересов.

Потом началась эпоха «царя Бориса». Вот тогда и пришли откровенные подонки. Они думали только о своем кармане, только о собственном благополучии. Страну резали на части и продавали, продавали, продавали. Столько киллеров, сколько было в Москве, в начале девяностых, не было во всем остальном мире. И столько миллионеров, которым было абсолютно наплевать на собственную страну, тоже нигде не было.

Ну а потом наступил четвертый период. Как обычно бывает. Сначала маразматики, которые доводят страну до ручки. Потом болтуны и демагоги. Потом мерзавцы и воры. А уже затем приходят другие, которые начинают наводить порядок. Когда падать некуда и дно под ногами, нужно выбираться. И тогда приходят люди, которые начинают поднимать страну с этого дна.

Вышел высокий парень. Я смотрю на него и понимаю, что это не Костя. У него лицо азиата, широкие скулы, узкие глаза. Наверное, калмык или башкир. Не знаю точно. Но я уже перевожу взгляд на следующего. Полненький коротышка, которому жарко. У него в руках носовой платок, и он куда-то спешит. Две девицы в джинсах. Худощавый мужчина в очках. Почему в пасмурную погоду он носит темные очки? Наверное, у него больные глаза. Вот еще один. Высокий молодой человек… Я замираю, у меня уже не дрожат руки. Незнакомец идет по коридору, улыбаясь. Даже если бы я увидел его на улице, то и тогда бы остановился. Этот парень похож на меня! Словно передо мной появилось мое собственное отражение, только двадцатилетней давности. Я смотрю и не верю своим глазам. Костя даже немного выше меня, широкоплечный, красивый, молодой. И улыбается мне, показывая крепкие зубы. Какой у меня сын! Я и не думал, что когда-нибудь его обниму. Сердце захлестывает радость. На Косте куртка, темные брюки и темно-синяя рубашка. Он тоже меня увидел и поэтому направляется прямо ко мне.

Саша тоже замерла. Увидев Костю, она оценила, как он на меня похож. Константин с сумкой в руках направляется прямо ко мне. Я чувствую, как у меня перехватывает дыхание. Никогда в жизни я так не волновался. Никогда…

Остается десять шагов, шесть, пять, три… Костя подходит ко мне, опускает сумку на пол и, улыбаясь, протягивает руку:

— Ну, здравствуй, отец.

И тогда я наконец обнимаю его.

 

МИЛАН

ЗА ТРИ МЕСЯЦА ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Милан — один из немногих городов Италии, который можно считать настоящим европейским городом или северной столицей Апеннинского полуострова. Миланцы гораздо ближе к жителям Парижа, Лондона или Берлина, чем к своим южным соотечественникам из Неаполя или Сицилии. Это не просто столица мировой моды. В Милане сосредоточены центральные офисы всех самых успешных итальянских компаний и банков. Именно отсюда начинал свое триумфальное восхождение к власти премьер Берлускони. Именно здесь закладывались основы его финансовой империи. Однако Милан, каким бы европейским и красивым он ни был, это все равно Италия, и здесь часто царят такие же нравы, что и в Сицилии, лишь несколько видоизмененные благодаря северному более холодному климату и европейской респектабельности, царящей в аристократических салонах города.

В Милане много фешенебельных отелей, но один из самых известных и роскошных — «Эксельсиор», расположенный в центре города и насчитывающий двести тридцать семь номеров, среди которых есть и великолепные «королевские апартаменты». Именно в этих апартаментах поселился прилетевший вчера из Нью-Йорка Энрико Салерно, представитель одного из самых могущественных кланов мафии — клана Салерно. И хотя у него много родственников в Италии, в частности в Милане, он поселился в отеле. Его положение обязывает снимать именно такие апартаменты.

Он не стал афишировать свой приезд и только ночью отправился в загородный клуб, чтобы поужинать и послушать местных певцов. Сегодня днем он назначил встречу представителю другого клана, набирающего силу в последние годы в Америке. Если в Нью-Йорке весь город был поделен между пятью самыми известными итальянскими кланами, то в других местах местным кланам иногда удавалось набирать дополнительные очки в борьбе за свой бизнес и власть. Среди подобных семей выделялся клан Анчелли. Именно семья Анчелли с его руководителем — хитрым и беспринципным Джулио Анчелли — представляла собой основную угрозу для клана Салерно, контролирующего все порты восточного побережья. Семья Анчелли уже ощутимо теснила клан Салерно и, очевидно, готовилась занять их место в большой пятерке, куда входили кланы Бонано, Коломбо, Салерно, Дженовезе, Люччезе.

Формально Энрико Салерно не имел права вести переговоры как руководитель другого клана. Ведь главой клана Салерно был его дядя. Однако тот уже достиг преклонного возраста, и ни для кого не было секретом, что всеми делами в семье заправляет сорокачетырехлетний Энрико. Кроме того, на встречу с Энрико должен был прилететь не Джулио Анчелли, известный тем, что вообще редко покидал свой дом в южном Манхэттене, а его доверенное лицо — Чезаре Кантелли, «советник» семьи Анчелли, которому Джулио безусловно доверял. Встреча не могла состояться в Америке, чтобы не привлекать внимание ФБР и полиции. Каждый шаг Энрико Салерно в Нью-Йорке контролировался агентами ФБР, которые справедливо подозревали его в неблаговидной деятельности, и ему приходились часами уходить от наблюдения.

Кантелли приехал один, без охраны. Он был больше похож на преуспевающего хозяина бакалейной лавки, чем на советника главы клана мафии. Невысокого роста, лысый, с бегающими черными глазами, похожими на две круглые пуговицы, с вечно розовыми щечками, этот господин не производил впечатление серьезного человека. Салерно был выше своего гостя на целую голову. Он знал, как важен сегодняшний разговор, и поэтому пригласил Кантелли в зал для приемов, где они могли бы поговорить наедине.

Салерно подчеркнуто не стал ничего предлагать своему гостю. Они были в несколько разных «весовых категориях», и Салерно сразу хотел подчеркнуть это обстоятельство. Он был некоронованным главой могущественного клана, а Чезаре Кантелли представлял лишь выскочку Анчелли и к тому же был всего лишь «советником» семьи.

— Я доволен, что мы, наконец, смогли встретиться, — холодно начал Салерно, — надеюсь, сеньор Анчелли чувствует себя хорошо?

— Спасибо, — вежливо поклонился Кантелли, — но, как вам известно, он не переносит самолеты, из-за чего уже много лет не может приехать на Сицилию, чтобы поклониться могилам своих родных.

— Очень жаль, — равнодушно бросил Салерно, — если он захочет приехать, пусть даст знать, и мы его встретим на Сицилии…

«А потом похороните рядом с родственниками», — подумал Чезаре, отгоняя, однако, эту мысль.

— Мы всегда готовы оказать услугу сеньору Анчелли, — так же равнодушно продолжал Салерно.

И решив, что с любезностями пора заканчивать, перешел к делу:

— Я думаю, что вам интересно, почему семья Салерно захотела встретиться с представителем вашего клана? — спросил Энрико.

— Наверное, речь идет о взаимной операции, — улыбнулся Чезаре Кантелли, — мы всегда готовы помочь вам в любом вашем деле.

— Помогать не нужно, — резко оборвал его Салерно, — пусть лучше не мешают. Ваши люди в портах стали иногда мешать нашим профсоюзам нормально работать. Недавно я узнал, что даже в Балтиморе ваши люди сорвали доставку груза. А это уже серьезное нарушение наших договоренностей.

— Мы все проверили, — возразил Кантелли, — в прошлый раз ваши люди нарушили перемирие и попытались забрать наш груз.

— Такого просто не может быть, — раздраженно возразил Салерно, — но если вы это утверждаете, то я прикажу все проверить, и виновные будут найдены.

— Спасибо. Мы уже проверили и выяснили, что виноваты ваши люди. Если хотите, мы готовы поделиться с вами нашей информацией, — осторожно предложил Чезаре Кантелли.

— Хочу, — рявкнул Салерно, — и сам проверю все ваши сведения.

Он перевел дыхание, с раздражением подумав, что наглость Анчелли не имеет границ. Они уже готовы доказывать свою правоту, даже переходя дорогу другим кланам.

— Мы проверим, — хрипло повторил он, отчасти соглашаясь со своим собеседником и поэтому нервничая еще больше. — Но иногда вы допускаете серьезные ошибки, — сказал вдруг Салерно, показывая пальцем в сторону собеседника. — Очень серьезные, — добавил он.

— Какие ошибки? — сделал вид, что удивился, Чезаре. Или и в самом деле удивился.

— Месяц назад в Барселоне, — пояснил торжествующий Салерно, — ваши люди пытались взорвать автомобиль человека, находившегося под нашей защитой.

— О ком вы говорите? — развел руками Кантелли. — Я первый раз слышу об этом покушении.

— Не нужно, — поморщился Салерно, — в семье ничего не делается без вашего ведома. Месяц назад ваши боевики попытались устранить в Барселоне человека, который находится под нашей защитой.

— Вашего человека? — продолжал изумляться Чезаре, понимая, что нужно потянуть время.

— Нет, — жестко прервал его Салерно, — еще не хватает, чтобы вы пробовали убрать наших людей. Но человек, машину которого вы подняли в воздух, находится под нашей защитой и покровительством. Это бывший премьер-министр Украины сеньор Онищенко.

— При чем тут Украина? — Чезаре был хорошим актером, но здесь немного переигрывал.

— Хватит, — махнул рукой Салерно, — здесь не «Ла Скала». Не нужно изображать недоумение, сеньор Кантелли, иначе вы рискуете взять не ту ноту. Нам все известно. Приказ об устранении Онищенко отдал сам Джулио Анчелли. И не может быть, чтобы вы были не в курсе. По счастливой случайности Онищенко остался жив, так как не успел сесть в уже заведенный автомобиль. Но если бы он погиб, мы расценили бы подобный жест как свидетельство крайнего неуважения к нашей семье. Вам прекрасно известно, что сеньор Онищенко работал с нашими людьми и находился под нашим покровительством. Когда он вынужден был уйти в отставку, мы взяли на себя заботу о его личной охране. И теперь, когда он едва не погиб, мы выглядим не очень солидно, сеньор Кантелли. Мы полагаем, что взрыв автомобиля был организован семьей Анчелли. Мы знаем, что сеньор Онищенко обещал одному из синдикатов, который вы контролируете, крупные закупки сельскохозяйственной продукции. Затем он отказался от этого контракта и вы, конечно, понесли некоторые убытки. Но устранить сеньора Онищенко мы никому не позволим. Даже такому «могущественному клану», как ваш, — с явной издевкой и угрозой в голосе сказал Энрико Салерно.

Чезаре понял эту угрозу, уловил скрытый намек. Он понял также, что игра может зайти слишком далеко. Если Салерно знает, какую именно поставку сорвало правительство Украины в прошлом году, то это значит, что предатель может находиться и среди членов клана Анчелли. Во всяком случае, нужно исходить из того, что Энрико знает гораздо больше, чем говорит.

— Фирмы, связанные с нами, понесли убытки на миллионы долларов, — пояснил он, чуть понизив голос. — Мы полагали, что так будет лучше для всех.

— А наши фирмы заработали миллионы долларов благодаря деятельности сеньора Онищенко, — перебил его Салерно, — и мы полагаем, что вопрос закрыт. Сейчас Онищенко живет в Милане и через несколько дней переедет в Канаду. Мы надеемся, что вы согласитесь с нами и не станете преследовать сеньора Онищенко и его близких. Я хочу еще раз напомнить, что они находятся под нашим покровительством, и если с ними что-то случится, мы будем рассматривать это как проявление крайнего неуважения к нашему клану. И ко мне лично, — добавил Энрико, нехорошо усмехнувшись.

«Джулио оторвет мне голову, если я пообещаю не трогать этого украинца, — подумал Кантелли. — Мы потеряли столько денег из-за трусости бывшего премьера. Но если я сейчас не дам слова, то не уйду отсюда живым. И вообще не уеду из Милана. А в Нью-Йорке начнется самая настоящая война. И все остальные кланы поддержат семью Салерно. Нас просто сотрут в порошок. Мы еще не готовы к такой войне, совсем не готовы. К тому же нельзя воевать сразу со всеми. Всегда можно найти другое решение вопроса».

— Да, — громко сказал он, отбрасывая сомнения, — вы правы. Мы не знали, что сеньор Онищенко находится под вашим покровительством.

— Теперь знаете, — с нажимом произнес Салерно, — и я надеюсь, что отныне мы с вами гарантируем сеньору Онищенко долгую и счастливую жизнь. Вы согласны со мной?

— Конечно, — неспешно кивнул Чезаре, — мы понимаем вашу озабоченность и не собираемся проявлять неуважение к такой известной семье, как ваша. Тем более что теперь мы предупреждены и знаем, что он находится под вашим покровительством.

— Да, — немного успокоился Салерно, — теперь вы предупреждены. Он очень помог нам в прошлом году, и, кроме того, за ним охотятся швейцарские прокуроры — они обвиняют его в отмывании грязных денег. Хорошо еще, что мы сумели договориться с нашими прокурорами, и они оставили в покое нашего друга.

— Ну, если вам удалось убедить американских прокуроров, то, думаю, сеньора Анчелли мы тоже уговорим, — решил пошутить Чезаре.

Но его собеседник не понимал и не принимал подобных шуток, тем более от человека, которого он не считал себе равным.

— Не сомневаюсь, — мрачно закончил он разговор, и Кантелли понял, что нужно уходить.

Он поднялся, в который раз подумав, что ему трудно будет объяснить Джулио Анчелли необходимость соблюдать видимый нейтралитет. Ведь Салерно не поверит никому, если Онищенко вдруг уберут. Хотя если появится конкретный убийца из русских, то, возможно, им удастся отвести от себя подозрение. Нужно будет продумать эту мысль до конца.

— До свидания, — чуть склонил голову Чезаре, даже не думая протягивать Салерно руку.

— До свидания, — снисходительно кивнул Энрико Салерно. — Надеюсь, что мы больше не вернемся к этому разговору, — добавил он напоследок.

Чезаре вышел из отеля в крайне подавленном состоянии духа. Но какая-то мысль, уже возникшая в сознании, начала оформляться, чтобы превратиться затем в конкретную идею, которую он сможет предложить своему патрону. Если все продумать до конца, то может получиться. И тогда они утрут нос этому наглецу Энрико Салерно и не дадут ему повода начать войну между семьями.

 

БОСТОН

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Мы едем в нашем автомобиле, и я смотрю на Константина, сидящего рядом. Он уже не мальчик, настоящий мужчина. Высокий, красивый, широкоплечий. Даже взгляд у него мой — немного насмешливый, немного дерзкий. Как когда-то мне говорил мне наш начальник штаба полка: «Взгляд у тебя такой, Воронин, словно ты постоянно насмехаешься надо мной». А я не насмехался, просто мне было радостно жить. Как сейчас моему сыну. Хотя с тех пор у меня взгляд поменялся. Теперь я смотрю, чуть прищурив глаза, недоверчиво, словно проверяя человека на прочность. Теперь у меня, побитого жизнью и неудачами, появился совсем другой взгляд. Надеюсь, что у Константина все будет хорошо. И ему не придется перенести в жизни все то, что довелось пережить его отцу.

Саша сидит сзади и, кажется, очень довольна и своим объявившимся старшим братом, и моим счастьем. Она очень хорошая девочка, и я вижу в зеркало заднего обзора, как она восторженно смотрит на нас обоих. Я приехал в Бостон на своем джипе. Он у меня последней модели, с несколько удлиненным кузовом. Кроме этого внедорожника, у меня есть белый «Линкольн Марк VIII», двухместный шикарный автомобиль со специально встроенной противобуксовочной системой и задним приводом трансмиссии. И еще у меня есть «Крайслер конкорд», фантастический автомобиль темно-синего цвета с передним приводом.

Я выбрал джип «Чероки» не только потому, что он выглядел мощнее других автомобилей. Я боялся проблем, которые у нас могут возникнуть. И кажется, они возникли, едва мы отъехали от аэропорта. Я наблюдал в зеркалах заднего обзора не только счастливую Сашу, но и прицепившийся за нами светлый автомобиль. Кажется, «Линкольн континенталь», я его узнаю по вытянутым узким передним фарам. Автомобиль прицепился к нам сразу, как только мы выехали из аэропорта.

Интересно, где они были, пока я был в аэропорту. Наверное, где-нибудь спрятались и следили. Может, даже думали, что вся эта история про моего сына — лишь повод для меня сбежать вместе с Сашей из Америки. Хотя куда мне бежать и зачем? Я ведь американский гражданин, и здесь теперь моя родина. Сказал «родина» и почувствовал насмешку в своих словах. Америка была родиной только для индейцев, которых давно истребили. Для всех остальных она лишь место спасения, куда можно сбежать, где можно быть свободным и где тебя должен защищать американский закон. Эта страна проживания, но никак не родина. Особенно, учитывая тягу к перемене мест американцев и их картонные дома, которые первое время вызывали у меня непонятный смех. Я-то свой дом поставил из камня, хотя пришлось заплатить в несколько раз больше. Зато, как у умного поросенка из детской сказки, у меня теперь совсем неплохой дом с надежными крепкими стенами.

Они увязались за мной от аэропорта. Когда я приехал в Бостон, меня «конвоировала» другая пара и другой автомобиль. Наверное, они были вместе в аэропорту. Первая пара поехала отдыхать, вторая увязалась за мной. Все правильно. Как и должно быть. Если бы их не было, я бы чувствовал себя гораздо неувереннее. И теперь я должен следить за дорогой и за этим автомобилем, иногда наблюдать за Сашей и разговаривать с Костей. Саша у меня умная девочка, она знает, что скоро мы с ней расстанемся, но все равно счастлива, глядя на нашу встречу. У меня такая дочь, что мне можно только позавидовать. Она все понимает с полуслова, старается меня не огорчать. За несколько лет, прожитых вместе, я ни разу не повысил на нее голоса. Просто не было повода. А теперь у меня есть еще и сын, которого я увидел после стольких лет разлуки. Что еще нужно человеку для счастья?

— Интересно здесь у вас, — кивает Костя, глядя на дорогу. — Ты, наверное, уже хорошо говоришь по-английски?

— Конечно, хорошо, — улыбаюсь я ему. — А Саша по-русски говорит с акцентом. Кроме меня, в нашем городке нет никого, кто бы понимал русский язык.

— Ну это ясно, — усмехается Костя. — А ты как устроился? Ты говорил, что у тебя все в порядке. Судя по тачке, ты здесь не бедствуешь.

— Нет, конечно, — если бы не этот «Линкольн», все было бы прекрасно. Если бы не эта машина и не проклятый мистер Барлоу, о котором Костя не обязан знать.

— Дело в том, что я получил небольшое наследство, когда переехал сюда, — пытаюсь я объяснить сыну источник своего благосостояния.

— Это здорово, — соглашается он, — всегда приятно получить наследство. А мне говорили, что у тебя нет родных в Америке, кроме дочери.

— Кто говорил?

— Мать, конечно. Она часто тебя вспоминала.

— Представляю, что она обо мне говорила, — проворчал я, взглянув на Костю. — Она по-прежнему меня ненавидит. И ей противно все, что связано и с моим именем, и с моими родственниками. Могла бы проверить и узнать, что одна из моих родственниц переехала в Америку.

— Ну, это ты напрасно, — возразил Костя, — она о тебе ничего плохого не говорила. Хотя иногда жаловалась, что ты нас бросил.

— Наверное, зря, — вздыхаю я, глядя на моего взрослого сына.

Я мог бы быть и более терпеливым. Но эта стерва создала мне тогда такую «райскую» жизнь, что я не мог терпеть. А может, потому, что сам отличался несдержанностью. Ну как я мог быть сдержанным, если был к тому времени одноруким инвалидом? Как я мог терпеливо сносить все ее оскорбления и истерические выходки? Каким образом? Сейчас, конечно, я ее лучше понимаю. Ей было обидно. Девочки с их курса вышли замуж гораздо удачнее. Некоторые офицеры сумели отсидеться в тыловых гарнизонах и дослужиться до генералов. В конце восьмидесятых многие ушли в бизнес. Некоторым повезло, и они стали состоятельными людьми. Один открыл свой ресторан, другой — магазин. В общем, наверное, она хотела того, чего хотят все женщины. Обычной стабильности. А какую стабильность мог дать однорукий муж? Вот поэтому она и срывалась. А я на это бурно реагировал. Мне ее упреки казались особенно незаслуженными. И поэтому я ненавидел даже не ее, а себя еще больше, чем ее.

— У нас глупо получилось, — соглашаюсь я с Костей, — так не должно было быть. Но сделанного не исправишь. Может быть, мы оба были виноваты в том, что произошло.

Саша не совсем понимает, о чем мы говорим. Все-таки русский язык для нее не совсем родной. Она уже шесть лет живет в Америке и говорит со всеми остальными только по-английски. Поразительно, как быстро дети забывают даже родной язык. Видимо, самое важное для человека — это его среда обитания. Человек, попавший в колонию, быстро постигает воровской жаргон, попавший на море овладевает морской терминологией. В общем, человек — существо приспосабливающееся. И к хорошему, и к плохому.

— Что еще она про меня рассказывала? — спрашиваю я у сына.

Если бы «Линкольн» повернул в сторону, я бы решил, что они со мной играют, но он упрямо движется следом. Наверное, собираются доехать с нами до нашего городка. Пусть едут. Они даже не подозревают, что я включил их в свой план как необходимый компонент, без которого мой план не может состояться. Мы выехали из аэропорта полчаса назад и движемся в сторону Портсмута — небольшого портового городка на побережье Нью-Гэмпшира. Если «Линкольн» доедет с нами до Портсмута, это значит, что они собираются преследовать нас до самого дома. Хотя мы, кажется, договорились, что за мной не будет «хвостов». Может, им интересно узнать, кто именно ко мне приехал? Хотя нет, они знают, зачем я поехал в аэропорт. Я не скрывал, что поеду встречать сына. Хотя никому особенно не говорил. Но они могут легко проверить, кто именно ко мне прилетел. А может, они не проверили и теперь боятся, что я получил этакое подкрепление в лице молодого незнакомца? Я украдкой смотрю на Костю.

Не исключено, что они не верят, что это мой сын. Ведь я неожиданно получил подкрепление в лице молодого и здорового человека. Нет, конечно. Это всего лишь мои фантазии. Барлоу обо всем знал заранее. Он считает, что получил лишний козырь против меня, не понимая, что я лишь немного изменил свой план. И мой сын, которого они теперь тоже считают заложником, как и мою дочь, не должен достаться им ни при каких обстоятельствах.

— Мать говорила, что ты всегда был безрассудным и смелым. И сам в Афган напросился, хотя мог поехать учиться в академию, — рассказывает Костя. — Я всегда удивлялся, что ты сам на войну попросился. А когда сам попал служить на границе в Таджикистане, столько всякого повидал, что тебя лучше стал понимать. Однажды мы в засаду попали и два дня отстреливались. Думали, нам крышка. Еле вырвались. Из восьмерых только двое ушли без ранений. Я и мой кореш. Четверо в горах остались, еще двоих наши ребята вывезли на вертолетах.

— Трудно было? — задаю я дурацкий вопрос.

— А ты как думаешь? Конечно, трудно. Только тогда я понял, почему ты пошел добровольцем. Ты ведь офицером был, вам все равно нужно было пройти через войну? Верно?

— Не все так просто, как ты думаешь, — пытаюсь я ему объяснить.

Но как объяснить молодому человеку, что тогда была совсем другая обстановка. И совсем другая страна. Я был не только офицером, но и членом партии. И тогда это был наш «интернациональный долг». Так, во всяком случае, об этом писали газеты. Хотя Костю успели принять в октябрята, но пионером он уже не был. С другой стороны, он уже взрослый человек, прошедший войну. Должен все сам понимать.

— У каждого поколения свои идеалы, — кажется, Костя меня понимает. — Мать еще говорила, что ты бросил нас, когда начал зарабатывать деньги. Она думала, что ты устроился в какой-то банк и стал начальником охраны. Тогда у ветеранов войны большие льготы были, и она все время пыталась тебя найти, чтобы и нам льготы эти получать. Формально вы ведь не разведены были.

«Конечно, не разведены, — подумал я, — нужно было об этом догадаться. У меня ведь была неплохая пенсия инвалида войны. Хотя она не шла ни в какое сравнение с теми деньгами, которые я ей присылал. Но ей, видимо, было мало. Она хотела получать еще и мою пенсию».

— Тогда нельзя было разводиться, — пытаюсь объяснить я ему, — ведь у нас был ребенок, и нужно было разводиться через суд. А я не хотел находиться рядом с твоей матерью даже в суде. Поэтому решил просто уйти.

— А она до сих пор не может из-за тебя замуж выйти, — вдруг сказал он. — Ведь тогда нужно признать тебя умершим или пропавшим без вести.

— Нужно было признать пропавшим, — пожимаю я плечами, — какая разница. Меня уже столько лет нет рядом.

— Ты не хотел нас видеть?

— Очень хотел. — Я немного прибавил скорость, и мои преследователи ее тоже увеличили. Кажется, их двое.

Было бы неплохо взять с собой винтовку и прострелить им шины, чтобы заставить остановиться. Но конечно, я не взял с собой оружия. У меня дома три винтовки и пистолет. В этой стране можно иметь любое оружие в доме, хоть пулемет, лишь бы оно было зарегистрировано на законных основаниях.

Но с собой я, конечно, не вожу оружия. Тем более в Бостон. Мне пришлось бы объяснять полицейским, зачем я взял ружье или пистолет с собой. К тому же в аэропорт меня могли с ним не пустить. И в мой план не входит перестрелка на шоссе.

Костя не знает, в какое положение он поставил меня своим приездом. Как безумно я хотел его видеть, как хотел его обнять. Но когда он наконец позвонил, чтобы сообщить о своем приезде, я почувствовал, что меня толкают в глубокую пропасть. Но ничего ему не сказал. Про себя я даже подумал, что это тоже испытание. Испытание и для него, и для меня. В конце концов, он должен будет узнать обо мне всю правду, и уже сам решить, как ему поступить.

— Мне всегда хотелось тебя увидеть, — немного мрачно говорю я своему сыну. — Больше всего на свете я хотел оказаться рядом с тобой. Но обстоятельства складывались таким образом, что я не мог вернуться в Россию. Не мог. Ты должен меня понять. Ты помнишь, как тебя украли?

— Смутно, — Костя улыбается. — Кажется, меня куда-то увезли, а потом привезли. Ничего особенного не помню.

— И хорошо, что не помнишь, — говорю я ему, наблюдая за «Линкольном». — Тогда меня чуть не убили. Мне пришлось согласиться на обмен. Предложить себя вместо тебя.

— Как тебе удалось спастись? — деловито интересуется Костя.

— Я убежал от них. — Не нужно рассказывать ему, каким именно образом я спасся. Пусть он не знает, что за его спасение я заплатил жизнями троих преследователей. Пусть он этого никогда не узнает.

— Странно, — говорит Костя, — они ведь могли снова меня забрать. Почему они этого не сделали?

— Они решили, что я погиб, — пытаюсь объяснить я ему, когда в разговор вмешивается Саша.

— Ты мне никогда этого не рассказывал, — говорит она с сильным английским акцентом.

— Это неинтересно. — Я совсем забыл, что подобные темы не для детей. Этот проклятый «Линкольн» выводит меня из состояния равновесия.

Саша обиженно умолкает. Костя чуть насмешливо фыркает и неожиданно спрашивает меня:

— И почему ты теперь Алекс Келлер? Что за фамилия? Откуда она у тебя? Ты стал евреем?

— Это немецкая фамилия моей второй жены. Евреем я не стал, хотя отношусь к ним с большим уважением. Здесь, в Америке, их очень ценят за ум и предприимчивость.

— У нас тоже ценят, — хмыкает Костя, — все банки, газеты и телевидение в руках евреев.

— Хочу тебя сразу предупредить, — я стараюсь не говорить менторским тоном, чтобы мои слова не выглядели назидательными, но некоторые основные правила поведения в Америке он должен понять, — здесь не принято говорить такие вещи. Не принято кого-либо оскорблять из-за национальной принадлежности. Все, что ты мог себе позволить там, здесь нельзя говорить ни в коем случае. Среди слушающих тебя может оказаться человек, понимающий русский язык. И ни в коем случае не говори слово «негр», это здесь — страшное оскорбление. Нужно говорить «афро-американец» или «темнокожий», если забудешь первое слово. Но слово «негр» забудь навсегда. А моя фамилия — это фамилия Сашиной мамы. Она мне не совсем женой была, — пытаюсь объяснить я ему, — то есть формально мы не были зарегистрированы, так как я официально был женат на твоей матери. Сашина мама должна была приехать со мной в Америку, — я выговариваю это быстро, чтобы не травмировать дочь, сидящую на заднем сиденье, — но тогда она не смогла. Не получилось.

— Что не получилось? — не понимает Костя.

— Ничего не получилось.

Ну как я могу объяснить ему свою жизнь в нескольких словах? Для этого нужны две бутылки водки и целая ночь для разговоров. Впрочем, у нас еще будет такая ночь. Мы сумеем еще объясниться друг с другом как двое мужчин. Сейчас при Саше не нужно вдаваться во всякие подробности.

— У меня была сложная жизнь, Костя, — признаюсь я сыну, — очень сложная. И нелегкая. Поэтому я вынужден был уехать. Уехать, чтобы спасти не только себя, но и вас. Много лет назад я думал, что поступил правильно. А теперь не знаю. Нам о многом нужно поговорить, многое рассказать друг другу. Ты работаешь в какой-то фирме?

— В банке, — отвечает Костя, — в служебной охране банка. После службы в погранвойсках нас охотно берут в такие места. Хотя я собираюсь учиться, думаю поступать в институт.

— Вот это правильно.

«Линкольн» идет точно на расстоянии пятидесяти метров от нас. Там двое мужчин, очевидно, профессионалы с железными нервами. Кажется, я знаю одного из них. Или я ошибаюсь? Если я увеличиваю скорость, они тоже увеличивают ее, если чуть замедляю, они тоже сбавляют скорость.

— У тебя есть девушка? — интересуюсь я, взглянув на Костю.

Он чуть смущенно улыбается.

— Есть одна. Но пока не уверен. С этим у меня проблем нет, отец. Можешь не беспокоиться. В Москве сейчас с этим нет никаких проблем.

— Ну, с этим никогда не было проблем, — поддерживаю я его, и мы оба понимающе хохочем так громко, что Саша на заднем сиденье присоединяется к нам, не совсем понимая, почему мы все смеемся.

Мы уже пересекли границу штата и теперь находимся в Нью-Гэмпшире. После Портсмута мы повернем на Портленд, а оттуда в Огасту — столицу штата Мэн, в котором я живу последние шесть лет. Только не в самой Огасте, а в небольшом городке Олд-Тауне, в старом городе, если перевести дословно. Вообще-то здесь часто встречаются и старые индейские названия. Наша река, которая протекает недалеко от моего дома, называется Пенобскот. В ней водится рыба, и очень приятно посидеть на берегу обрыва с удочкой. Но река называется Пенобскот. Разве можно полюбить речку с подобным называнием? Здесь всегда что-нибудь раздражающее присутствует, словно плата за комфорт.

Мне не нравится, что «Линкольн» идет за нами так нагло и открыто, словно они уже ничего не боятся. Мне казалось, что они должны быть немного умнее. Или я чего-то не понял. Неужели они думают, что теперь, когда ко мне, наконец, приехал мой сын, я не смогу пойти на разрыв нашего соглашения? Плохо они меня знают. Или, наоборот, слишком хорошо. Они ведь впервые появились больше месяца назад. И потом все время следили. А может, я преувеличиваю свою значимость? Может, кроме моих преследователей за нами следит ФБР или полиция, которым интересно проконтролировать визит молодого человека, так неожиданно прилетевшего ко мне? Фамилии у нас разные, и в ФБР вполне могут решить, что я согласился на предложение мафии, вызвав помощника из России. Или не могут? Почему я думаю, что здесь царство идиотов? Конечно, им всем далеко и до наших бандитов, и до нашей милиции. Но здесь тоже умных людей хватает. Кроме того, Америка — это великая страна учета и компьютеров. Они все могут проверить, сличить, посмотреть, проконтролировать. После того как появились электронные карточки, компьютерные системы, мобильные телефоны и Интернет, человек уже не имеет возможности жить прежней жизнью. Теперь о каждом вашем шаге становится известно. Каждый ваш разговор заносится в компьютер, каждый платеж фиксируется, каждое продвижение известно. Наверное, для американцев это так и должно быть. И вообще для европейцев, живущих по своим внутренним законам. А вот для всего остального мира?

Многие американцы очень набожные люди, и они соблюдают библейские заповеди не потому, что многие из них зафиксированы в виде законов «Не укради» или «Не убей». Нет, они поступают так именно в силу своего воспитания и глубокой веры в Бога. Я всегда завидовал людям, которые верят в Бога. Им, наверное, легче жить на свете, чем мне. Комсомольско-партийное воспитание сказалось, и я, конечно, неверующий. Хотя дочь Сашу приучил молиться, и она ходит вместе с соседями на воскресные проповеди. Пусть ходит. Верующие люди всегда бывают чище и целомудреннее. У них есть свои внутренние законы. А вот у меня таких законов нет. И я могу убить тех двух незнакомцев, которые так упрямо едут за мной по шоссе.

— Ты о чем-то задумался? — спрашивает Костя.

— Да, — отвлекаюсь я от своих мыслей, — мне кажется, что нам нужно где-нибудь остановиться и перекусить. Как ты думаешь?

— В самолете нас неплохо кормили, — сообщает он, — но если ты так считаешь, давай остановимся.

— Обязательно.

Я смотрю на «Линкольн», который упрямо идет следом. Ошибка всех моих преследователей только в одном. Они считают меня инвалидом. Считают меня одноруким дебилом, который не в состоянии справиться с двумя «амбалами». Придется их огорчить. Я совсем не хочу, чтобы они портили мне свидание с сыном, состоявшееся через столько лет. Нужно показать им, какой я инвалид. Кроме того, у меня есть свой план, который я уже начал претворять в жизнь. Сейчас самое время для реализации его первого этапа. Я им устрою небольшой концерт. Показательное выступление. И сделаю это так, чтобы отучить их портить людям настроение. Кажется, не доезжая до Портсмута, мы можем свернуть на Гринленд, небольшой городок, в котором я дважды бывал. Там мы заодно и пообедаем. И дадим урок нашим преследователям.

 

НЬЮ-ЙОРК

ЗА ДВА МЕСЯЦА ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

В этом небольшом здании в центре Бруклина должна была состояться встреча представителей двух крупных группировок. С самого утра вокруг дома начали появляться мрачные неразговорчивые мужчины с могучими бицепсами и срезанными лбами. Напротив дома находился ресторан, но благоразумный хозяин внял совету гостей и повесил табличку «занято», чтобы исключить возможность появления незваных клиентов. Трое мужчин, наблюдавших за зданием, расположились в ресторане, заказав себе пива. Они молча наблюдали за домом, в котором должна была состояться встреча. Хозяин понимал, что в таких случаях лучше не задавать лишних вопросов, и старался вообще не смотреть в сторону злополучного здания. Он знал, кто и зачем собирается в этом доме.

В последние годы дом приобрел мрачную известность не только в Бруклине. Сюда приезжали выходцы из России, люди, чьи биографии становились легендой еще в годы застоя, когда по всем республикам огромной страны, занимавшей шестую часть суши, прокатывалась весть о «коронации» очередного преступного авторитета. Сюда приезжали и те, кто успел сколотить огромный капитал в безумные девяностые, когда можно было за один вечер стать миллионером, а на следующий день получить пулю от недовольного компаньона.

В Нью-Йорке преступный бизнес в основном контролировали пять итальянских семей, но кроме них в городе существовали и многочисленные бандитские группировки, объединенные по этническому, расовому или территориальному признакам. Однако постепенно ФБР и американская полиция нанесли ряд ощутимых ударов по итальянским кланам, заставив мафию несколько умерить свои аппетиты. Американское общество не собиралось и далее мириться с всесилием мафии, тем более в годы столь очевидного экономического подъема. Когда доллар пополз вверх, начав бить все рекорды по отношению к европейским валютам, и индекс деловой активности начал зашкаливать, стало ясно, что страна вступила в десятилетие небывалого экономического роста. Экономика развивалась бешеными темпами, и многим бизнесменам было гораздо выгоднее честно работать, исправно платить налоги и вкладывать деньги в акции технологических компаний, чем заниматься отмыванием грязных долларов. Стало выгодно быть честным человеком.

Итальянская мафия, ставшая бичом общества на протяжении целого века, становилась респектабельной и уважаемой. Даже еврейские, китайские, латиноамериканские, негритянские группировки, традиционно признающие руководство итальянцев, тоже начали вкладывать деньги в акции различных компаний, пытаясь заработать большие проценты, которые можно стало получить на рынке. Но свято место пусто не бывает. Взамен традиционных преступных группировок в огромном Нью-Йорке начали появляться и все более дерзко действовать так называемые «русские группировки». На самом деле в состав подобных бандитских формирований входили не только русские, но и представители многих других национальностей бывшего Советского Союза. Здесь можно было встретить представителей Кавказа, Средней Азии, Молдавии, даже Прибалтики, но для американцев все они были «русскими», которые действовали одинаково невероятными методами, отличались особым цинизмом, жестокостью и наглостью.

Именно поэтому почти во всех полицейских управлениях города были созданы так называемые «русские отделы», в которых работали либо офицеры полиции, выучившие русский язык, либо бывшие соотечественники «русских» из некогда единой страны. Именно «русская мафия» начинала новые войны. Именно в ее среде формировались группы, которые не останавливались ни перед чем, угрожая, насилуя, убивая, устраняя неугодных.

В доме, расположенном напротив ресторана, иногда появлялся сам Коготь — один из наиболее известных авторитетов новой «русской мафии», окопавшейся в самом крупном городе Соединенных Штатов. В Бруклине рассказывали, что Коготь был «коронован» еще в конце семидесятых совсем молодым человеком. От остальных «воров в законе» его отличала в молодости отчаянная смелость и вызывающая наглость. У него всегда находилась заточка для недовольных. Невозможно было представить себе этого щуплого худощавого парня небольшого роста без острой заточки, которой он мастерски орудовал. Именно поэтому он и получил такую кличку, наводившую ужас на остальных заключенных. Любые обыски, которые устраивали лагерные надзиратели, заканчивались ничем. Заточки у Когтя никогда не находили. Но едва надзиратели покидали камеру или барак, как в руках бандита снова появлялось его грозное оружие. Даже грузинские авторитеты, всегда державшиеся особняком, признавали авторитет Когтя.

Однажды в Северном Казахстане, куда его перевели в восемьдесят третьем, он получил восемь ударов, которые поочередно нанесли ему двое соперников, вооруженных ножами. Казалось, он не выживет. Врачи, которые сначала пытались ему помочь, лишь отрицательно качали головами и отмахивались, давая понять, что жить пациенту осталось несколько часов. Но он выкарабкался. Сумел выбраться с того света. И даже покарать своих обидчиков, которых нашли заколотыми через несколько дней характерными ударами заточкой в сердце. Если учесть, что Коготь лежал в это время под капельницей, то у него было почти абсолютное алиби. А то, что он отдавал своим людям приказы, было невозможно доказать. По лагерю ходили легенды, что капельница была поставлена для отвода глаз, и бандит сам рассчитался по своим долгам.

Он прилетел в Америку еще в девяностом году, когда появилась первая возможность уехать за океан. Коготь был умным человеком и поэтому остался не только жив, но и на свободе, тогда как другие авторитеты, ввязавшиеся в борьбу, начавшуюся в Москве, погибали один за другим. Кого-то забирала американская полиция уже в Нью-Йорке. Коготь оказался в стороне именно потому, что не участвовал в подобных разборках, предпочитая иметь собственный бизнес, который он контролировал через доверенных людей. Хотя некоторые утверждали, что он работал довольно ловко, умело прибирая к рукам имущество и дела погибших авторитетов, подчищая за ними долги и прибыль.

Как бы там ни было, но именно Коготь стал одним из самых крупных авторитетов в Бруклине к началу нового века. И именно с ним вынуждены были считаться остальные авторитеты, намерившиеся обосноваться в Нью-Йорке. Сегодня в Бруклине должна была состояться встреча, которую готовили уже несколько дней. На рандеву с местным авторитетом должен был приехать сам сеньор Анчелли, один из главных боссов итальянской мафии, известный во всем мире.

Сеньор Джулио Анчелли редко и неохотно покидал пределы «Маленькой Италии», южного района Манхэттена, где была его настоящая вотчина. Но очевидно, интересы дела требовали, чтобы на этот раз он встретился с представителем крупнейшей преступной группировки, действовавшей в Бруклине. За два часа до появления сеньора Анчелли здесь появились другие незнакомцы. Они были элегантно одеты и отличались от первой группы охранников, приехавших сюда с самого утра. Итальянцы устраивались в своих роскошных автомобилях, перекрыв улицу. Под сиденьями машин были спрятаны автоматы. Это была личная охрана сеньора Анчелли, которая отвечала за его безопасность в Бруклине. За пятнадцать минут до назначенного времени прибыл кортеж, состоящий из «мерседесов». В салоне одного из них находился Коготь, невысокий, худощавый мужчина с редким ежиком седых волос. В окружении широкоплечих охранников он прошел в здание. Из ресторана было видно, как тревожно смотрят по сторонам его люди.

