В Челябинск они летели вместе с Эдгаром. Взлетели достаточно плавно, но уже над Уралом их сильно затрясло. Дронго поморщился, попросил стюардессу принести стакан коньяка и залпом выпил. Тряска все усиливалась, и он попросил еще один стакан.

– Лучше возьмите конфету, – предложила стюардесса. – Вас тошнит?

– Это от страха, – пояснил он. – И самое лучшее лекарство – еще один стакан коньяка. Только налейте полный.

Вейдеманис улыбнулся. Он знал о фобии своего друга. Вылетая в Челябинск, они позвонили генералу Шаповалову и попросили разрешить им свидание с заключенным Фархатовым. Шаповалову пришлось звонить в Министерство юстиции, чтобы выбить разрешение на подобную встречу.

В Челябинске они были ранним утром и еще долго искали машину, водитель которой согласился бы отвести их в небольшой городок Еманжелинск, где и находилась колония для осужденных. Наконец удалось найти старый «уазик», водитель которого, пожилой казах, согласился за тысячу рублей отвезти и привезти их обратно. При этом оговорил, что за каждый час простоя они будут платить еще по сто рублей. Конечно, для Москвы такие цены выглядели смешными, но здесь это были большие деньги. Водитель знал, что местная колония для осужденных находится в семидесяти километрах от Челябинска, рядом с озером Дуванкуль. До Еманжелинска дорога была ровной и прямой, хотя и пыльной. Когда же водитель свернул к озеру и началась тряска, оба напарника поняли, что предыдущую часть пути они проехали почти идеально. Через час машина подъехала к воротам колонии. Им пришлось долго ждать, пока руководство проверит их документы, свяжется с областным руководством, откуда перезвонят в Москву, получат подтверждение, снова перезвонят и дадут разрешение на свидание. Все эти формальности заняли около двух часов.

– Кажется, я ворвусь в эту колонию, – пробормотал Дронго. – Убью кого-нибудь из офицеров, и меня тут же посадят. Другого способа попасть сюда просто не остается.

Еще через полчаса приехал наконец начальник колонии подполковник Чилибухин Василий Антипович. У него была типично азиатская внешность – раскосые глаза, большие, прижатые к голове уши, нос с широкими ноздрями. Очевидно, среди его предков было много башкиров и татар. Он тоже довольно долго изучал документы приехавших, потом поинтересовался:

– Вы оба пойдете на свидание с ним?

– Нет, – ответил Дронго, – один. Мой напарник останется здесь.

– Хорошо, – согласился Чилибухин. – Сейчас заключенного приведут в комнату для свидания. За столько лет к нему никто не приезжал. Он ведь гражданин Таджикистана, а оттуда сюда сложно добираться.

– Как он себя ведет?

– Идеально. Если бы все заключенные были такими… – мечтательно произнес подполковник. – Тихий, спокойный, слова лишнего не скажет. Целыми днями сидит в мастерской и делает табуретки. И еще очень набожный. Мы ему старый Коран нашли, так он пять раз в день молится. Мы сначала думали, что он притворяется, даже муллу пригласили, а он, оказывается, действительно молится. Вот такой набожный заключенный попался. Я уже рапорт подписал на досрочное освобождение. И вы не поверите, что он мне сказал, когда узнал про это. Говорит, напрасно, начальник, ты рапорт написал. Я должен весь свой срок отсидеть, это воля Аллаха. Ну, я ему популярно и объяснил, что после истечения двух третей заключения он имеет право на условно-досрочное освобождение, и небесные силы тут ни при чем. Но, думаю, он все равно остался при своем мнении.

– Он получает посылки или письма?

– Два письма за все время, и то в первые два года. И сам тоже отправил два письма, в свой Таджикистан. Больше ничего. Даже жалко его. У него ведь семья, судя по документам, жена, дети… Но они даже не вспоминают о нем. В последнее время он болеет; врачи даже подозревают онкологию, но он упрямо отказывается принимать лекарства. Чудак, думает, его могут вылечить молитвы… Вы идете?