Ровно через пятнадцать минут появились еще три автомобиля. Это были роскошные «кадиллаки» представительского класса. Все три автомобиля замерли у дома, и из салона второго вылез сам Джулио Анчелли. Он тяжело вздохнул, перед тем как войти в дом, и последовал дальше в окружении своих охранников.

Почти сразу дом оцепили автомобили с телохранителями Анчелли, а бритоголовые охранники, приехавшие с местным авторитетом, перекрыли улицу. На втором этаже дома, в дальнем углу, встретились наконец Анчелли и Коготь. Сначала их представили друг другу, затем стороны перешли к обсуждению конкретных проблем. Рядом с Анчелли сидел его помощник Чезаре Кантелли, невысокий, лысоватый человек, носивший крупный перстень на указательном пальце правой руки. Он был доверенным лицом клана Анчелли. По традиции, разговор мог проходить только в присутствии одного свидетеля с каждой стороны. Коготь оставил невзрачного темноволосого мужчину, с мутноватыми глазами и помятым лицом. Это был Ерофеев, Семен Ерофеев, по праву считавшийся мозгом преступной группировки Бруклина. Ерофеев злоупотреблял спиртным и наркотиками, но когда приходил в себя и начинал мыслить достаточно здраво, давал неоценимые советы и всегда оказывался очень изобретательным человеком. Очевидно, в его воспаленном мозгу временами рождались какие-то идеи, в том числе под влиянием алкоголя и наркотиков. Кроме того, он прекрасно знал английский язык, поэтому мог переводить своему патрону слова Анчелли. Сам Коготь, находясь более десяти лет в Америке, так и не сумел в совершенстве овладеть английским языком.

Когда охранники покинули комнату и разместились в коридоре, сеньор Анчелли удовлетворенно кивнул и достал сигарету. Показав на сигарету, Анчелли поднял бровь, как бы спрашивая разрешения у хозяина дома. Коготь благожелательно кивнул в знак согласия. Он не курил, но воспринял этот жест как свидетельство уважения. Ерофеев курил, но он никогда бы не осмелился достать сигареты в присутствии таких гостей. Чезаре не курил и не выносил сигаретного дыма, но здесь имело значение, кто именно курил. А когда это делал сеньор Анчелли, Чезаре научился не реагировать на сигаретный дым своего шефа.

— У нас появилась небольшая проблема, которую мы хотели бы решить с вашей помощью, — сразу начал Анчелли.

— Мы всегда готовы вам помочь, — подчеркнуто любезно сказал Коготь.

Он знал, каковы реальные масштабы могущества итальянцев и как много денег у сидевшего напротив господина. Именно поэтому он демонстрировал крайнюю степень любезности.

— Мы обратились к вам как к нашим друзьям, — пояснил Анчелли. — Мы считаем русских, проживающих в Нью-Йорке, нашими партнерами и друзьями. Мы — европейцы и должны вместе противостоять разным этническим группировкам из Азии и Африки.

Ерофеев, уловив некоторое замешательство на лице босса, перевел для него последнюю фразу. Коготь удовлетворенно кивнул. Как ни странно, это более всего понравилось его собеседнику. Сеньор Анчелли сам приехал в Америку полвека назад и почти не знал английского, что, однако, не помешало ему «выбиться в люди». Поэтому он снисходительно относился к людям, так и не научившимся говорить на чужом для них языке.

— Чем мы можем вам помочь? — спросил Коготь.

Анчелли выпустил струю дыма и взглянул на своего помощника. Самые важные вещи будет говорить Чезаре. Это делалось на тот случай, если их сумеют записать сотрудники ФБР. При любом развитии ситуации репутация сеньора Анчелли должна была остаться незапятнанной.

— Есть один человек, — объяснил Чезаре, — мы уже дважды пытались его убрать, но у нас не получилось. Он ушел от наших людей в Милане. И ему повезло в Барселоне, когда его машина взорвалась до того, как он в нее сел. Сейчас он перебрался в Канаду. Это очень неприятный человек. Неприятный для нас. Вы понимаете?

— И это ваша проблема? — изумился Коготь. — Вы можете не беспокоиться. В таких случаях нет никаких проблем. У нас столько людей…

Анчелли раздраженно махнул сигаретой. Очевидно, этот русский бандит считает его идиотом. Неужели он не понимает, что у итальянцев и людей, и возможностей не меньше. Или он думает, что они пришли к нему просить найти киллера? Анчелли усмехнулся от подобной наглости русского.

— Нет, нет, — сразу сказал Чезаре, — вы нас не так поняли. Нам нужно не просто устранить этого человека. Мы не хотим его просто убрать. Нам нужно, чтобы его убил бывший соотечественник. Дело в том, что мешающий нам человек — русский.

— Никаких проблем, — изобразил на своем пергаментном лице улыбку Коготь. — Дайте нам адрес, и мы сегодня же решим вашу проблему…

— Подождите, — не выдержал Анчелли, мы не хотим решать проблему подобным образом…

Он замолчал, негодуя на себя за то, что начал говорить. Чезаре тревожно взглянул на шефа. Он понимал, что тот раздражен, а когда Джулио Анчелли начинал злиться, последствия могли быть непредсказуемыми.

— Дело не в этом русском, — начал объяснять Чезаре, пытаясь несколько разрядить ситуацию, — дело в том, что мы не можем его убрать. Вернее, не должны в этом участвовать. И нам необходимо, чтобы этого человека убрали именно его бывшие соотечественники. Но не просто убрали. Нам нужно, чтобы полиция нашла убийцу и все узнали бы, кто именно этот убийца. Нам очень важно, чтобы все знали, кто и почему убрал этого русского.

Наступило молчание. Коготь пытался осмыслить услышанное. Затем сказал, обращаясь к Ерофееву:

— Ты можешь объяснить, чего они хотят?

— Им нужно кого-то обвинить в этом убийстве, — пояснил сообразительный Ерофеев. — Им нужен убийца, которого можно предъявить полиции.

— Это мы найдем, — кивнул Коготь.

Чезаре понял, что Ерофеев объясняет своему патрону ситуацию, и решил сразу обратиться к Семену, чтобы полнее ее обрисовать.

— Дело в том, что этот русский находится под покровительством известной группировки, с которой мы не хотели бы ссориться. Но эти люди знают, что мы собираемся его убрать. И если мы предпримем что-то против него, то у нас могут быть осложнения. Поэтому нам нужен конкретный убийца — такой, в которого поверят не только полицейские, но и наши друзья в Италии.

— Ясно, — кивнул Ерофеев. Он взглянул на Анчелли и обратился к Когтю: — Им нужно нас подставить вместо себя. Чтобы не ругаться с другими макаронниками.

— Дешево ценят, — процедил Коготь и выругался по-русски.

— Что вы сказали? — не понял Чезаре.

— Мы все поняли, — сразу вмешался Ерофеев. — Конечно, мы готовы вам помочь. Но мы хотели бы знать, как именно вы оцениваете нашу услугу.

Анчелли согласно кивнул. Потушив сигарету, он коротко сообщил:

— Ваши люди получат право работать по всему побережью вместе с нашими людьми. Кроме того, мы разрешим вам появляться в портах и обеспечим сотрудничество с нашими людьми.

Коготь не ожидал такого подарка. Он не мог поверить услышанному. Порты были абсолютной вотчиной клана Анчелли. Все профсоюзы в портах находились под полным контролем его гостя. Он хотел даже переспросить, не поверив в такой подарок. Но вместо этого решил уточнить другой момент. Если они так дорого ценят убийство этого человека, то, значит, испытание предстоит нелегкое. Анчелли не стал бы делать подобные подарки, если бы речь шла об обычном бандите.

— Кто этот человек? — спросил Коготь. Чезаре взглянул на шефа. Анчелли пожал плечами. Он не хотел доверяться этим русским, но другого выхода не было. Чезаре терпеливо ждал. Наконец Анчелли чертыхнулся и кивнул. Чезаре достал из кармана фотографию и протянул ее собеседнику. Коготь взял фотокарточку, внимательно посмотрел на нее, затем перевернул фотографию. На обороте была указана фамилия. Он нахмурился. Где-то он слышал эту фамилию и видел этого человека. Леонид Онищенко. Он протянул карточку Ерофееву.

— Не знаешь, кто это?

— Конечно, — сразу ответил Ерофеев. — Ты его тоже знаешь. Посмотри на фамилию. Помнишь, он ушел в прошлом году со своего поста.

— Кто это? — шепотом спросил Коготь. Он никак не мог вспомнить, о ком идет речь.

— Ты не узнаешь этого киевского хохла? — удивился Ерофеев. — Это их бывший глава правительства. Теперь вспомнил?

Коготь ошеломленно взглянул на Семена, потом на сеньора Анчелли и его помощника. «Эти сволочи пришли и просят, чтобы я убрал бывшего премьер-министра Украины», — изумленно подумал он. Все газеты писали, что на Онищенко было совершено несколько покушений, но он чудом остался жив. Кажется, газеты писали о его связях в Италии и в Швейцарии. Коготь вдруг подумал, что цена, предложенная Анчелли, не столь уж велика.

— Вы принимаете наше предложение? — поинтересовался Чезаре.

Сеньор Анчелли понял, что наступил самый важный момент в их разговоре, и замер, ожидая решения. Даже Семен повернул голову, с интересом наблюдая, как Коготь размышляет. «Конечно, будет очень трудно, — думал тот. — И конечно, придется поработать. Но если получится, невозможно даже представить, какие дивиденды можно заработать на сотрудничестве с кланом Анчелли. При благоприятном развитии событий я стану союзником самого Джулио Анчелли! На размышление у нас не так много времени».

— Кто еще знает о нашем соглашении? — неожиданно спросил он хриплым голосом по-русски.

Ерофеев быстро перевел.

— Никто, — ответил Анчелли, — только мы четверо. И если кто-то узнает, значит, мы будем искать среди нас предателя.

Он обвел всех мрачным взглядом. Ерофеев вздрогнул, когда Анчелли на него посмотрел. Чезаре съежился и стал казаться еще меньше.

— Да, — ответил Коготь, испугавшийся своего согласия. — Мы сделаем все, о чем вы попросили. И я могу гарантировать, что никто не узнает, о чем мы с вами договорились.

Он сказал это по-русски и взглянул на Ерофеева, чтобы тот перевел. Семен исправно перевел. Анчелли кивнул в знак согласия. Чезаре улыбнулся.

— Значит, мы договорились, — сказал он. — Мы вас не торопим. Продумайте операцию таким образом, чтобы мы имели конкретного убийцу на скамье подсудимых. И желательно, чтобы это был опытный профессионал, чтобы не вызывать подозрения полицейских и судей. Для нас будет лучше, если это будет профессиональный убийца, на счету которого уже есть жертвы, — снова подчеркнул Кантелли.

— Найдем, — более уверенно сказал Ерофеев. — Всю Америку и Россию перевернем, но нужного человека для вас найдём.

Анчелли поднялся, чтобы попрощаться. Все поднялись следом. Мафиози и бандит обменялись рукопожатием, скрепившим их договор.

Когда гости ушли, Коготь взглянул на Ерофеева:

— Почему они просят помощи? Неужели сами не могут найти русского?

— Видимо, не могут, — резонно ответил Семен. — Или не хотят. Тебе какая разница, зачем они пришли. Главное, чтобы ты им человека дал. А если получится, то этот Анчелли нам всегда пригодится. Серьезный тип. Говорят даже, что он собирается потеснить кого-то из большой «пятерки».

— Это не наше дело, — лениво ответил Коготь. — Пусть макаронники сами выясняют свои отношения. Нас интересует этот Анчелли. Зачем мы ему нужны? Постарайся осторожно разузнать обо всем. Но только осторожно, Сема, не зарывайся. А заодно подумай, как нам выполнить поручение мистера Анчелли.

— А мне и думать не нужно, — вдруг ответил Ерофеев. — Помнишь, я тебе рассказывал, как документы готовили для одного чучмека. Кажется, из Средней Азии. Его документами воспользовался Левша. Слышал про такого?

— Какой Левша? — спросил Коготь. — Он же давно умер? Однорукий? Ты про него говоришь?

— Вот именно. Живой он, Коготь, очень даже живой. И миллионером стал. Живет теперь на севере и думает, что про него все забыли. Вот какой кандидат нужен сеньору Анчелли.

Сидевший в это время в салоне своего «Кадиллака» Джулио спросил, обращаясь к своему помощнику:

— Ты думаешь, им можно доверять, Чезаре?

— Это серьезные люди, — ответил Кантелли, — и могут найти нам подходящую кандидатуру. А когда механизм будет запущен, с ними может произойти какая-нибудь неприятность. Этот русский бандит умудрился даже не выучить нормально английский язык. Я не думаю, что ФБР или наша полиция будут серьезно проверять мотивы убийства такого человека. У них ведь столько разных поводов для отстрела друг друга! Спишут на русскую мафию.

Мы ведь никогда не вмешиваемся в их дела. Как и они в наши.

— Мне всегда нравилось направление твоего мышления, Чезаре, — улыбнулся Анчелли. — Надеюсь, что ты не ошибаешься и на этот раз.

 

БОСТОН

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я все время смотрю на Костю и пытаюсь представить себе, что он чувствует. Первый раз в жизни в Америке. После его Таджикистана, где он служил, и Зеленовки, куда его возила мать, такое место покажется особенно шикарным. Хотя я думаю, что все места, в общем, одинаковые. Дороги, дома, луга, поля, леса, люди. Везде все одинаковое. Другое дело, как ты относишься к конкретному пейзажу. Наверное, какой-нибудь монгол любит свою степь и находит ее поэтичной и волнующей, а житель горного Памира, наоборот, считает, что самое красивое — это его горы. Возможно, эскимосы полагают, что лучше их бескрайней тундры ничего нет. И самое интересное, что все правы. Человек привыкает к тому месту, где живет, и его маленькая родина кажется ему самым красивым и лучшим местом на планете. Вот почему родившиеся в третьем-четвертом поколении на этой земле дети американских поселенцев полагают, что Америка — лучшая страна на свете. И ничто не может быть лучше родины уродливых урбанистических идолов, механизированный еды, отношений, выстроенных на юридических нормах и полном невежестве. Хотя я могу ошибаться — среди американцев встречаются разные люди.

Костя не смотрит по сторонам и довольно равнодушно наблюдает, как мы мчимся в первоклассном автомобиле по превосходной дороге. Неужели ему не интересно? Или подобная маска равнодушия — всего лишь защитная реакция на резкую смену впечатлений? Я по-прежнему наблюдаю за ним и одновременно внимательно слежу за нашими преследователями. Ну почему они не могут оставить меня в покое хотя бы на сегодня? Почему им нужно было испортить такой день? Впрочем, они как раз поступают логично. У них есть конкретная цель — постоянно быть рядом со мной, не допускать посторонних контактов.

И для достижения своей цели они готовы пойти на все. Но мне кажется, что они немного переигрывают. Если бы им был нужен только профессионал, они бы давно решили эту проблему. В Америке этого добра хватает. Как, наверное, хватает его и в других странах, где может объявиться богатый заказчик, способный оплатить убийство своего обидчика. В этом нет никаких проблем. Нужны деньги, иногда даже не очень большие. И нужен профессионал. Не обязательно даже такого класса как я. Достаточно найти человека, умеющего стрелять. А так как Америка — стреляющая страна, здесь не должно быть сложностей. И тем не менее у них есть проблемы, которые они пытаются решить именно за мой счет. Это я уже понял.

— Далеко от аэропорта до вашего дома? — интересуется Костя.

— А ты думал, я живу рядом?

Мы с Сашей хохочем: сказывается неподготовленность Кости к американским условиям.

— Я живу совсем в другом штате, — объясняю я ему. — От аэропорта четыреста с лишним километров. Мы приедем в наш городок только вечером.

— В вашем штате нет аэропорта? — не понимает Костя.

— Международного нет. А вообще здесь в каждом городе есть аэропорты, — поясняю я, — у многих собственные самолеты, на которых они летают по своим делам. Мы с Сашей решили, что будет лучше, если мы приедем за тобой на машине. Заодно посмотришь наши места. Мы поедем по очень красивой дороге. Поэтому я и не прилетел за тобой на самолете.

Он изумленно смотрит на меня. Потом долго молчит и наконец спрашивает:

— У тебя есть персональный самолет? Ты что, Рокфеллер?

— Нет, конечно. У меня небольшой пятиместный самолет. Но на нем можно долететь из нашего городка до Бостона. Однако получить разрешение на приземление в нашем международном аэропорту почти невозможно. Пришлось бы приземляться где-нибудь в другом месте, а потом добираться сюда на машине.

— Ничего себе, — уважительно говорит он, — значит, у тебя есть собственный самолет. Рассказать ребятам в Питере, не поверят, решат, что я их разыгрываю. Такого не бывает.

— Почему не бывает? Здесь у всех свои самолеты. Ничего в этом странного нет. И стоит такой «кукурузник» не очень дорого. Зато его обслуживание и стоянка в аэропорту влетают в копеечку.

Я, конечно, не собираюсь ему говорить, что не полетел на самолете специально. И совсем не из-за Бостона. Просто мой самолет действительно стоит на небольшом аэродроме соседнего городка, и я сознательно решил им не пользоваться. Когда самолет целых три месяца находится вне пределов твоего контроля, с ним может случиться все что угодно. Меня ведь предупреждали, чтобы я был готов к любым неожиданностям. Мне совсем не хочется сажать в один лайнер обоих детей и устраивать нечто похожее на «русскую рулетку». Кроме того, мне еще нужно заехать в Огасту, причем сделать это так, чтобы за мной не следили.

С другой стороны, я уже устроил нечто похожее на «рулетку», если позволил втянуть себя в такую историю, и теперь за мной нагло едет «Линкольн континенталь», преследуя меня от самого аэропорта. Нет, так дальше нельзя. Нужно было с самого начала как-то объяснить этим типам, что ко мне не стоит относиться столь пренебрежительно. Но это мой старый трюк. С одной стороны, они знают, что я бывший профессиональный киллер, а с другой, подсознательно считают меня инвалидом.

Как не вовремя прилетел Костя. Я все последние годы мечтал о том, как мы с ним встретимся, как поедем на рыбалку. И теперь мечтаю. Когда он неделю назад позвонил и сказал, что наконец собрался ко мне, со мной чуть не случилась истерика. Впервые в жизни я не знал, как мне реагировать. Ведь, с одной стороны, я так долго его ждал, так мечтал встретиться, много раз придумывал, как заманить его к себе, высылал ему приглашения. А с другой стороны, его приезд именно сейчас означает, что я стал несколько слабее. Мне придется отвлекаться, чтобы защитить не только Сашу, но и Костю. Насчет Саши я уже давно решил, но теперь пришлось несколько скорректировать свой план.

Никто не знает, что моя дальняя родственница, троюродная сестра, переехала два года назад в Сиэтл. Даже Саша не знает. Я, словно предчувствуя подобные неприятности, никому не рассказывал о своей родственнице. Хотя дважды с ней встречался уже здесь, в Америке. Один раз в Нью-Йорке, когда она только приехала. И второй раз в Сиэтле, куда я летал в прошлом году якобы по делам. Никто не знает про мою родственницу. Зато она знает про меня и, если я не ошибаюсь в людях, готова на меня молиться. Дважды при встречах я помогал ей деньгами. Один раз дал пять тысяч долларов, а другой раз еще три.

Для американцев подобные подарки немыслимы. Да и для наших тоже. Я ведь не в долг давал, а просто как помощь. Она плакала в первый раз, когда брала деньги, клялась, что вернет. А во второй раз даже не верила, что я ей снова их даю. Уже не плакала, только сказала, что они с мужем будут молиться за меня. Не знаю, как она молилась, но, наверное, не слишком усердно, если я попал в такую неприятную историю. С другой стороны, доверие, основанное на родственных чувствах, — довольно зыбкое понятие. Тем более — троюродная сестра. А вот если я перешлю ей десять тысяч долларов вместе с Сашей, она будет охранять мою девочку, как самый драгоценный бриллиант, находящийся в ее доме. Я ей, конечно, намекнул и про деньги, и про премию. Объяснил, что в случае необходимости отправлю Сашу к ней и девочка должна пожить в Сиэтле несколько месяцев. Нужно было слышать, с каким восторгом согласилась моя «кузина». Она неплохой человек, но в Америке все быстро привыкают к тому, что здесь главный бог — это Доллар. Купюра с изображением американского президента Франклина. Несчастный старик и подумать не мог, что станет всеобщим символом, самым главным божеством на земле в начале следующего миллениума. Его лысая голова с нестриженными длинными волосами, кривой нос, второй подбородок и узкие тонкие губы известны всему миру. Вот и моя троюродная сестра попала под власть бумажек с изображением этого человека. Я сразу понял, что ее муж — пустое место. Ни заработать денег, ни устроиться, ни прокормить семью он не может. Слишком «советским» оказался он в свои сорок пять лет.

Еще когда мы встретились в Нью-Йорке, он долго рассуждал про недостатки в России, обличал чиновников, порицал существующую налоговую систему, рассказывал, как ему не давали работать. Я слушал и понимал, что вижу перед собой танцора, которому мешают его яйца. Слушал и понимал, что моя родственница, обреченная на существование с этим ничтожеством, почти так же обречена на нищету и жизнь на пособие. У них росла дочь, и я решил им помочь, подумав о Саше. В конце концов получалось, что их дочь и моя Саша — четвероюродные сестры. Не бог весть какая родня, но все-таки приятно, что в Америке есть родственница. К тому же девочка была на два года старше Саши и росла довольно смышленной для своих лет. Вот тогда я и решил помогать своей родственнице. Она неплохой человек, но если вместе с моей дочерью она получит и приличную сумму денег, то за Сашу можно не беспокоиться.

Оставалась проблема Кости. Но он был мужчиной, к тому же прошедшим службу в пограничных войсках. Я был далек от мысли, что он мне может пригодиться, хотя это было бы красиво. Даже немного по-голливудски. Сын приезжает из России, чтобы помочь отцу-инвалиду живущему в Америке, справиться с мафией. Они вдвоем всех убивают, и потом — «хеппи энд». Только в жизни так не бывает. Ни один отец не станет вызывать собственного сына для участия в разборках такого рода. Никогда и нигде. Наоборот, постарается уберечь собственное чадо от участия в подобной катавасии.

— Ты, наверное, миллионер, если имеешь собственный самолет? — слышу я голос Константина.

Он никак не может поверить в само существование этого самолета. Зачем я про него рассказал! Теперь у Кости будет не совсем верное восприятие действительности. Впрочем, всегда лучше все говорить честно и откровенно. Так проще. Не нужно будет потом лгать и изворачиваться.

— Во всяком случае, не бедствую. А что касается миллионеров, то их в Америке столько, что нельзя точно сосчитать. Наверное, каждый сотый или каждый двухсотый. Я где-то читал, но статистику точно не помню. Это у нас в России человек стоил столько, сколько у него было денег на счету или в кармане. Здесь считают по-другому. Твои акции, твоя недвижимость, твои вложения, в общем, набежать может прилично. Но учти, что все акции могут в один день погореть, и ты снова окажешься не очень обеспеченным человеком. Но пока акции компаний у нас растут вот уже десять лет, и количество миллионеров в Америке за эти годы удвоилось или утроилось.

— Значит, ты тоже миллионер? — Косте важен мой статус.

— Я ненуждающийся человек.

Ему трудно понять, а мне не хочется говорить на эту тему. Иначе придется объяснить, каким образом однорукий инвалид заработал свои миллионы долларов. На убийствах и элементарном рэкете бандита, семью которого я спас. Зачем Косте знать такие подробности?

Я снова смотрю на преследующий нас «Линкольн континенталь». Если я не ошибаюсь, там сидят мои «старые знакомые». Это даже лучше, чем я мог предположить. Не нужно разыгрывать драму оскорбленного отца. У меня такой зуб на этих подонков! Почки болят до сих пор. Кажется, они решили не отставать. Значит, мы с ними встретимся. Я резко сворачиваю на Гринленд. Мои преследователи сразу же поворачивают вслед за мной. Это окончательно убеждает меня, что я не ошибся. Эти сволочи испортили мне первый день общения с сыном.

— У тебя деньги есть? — неожиданно спрашиваю я у Кости.

Он молчит, глядя перед собой.

— Ты не обижайся, — пытаюсь я ему втолковать. — Я спрашиваю не для того, чтобы тебя обидеть. Мы сейчас пойдем обедать. Вдруг ты каким-то образом потеряешься и тебе понадобятся деньги, чтобы хотя бы позвонить на мой мобильный телефон. Или взять машину, чтобы доехать до нашего городка.

— Немного есть, — нехотя выдавливает он, — и вообще спасибо, денег мне не нужно. Я приехал тебя повидать.

— Я не хотел тебя обидеть. Думал, как лучше.

Дурацкий разговор у нас получается с сыном. Это называется встретились через столько лет! Только как я могу с ним нормально разговаривать, если вижу в зеркале моих преследователей?

Он внимательно смотрит на мои руки. Кажется, ему интересно, как действует моя левая рука. Ведь он помнит меня безруким инвалидом, каким я вернулся с войны. Это сейчас все называют настоящим именем, никто не скрывает, что была война. А раньше это называлось «выполнением интернационального долга». В гробу я видел такой долг. И такой интернационал. Афганские моджахеды почти на сто процентов состояли из тех самых крестьян, которых мы должны были освобождать.

— Как тебе с рукой, — показывает он на мою левую руку, — не тяжело?

— Нет, конечно. Первое время было тяжело, потом сделали новый протез, и стало гораздо легче. Посмотри, у меня даже пальцы сгибаются. А для вождения автомобиля можно иметь и обычный протез. Я когда права получал, мне многие не верили, что у меня одна рука. А потом мне выдали права, и я получил возможность садиться за руль. В России меня бы высмеяли и выгнали из ГАИ. Или, как сейчас там это называется, из ГИБДТ Язык можно сломать, но права не получишь все равно. А в Америке нельзя обижать глупых, больных, просто сумасшедших и, конечно, инвалидов. Все для людей, все для них. Поэтому права мне здесь выдали и посоветовали поменьше сидеть за рулем. Я, конечно, не послушался и правильно сделал. Теперь я заядлый гонщик.

И рука у меня неплохо действует. Когда нужно, разумеется.

Он еще раз смотрит на мою руку.

— Ты не волнуйся, Костя, — успокаиваю я сына, — мы доедем нормально, руку мне сделали почти как настоящую.

— А я и не волнуюсь, — усмехается Костя, — просто интересно смотреть, как ты водишь автомобиль.

Я молча сворачиваю еще раз. Ладно, посмотрим, что с ними будет. Если они так хотят, мы с ними сыграем. Только счет у нас пока неравный. Два — ноль в их пользу. Они ведь несколько раз у меня в гостях были. И в первый раз я, конечно, непростительно вспылил. Нельзя было так себя вести. Но когда они сказали о Саше, я почувствовал, что теряю над собой контроль. Нужно было сдержаться. Нужно было терпеливо выслушивать их предложения. Но тогда я не сдержался и получил по заслугам. Все было так, как должно было быть. Не больше и не меньше. Но вторая встреча проходила уже под моим контролем. И там я сознательно уступил этим мерзавцам. Мне нужно было создать иллюзию неуверенного в себе человека, чтобы понять, что им нужно. Я смотрю на своих преследователей. Почему они так хотят испортить мой самый радостный день? Впрочем, они вообще хотят отправить меня куда-нибудь подальше. Например, на электрический стул или в газовую камеру. Хотя я думаю, что до этого не дойдет. Мне кажется, у них более изощренный план. Но лучше все по порядку…

 

ОЛД-ТАУН. ШТАТ МЭН

ЗА МЕСЯЦ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Сначала был телефонный звонок. Странный телефонный звонок, который я запомнил. Было воскресенье, и мы в это утро собирались поехать вместе с Сашей и ее друзьями за город, в наш домик, находящийся в горах. Она уже села в автомобиль, когда раздался телефонный звонок, и мне пришлось вернуться с порога. Нужно было послушать свое сердце и не возвращаться. Хотя какая глупость — верить в приметы. Они бы все равно рано или поздно дозвонились или появились у меня дома.

Я вернулся в дом и поднял трубку. Почему-то я не стал ждать, когда включится автоответчик.

— Слушаю вас, — сказал я привычно по-английски, полагая, что это звонит кто-то из друзей Саши.

Но в ответ услышал незнакомый мужской голос:

— Здравствуйте. Это господин Алекс Келлер?

— Да.

«Неужели из рекламного агенства?» — подумал я с раздражением.

— Извините нас, господин Келлер, вы раньше не жили в России? — спросил незнакомец, и я вздрогнул.

— Кто говорит? — спросил я у этого типа.

— Ваш старый знакомый. Я хотел бы уточнить, что вы тот самый Алекс Келлер, который приехал в нашу страну шесть лет назад.

— Я действительно приехал в Америку шесть лет назад. Но только не из России, а из Испании. Кто со мной говорит? Вы не представились.

— Извините. Меня зовут мистер Барлоу я адвокат иммиграционной службы, и мне хотелось бы с вами встретиться.

Только этого мне и не хватало. В этот момент я больше думал о неприятностях, связанных с иммиграционной службой, чем о своих бывших друзьях. О них я думал меньше всего. Неужели всплыли мои прежние дела в России и теперь меня официально депортируют из страны? Неужели спустя столько лет они смогли вычислить, кто именно скрывается под именем Алекса Келлера?

Я услышал крик Саши. Она звала меня, высунувшись из салона автомобиля. Нужно было спешить, но этот звонок вывел меня из состояния равновесия.

— Извините, мистер Барлоу, — пробормотал я, — мы только недавно получили американское гражданство, и к нам не было никаких претензий со стороны иммиграционных властей. Во всяком случае, мой адвокат мне ничего не говорит.

— Он об этом не знает, — сразу ответил Барлоу, — я думаю, что ничего страшного не происходит. Нам нужно встретиться и обсудить некоторые мелкие проблемы, которые у нас есть. И задать вам несколько вопросов. Я думаю, вы не станете возражать?

— Нет, конечно. Куда я должен приехать?

— Не беспокойтесь. Мы сами приедем к вам завтра утром. В десять часов. Вас устроит?

— Конечно. Я буду ждать вас, мистер Барлоу. До свидания по-английски говорят «бай», съедая первое слово. Он мне так и сказал: «Бай-бай». Почему-то эти слова напоминают мне колыбельную, когда женщины поют «Баю-бай». Может, поэтому я так раздражаюсь, когда слышу это слово. Но я положил трубку и долго стоял, мучительно размышляя, что именно могло произойти.

В этот день мое настроение было испорчено. Ничто меня не радовало. Ни барбекю, которое мы устроили на поляне перед нашим загородным домиком, ни друзья Саши, которые бурно веселились и танцевали шумной компанией. Барбекю — это наш шашлык, только у нас нужно все самим доставать — уголь, специи, разделывать и мариновать мясо. В общем, мы все делали сами. А в Америке все можно купить в магазине. Хотя, наверное, сейчас все изменилось, и в российских магазинах тоже можно купить уже приготовленное мясо для барбекю.

Мы вернулись домой, и даже Саша обратила внимание на мое странное состояние. Но в тот вечер я ничего ей не сказал. Готовился к разговору с мистером Барлоу прокручивая все детали нашего переезда в Америку. Утром в десять часов у нашего дома притормозила машина. Из нее вышли двое. Один был коренастый, лысоватый, с круглым лицом, темно-зелеными глазами, аккуратно подстриженной короткой бородкой и усами. Другой был повыше ростом, с неприятной внешностью клубного вышибалы. У него был перебитый нос, мохнатые брови, тяжелый подбородок. Я еще подумал тогда, что это охранник мистера Барлоу. С человеком, имеющим подобную внешность бывшего боксера, нельзя вести интеллектуальные разговоры. Но в иммиграционной службе работают разные люди.

Они вошли в дом, и я сразу почувствовал, что вместе с ними в мое жилище вошла беда. У киллеров бывает такое особое чувство беды, когда понимаешь, что впереди тебя ждет засада. Или неудача. Мы прошли в гостиную, и эти двое разместились на моем диване. Мистер Барлоу представил своего спутника как мистера Трэшэма, во всяком случае, я услышал именно такую фамилию. В руках у мистера Барлоу была небольшая папка, но он не стал ее открывать и доставать какие-нибудь уличающие бумаги. Мне показалось, что это добрый знак, и, ободренный таким началом, я сел в кресло напротив них, готовый выслушать возможные претензии. Но вместо них Барлоу начал задавать вопросы:

— Вы приехали в Соединенные Штаты шесть лет назад?

— Да. Вы могли это проверить в вашей службе. Я уже шесть лет исправно плачу налоги в вашей стране.

— Мы все проверили, — улыбнулся Барлоу, — у нас есть основания полагать, что вы приехали в нашу страну не совсем законно, мистер Келлер.

— Все документы у меня были в порядке, — возразил я, чувствуя, как начинаю нервничать. После стольких лет моего пребывания в этой стране неожиданно начинаются какие-то проблемы.

— Документы были подделаны, — возразил Барлоу.

— Вы можете это доказать?

Я пожалел, что не позвал своего адвоката для этой беседы. Английский я, конечно, выучил, но изучить американское законодательство невозможно. Может, поэтому адвокаты в этой стране получают такие бешеные деньги. Только они в состоянии разобраться в хитросплетениях юридической системы американского правосудия.

— Мы можем доказать, что вы не господин Алекс Келлер, — сказал Барлоу, все еще не раскрывая своей папки. — Вы прибыли в страну по поддельным документам. Незаконно удочерили якобы вашу дочь. У вас не было брака с ее матерью. Достаточно или продолжать?

— Продолжайте, — вымолвил я, облизнув внезапно пересохшие губы.

Мне не понравилась тональность его голоса. Он не обвинял, скорее, он перечислял пункты обвинения, чтобы потом сделать резюме.

— Вас разыскивает российская милиция, — наносил он удары по моей легенде. — По нашим данным, вы объявлены в розыск и Интерполом. Я думаю, что ФБР будет интересно узнать вашу настоящую фамилию, господин Воронин.

Когда он нанес мне окончательный удар, назвав мою фамилию, я, с одной стороны, испугался, а с другой, несколько успокоился. Если он действительно из иммиграционной службы, то не стал бы мне этого говорить. Он бы приехал сюда с сотрудниками ФБР и надел бы на меня наручники, прежде чем зачитать мне мои права. По федеральным законам я совершил несколько тяжких преступлений, за которые мог получить достаточно солидный срок тюремного заключения. И тем не менее мистер Барлоу, похоже, не собирался меня арестовывать. Неужели ко мне приехали банальные шантажисты? Но действительность оказалась гораздо хуже, чем я предполагал.

— Вы молчите, мистер Воронин, — продолжал Барлоу, — или мне по-прежнему называть вас мистером Келлером? Как вам больше нравится? Может, вы хотите возразить? Может, мои данные не точны? В таком случае мы можем поднять досье на некоего наемного убийцу, который был хорошо известен в России. Его кличка — Левша. Ценю ваш юмор, учитывая, что левой руки у вас нет. И тем не менее ваши успехи впечатляют.

— Откуда вы узнали обо мне? — не выдержал я, перебив Барлоу.

— Купили архив милиции, — пошутил он. — Неужели вы полагаете, что нам трудно было собрать сведения о такой легендарной личности, как вы, мистер Левша. У нас есть подозрения, что и деньги, которые у вас неожиданно появились после смерти вашей подруги Надежды Келлер, были ввезены в страну незаконно.

— Хватит!

Я уже понял, что он не из иммиграционной службы. Типичная сволочь. Шантажист мирового класса. Наверное, они проверяют таким образом всех новых граждан Америки и, найдя сомнительные моменты в их биографиях, шантажируют наиболее богатых из них. Конечно, меня должны были особо проверить. Я ведь не просто эмигрант, получивший гражданство, чтобы не умереть с голода и иметь возможность легально устроиться на работу. Я миллионер, который способен заплатить такому шантажисту за молчание. Наверное, поэтому Барлоу и привел с собой напарника. Тот, скорее, похож на телохранителя, чем на коллегу-адвоката моего гостя.

— Что вам нужно? — спрашиваю я, полагая, что они назовут мне конкретную сумму.

Но Барлоу откидывается на спинку дивана и ласково улыбается.

— Нам нужны вы, мистер Воронин.

— Называйте меня Келлером. Алексом Келлером. Это мое настоящее имя.

— Хорошо, — вежливо соглашается Барлоу, — но это не меняет существа дела. Вы совершили целый ряд противозаконных действий, в том числе и в стране, гражданами которой мы являемся. И как хороший гражданин своей страны, я обязан сообщить в ФБР о подобных нарушениях с вашей стороны. Но я почему-то не собираюсь этого делать. Наверное, я немного альтруист. Вы верите в мой альтруизм?

— Не верю, — угрюмо бурчу я.

— Правильно делаете, — деловито говорит Барлоу, — я тоже в него не верю. Значит, мною движет чистый расчет, чистая выгода. И я собирал все эти сведения не из спортивного удовольствия, как вы наверняка уже догадались.

— Сколько вам нужно денег? — мне приходиться задавать конкретный вопрос. — Назовите сумму, в которую вы оцениваете свое молчание.

— Вы меня обижаете, мистер Келлер, — машет руками Барлоу. — Неужели я похож на заурядного шантажиста? Или вы полагаете, что у вас хватит денег, чтобы меня купить? Не обольщайтесь, мистер Келлер. Я знаю обо всех ваших деньгах до последнего цента. Если хотите, я даже могу назвать номера ваших счетов во всех банках. И хотя вы человек далеко не бедный, даже у вас не хватит денег, чтобы меня купить. Я стою гораздо дороже, мистер Воронин.

— В таком случае назовите вашу цену.

— Я уже назвал. Нам нужны именно вы. Я хочу обменять ваши миллионы и ваше благополучие на небольшую услугу, которую вы мне окажете.

Я молча жду, когда он, наконец, скажет, зачем они сюда приехали. И зачем провели такую невероятную работу, чтобы меня вычислить. Если это не российская разведка и не американское ЦРУ, то зачем я им понадобился?

— Мы хотим, — продолжает мистер Барлоу, — чтобы вы вспомнили некоторые свои навыки. Только на один день. Дело в том, что в городе, который находится совсем недалеко от вашего городка, живет человек, умудрившийся обидеть не только меня, но и моих друзей. И наша задача — показать всем, что нас нельзя безнаказанно обижать. Вам нужно только заказать себе инвентарь, который мы немедленно вам доставим. И сделать один выстрел. Как видите, я говорю достаточно откровенно. Один выстрел в обмен на вашу состоятельную американскую жизнь. По-моему, цена очень высокая, вам еще так дорого никогда не платили.

— Вы хотите, чтобы я убрал человека?! — не поверил я своим ушам. — Вы с ума сошли, мистер Барлоу! Почему вы думаете, что я соглашусь? За незаконный переход границы с поддельными документами и получение американского гражданства путем лжесвидетельства меня могут выслать из страны. Или посадить на несколько лет в тюрьму. А за убийство меня посадят на электрический стул. Или отправят в газовую камеру. Мне не подходит ваше предложение, мистер Барлоу, — сказал я, поднимаясь с кресла.

— Сядьте, — неожиданно резким тоном сказал мой собеседник, — и не будьте дураком. Неужели вы думаете, что мы ничего не понимаем? Ваше сотрудничество в обмен на вашу безопасность — таковы условия игры, которую я вам предлагаю.

— Но почему именно я?

Предложение Барлоу настолько невероятно, что в первый момент я просто ошеломлен. Потом, анализируя ситуацию, я пойму, что вел себя не лучшим образом и обязан был сразу разобраться в создавшейся ситуации. Но шесть лет жизни в Америке меня расслабили до такой степени, что предложение Барлоу меня просто оскорбило и напугало.

— Считайте, что вы окажете нам личную услугу, — продолжал Барлоу, — точно так же, как и мы вам. Вы ведь не хотите, чтобы вас депортировали из страны в наручниках? В России вам сразу дадут пожизненный срок. Кстати, ваша дочь останется в Америке. Ведь она действительно дочь Надежды Келлер и въехала в страну на законных основаниях. Возможно, вас даже лишат отцовства…

Он не договорил. Я рванул из своего кресла, чтобы вцепиться в мерзавца единственной здоровой рукой. Но не успел дотянуться до его горла. Сидевший рядом мистер Трэшэм успел подставить левую руку, а потом нанес мне удар правой. Такой сильный, что я отлетел на середину комнаты и упал на ковер. Я понял, что начал терять форму. Шесть лет сытой жизни в Америке сказывались. Раньше я бы справился со своим гостем и одной правой рукой, а сейчас лежал на ковре, чувствуя вкус крови на губах.

— Не нужно было его бить, — недовольно заметил Барлоу.

— Я не хотел, так получилось, — оправдывался громила с таким характерным русским акцентом.

Его фраза сказала мне больше, чем все заверения мистера Барлоу. Этот громила был из России, о чем я должен был догадаться немного раньше. Они вычислили меня для своей операции, решив, что я буду для них идеальным кандидатом на роль убийцы. В полицию я наверняка не побегу, в ФБР не стану обращаться. А после убийства я могу исчезнуть, и никто не узнает, кем был на самом деле мистер Алекс Келлер.

Барлоу терпеливо подождал, пока я поднимусь. Из носа у меня пошла кровь, и мне пришлось достать платок. Барлоу пожал плечами, нахмурился, ему, очевидно, не нравился цвет крови.

— Вы сами устроили эту безобразную сцену, — укоризненно сказал он.

Трэшэм молчал, не глядя в мою сторону. Кулаки у него были размером с хорошую дыню.

— Убирайтесь, — выдохнул я, — мне не о чем с вами разговаривать.

— Только без грубостей, — поморщился Барлоу.

Он поднялся с дивана, взял свою папку, тяжело вздохнул и направился к выходу. За ним двигался громила. Наверное, он Трошин — так правильнее будет звучать его фамилия.

— У вас есть три дня, — сказал Барлоу на прощание, — обдумайте ситуацию. Зачем вам терять все, что вы имеете? Терять ваши миллионы, вашу обеспеченную старость, семейный уют, любовь вашей дочери. Мы предлагаем хорошую сделку, мистер Воронин. Только один выстрел — и мы оставим вас в покое. Подумайте хорошенько. Я перезвоню вам через три дня. До свидания.

Он вышел, оставив меня одного. Так закончилось мое первое свидание с мистером Барлоу. И я понимал, что они все равно вернутся.

 

ГРИНЛЕНД

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Мы свернули к Гринленду и остановились у небольшого ресторана. Конечно, шесть лет сытой жизни сказывались, но когда меня стали загонять в угол, у меня сразу проснулись все мои волчьи инстинкты. Это как умение плавать или водить машину. Если вы научились этому один раз, то уже не забудете никогда. Нужно только вспомнить некоторые навыки.

Этот итальянский ресторанчик небольшой по размерам и имеет собственной дворик, откуда можно пройти в два помещения, находящиеся слева и справа от барной стойки, обращенной во двор. Я выбрал ресторан именно за его необычную планировку. Останавливаю свой джип у ресторана, и мы втроем заходим во внутренний дворик, чтобы пересечь его и оказаться в левой части здания, где сейчас светит солнце. Молодому парню, который принимает у нас заказ, я подробно объясняю, что принести. Почему-то Костя хочет пиццу, но я советую ему взять равиоли и спагетти. Пиццу он может попробовать и в другом месте. Они с Сашей о чем-то весело разговаривают, причем Саша с трудом понимает Костю, поэтому все время переспрашивает. А он совсем не знает английского языка. Впрочем, это исправимый недостаток. Пока они весело переговариваются и ждут официанта, я, улыбаясь, встаю из-за стола. Настало время показать моим преследователям, что они ошибаются. Нужен небольшой урок, чтобы они отстали. Хотя бы дали нам возможность спокойно доехать до нашего дома. Меня нервируют эти ребята, которые устроились в качестве почетного эскорта сопровождения моей машины.

Я выхожу во двор и направляюсь к туалету, находящемуся у входа. Из кабины, чуть приоткрыв дверцу, я вижу обоих преследователей. Они входят во двор. Одного, высокого и худого, я запомнил еще по прошлой встрече. Эту гниду я сразу узнал. Кажется, у меня еще болят почки, по которым он бил с таким упоением. Ну, теперь посмотрим, сукин сын, как ты запоешь.

Знаете, что всегда останавливает шантажистов и вымогателей? Не ваша слабость и не ваши уступки. Сколько не уступай, мало не покажется. По большому счету, самым крупным шантажистом в мировой истории был Гитлер. Что только не делали западные державы, чтобы не допустить войну. Или толкнуть Гитлера в сторону Востока. Отдали ему Австрию, потом Чехословакию. Разрешили взять Польшу, лишь формально объявив войну. Ничего не помогло. Шантажист только наглеет еще больше. Значит, в какой-то момент нужно дать ему по ушам. Чтобы остановился и опомнился. Чтобы почувствовал вашу силу.

Я ведь точно знаю, что эти сволочи не пойдут в полицию. И они знают, что я тоже не пойду. Таким образом, мы знаем друг о друге самое главное: обеим сторонам не нужно вмешательство третьей силы. Остается рассчитывать только на себя.

Глядя на своих преследователей, я терпеливо жду. Мой старый знакомый, которого я еще в прошлый раз назвал Оглоблей, входит в левый зал, чтобы найти нас троих. И очевидно, видит, что в зале сидят только мои дети. Через минуту он появляется во дворе и объясняет своему напарнику, что меня там нет. Я вижу, как они взволнованы. Все-таки боятся, что я сдам их полиции. Напарник Оглобли спешит во второй зал, а этот сукин сын начинает осматривать дворик, и я вижу, как он направляется ко мне. Закрыв дверцу, я прохожу в одну из трех кабинок, чтобы подождать там моего визави. Через несколько секунд он осторожно открывает двери. Я слышу его мягкие шаги. В прошлый раз он также неожиданно возник у меня за спиной. Ничего, теперь он будет играть по моим правилам.

У меня действительно нет с собой оружия, но небольшой кастет я приготовил. Для однорукого инвалида крайне важно усилить свою единственную руку, чтобы достойно встретить противника. Оглобля подходит к кабинкам. Он останавливается и наклоняется, чтобы посмотреть, кто именно в них есть. Потом открывает дверцу первой. Я нахожусь в третьей. Пусть подойдет поближе.

Он направляется дальше. Если собрать все кадры из американских фильмов, где действие происходит в туалетах, то может получиться многосерийная «сага о туалетах». Там убивают, насилуют, переодеваются, любят, ошибаются и тому подобная дребедень. На самом деле это происходит из-за полиции, когда нельзя драться или устраивать дебош в общественном помещении, рискуя быть арестованным.

Оглобля открывает дверцу второй кабинки. Пусть подойдет поближе. В конце концов давно нужно показать этим подонкам, что я их не боюсь. Может быть, тогда они отстанут. Если не успокоятся и в этом случае, то тогда придется в очередной раз исчезнуть. Отправить Сашу в Сиэтл, а нам с Костей куда-нибудь скрыться. Правда, придется оставить дом, машины, самолет, в общем, все, что я нажил за последние шесть лет. Хотя нет, не нажил. Скорее, купил на не очень честно заработанные деньги. Как пришли, так и ушли. Не стоит о них жалеть. Денег у меня хватит, чтобы устроиться в другом месте. Моя недвижимость все равно сохранится за мной, хотя бы еще на сто лет, а жить можно в любом уголке Америки, благо прописки здесь не существует. Я знаю, что в Москве ввели регистрацию всех приезжающих гостей. Попробовали бы здесь сделать нечто подобное! Мэр города, в котором устроили бы подобную дискриминацию приезжих, мгновенно бы слетел со своего места. И еще бы попал под суд за такое неслыханное нарушение прав гостей.

Оглобля наконец подходит к моей кабинке. У него уже более уверенные шаги. Он полагает, что меня здесь нет. Открывает дверцу, и в этот момент я обрушиваю на него кастет. Удар получился отменным. Он пошатнулся и упал на колени. Я еще раз бью его в скулу, в лошадиную скулу, которая снилась мне последние несколько дней, пока я ждал Костю. Он падает на пол. Вот так-то лучше. Ботинки у меня тяжелые, теперь ему будет труднее защищаться.

С каким наслаждением я бью его по почкам! Пусть вспомнит, как избивал меня. По лицу, правда, не бил. Им важно было сохранить мое лицо в порядке, чтобы я мог беспрепятственно выполнить их «заказ». Но спина у меня болела еще дней десять. Зато я не обязан беречь лицо своего преследователя. И поэтому я с удовольствием заезжаю ему ботинком в физиономию, чтобы он почувствовал, как это больно. Кажется, я сломал ему нос. Еще несколько ударов — и я немного успокоюсь.

— Хватит за мной ходить, — говорю я по-русски, чтобы Оглобля лучше понял, — хватит меня преследовать, гнида лагерная. Если еще раз я увижу вас около своего дома, я отстреляю вам конечности. Мы уже обо всем договорились с Барлоу, и я не хочу видеть у себя на хвосте такую падаль, как ты.

Я еще несколько раз бью его по вздрагивающему телу. Вот теперь все нормально. Теперь я вернул себе одно очко. Остается дождаться его напарника. Тот уже спешит к туалету, когда я поворачиваюсь, чтобы вымыть руки. Конечно, левую руку я могу не мыть, но этот тип даже не соображает, что же происходит. Он врывается в туалет и видит моя спину, а потом своего напарника, лежащего на полу в крови. Конечно, он бросается к Оглобле. Психологически все рассчитано правильно. Если человек показывает вам свою спину, значит, он не опасен и вас не боится. Просто напарник Оглобли не изучал психологию. А я изучал. Он делает шаг к Оглобле, потом оглядывается по сторонам. Я наблюдаю за ним, глядя в зеркало. И в тот момент, когда он наконец соображает, что именно произошло, и поворачивает голову ко мне, я разворачиваюсь и, вложив в удар все тело, достаю его хорошо поставленным ударом. Он отлетает к стене и падает на пол без сознания. Вот и все. Теперь у нас есть минут двадцать — двадцать пять. А может, и больше, пока Оглобля приведет себя в порядок. Я наклоняюсь к нему. Его напарник лежит без сознания под писсуаром. Это как раз идеальное место для такого подонка.

— Слушай внимательно, — говорю я Оглобле, поднимая его голову за редкие волосы, — хватит меня преследовать. Хватит меня доставать. Я не люблю, когда за мной следят. Чем вы занимаетесь, это ваше дело. А меня оставьте в покое. Так будет удобнее и для вас, и для меня. Иначе в следующий раз я кого-нибудь убью. Все понял?

Он стонет и из его разбитых губ я слышу, что он меня понял. Вот это другое дело. Напоследок я с силой опускаю его голову на пол с таким расчетом, чтобы еще немного его оглушить. Потом быстро проверяю его одежду. Достаю мобильный телефон и ключи от машины. У его напарника тоже забираю мобильный телефон и неожиданно обнаруживаю пистолет. Вот это номер! Эти мерзавцы уже не боятся ездить по Америке с оружием в кармане! Я долго смотрю на пистолет. Брать его с собой немыслимо. И не только потому, что меня могут задержать. Этот пистолет вполне может числиться в розыске, на нем может висеть какое-нибудь преступление. Нет, такая вещь мне не нужна. Но и оставлять ее здесь тоже нельзя. Выброшу где-нибудь по дороге. Я стираю свои отпечатки пальцев с пистолета и, завернув его в носовой платок, опускаю в карман.

После этого я выхожу из туалета. Посетителей в такое время немного, и если даже найдут моих преследователей, понадобится минимум полчаса, чтобы привести их в порядок. Мобильные телефоны мне нужны, чтобы проверить, куда в последние два часа звонили эти ребята. Я выхожу во дворик, достаю свой телефон и переписываю все номера с их телефонов. После чего отключаю оба аппарата и выбрасываю в ведро для мусора. Нет, это неправильно. Телефоны нужно разбить и бросить рядом с ними. Иначе Барлоу может заподозрить, что я устроил шоу именно для того, чтобы списать номера телефонов с их аппаратов. Я возвращаюсь и бросаю телефоны рядом с ними. Теперь это выглядит как акт личной мести этим подонкам.

Когда я вхожу в зал, Константин и Саша уже обедают. Я прошу официанта принести мне кружку пива. Здесь разрешают выпить одну кружку пива. Не больше и не меньше. Костя тоже хочет пива, и официант приносит два высоких бокала с янтарной жидкостью. В отличие от Питера, здесь не дают пива с пеной. Просто не принято такое надувательство. Ведь все понимают, что пена — это воздух, поэтому пиво должно быть налито до краев. Хотя иногда бывает жалко, так хочется пива с пеной.

Через пятнадцать минут мы уезжаем из Гринленда. Моих преследователей все еще не обнаружили. Пока они придут в себя, пройдет много времени, и я смогу спокойно приехать домой вместе с Костей. А заодно купить билет в Огасте для Саши. Иначе зачем я устроил этот цирк? Только для того, чтобы посчитаться с Оглоблей? Но я ведь не идиот. Они могут ждать меня у дома уже другой группой. А вот если они отстанут хотя бы на два часа и потеряют меня из вида, то я успею доехать до Огасты. Когда у меня будет билет для Саши, я смогу спокойно отправить ее в Сиэтл. Мне нужно было выиграть время, чтобы они не узнали, чем именно я занимаюсь в Огасте. Только и всего. И мое раздражение, мое внезапное нападение на преследователей, вся эта драка — всего лишь хорошо продуманный трюк. Пусть они думают, что меня достали. Что я сорвался из-за приезда сына и, вспылив, изувечил этих мерзавцев. На самом деле я точно рассчитал свое раздражение. И проявил его в тот самый момент, когда мне нужны были полтора-два часа, чтобы остаться вне их контроля. Что я и сделал.

У профессионалов вообще не бывает неконтролируемых поступков. Все должно быть рассчитано до мелочей. Даже кастет, который я заранее приготовил. Такие вещи тоже нужно просчитывать. Конечно, мне хочется остаться с Костей. Отправить Сашу в Сиэтл и остаться со своим сыном. Чтобы охранять свой дом. Они не посмеют к нам сунуться. Надеюсь, что не посмеют. Теперь нас двое, и у меня в доме есть оружие. Даже если вокруг дома появится взвод мерзавцев, то и тогда шансы будут равными. Я ведь стреляю отменно, несмотря на отсутствие левой руки. Косте нужно только не мешать мне и контролировать обстановку вокруг дома. И тогда мы справимся с любым противником.

Глупые мечты! Я ведь знаю, что это невозможно. И в Сиэтл должна лететь не Саша. Там должен быть Костя. Он не знает языка, не сможет спрятаться, не сумеет сориентироваться. Ближайшие несколько недель он должен пожить у моей родственницы в Сиэтле. После того как все закончится, я смогу его вытащить. Если, конечно, смогу, но другого выхода у меня нет. Я смотрю поочередно на Костю и на Сашу. У меня двое детей, и я отвечаю за них перед Богом. И перед самим собой. Как я хочу остаться подольше с Костей, поговорить с ним по душам, рассказать ему о своей жизни, расспросить его обо всем.

Я ведь точно знаю, что никто ко мне не сунется. И даже избитый Оглобля не посмеет пикнуть. Его разбитое лицо — всего лишь маленькая проблема самого Оглобли. Я нужен мистеру Барлоу совсем для другого дела. И значит, я должен продумать свой план во всех деталях, чтобы в любом случае спасти Сашу и Костю. Особенно его. Чтобы вытащить сына из этого дерьма, прежде чем нырну туда сам.

 

ОЛД-ТАУН. ШТАТ МЭН

ЗА ТРИ НЕДЕЛИ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Второй раз мистер Барлоу позвонил через несколько дней, как и обещал. У меня было время подумать. Многое я передумал за эти дни. И жизнь свою вспоминал в общем-то не очень счастливую. Другой мечтал бы о такой судьбе. Американский миллионер, получил гражданство, устроился в стране, куда тысячи людей пытаются пробиться. Но не могу назвать себя счастливым. Какой я, к черту, счастливый человек? Сначала мое ранение, ведь не все с войны инвалидами возвращались. И погибло всего пятнадцать тысяч человек. За столько лет. Конечно, этих пацанов жалко, только когда я однажды «Рэмбо» посмотрел, то подсчитал, что герой один убил больше наших, чем на самом деле погибало в год. А ведь офицеры имели специальный приказ и старались беречь людей.

Действовали мы иногда жестоко, не всегда цивилизованными методами. Да и афганцев за настоящих противников не считали. Чаще всего мы блокировали их населенные пункты, а разбираться с мятежниками предоставляли «народной армии». Что такое гражданская война, знаете? Нашу войну уже никто не помнит, она восемьдесят лет назад была. А вот я вам скажу, что это такое. Это не тогда, когда брат на брата. Это еще не самое страшное. Это когда вся мразь, все страшное, что есть в людях, наружу выходит. Это когда люди счеты начинают сводить друг с другом, прикрываясь какими-то надуманными идеалами.

Кто-то дочь свою не отдал за племянника из вашего рода, кто-то раньше вас обидел, чей-то дядя служил чиновником и не помог вам в приобретении нужного участка земли, кто-то обижен на соседа, который не дает воду. Ах, сколько поводов для обид! И сколько недовольных. У соседей, друзей, родственников всегда есть обиды друг на друга. В нормальном обществе это может кончиться сплетнями, а во время гражданской войны истреблением целых семей. Вот когда люди сводят счеты по-настоящему. И ни одна самая страшная война не может сравниться с гражданской.

В общем, все так глупо получилось. А потом эти страшные годы перед распадом, когда и хлеба купить не могли. И моя жена, с которой я не сумел пройти испытания. Как это говорят в церкви? «И буду любить тебя в горе и в радости». В радости мы еще как-то жили, а когда случилось горе, она отказалась не только меня любить, но и вообще нормально жить рядом со мной. Ей ведь казалось, что я не просто руку потерял, а будущее наше загубил. Мое и Костино. И конечно, ее будущее, чего она мне простить не могла. В мечтах она себя генеральшей видела, а не женой однорукого инвалида, списанного из армии и получающего нищенскую пенсию.

Ну, а потом я ушел из дома. Я никогда не считал, сколько людей застрелил. Тридцать? Тридцать пять? Я был профессионалом, получал заказ и его выполнял. Среди тех, кого я убирал, были в основном мерзавцы. Потом я узнавал, что это были либо просто бандиты, либо абсолютные беспределыцики. Конечно, среди них были и запутавшиеся люди. Двое или трое. Не знаю точно. Но наверное, они тоже были кому-то нужны, имели семьи, детей. Я иногда думал об этом. Не всегда поступал я праведно, не всегда. И если ад существует, гореть мне в этом аду за мои преступления. За этих двух или трех заказанных бандитами и убитых из моей винтовки. Я ведь почти никогда к жертве близко не подходил. Мне это было не нужно. Я любую цель достану на расстоянии пятидесяти метров. Хотя однажды я видел, как стреляют истинные мастера, чемпионы мира по стрельбе из пистолета. Вот это мастерство. Такая реакция и кучность, как будто автомат стреляет, а не человек. Но это спортсмены экстра-класса, а я был всего лишь наемным киллером.

Барлоу позвонил через несколько дней. И хотя я внутренне уже был готов к новому разговору, но когда услышал его голос, невольно вздрогнул. Уж очень неприятно было слышать голос Барлоу еще раз.

— Здравствуйте, господин Келлер, — приветливо поздоровался он, — с вами говорит Барлоу. Мы с вами уже встречались.

— Да, я вас узнал.

— Вы не станете возражать, если мы встретимся где-нибудь в ресторане? Например, в мексиканском ресторане, находящемся недалеко от вашего дома.

— Когда нужно приехать?

Этот тип был умный. Он ничего не говорил по телефону. Хотя наверняка знал, что я не пойду в полицию. И может быть, его люди все эти дни прослушивали мои телефонные разговоры.

— В восемь вечера, — сообщил он. — Вас устроит?

— Я приеду, — трубку я положил, не дожидаясь, когда он попрощается. Они все обо мне узнали. И наверняка выяснили, что я любил бывать в мексиканском ресторанчике, расположенном у дороги, где Пабло и его жена кормили клиентов острой мексиканской пищей. У них работали трое ребят — один пуэрториканец, один афро-американец и один китаец. Мне иногда казалось, что Пабло специально набрал себе таких помощников, чтобы подчеркнуть своеобразие ресторана. Других подобных заведений в городе не было. В центре находился один итальянский ресторан и один стилизованный под английский паб небольшой бар рядом с полицейским участком. Было еще несколько закусочных, вездесущий «Макдоналдс» и несколько заведений подобного рода.

Кстати, в нашей полиции работали всего два человека, которые всех знали в лицо и их тоже знали в лицо. Они, кажется, не носили оружия, и вообще в городе Олд-Таун не случалось никаких преступлений. Иногда кто-то превышал скорость, направляясь мимо нашего городка к канадской границе. Иногда в городе появлялся бомж, пытавшийся найти работу. Несколько раз пропадали мелкие вещи. Один раз угнали машину, но ее сразу же нашли. Оказалось, что ребята решили пошутить. В этом городке не было вообще никаких преступлений. Здесь не было даже драк, когда молодые ребята устраивают в барах состязания «боевых петухов», пытаясь доказать свою состоятельность. Ничего подобного здесь не было. Это был типичной американский сонный, тихий, захолустный, провинциальный городок. И ресторанчик Пабло был местной достопримечательностью, куда приезжали и мэр нашего городка, и священник нашего небольшого прихода, и даже мистер Кервуд, единственная звезда, живущая в нашем городе, конгрессмен штата Мэн от нашего городка. Хотя, по большому счету, кого еще могли выбрать, если не самого богатого и умного человека в этих местах?

На этот раз Барлоу сидел за столиком один. Во всяком случае, рядом с ним никого не было. Я прошел к столу и попросил Пабло принести мне пива. В небольшом зале четыре или пять столиков были заняты. Я быстро посмотрел на всех сидевших за столами. Некоторых я, конечно, знал, это были жители из нашего городка. А вот двоих незнакомцев, усевшихся в углу так, чтобы оттуда просматривался наш столик, я видел впервые. Значит, мой собеседник приехал не один. Он привстал, увидев меня. Когда я сел, Барлоу утвердительно кивнул и опустился следом.

— Мне говорили, что за столько лет вы не разу ни напились. Сохраняете форму? Или иногда выполняете заказы? Говорят, что два или три раза в год вы исчезаете на несколько дней, и никто не знает, куда именно вы уезжаете. Даже ваша дочь. Это правда?

— Не знаю.

Я не собираюсь ничего рассказывать Барлоу, тем более что я действительно иногда покидал городок, но совсем не для того, чтобы уже в Америке заниматься своим ремеслом. У меня были для этого другие, более веские причины. Я привык всю жизнь полагаться только на себя, во всяком случае, последние пятнадцать лет меня здорово била судьба, и я старался сделать все, чтобы подготовиться к любой неожиданности.

— Откуда у вас такие деньги, мистер Келлер? — интересуется Барлоу. — Роскошный дом, машины, даже самолет. Только не говорите, что вы получаете свои проценты за акции. Мы все выяснили. Сначала нужно купить акции, чтобы получать такие проценты. Откуда вы взяли ваш начальный капитал?

— Это не ваше дело, — отвечаю я довольно грубо. — Вы же все знаете про мои деньги.

— Думаю, что знаю, — улыбнулся Барлоу, — за исключением источника их получения. Мы постарались проследить, но выяснилось, что вы чрезвычайно ловко действовали. Открывали счета в больших городах и переводили туда по пять-десять тысяч долларов. Затем, выждав некоторое время, вы концентрировали деньги на одном счете, переводя их небольшими суммами с интервалами в несколько месяцев. И когда на искомом счету накапливалась достаточно крупная сумма, вы покупали акции технологических компаний и получали дивиденды с этих акций уже на абсолютно законных основаниях.

— Вы, наверное, работаете директором ЦРУ или ФБР?

— Не преувеличивайте мои возможности, мистер Келлер. Я всего лишь скромный адвокат. Но мои друзья помогли мне собрать нужную информацию. И поэтому если вы вдруг заартачитесь, мы готовы предоставить полиции все номера счетов в банках, откуда поступали деньги на покупку акций. По всем вашим счетам, — победно улыбается Барлоу.

— Покажите мне счета, — я все еще не могу поверить, что в этой стране самых надежных банков мафия может добраться даже до моих счетов.

Один из ребят Пабло приносит мне пиво. Это курчавый пуэрториканец с задорной мальчишеской улыбкой. Ему лет семнадцать или чуть больше, и он радуется жизни, своей работе и верит в людей, которые его окружают.

Барлоу смотрит на меня, скептически фыркает и говорит:

— Не будьте идиотом, Воронин. Если мы смогли выяснить все про ваше прошлое, то наверняка смогли узнать и про ваши счета.

— Покажите мне номера счетов и названия городов, чтобы я вам поверил, — в меня словно вселился бес.

Я не могу доверять его словам. Иначе получится, что ради меня они проверили десятки банков. Неужели такое возможно? Хотя почему десятки? Акции покупались через три банка. В Бостоне, в Нью-Йорке и в Огасте. Значит, стоит проверить, откуда поступали деньги на мои счета в эти три банка, чтобы получить всю информацию. Но как они смогли влезть в банковские системы? Неужели здесь не просто русская мафия, а за ними стоит еще кто-нибудь? У русской мафии нет таких колоссальных связей.

Барлоу смотрит на меня. Он пьет какой-то коктейль красного цвета. Наверное, без спиртного. Американцы помешаны на своем здоровье, и этот тип не станет пить спиртное в таких количествах. Он достает свой портфель, лезет в него, вытаскивает оттуда распечатки и, насмешливо фыркнув, протягивает мне бумаги.

Я был готов во всему, но эти бумаги меня потрясли. Не осталось ничего святого! Три крупнейших американских банка, можно сказать, самых лучших, самых известных. И вдруг — такой список! Здесь были все счета, откуда поступали деньги. Абсолютно все. Мистер Барлоу торжествующе смотрел на меня. Теперь нужно изобразить досаду, смущение, даже гнев. Я просматривал список, убеждаясь, что американская система работает все-таки гораздо лучше, чем о ней думает даже мистер Барлоу. Им удалось установить все счета, откуда поступали деньги. Они проконтролировали и все покупки акций. Но они не знают о моих деньгах, оставленных в Чикаго. Там на счету лежит сто тысяч долларов на чужое имя, на которое я открыл себе карточку. Кроме того, в Детройте в сейфе одного из банков у меня лежит ровно миллион долларов наличными. И об этих деньгах, лежащих в моем персональном сейфе, не знает никто, даже Саша. Это моя страховка на будущее. Деньги положены анонимно на человека, знающего номер шифра. А ключ и шифр известны только мне. Поэтому я кусаю губы от досады и возвращаю список Барлоу. Пусть считает, что снова одержал победу. Нужно будет немного запаниковать и постараться перевести часть денег куда-нибудь в другие места. Чтобы они следили за мной и получали удовольствие от этой игры в кошки-мышки. Чтобы они были уверены, что держат ситуацию под полным контролем.

— Откуда он у вас?

Я невольно повышаю голос, и на меня оглядываются остальные посетители. Барлоу укоризненно качает головой, отнимая у меня бумаги.

— Не нужно так нервничать, — советует он шепотом, — эти списки — всего лишь страховка, чтобы вы никуда не исчезли. Поэтому давайте сразу договоримся, что мы постараемся о них забыть. Я лишь хотел убедить вас, насколько мы серьезные люди, и всякие игры с нами будут бесполезны. Даже если вы попытаетесь исчезнуть или каким-то образом нас обмануть, вам никуда от нас не деться. Рано или поздно вам понадобятся ваши деньги, и в любой момент, когда вы обратитесь в один из банков, где у вас открыт счет, вы можете быть уверены, что мы окажемся рядом. Ну это в крайнем случае. Я не думаю, что вы захотите все бросить и сбежать, а мы захотим контролировать вас столь нелепым образом.

— Что вам нужно? — спрашиваю я усталым голосом.

— Мы вам уже объяснили. Нам нужен такой человек, как вы, — на всякий случай Барлоу оглядывается по сторонам, словно здесь могут находиться агенты ФБР. Я подозреваю, что в ФБР даже не знают о существовании нашего городка.

— Я отказываюсь, — мне нужно сохранять раздраженный тон и обиженный вид. — Неужели вы не видите, что я инвалид, что у меня нет одной руки. Хотите, чтобы я снял пиджак и рубашку?

— Не нужно, — улыбается Барлоу, — мы хорошо знаем, как ловко вы стреляете правой рукой, Левша. И вы нам нужны. Мы назвали вам свою цену. Мы оставим вас в покое и дадим возможность спокойно жить со своей дочерью и тратить свое достаточно солидное состояние. Вы ведь миллионер, Келлер. Поэтому мы не станем вам предлагать пятьдесят или сто тысяч за вашу работу. Они вам не нужны. К тому же у вас могут появиться проблемы с Министерством финансов. Поэтому мы решили предложить вам такую сделку. Мы оставляем вас в покое, а вы выполняете для нас небольшую работу. Это очень хорошее предложение, учитывая, какие материальные затраты мы уже понесли, пока вас разыскали. Неужели вы думаете, что все эти счета мы просто списали с компьютеров американских банков? Или вашу биографию. Представляете, сколько людей было задействовано и сколько сил потрачено, чтобы все узнать и просчитать. И теперь ваш отказ может нас просто разорить. Мы не так богаты, как вы, мистер Келлер. Или мне лучше называть вас по-другому?

— Хватит, — поморщился я. — Не нужно так сильно давить на человека, мистер Барлоу. Иначе я могу сломаться. Если я соглашусь выполнить ваши условия, то при провале меня вполне могут посадить на электрический стул. А если я сдам вас полиции, то меня только вышлют из страны и передадут российским властям. И еще неизвестно, чем кончится моя депортация. Ведь я американский гражданин, и чтобы лишить меня гражданства, нужен суд, который докажет, что я получил его незаконным путем. Кроме того, другой суд должен будет дать согласие на мою депортацию. И наконец, еще один суд должен рассмотреть апелляцию моей дочери. Согласитесь, что выбор не в вашу пользу, мистер Барлоу. Мои деньги у меня никто не отнимет, даже если я преступил закон. Для этого потребуется еще один суд, который должен доказать, что они были получены незаконным путем. А подобное доказать невозможно. Я не очень хорошо знаком с американскими законами, мистер Барлоу, но я уже знаю, как в Америке защищают права простых граждан. И если мне нужно выбирать между электрическим стулом и затяжными судебными разбирательствами, которые только теоретически могут закончиться не в мою пользу, то что я должен выбирать?

— Убедительно, — улыбается Барлоу. — Только вы забыли, что у нас есть еще один, последний, аргумент. Найти другого специалиста, который не позволит вам дождаться окончания судебных разбирательств. И решит вопрос таким образом, что ваша дочь тоже не сможет подать через адвокатов апелляцию. Только не нужно нервничать. Вы меня понимаете? Мы ведь пока говорили о разумном компромиссе. А вы пытаетесь обсуждать эту тему, доведя ее до абсурда. Или до крайности. Зачем такие дикие сюжеты? Мне они совсем не подходят. Мы деловые люди, мистер Келлер. Вы выполняете наш заказ и получаете гарантированную, долгую, счастливую жизнь в Америке. У вас растет дочь, зачем оставлять ее круглой сиротой? Мы ведь не просим вас победить на соревновании пловцов или толкнуть штангу на Олимпийских играх. Мы не ставим нереальных задач, мистер Келлер. Мы реалисты. И поэтому мы просим вас сделать то, что вы делали много раз. Выполнить вашу работу. И я полагаю, что на этот раз плата будет самая высокая — больше, чем все деньги, которые вы до этого получили.

— Вы не понимаете, что это шантаж?

— Понимаю. Но вы нам нужны. Очень нелегко найти специалиста вашего класса. И с опытом, как у вас. И с таким послужным списком, — добавляет он, глядя на меня своими зелеными глазами.

— Я давно этим не занимаюсь. Уже много лет.

— Возможно, — согласился Барлоу, — но вы можете потренироваться. Говорят, что вы отменный охотник. Соседи могут рассказать, как вы бьете уток на лету. Вы ведь любите ездить на болота поохотиться?

Выше нашего городка тянутся болотистые места, где есть узкие тропинки для охотников. Если ехать на север по железной дороге в Пассадамкее, можно увидеть стаи пернатых, находящих себе пристанище на островках среди этих болот. Охотники очень любят такие места, хотя ходить там небезопасно. Три года назад я купил там небольшой охотничий домик, о котором многие даже не знают. Но про мою удачливую охоту действительно знают все соседи. Я никогда не возращаюсь без охотничьих трофеев. В Олд-Тауне меня уважают как инвалида, потерявшего руку на какой-то войне. Их мало интересует, на какой именно. Здесь принято особо уважать всех инвалидов.

Интересно, что этот тип знает даже такие подробности. Кто из моих соседей мог ему рассказать? Здесь почти никто даже не слышал о таком городе, как Ленинград. Или Санкт-Петербург, как его сейчас называют. За исключением местного библиотекаря, который вспомнил, что в этом городе короновали русских царей. А про Россию все знают, что это далеко и что там холодно. Там все пьют водку и ходят в меховых тулупах. Еще русские почему-то имеют космические корабли и атомные бомбы, которыми они все время угрожают Америке. Но наших жителей не интересуют такие страшные подробности, и поэтому они предпочитают ничего не знать о политике. Именно из-за аполитичности наших сограждан я так удивлен тем, что сказал Барлоу. Скорее, мои соседи расскажут что-нибудь инопланетянам, чем станут откровенничать с представителями мафии. Они вообще никогда не слышали о такой организации и видели ее только в кино про «Крестного отца».

— Я люблю охотиться, — соглашаюсь я с Барлоу, — но с вашим предложением согласиться не могу. У меня есть другое предложение. Более конкретное. Я забываю о нашей встрече, и вы отсюда уезжаете. Меня не интересует, кто вы и зачем сюда приезжали. Я не хочу больше играть в эти игры. Мне уже много лет, мистер Барлоу, я не мальчик. Если захотите, можете сдать меня полиции. Но я не могу и не хочу сотрудничать с вами. До свидания.

Я понимаю, что на этом наши отношения не могут закончиться. Но мне важно понять, насколько я им нужен. И почему нужен именно я. Барлоу растерянно смотрит на меня и молчит. Он только нервным характерным жестом теребит свою бородку. Я кричу Пабло, чтобы записал на мой счет и мое пиво, и коктейль нашего гостя. После чего сажусь в свою машину и уезжаю.

Несколько дней я ждал, когда они снова мне позвонят. Очевидно, они тоже советовались, как им поступить. Сашу я отвозил в школу и привозил на своем джипе, положив в него винтовку так, чтобы ее было видно. В местной школе неплохо поставлена дисциплина, и незнакомцы не смогли бы увезти Сашу незаметно для других. К тому же я особо проинструктировал дочку, как себя вести в таких ситуациях. Преимущество маленьких городков в том, что все знают друг друга, и если незнакомец появится рядом со школой, об этом сразу узнает весь городок. Не говоря уже о том, что скрыться из нашего городка не так просто. Полиция может вызвать вертолет, и похитителей сразу найдут. Из нашего Олд-Тауна есть только три пути. Либо по железной дороге — вверх к болотам или вниз к Бруэру. Либо прорываться на побережье по шоссейной дороге мимо редких кустарников, когда любую машину можно будет сразу вычислить. Либо попытаться прорваться через горный перевал к канадской границе. В любом случае украсть кого-либо и сбежать очень трудно. А в школе учится около двухсот учеников. И у всех есть мобильные телефоны. Через минуту после исчезновения Саши об этом будет знать вся полиция нашего штата. Очевидно, такие подробности мог выяснить и мистер Барлоу со своими хозяевами, если рядом со школой в течение нескольких дней не появилось ни одного незнакомца. Они поступили так, как я и предполагал. Решили «убедить» меня совсем другими методами. Если человека нельзя купить, его можно запугать. Это принцип любой мафии. Власть, основанная на страхе.

На этот раз незнакомцы появились неожиданно. В субботу я отвез Сашу в дом девочки, с которой она дружила и где я иногда позволял дочери оставаться ночевать. Там была большая семья. Пятеро детей, отец, мать, бабушка, дедушка. Очень нетипичная для американцев семья баптистов. Они жили большим поселением, и вокруг всегда было много людей. Я уже говорил, что уважаю верующих людей. Поэтому не имел ничего против дружбы Саши с одной из девочек. Я вернулся в ресторан Пабло и выпил немного пива, заказав острые кукурузные лепешки. А потом вышел к машине. Последние дни меня несколько расслабили, и я немного потерял форму. А может, я не рассчитывал, что они так дерзко нападут. Полагал, что они еще раз захотят со мной договориться.

Но у машины меня ждали. Сразу несколько человек. Меня ударили по голове и оттащили в лес. Били все трое. Особенно больно по почкам бил один — высокий и тощий, которого я сразу назвал Оглоблей. Я обратил внимание, что ни один из них не ударил меня по лицу. Они явно берегли мое лицо, чтобы я мог выполнить их заказ. Но удары по почкам очень болезненны. Этот сукин сын был большим специалистом. Я еще подумал, что нужно будет вернуть ему долг. Они били меня недолго, несколько минут, потом Оглобля наклонился и громко сказал по-русски:

— Хватит дурить, Левша. В следующий раз так дочь твою обработаем, что ты ее не узнаешь. И тебя раздавим, даже следов не найдут, — и еще раз ударил меня напоследок.

Я пролежал часа два, прежде чем немного пришел в себя. Главная моя задача была не просто добраться до машины, а сесть в нее незамеченным, чтобы Пабло и его помощники меня не увидели в таком виде. До машины я кое-как дополз. Открыв дверцу, я сумел влезть в салон автомобиля. И вдруг увидел, как вышел китаец, один из официантов Пабло. Он видел только, как я пытаюсь ему улыбнуться, и, ничего не понимая, стоял, словно вкопанный, глядя на меня. Мое лицо не пострадало, но пока я полз, весь вывалялся в грязи. Представляю, что он подумал. Впрочем, мне было уже все равно. Дав задний ход, я выехал со стоянки и направился домой.

Как может чувствовать себя человек, избитый до полусмерти? Думаете, что мне было так плохо? Нет, конечно, у меня все болело внутри, дико болели почки, я почти не чувствовал своих ног. Но зато у меня было неплохое настроение. Теперь я точно знал, что им не нужен другой специалист. Они охотятся за мной совсем не потому, что им нужен профессионал такого класса. Вернее, не только потому. Им нужен не просто специалист, им нужен именно я. Совсем несложно понять, что они не собираются оставлять меня в покое. И я не думаю, что они забросают меня своими «заказами». Нет, я им нужен совсем для другого. Именно человек с такой биографией, как у меня, должен сделать решающий выстрел. А потом какой-нибудь полицейский, уже купленный мафией, выстрелит в меня. Мне не дадут уйти живым. И моя физиономия нужна, чтобы предъявить ее к опознанию. Нужна моя биография профессионального киллера. Именно поэтому они так долго и подробно обо всем разузнавали. Именно поэтому они знают о моих счетах, переводах, акциях. Когда меня застрелят после того, как я выполню их заказ, вся эта информация попадет в газеты, надлежащим образом препарированная и обработанная. Теперь я знал, почему мистер Барлоу воспылал ко мне такой большой любовью. Они никогда не сдадут меня полиции. Им нужен именно такой человек. Исходя из обретенного опыта, уже вернувшись домой, я начал разрабатывать собственный план.

 

ОГАСТА. СТОЛИЦА ШТАТА МЭН

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

В Огасту мы приехали без приключений. Сумев оторваться на некоторое время от назойливого любопытства моих преследователей, я наконец остался один, чтобы устроить дальнейшую судьбу Кости. Если раньше я собирался отправить в Сиэтл Сашу, то теперь, после его приезда, я передумал. У меня было два относительно надежных места. И в Сиэтл нужно будет отправить Костю. Он не понимает по-английски, и на первое время ему понадобятся помощник и переводчик. Как бы ни была могущественна мафия, она не сможет прочесать такую огромную страну, как Америка, чтобы найти моих детей. Им даже в голову не придет искать их в Сиэтле. Оттуда у меня не приходило ни одного счета. Моя родственница не знает нашего телефона в Олд-Тауне, никогда мне не звонила, и я, соответственно, никогда не звонил ей.

Мы останавливаемся у центрального офиса железнодорожной компании. Из Буффало до Сиэтла идет железнодорожный состав, на который я беру билет первого класса без обозначения конкретной даты. Дату мы выберем сами. Остается лишь добраться до Буффало на автобусе. На всякий случай я узнаю, что из Огасты автобусы ходят каждый день. Купив билет и уточнив эти подробности, я могу быть спокоен за Костю. Если понадобится, он сумеет незаметно исчезнуть. Так, чтобы его никто не нашел. Теперь нужно подумать о Саше. Нужно сделать так, чтобы она тоже могла исчезнуть незаметно для мафии. Именно поэтому я подъезжаю к офису авиакомпании «Эйр Америка» и покупаю билет первого класса до Сан-Франциско. Регистрирую билет на ее фамилию. Пусть они считают меня немного чокнутым и растерявшимся от безысходности отцом. Если они могли проверить мои банковские счета, то сумеют проверить и списки авиапассажиров. Значит, они будут ждать Сашу в Сан-Франциско или в Бостоне, откуда она якобы должна вылететь. Затем я еду в офис местного нотариуса и регистрирую там дарственную на мой дом.

Уже выходя из офиса, я вижу, как рядом затормозил серебристый «Крайслер», из которого вышел наш сосед — член законодательного собрания нашего штата Уильям Кервуд.