– Да, – поднялся Дронго.

– Разговаривать с ним только по-русски, – предупредил Чилибухин. – Ничего не передавать, ничего не брать. У нас в колонии идеальный порядок, и нарушений никогда не бывает. Я хочу, чтобы все так и оставалось.

– Безусловно, – согласился Дронго. – Только насчет языка вы не правы, подполковник. Согласно Уголовно-процессуальному кодексу вашей страны любой подозреваемый, осужденный или заключенный имеет право общаться на своем родном языке, иметь перевод-чика и понимать, о чем его спрашивают. Если мы будем говорить на фарси, обещаю все перевести вам лично. У вас наверняка нет перевод-чиков-таджиков.

– Идите, – строго разрешил Чилибухин.

Дронго прошел два поста охраны, и его ввели в небольшое помещение. Он огляделся. Стол, два привинченных стула, решетка на окне, довольно сырое помещение. Дверь лязгнула, открылась, и дежурный, пропуская заключенного, громко сказал:

– Осужденный Бурхон Фархатов!

Фархатов вошел в комнату, чуть наклонившись. Дронго взглянул на него и нахмурился. Перед ним стоял изможденный страданиями старик, которому можно было дать все семьдесят. Редкие седые волосы, глубокие морщины, прорезавшие темное лицо, потухшие глаза. Фархатов поклонился в знак приветствия, даже не глядя на гостя, впервые за столько лет пришедшего его навестить. Ему было неинтересно смотреть на этого человека. Он прошел и сел на стул. Дронго вздохнул, чувствуя, что разговор будет нелегким.

– Ассалам аллейкум, Бурхон-ака, – начал он с традиционного приветствия.

Фархатов поднял глаза. На такое приветствие следовало отвечать.

– Ваалейкум ассалам, – пробормотал он.

– Я приехал издалека, чтобы поговорить с вами, уважаемый Бурхон-ака, – сказал Дронго.

У заключенного потухли глаза. Он снова опустил голову, равнодушно глядя перед собой.

– Вы меня слышите? – спросил Дронго.

– Да, – нехотя ответил Бурхон.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Говорите.

«Пробить подобную стену равнодушия и отрешенности будет трудно», – подумал Дронго. Много лет назад, характеризуя его психотип, один из психоаналитиков написал, что будущий эксперт сможет при желании разговорить даже памятник, настолько коммуникабельным, внимательным и психологически устойчивым человеком он является. Теперь следовало вспомнить эту характеристику.

– Вы были осуждены за автомобильную аварию? – уточнил Дронго.

– Нет, за убийство, – ответил Фархатов, – за двойное убийство.

– Но это было случайное убийство, скорее несчастный случай.

– Нет. Не случайное. Я пошел против Аллаха, поддавшись Иблису, и Аллах покарал меня. Я не должен был этого делать.

Религиозная составляющая достаточно сильная, отметил Дронго, нужно попытаться взять его именно с этой стороны.

– Кто ты такой, чтобы толковать волю Аллаха? – неожиданно громко спросил он.

Фархатов вздрогнул. Взгляд снова стал осмысленным.

– Я знаю, – убежденно произнес он, – это Его воля и Его кара. Мы не можем ничего изменить.

– Но мы можем обратиться к Нему за прощением.

– Прощения не будет. Аллах уже покарал меня и будет наказывать все время – и в этой жизни, и в другой. – Он говорил по-русски с сильным акцентом, но достаточно неплохо – сказывались годы в колонии.

– Никто не смеет толковать волю Аллаха, – чуть тише проговорил Дронго на фарси.

Фархатов тяжело вздохнул. Впервые за столько лет он слышал родной язык.

– Ты говоришь на фарси? Кто ты такой? Откуда прибыл?

– Если не хочешь разговаривать со мной на русском, можешь говорить на фарси, – предложил Дронго.