Он увидел меня и улыбается, как доброму знакомому. На его загорелом лице широкая улыбка. Темные волосы с легкой сединой красиво уложены. Он нравится женщинам. Красивый, мужественный, загорелый, умеющий красиво говорить и толково объяснять.

— Здравствуйте, Алекс, — обрадованно говорит он, протягивая мне руку. — Что вы здесь делаете, в нашей Огасте? Я думал, вы никогда не приезжаете в столицу нашего штата. Или вы решили заняться политикой?

— Нет, Уильям, это не для меня. Приехал мой сын, о котором я вам говорил. Он прилетел из России, и мы с дочерью ездили в Бостон, чтобы его встретить.

— Прекрасно, — обрадовался Кервуд, — познакомьте меня с ним.

Мы подходим к нашей машине, и я зову Костю. Он, явно смущаясь, выходит из автомобиля. Черт возьми, я могу гордиться таким парнем. Он чуть выше Кервуда и столь же широк в плечах. Такие ребята обычно нравятся девушкам. Видимо, он сразу понравился и Кервуду. Такой парень не может кому-то не понравиться. Или во мне говорят только отцовские чувства?

Кервуд пожимает ему руку и говорит, что рад новому знакомству. Я перевожу его слова на русский язык. Костя кивает и что-то бормочет. Он еще не привык разговаривать с американскими конгрессменами, даже если они всего лишь заседают в законодательном собрании такого штата, как наш. Но довольный Кервуд улыбается и хлопает его по плечу. Знакомство состоялось. Кервуд приглашает нас приехать в гости и познакомиться с его женой и дочерьми. У него прекрасные девочки, хорошо воспитанные американские девочки, которые учатся вместе с Сашей. Вообще, в нашем городке все дети учатся в одной школе. Здесь нет сословного деления. В Америке уже давно нет расового или национального разделения. Здесь вы американец, независимо от цвета кожи, национальности и веры. Могут быть, и почти всегда бывают, только сословные разделения по имущественному признаку. Но это в больших городах, как Нью-Йорк или Лос-Анджелес. В маленьких городках, где все друг друга знают, такое разделение немыслимо. Все ходят в единственную школу, которая есть в нашем городке. Так проще и удобнее. Может быть, потом наши девочки уедут учиться в Гарвард, а дети Пабло останутся в городе помогать ему работать в ресторане, но это будет после окончания школы. А пока все равны и все ходят в одну школу. Наверное, это правильно.

Когда-то и у нас была страна, где все были равны. Мы развивались даже более гармоничным образом. В нашей стране все были равны по-настоящему, ведь богатых не могло быть.

Или, вернее, почти не было, а жулики, получавшие свои миллионы неправедным путем, очень боялись афишировать свое богатство. В отличие от Америки, у нас не было даже имущественного разделения, не говоря уже об остальном. Мы были советскими людьми. И прибалты, плохо говорящие по-русски, и чукчи, про которых ходило столько анекдотов, и таджики с киргизами, которых я всегда путал и которые часто не знали русских слов. Но все мы были гражданами одной великой страны, и таджик пользовался такими же правами, как русский, грузин, латыш или чуваш. Был антисемитизм, я иногда видел, как зажимали евреев, не принимая их в институты или в университеты. Но я не думаю, что это была продуманная государственная политика, как сейчас иногда пишут. Ведь в наших академиях и институтах все равно было больше всего евреев. И наверное, это правильно. Если они самые предприимчивые и умные, то куда им еще идти в социалистическом государстве? В Америке они могут заниматься бизнесом, а что им было делать в бывшем СССР? Многие уезжали, самые талантливые становились известными деятелями культуры, нередко меняя свои фамилии. А остальные двигали вперед науку в государстве, которое не всегда их ценило.

В общем, это сейчас я понимаю, что мы жили в нормальной стране. Если бы ее не оболгали, не развалили, не растащили по кускам. Даже сейчас, живя в Америке и будучи богатым человеком, я понимаю, что идея равенства людей и социальной справедливости была самой великой идеей, которая могла появиться в нашей цивилизации. И которую мы предали и отвергли.

Кервуд не мог ограничиться несколькими словами. Он произнес настоящий спитч о нашей прекрасной семье, о нашем потрясающем городке, о нашем штате — лучшем штате Америки. Конечно, он немного загнул, но мне было приятно его слушать. И приятно видеть, как Костя внимательно прислушивается к незнакомым ему словам американца. Закончив, Кервуд энергично пожал руку Косте, затем Саше, на прощание еще раз пожал руку мне, заставив меня пообещать, что мы обязательно к нему заедем. И уехал в своем «Крайслере».

— Наверное, богатый человек, — задумчиво произнес Костя, глядя на отъезжающую машину.

— Богатый, — согласился я, усаживаясь за руль, — только ты не суди по машине. У меня тоже есть «Крайслер», хотя немного другой модели. У меня «Конкорд», а у него модель LHS, но, в общем, фирма одна и стоят они примерно одинаково. В Америке у всех по несколько машин. Здесь это норма, а не показатель богатства.

— Ты же сказал, что он еще и сенатор.

— Он конгрессмен от нашего города в законодательном собрании штата. Но в общем, ты прав. Он самый богатый человек в нашем городе и, наверное, в округе. Говорят, что он контролирует компании, оборот которых превышает несколько сот миллионов долларов. И сам стоит не меньше сотни. Но для Америки это нормальный миллионер. Здесь любой известный актер или бизнесмен стоит несколько сотен миллионов.

— Богатая страна, — немного уныло согласился Костя, — а наша, выходит, бедная.

— Ничего ты не понимаешь, — разозлился я. — Какие они богатые? Они работают с утра до вечера, поэтому так и живут. На самом деле их страна гораздо беднее нашей. И нефти здесь меньше, и газа, и золота. Нам нужно меньше болтать, меньше пить, меньше воровать. И работать, работать с утра до вечера, с вечера до утра. Как работают они. Вот тогда Россия и будет самой богатой страной в мире.

— И ты веришь, что так будет? — немного насмешливо спрашивает Костя. — Давно ты не был у нас, отец, многое, наверное, позабыл.

— Будет, — упрямо говорю я ему. — Вот такие, как ты, появятся. Молодые, сильные, умные. Которые зарабатывать хотят, а не воровать. И все у нас будет.

Костя молчит. Наверное, он не согласен. Я его понимаю. Что он видит в своем банке?

Кто туда приходит? Здесь банк — обычное место для любого американца, даже с очень небольшим достатком. Американец не понимает, как можно хранить деньги дома или в кармане. Это глупо и нерационально. Деньги должны работать и приносить прибыль. А у нас есть миллионы людей, которые ни разу в жизни не были в банке. Я помню, как по телевизору показывали август девяносто восьмого, что тогда творилось в России. Скажите этим людям, что деньги нужно хранить в банках. Они плюнут вам в лицо. И правильно сделают. В Америке есть закон. Любой вид вклада до ста тысяч долларов застрахован государством, а у нас? Как там обманывали, я еще помню по началу девяностых. Все эти «пирамиды». И люди верили, что успеют, сумеют выскочить из этой чертовой карусели раньше, чем она рухнет. Покажите мне, кто успел. А я покажу вам тех, кто не успел. Догадываетесь, какое будет соотношение? Хотя почему я так нервничаю? Все правильно. Америка выиграла третью мировую войну. Выиграла, и теперь победитель. А мы проиграли свою войну. Даже не так, мы капитулировали. Господи, как мы могли так бездарно отдать все, что имели?!

Никогда не прощу им такого предательства. Всей этой шушере, которая развалила страну. Дело даже в не в предательстве, они не были предателями. Они были просто слабыми и некомпетентными людьми, оказавшимися не на своем месте. А потом власть стали рвать на части национальные лидеры, вдруг осознавшие, что можно на этом заработать и политический, и материальный капитал. Не хочу вспоминать об этом. Я мотнул головой. Костя взглянул на меня:

— Все-таки веришь, что у нас жизнь наладится?

— Верю, — упрямо говорю я ему, — обязательно наладится. Иначе и быть не может.

— Поэтому ты здесь и в Россию возвращаться не хочешь? — немного насмешливо спрашивает он меня.

Если бы это был не Костя, я бы врезал ему в зубы. Ну как ему объяснить, что нельзя мне обратно в Россию. Что числится на мне столько всякого… Меня ведь до суда уберечь не смогут, в камере придушат. И я это прекрасно знаю. Как ему объяснить, что я несколько раз ночью плакал. И однажды Саша пришла из своей спальни и сидела рядом со мной. Это когда я Невский проспект во сне увидел. Будто идем мы по Невскому вместе с Костей и его мамой. И вокруг столько солнца, столько улыбающихся людей. Господи, как я заревел во сне! Я ведь свой Ленинград очень любил. Пусть его потом они назвали по-старому, я ведь все равно ленинградец. Это у меня мама-блокадница, чудом выжила в городе. Это мой отец защищал его от фашистов шестьдесят лет назад. И я не могу вернуться в свой родной город. Не мог столько лет увидеть и обнять своего сына. Как мне все это ему объяснить?

Я затормозил. Лег головой на руль и смотрю перед собой. Словно опять в Ленинграде оказался. И шпиль Адмиралтейства вижу. И Васильевский остров. Я здесь прочитал строчку одного поэта, тоже ленинградца, который раньше меня уехал. Он написал: «На Васильевский остров приду умирать». Я бы пополз туда умереть. Честное слово, прополз бы все расстояние от нашего города до Ленинграда, если бы мне разрешили туда вернуться. Только мне нельзя.

Сзади гудели машины. Я очнулся. Костя испуганно смотрел на меня.

— Что с тобой случилось? — спросил он.

— Ничего, — мы снова тронулись, — немного задумался. Ты извини, со мной иногда такое случается. Словно наваждение какое-то. Город наш вспоминаю, людей, тебя маленького. Я ведь столько лет хотел тебя увидеть. И не говори мне, что я не хочу вернуться. Очень хочу, Костя, больше всего на свете хочу. Только нельзя мне. Грехи за мной водятся непрощенные. Нельзя мне обратно. Понимаешь?

Он кивает головой, ничего больше не спрашивая. И на том спасибо. Мы едем дальше. Пока наших преследователей не видно. Наверное, Оглобля уже пришел в себя, но звонить боится. Нужно будет объяснять, как они могли меня упустить. Двое здоровых мужиков не справились с одноруким инвалидом. Нужно будет объяснить Барлоу, почему они меня потеряли. Хотя все равно мне никуда не уйти. Слишком известная примета — моя левая рука. Кроме того, уходить всем троим глупо. Они нас сразу вычислят. Поэтому я и попросил у Барлоу несколько недель, чтобы подготовить пути к отступлению. Он думает, что я готовлюсь к тому, чтобы выполнить его «заказ». Пусть думает. Правда, на всякий случай он прикрепил ко мне своих парней. На случай, если я попытаюсь сбежать. Глупо пытаться. Он думает, что рассчитал все мои ходы, перекрыл мне все пути к отступлению. Только он не знает, какую науку выживания я прошел в России. Там было гораздо сложнее, чем здесь.

В Америке вся мафия — это детский сад по сравнению с нашими отморозками. У них, чтобы убрать человека, нужно собрать всех руководителей мафии, получить согласие, найти исполнителя, заплатить ему, обговорить все детали. У нас в стране любой бомж за тысячу долларов согласится выстрелить из пистолета. Только найди ему оружие и дай деньги. У нас неуважение к человеку вообще и к человеческой жизни в частности в крови. Для нас миллион погибших — статистика. У американцев помешательство на жизни каждого их гражданина. Каждого. Может, поэтому мы в таком дерьме, а они купаются в роскоши?

Пока мы доедем до нашего дома, Барлоу уже будет знать, что я сорвался. Пусть узнает. Пусть задумается. Мне важно показать себя несколько растерявшимся и неуверенным в себе человеком, который боится за своих детей. Пусть он удвоит, утроит число моих преследователей. В решающий момент они все равно не смогут нас остановить. Я продумал свой план в деталях. Когда мне понадобится, Костя и Саша исчезнут, а я останусь один с этой бандой. И тогда уже я буду диктовать правила игры, на которую я вынужден был согласиться.

 

ОЛД-ТАУН

ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Нужно отдать должное Барлоу, психологию он тоже немного знал. Не стал сразу звонить мне, пока я в себя приходил. Ему важно было, чтобы я постоянно находился под впечатлением от нападения этих молодчиков. Ему было важно меня не просто заставить, а сломать, чтобы я выполнял их волю. Несколько дней рядом со мной никого не было. Хотя когда я поехал в Бангор, где стоял мой самолет, за мной сразу увязалась машина. И потом в аэропорту мне сказали, что какие-то незнакомцы спрашивали меня и просили показать им, в каком ангаре стоит мой самолет. Итак, они уже знают про самолет. Значит, при любом варианте использовать мой самолет нельзя. Они могут прикрепить к нему какое-нибудь небольшое устройство, которое даст сигнал на землю, где именно я нахожусь. Или взорвут мой самолетик к чертовой бабушке, если я попытаюсь сбежать. Или вообще не дадут мне взлететь. Вариантов много, но каждый из них ведет к моему поражению. Поэтому про самолетик лучше забыть. А еще лучше его продать. Но уже поздно что-либо предпринимать. Деньги, которые я получу за самолет, мне все равно никуда не спрятать. Пусть они думают, что аэропорт в Бангоре — мой резервный вариант.

Я вернулся домой поздно вечером и удивился, увидев, что горит свет. Саша должна быть остаться у своих друзей-баптистов. И в доме никого не должно было быть. Хотя странно, что мои собачки молчат. У нас три собаки, и они обычно реагируют на незнакомцев. Непонятная ситуация всегда очень беспокоит. Я оставил машину около дома и с тяжелым сердцем открыл дверь. Эту картину я никогда не забуду. На диване сидели Саша и мистер Барлоу. Они о чем-то мирно беседовали, и Саша улыбалась гостю. Сколько раз я предупреждал, чтобы она не разговаривала с незнакомцами! И тем более никого не пускала в дом. Конечно, наши собаки не станут реагировать, если Саша сама открыла дверь и впустила в дом этого мерзавца.

К счастью, он был один. Если бы здесь оказался кто-то еще из его подручных, я бы наверняка снова не сдержался. Но Барлоу умел просчитывать варианты. Я даже думаю, что он был настоящим адвокатом и настоящим психологом. Он сумел так разговорить обычно замкнутую Сашу, что она весело смеялась и отвечала на любые вопросы этого типа, которого видела впервые в жизни.

— Здравствуйте, мистер Келлер.

Барлоу поднимается с дивана, предусмотрительно не протягивая мне руку. Я бы все равно не пожал ее. Вместо ответа я подошел к Саше и спросил у ней по-русски, надеясь, что этот тип ничего не поймет. А если поймет, то тем лучше.

— Почему ты дома? Разве ты не должна быть у своей подруги?

— Я приехала домой из-за тебя, — удивилась Саша. — Мне позвонили и сказали, что ты поздно приедешь и просил, чтобы я была дома.

— Кто позвонил?

— Ты сам. Ты говорил с мистером Джеймиссоном. И он привез меня домой.

Джеральд Джеймиссон был тем самым главой баптистской семьи, которому я так верил. Неужели он мог связаться с мафией? Никогда в жизни не поверю. Но тогда почему он привез девочку домой? Нужно разобраться.

— Вы, наверное, удивлены моим появлением здесь, мистер Келлер? — решил вмешаться Барлоу. — Если возможно, я бы хотел поговорить с вами наедине.

— Мне не о чем с вами разговаривать, — грубо обрываю я его, и Саша озадаченно смотрит на меня.

— Напрасно вы так нервничаете, — почти ласково упрекает меня Барлоу. — Вы ведь не знаете, какое предложение я вам сделаю.

Мне нельзя пугать дочь, и поэтому я не выбрасываю этого мерзавца из дома. Нельзя, чтобы она почувствовала себя виноватой. С другой стороны, она должна понимать, что ни при каких обстоятельствах нельзя пускать в дом чужих. Хотя в нашем городке никогда не было чужих. Здесь не закрывают входных дверей. И кроме моих собак, остальные не реагируют на присутствие посторонних. Здесь даже собаки живут своей благодушной жизнью.

— Почему ты пустила домой чужого человека? — снова спрашиваю я Сашу по-русски.

— Ты ведь принимал его дома, — оправдывается дочь. — Он сказал, что ты взял его своим адвокатом. В прошлый раз, когда он приезжал, ты сказал, что он адвокат.

Это действительно мой промах. Я так хотел скрыть от дочери само существование Барлоу, что не стал в деталях рассказывать, какую именно организацию представлял наш гость. Это будет мне урок на всю жизнь. И все-таки, как Джеймиссон мог пойти на такое? Как он мог привезти девочку домой, не поговорив со мной?

— Поднимись к себе, — попросил я Сашу, — мы потом с тобой поговорим.

Саша вежливо, но уже гораздо холоднее прощается с Барлоу. Она поняла, что незваный гость ей соврал, а дети этого не прощают. Когда она ушла, Барлоу сел на диван и вздохнул:

— Прекрасная девочка. У меня тоже растет дочь, она сейчас учится в Спрингфельде…

— Хватит, — грубо прерываю я его разглагольствования. — Мало того что вы подослали ко мне ваших громил, вы еще посмели снова появиться в моем доме.

— Мне казалось, что вы поймете, — возразил Барлоу. — Дело в том, что в организации, которую я представляю, есть разные люди. Вы должны нас понять. Среди членов нашей организации есть люди, которые не любят тратить время на убеждение. Они полагают, что лучший вариант решения любого вопроса — сила. Или пуля. Если хотите, то, что произошло, было спровоцировано отчасти и вашим упрямым нежеланием с нами сотрудничать. Мне с трудом удалось отговорить их от последующих акций подобного рода. Догадываетесь, что может произойти с вами или с вашей дочерью?

— Вы пришли сюда, чтобы угрожать?

— Нет, на этот раз нет. Я уверен, что как только я выйду отсюда, вы позвоните досточтимому мистеру Джеймиссону и попытаетесь узнать, почему он привез девочку домой и оставил ее одну. И я могу предсказать, что именно он вам сообщит. Он расскажет вам, что вы сами позвонили ему и попросили об этой услуге. Я думал, вы умнее, Левша. Вы должны понять, какую организацию я представляю и какими возможностями мы располагаем. Голосовой синтезатор изменит голос настолько, что даже моя скороговорка будет походить на ваш голос. Остальное несложно. Нужно набрать номер и убедить мистера Джеймиссона привезти сюда вашу девочку. Представляете, что может случиться в другой раз? Вы ведь не сможете ее все время прятать. А вдруг вы позвоните ей и попросите срочно приехать? И здесь будут совсем другие люди, мистер Келлер. Я говорю об этом с болью в сердце. Поверьте, мне искренне не хочется такого развития событий.

— Вижу, как вы переживаете, — зло пошутил я. — Это написано у вас на лице.

— Не нужно, — поморщился Барлоу, — не переходите на личные оскорбления, мистер Келлер, зачем вам это нужно? Я хочу решить вопрос к обоюдному согласию. Я хочу сделать так, чтобы всем было хорошо…

— И даже нашей жертве, — не удержался я от сарказма.

Барлоу внимательно посмотрел на меня. Покачал головой.

— Какой вы едкий человек, мистер Келлер. Я думал, русские люди более великодушны. У вас должна быть широкая душа.

— Это от частого общения с русскими людьми вы стали адвокатом мафии? — снова не удержался я, перебив своего собеседника.

Зеленые глаза моего гостя стали мутными от бешенства. Но он был сильным человеком и сумел сдержаться.

— Я боюсь, что мы не сможем продолжать разговор в подобном тоне, — ледяным голосом предупредил он меня. — И вы вынуждаете меня сказать, что я здесь для того, чтобы сделать вам последнее предупреждение. Последнее предупреждение мафии, если хотите. Вы еще не поняли, что никаких других вариантов просто нет. Нам нужен такой специалист, как вы, и мы собираемся поручить работу именно вам. А вы должны согласиться, чтобы сберечь все, что у вас есть. В том числе и вашу дочь. Если мы сейчас закончим разговор и я уйду отсюда, не договорившись с вами, то не поставлю и одного доллара за вашу жизнь, господин Келлер. Ни одного доллара против тысячи. В этом городке всего двое полицейских, и они не успеют даже приехать к вам на помощь. Люди, о которых я говорю, — достаточно серьезные люди. Они возьмут штурмом ваш дом, и вы пожалеете, если вас сразу не убьют. Это не угроза, такова реальность и я вынужден ее вам сообщить. Если я назову вам имя нашего «клиента», вы поймете, на каком высоком уровне решено задействовать именно вас. И никто вам не поможет в этой стране. Ни американская полиция, ни все судьи Америки, ни даже сам господин Президент. Ни одна программа «защиты свидетелей» не спасет вас и вашу дочь от возмездия. У вас нет вариантов, Алекс Келлер, вы должны или согласиться, или умереть. Третьего не дано.

— Иногда бывает третий вариант, — вдруг сказал я, вспомнив свою эпопею с Касимовым.

— Что? — не понял Барлоу.

— Иногда бывает третий вариант, — охотно пояснил я ему. — Когда бросаете монету, она ложится либо решкой, либо орлом. Но в одном случае из миллиона возможно, что монета встает на ребро, и тогда никто не получит выигрыша.

Барлоу внимательно посмотрел на меня, потрогал свою бородку и коротко отрезал:

— Это не тот случай, Келлер. Если монета упадет не так, как нам нужно, мы просто перевернем ее другой стороной. И положим так, как она должна лежать. Вы будете еще возражать или все-таки согласитесь с моими доводами?

— Джеймиссон ваш человек?

— Это единственное, что вас волнует? Конечно нет. Он же верующий человек, разве он станет помогать мафии? Хотя, должен сказать, что среди мафиози как раз много верующих католиков. Я имею в виду итальянскую мафию, а не ваших приехавших соотечественников. Признаюсь — иногда они меня пугают. Это люди без правил и понятий. Никаких сдерживающих центров. Может, в этом виноваты ваши просторы? Джеймиссон не работает на нас, если вы хотите это услышать. Он действительно разговаривал по телефону, будучи убежден, что говорит именно с вами. Сейчас такие технические трюки несложно проделать. Позвоните и убедитесь сами.

Я смотрю на Барлоу и достаю телефон. Набираю номер Джеймиссона. Барлоу сидит спокойно, он даже не повернул головы.

— Здравствуйте, Джеральд, — говорю я Джеймиссону. — Как у вас дела?

— Все нормально. Вы уже вернулись домой, Алекс? Как я рад. Моя жена уже третий час меня укоряет. Говорит, что не нужно было вас слушать и везти девочку домой. Или нужно было дождаться вас. Я пытался вам перезвонить, но не дозвонился. Хотя я объяснил ей, что вы сами просили меня об этой услуге.

— Конечно, просил, — пробормотал я, взглянув на Барлоу. — Спасибо вам, Джеральд, за эту помощь.

— Всегда рад помочь. До свидания. Передайте привет Саше.

— И вы своей супруге и девочкам, — я положил трубку и повернулся к Барлоу.

— Предположим, что вы смогли воспользоваться услугами имитатора и действительно подделать мой голос. Но почему они мне не смогли дозвониться?

Барлоу пожал плечами.

— Это как раз совсем несложно. Установить ваш мобильный номер и блокировать все звонки, которые к вам идут в течение двух или трех часов. Не обязательно даже связываться с телефонной компанией, абонентом которой вы являетесь. Достаточно оказаться недалеко от вас и блокировать все звонки. Сейчас такие трюки — это техника уже вчерашнего дня.

— Интересно, — пробормотал я, впервые усаживаясь напротив него в кресло. — Значит, вы задействовали такие силы, чтобы вынудить меня согласиться? Но почему вам нужен именно я?

— Нам нужен специалист, — улыбнулся Барлоу. — Кроме того, мы рассчитываем, что все пройдет нормально. Но если вдруг вы сорветесь или ошибетесь, мы должны быть уверены, что никто и никогда не узнает о наших разговорах. Пока у вас есть дочь, мы в этом уверены. Кроме того, есть еще одно очень важное обстоятельство, о котором я смогу сказать вам только после того, как вы дадите свое согласие.

Я молчу. Пусть думает, что загнал меня в угол. Долго молчу. С противником такого уровня, как Барлоу, нельзя играть вполсилы. Он вас просто раздавит. Он внимательно следит за моим лицом, за моими глазами. Я должен сделать вид, что лихорадочно размышляю, ищу выход, пытаюсь найти возможный вариант.

— У меня нет гарантий, — внезапно говорю я ему.

— Каких гарантий? — не понимает Барлоу. — Вы хотите, чтобы я дал вам расписку? — он даже пытается шутить, хотя я вижу, как он напряжен.

Единственный раз он сказал правду, когда объяснил мне, какие силы стоят за этим «заказом». И поэтому он тоже так волнуется. Ему нельзя промахнуться. Меня, может, и уберут, но ведь наверху могут решить, что и ему не стоит оставаться в живых. На этом нужно сыграть.

— Расписку от вас я не приму, — отвечаю я, глядя ему в глаза. — И знаете почему? Если я сейчас откажусь, то меня, скорее всего, убьют. Возможно, заодно со мной погибнет и моя дочь. Но только в этом случае и ваша судьба предопределена. Вы слишком много знаете, Барлоу. Много даже для хорошего адвоката, каким вы, безусловно, являетесь. И кто-то может решить, что объем полученной вами информации превышает степень разумного риска. Так часто бывает, поверьте мне, бывшему киллеру. Поэтому никаких гарантий вы мне дать не сможете. Вы всего лишь передаточное звено. Посредник. А я никогда не разговариваю с посредниками, когда принимаю подобные «заказы».

Представляете, какое удовольствие я получил, высказав это своему гостю?! Это ему за смех Саши. Он весь покрылся пятнами, даже дернулся и хотел уйти. Но потом остался, понял, что я действительно прав. Если идет крупная игра, то могут не пожалеть и такой фигуры, как Барлоу. Он сидел, как оплеванный. С одной стороны, я прав, и он вынужден это признать. Ему нельзя срывать переговоры, за это его действительно могут лишить не только «лицензии». А с другой стороны, какие гарантии он мне может дать? Свое честное слово? Это если я поверю в честь такого мерзавца, который только что угрожал убить мою дочь, если я не соглашусь на предложение мафии. Нужно было видеть, как он нервничает.

Я перевел мяч на его половину поля и теперь с удовольствием наблюдал, как он напряженно обдумывает ситуацию.

— Никаких гарантий, — заявил Барлоу. — Я вам не могу ничего конкретного обещать. И ничего не стану рассказывать. Вы правы. Это не мое дело. Я всего лишь посредник. Встретитесь с нужным человеком, и он вам все расскажет. Он и даст вам гарантии, будет, так сказать, вашим непосредственным «заказчиком». Такой вариант вас устраивает?

— Вполне. Когда мы можем встретиться?

— Нам нужно будет подготовить вашу встречу, — говорит он хмуро. — Только я не понимаю, каких именно гарантий вы хотите?

— Если я буду знать имя конкретного заказчика, то тогда меня труднее будет устранить, — объясняю я ему технологию нашего дела. — Ведь обычно киллера, который выполняет «заказ», боятся больше всего. Через него можно выйти на заказчиков убийства. Поэтому обычно нанимают двух киллеров. Один выполняет заказ, другой убирает первого. Иногда нанимают третьего, который убирает второго. Все отработано до мелочей. И я хочу иметь гарантии, что «второго» не будет. Поэтому мы должны договориться с нашим «заказчиком», что я гарантирую ему выполнение заказа, а он гарантирует мне отсутствие второго «наблюдателя», который станет дышать мне в затылок. Наш контракт будет находиться в банке, и в случае моей смерти конверт будет послан в полицию. По-моему, это логично.

— А если вас застрелят полицейские во время операции? — усмехается Барлоу. — Такой вариант вы исключаете? Считаете нас за дураков?

— Нет, конечно. Но мы можем оговорить условия. Если меня убивают полицейские, но я выполняю ваше задание, то мой «заказчик» обязуется взять на себя заботу о воспитании моей дочери и попечительство над ней. Если я выполняю работу и никто об этом не узнает, то мой «заказчик» обязуется оставить меня в покое раз и навсегда. Мне кажется, это нормальные условия.

— Предположим, что мы согласны. Но кто даст такие гарантии?

— Вы, — улыбаюсь я ему в лицо, — вы, мистер Барлоу. Если меня убьют, то всплывет именно ваша фамилия. В письме, отправленном в полицию, будет указана именно ваша фамилия. Вы и будете моим гарантом. В таком случае сразу после моей смерти вас должны убрать. Либо вы должны явиться в полицию. А если меня не убьют, то вам не о чем беспокоиться. Письмо не будет отправлено до тех пор, пока я не умру насильственной смертью.

— Вы с ума сошли? — на этот раз он действительно растерялся. Кажется, не ожидал такого от меня.

— Вы должны меня понять, — я по-прежнему улыбаюсь. — У меня нет другого выхода. Я не могу верить на слово таким «почтенным джентльменам», как вы.

— Черт бы вас побрал! — внезапно вспыхивает Барлоу. — Вы ставите меня в идиотское положение? Хотите меня подставить? Учтите, что я только посредник.

— Значит, вам нечего бояться, мистер Барлоу. Вы сумеете убедить «заказчика» не совершать против меня и моей дочери никаких насильственных актов. А я готов гарантировать добросовестное «выполнение заказа».

— Но это абсурд! — зло сказал Барлоу. — Если вдруг вы умрете от инсульта или попадете под машину, то и тогда я должен буду объясняться в полиции, когда и почему познакомился с вами. Это глупо и невозможно.

— Напротив. Это единственный вариант, который меня устраивает. Вам ведь нужен специалист такой квалификации. Чем вы рискуете, мистер Барлоу? У меня почти никогда не бывает провалов. Или вы заранее решили, что после выполнения задания я стану вам не нужен и потому опасен?

— Ничего мы не решили! — кричит Барлоу. — Вы ненормальный! Вам никто не говорил, что вы психопат? При чем тут я? Почему я должен быть гарантом? Я всего лишь посредник!

— В такой грязной игре посредник всегда имеет хорошие комиссионные, — я продолжаю давить, чувствуя, как он сдает свои позиции. — Вы должны понимать, что нельзя играть в подобные игры без риска и оказаться в проигрыше, мистер Барлоу.

— Идите вы к черту! — снова взрывается он.

— Перестаньте ругаться, — успокаиваю я моего гостя, — не забывайте, что в доме ребенок.

— Пошли вы все.

Он замолкает. Очевидно, пришло его время выбора. Провалить операцию он не имеет права. Но согласиться на мои условия — значит подставить себя под расследование полиции. Я ведь уже тогда понял, что ни при каких обстоятельствах мне не дадут вернуться домой. Правда, я считал, что они всего лишь меня уберут. Каким наивным я был тогда! Это в России годились подобные методы, когда можно было убрать мешавшего свидетеля и уничтожить все улики. В Америке такие фокусы не проходили. Им нужно было придумать многоходовую комбинацию, чтобы разыграть настоящую партию против американского правосудия. А для подобной партии мое убийство было бы элементарной ошибкой. И тогда они придумали другой трюк. Но об этом я узнал лишь спустя некоторое время.

А пока я сидел в кресле и с удовольствием наблюдал, как нервничает мистер Барлоу. Он ушел от меня через двадцать минут. Мы ни о чем не договорились, но штурма моего дома не было. Мы ведь не договорились не потому, что я не захотел. Я как раз готов был согласиться на все условия мистера Барлоу. Это он не захотел поставить на кон свою репутацию и жизнь в зависимости от успеха моей миссии. И поэтому он ушел, чтобы еще раз все обдумать. А я, оставшись один, проверил окна и двери, зарядил свои винтовки и всю ночь провел, сидя в гостиной перед входной дверью.

Утром я не пустил Сашу в школу. Только к вечеру следующего дня Барлоу позвонил и коротко сообщил, что согласен на мои условия. Он добавил, что наша следующая встреча состоится через три дня. Барлоу готов был организовать мою встречу с «заказчиком». Я почувствовал себя гораздо лучше. Кажется, мне удалось навязать им собственные правила игры, и теперь мистеру Барлоу придется нелегко. Сейчас, вспоминая этот разговор, я думаю, что был слишком самоуверенным, действительно не представляя себе степени влияния и могущества бандитских кланов, окопавшихся в Америке.

 

ОЛД-ТАУН. ШТАТ МЭН

ДЕНЬ ВТОРОЙ

В наших местах поздно темнеет, сказывается северная широта. Когда мы подъезжали к дому, было еще достаточно светло. И на повороте, ведущем к моему дому, я увидел стоявшую машину. Двое мужчин внимательно смотрели, как мы проехали мимо них. Они нас ждали. Барлоу решил не рисковать и на всякий случай поставил пост наблюдения у моего дома. Не сомневаюсь, что во всех городах по пути следования его люди проверяли маршрут нашей машины. Мы проехали мимо этих типов и въехали в наш двор. Гараж у меня находится не в доме, а несколько в стороне. Все-таки гараж у меня большой — на три машины. А сам двухэтажный дом стоит на холме. Первый этаж расположен на довольно высоком каменном основании. Я сделал в доме подвал, где хранил коллекционные вина и виски, свои охотничьи трофеи. Даже устроил там настоящий тир, где часто тренировался сам и тренировал Сашу.

Чтобы попасть в мой дом, нужно было подняться по каменной лестнице и войти в большую гостиную. Ее площадь — шестьдесят метров. Когда приезжали Сашины друзья, они переворачивали весь дом. К гостиной примыкают большая кухня и столовая. Наверху четыре комнаты. Мой кабинет и спальная, соединенные между собой, спальная Саши и ее комната, в которой она занималась и работала. Перед приездом Кости мы решили предоставить ему эту четвертую комнату.

Я строил дом, совсем не думая о Барлоу и его подручных. В наших местах вообще нельзя ставить картонные дома, которые обычно строят на юге Америки. Меня иногда поражает, как быстро они ставят такие домики и как быстро их разбирают, переезжая на новое место. В наших северных широтах бывают довольно крепкие морозы, хотя в общем-то погода у нас устойчиво теплая. И тем не менее зимой иногда бывает до минус десяти — пятнадцати. Это, конечно, не сибирские морозы, но дома здесь строят в основном каменные. Просто мне всегда нравились именно такие дома — добротные, каменные, хотя некоторые ставят из кирпича. Но это уже дело вкуса.

У меня довольно большая территория, огороженная небольшим заборчиком, чисто символического свойства. Здесь не принято ставить высокие заборы, вас просто не поймут. Зато у меня очень неплохой сарай за домом, где хранятся наши инструменты, и домик, где живут наши собачки. Конечно, все три собачки часто ночуют в доме, но мы построили для них довольно большую и просторную конуру, куда они могут бегать по мере необходимости.

Кстати, Костю они сразу признали и начали виться вокруг него, словно он всегда здесь жил. А ведь обычно они не любили чужих. Наверное, от Кости исходил знакомый запах, похожий на мой. Или они почувствовали, как мы с Сашей по-особенному относимся к этому гостю? Во всяком случае, они вели себя так, словно Костя бывал у нас много раз.

Костя, стоя около дома, долго смотрел на вечерний закат. С нашего холма открывается удивительный вид на соседнюю долину и лес, протянувшийся сразу за речкой.

— Нравится? — спросил я его.

Он молча кивнул. Потом мы прошли в дом, и я показал ему приготовленную комнату, чтобы он мог отдохнуть, а затем спуститься к праздничному ужину, который мы для него уже заказали в ресторанчике Пабло. К нам должны были приехать и Джеймиссоны, которые уже знали о прибытии моего сына. Я спустился в гостиную, когда зазвонил мой мобильный телефон. Я достал аппарат.

— Это говорит Барлоу, — услышал я голос, который не мог ни с кем перепутать. — Возьмите обычный телефон, я вам сейчас перезвоню.

«Он боится говорить по мобильному, — понял я. — Знает, как легко их прослушать. Этот мерзавец имеет очень неплохих помощников».

Зазвонил городской телефон, и я поднял трубку.

— Вам обязательно было демонстрировать свой плохой характер? — спросил Барлоу, как только я взял трубку. — Неужели вы не могли сдержаться? Они ведь вам ничего не сделали, только охраняли вас от разных неприятностей. Зачем вы их изувечили?

— А вы не догадываетесь?

— Только не говорите, что вы сорвались из-за приезда вашего сына, — раздраженно продолжал Барлоу, — я вам все равно не поверю. Если вы так срываетесь, значит, вы совсем не тот человек, к которому мы должны были обратиться.

— При чем тут мой сын? — мне нужно разозлиться, чтобы он почувствовал мое состояние. — Я думал, вы умнее, Барлоу. Повесили мне на «хвост» подонков, которые уже один раз меня изувечили. У меня до сих пор болят почки, которые мне отбивал ваш усердный помощник. И именно его вы послали охранять меня с детьми! Представляете, что со мной было, когда я его увидел! Скажите спасибо, что я его не убил.

— Ах вот в чем дело. Это был тот самый… Понятно. Наверно, они чего-то не поняли. Я просил больше не посылать людей, которые имели с вами подобные контакты. Произошла небольшая накладка, Келлер, вы должны нас понять. У нас не так много людей.

— Чтобы я их больше не видел! Иначе в следующий раз убью.

Он даже не понимает, как облегчил мне задачу. Пусть думает, что я сорвался из-за Оглобли. Пусть так думает.

— Они больше не появятся, — заверил меня Барлоу. — Рядом с вами будут работать совсем другие люди. Кстати, куда вы дели ручку, которую отобрали у наших людей?

Я понял, про какую «ручку» он меня спрашивает. Конечно, он имел в виду пистолет.

— Я ее выбросил, — мне было приятно врать Барлоу, понимая, что он не может проверить мои слова.

— Жаль. Но будем считать, что инцидент исчерпан. Хотя вы понимаете, что я все равно уточню, кто именно ехал за вами от аэропорта. Возможно, вы ошиблись и это были совсем другие люди. В таком случае вам придется объяснить мне причину вашей ошибки.

— Я не ошибся. Это был тот самый тип, который обработал меня по вашему приказу. Вам легко проверить. Кстати, когда проверите, можете мне не звонить, чтобы извиниться. Я вас заранее прощаю. Мы с ним в расчете.

Барлоу положил трубку, даже не попрощавшись. Я тоже положил трубку и улыбнулся. Кажется, пока все идет по плану. По моему плану, господин Барлоу. Я пошел к машине и достал пистолет, который отобрал у Оглобли.

Правильно я сделал, что его не выбросил. Пусть пока полежит у меня. Я спрятал оружие в сарае. Возможно, мне еще пригодится пистолет этого бандита. Теперь номера. Сев за стол, я начал просматривать номера телефонов, по которым они звонили. Четырежды звонили по одному и тому же телефону. С интервалами в полчаса, в сорок минут. Значит, докладывали непосредственному руководителю о своих наблюдениях. Сделаем отметку. Еще два других звонка с телефона Оглобли. Один раз в Нью-Йорк, другой раз в Бангор. Эти звонки были сделаны до того, как я выехал из Бостона. Телефон в Бангоре мне показался знакомым. Я стал вспоминать, откуда я его знаю. Снял трубку и набрал номер.

— Аэропорт в Бангоре вас слушает, — раздался женский голос.

— Извините, я ошибся номером, — я положил трубку.

Этот сукин сын звонил в аэропорт, чтобы еще раз проверить мой самолет. Очевидно, в аэропорту у них есть осведомитель. Или просто человек, которому они платят. Если я попытаюсь воспользоваться самолетом, они об этом сразу узнают. Так я и думал. Нужно будет учесть это обстоятельство. На втором телефоне был еще один номер неизвестного мобильного телефона. Я переписал и его. Теперь у меня осталось три телефона. Два мобильных, из которых один принадлежит человеку, отдававшему приказы Оглобле и его напарнику. Второй — неизвестному мне человеку. И телефон в Нью-Йорке. Странно, что здесь нет телефона самого Барлоу. Он ведь давал мне номер своего мобильного телефона. Его среди этих номеров нет. Позвонить прямо сейчас и проверить невозможно. Они сразу поймут, зачем я устроил это нападение и разбил их телефоны, предварительно списав все номера. Нет, этим я займусь завтра.

Джеймиссоны приехали через полчаса. Я с удовольствием познакомил Джеральда и его супругу с Костей. И мы очень весело провели вечер. Я старался не думать о Барлоу. В конце концов, я имел право на радость после стольких лет ожидания. Константин знал по-английски только несколько слов, и мне приходилось быть переводчиком. Иногда эту функцию брала на себя Саша. Все весело смеялись. Костя часто попадал в несколько смешные положения, вызванные его полным незнанием американской жизни. Но и наши гости часто удивлялись, слушая мои рассказы о жизни в Питере. Джеймиссоны приехали со всеми детьми, и наша гостиная стала похожа на школьный зал, где детей больше, чем взрослых. Пабло в этот день постарался. Все, что у него было лучшего, все, что могла родить буйная фантазия мексиканца и его супруги, он приготовил и прислал нам на ужин.

В одиннадцатом часу Джеймиссоны погрузились в свой семиместный джип и уехали домой. Я вышел их проводить и увидел стоявшую под холмом машину. Это была уже «Хонда», но она стояла там, где должна была стоять. Прямо на повороте, откуда шла дорога в город.

— Странно, — сказал Джеймиссон, вглядываясь, — когда мы ехали к вам, там стояла одна машина, а теперь стоит другая. Такое впечатление, что полиция решила устроить здесь свой пост.

— Там часто останавливаются машины, — пошутил я. — Это место облюбовали влюбленные парочки. Их не видно из города.

— Ах вот в чем дело, — улыбнулся Джеральд.

Он никогда не пил спиртного, даже пива, но любил посидеть в компании друзей, не возражая, когда другие пили пиво в его присутствии. И хотя в семьях баптистов были определенные ограничения, тем не менее я не видел на счастливых лицах его жены и пятерых детей признаков какого-то аскетизма или замкнутости. Во всяком случае, я выпил в этот вечер довольно много пива, и мне кажется, что старший сын Джеральда тоже иногда украдкой наливал себе пиво вместо яблочного сока, который любила вся семья.

Мне нравилась именно такая позиция Джеральда. Почему любовь к Богу должна мешать мне наслаждаться пивом? Я не любил ханжей, мне всегда казалось, что в их непоколебимых позициях есть что-то от гордыни. Какая-то закостенелость в своих принципах, мешающая им наслаждаться жизнью. Зато Джеральд Джеймиссон был настоящим человеком. И глубоко верующим в Бога.

Когда все разъехались, я дождался, пока дети уйдут спать, пустил собак в дом, запер двери и спустился в тир, где у меня были приготовлены винтовки. Я с удовольствием убедился, что стреляю по-прежнему отменно. Через час я поднялся к себе в спальную, принял душ и лег спать. На следующее утро у меня предстоял нелегкий разговор с Костей, но я надеялся, что он все правильно поймет.

За Сашей приехал школьный автобус, который обычно собирал детей. В последние несколько дней я перестал сам отвозить Сашу, понимая, что самые главные события еще впереди и что никто не решится напасть в нашем городке на школьный автобус. Иначе в ответ на такое неслыханное преступление сюда стянут всех полицейских штата. Саша уехала, а я сел в гостиной, дожидаясь, когда проснется Костя.

Но он, оказывается, уже проснулся. Я заметил особенность в поведении всех прибывающих из России. Из-за большой разницы во времени в первые дни они обычно не могут нормально спать. И встают очень рано, в шесть-семь часов утра. Наверное, это естественно, ведь их биологические часы, запрограммированные на родное время, указывают им, что уже два-три часа дня.

Костя спустился вниз в легкой майке и джинсах. Я с удовольствием приготовил ему яичницу с беконом, поджарил хлеб и включил кофейник. Как долго я мечтал об этом дне! И, едва увидев своего сына, я должен буду с ним снова расстаться. Но другого выхода у меня не было. Пока он завтракал, я ходил по кухне, незаметно наблюдая за ним. Как он на меня похож! Все его движения, его улыбка, его руки, его глаза. Как это здорово, что на земле есть твоя копия. Наверное, для отца нет ничего важнее ощущения причастности к некой жизненной цепочке, повторяющейся из века в век. Когда он видит перед собой сотворенную копию. Хотя я испытывал такие чувства и к Саше. Она для меня была как родная, даже больше, чем родная, настолько я к ней привязался.

Говорят, что мужчины-отцы обычно больше любят своих дочерей, а женщины-матери своих сыновей. Может быть, и так. Но к Саше я уже привык. Я знал, что увижу ее каждое утро, знал все ее привычки и склонности. Она уже имела некоторые проблемы, и мне пришлось прочесть несколько медицинских книг, пойти на консультацию к семейному психологу и попытаться объяснить дочери, почему у нее происходят некоторые изменения, которые обычно происходят у девушек в ее возрасте. А вот Костю я не видел много лет. Я так мечтал увидеть его на моей кухне, что теперь, когда он действительно сидел за столом, я не мог поверить в свое счастье. Кажется, я слишком часто смотрел в его сторону, потому что он вдруг, подняв голову, перехватил мой взгляд. Нахмурившись и чуть покраснев, он кивнул.

— Спасибо, я уже сыт.

— Пей кофе, — предложил я.

— Спасибо, — он подвинул к себе чашку, — а где Саша?

— Уехала в школу. За ней приходит специальный автобус.

Он молчал, отхлебывая кофе. Теперь предстояло самое главное. Наш разговор. Надеюсь, он меня правильно поймет.

— Костя, — сказал я, когда он снова поднял на меня глаза, — нам нужно поговорить.

— О чем? — кажется, он удивился.

— У меня большие проблемы, — признался я ему. — Ты не думай. Я очень рад, что ты уже здесь. Более того, я всегда хотел, чтобы ты ко мне приехал. Но сейчас у меня очень большие проблемы. И мне понадобится твоя помощь.

— Хорошо, — просто сказал он, отодвигая чашку. — Что ты хотел мне сказать?

— Спустимся в подвал, — предложил я ему, — там нас не смогут услышать.

— А в доме могут?

— Не знаю. Но на всякий случай давай спустимся.

Мы вышли из кухни и прошли в столовую, откуда был вход в подвал. Это был даже не подвал, а просто первый этаж, встроенный в фундамент дома. Мы спустились вниз, и я показал Косте свои склады и самодельный тир. Винтовки ему понравились, он даже вызвался пострелять и, нужно сказать, проявил себя совсем неплохо. Может, у нас в семье был наследственный талант к стрельбе? Я посмотрел, как он стреляет, и отметил, что для бывшего пограничника он делает это на «отлично». Потом мы с ним сели на моем складе в окружении бутылок.

— Дело в том, что я не просто так сюда переехал, — начал я. — Меня искали в России и могли убить. Или арестовать. На мой арест был выдан ордер.

Он молчал, не перебивая. Мне нравилась его спокойствие. Я в его годы был более неосмотрительным и горячим.

— Я был профессиональным киллером, — выдохнул наконец я, — чтобы как-то выжить и посылать вам деньги, мне пришлось научиться убивать. Правда, убивал я в основном бандитов, но это меня не оправдывает.

— Какие деньги? — недовольным голосом спросил он. — Мать говорила, что ты ничего не посылал.

— Вот стерва, — не выдержал я. — Она тебе все врала, Костя. Я каждый месяц посылал вам деньги. Передавал через надежных людей, пересылал на ваш почтовый адрес, когда не было оказии. Я все эти годы вам помогал. Каждый месяц.

— Странно, — пожал он плечами, — а мне казалось, что мы жили достаточно скромно.

— Это ты спроси у нее, куда она тратила мои деньги, — сразу вспылив, зло говорю я. Но потом успокаиваюсь.

Сейчас не время вспоминать про мою бывшую жену. Я ее давно не видел. Но какова дрянь! Скрывала от мальчика, что я им помогаю! Впрочем, сейчас не до нее. Хорошо еще, что она не стала возражать против приезда Кости в Америку.

— В общем, я вам помогал, — говорю я, чтобы закрыть эту тему. — Но у меня появились большие проблемы, и мне пришлось уехать. Сначала в Европу, а потом в Америку. К этому времени у меня появились документы и деньги. Поэтому я приехал сюда вместе с Сашей и решил здесь обосноваться.

— Она действительно не твоя дочь? — спрашивает Костя.

— Она моя дочь, — устало говорю я ему. — Я люблю ее, как родную, и она меня любит и уважает, как отца.

— А меня ты не любил?

Представляю, как ему было больно. Столько лет без отца. То ли без вести пропавшего, то ли исчезнувшего, то ли сбежавшего. Нужно было определяться еще тогда, когда я ушел от них. Я не думал о его проблемах. У меня хватало своих.

— Очень любил, — отвечаю я. — Ты даже не представляешь, Костя, как мне было сложно здесь оставаться.

— Представляю, — в его голосе появились прокурорские нотки, — с этим тиром, с этим домом, с машинами, с твоими собаками, с твоим собственным самолетом.

— При чем тут самолет? Мне так не хватало нашего Питера, тебя, Костя, моих корешей. Иногда хотелось все бросить и к вам приехать. Но я знал, что ничего не выйдет. Я тебе говорил, что грехов за мной много. Очень много, Костя. И поэтому у меня появились проблемы и здесь, в Америке.

Он снова молчит, терпеливо ожидая, когда я ему все разъясню.

— В общем, от меня требуют, чтобы я снова стал киллером, — выдохнул я. — Мне приказали убрать одного человека. А я этого делать не хочу. Я уже давно «завязал», как говорят блатные.

— Какая разница? — не понимает Костя. — Одним меньше, одним больше. Ты же сам говоришь, что стрелял бандитов. Ну и правильно делал. Меньше гадов по земле ходить будет.

— Дело не в этом. Дело в том, что они знают и про тебя, и про Сашу. И если я откажусь, они угрожают вас убить. Они знали, что ты приезжаешь, и решили, что теперь я не откажусь наверняка. Когда ты сообщил, что едешь, я не знал, что сказать. Даже не представлял. С одной стороны, очень хотел тебя увидеть. А с другой, понимал, какая опасность тебе грозит. Но если бы ты остался в Питере, опасность была бы не меньше. Поэтому я решил, что будет лучше, если ты приедешь сюда.

— Хочешь, чтобы я тебе помог с ними справиться? — спрашивает Костя.

— Нет, — невольно улыбаюсь я ему, — конечно нет. Это в кино так бывает, Костя, когда герои убивают всех бандитов. В жизни все намного сложнее. В общем, чтобы я чувствовал себя спокойнее, тебе нужно исчезнуть. Хотя бы на некоторое время. Виза у тебя на один год, но такой срок не понадобится. Только недели на две-три.

— Куда исчезнуть? — удивляется он. — Я не знаю английского языка, ничего здесь не понимаю. И вообще Америку не знаю. Куда я могу спрятаться? Просидеть у тебя здесь в подвале две недели?

— Нет. Не в подвале. Ты уедешь в другой город, к нашей родственнице. Это моя троюродная сестра. Ее мать и моя мама были двоюродными сестрами, а наши бабушки — родными сестрами. Она, конечно, дальняя родственница, но они с мужем хорошо знают местные условия и смогут тебя спрятать на время. Поживешь у них, пока я не закончу все свои дела. А потом мы с тобой снова встретимся. И уже больше никогда не расстанемся. Это я тебя обещаю.

— Не понимаю, — говорит он после долгого молчания, — если ты знал, что будут такие неприятности, зачем ты разрешил мне приехать? Я бы лучше остался в Питере.

Он не понимает, с кем мне пришлось связаться. Он ничего не знает не только про Барлоу, но и про Оглоблю, про Трошина и всех остальных. Он не сможет понять, что русская мафия в Нью-Йорке — это очень опасно, а мафия в Питере — это еще и очень страшно. Он не понимает, что я не смог бы защитить его в Питере и могу спрятать только здесь, в Америке.

— Нет, — возражаю я Косте, — не лучше. Они бы тебя и там достали. Ты лучше послушай меня, как тебе быть. И постарайся все запоминать с первого раза. От этого зависит теперь не только твоя жизнь, но и наши с Сашей жизни. И учти, что они могут позвонить от моего имени или от имени любого человека. Ты будешь думать, что говоришь со мной, тогда как разговаривать будет совсем другой человек. У них есть такая подлая штука, называется голосовым синтезатором. Если ты звонишь мне, называй число пятьдесят. И я буду знать, что это твой шифр. А если звоню я, то буду называть число сорок пять. Это будет мой шифр. Только два числа.

— Зачем такие сложности? — возражает Костя. — Я думаю, что мы друг друга и так узнаем.

Не нравится мне, что есть в нем этакое упрямство. Молодой и горячий, каким я был когда-то. Только жар молодой быстро остывает. Или его остужают насильно, смотря по обстоятельствам.

— Ты меня послушай, — вздыхаю я, понимая, как много нам еще нужно сказать друг другу. — Если все будет нормально, мы с тобой еще поговорим обо всем, Костя. И о моей прежней жизни, и о твоей матери, и о том, кто был прав.

— Я и так знаю, что ты был не прав, — вдруг говорит он очень тихо, — не нужно было нас одних оставлять. Мне в школе ребята проходу не давали, все время дразнили, что у меня нет отца. Живого отца. И я ничего им сказать не мог. Умер ты или погиб. Или, может, тебя никогда не было?

Я молчу. Конечно, он прав. Когда-нибудь я ему все расскажу. Но сейчас не время. Нужно решить, как его спрятать, это сейчас важнее всего.

— Потом мы обсудим и это, — твердо говорю я ему, — а сейчас послушай меня. Запомни наши числа и никому не говори про них. И никому не доверяй. Нужно сначала осмотреться, а потом действовать. Поэтому я придумал, как нам поступить.

 

ОЛД-ТАУН

ЗА ДЕСЯТЬ ДНЕЙ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Барлоу позвонил мне и сообщил, что согласен быть гарантом моей безопасности. Более того, он пообещал организовать мне встречу с одним из «заказчиков». Это меня несколько удивило и озадачило. Получалось, что Барлоу слишком легко согласился на все мои условия. Почему он на это пошел? Ведь было очевидно, что я им нужен не только в качестве специалиста по устранению неугодного свидетеля, но и в качестве идеального объекта, которого можно будет устранить сразу после выполнения заказа. Никто не знает о моем прошлом и никто не догадается, почему я неожиданно попал в автокатастрофу или погиб от случайной пули во время банальной полицейской перестрелки. Организовать могут все что угодно. Тем более полиция штата не станет идентифицировать меня с наемным убийцей, увидев мой протез. Когда-то отсутствие руки было моим самым прекрасным алиби. Теперь это стало важным элементом моей подставки.

Гадал я недолго. Уже на следующий день Барлоу и двое его громил, среди которых был Трошин, повезли меня на встречу. Мы почему-то поехали не в Огасту, а к побережью, до которого было чуть больше ста километров. В пути все молчали. Мне не о чем было говорить с Барлоу и его людьми, а они, очевидно, не хотели беспокоить меня лишними расспросами. Они ведь знали, какой козырь держат у себя, и готовились его выложить на обратном пути.

Мы приехали на побережье и остановились около небольшого одноэтажного дома, выходившего окнами на берег. Здесь уже были две машины и несколько неизвестных мне людей. Я сделал вид, что вхожу в дом, но на всякий случай присмотрелся к каждому, стараясь запомнить их лица. Они мне еще пригодятся. Оглобли среди них не было. Очевидно, мафия не испытывала недостатка в людях. Светило солнце, вокруг носились чайки, гдето далеко играли дети и были слышны их голоса. А я в сопровождении своих провожатых вошел в дом, где царил полумрак. За столом сидел мужчина с изжеванным, мятым лицом и какими-то потухшими глазами. Он с непонятным интересом взглянул на меня и показал на стул:

— Садитесь, — предложил он по-английски.

Я сел. Барлоу уселся рядом, а его люди вышли из комнаты.

— Вы хотели со мной поговорить, — сказал этот тип уже по-русски.

Он говорил безо всякого акцента, как человек, долгое время проживший в России. Я пригляделся. Если человек с таким лицом — глава мафии, то я — папа римский. Скорее, он советник главы мафии. У него хоть и потухшие, но чрезвычайно умные глаза. Нужно сразу дать им понять, что со мной нельзя играть. Я уже видел и «паханов», и «авторитетов». Итальянская «коза ностра» или китайская «триада» меня еще могли обмануть, подсунув вместо шефа его советника. Но не наша мафия. Этих я чую за версту. От настоящего авторитета должна исходить энергетика силы. Настоящей силы. Иначе Барлоу не сел бы так бесцеремонно в его присутствии.

— Я хотел поговорить с шефом, а не с вами, — отвечаю я ему и вижу, как он удивленно и уже с большим интересом смотрит на меня. Помолчав целую минуту, он спросил:

— И почему вы решили, что со мной не стоит разговаривать? Вам не понравилось мое лицо? Или мой внешний вид? Почему вы решили, что я не могу быть шефом?

— Охранники вели себя слишком расслабленно, — охотно объясняю я ему, — да и Барлоу не должен был садиться в вашем присутствии. Во всяком случае, без вашего разрешения.

— Мне много рассказывали про тебя, Левша, — сказал он после паузы. — Значит, вот ты какой. Опыт у тебя большой. И наблюдательность сохранил, если замечаешь такие подробности. На будущее мы учтем такие детали. Но ты прав. Не стану с тобой играть, ни к чему это. Мы ждем еще одного человека с минуты на минуту. Я должен ему позвонить. Подожди минутку.

Он поднялся и поманил за собой Барлоу. Я слышал обрывки их разговора из-за закрытой двери. Очевидно, неизвестный отчитывал Барлоу. Тот доложил им о сломленном инвалиде, готовым спасти дочь любой ценой. А этот тип сразу понял, что имеет дело с умным человеком. И поэтому не стал притворяться. Они вошли через несколько минут. Барлоу был красным от возмущения, но молчал. Он вышел за дверь, явно сдерживаясь и едва не хлопнув дверью. Когда мы остались одни, неизвестный мягко сказал:

— Иногда приходится терпеть и таких людей. Говорят, что этот кретин организовал нападение на тебя? Это правда?

— Я думаю, что кретину кто-то подсказал устроить это нападение, — мне важно не переиграть, но и показать себя дурачком не стоит. Мой собеседник умеет читать чужие мысли. Он не просто советник, он, очевидно, мозг организации.

— Возможно, — соглашается он, улыбаясь. — Но во всяком случае я думаю, что тот инцидент нужно считать случайным. А ты действительно тот самый Левша, о котором в России ходили легенды?

— Про легенды не слышал. А Левшой меня назвали в шутку, когда я потерял левую руку.

— Где потерял?

Он перешел на «ты» и разговаривает со мной так, словно мы с ним давние друзья. С этим типом нужно держаться на дистанции. Несмотря на свое изжеванное лицо, он очень умен.

— В Афганистане. Я был командиром роты. Снарядом оторвало, а спасти не смогли.

— И ты, герой-инвалид, решил стать киллером?

— А тебя это так волнует?

Я тоже перешел на «ты», мы с ним были примерно одного возраста, просто его жизнь, кажется, побила еще сильнее, чем меня.

— Не волнует, но интересно. Говорят, что у тебя есть правительственные награды бывшего Союза? Это верно?

— У меня много чего есть. Показать все сейчас или поверишь на слово?

— Вот ты какой ершистый, — добродушно сказал он, улыбаясь. — Ладно, не нервничай. Все будет нормально. Сейчас шеф сам приедет. Через несколько минут будет здесь.

— Так бы сразу и сказал, а то про руку мою расспрашиваешь. И Барлоу присылаешь на переговоры. Ты бы ему сказал, чтобы своих молодчиков не присылал. Я ведь хоть и однорукий, но стреляю неплохо. Вполне мог при следующей встрече отстрелить этому Барлоу голову, к чертовой матери. И любой американский суд меня бы оправдал, увидев мои синяки.

— Мы ему уже сделали втык. Он привык работать своими методами. Не знает, что к нашим людям особый подход нужен.

— Вот ты ему все и объяснишь. А заодно поясни, чтобы не держал меня за фраера. Мне нужны гарантии, что вы меня потом не уберете. Иначе зачем затевать всю эту галиматью, если вы меня все равно кокнете?

— А жаргон тебе не идет, — лениво советует он, — выглядишь не слишком органично. Ты ведь в зонах не был, в тюрьмах не сидел, откуда у тебя блатной лагерный жаргон? А насчет гарантий ты тоже прав. Если захотим, все равно уберем в любой момент. Поэтому тебе лучше на слово нам поверить, чем дергаться.

В этот момент за стеной слышна возня, кто-то бежит. Очевидно, приехал сам шеф. Слышен громкий голос Барлоу. Что-то говорит Трошин. Мой собеседник медленно встает со стула. Я поднимаюсь следом. Дверь открывается, и входит невысокий человек с подстриженными ежиком короткими волосами, острыми чертами лица, пронзительным взглядом. Он хотя и невысокого роста, но сразу ясно, кто перед тобой. И не потому, что все остальные забегали. От него исходит та самая уверенность силы, которая смущает остальных.

— Приехал? — спрашивает он, обращаясь не ко мне, а к моему собеседнику. Тот кивает.

Затем проходит к столу, садится первым и жестом разрешает сесть всем остальным. На этот раз Барлоу, вошедший следом за ним, совсем не чувствует себя столь вольготно, как несколько минут назад. Он осторожно садится на стул где-то в глубине комнаты. Мой собеседник с изжеванным лицом опускается на свой стул. И только после этого сажусь я.

— Вы поговорили? — шеф меня пока игнорирует. Он обращается к своему советнику. Тот кивает.

— Ты согласен? — наконец спрашивает меня этот «авторитет».

Первые слова, обращенные ко мне. Здесь важно не переигрывать. Все-таки передо мной не Барлоу, и даже не советник шефа. Если я начну дерзить или высказываться непочтительно, то меня уберут немедленно, прямо здесь. Несмотря на гигантскую подготовку, какую они провели. Власть шефа держится на авторитете, и я не должен ни в коем случае подвергать ее сомнению.

— Я хотел поговорить, — осторожно начинаю я, стараясь его не раздражать.

У него злые, бешеные глаза, и я понимаю, что свой «авторитет» он завоевывал по-настоящему, в лагерях, а не покупал за большие деньги, сидя в роскошных апартаментах Бруклина.

— О чем? — резко спрашивает он. — Тебе мало, что мы оставляем в живых тебя и твою сучку? Тебе еще нужны какие-то гарантии?

— Нужны, — упрямо говорю я, облизывая губы. — Я хотел с вами встретиться, чтобы вы мне их подтвердили.

— Смотри, какой смелый, — удивляется он. — Ладно, считай, что ты их получил. А кто даст мне гарантии в отношении тебя? Что вдруг не сбежишь и не обманешь нас? Или в последний момент не побежишь в ФБР? Ты нам такие гарантии дать можешь?

Откуда мне было знать, что передо мной сидел сам Коготь. Говорят, что он считался правой рукой самого Рябого, погибшего задолго до того, как я появился в Америке.

— Мне деваться некуда. Я свое дело сделаю, — отвечаю я ему.

И вдруг в разговор вмешивается его советник.

— Он все сделает, — говорит этот тип, и я вдруг с ужасом слышу следующие слова: — У него еще сын есть в Питере. Хороший мальчик, в банке работает. Если даже здесь он от нас скроется с дочерью, то мы его сына там возьмем.

Меня словно обухом по голове ударили. Про Костю разговора не было. Барлоу даже не намекал, что они знают о существовании моего сына. Хотя я должен был догадаться! Если они добрались до моих банковских счетов, если смогли проверить все мои документы и узнать про прежнюю жизнь, то должны были рано или поздно выйти на Костю. Я был слишком самонадеянным, полагая, что они не узнают о его существовании. Мне казалось, что Костю можно исключить из игры. Как же глупо я ошибался.

— При чем тут мой сын? — я так ошарашен, что слышу собственный голос, продолжая играть, хотя чувствуя себя раздавленным тараканом.

А они продолжают давить:

— Это наша гарантия, — говорит советник, обращаясь к шефу. — Никуда Левша не сбежит. Он ведь знает, что мы можем достать и его сына, и его дочь.

— Умный ты, стервец, — не выдерживаю я, обращаясь к советнику.

Тот кивает в знак согласия, но его лицо не меняется. Очевидно, все органы чувств у этого человека давно атрофированы. Наверное, он еще и наркоман, судя по безразличию, с которым он решает человеческие судьбы. Но в его воспаленном мозгу рождаются очень верные схемы. Я — как муха, попавшая в паутину, откуда невозможно выбраться.

— Он у нас самый умный, — соглашается шеф. — Значит, сынок у тебя в Питере остался, а дочка здесь. Ну вот и гарантии появились. А наши гарантии — мое слово. Я тебе слово даю, что тебя пальцем никто не тронет, пока я жив. Тебе достаточно моего слова или хочешь письменного обязательства?

Потребовать письменного обязательства — значит неслыханно оскорбить человека, поставившего свою воровскую честь под своими словами. Поэтому я, закусив губу, отрицательно качаю головой. Бандит удовлетворенно кивает. Ему понравилось мое понимание ситуации.

— Тебе нужно сделать только один верный выстрел, — говорит он и, уже обращаясь к Барлоу, спрашивает: — Ты объяснил ему, где и когда он должен стрелять?

Барлоу медлит несколько секунд. Сукин сын, не хочет, чтобы я знал, как хорошо он владеет русским языком. Но не ответить шефу нельзя. А отвечать на английском тоже невозможно, очевидно бандитский «авторитет» еще не овладел английским настолько, чтобы на нем разговаривать.

— Еще не сказал, — отвечает Барлоу на хорошем русском языке с одесским акцентом.

Ах, сукин сын! Он такой же Барлоу, как и Трошин. Они все здесь из нашего родного отечества. Просто Барлоу, очевидно, прибыл сюда еще совсем молодым и успел поднатореть в юридических науках. Наверное, он даже не Барлоу, а какой-нибудь Барлов или Барлив. Не хочу гадать, но говорит он слишком правильно для обычного американца.

— Ну так скажи, — разрешает шеф. — И объясни ему, что мы — серьезные люди. Если дали слово, то его держим. Пусть выполнит свою работу, и я сам буду отвечать за безопасность его детей. И сына, и дочери. А с ним ничего не случится, если будет вести себя правильно.

Шеф встает и направляется к выходу, не попрощавшись со мной. Я поднимаюсь со стула, раздавленный состоявшимся разговором. Они ввели дополнительный резерв в нашу игру — моего сына. И я теперь остаюсь без козырей и без своей игры. Я начинаю думать, что мне легче принять их приглашение, чем продолжать упорствовать. Советник шефа идет следом. Кажется, он понял, что именно произошло. До сегодняшнего разговора у меня мог быть план. После этой встречи я обязан выполнять все, что мне прикажут.

— Не переживай, — советует мне эта гнида, — сделай все нормально, и с твоими детьми ничего не случится. Можешь быть уверен, что их никто не тронет.

Он выходит следом за своих главарем, а я остаюсь с Барлоу. Вот тогда я и вспомнил весь лексикон русской матерщины. Барлоу выслушал меня спокойно. Его нельзя прошибить даже матросскими ругательствами. Когда я замолчал, он с каким-то удовольствием сказал по-английски:

— Никогда не слышал таких грязных ругательств, мистер Келлер. Вы действительно хотите знать, в кого именно вам предстоит стрелять?

Я молчу. Кажется, на сегодняшний день я выдохся. Он подходит ко мне и достает из кармана газету с фотографией неизвестного мне высокого мужчины лет сорока пяти — пятидесяти.

— Это господин Онищенко, — сообщает мне Барлоу, — бывший премьер-министр Украины. Сейчас он проживает в Монреале. Точный адрес мы вам дадим. Учтите, что рядом с ним постоянно находятся сотрудники службы безопасности, его охрана. Их всего двое, и, я думаю, вам не будет слишком сложно сделать свой единственный выстрел. Хотя, я слышал, вы делали обычно два выстрела. Первый в сердце и второй в голову — контрольный. И с большого расстояния. Неужели вы действительно так здорово стреляете?

Мне не хочется с ним разговаривать, и я молчу. Их слова о сыне меня потрясли. Как я ждал приезда Кости, как хотел с ним увидеться! И вот теперь я невольно подставил его во второй раз. И если тогда у меня были ничтожные шансы, что с ним ничего не сделают, то сейчас нет даже таких. Значит, нужно вытаскивать его из России и любым способом заставить приехать в Америку. Здесь я смогу придумать, как его спрятать. В отличие от мафии, у меня не столь «длинные руки», и я не могу обеспечить его безопасность в Питере. Достаточно любого бандита, который просто подойдет к нему в толпе и выстрелит в затылок. Любого «отморозка», который за пару сотен долларов ткнет его ножом или ударит куском металлической трубы по голове. Нет, я не имею права так рисковать.

По дороге назад я снова молчал, подавленный сообщением о моем сыне. С одной стороны, я действительно переживаю, а с другой, понимаю, что нужно демонстрировать это мое состояние Барлоу, который сидит рядом и внимательно за мной следит. Когда мы уже подъезжаем к нашему городу, я спрашиваю его:

— Срок установлен? Или я могу определить его сам?

Я принципиально говорю по-русски, не переходя на английский язык. А он также принципиально отвечает мне по-английски:

— Чем раньше, тем лучше. Но мы вас не торопим. В ближайшие две-три недели. Вы должны хорошо подготовиться. Промах или провал должны быть исключены. На него уже покушались — взорвали автомобиль. Его водитель погиб, а он чудом остался жив. Если произойдет еще одно неудачное покушение, его возьмет под охрану ФБР, и тогда мы его не сможем найти. Поэтому провал должен быть абсолютно исключен. Стрелять вы должны только тогда, когда будете уверены на сто один процент.

— Мне нужно будет съездить в Монреаль и посмотреть обстановку на месте, — предлагаю я.

Барлоу кивает в знак согласия.

— Конечно, — сразу отвечает он. — Для профессионала вашего класса было бы непростительной ошибкой согласиться выполнить наш «заказ» и ни разу не побывать на месте его исполнения. Когда захотите, мы вас отвезем и все покажем. У вас ведь есть американский паспорт, значит, вы имеете право беспрепятственного проезда в Канаду. Я поеду с вами, — торопливо добавил он, и я почувствовал, что он допустил маленькую ошибку. Но переспрашивать не стал.

Барлоу прав. У меня действительно есть американский паспорт, но у большинства его громил таких паспортов скорее всего нет. Более того, они наверняка живут в Америке с просроченными визами. И ни при каких обстоятельствах не смогут рисковать, пересекая границу. Значит, в Канаде у моих «заказчиков» будет не так много людей. Это важный момент.

— Поездка будет за ваш счет, — добавляю я, и он качает головой.

— Почему в этой стране все миллионеры такие скряги? Вы могли бы пригласить меня в ресторан где-нибудь в Монреале.

— Кто вам сказал, что мне приятна ваша компания? Я с вами однажды уже пообедал у Пабло в ресторанчике, после чего меня там угостили «десертом» по вашему рецепту. Неужели я должен обедать с вами во второй раз?

Я говорил громко по-русски, чтобы нас слышал сидевший рядом с водителем на переднем сидении Трошин. Он хмыкнул — мои слова ему явно понравились. Чего нельзя сказать о Барлоу.

— Не будем вспоминать об этом печальном инциденте, — миролюбиво предложил он. — Что было, то прошло. И говорите, пожалуйста, по-английски. Вы ведь знаете, что они понимают русский язык. Зачем вам лишние свидетели?

— А вы их тоже собираетесь убирать? — спросил я, еще больше повысив голос.

Водитель озадаченно взглянул на нас в зеркало заднего обзора, а Трошин обернулся и нахмурился. Очевидно такая сакральная мысль не приходила в голову этим обезьянам.

— Не говорите глупостей! — закричал, переходя на русский, Барлоу. — Никто никого не собирается убирать. Мы с вами поедем через несколько дней в Монреаль. Я позвоню и уточню число.

Больше мы не сказали друг другу ни слова. Я даже не попрощался, выходя из салона автомобиля. Но в эту ночь я не спал. На следующий день я поехал в город и, зайдя на почту, позвонил в Питер одному из немногих знакомых, который меня еще помнил.

— Сделай что хочешь, но Константин должен взять билет и прилететь в Америку, — сказал я ему. — Уговаривай его хоть на коленях, обещай все что угодно. Сделаешь — я переведу тебе десять тысяч долларов, как только он окажется в Америке.

Получить десять тысяч только за то, чтобы убедить молодого человека отправиться к отцу в Америке, — это самый приятный и самый легкий заработок. Но мой знакомый потратил три дня, прежде чем сумел уговорить Костю мне позвонить. И когда в трубке раздался голос моего сына, я не мог поверить своему счастью.

— Отец, — строго сказал он, — здравствуй. Как ты отнесешься к тому, чтобы я к тебе приехал? Хочу посмотреть на вашу Америку.

В тот день я был самым счастливым человеком на свете. Я не только увижу его, но и вытащу, спасу от мафии! Не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот уж действительно так.

Но счастье не бывает полным и долгим. На следующий день мне позвонил Барлоу.

— Мы поедем с вами в Монреаль послезавтра, — сухо сообщил он. — И еще я хотел уточнить. Вы знаете, что ваш сын собирается приехать к вам погостить?

— Он уже полгода собирается. Я дважды высылал ему приглашения. Вы можете это проверить.

— Уже проверили, — проворчал Барлоу, — но дело не в этом. Нам кажется, что он приезжает в очень неподходящий момент. Вы не могли бы его отговорить?

— И не подумаю. При чем тут наши проблемы? Мне дали слово, что с моими детьми ничего не случится. И не хитрите, Барлоу! Если вы хотите его убрать в Питере, то напрасно рассчитываете, что я ничего не узнаю. Если хотя бы волос упадет с его головы, вам придется искать нового исполнителя вашего «заказа».

— С ним ничего не случится, — торопливо заверил меня Барлоу, — просто нам кажется странным такое совпадение.

— Это вас не касается. И вообще оставьте в покое членов моей семьи. Они не должны ничего знать. А вы не должны нам мешать жить обычной жизнью. Я несколько лет не видел сына, и теперь он приезжает. Из-за проблем вашего шефа я должен отговорить сына приехать ко мне в Америку? Неужели вы думаете, что можете мною так командовать?

— Я только спросил, — отступил Барлоу и положил трубку.

На этом наш разговор закончился. А через день снова позвонил Костя и, сообщив, что получил визу и купил билет, назвал дату прилета в Бостон. Теперь я знал, что через несколько дней мой сын будет рядом со мной. И после того как я его спрячу, у нас будет совсем другой разговор с мистером Барлоу и его компанией.

 

ОЛД-ТАУН

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Я постарался рассказать Косте обо всем, что произошло до его приезда. Разумеется, в общих чертах. Ему не нужно знать, о чем именно я просил нашего старого знакомого, все последние годы сообщавшего мне, как живет моя бывшая семья. Конечно, десять тысяч долларов я сразу перевел и даже узнал, что ему удалось сыграть в том числе и на корысти моей бывшей жены. Он убеждал сына, что тот должен поехать к отцу-миллионеру и устроить свою жизнь, а затем вызвать мать. Когда знакомый рассказывал мне эти подробности, я понял, почему Костя сразу позвонил. Она, конечно, не могла упустить такой шанс. Даже спустя столько лет хотела меня достать! Она ведь знала, что я не женат и что удочерил девочку. И понимала, что если Костя останется со мной, то рано или поздно и она, мать моего сына, формально со мной не разведенная, может объявиться в Америке на законных основаниях.

Нужно каким-то образом решить и эту проблему. Ведь я указал в своих въездных документах, что не женат. А фактически не оформил развода, поэтому моя бывшая жена может шантажировать меня в любое время, если только узнает столь интригующие подробности. Но я надеюсь никогда ее не увидеть. Тем не менее Косте я объяснил ситуацию. Он должен исчезнуть вместе с Сашей, чтобы я мог нормально действовать.

Через несколько дней я уже был в Монреале вместе с Барлоу и начал присматриваться к своему «клиенту». Внешне он выглядит неплохо. Красивый, импозантный мужчина. Наверное, решил обмануть всех, в том числе и мафию, поэтому и подставился. Я сколько раз убеждался, что политики часто пытаются обмануть всех, в том числе и самих себя. Наверное, он думал, что сумеет объяснить, почему поступил так, а не иначе. Ему трудно понять, что, когда речь идет о миллионах долларов, никакие объяснения в расчет не принимаются. Мафия руководствуется только одним движущим стимулом — жаждой наживы. И если вы отнимаете у нее деньги, то должны быть готовы к крупным неприятностям. Лучше всего вообще не связываться с мафией, но какой политик может себе такое позволить? Если ты решил играть в политику, если решил завоевывать голоса людей, то лучшего помощника, чем мафия, тебе не найти. И не важно, какая это мафия. Государственная или состоящая из бандитов. В конечно счете, мафия — это сообщество людей, которые действуют в своих интересах и плюют на сограждан и законы собственной страны. В России это называлось «Семьей», членом которой был и бывший Президент; в Италии — «Коза ностра», с которой сотрудничал бывший премьер Андреотти; во Франции — сын Миттерана занимался незаконными поставками оружия. Везде одно и то же. И никакого просвета.

В общем, убрать моего «клиента» было несложно. Два амбала, которые были рядом с ним, выполняли лишь представительские функции. Вообще-то охранники часто нужны, чтобы отпугивать зевак и любопытных. На серьезное дело они не годятся. Почему-то считается, что телохранители должны быть высокого роста и с квадратными плечами. Такой компонент, как голова, у них должен отсутствовать напрочь. На самом деле все далеко не так. Фильм «Телохранитель» помните? Костнер играл обычного профессионала, все замечавшего и все просчитывавшего. Вот таким и должен быть настоящий специалист. А эти двое рядом с бывшим премьером были лишь «атлантами» для поддержания престижа бывшего государственного деятеля.

Я понял, что премьер обречен. Даже если я в последний момент откажусь от своей партии, то у мафии всегда найдется запасной вариант. Я помнил, какие глаза были у советника, когда я с ним разговаривал. В его одурманенном наркотиками мозгу могут рождаться самые невероятные комбинации. Еще какоето время наркотики будут стимулировать его умственные процессы, а потом начнется период «полураспада», когда он станет на глазах превращаться в инвалида и довольно быстро убьет себя сам. Но пока он и мистер Барлоу могут придумать очень неприятные для меня комбинации, к которым я должен быть готов.

Теперь предстояло решить проблему детей. После того как я рассказал Косте о моем плане, он должен был понять, насколько серьезно мое положение. «Хонду», дежурившую ночью, утром сменила другая машина. Они даже не прятались, понимая, что деваться мне некуда. Теперь нужно было спрятать Костю. С ним не должно быть проблем — ведь он не обязан ходить в школу или на работу. Он может весь день проводить дома, ничего не делая. Но мне было важно, чтобы он время от времени появлялся во дворе и его видели наблюдатели. Они должны успокоить Барлоу, объяснив этому поганцу, что я и не думаю скрывать сына.

Вечером позвонил Кервуд, пригласил нас в гости. Отказаться было невозможно, и мы, переодевшись, поехали втроем. Я решил поехать на своем «Крайслере конкорде» и заранее выставил машину из гаража, чтобы наши наблюдатели могли ее рассмотреть. Мне совсем не хотелось, чтобы в нас начали стрелять, когда мы поедем в гости к Кервуду. Но едва мы выехали со двора, зазвонил мой мобильный телефон.

— В чем дело, Келлер? — спросил меня Барлоу, которому, очевидно, доложили о нашем коллективном отъезде. — Что случилось? Куда вы направляетесь?

— Нас пригласил в гости конгрессмен Кервуд, наш сосед, и мы едем к нему на ужин, — коротко ответил я этому мерзавцу.

— Приятного аппетита, — пожелал он. — Возвращайтесь скорее, мистер Келлер, а то мои люди иногда нервничают. После того как вы избили наших ребят в Гринленде и оторвались от преследования на несколько часов, мы можем подумать все что угодно.

— Если бы я хотел сбежать, то давно бы сбежал, — заметил я.

— Возможно, — согласился Барлоу. — Только кому вы нужны в Америке без дома и без своих миллионных счетов в банках? И куда вы побежите? Будете искать работу? Камни таскать с вашим протезом? Или станете фокусником? Вы все просчитали верно, бежать вам не стоит. Поэтому и не сбежали. А насчет моих людей вы явно погорячились, и мне стоит больших трудов их сдерживать.

— Объясните им, что во всех их неприятностях виноваты только вы, — посоветовал я Барлоу. — И пусть они набьют вам морду.

Он отключил свой аппарат. Костя взглянул на меня.

— Опять они? — тихо спросил он.

Я молча кивнул. Саша, сидевшая на заднем сиденье, уже знала, что у меня большие неприятности, поэтому ей нужно быть готовой к любым неожиданностям.

— Может, нам не ездить к мистеру Кервуду? — неожиданно произнесла она. — Если у тебя неприятности…

Я посмотрел на притихших детей. Мужчина должен уметь защищать свой дом, свое потомство, свое будущее. Это нормально. Напрасно Барлоу и его головорезы думают, что меня можно испугать. Напрасно они полагают, что я так просто сдамся.

— Едем, — решительно сказал я, прибавляя газу, — и будем веселиться.

Дом Кервуда находился в самом центре города. В этот вечер у него в гостях собрался весь цвет городка. Был и наш местный шериф, и судья, приехавший из Огасты, и даже помощник губернатора. Все произносили тосты за успех Кервуда на будущих выборах. Он в паре с новым губернатором собирался баллотироваться в вице-губернаторы штата. Учитывая, что у нас были очень сильные позиции республиканцев, успех ему был почти гарантирован. Не знаю почему, но все приехавшие из бывшего Советского Союза эмигранты всегда голосуют за республиканцев — за партию белых состоятельных людей с определенными принципами. В лозунгах демократов есть нечто демагогическое. Весь сброд Америки всегда за них. Все эти негры, пуэрториканцы, мексиканцы, китайцы, вьетнамцы. Я не расист, конечно, но неприятно, что все, кто плохо говорит по-английски и имеет другой цвет кожи, как правило, предпочитают демократов. Плюс сексуальные меньшинства. Полный набор. А сам Клинтон, хоть и обеспечил Америке неслыханное процветание, тоже не был идеальным образцом для подражания. Завравшийся аферист с красным лицом, который всех обманывал, бабник, который готов был осчастливить любую сучку. Нет, я за республиканцев, за твердые принципы в семье и в государстве. Хотя, откровенно говоря, избранный после Клинтона Буш оказался таким пустым местом, что многие пожалели о своем выборе.

В общем, эти республиканцы заранее праздновали победу в доме Уильяма Кервуда, а мы с детьми были участниками большого праздничного ужина в семейном кругу, посвященного решению хозяина дома выдвинуть свою кандидатуру на пост вице-губернатора. Интересно, что думали наблюдатели мафии, которые следили за нами. Или их представители были среди приглашенных гостей? Я вглядывался в лицо каждого, пытаясь определить, кто из них мог оказаться собеседником Барлоу или его шефа. Но передо мной сидели респектабельные состоятельные люди, совсем не похожие на бандитов. Хотя, наверное, главари мафии тоже не похожи на обычных бандитов.

Ужин закончился поздно, и мы возвращались домой, когда Костя заметил фары идущего следом автомобиля. Он осторожно коснулся моей руки.

— Они едут за нами, — показал он на машину, идущую позади.

— Почетный эскорт до нашего дома, — пошутил я. — Ничего страшного. Они останутся на холме и в дом не въедут.

Мы проехали дальше, а машина свернула к месту, откуда они обычно вели наблюдение за нашим домом.

Костя усмехнулся.

— Почему ты это терпишь? — спросил он. — Позвони шерифу или в полицию. И через пять минут их арестуют. А потом выйдут на главарей. Или возьми винтовку и перестреляй сволочей, чтобы не торчали у нашего дома.

— Нельзя просто так стрелять в людей, если они находятся на приличном расстоянии от твоего дома, — пояснил я. — Ни один суд не признает это самообороной. Это во-первых. А во-вторых, если даже я позвоню шерифу и он заберет обоих наблюдателей, их отпустят уже через час. Что можно поставить им в вину? Наблюдение за моим домом? Но это не уголовное преступление. Остановку в неположенном месте? Но там разрешена стоянка автомобилей. А мои слова будут против слов двух свидетелей. В этой стране мало только моих показаний. Чтобы арестовать свободных граждан свободной страны, нужны еще показания других людей. Это тебе не Питер, где у них выбили бы признания. Через час приедет их адвокат, и шериф выпустит обоих под залог до суда. Вот и все, что может случиться. А потом они приедут ко мне и возьмут дом штурмом. И пока сюда приедут шериф и полиция, на месте дома останутся одни головешки.

— Убедил, — удрученно согласился Костя, — ну и паскудная у вас, миллионеров, жизнь.

Он вышел из машины и пошел в дом. Саша хотела выйти следом, но я задержал ее за руку.

— Когда Костя пойдет спать, спустись в подвал, — попросил я ее, и она молча кивнула.

Едва мы вошли в дом, как позвонил Барлоу.

— Через три дня мы встречаемся в Монреале, — сухо сообщил он мне. — У вас ничего не изменилось?

— Ничего. Вам, наверное, уже доложили, что мы, все трое, вернулись домой. Думаю, что ваши люди имеют приборы ночного видения и могут удостовериться, что мы все вернулись.

— И правильно сделали, — сказал Барлоу. — Вы настоящий отец. До свидания.

На этот раз я отключил телефон не попрощавшись. Этот тип еще смеет говорить мне такие вещи! Когда Костя поднялся к себе, Саша спустилась в подвал. Я прошел следом.

— Ты помнишь все, о чем я тебе говорил? Она прикусила губу от волнения. Совсем маленькая девочка, которую я подвергаю риску. Хотя она считает себя в тринадцать лет уже взрослой. Как она говорит, «тинейджером».

— Костя тоже поедет со мной? — спрашивает она.

— Нет, Костя поедет в другое место, — от волнения у меня дрожит голос. — Сейчас, Саша, я скажу тебе об одной вещи, об этом не должен знать никто. Никогда и никто. Ни один человек на земле, кроме Бога. Даже во сне ты не должна этого говорить. Я скажу тебе, где спрятаны мои деньги. Если со мной что-нибудь случится, ты должна их оттуда взять, когда тебе будет очень плохо. Но никому не говори о них.

Она кивает, и я рассказываю ей о спрятанном миллионе долларов, называю код шифра и объясняю, как получить ключ. Она может сказать, что потеряла ключ. В договоре, который я подписал с банком, значится, что ключ не имеет особого значения. К сейфу можно допустить только того, кто назовет мой личный пароль и сумеет набрать нужную комбинацию цифр. Только этот человек имеет право получить два ключа и открыть сейф. Теперь я рассказываю об этом Саше. Она внимательно слушает. Саша — настоящая американская девочка. При разговоре о больших деньгах она становится деловитой, собранной, сосредоточенной. Может, американцы правильно считают, что самое главное в жизни — деньги? Может, они верно воспитывают своих детей в уважении к этим зеленым бумажкам? Мы всегда презирали деньги. Для нас был важен пафос, энтузиазм, идеология. Пусть плохо оплачиваемая работа, зато интересная. Пусть пошлют в глухомань или тайгу, зато на живую работу. Даешь БАМ, где нет ничего человеческого и все нужно обустраивать самим. Даешь Афганистан, куда мечтали попасть сотни молодых офицеров, подавая рапорты. Интересно, что те, кто отправлял нас на БАМ, сами туда не спешили и становились послами и министрами, забывая о дураках, уехавших в Сибирь. А кадровики и штабисты, которые делали карьеру в Москве, пачками штамповали приказы о наших переводах в Афганистан и, наверное, посмеивались над нашим глупым энтузиазмом. Американцы перевели все на деловой лад. За все нужно платить. И хорошо платить. Мерилом любого труда являются деньги, которые ты за него получаешь, а все эти почетные грамоты можешь использовать в сортире.

Наверное, я становлюсь циником. Или уже давно им стал. Наверное, со мной трудно теперь разговаривать. Ведь я, поселившись в Америке, невольно стал немного похожим на своих соседей. Прагматичный, рациональный, немного верящий в Бога, а еще больше в Доллар, я стал таким же, как они.

— Я все поняла, — успокаивает меня Саша, — ты не переживай. Я все сделаю, как нужно. Только плохо, что тебя не будет рядом со мной.

Она прижимается ко мне и целует меня в щеку. Врешь, старый поганый Франклин, ничего у тебя не получилось. Деньги — не самое главное в жизни. Даже услышав про миллион долларов, который она получит, эта девочка подумала прежде всего об отце, с которым она может не увидеться. Врете, сволочь Барлоу и вся ваша компания. Ничего у вас не выйдет. Бог сильнее дьявола. Бог сильнее вашего Доллара. Бог сильнее всех.

Я закрываю глаза и прижимаю девочку к себе. Я действительно люблю ее, как дочь. Столько дней и ночей мы провели вместе. Мы сильно привязались друг к другу. Как я мог подумать, что деньги могут заменить моей дочери отца? И почему я так плохо думаю об американцах? Это неправда. Когда нужно, они рискуют своими жизнями, спасая детей, попавших в огонь, или бросаются в реку, чтобы вытащить тонущую собаку. И не все здесь поклоняются Доллару. Если бы это было так, не было бы такой великой страны, как Америка. Для них свобода прежде всего, а уже потом этот поганый Доллар, который, конечно, их сильно портит. А кого он не испортил?

Мы сидели в подвале целых двадцать минут. Саша призналась, что ей нравится один молодой человек, но она не знает, как об этом с ним заговорить. А теперь ей приходится уезжать.

— Ничего, — сказал я с тяжелым сердцем. — Может, это ненадолго. Может, ты скоро вернешься.

Она взглянула на меня, но ничего не сказала. Дети интуитивно чувствуют, когда вы врете. А может, я просто не сумел убедительно соврать. В другие времена у меня это лучше получалось. Мы поднялись наверх, и я пожелал ей спокойной ночи. Потом поднялся в комнату Кости. Он уже спал, разметавшись по постели. Укрыв его одеялом, я еще раз полюбовался им. Каким красивым молодым человеком стал мой сын! Столько лет я провел без него, и теперь какие-то бандиты хотят отобрать у меня последнюю надежду. Я просидел у его постели целый час, укрывая его, когда он раскрывался. И только потом пошел вниз. Мне нужно было подготовиться и немного отдохнуть. Следующий день должен был стать самым главным в моей жизни.

 

НЬЮ-ЙОРК. ЮЖНЫЙ МАНХЭТТЕН

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Когда Джулио начинает сердиться, лучше с ним не разговаривать. Чезаре Кантелли всегда помнил, кому он был обязан своей успешной карьерой и обеспеченной жизнью. Но когда Джулио начинал багроветь, хватая губами воздух, Чезаре знал, что вслед за этим из уст его патрона прозвучит некое определение в адрес человека, которого после этого можно считать покойником. И теперь подобное определение могло прозвучать в адрес самого Чезаре.

— Почему мы столько ждем, Чезаре? — зло спросил Джулио после того, как поговорил с кем-то из знакомых.

Когда он вернулся после обеда, Чезаре понял, что шеф явно не в духе. Очевидно, ему высказали, что думают по поводу его «успехов» в Барселоне и негласной договоренности в Милане. Откровенничать Джулио не умел и не хотел. Оправдываться было невозможно. Оставалось выслушивать порицания, переходящие в оскорбления.

— Маурицио сообщил, что у них все в порядке, — сразу доложил Чезаре, — можно не беспокоиться. В ближайшие несколько дней…

— Мне надоело ждать, Чезаре, — зло прервал его Джулио. — Неужели нужно так много времени, чтобы найти исполнителя? И если они не могут решить такой легкий вопрос, может, вообще не стоило с ними разговаривать?

— Они уже нашли исполнителя, — пробормотал Чезаре, понимая, что еще больше раздражает собеседника.

— Хватит! — прервал его Джулио. — Мне надоело слушать об их успехах. Наши друзья в Европе потеряли сотни миллионов долларов из-за упрямства одного чиновника, к тому же бывшего. И мы не можем решить такую простую проблему! Что будут думать о семье Анчелли? Решат, что с нами нельзя иметь дело. Мы будем опозорены на весь мир, Чезаре! И все потому, что я послушался тебя. Мне нужно было самому взяться за это дело.

— По моим сведениям, они долго искали подходящего человека, — выдохнул Чезаре. — Нужен такой специалист, который не вызывал бы сомнений у наших «друзей». Его нашли, но он долго отказывался. Пришлось объяснить ему, что нельзя пренебрегать подобными предложениями, иначе он может потерять своих детей.

— У него есть семья?

— Двое детей.

— Это хорошо. Когда у человека есть семья, он привязан к своему дому, к близким. Тогда он не делает глупостей. Я думаю, они правильно поступили, напомнив ему о семье. Он согласился?

— Да, конечно.

— Вот видишь, Чезаре, как важно вспомнить о семье в нужный момент, — удовлетворенно сказал Джулио. — И когда они думают, наконец, приступать?

— Они уже были в Монреале. Думаю, что через несколько дней все будет в порядке.

— Значит, на следующей неделе ты меня обрадуешь, — твердо решил старик. — И учти, Чезаре, что это ты предложил мне вариант с «русскими». Я никогда с ними не работал и не собираюсь этого делать впредь. Мы всегда имели дело только с членами нашей семьи. Или с нашими друзьями, которым можем верить.

— Я понимаю.

— Скажи Маурицио, чтобы был готов действовать. Как только они выполнят наш заказ, он должен убрать всех, кто знал о нашей встрече. Всех, Чезаре. И передай ему, что я разрешаю пока оставить в живых только двоих. Один из них ты.

— Спасибо, — пробормотал Чезаре, — а кто второй?

— Не догадываешься? — покачал головой Джулио. — С годами ты стал глупеть. Второй человек, который будет знать о нашем разговоре и останется в живых, — это я. Таким образом, нас будет двое. Ты и я. Но в какой-то момент я могу решить, что двое — это очень много. Ты так не считаешь, Чезаре?

Сегодня он явно был не в настроении. Джулио никогда не разговаривал в подобном тоне со своим советником. Лучше ему сегодня не возражать.

— Я могу ехать? — поднялся Чезаре.

— Можешь, но помни мои слова. Как только в Монреале прогремят выстрелы, Маурицио должен сделать свое дело. Чисто и аккуратно. Мне не нужны лишние свидетели. Может быть, полиция и ФБР их и не найдут, но семья Салерно найдет и заставит рассказать о нашей встрече. Там было только два человека. Это не так много, Чезаре.

— Я все понял, — Чезаре выдохнул воздух и вышел из кабинета. Очевидно, он действительно недооценил это дело, если Джулио разговаривал с ним в подобном тоне. Значит, кто-то позвонил ему из Европы. И этот человек был столь влиятельным, что Джулио, проглотив все упреки, сорвался на своем советнике. А раз он сорвался таким образом, то нужно самому контролировать устранение бывшего премьера. Черт возьми, в Нью-Йорке девять из десяти людей не найдут Украину на карте, а Чезаре нужно решать проблему бывшего премьера этой страны. Но Джулио настроен решительно. Нужно будет поторопить русских, чтобы они поняли, насколько важно устранение этого чиновника.

Чезаре сел в машину и взглянул на водителя. После такого разговора он не имеет права никому доверять.

— Куда едем? — спросил водитель. Это был итальянец, член семьи Анчелли. Более того, он был личным телохранителем Чезаре. Но тот не собирался доверять даже своему телохранителю.

— Никуда, — отрывисто бросил Чезаре. — Останови машину через два квартала у телефонной будки. И посмотри, чтобы за нами не следили.

Покинув автомобиль через два квартала, Чезаре прошел к станции метро, спустился вниз и неожиданно повернул в другую сторону, выйдя с противоположной стороны. Здесь, где у стены стоял телефон-автомат, хорошо просматривался весь коридор. Если бы кто-то вздумал его подслушать, он бы наверняка это увидел. Чезаре опустил две монеты и набрал номер Ерофеева.

— В чем дело? — спросил Чезаре. — Мне казалось, что мы обо всем договорились.

— Мы готовы, — сообщил Ерофеев. — Через три дня все будет в порядке.

— Вы уверены в успехе?

— Да. На всякий случай мы подстраховались. Можете не сомневаться, все будет в порядке.

— До свидания. Я позвоню вам через три дня.

Чезаре повесил трубку, затем достал еще несколько монет и, бросив их, набрал другой номер.

— Я буду ждать тебя на углу третьего авеню, — сообщил он собеседнику, — пятьдесят вторая улица. Сядешь в мою машину.

Он снова повесил трубку и обернулся. Рядом никого не было. Выйдя к автомобилю, он приказал водителю отвезти его на третью авеню. Через двадцать минут в салон его автомобиля сел высокий мужчина со стертым лицом. Он был в шляпе и длинном плаще, несмотря на теплую погоду. Взглянув на водителя, Чезаре приказал ему выйти из автомобиля. Водитель остановил машину и вышел, закрыв дверцу. Он отошел на некоторое расстояние, чтобы оставаться рядом, если его позовут.

— Что у них? — спросил Чезаре, обращаясь к Маурицио.

— Они готовы, — подтвердил тот. — Нашли человека, проверили место. На всякий случай готовят второго.

— У тебя точные сведения?

— Я плачу хорошие деньги за точные сведения.

— Хорошо. Приготовь людей. Сразу после Монреаля, как только я передам условный сигнал, ты должен… — На всякий случай Чезаре, не произнося ни слова, провел ребром руки по шее, и Маурицио его понял, кивнув в знак согласия.. — Оба участника нашей встречи. Ты понимаешь?

Маурицио снова кивнул. Он тоже не хотел ничего говорить, опасаясь, что ФБР может записать их разговор. Он поднял два пальца, как бы спрашивая: «Обоих?» Чезаре кивнул в знак согласия. Маурицио опустил руку и тоже кивнул в ответ.

— Как ты думаешь, у них не сорвется? — спросил Чезаре.

— Не думаю. Они приготовили два варианта. Не должно сорваться.

— Тогда договорились. Мой сигнал… — Чезаре наклонился и прошептал на ухо условный сигнал.

Разговор был закончен. Маурицио вышел из автомобиля, мягко закрыв дверцу, и подозвал водителя. Через минуту машина отъехала. Чезаре сидел мрачный. Если в Монреале по каким-либо причинам все сорвется, придется поручить Маурицио самому отправиться в Канаду и решить вопрос с этим бывшим чиновником. В конце концов, самое важное — выполнить обещание Джулио, которое он дал своим европейским друзьям, а свалить вину на кого-нибудь можно будет всегда. Если понадобится, придется пожертвовать даже самим Маурицио, лишь бы выполнить поручение, данном им из Европы.

Чезаре не знал, что в тот момент, когда он встречался с Маурицио, Семен Ерофеев докладывал Когтю о своей беседе:

— Звонил Чезаре Кантелли. Торопит нас. Спрашивает, когда мы выполним их «заказ».

— Ты бы послал его подальше, — лениво посоветовал Коготь. — Он, видимо, не представляет, как трудно найти подходящего человека. И сколько денег пришлось потратить. Ты бы ему сказал, что мы уже потратили тысяч двести.

— Ему это неинтересно, — ответил Ерофеев.

— А мне неинтересно выполнять их … заказы, — прохрипел ругательство бандит.

Ерофеев поморщился.

— Подожди, — сказал он, — не нужно так нервничать. Мы уже все подготовили. Левша должен через три дня приехать в Монреаль и там все решить. Если вдруг сорвется и он не сможет поехать, мы на всякий случай приготовили Гримасника. Он тоже будет стрелять, но его оставлять в живых нельзя. Иначе начнет рассказывать, зачем его вызвали и всякие там глупости. В общем, у нас все готово, я думаю, эти «макаронники» останутся довольны. Конечно, лучше, если будет стрелять Левша. Его можно будет потом предъявить суду присяжных, как они и просили.

— Вечно эти итальянцы пудрят людям мозги, — раздраженно проговорил бандит. — Нужно просто убрать человека. Так бы и сказали. Нет, им еще и убийца нужен, чтобы его потом на суде показать. Не страна, а сборище юристов с их вонючими законами. Не нравится мне здесь. И вообще не нравится мне эта история.

— Почему не нравится? — рассудительно спросил Ерофеев. — Они ведь объяснили причины. Им важно, чтобы бывшего украинского премьера убил кто-нибудь из наших. Не связанный с кланом Анчелли. Как раз все понятно.

— Умный ты, Сема, человек, — вздохнул Коготь, — я это всегда говорил. Только ты в колониях не бывал, в зону не ходил. И поэтому опыта у тебя нет. Думаешь, зачем Анчелли нужен убийца? Именно такой убийца, из наших? Чтобы его полиции показать? Нет, конечно. Они так от других семей отмазаться хотят. Понимаешь?

— Конечно, понимаю. Мы так и договаривались. Почему тебя это начало волновать?

— И все-таки ты не понимаешь. Знаешь, как в зоне обычно бывало? Если в бараке есть хотя бы одна сука, то начальство все равно правду узнает. И чтобы никто не узнал, нужно быть уверенным, что в бараке никого из них не осталось. Всех извели под корень. Понял?

— Нет. Я в бараках не был. Ты меня извини, но скажи прямо, чего ты беспокоишься?

— Если им так важно подставить убийцу, чтобы никто об этом не узнал, значит, им еще важнее будет потом обеспечить себе алиби. Они ведь знают, что кроме убийцы остались еще два человека, которые могут рассказать о нашем договоре. Это мы с тобой, Сема. Теперь-то ты меня понял?

Ерофеев нахмурился. Он обдумывал услышанное и чем больше думал, тем сильнее хмурился. Наконец он произнес:

— Они на такое не пойдут.

— Еще как пойдут, если понадобится, — возразил Коготь. — Ты ведь их психологию лучше моего знаешь. Вот и поразмысли. Пойдут они на это или не пойдут.

Семен Ерофеев долго молчал. Потом неожиданно спросил:

— У тебя ничего нет? Мне, кажется, укол нужно сделать.

— Потерпишь со своим уколом, — зло прошептал Коготь. — Ты мне лучше скажи, что нам делать.

— Не знаю, — честно признался Ерофеев, — я в такие игры не играл и в зоны не ходил. Я действительно не знаю. Но выйти из игры мы не можем. Иначе нас точно уберут. И потом, не стоит переживать. Если Левша не справится, то Гримасник его заменит.

— Вот видишь, — рассудительно заметил Коготь, — иногда и моя башка на что-нибудь годится. Выходить мы, конечно, не будем. Не для того такую игру начинали. Левшу мы им обязательно подставим. Только пусть Гримасник будет запасным вариантом. И в любом случае нужно будет их сценарий немного подправить. Левша не должен остаться до суда, иначе они будут считать, что мы слишком много знаем. Я думаю, нужно сделать так, чтобы Левша погиб в Монреале. Но погиб так, чтобы все узнали о его причастности к этому преступлению. Сумеешь придумать?

— Нужно убить его сразу после выполнения нашего «заказа», — задумчиво произнес Ерофеев. — Но мы ведь готовили его для суда. И ты ему слово дал.

— Как дал, так и взял, — разозлился Коготь, — когда твоя жизнь на кону против твоего слова, знаешь, что перевешивает? Вот, вот. Поэтому ты мне не напоминай никогда про наш разговор. И потом, я правду сказал. С его детьми ничего не случится. Никто их и пальцем не тронет. А с Левшой мы тоже не виноваты. Я ведь действительно думал его подставить, как итальянцы просили. Только теперь думаю, что очень опасное это дело. Его в живых оставлять нельзя. Для нас опасно, Сема. Поэтому для всех лучше будет, если он вдруг погибнет.

— Итальянцам не понравится.

— Черт с ними. Нам главное — в живых остаться. У меня нет столько бойцов, сколько у этого Анчелли. И денег таких нет, и связей. Он, если понадобится, может на нас всю полицию напустить. И вообще из страны выслать. Поэтому нужно сделать так, чтобы ему понравилось. Ссориться с ним необязательно, но и под пули его головорезов я подставляться не хочу. В общем, решили. Позвони своему Барлоу и прикажи все обдумать. И сам подумай крепко. Нам с тобой еще пожить нужно. Мы с тобой совсем молодые люди.

— Мне укол нужен, — хмуро напомнил Ерофеев.

— Успеешь со своим уколом, — заорал Коготь. — Я тебя говорю, звони Барлоу и прикажи сюда приехать.

Вечером того же дня Барлоу вышел из дома Ерофеева и сел в свою машину. Выехав из Бруклина, уже на мосту, Барлоу, оглянувшись, достал мобильный телефон. Это был второй аппарат, зарегистрированный на чужое имя. Он набрал номер и терпеливо ждал, пока ему ответят. И когда наконец ответили, он сказал:

— Маурицио, это я. Они хотят изменить план. Не оставлять Левшу в живых. Нет, я не знаю, почему они так решили. Но у них, возможно, есть какой-то другой вариант.

Через минуту Маурицио позвонил Чезаре. Выслушав сообщение, Чезаре пожевал губами и произнес:

— Сеньор Джулио прав, Маурицио. Этим русским бандитам нельзя верить. Пошлешь своих людей в Монреаль. Пусть сделают так, чтобы убийца остался в живых. Если понадобится, пусть они его на руках к нам принесут. Только чтобы он живым остался. Ты меня понял, Маурицио? Живым!

 

ОЛД-ТАУН

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

В этот день все должно было решиться. Рано утром я разбудил Сашу. Она вышла из дома, как обычно, направляясь к школьному автобусу, который ждал ее у нашего дома. Я видел из окна, как двое наблюдателей следили за ней. Она села в автобус и уехала в школу. Наблюдателям не обязательно знать, что по дороге в школу она выйдет из автобуса и пересядет в машину Джеральда Джеймиссона, который отвезет ее на железнодорожную станцию. На поезде она доедет до Питсфилда, а там ее будет ждать автомобиль брата Джеральда, который отвезет ее в Хартфорд и затем переправит на юг, в небольшой городок в штате Канзас, где находится община баптистов. Там Сашу надежно спрячут. Домой она обычно возвращалась к трем часам дня, поэтому у меня есть время. Когда она выходила из дома, то не смогла сдержаться и заплакала. Честное слово, у меня тоже были слезы на глазах, так я привязался к этой девочке. Но оставаться в доме ей никак нельзя. Теперь нужно решать проблему Кости.

С ним, конечно, сложнее. Он не знает английского языка и вообще может запутаться. Но парень он башковитый, я надеюсь, что сумеет добраться до места без приключений. Примерно через час после того как Саша уехала на автомобиле, я выхожу из дома и подгоняю свой джип с другой стороны, — так, чтобы его не видели наблюдатели. Костя вылезает в окно и ложится между сиденьями. На расстоянии увидеть его невозможно. Я спокойно устраиваюсь за рулем и выезжаю со двора. Собачки, как обычно, провожают меня дружелюбным лаем. Я даже о них подумал, понимая, что нельзя оставлять своих друзей этим живодерам.

Джип едет в город, и мои наблюдатели медленно следуют за мной. Примерно на расстоянии двухсот метров. Сегодня за мной наблюдает двухместный «Фиат браво». Интересно, сколько у них автомобилей? Или они берут машины напрокат, чтобы не примелькаться в городе? Главное, чтобы они не заметили Костю. Мы подъезжаем к бензозаправке, сейчас будет поворот. Когда я поворачиваю машину, Костя на ходу спрыгивает и скрывается в магазине рядом с бензоколонкой, прежде чем его могут увидеть из «Фиата». Я медленно еду дальше, и мои наблюдатели следуют за мной. Они еще не знают, куда и зачем я еду. Вот, наконец, и телефонный звонок. Я ждал, когда позвонит мистер Барлоу.

— Куда вы направляетесь? — спрашивает он вместо приветствия. — Вы не забыли, что послезавтра мы уезжаем в Канаду?

— Нет, не забыл. Поэтому и выехал купить продукты. Хочу привести в порядок все дела. На всякий случай.

— А где дети?

— Неужели вам не доложили? Дочь уехала в школу, а сын спит дома. Я думал, вам докладывают обо всех наших передвижениях.

— Это делается в ваших интересах, — проворчал Барлоу. — Куда еще вы собираетесь поехать?

— Больше никуда. Куплю в супермаркете продукты и поеду на болота закрыть свой охотничий домик. Потом вернусь домой и два дня буду дома. Вы удовлетворены моим ответом?

— На болота ездить обязательно? — интересуется он. — Может, отложите до возвращения из Канады?

— Не могу. Там у меня запасы дичи. Она просто сгниет. Я и так уже несколько недель там не был. Нужно поехать обязательно. Иначе запах привлечет внимание не только хищников, но и людей. Вы хотите, чтобы у меня были проблемы с шерифом до того, как я уеду с вами в Канаду?

— Почему я ничего не знаю про ваш домик на болотах? Где он находится? Далеко?

— Это я у вас должен спросить, почему вы не знаете. Я купил его у нашего лесника. Купил очень недорого. Просто никому особенно не рассказывал. Ваши люди могут за мной проследовать, это совсем недалеко, около часа езды.

— Обязательно поедут, — заверяет меня Барлоу. — И не выключайте ваш мобильный аппарат, мистер Келлер.

— И вы тоже, мистер Барлоу.

Я убираю телефон и направляюсь к супермаркету. Костя выскочил из машины около бензоколонки. Рядом находится автобусная станция. Отсюда автобус идет не на юг, а на северо-восток, к границе Канады, в Вудсток. Никому и в голову не придет, что парень мог уехать к канадской границе. Ведь он не может перейти границу, у него нет канадской визы, а с российским паспортом и без визы в Канаду въехать нельзя. Поэтому направление на Вудсток они исключат абсолютно. Вот это мне и нужно. Он доедет до Вудстока и пересядет там на другой автобус, который пойдет в глубь страны. Только не на юг, а на запад. Я ему все подробно объяснил, надеюсь, что справиться. А в Буффало приедет моя родственница с мужем, которые готовы сделать для меня все что угодно. Тем более что их услуга будет щедро оплачена. Кажется, я все предусмотрел. И тем не менее я очень волнуюсь за ребят. Как они будут одни, без меня? И вообще, что с нами со всеми будет.

За дом я не волнуюсь. Его я подарил местной баптистской общине. Поэтому и заезжал в Огасте в нотариальную контору, чтобы все оформить. Теперь дом — собственность местных баптистов, и Барлоу со своими людьми должен знать, что эта чужая собственность. Правда, мои счета в банках будут заморожены до тех пор, пока бандиты будут их контролировать. Но это не так страшно. Учитывая, что у меня есть больше миллиона долларов, нам на первое время вполне хватит. Значит, остается исчезнуть самому. Я набираю продукты и несу их в машину. Один из наблюдателей, не выдержав, заходит вслед за мной в магазин. Другой осматривает машину. Дурашка, нужно было раньше заглянуть в салон. Костя уже на пути в Вудсток, а Саша едет с мистером Джеймиссоном. Иногда нужно верить людям, и когда мне пришлось выбирать, я выбрал Джеральда.

После того как я наполнил продуктами свой джип, самое время двинуться на север. Интересно, каким образом «Фиат» сумеет следовать за мной? Я ведь не просто поеду через болотистую местность. Там есть тропинки, которые знают только несколько человек. В основном местные жители. Я бы на месте моих сопровождающих поостерегся. Конечно, я не Сусанин, но завести в болото смогу, и у них не будет шансов оттуда выбраться.

Я подхожу к машине и вижу одного из своих наблюдателей. Он с мрачным видом стоит у автомобиля и смотрит на меня.

— Чего смотришь? — дружелюбно спрашиваю я его. — Лучше бы помог нести продукты.

Он отворачивается. Явно не хочет со мной разговаривать. Ну и пусть не разговаривает. Через некоторое время он будет умолять кого-нибудь с ним поговорить. А с другой стороны, я все время думаю: почему они позволили мне так легко себя провести? Почему не предусмотрели вариант, при котором Саша просто не вернется из школы, а Костя тайком уйдет от них. Они ведь не сидели у меня дома и не могли контролировать каждый его шаг. Или у них в запасе есть еще один козырь? Тогда какой? Ребята знают, что звонить мне нельзя ни в коем случае. Я сам позвоню из автомата и справлюсь, как они доехали. Причем сделаю это в таком месте, где меня не сможет проконтролировать мафия. Тогда каким образом Барлоу и его люди сумеют заставить меня выполнить их «заказ»? Честно говоря, я начинаю нервничать. Все получилось слишком легко. Получается, что ни Барлоу с его умением просчитывать варианты, ни советник шефа, наркоман со стажем, но все еще неплохо шевелящий извилинами, не сумели учесть даже простой вариант.

Но почему я так нервничаю? Они уверены, что контролируют все мои деньги и знают про все мои счета. Я не могу исчезнуть, оставив свой дом, самолет, машины — всю свою недвижимость. Я не могу просто так сбежать с двумя детьми. Мне понадобятся деньги, и рано или поздно я захочу снять какую-нибудь сумму с одного из счетов. Тогда они меня и остановят. Но ведь может оказаться, что уже поздно. Насколько я понял, им важно убрать этого бывшего премьера как можно раньше. То есть у них мало времени.

Значит, на случай моего исчезновения они имеют резервный вариант или какой-нибудь козырь, о котором я не знаю. Хотя что меня может остановить? Если мои дети в безопасности, все остальное меня мало волнует. Но возможно, Барлоу имеет резерв для усиления своей позиции.

Я выехал из города, направляясь строго на север. Там, в болотах у Пассадамкее, находится мой домик. И там так легко заблудиться. Тем более я не думаю, что «Фиат браво» сумеет преодолеть дорогу, которую я проеду на джипе. Они не рассчитали моего маневра. И не учли еще одного обстоятельства. В болотах иногда плохо работают мобильные телефоны. Во всяком случае, в некоторых местах. Пусть они думают, что не могут до меня дозвониться. Увеличивая скорость, я двигался на север, а мои преследователи следовали за мной.

Неожиданно зазвонил телефон. Молодец, Барлоу! Сообразил еще до того, как я въехал в болота, что «Фиат» за мной не проедет. Поэтому и позвонил.

— Куда вы едете? — снова спросил Барлоу.

— Я уже вам объяснял, что в свой домик. Зачем вы меня нервируете по пустякам? И учтите, Барлоу, вам нужно избавиться от этого телефона. Иначе в случае моего провала полиция будет проверять все звонки.

— Почему вы думаете о провале? Я уверен в успехе, — сразу насторожился этот хитрый лис.

— Я тоже уверен, но всякое бывает. Поэтому не нужно так часто звонить. Я вам подробно объяснил, куда еду.

— Мои парни сумеют за вами проехать?

— Это зависит от их умения водить автомобиль. Не думаю, что «Фиат» сумеет подняться на холмы по дороге, которая там есть. Это лесные тропы и джип там с трудом передвигается. Причем учтите, что я должен буду оставить машину и последний километр пройти пешком. Я бы не посоветовал им ехать за мной на «Фиате».

— Я вам перезвоню, — быстро сказал Барлоу.

Очевидно, он решил посоветоваться с кем-то из своих главарей. Скорее всего, с тем самым советником, которого я видел. Удивительно, как бывает в жизни. Феномен наркоманов до сих пор не изучен, а я его наблюдаю уже много лет. Сначала, действительно, человек получает удовольствие. Потом начинает лучше мыслить, активнее творить, любить, чувствовать. В общем, наркотики словно открывают некие заслонки в мозгу. А потом они сжигают весь мозг. У советника еще не наступила последняя стадия, но я полагал, что наступит довольно скоро. Однако сейчас он был очень опасен. И мог придумать некую пакость, к которой я должен быть готов.

Я словно себе нагадал. Через минуту раздался телефонный звонок.

— Это говорит Барлоу. Доедете до станции и остановитесь, — приказал он, — мои люди пересядут в вашу машину. Они поедут с вами до вашего домика и пройдут последний километр пешком. Заодно можете попросить их помочь вам с вашими вещами. Я думаю, так будет правильно.

Все-таки решили не выпускать меня из вида, понял я. Значит, боятся. И верят, что Саша еще в школе, а Костя дома. Если я откажусь, они поднимут тревогу. Саша, возможно, еще не очень далеко отъехала от города, а Костя находится в автобусе, который недавно покинул наш городок. Их могут остановить. Нет, так нельзя. Нужно выиграть время.

— Почему вы молчите? — встревоженно спросил Барлоу. — Вы меня слышите?

— Конечно, слышу. Я остановлю машину, и пусть они пересядут ко мне. Надеюсь, что это приличные ребята и у меня не будет с ними проблем. Но вообще-то мне неприятно, что вы так не доверяете мне.

— Считайте их своей персональной охраной, — хмыкнул Барлоу, — и постарайтесь пройти так, чтобы вас не увидели.

— Вот с этим проблем не будет никаких. Там вообще в будни люди бывают редко. Да и на уик-энд не каждый найдет дорогу в наших болотах.

— До свидания, — вежливо попрощался Барлоу и положил трубку.

Значит, они все еще боятся, что я могу исчезнуть. Значит, не совсем доверяют. Это очень хорошо. У меня поднялось настроение. Конечно, я остановлю машину рядом с железнодорожной станцией, и пусть эти двое парней пересядут ко мне. Только до станции еще нужно доехать. И я знаю окружной путь, который увеличит нашу дорогу еще километров на пять-шесть. Не бог весть что, но сейчас мне дорога каждая минута.

К станции мы подъезжаем через полчаса. Я теперь знаю, почему шпионы всех стран мира так легко уходят от наблюдателей. Последних губит отсутствие творческой фантазии, шаблонное мышление. Они ведь обязаны прикрепиться к человеку и не отставать от него. Теперь представьте, что я увеличиваю скорость, стараясь от них оторваться. Конечно, они начинают нервничать и пытаются меня догнать. А если я, наоборот, еду медленно, словно показывая им, что не собираюсь сбежать? Как они себя поведут? Все правильно. Будут следовать за мной и следить, чтобы я не увеличил скорость. Чего я и не собирался делать. А еще учтите, что эти двое — явно не подготовленные специалисты ФБР или бывшего КГБ, а обычные бандиты, нанятые Барлоу для слежки за мной.

В общем, у станции я остановил машину и смотрел, как двое молодых людей загоняют свой «Фиат» на стоянку. А потом пересаживаются ко мне в машину. Один был с веснушками, он даже поздоровался со мной. Второй был тот самый, дежуривший у моей машины, когда я ходил в супермаркет. Это был высокий загорелый мужчина с мрачным лицом. Он сел ко мне в автомобиль, ничего не сказав, и мы поехали.

— Как мне вас называть? — спросил я, обращаясь к своим попутчикам. — Хотя бы сказали, как вас зовут.

— Меня Славиком, — сообщил первый, а второй толкнул его в бок.

— Как хочешь называй, хоть горшком, только в печь не засовывай, — пошутил второй.

— Значит, хочешь, чтобы я тебя Горшком называл. Или у тебя фамилия такая?

— Ты не шути, — посоветовал мрачный, — места здесь глухие, людей мало. Всякое может случиться, а у тебя одной руки нет.

— Мне Барлоу говорил, что вы будете меня охранять, — удивился я. — Или я могу ему передать, что ты мне угрожаешь.

— Ишь ты какой шустрый, — заволновался мрачный бандит, — не успел я слово сказать, как ты ко мне цепляешься. Ну и хваткий ты. Наверное, поэтому мы за тобой уже столько дней хвостом ходим. Не нужно ничего говорить. Макаром меня зовут.

— Неужели еще дают такие имена? — сделал я удивленное лицо. — Мне казалось, что уже давно нет ни Макаров, ни Иванов, ни Сидоров.

— Полно, — усмехнулся Макар, — в деревнях еще такие имена дают — закачаешься. Сам я деревенский, в честь дедушки меня назвали. Геройски погибшего на войне деда. Вот ведь как.

— Значит, носишь имя достойного человека, — сказал я, вглядываясь в дорогу.

Сейчас нужно будет повернуть на лесную тропу. Там с трудом проходит мой джип. Но я не собираюсь подъезжать слишком близко к дому. Ничего не случится, если эти двое побегают. Говорят, бег укрепляет мышцы.

— Достойного, — с вызовом сказал Макар. — А ты на что намекаешь?

— Ни на что. Просто рад за тебя. Что назвали в честь деда.

— Издеваешься, — обиделся Макар, — все вы, городские гниды, вот так себя ведете. Как только имя мое слышите, сразу шутковать начинаете. Только ты себя больно умным не считай. И не таких жеребцов объезжали.

— Опять ты мне угрожаешь. Чувствую, что нужно позвонить Барлоу и рассказать ему о наших беседах. Непонятно, зачем мне такой попутчик. Я думал, ты меня охранять будешь.

— Ну и заткни тогда пасть, — разозлился Макар. — Ты чего ко мне цепляешься? Я тебе ничего не говорил, а ты мне ничего не отвечал. Давай помолчим. Здоровее будем.

Он угрюмо замолчал. Меня всегда поражало, как такие типы попадают в Америку. Неужели в консульском отделе посольства не видели эту бандитскую рожу. Неужели они не видят, кому дают визу? Или сознательно закрывают глаза? Мне говорили, что во всех западных посольствах есть надежные люди, которые за соответствующую сумму готовы проставить вам любую визу. Только таким путем такой бандит, как Макар, может попасть в Америку. Он ведь наверняка по-английски ни слова не понимал, когда сюда попал. Да и сейчас, наверное, не очень много знает. Скорее, второй говорит по-английски. Я подумал, что второй еще очень молод. Ему было не больше тридцати.

— А тебя, Славик, в честь кого назвали? — спрашиваю я у второго бандита.

Он неожиданно хищно улыбается. Нехорошая у него улыбка, злая, оскал зверский. Я таких хорошо знаю. Благообразная внешность комсомольского активиста, прилизанные светлые волосы, круглые глаза, ровные черты лица. У этого даже веснушки есть. А в глаза посмотришь — и содрогнуться можно. Хищник. Самый настоящий волк. И ничего с этим не сделаешь. Он родился таким.

— А меня мамаша в колонии родила, — весело сообщил Славик. — Я вообще в зоне вырос. До пяти лет только небо в клеточку видел. Да и потом много раз эту баланду хлебал.

— А где сейчас твоя мать?

— Ты это знать хочешь? — метнул в меня бешеный взгляд Славик. — Я тебе скажу. Думаешь, что нас можно на жалость взять. Ты это брось. Я про тебя еще в Питере слышал, Левша. Ты ведь зверь опытный. За тобой столько крови, что умываться можно, ручьем потечет, если вместе собрать. Не ангел ты, Левша, и никогда им не был. Поэтому ты на доверие не бери и к нам в душу не лезь. Мы должны за тобой следить, чтобы ты не сбежал. И еще мы должны докладывать о всех твоих передвижениях. Само собой, мы тебя и охранять будем, если кто, к примеру, тебе в морду дать захочет. Трудно тебе с одной рукой будет справиться, хотя машину ведешь неплохо. И вообще, давай договоримся: каждый свою работу делает. Мы свою, а ты свою. Не знаю, зачем ты нужен Барлоу, но догадываюсь, что опять тебе новый «заказ» светит. Значит, скоро разбогатеешь. Ты и так у нас человек не бедный, три тачки, дом такой, самолетик имеешь. Небось от трудов праведных?

Я прикусил губу. Еще недавно я считал, что главный в этой паре — Макар, но теперь понял, что ошибался. Этот молодой стервец не только главный в паре. Он из породы тех безумных отморозков, которые не остановятся ни перед чем. Наверное, поэтому Барлоу и набрал таких. Трошин, Оглобля, вот этот Славик с безумным выражением глаз и таким обычным веснушчатым лицом. Такие опаснее всего. Он будет резать тебя и смеяться в лицо. У них нет жалости, они не способны почувствовать чужую боль. А про совесть они вообще никогда не слышали и считают ее выдумкой сотрудников милиции.

Больше мы не разговаривали. Я повернул джип на тропу, и мы поехали еще медленнее. Когда мы свернули, Славик достал телефон и набрал номер Барлоу.

— Мы повернули на болота, — сообщил он по-русски. — Да, мы сидим в его машине и вместе едем к нему в гости.

Он убрал телефон и тихо засмеялся. Смех у него был нехороший, словно стекло рассыпалось на мелкие осколки.

— Барлоу советует нам поскорее возвращаться. Говорит, что боится за нас. Чтобы мы на ночь глядя не заблудились в лесу. Как «красные шапочки».

Я смотрю на него в зеркало заднего обзора и думаю, как глупо устроена жизнь. Если я прав и меня действительно хотят использовать для устранения бывшего премьера, то для гарантии безопасности сразу после моего выстрела они уберут всех, кто со мной общался. А значит, и Славик со своим ангельским лицом и нутром зверя, и Макар, бывший сельский житель, а ныне уголовник-рецедивист, сбежавший в Америку, обречены. Они этого не знают, а я знаю. Барлоу специально находил таких людей, исчезновения которых никто не заметит. Я еще раз смотрю на Славика. Рассказать ему об этом я еще успею. Пусть пока смеется. Скоро я остановлю машину, и мы пойдем пешком.

 

НЬЮ-ЙОРК. БРУКЛИН

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

У Барлоу с утра было нехорошое предчувствие. Он вообще не верил в авантюру, которую ему навязал Семен Ерофеев. Барлоу был потомком греков, проживавших в России. Его вывезли из Одессы в начале семидесятых маленьким мальчиком, но русский язык он уже знал в совершенстве. В Греции они задержались ненадолго: у отца объявилась сестра в Америке, и они перебрались сюда, чтобы попытать счастья. Отец работал в небольшом пивном баре, который он умудрился открыть в Нью-Джерси, но пристрастие к алкоголю сказалось, и он довольно быстро умер от цирроза печени. Тогда у Барлоу еще была греческая фамилия и он должен был помогать матери и двум младшим братьям.

Ему пришлось работать вместо отца в пивном баре. Но, работая, он умудрялся по ночам читать книги и готовиться к поступлению в колледж. Когда средний брат подрос настолько, что мог его заменить, Барлоу собрал вещи и ушел из дома, твердо решив посвятить себя карьере юриста. Тогда исчез греческий мальчик-переселенец и появился мистер Барлоу, поступивший в колледж и выдержавший все экзамены на отлично. С тех пор он не общался ни с матерью, ни с младшими братьями. И даже когда однажды в Нью-Йорке случайно оказался рядом с пивной отца, он так и не вошел туда, полагая, что этот этап его жизни уже пройден. Барлоу поступил на юридический факультет Чикагского университета и закончил его с отличием. К тому времени у него появилось много друзей среди переселенцев из России. Бруклин становился центром не столько еврейской, сколько русско-еврейской эмиграции.

И Барлоу начал вести успешные дела с новыми гражданами свободной страны, прибывающими в Америку. Он начал оказывать и мелкие услуги мафии, причем среди его клиентов мог быть и подающий надежды молодой итальянец Маурицио, и переехавший сюда в конце семидесятых еще молодой и полный задора журналист Семен Ерофеев. Так они знакомились друг с другом. Барлоу был тем более неоценим, что прекрасно знал не только английский, но и русский язык.

Однако постепенно все стало меняться. С конца восьмидесятых в страну хлынули совсем другие люди. В Бруклине оказались уголовные авторитеты из России, бежавшие от кровавых разборок, которые начинались в крупных городах страны. Кто-то приезжал сюда, чтобы спастись. Некоторых здесь находили и убивали. Другие же устраивались и процветали, пуская корни и обрастая полезными связями.

Ерофеев к тому времени уже начал баловаться гашишем и марихуаной. Когда в Бруклине появились Рябой и его люди, стало ясно, что прежней вольнице приходит конец. Потом появились и другие «авторитеты». ФБР начало в срочном порядке создавать специальный русский отдел, а во всех полицейских участках стали появляться специалисты по «русской мафии». В середине девяностых разборки достали и Бруклин. Тогда погибло несколько авторитетов. Других арестовали агенты ФБР, сумевшие подобраться к некоторым известным рецидивистам из России. Оставшиеся несколько успокоились и перестроились, стараясь не выделяться. Именно тогда начал подминать под себя прежних друзей и конкурентов Коготь. Через некоторое время он взял себе советником Семена Ерофеева, а еще через несколько месяцев Барлоу уже работал на них, получая очень солидные деньги за свои консультации. Ерофеев к этому моменту уже «сел на иглу». Появились деньги, и он мог себе позволить более дорогие наркотики.

Когда Барлоу предложили провернуть операцию с Левшой, он думал, что будет достаточно легко убедить бывшего киллера вспомнить о своем занятии. Но когда он узнал, что мистер Келлер миллионер и уважаемый человек, получивший американское гражданство, он несколько призадумался. Зачем нормальному человеку рисковать всем, что у него есть? Во имя каких интересов? Барлоу был прагматиком и рационалистом. Если бы Келлер нуждался, его можно было бы купить. Но он был миллионером, и разговор с ним мог закончиться полным крахом.

Ерофеев сообщил, что им нужен конкретный исполнитель. Бывший офицер, потерявший руку в Афганистане, обманом получивший американское гражданство и скрывший от налоговых органов источники своего обогащения подходил как нельзя лучше. К тому же он был бывшим киллером. И тем не менее Барлоу не хотел заниматься этим делом, пока ему не позвонил Маурицио, которого он очень уважал. Барлоу знал, что Маурицио работает на семью Анчелли, и понимал, какие силы стоят за этим итальянцем. Когда Маурицио посоветовал согласиться, Барлоу сразу позвонил Ерофееву. Нужно отдать ему должное, дело свое он знал прекрасно. За месяц он раскопал все подробности жизни Келлера — от его деятельности в России до переезда в Америку.

Документы, которыми воспользовался Левша, готовились через Семена Ерофеева еще в середине девяностых, но совсем для других лиц. И теперь Ерофеев сдал человека, который воспользовался этими документами, чтобы въехать в Америку. Семен держал его как свой резерв, никому не рассказывая об одноруком киллере, сумевшим стать гражданином Америки. И теперь сдал Левшу, подготовив для мафии идеального кандидата на роль убийцы. Любой суд присяжных поверил бы в такого убийцу, если еще и помочь прокуратуре, подготовив несколько фактов из биографии бывшего киллера. Казалось, все идет нормально, но Барлоу не верил в конечный успех. В отличие от остальных, он слишком много и часто беседовал с Келлером. Ему не нравилась насмешка, иногда появлявшаяся в глазах однорукого убийцы, ему не нравилось поведение этого человека. Он не верил в Келлера. И никогда не скрывал своего неверия.

Чтобы убедиться в своей правоте, он даже приказал организовать нападение на Келлера. Он был убежден, что после случившегося Келлер либо обратится в полицию, либо сломается. Не произошло ни первое, ни второе. Келлер стал выдвигать свои условия, требуя, чтобы сам Барлоу был гарантом его сделки с мафией. Это было неожиданно и очень страшно. Барлоу понимал, что именно должен сделать Левша и как важно сохранить в секрете, кто и зачем его нанимал. И он прекрасно сознавал, что будет тем самым «лишним свидетелем», которого уберут в случае необходимости, даже не задумываясь. Именно поэтому он иногда переигрывал с Левшой. Ему хотелось, чтобы бывший убийца либо сорвался, решив обратиться за помощью в ФБР, либо окончательно сломался. Но Келлер продолжал оставаться непостижимым.

Последней козырной картой Барлоу должен был стать сын Келлера, живший в России. Но даже когда Левша узнал о том, что его тайна раскрыта, он не изменился. Лишь каким-то образом сумел убедить сына приехать к нему в Америку. Барлоу был опытным юристом и умным человеком. Он понимал, что юноша не мог просто так приехать к отцу именно в тот самый момент, когда они рассказали Левше о его существовании. Тогда выходило, что Левша по-прежнему упрямо и настойчиво ведет собственную игру, не обращая на них никакого внимания. И приезд сына является лишь необходимым компонентом этой игры.

Когда два дня назад Келлер неожиданно сорвался, Барлоу готов был от радости расцеловать избитых бандитов. Срыв Левши означал, что он загнан в угол и не знает, как ему быть. Но, поразмыслив два дня, Барлоу отвел первую версию. Если у мистера Келлера действительно произошел срыв, то почему он случился в нужном месте и в нужное время? Как раз для того, чтобы уйти от наблюдателей и куда-то заехать по дороге домой. Тогда выходило, что Келлер с ними играл, и его срыв был всего лишь тщательно спланированной акцией. Когда Барлоу продумал свою мысль до конца, он испугался. Именно поэтому он позвонил сегодня наблюдателям и приказал им пересеть в машину Келлера, чтобы не отпускать его одного даже на болота.

Все счета мистера Келлера были под контролем Барлоу и его людей, однако в случае с этим человеком нельзя было быть уверенным ни в чем. И поэтому дурные предчувствия не покидали Барлоу с самого утра. К тому же звонил Маурицио, требовавший новой информации о Левше. Вчера Ерофеев сообщил, что они готовы убрать Левшу после исполнения им «заказа»? А итальянцам убийца нужен был живой. Барлоу не знал, что отвечать Маурицио, который кричал на него, требуя новой информации. В общем, получать деньги у двух хозяев всегда сложно, и Барлоу чувствовал, как запутывается все больше и больше.

Все разрядил телефонный звонок, прозвучавший в половине одиннадцатого утра. Один из его людей сообщил, что они едут в одном автомобиле с Келлером к его охотничьему домику. «Почему я так волнуюсь? — думал Барлоу, сидя в своем кабинете. — Он ведь не может сбежать. Все его счета и деньги под нашим контролем. А его срыв вполне объясним — среди тех, кого он отделал, были те, кто его избивал. И все-таки это слишком примитивное объяснение. Я же видел его глаза. Он очень умный, толковый человек. Просто так он бы не сорвался. Куда он поехал после того, как оторвался от наших людей? Нужно приказать проверить всю дорогу до Олд-Тауна, обратив внимание на крупные города».

Барлоу позвонил секретарш и попросил проверить, не заказаны ли билеты на фамилию Келлера из аэропортов Бостона, Огасты или Бангора в другие города. Через несколько минут секретарша передала его поручение одному из операторов, вошедших в компьютерную систему заказов крупных авиакомпаний. Еще через двадцать минут Барлоу узнал, что два дня назад мистер Келлер приобрел авиационный билет первого класса для своей дочери из Огасты в Сан-Франциско. Билет был приобретен с открытой датой в офисе авиакомпании, находящейся в Огасте.

— Сукин сын, — удовлетворенно подумал Барлоу, — он хочет спрятать дочь, а потом решить, что делать с сыном. Но мы ему не позволим чувствовать себя свободным. Интересно, когда он собирается отправлять дочь, ведь мы должны выехать с ним в Монреаль уже через два дня.

Барлоу было приятно, что он разгадал комбинацию своего визави. Он откинулся в кресле и улыбнулся.

— Представляю его состояние, когда мы встретим девочку в Сан-Франциско, — усмехнулся он. — Вот почему Левша разыграл нас, устроив побоище в туалете. Им двигали не личные обиды, он просто решил нас обмануть.

Барлоу снова улыбнулся. Он даже в чем-то сочувствовал Левше, попавшему в такие жернова. Но напрасно мистер Келлер полагает, что его авантюрный план может осуществиться. Барлоу протянул руку и хрипло приказал секретарше:

— Свяжитесь с Огастой и узнайте, кто видел нашего подопечного в городе. Мне интересно знать, где он еще мог быть, кроме офиса авиакомпании. Возможно, он заказал себе и второй билет на фамилию Воронина. Пусть проверят и эту фамилию.

В этот момент позвонил сопровождавший Келлера человек и сообщил, что они вышли на тропу и продвигаются в сторону охотничьего домика.

— Почему пешком? — нахмурился Барлоу.

— Здесь машина не пройдет, — доложил Славик, — очень крутой подъем и везде болота.

— Его сына рядом нет? Вы проверяли?

— Здесь никого нет, — в голосе Славика прозвучала насмешка, — даже комары вымерли.

— Что? — не понял Барлоу.

— Конечно, никого, мистер Барлоу. Мы проверили, все в порядке.

— Шпана, — прошипел Барлоу, бросив трубку.

Ему приходится работать с этими бандитами, не приученными нормально разговаривать. Ничего страшного. Пусть только закончится это неприятное дело, и он сразу порвет с Ерофеевым. Ему больше не нужны деньги мафии, он достаточно обеспеченный человек.

Но тревога осталась. Через некоторое время секретарша сообщила, что на фамилию Воронина не было сделано ни одного заказа. Барлоу снова нахмурился. Каким образом Левша собирается спасать сына? Или он оставит его дома? Почему он не заказал билет для него? Почему он вообще так равнодушен к приехавшему молодому человеку? Он достал мобильный телефон и набрал номер Трошина.

— Где наши остальные машины с наблюдателями? — спросил он вместо приветствия.

— Одна пара отдыхает, а вторая дежурит у дома Келлера, — доложил Трошин, — вы же знаете наш график…

— Не нужно ничего объяснять по мобильному телефону! — закричал Барлоу. — Передай своим, чтобы подъехали к дому и проверили, кто там есть. Только осторожно, без глупостей.

— Хорошо, — согласился Трошин.

Барлоу бросил аппарат на столик и забарабанил костяшками пальцев по столу. А если они ошибаются? Если Левша решил спасти обоих? И дочь, и сына. Что он тогда сделает? Дочь отправит к кому-то из друзей, о которых они ничего не знают. А как быть с сыном? Они ехали по дороге на север и успели заехать в Огасту. А если он успел сделать круг и проехать через Бангор. Чтобы убедиться в том, что там все в порядке. Чтобы проверить свой самолет. Хотя там оставлен наблюдатель, но он мог ничего не заметить. Ведь не обязательно Келлеру подъезжать к самому ангару. Нужно передать, чтобы усилили охрану самолета и не пускали Келлера к ангару.

Барлоу потянулся к трубке, но рука остановилась на полпути. Зачем торопиться? Может, лучше, если Келлер вылетит куда-нибудь вместе с сыном. Вдруг каким-то образом он сумеет обмануть прикрепленных к нему наблюдателей и оторваться от них, чтобы забрать сына и уехать в Бангор? Такой вариант нельзя исключить. Тогда будет лучше, если их встретят не в аэропорту. Это слишком опасно. Остановить двоих мужчин на глазах у десятков случайных свидетелей не так-то просто. Лучше не останавливать. Лучше установить маяк на самолете и контролировать его полет, точно зная, где и когда они приземлятся. Барлоу снова улыбнулся. Бедняга Левша и не подозревает, с кем ему приходится иметь дело.

Теперь он поднял трубку телефона уже спокойно и попросил секретаршу соединить его с Ерофеевым. Когда в трубке раздался голос Семена, Барлоу сразу сказал:

— У тебя есть специалист, чтобы установить маяк на самолете? Как включенный телефон. Радиомаяк. Мне срочно нужен такой специалист.

— Найдем, — сказал Семен, — а зачем тебе такой человек?

— Хочу установить радиомаяк на самолете Келлера в Бангоре.

— Зачем? — не понял Ерофеев. — Думаешь, он попытается сбежать?

— Нет, не думаю. Бежать ему некуда, ведь мы все его счета контролируем. Но детей своих он спрятать попытается. Наверное, не очень доверяет вам, если хочет их спрятать.

— А зачем тебе радиомаяк?

— Буду знать, куда они полетят. Страховка на всякий случай.

Семен долго молчал. Потом недовольно произнес:

— Мудришь много. Как нам для тебя найти такого специалиста? Как ты себе это представляешь? Прямо сейчас найдем и пошлем. Так не бывает. Но мы подумаем. Когда вы должны выехать в Канаду?

— Послезавтра.

— Очень хорошо. Вас там подстрахует наш человек. Гримасник.

— Кто такой? Почему я не знаю?

— И хорошо, что не знаешь. Волноваться тебе вредно при твоей комплекции, — добродушно засмеялся Ерофеев, ничего не объясняя.

Больше говорить не следовало. Они и так сказали больше, чем следовало. Ерофеев положил трубку. Барлоу засмеялся. Если все будет хорошо, он больше не станет разговаривать с этим разлагающимся полутрупом. В этот момент снова зазвонил телефон. Барлоу открыл глаза и взглянул на аппарат. Это был мобильный телефон, на который звонили наблюдатели, следившие за Келлером. Телефон высветил номер Трошина. Барлоу улыбнулся и поднял трубку.

— Я слушаю, — сказал он.

— В доме никого нет! — закричал Трошин. — Мы не можем проверить весь дом, здесь собаки. Но в доме никого нет. Мы кричали, звали, но никто не вышел.

— Ну и что? Может, молодой человек пошел погулять, а твои ребята его не заметили.

— Куда вышел?! Откуда?! Я послал другую машину в школу. Сегодня его дочь даже не приезжала в школу! — продолжал кричать Трошин. — Она тоже сбежала. Этот сукин сын нас всех обманул. Их нигде нет! Вы меня слышите, мистер Барлоу? Они сбежали…

— Не нужно кричать, — посоветовал ему Барлоу. — Я думаю, что далеко они не сбегут.

— Они сбежали! — продолжал орать Трошин.

— Болван, — пробормотал Барлоу, положив трубку. Потом взял другой аппарат и набрал номер Ерофеева.

— Кажется, мы не успеем установить радиомаяк, — сообщил он своему собеседнику. — Я только что беседовал с Трошиным. Дети нашего друга исчезли из дома. И в школе его дочери сегодня не было.

— Я так и подумал, — довольно равнодушно заметил Ерофеев, — куда они могут сбежать? У тебя есть версии?

— Он взял для дочери билет на рейс в Сан-Франциско первым классом, — сообщил Барлоу, довольный своей прозорливостью.

— Значит, встретим в Сан-Франциско, — ответил Семен. — И вообще мы напрасно с ним столько возимся. Нормальный человек берет работу, делает ее и получает свои деньги. А мы уговариваем его, как кисейную барышню. Столько людей вокруг него держим.

— Это была твоя идея, — рассердился Барлоу. — Я с самого начала говорил…

— Помню, что ты говорил, — так же лениво ответил Ерофеев, — только ты не дергайся. Если даже с ним не получится, задействуем другого. В общем, я ребятам скажу, чтобы проверили рейс на Сан-Франциско, а ты передай нашим, чтобы сидели спокойно. Никуда он от нас не денется. И послезавтра как миленький поедет с тобой в Канаду.

— Откуда ты знаешь?

— Думаешь, мы только на тебя рассчитываем? — загадочно спросил Ерофеев. — Когда такое дело готовим, все варианты учитываем. В общем, ты не дергайся. А ребят своих от дома отзови, не нужно им там маячить.

Он отключился, и Барлоу изумленно уставился на свой аппарат. Он не понимал, почему Ерофеев так спокоен. Ему казалось, что Семен должен сходить с ума, тревожиться, переживать. А вместо этого он спокойно рассуждает о том, как они поедут в Канаду. Значит, чего-то они ему не говорят. Или знают о его связях с Маурицио. При одной этой мысли Барлоу поежился. Если они узнают…

И в этот момент снова зазвонил телефон. Он поднял аппарат. Это был Славик, один из той пары, которая отправилась на болота вместе с Левшой.

— Мистер Барлоу, это говорит Славик, — услышал он сквозь треск и шум радиопомех, очевидно, связанных с тем, что говоривший был в центре болотистой и холмистой местности. — Мы его потеряли. Вы меня слышите? Он от нас ушел.

Барлоу положил аппарат на стол. Он почему-то не стал торопиться звонить Ерофееву. Последние слова Семена его сильно смутили. Значит, есть какая-то тайна, о которой не знает даже он. Почему Ерофеев так уверен в успехе? Барлоу думал минут пятнадцать, пока ему не перезвонил Славик.

— Что нам делать? — спросил тот. — Если найдем, замочить его или как?

— Ничего не делать! — быстро приказал Барлоу. — Вы совсем с ума сошли! Охранять его, и чтобы ни один волос не упал с его головы! Кретины.

Славик обиженно молчал. Барлоу бросил аппарат. Наверное, они тоже не понимают, что происходит. Он достал другой телефон и позвонил Ерофееву.

— Наш друг завел наблюдателей в болота и ушел от них, — сообщил Барлоу достаточно язвительным тоном. — Мне кажется, что мы его недооценили.

— Как ушел, так и вернется, — равнодушно сказал Ерофеев. — Я тебе уже сказал, чтобы ты не дергался. Собирай лучше свои вещи. А ребят своих отвози. Послезавтра утром вы поедете в Канаду.

Барлоу хотел спросить, каким образом они найдут Алекса Келлера, но передумал. Возможно, Ерофеев ведет с ним игру. Возможно, что за дверью его офиса уже стоит убийца, готовый разрядить всю обойму ему в голову. Барлоу закрыл глаза. И снова долго сидел молча, раздумывая над ситуацией. А потом позвонил своему старому знакомому и честно признался:

— Маурицио, мне нужна твоя помощь. Мы должны срочно увидеться.

 

ПАССАДАМКЕЕ

ДЕНЬ ТРЕТИЙ. ПЯТЬДЕСЯТ КИЛОМЕТРОВ ОТ ГОРОДА

В футболе или хоккее фактор своего поля всегда имеет значение. Это когда за вас болеют многотысячные толпы болельщиков и вам знакома каждая травинка на вашем стадионе, каждая дощечка. Я не знаю, сказывается ли на игре в гольф знание своего поля. Но в нашем деле знание местности — самое важное. Если не хочешь проиграть, ты не должен соглашаться играть на поле противника. Когда мне назначали свидание, я обычно сам выбирал места. В чужих местах мне было трудно ориентироваться, и там легко было устроить засаду. Однажды так убили Ковача, прямо у меня на глазах. С тех пор я стал еще осторожнее.

А вот два бандита, которые шли за мной по тропе, были очень неосторожны, согласившись пойти со мной в эти места. Я ведь эти болота за несколько лет взад и вперед исходил. И домик здесь купил у лесника. Я ведь охочусь обычно в этих местах. А они здесь никогда не были. Поэтому они и нервничали больше обычного. Кроме того, здесь не просто болота. Здесь еще повсюду холмы и жесткий кустарник, сквозь который не так-то легко пробиться. Поэтому я спокойно иду впереди и слышу, как они, чертыхаясь, движутся за мной, стараясь не сбиться с тропинки. Здесь, конечно, не такие болота, чтобы топи вокруг были, как у нас в России. Но местность довольно паршивая. Правда, дичи здесь настрелять можно. К тому же, в этих местах легко получить разрешение на охоту. Американцы помешаны на охране окружающей среды, и где-нибудь в другом месте получить лицензию на отстрел дичи не так-то легко. А сюда обычные охотники не заходят. Только знатоки.

Я примерно знаю, где от них оторвусь. Там особенно густой кустарник. Нужно только идти на несколько шагов впереди. Как только я сделаю шаг в сторону, они меня уже не найдут. Там небольшая лощина, и можно, сделав круг, выйти им в тыл. Представляю, как они будут злиться, когда я неожиданно исчезну. Пока я размышляю, Славик звонит мистеру Барлоу.

— У нас все в порядке, — докладывает он, — мы идем пешком за мистером Келлером.

Очевидно, Барлоу что-то спрашивает. Славик останавливается, вздыхает, показывает на аппарат своему напарнику и выразительно вертит пальцем у виска. Он, очевидно, считает Барлоу идиотом из-за вопросов, которые тот задает.

— Здесь машина не пройдет, — говорит Славик, — очень крутой подъем и везде болота.

Барлоу опять что-то спрашивает. Славик явно злится, но отвечает.

— Здесь никого нет, — явно хамит он, — даже комары вымерли.

Видимо, его собеседник переспрашивает еще раз. И тогда Славик сразу докладывает:

— Конечно, никого, мистер Барлоу. Мы проверили, все в порядке.

Потом он смотрит на телефон и недоуменно говорит Макару:

— Он отключился. Ну и тип. Мало того что загнал нас в болото, так еще и ругается.

Следующие несколько минут Славик ругает Барлоу. Для меня эти слова — словно музыка. Пусть ругается, Барлоу вполне заслужил всех обидных прозвищ, которые существуют в мире. Макар долго молчит, но, наконец, не выдержав, тоже проходится в адрес людей, пославших его в эти места.

Я слышу, как за моей спиной ругаются оба бандита. Конечно, им неприятно тащиться за мной по болоту. У Славика вообще туфельки открытые, наверняка все носочки промочил. Ну так ему, родимому, и нужно, чтобы не занимался своим паскудным ремеслом. Да и второй не лучше. Взгляд душегуба. Нужно было узнать, по каким статьям они сидели.

Уж, во всяком случае, не за антисоветскую пропаганду.

Меня немного беспокоит, как легко все получилось. Почему они не предусмотрели вариант моего побега? Я ведь им не просто нужен, а очень нужен. Иначе не стали бы заниматься всей моей родословной, не стали бы искать моего сына в другой стране, проверять мои документы и выставлять вокруг меня столько людей. А шериф наш местный — просто шляпа. Ну как можно не заметить такого количества людей и чужих автомобилей, постоянно дежуривших у моего дома? Другой шериф давно бы проверил машины и приехавших «гостей», а этот придурок ходил и улыбался на вечере у Кервуда, как будто сам был именинником. Хотя, чего я собственно хочу? Он ведь не привык иметь дело с такими бандитами. Стоит ему подойти к ним со своей улыбкой и звездой шерифа — и его сразу пристрелят. Как куропатку. Он даже оружие достать не успеет. Это в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе полицейские постоянно готовы за себя постоять. А в нашем тихом городке уже забыли, что такие преступления вообще случаются.

Макар идет следом за мной и тяжело сопит. А вот Славик старается не шуметь. Ступает мягко, почти неслышно. Но иногда начинает ругаться. Наверное, им надоело плестись за мной по болотам, и они уже смотрят на меня с ненавистью. Ничего, пусть немного потерпят. Когда я оторвусь от них, они будут искать дорогу назад несколько дней. Поголодают. Но телефоны у них есть, поэтому их наверняка найдут. Хотя им придется объяснять, что они делали в этих болотах. Но это их проблемы. Я ведь не собираюсь обрекать их на голодную смерть. Пусть поймут, что и в Америке можно нарваться на такого «Сусанина», как я. Может за ум возьмутся, порвут с этой бандой? Хотя кто из них может перевоспитаться? Макар или Славик? Живым съедят меня, если им прикажут. Такие поганцы.

Мы шли еще примерно полчаса и наконец вышли на наш кустарник. Славик уже начал нервничать, спрашивал, когда же мы выйдем к моему домику. Он и не подозревает, что мы находимся в нескольких километрах от него и удаляемся все больше и больше. Как только мы прошли условное место, я сделал шаг в сторону и скатился в ложбину. Нужно было слышать, как они завопили! И по-моему, не только из-за того, что должны были меня «пасти». Оба сразу поняли, что без меня им из этих мест быстро не выбраться.

Я немного отлежался, пока они вопили. Потом они начали спускаться вниз, а я поднялся по другой стороне холма и наблюдал, как они, переругиваясь, спускаются, надеясь меня найти. Конечно, они меня не нашли. Зато я разлил там на всякий случай немного красной краски. Чтобы выглядело убедительно. Хотя понимал, что для Барлоу это не доказательство. Даже если оба бандита увидят мой труп, он потребует привезти к нему мое тело. Поэтому я отполз в сторону и слушал, как они ругаются.

Еще минут десять они орали как резаные, пытаясь до меня докричаться. Потом ругались друг с другом. Славик орал, доказывая, что меня нужно было вести на веревке. Крепок он задним умом! Макар слабо возражал. Кончилось тем, что Славик все-таки достал свой мобильный телефон и набрал номер Барлоу.

— Мистер Барлоу, — закричал он в аппарат, — это говорит Славик! Мы его потеряли. Вы меня слышите? Он от нас ушел.

Как приятно было слышать эти вопли. Я представил себе состояние Барлоу. Если он получит тяжелый инсульт с осложнением на оба уха или оба глаза, я не стану возражать. Славик напряженно слушал, что говорил Барлоу. И наконец переспросил:

— Что нам делать? Если найдем, замочить его или как?

Очевидно, услышанное не понравилось Славику, так как он убрал аппарат и выругался.

— Нам еще отсюда вылезти нужно, — хрипел он, — а этот тип приказывает, чтобы с головы Левши ни один волос не упал. Если найдете, охраняйте его, говорит. Ты что-нибудь понимаешь?

Макар ничего не понимал. Но и я ничего не понимал. Ведь, по логике, Барлоу должен сразу доложиться шефу о провале. Более того, он наверняка должен послать людей домой и в школу, чтобы проверить, где находятся Костя и Саша. А когда их не найдут, то станет ясно, что я сбежал. Впрочем, это ясно уже сейчас. Почему тогда Барлоу отдает такой непонятный приказ? Не убить меня, а охранять. Почему он уверен, что я все-таки поеду выполнять его задание? Почему он так в себе уверен? У меня от волнения снова задрожали обе руки. Только этого не хватало.

Я жду, пока мои наблюдатели уйдут. Они ориентируются по солнцу и по деревьям. Макар молодец, он сельский житель и понимает, куда идти. Этого я не учел. Значит, они выберутся отсюда довольно быстро. Может быть, к вечеру. Или к завтрашнему утру. Жаль, я хотел, чтобы они дольше помучились. Когда их голоса затихают вдали, я поднимаюсь и иду в сторону своего домика. Сегодня я там переночую и приведу себя в порядок. А завтра утром уеду в Чикаго и забуду Барлоу и его друзей, как страшный сон.

Нужно будет переждать некоторое время, а затем вызвать к себе Костю и Сашу. Деньги у меня есть, не пропадем. Самое интересное, что все счета, о которых знают Барлоу и его друзья, тоже не пропадут. Это Америка, здесь не может просто так пропасть ни один цент. Деньги будут находиться на счетах, на них будут идти проценты, пока я не захочу их снять. Они могут лежать в банках десятки лет. Стабильность гарантирована американской финансовой и юридической системой. Но даже не это главное. Я думаю, что уже через несколько дней они перестанут меня искать. Либо уберут бывшего премьера без меня, либо не уберут, и тогда накажут тех, кто готовил операцию с моим участием. В любом случае им будет не до меня. А я готов ждать долго. Год, два, три. Когда дети со мной и мы можем нормально жить, что еще нужно для счастья? Дурак Барлоу думал, что для счастья мне нужны дом и самолет. И еще машины. И деньги.

Деньги, конечно, нужны. Но они не заменяют счастья. Деньги просто не могут быть эквивалентом счастья. Даже в такой стране, как Америка. Два года назад разбился Кеннеди-младший со своей женой. Молодой, красивый, богатый. Я смотрел, как плачет вся Америка, и вспоминал фотопортрет, который был во всех газетах. Отец-президент сидит за столом, а его сынишка — под столом. И смотрит на мир. Как я вспоминал тогда Костю! Как мне его не хватало! Потом показывали родных и близких погибших. Разве счастье можно купить за деньги? Или измерить ими несчастье? Деньги нужны для нормальной жизни, а для счастья важна ваша душа, расположение Бога и немного удачи.

Я шел к своему дому и вдруг обнаружил, что начинаю напевать. Барлоу так и не сумел заставить меня вспомнить мое кровавое ремесло. У него ничего не вышло. Я еще раз подумал, как здорово все получилось. Пусть теперь ищут ребят по всей Америке. Какая бы сильная мафия ни стояла за Барлоу, они не смогут сделать работу Государственного департамента и найти приехавшего в страну Воронина. Тем более что время работает на меня.

До охотничьего домика я добрался довольно быстро. Но оставаться здесь долго было нельзя. Они могли меня найти. Не знаю точно как, но могли. Это я сразу почувствовал. Ведь они могут разыскать лесника, который продал мне свой домик. Или найти кого-нибудь из местных. Значит, долго оставаться здесь я не имел права. Я отдохнул минут тридцать и, выйдя из домика, направился на север. Еще через три часа я сидел в попутной машине, направляясь к Маттавоккее, небольшому городку, находящемуся на самом севере нашего штата. У меня с собой был мобильный телефон, но я его не включал, опасаясь, что меня засекут. Хотя телефон был не мой, я купил его в другом штате на другое имя. И тем не менее я опасался по нему звонить.

Ночью я добрался до городка и снял номер в мотеле. Выйдя на улицу, я прошел два квартала, прежде чем решился позвонить. Мой звонок Джеймиссона не удивил. Мы договаривались об условных знаках. Я должен был позвонить и спросить: «Это квартира Стюартов?»

Если он ответит «нет», значит, все в порядке, а если скажет, что я ошибся номером, то… лучше не говорить, что мы предусмотрели на этот случай. Значит, Саша не смогла добраться вместе с его братом до железной дороги и выехать в Канзас. Я набираю номер и чувствую, как дрожат мои пальцы. Наконец слышу голос мистера Джеймиссона.

— Здравствуйте, — торопливо говорю я, стараясь изменить голос, — это квартира Стюартов?

— Нет, — отвечает мне Джеймиссон, и я слышу музыку в его словах. — Нет, нет, — добавляет он на всякий случай, чтобы я все понял, и кладет трубку.

Значит, с Сашей все в порядке. Значит, она уже на пути в Канзас. Теперь нужно узнать насчет Кости. Здесь я могу набрать номер мобильного аппарата моей родственницы. О нем не знает никто, даже мафия.

— Алло, — говорю я, услышав знакомый голос, — здравствуй. Как дела? Как добрался Костя?

— Он еще не приехал, — вдруг сообщает она мне убийственную новость.

Я чувствую, как у меня кровь приливает к голове и начинает сильно стучать сердце.

— Как это — не приехал? — я смотрю на часы. — Он давно должен быть в Буффало, еще час назад.

— Его нет, — повторяет она, — мы дежурим у автобусной станции. Пришел автобус, но его в нем не было.

— Когда пришел?

— Сорок минут назад.

У меня еще есть слабая надежда, что он ошибся. Сел в другой автобус. Хотя как он мог ошибиться? В американских автобусах билеты проверяют при посадке. Ему бы наверняка объяснили, куда он должен сесть. В какой автобус. Для этого не обязательно знать английский язык. Ему бы просто показали его автобус. Но он не приехал…

— Мы будем ждать его всю ночь, — говорит родственница, — может, он перепутал маршрут?

Наверное, она хочет мне помочь. Наверное, она действительно хочет спрятать Костю у себя в Сиэтле. Но я уже испорчен настолько, что никому не верю. И я вдруг думаю, что ее благородство объясняется исключительно деньгами, которые она заработает благодаря Косте. И все-таки, где он остался? Что он мог перепутать? Это ведь не маленький ребенок. Неужели его перехватила мафия? Но как они оказались в Вудстоке? Как смогли его вычесть? Нет, я не хочу верить в такой печальный исход. Получается, что все мои планы оказались сорванными. Получается, что я подставил собственного сына этим бандитам. «Не хочу в это верить», — повторяю я как заклинание.

Дальше можно не рассказывать. Я не спал всю ночь. Я бегал по городу и звонил из разных автоматов каждые пятнадцать минут. Кости все не было. Утром я позвонил в очередной раз. И снова услышал, что он так и не приехал. По ночам автобусы почти не ходили. Но среди пассажиров трех прибывших утренних автобусов его не оказалось. Я не знал, что мне делать. У него не было даже мобильного телефона, чтобы я мог ему позвонить. Ведь только два дня, как он приехал в Америку!

Моя родственница ждала Костю в Буффало еще день. Самый тяжелый день в моей жизни. К вечеру среди пассажиров прибывших одиннадцати автобусов его тоже не было. Поздно вечером я забылся тревожным сном, в котором снова и снова видел маленького Костю, которого у меня пытаются отобрать. Когда я позвонил в очередной раз, мне ответил незнакомый голос по-русски:

— Не нужно больше звонить, Левша. Будет лучше, если завтра утром вы приедете в Нью-Йорк. В одиннадцать утра ждем вас в офисе мистера Барлоу. Вы не забыли, что должны выехать в Монреаль?

Я понял, что проиграл. Костя у них в руках. Только он один знал, где и когда его будут ждать мои родственники.

— Где Костя? — спросил я, уже зная ответ.

— Он отдыхает в Нью-Йорке, — сообщил мне бесстрастный голос.

— Отпустите моих родственников, — устало попросил я, — завтра утром ждите меня в Нью-Йорке.

— Завтра утром они уедут к себе в Сиэтл, — произнес тот же голос. — Вы хотите еще что-нибудь сказать?

— Нет, — ответил я, с трудом сдерживаясь. И когда на другом конце отключились, я громко разрыдался. Стоявшая рядом негритянка шарахнулась от меня, не понимая, что со мной произошло. Я шел по городу и сквозь слезы повторял имя своего сына. Откуда мне было знать, что самое страшное ждало меня впереди?

 

НЬЮ-ЙОРК

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Я сижу в ночном поезде, направляющемся в Нью-Йорк, и обдумываю свое положение. Ясно, они меня переиграли. Переиграли по всем пунктам. Я ведь думал, что сумею спрятать Костю здесь, когда вызывал его к себе. Считал, что так будет лучше. И для меня, и для детей. Но выходит, я ошибся. Обидно другое. Теперь мне придется стрелять в бывшего премьера и подставляться под пули снайперов, которые наверняка будут стоять за моей спиной. Или не будут? Мне ведь слово дали. Хотя, по большому счету, я его сам и нарушил. Сбежать пытался и детей отправить подальше. Вот они меня и подловили. Конечно, мне нужно бы поспать, чтобы завтра в Нью-Йорке быть бодрым и сильным, но я все равно не могу заснуть. Только два человека могли быть в курсе моих планов. Один, который знал про маршруты детей. И второй, который видел нас в Огасте и мог сделать соответствующие выводы. Джеральд Джеймиссон и Уильям Кервуд. Один — верующий баптист, глава общины в Олд-Тауне; другой — политик, конгрессмен, богатый человек, готовящийся стать вице-губернатором штата. Один из них меня предал. Только кто?

Судя по тому, как быстро они вышли на Костю, это мог быть Джеймиссон. Он знал подробный маршрут не только Саши, но и моего сына. Хотя про Буффало я ему не говорил. На всякий случай решил подстраховаться. Но он мог сам вычислить маршрут Кости. Или просто узнать у него, когда был у нас дома. Не получается. Мы обсуждали подробный план Костиного маршрута уже после отъезда семьи Джеральда. Неужели все-таки Джеймиссон предатель? Верующий человек. Отец пятерых детей. Или мир уже перевернулся, а я об этом не знаю?

А если ему угрожали? Если мне страшно за моих двоих, то как должен быть уязвим он, отвечающий за пятерых. Может быть, кого-то из его детей бандиты взяли в заложники, поэтому он был вынужден пойти на предательство, чтобы спасти собственного ребенка. Нет, не получается. Он наверняка рассказал бы мне обо всем. Нет, нет. Я не могу его подозревать, я всегда старался ему верить.

Тогда выходит, Кервуд. Он видел нас в Огасте, знает, что я был с детьми. Мог проверить, брал ли я билет для Саши, узнать о моей дарственной, заверенной у нотариуса. Ему нужны голоса избирателей, и мафия, способствуя его избранию вице-губернатором штата, может обеспечить эти голоса. Но зачем ему русская мафия? В штате Мэн почти нет выходцев из республик бывшего Советского Союза. Здесь невозможно повлиять на голоса граждан штата. Тогда зачем ему такое предательство? Деньги? Нет, он очень богатый человек. Не мог отказать мафии? Тоже непохоже. Это гордый и самолюбивый человек. Ему нужны деньги на свое выдвижение? Тоже нет. Республиканцы легко собирают деньги на свои избирательные компании по всему штату. Тогда выходит, что это не Кервуд, тем более что он не знал про Буффало. От этих мыслей можно сойти с ума! Я не представляю, как мне дальше жить и что делать. Буду шарахаться от каждого, кто оказался рядом, буду пугаться любого общения с посторонним. Но мне нужно знать, кто меня предал. Меня и детей. Я обязан вычислить предателя, чтобы не повторять своих ошибок в будущем.

Они меня переиграли, и теперь заставят убить бывшего премьера. Ну и черт с ним, я должен думать о Косте. С другой стороны, за убийство премьера меня поджарят на электрическом стуле, и некому будет заботиться о моих детях. Нужно было хотя бы жениться, тогда бы у меня осталась жена. Хотя нет, я не совсем прав. Жена все равно была бы им мачехой. Нет, нужно сделать так, чтобы остаться в живых. Это задача-минимум на завтрашний день. Сегодня, как только я приеду в Нью-Йорк, мы должны уехать вместе с мистером Барлоу в Монреаль. И утром следующего дня я должен показать свое мастерство. Судя по тому маниакальному упорству, с которым они добиваются, чтобы именно я поехал в Монреаль, моя участь уже решена. Им нужен не только исполнитель, но и конкретный человек, на которого они могут свалить покушение. Бывший киллер, обманом получивший американское гражданство, — идеальный кандидат для такой роли. Идеальный кандидат в покойники. Или они оставят меня в живых, чтобы устроить показательный суд? На их месте я бы не стал рисковать, доводя дело до суда, а устранил бы нежелательного свидетеля гораздо раньше.

Мне было все равно, что они сделают со мной. Единственное, что меня по-настоящему беспокоило, была судьба Кости. Ведь если меня действительно уберут в Монреале, то мафия может решить, что Костя слишком много знает. К тому же его никто не станет искать, и в иммиграционной службе США решат, что еще один бывший российский гражданин получил визу и обманом остался в стране, решив не возвращаться домой. Если я правильно рассуждаю, то Константина не должны оставить в живых. Значит, я обязан иметь гарантии. Только в том случае, если его посадят на самолет, улетающий в Россию, я сяду в поезд, направляющийся в Монреаль. На меньшее я не имею права соглашаться, иначе его просто убьют.

Утром, сойдя с поезда, я взял такси и сначала поехал в офис телефонной компании, чтобы узнать некоторые подробности о номерах телефонов, которые я списал у Оглобли. Довольно быстро выяснилось, что кроме личного телефона мистера Барлоу мои наблюдатели звонили в Нью-Йорк какому-то Семену Ерофееву. Из телефона-автомата я набрал его номер и, услышав ответ, повесил трубку. Это был тот самый «советник», его голос я сразу узнал.

Оставалось только взять машину напрокат и поехать к его дому в Бруклине. Ерофеев жил один. Хотя бы в этом мне повезло. Он не успел выйти из дома, когда я оказался рядом с ним. Пистолет, который я отобрал у Оглобли, был со мной, и я вдавил его в бок этого наркомана так, чтобы он почувствовал боль. Нужно сказать, что он повел себя как настоящий мужчина, даже не испугался. Или у него уже была та стадия распада, когда ничего не боишься?

— Чего тебе нужно? — спросил он.

— Где мой сын? — я стоял рядом с ним и готов был нажать на курок, чтобы всадить в эту гниду всю обойму. Но он явно не торопился умирать.

— Езжай к Барлоу, — посоветовал он мне, — все у него узнаешь.

— А я у тебя хочу узнать. Где мой сын?

— С ним все в порядке, — ответил Ерофеев. Он закрыл глаза, потом открыл и вдруг жестко сказал: — Убери пистолет. Кожу порвать можешь.

Я невольно чуть ослабил давление. Он кивнул, словно просил меня о пустяковой услуге. Потом огляделся по сторонам.

— Ты так не дергайся, Левша. Ни к чему это. Лучше веди себя спокойнее и все будет нормально.

— Советы своему шефу давать будешь, — зло прошипел я, — а мне скажи, где вы моего сына спрятали.

— Да найдут его тебе, — сказал Ерофеев. — Ты лучше подумай о себе, — он огляделся по сторонам. — Ничего у нас не вышло, — вдруг сказал он. — Убери ты свой пистолет! Утром мне звонил Чезаре Кантелли. Ты даже не слышал про такого. И не нужно тебе слышать. Они все знают. Знают, как мы тебя подставить хотели и как убрать решили. Вот он меня и предупреждал. А ты знаешь, что значит такое их предупреждение? Выходит, что ты говоришь с живым мертвецом. Поэтому убери пистолет, не нужно им размахивать. Ничего с твоим сыном не случится…

— Кто такой Кантелли? Я ничего не понимаю.

— Человек такой забавный, — улыбнулся Ерофеев. — В общем, все кончено, Левша…

Он не договорил. Из проезжавшей машины раздались три выстрела. Все три — в Ерофеева. Несчастный рухнул мне на руки. Автомобиль, из которого стреляли, скрылся за поворотом, я даже не успел повернуть голову.

— Гримасник, — улыбнулся сквозь кровавую пену Ерофеев. — Он тебя завтра продублирует…

Кажется, он хотел сказать еще что-то, но не сумел. Он умер прямо у меня на руках. Вся беда американских киллеров в том, что они не делают контрольного выстрела в голову. И поэтому жертвы в Америке иногда выживают или умирают в больницах, успев дать показания. А некоторые даже выступают потом на суде. То ли дело наши родные убийцы. Они так человека изрешетят, чтобы ни один врач залатать не смог.

Я уложил покойника на тротуар и поспешил уйти. Мне сейчас никак нельзя встречаться с американской полицией. Поэтому я и решил поехать в офис мистера Барлоу, тем более что должен был явиться туда к одиннадцати утра, как мне и приказывали. На машине, взятой напрокат, я поехал к мистеру Барлоу в его нью-йоркский офис.

У меня с собой был тот самый пистолет, который я отобрал у Оглобли. И нужно же случиться такой встрече! В приемной Барлоу сидел Оглобля с пластырями, наложенными на обезображенное лицо. Увидев меня, он вскочил, готовый ринуться в драку, но секретарша Барлоу — довольно симпатичная блондинка — испуганно вскрикнула, и охранник, сидевший в приемной, недоуменно взглянул на меня.

— Меня ждет мистер Барлоу, — твердо сказал я и, увидев, что Оглобля сделал несколько шагов по направлению ко мне, не стал отступать.

Я был не в том настроении, чтобы отступать или обсуждать какие-нибудь проблемы с этим бандитом. Он размахнулся и попытался меня ударить, целя в лицо. Но я увернулся. Все-таки у меня остались какие-то навыки тех дворовых драк, когда приходилось драться со шпаной, терроризировавшей нашу улицу. Я достал из кармана кастет и, сжав его в правой руке, сам шагнул к этому идиоту. В свой удар я вложил всю ненависть к бандитам. Кажется, на этот раз я сломал ему несколько лицевых костей. Он покачнулся и упал на пол без сознания. Охранник бросился нас разнимать. Сидевшая в приемной неизвестная мне полная женщина закричала. Блондинка замерла, и в этот момент дверь кабинета Барлоу открылась и он появился на пороге. Оценив мизансцену, он отступил на шаг, приглашая меня войти.

— Отправьте его в больницу, — приказал он своей секретарше.

Когда мы вошли в кабинет, он закрыл дверь и мрачно спросил:

— Что у вас опять случилось? Зачем нужно было устраивать драку в моей приемной?

— Он первый на меня полез, — возразил я, тяжело дыша. — Вызовите своего охранника или секретаршу. Они подтвердят.

— Не нужно, — строго сказал он. Теперь он говорил по-русски, очевидно, для того, чтобы нас не поняли те, кто мог прослушивать его кабинет.

— Зачем вы сбежали? — недовольно спросил Барлоу. — И придумали такой сложный план по переправке детей? Предположим, что вам удалось бы оторваться от наших наблюдателей. Но вы подумали, что было бы потом? Вас все равно бы нашли, рано или поздно. Боюсь, что слишком поздно — для вас и вашей семьи. Без денег вы ничего не смогли бы сделать, а мы, как вам хорошо известно, контролируем движение ваших средств по всем счетам. Мы бы вас мгновенно вычислили. И тогда вы были бы обречены. И вы, и ваши дети. Как нежелательные свидетели. Я считал вас умнее, Левша, а вы оказались слишком примитивным и прямолинейным.

— Отпустите моего сына, — твердо сказал я.

— Что? — удивился Барлоу. — Вы с ума сошли! Никто его сейчас не отпустит. Вечером мы с вами выезжаем в Монреаль. И завтра, если все пройдет нормально, мы позвоним в Нью-Йорк, и я предложу отпустить вашего сына. Вот единственный вариант, на который мы можем пойти. После вашего предательства мы не имеем права рисковать. Ваш мальчик останется у нас до тех пор, пока вы не выполните нашего поручения. Я думаю, так будет справедливо.

— Конечно, — неожиданно согласился я, доставая из кармана пистолет.

Увидев оружие, Барлоу совсем не испугался. Он только улыбнулся.

— Нашли чем пугать, — сказал он довольно весело. — Неужели вы думаете, что если убьете меня, вам вернут вашего сына?

— Сейчас мы поедем к вашему шефу, — сказал я, — и если ты попытаешься пикнуть, гадина, я лично выпущу в тебя всю обойму. Как я стреляю, ты знаешь, и с расстояния в несколько метров мне будет трудно промахнуться.

— Подожди, — вздохнул Барлоу, — убери пистолет и успокойся. Здесь тебе ничто не угрожает. Ты напрасно думаешь, что если мы поедем к шефу, ты сумеешь освободить сына. Это бесполезно, Левша. Там будет столько охранников, что тебя легко обезоружат. Даже если ты действительно сумеешь убить не только меня, но и еще несколько человек. А потом убьют и тебя, и твоего сына. Глупо устраивать ковбойский налет, полагая, что ты сможешь его таким способом освободить.

— Я не идиот, — возразил я хозяину кабинета, — понимаю, что Костю просто так не отпустят. А освободить его и уйти от вас я не смогу. Поэтому предлагаю другой вариант. Мы едем к шефу и убеждаем его посадить Костю в самолет, который вылетает в Россию. Как только Костя сядет в самолет, я готов с вами ехать не только в Монреаль, но и на Северный полюс.

— Но это несерьезно, — снова ухмыльнулся Барлоу, — ты не в том положении, чтобы диктовать нам свои правила.

— И ты тоже, Барлоу, — вдруг сказал я ему. — Двадцать минут назад у меня на глазах застрелили Семена Ерофеева. Тебе, надеюсь, известно, кто это такой? Следующим должен быть ты, Барлоу.

Я увидел, как он открыл рот. Зеленые глаза потускнели, стали круглыми, он задохнулся от ужаса. И смотрел на меня выпученными глазами.

— Его убили? — не поверил Барлоу.

— Позвони и проверь, — предложил я ему, убирая пистолет.

Я напугал его так сильно, как не смог бы напугать никакой пистолет. Барлоу бросился к аппарату и начал набирать номер дрожащими руками.

— Алло, — закричал он, не обращая на меня внимания. — Алло! Кто это говорит? Скажите, что Барлоу. Передайте, что Ерофеев убит. Да, да, Ерофеев убит. Вы меня слышите? Мне нужно срочно поговорить. Да, мистер Барлоу.

Очевидно, на другом конце трубку взял человек, которого я некогда видел. Тот самый Коготь, который возглавлял все банды в Бруклине.

— Что ты паникуешь? — строго спросил он.

— Ерофеева убили, — выдохнул бледный от ужаса Барлоу. — Вы знаете об этом?

— Знаю, — недовольно ответил Коготь, — он в последнее время стал слишком неуправляемым. Планы разные придумывал. Вот и погорел. А ты чего психуешь?

Он говорит так громко, что я слышу почти каждое слово. Тем более что трубка в руках Барлоу ходит ходуном. От страха тот не может даже удержать ее в руках.

— Как мне быть? — почти стонет Барлоу.

— Завтра ты поедешь в Монреаль вместе с Левшой, — говорит Коготь. — Нужно закончить наше дело. Сеньор Анчелли сделал нам первое предупреждение. Значит, мы должны работать так, чтобы не было второго. До свидания.

Он говорит все почти открытым текстом по-русски, даже не беспокоясь, что их могут записать на пленку. В этой свободной стране такие слова — не доказательство. Но Барлоу раздавлен полученным известием. На него жалко смотреть. Он чуть не плачет, глаза бегают, он стал гадок и ничтожен. И все время теребит свою бородку.

Он смотрит на меня и вдруг решительно говорит:

— Завтра мы с тобой должны быть в Монреале. Тебе Семен ничего перед смертью не сказал?

— Ничего. Я был метрах в ста от него. Но я не поеду, пока вы не освободите моего сына.

— Освободим, — отмахивается от меня Барлоу.

Кажется, он начинает успокаиваться. И, чуть подумав, вдруг говорит мне:

— Значит, если его посадят в самолет и отправят в Россию, ты согласишься и больше не сделаешь попыток сбежать?

— Нет, не сделаю. Но я должен знать, что он хотя бы в живых останется.

— Все-таки наивный ты человек, хоть и профессионал, — вздыхает Барлоу. — Что мешает нам отправить Костю в Россию и убрать его в Шереметьево, когда самолет приземлится? Почему ты считаешь, что так он будет в безопасности?

— Пока он в Америке, его могут убрать как свидетеля. А в России он никому не нужен, — твердо говорю я и вдруг обнаруживаю, что все еще держу пистолет в руках.

— Тоже логично, — соглашается он. — Убери пистолет, — снова ворчит он, — такие серьезные дела не решаются наскоком.

Потом начались длительные переговоры. Его секретарша и охранник все время приносили кофе и сэндвичи, удивленно глядя на нас и не понимая, почему мы так долго не можем решить какую-то проблему. Барлоу постепенно приходил в себя, хотя я видел, как сильно он нервничает. Он все время звонил своему помощнику Трошину, затем неизвестному мне другу, который, как я догадался, отвечал за безопасность Кости. Еще два раза Барлоу звонил самому Когтю, пока тот его не выругал и не послал подальше. Очевидно, и тому было неспокойно. Ведь Анчелли мог решить, что не стоит оставлять последнего свидетеля в живых.

Барлоу потратил на переговоры полтора часа. Наконец он удовлетворенно вздохнул, впервые за все время немного переведя дыхание.

— Все в порядке, — отрывисто сообщил мне Барлоу. — Я тебе говорил, что можно решить любой вопрос. Мне удалось уговорить их посадить твоего сына в самолет, вылетающий в Россию. Ему уже взяли билет первого класса и сейчас везут в аэропорт. Самолет вылетает через три часа.

— Мне терять нечего, Барлоу, — тихо сказал я. — Если ты меня обманешь, я вернусь сюда и пристрелю не только тебя, но и всех остальных.

— Зачем мне тебе обманывать? — вдруг закричал Барлоу. — Ты мне нужен не здесь, а в Монреале. Там, в Канаде! И я тебя готов колпаком накрыть, лишь бы с тобой ничего не случилось! Ты мне живой и здоровый нужен. Чтобы я живым остался. Я думал, ты понимаешь, насколько ты мне нужен. А ты тут героя решил сыграть.

— Чего вам нужно?

— Ты нужен! — заорал Барлоу, указывая на меня. — Конкретно ты нужен. Я думал, что ты уже все понял. Нам нужно, чтобы именно ты поехал в Монреаль и пристрелил этого чертова премьера.

— Это я уже понял. Хотите меня убрать во время исполнения акции и потом всю вину свалить на меня одного?

— Ну и дурак, — уставшим голосом сказал Барлоу, и я вдруг почувствовал, что он говорит правду.

— За сына не волнуйся, — сказал он после недолгого молчания, — его посадят в самолет, и он улетит в Москву. Он перезвонит тебе через три часа, и ты сам сможешь с ним поговорить. Только не выключай свой мобильник. А насчет тебя… Я должен был сообщить тебе сегодня вечером, что все остается в силе. Шеф приказал, чтобы ни один волосок не упал с твоей головы. Только мы не уверены в успехе. Полиция может на тебя выйти. И если тебя вдруг арестуют… Не смотри на меня так, я говорю «если», то тогда ты должен молчать. Хотя бы ради своих детей. А мы обеспечим тебе лучших адвокатов. И я сам буду вести твои дела.

— Вам нужен был убийца, чтобы предъявить меня кому-то? — начал понимать я их план.

— Вот именно, поэтому мы тебя и не тронем, — закончил Барлоу, отводя глаза.

Я понял, что он врет. Но если в его словах есть хотя бы частица правды, то, возможно, я сумею вытащить Костю. А на себя мне наплевать. В конце концов, меня все равно убьют, рано или поздно. Если Барлоу прав, то меня арестуют и посадят на долгий срок, даже если у меня будет такой адвокат, как мой собеседник. А если соврал, то меня уберут. Но и в этом случае я сумею спасти Костю и Сашу. Ведь, убрав меня, они не должны трогать моих детей, чтобы это не выглядело как устранение нежелательных свидетелей. Иначе у тех, кому они должны предъявить меня как убийцу, могут возникнуть нежелательные вопросы.

— Это меня Ерофеев подставил, — вдруг понял я, — поэтому его и убрать решили. Верно?

Барлоу вздрогнул. Отвел глаза. Он не хотел говорить правду, но и соврать не мог, просто был не в состоянии врать про Ерофеева, убитого совсем недавно. Я все понял и поэтому, забрав пистолет, вышел из кабинета.

Несколько успокоившись, я решил, что могу поехать в отель и ждать, когда мне позвонит Костя. Я обычно останавливаюсь в скромных трехзвездочных отелях, чтобы не привлекать ненужного внимания и не тратить слишком много денег. Я вошел в первый же отель рядом с офисом Барлоу, даже не спросив о цене. Перезвонив секретарше Барлоу, я продиктовал ей свой адрес и название отеля. Сейчас я даже не могу вспомнить, как назывался отель, но это не важно. Следующие три часа я провел в напряженном ожидании, гадая, сдержит Барлоу слово или ко мне ворвутся его подручные и сегодня для меня все закончится раз и навсегда. Но через три часа зазвонил мой мобильный телефон. Я бросился к нему. Это был Костя, я бы узнал его голос среди сотни других.

— Здравствуй отец, — говорит он как будто спокойно, но я чувствую, как дрожит его голос.

Так сыграть невозможно, он действительно волнуется. Надеюсь, что они его не били.

— Как ты себя чувствуешь? — вдруг спрашиваю я.

Никогда не думал, что могу быть таким сентиментальным. Наверное, я с годами начал меняться. Или постарел? Может, во мне, наконец, проснулся отец, отсутствие которого Костя ощущал, пока рос?

— Все нормально, — отвечает он, и я снова слышу, как он нервничает.

— Где ты находишься?

Мне важно, чтобы он сам сказал об этом.

— В аэропорту. Мне купили билет, и сейчас я должен сесть в самолет, который вылетает в Россию. Границу я уже прошел. Жаль, что так получилось, отец. Но, я думаю, у нас будет время поговорить.

— Обязательно будет.

Он чуть успокоился, но я слышал, как он волнуется. Однако рядом с отцовскими чувствами во мне силен профессионал.

— Костя, — неожиданно говорю я ему, — какое число я просил тебя запомнить?

— Пятьдесят, — не раздумывая, отвечает он. И вдруг спрашивает меня:

— А ты сам помнишь свое число?

— Сорок пять, — теперь я уверен, что говорил с Костей. — Главное, чтобы ты не беспокоился. У меня все будет хорошо. Счастливого пути.

— Спасибо. Ты тоже не волнуйся за меня. До свидания.

Я убрал аппарат. Это был Костя. Значит, он им не нужен. Теперь я могу звонить Барлоу и ехать с ним в Монреаль. Они уже приготовили мне прекрасную немецкую винтовку с глушителем. Я сажусь на постель и смотрю на телефонный аппарат. Сейчас я позвоню Барлоу и скажу, что согласен. Самое главное, что я вытащил своих детей из этого дерьма. А сам я как-нибудь выкручусь. Мне не впервые попадать в крутые переделки.

 

МОНРЕАЛЬ

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Вчера вечером на экспрессе мы выехали в Монреаль. На чем еще мы могли поехать в Канаду? На своих автомобилях нельзя, их могут внести в компьютеры канадской полиции, и тогда нас легко вычислят. На самолетах тем более нельзя, там вписываются в билеты ваши данные. Значит, единственный выход — отправиться в Монреаль на железнодорожном экспрессе, причем билеты покупать только за наличные, а не по кредитной карточке.

В вагоне первого класса кроме меня и Барлоу едет еще этот мерзавец Трошин, который, очевидно, приставлен уже не столько ко мне, сколько к самому Барлоу. Моя винтовка упакована как клюшка для гольфа и лежит в специальном багаже. Завтра утром ее привезут прямо в отель. Мне останется только забрать ее с собой и собрать, перед тем как выстрелить.

Винтовку я проверил, это настоящее чудо. Промахнуться практически невозможно. Барлоу нервничает, часто ходит в вагон-ресторан.

Один раз я пошел следом за ним и обратил внимание, как он смотрит на двух темноволосых мужчин, сидящих за стойкой и пьющих кофе. Один из мужчин, повернувшись, увидел Барлоу и незаметно кивнул ему. Я точно видел, как он кивнул ему. Судя по внешнему виду, эти двое никак не относятся к тем подонкам, которые вращались вокруг Барлоу и всей «русской мафии». Нет. Эти двое были прилично одеты, в хороших костюмах, с манерами богатых людей. «Странно, что Барлоу взял с собой таких провожатых, — подумал я. — Или он решил взять специалистов? Но почему тогда двух? И почему они едут в нашем вагоне? Такой риск для профессионалов недопустим. Ведь я даже случайно могу запомнить их лица».

Когда Барлоу вернулся в свой вагон, я пошел выпить кофе и обратил внимание, как эти двое напряженно замерли, увидев меня. И лишь после того, как я выпил свою чашечку кофе и собрался уходить, один из них сказал другому что-то по-итальянски. Я услышал его слова, уже выходя из вагона. Итальянского я не знал, но меня неприятно поразило, что эти двое говорят именно на этом языке. Если Барлоу и «русская мафия» специально подставляют меня, чтобы предъявить в качестве убийцы, то для кого они это делают? Конечно, не для полиции. Выходит, что в нашем деле замешаны и «макаронники». Ведь Ерофеев перед смертью говорил о каком-то Чезаре Кантелли. И я слышал, как Коготь говорил об Анчелли. Если я не ошибаюсь, клан Анчелли один из самых известных на востоке Америки. В этой свободной стране вы еще можете сбежать от нашей доморощенной мафии, но с «коза нострой» шутки плохи. Они действительно могут узнать все мои счета и проверить все прежние документы в иммиграционной службе.

Эти двое незнакомцев выглядят очень убедительно. Они явно не киллеры. Они, скорее, охотники на киллеров. Наверное, есть какой-то непонятный парадокс в том, что фамилия Нади была Келлер. И я теперь Алекс Келлер, на которого будут охотиться эти двое итальянцев. Или не будут? Но тогда зачем они в поезде? И каким образом они знакомы с Барлоу? Абсолютно ясно, что это итальянцы, ведь когда я выходил из вагона, один из них чисто подсознательно сказал что-то другому по-итальянски. Он, конечно, не хотел, чтобы я его понял. Но получилось, что он себя выдал. Ведь если бы он сказал по-английски, я бы еще мог сомневаться, а теперь у меня не осталось сомнений. Не слишком ли много мафиози на одно убийство? И если за мной следят сразу две мафии, то шанс остаться в живых соответственно уменьшается не в арифметической, а в геометрической прогрессии.

Я вернулся в свой вагон, запер купе. Мне нужно обдумать свое поведение. Предположим, Барлоу работает сразу на две «конторы». Он довольно пронырливый адвокат и может понимать, как ему выгодно не портить отношения ни с русской, ни с итальянской мафии. Наши бандиты хотят меня подставить итальянцам. За такую игру уже поплатился Семен Ерофеев. Наверное, они о чем-то договорились с итальянцами, а он решил в последний момент переиграть. И получил три пули в грудь.

Поднявшись, я выхожу из своего купе и стучу в соседнее, где расположился Барлоу. Он теперь никому не верит и открывает дверцу своего купе, только вызвав Трошина по мобильному телефону. Вот и теперь соседняя дверь открылась, и из нее выглянул Трошин. Недовольно взглянув на меня, он три раза стучит в дверь. Наконец Барлоу открывает.

— Что вам нужно? — испуганно спрашивает Барлоу.

— Кто такой Гримасник? — у меня нет времени на дипломатические ухищрения, поэтому я сразу задаю именно этот единственный вопрос.

Барлоу изумленно таращит на меня глаза, потом смотрит на Трошина. Тот отворачивается, и Барлоу кричит:

— Первый раз слышу! — И с этим криком он захлопывает дверь перед моим носом.

Я возвращаюсь в свое купе. Ерофеев сказал, что Гримасник меня продублирует. Значит, это может быть кто-то из итальянцев. Или нет? С такой кличкой может быть и русский бандит. Хотя мне от этого совсем не легче.

Утром мы прибываем в Монреаль, и мне совсем нетрудно заметить, что пара итальянцев, которая «случайно» оказалась в нашем поезде, также «случайно» оказывается в одном отеле вместе с нами. Впрочем, меня уже ничто не волнует. Я твердо решил промахнуться. Если всем нужен такой убийца, как я, то мне важно только зафиксировать свое присутствие. Лучшие адвокаты помогут мне только в том случае, если я промахнусь. И бывший премьер окажется жив. Я, конечно, постараюсь попасть ему в ногу или в руку, но убивать не буду. Пусть они ищут другого киллера и подставляют друг друга. У меня двое детей, и я хочу видеть, как они вырастут.

Онищенко должен выступать на каком-то собрании украинцев. Нужно сказать, что в Канаде их довольно много. И когда он выйдет с этого собрания и пойдет через площадь к машине, стоящей у фонтана, я могу действовать.

Два высоких здания симметрично расположены по краям площади, и мне нужно только оказаться на одном из них, чтобы прицельно выстрелить. В четыре часа вечера Трошин передает мне чемоданчик с уже приготовленной винтовкой. В пять часов вечера он подъезжает за мной на машине. По взаимной договоренности Барлоу обеспечивает нам алиби, устраивая прием для своих друзей-адвокатов.

В пять часов тридцать минут я оказываюсь на здании. Трошин спешит узнать, когда закончится собрание. Примерно к шести бывший премьер должен оказаться на площади, в пределах досягаемости моей винтовки. За десять минут до появления Онищенко я собираю свою винтовку. За пять минут до конца мне звонит Трошин и сообщает, что собрание скоро закончится. Еще через три минуты я смотрю через прицел винтовки на площадь. Все нормально. Если не произойдет ничего необычного, я спокойно отстрелю своему «клиенту» руку или ногу. Он не умрет от этой раны, а я не попаду на электрический стул. Меня немного волнуют итальянцы, которых я нигде не вижу. На всякий случай я запер дверь, которая ведет с последнего этажа на крышу, где я устроил наблюдательный пункт, чтобы обезопасить свой тыл.

По правилам настоящего профессионала я осматриваю не только место охоты, но и соседние здания. И неожиданно замечаю блеск на крыше соседнего здания. Возможно, мне это показалось, возможно, даже померещилось. Или солнце ударило своим лучом именно в этот момент. Но я люблю подстраховываться. Поэтому я поднимаю свое ружье и через оптический прицел разглядываю крышу соседнего здания. Там все спокойно. Спокойно? А почему там нет голубей, ведь на моей крыше они есть. Я специально рассыпал за своей спиной пшено и хлеб, чтобы голуби садились рядом со мной, создавая иллюзию необитаемой крыши. А вот кто-то неизвестный на соседней крыше распугал всех птиц. Я все еще не отвожу прицел от крыши соседнего здания. Наконец я замечаю, как там блеснуло длинное дуло винтовки.

Теперь я примерно знаю, где находится мой дублер. Тот самый Гримасник, о котором мне успел рассказать Ерофеев и не стал говорить Барлоу. Трошин звонит мне по мобильному аппарату и сообщает, что собрание закончилось. Сейчас бывший премьер появится на площади. Я перевожу прицел на площадь, потом снова на крышу соседнего здания. Так нельзя. Если Гримасник выстрелит, все мои усилия пойдут коту под хвост. Тогда получится, что именно я убил Онищенко. А это будет несправедливо. Я вижу, как на площади появляется Онищенко. В этот момент Гримасник поднимает свою винтовку.

У меня на размышление секунда, даже меньше. Я поднимаю свою винтовку и стреляю в правую руку Гримасника. И вижу, как падает его оружие. Сам он скрыт за небольшим барьером, но руку неосмотрительно выставил. Перед тем как упасть, он наклоняется и роняет винтовку. Я разворачиваю свое оружие на площадь и вижу, как спокойно идет Онищенко в сопровождении телохранителей. Не нужно спешить, мою дуэль с Гримасником никто не услышал. Я снова поднимаю винтовку и делаю еще один выстрел. Онищенко падает: я попал ему в ногу В последний момент я решил, что руки для политика важнее ног. Может, я и ошибался.

Я делаю еще один выстрел у него над головой, для убедительности. Я абсолютно уверен, что попал ему в ногу. Со всех сторон слышны крики. Один из телохранителей бросается к зданию, чтобы вызвать врачей и полицию. Онищенко показывает в мою сторону. Теперь у меня в запасе несколько секунд. Может быть, полминуты, не больше. Я бросаю винтовку, сдираю на ходу перчатку с правой руки и бегу к лифту. Спускаюсь вниз и перебегаю площадь в тот самый момент, когда к зданию уже спешат сотрудники полиции и охранники. На меня они даже не смотрят. Я специально надел свой старый протез, чтобы все видели, какой немощный инвалид перед ними.

Я знаю, что это очень рискованно, но мне нужно расставить все знаки препинания. Поэтому я вбегаю в соседнее здание и спешу к левому крылу, к лифтам. Один лифт застрял на каком-то этаже, очевидно, там выгружают бумаги для офиса, я видел их машину внизу. А второй направляется вниз. Третий этаж, второй, первый. Я стою на нулевом уровне. Кабина лифта открывается. Я хочу сделать шаг и вижу перед собой… Вижу перед собой… Но этого просто не может быть! Вижу перед собой… Константина, скривившегося от боли. В наброшенном на плечи пиджаке.

От неожиданности я вхожу в кабину лифта, и дверцы сразу закрываются. Я смотрю на сына, и он смотрит на меня. И мы оба молчим. Кабина лифта идет вверх. Я вижу пятно, расплывающееся у него на правой руке. Я ведь точно знаю, куда стрелял и в кого. Значит, Гримасник — это мой собственный сын?!

Мы молча смотрим друг на друга. Что еще можно сказать в такой ситуации? Теперь я знаю, почему убрали Ерофеева. Он придумал такую запутанную и страшную комбинацию, подыгрывая мне. Он решил, что для подстраховки нужно вызвать еще одного киллера из России. И этим вторым киллером оказался мой собственный сын. Получается, что с самого начала они меня обманывали. И хорошо разыгранный спектакль с упоминанием моего сына заставил меня самого искать варианты его приглашения в Америку. Приглашения Гримасника на собственную казнь. Я искал предателя, подозревал Джеймиссона и Кервуда. А оказывается, что меня предал мой собственный ребенок. Он был тем самым Гримасником, который должен был выстрелить в Онищенко, чтобы подставить меня.

Внизу уносят раненого премьера. Он хоть и бывший, но все равно скандал неслыханный. Место происшествия уже снимают операторы телевидения. А мы стоим в кабине лифта и молча смотрим друг другу в глаза. Как я раньше мог не увидеть в этих глазах выражение презрения и ненависти? Каким ослепленным дураком я был! Ведь он говорил мне о своих страданиях. Наверное, он считал, что во всем виноват только я один.

И вдруг я все понял. Все сразу понял. Я совершил самую большую ошибку в своей жизни. Уходя из дома, от своей стервы жены, я оставил ей самое дорогое, что у меня было, — моего сына. Я не имел права этого делать. Я обязан был настоять, чтобы его отобрали у этой дряни. Но у меня была такая проклятая профессия, что я не мог даже появляться рядом с Костей. Она получала деньги и все больше меня ненавидела. Я платил ей тысячу долларов, переводил деньги на воспитание сына. Теперь я представлял себе ее внутреннее состояние.

Мы ведь и разошлись из-за того, что, вернувшись одноруким инвалидом, я не мог зарабатывать себе на жизнь. Но потом, уйдя от нее, я стал присылать большие деньги. Представляю, как возрастала ее ненависть с каждым переводом.

Ей стало казаться, что она ошиблась, что не нужно было отдавать меня другим женщинам. Кроме того, она всегда срывала свою ненависть ко мне на ребенке. Я думал, что, уйдя из семьи, сумею устроить и свою жизнь, и их существование. А оказалось, что я ошибся. Я совершил самую большую ошибку в своей жизни — оставил сына истеричке, продолжавшей меня ненавидеть. И эту ненависть она передала моему сыну. Она внушила ему, что я негодяй, оставивший ее с ребенком. Она не говорила ему о моих переводах, скрывала, как я страдал без сына. Наверное, он не помнит, как в начале девяностых его украли и мне пришлось рисковать жизнью, чтобы его спасти. Наверное, и этот эпизод она изложила ему по-другому. Господи, я не имел права оставлять его с ней. Что я наделал!

В его глазах я прочитал то самое сумасшедшее упрямство, которое я так ненавидел в своей жене. Эта чуть наклоненная голова, эти сжатые губы, этот загорающийся ненавистью взгляд. Я слишком хорошо помнил лицо жены. Передо мной стоял ее сын, а не мой. Ее.

Разве могло быть иначе? Ведь я сам оставил его с ней, я сам разрешил ей в течение стольких лет травить душу ребенка воспоминаниями об отце, бросившем их на произвол судьбы. Что же я теперь удивляюсь? Я получил плоды ненависти, которую сам посеял. Я получил обратно своего сына, который уже не был моим.

— Почему? — хочу спросить я, но губы мои сжаты. Я не могу их раскрыть. Если в этот момент он достанет пистолет и начнет стрелять, я не смогу себя защитить.

Мы поднимаемся на последний этаж, и створки кабины лифта снова открываются. Здесь стоит Трошин. Он тоже умеет просчитывать позиции. В его руках пистолет. Ему нужно сделать так, чтобы оба стрелявших остались здесь. И Гримасник и Левша. Но едва он поднимает оружие, как мы вдвоем с сыном разворачиваемся и начинаем стрелять. Оказывается, у Кости в левой руке был пистолет. А у меня он в правой. Трошин отлетает к стене и, размазанный нашими выстрелами, молча умирает. Мы выходим из кабины лифта. У каждого в руке свой пистолет. У него осталось три патрона, у меня четыре. Хватит на каждого.

Мы стоим и смотрим друг на друга.

— Почему? — все-таки пытаюсь произнести я.

Он молчит. Он уже все сказал до этого. Как его били ребята в детстве, обзывая сиротой, как издевались над ним старшеклассники, намекая на мать, нагулявшую сына неизвестно с кем. Как он переживал и страдал из-за того, что меня не было рядом. Это потом я узнаю, что он выступал в армейской самодеятельности и получил кличку Гримасник. Это потом я узнаю, что в Таджикистане он выучился на снайпера, и его работа в банке была лишь прикрытием. Это потом я узнаю, что Ерофеев с самого начала планировал включить Костю в свою игру.

Мы стоим и смотрим в глаза друг другу. Неожиданно он поднимает свой пистолет. Я не смогу поднять свой. Даже если очень захочу. Даже если он начнет в меня стрелять. Я не смогу в него выстрелить. Есть вещи, которые выше человеческих сил. Я не могу стрелять в своего сына, в мальчика, которого я носил на руках, которого пеленал и купал, которого вынес из родильного дома, показывал другим офицерам. Я не смогу в него выстрелить.

У него дрожат руки. Я смотрю, как он держит пистолет. Почему они у него дрожат? И почему он выбрал эту проклятую профессию? Или она как проклятие передается по наследству? Я стою и жду, когда он выстрелит. Молчание длится секунду, вторую, третью. В этот момент он стреляет.

 

ЭПИЛОГ

Когда он выстрелил, мне показалось, что пуля попала мне в голову. Но в этот момент прозвучал другой выстрел, из-за моей спины. Я повернул голову. Нужно было сразу понять, какую бумагу для факсов они сюда привезли. Двое итальянцев в светло-голубых халатах достали свои небольшие автоматы, чтобы отсечь от меня Гримасника. Двое убийц, покушавшихся на премьера, — это слишком много. Им нужен только один, а Гримасник должен умереть.

Костя выстрелил первым. Один из итальянцев упал на колено, и Костя сделал еще один выстрел, видя, как нападавший целится в меня. Тогда второй из них начал стрелять в Костю. Шансов остаться в живых у моего мальчика не было. Второй итальянец буквально изрешетил его из своего автомата. Но увлекся и забыл про меня. За эти доли секунды я успел развернуться и выстрелить ему в голову. А потом подхватить падающего Костю. Он так и умер у меня на руках, пытаясь что-то сказать. Мне кажется, он пытался выдавить слово «прости», но, возможно, мне это только кажется. А потом наступила тишина. И я посмотрел на свои руки.

Я сидел перед ним и не знал, что мне делать. У меня не было сил даже плакать. Кричать, проклинать судьбу или самого себя? Кого мне было ругать? Бросить вызов небесам? Отречься от Бога? Но я ведь понимаю, что именно произошло. Однажды я услышал мудрое изречение, которое запомнил на всю жизнь: «Никогда не жалуйся Богу, ибо, если бы он был справедлив, он бы обязательно наказал тебя». Но может, высшая справедливость и состоит именно в том, что наказание бывает адекватно преступлению? И кто знает, что такое наказание вообще с точки зрения Бога? Одному он дает деньги, власть, судьбу и отнимает душу. А другому разрешает остаться со своей душой, не предоставляя всего остального. И кто знает, кто из двух счастливее, если судить с позиций вечности.

Может ли кто-нибудь понять чувства, которые раздирали меня в тот момент? Костя был ранен в правую руку и поэтому не успел выстрелить во второго нападавшего. Если бы не мой выстрел в него, он бы, возможно, остался жив. Если бы я в него не стрелял. Господи, как мне страшно и плохо. Может ли хоть какое-нибудь наказание в мире быть хуже этого? Я сижу перед телом Костика, моего Кости, смотрю на него и понимаю, что жизнь закончилась. Я был наивным человеком, полагая, что все грехи мои, совершенные в молодости, уже прощены. Забыты и прощены. Но Бог, милосердный и карающий, нашел меня на краю света и заставил расплатиться. Я убивал не только подонков. Среди моих жертв были разные люди. Не скажу, что они были ангелами. Но кого-то из них любили, для кого-то они были хорошими мужьями и любящими отцами. В сколько семей приносили горе мои выстрелы. И теперь последний выстрел принес горе и в мою семью.

Я закрыл глаза. Зрелище убитого Кости будет преследовать меня до могилы. И если действительно есть другая жизнь и моя душа бессмертна, то даже в аду этой картины мне никогда не забыть. Я внезапно содрогнулся. Я не хочу вечной жизни. Я не хочу, чтобы моя душа обрела бессмертие. Мне это не нужно. Слишком больно и страшно. Не хочу.

Я сидел и смотрел на убитого мальчика несколько минут. Для меня он не был Гримасником. Для меня он остался мальчиком, тем самым, которым я любовался, когда он только родился. Тем мальчиком, которого я носил на руках, целовал его в смешное личико, и когда он морщился от моего прикосновения, поднимал его на руки, показывая всем остальным, какой я счастливый отец.

Теперь я знаю, кто такой дьявол. Это всего лишь падший ангел, которому не нашлось места на небе. Теперь я знаю, что отныне для меня не существует ни Бога, ни дьявола. Отныне есть один закон — это мишень, стоящая перед моей винтовкой. За Сашу я могу не беспокоиться. Мистер Джеймиссон поможет вырасти ей достойным человеком. А я возвращаюсь в Нью-Йорк. И теперь я буду вершить свой суд. Я поднимаюсь, чтобы оставить здесь Костю. Когда внизу я посмотрю на свое лицо в зеркало, то не узнаю себя. Передо мной будет седой постаревший человек с горящими от ненависти глазами. Я и есть теперь высший суд. И ад идет следом за мной. Меня теперь нельзя остановить. Меня можно только убить.

Вот и все. Кончились мои воспоминания, все, что было у меня в прошлом. Теряя отца, мы становимся взрослыми, обрывая связь с прошлым. Теряя сына, мы лишаемся будущего. Не буду говорить, как я нашел в себе силы подняться и уйти. Не буду этого говорить, потому что не хватит слов, чтобы рассказать о такой боли.

Вот и вся моя история. История страшная и невероятная. Через несколько дней я случайно увидел репродукцию картины испанского художника Гойи. Она называется «Сатурн, пожирающий своих детей». Я смотрел на картину и чувствовал, как меня начинает колотить. Это была первая картина, которую я увидел, после того как попрощался с Костей. Если вы еще не видели ее, никогда на нее не смотрите. Говорят, что она находится в мадридском музее Эль-Прадо, и для нее создали какой-то особый полумрак, который усиливает ее мистическую и страшную сущность.

Сатурн, вцепившись в тело маленького сына, держит его двумя руками и, оторвав голову мальчика, впился зубами в его руку. Дело даже не в натуралистических подробностях. Я не знаю этот миф и не хочу знать. Взгляните на глаза Сатурна. Если вы сумеете выдержать этот страшный взгляд, обращенный внутрь себя, значит, вы можете не бояться ада. Ибо такое выражение души гораздо страшнее, чем все адские муки. И поэтому я заканчиваю свою «исповедь Сатурна».

Теперь за меня будет говорить моя винтовка.