– Судя по твоему акценту, ты не из Таджикистана, – сказал Фархатов. – Как тебя сюда пустили? Зачем ты ко мне пришел?

– Чтобы поговорить с тобой, – пояснил Дронго. – Я знаю, что произошло в Москве. Твой самосвал убил сразу двоих – женщину и мужчину, которые были в автомобиле. И ты правильно считаешь это большим грехом. У них остались дети, и они страдают. Расскажи мне все, как там было, может, тебе станет легче.

– Нет. Это мое наказание. Великий Аллах в своей милости сохранил мне жизнь, и я должен нести свое наказание до конца, – убежденно ответил Бурхон.

– Ты обязан рассказать мне все, что там случилось, – настаивал Дронго. – Я приехал сюда только поэтому. Приехал издалека.

– Зачем? Чтобы опять кого-то наказать? В этом двойном убийстве был виноват только я один. Я поддался жажде наживы, Иблис затуманил мой разум, сбил меня с праведного пути, и поэтому я оказался здесь. Никто больше не виноват.

Узнав о том, что Алла уехала, Пашков начал ей звонить и бросился следом за ней, вспомнил Дронго. Неужели он заранее знал, что там будет этот самосвал. А если знал…

– Другой мужчина, жена которого погибла, тоже был убит несколько дней назад, – продолжал Дронго. – И я хочу знать всю правду.

– Я не верю тебе, – выдохнул Бурхон. – Ты нарочно говоришь так, чтобы узнать у меня истину. Но истина умрет вместе со мной.

Дронго поднялся со стула, подошел к дверям и постучал.

– У меня к вам просьба, – сказал он надзирателю, – у заключенного в камере есть Коран. Такая небольшая потертая книга. Пусть ее нам принесут. Возможно, она завернута в чистое полотенце или в чистый носовой платок.

– Я должен доложить и получить разрешение, – ответил надзиратель.

– Зачем тебе мой Коран? – с некоторым беспокойством спросил Бурхон. – Чем он тебе может помочь?

– Он может помочь тебе, – пояснил Дронго. – Без него ты все равно мне не поверишь.

– Я не хочу тебе верить, – вздохнул Бурхон. – Скажи наконец, кто ты и зачем приехал?

– Вот уже много лет я занимаюсь раскрытием преступлений, – ответил Дронго, – и всю свою жизнь сражаюсь на стороне Аллаха против Иблиса и его приспешников. Всю свою жизнь.

– Почему ты считаешь себя избранным?

– Я и есть избранный. – Дронго поднялся со стула. – Не думаю, что ты когда-нибудь раньше встречал таких людей, как я.

– Это гордыня. В тебе говорит голос Иблиса.

– Это правда. Я посетил самое древнее мусульманское кладбище в мире, протянувшееся от Куфа до эль-Наджафа, где похоронены в течение полутора тысяч лет миллионы мусульман. Я был паломником в святой город Мешхед и могу называться мешади. Был паломником и в Кербелу, место поклонения шиитов в мечетях имама Али и его сына Гусейна. Посетил могилу великого поэта Физули, на которого ложится тень от могилы Гусейна. Я молился в мечети Аль-Акса, в которую вообще трудно попасть мусульманам – ведь она находится над Стеной Плача в Иерусалиме, – но я прошел и туда. И, наконец, я был паломником в святой Мекке и Медине, бросал камни в дьявола, приносил в жертву овцу и благодарил Аллаха за его милость. Скажи мне, Бурхон, ты встречался когда-нибудь в своей жизни с таким человеком?

Фархатов ошеломленно молчал. Потом тихо, очень тихо сказал:

– Один человек не может посетить столько святых мест. Если ты соврал…

Дверь открылась, и надзиратель протянул завернутый в чистое полотенце Коран. Дронго положил сверток на стол, развернул полотенце и взял в руки Коран.

– Клянусь, я говорю правду. Я побывал везде, где сказал. И не соврал тебе, перечислив все эти святые места. И еще клянусь, что человек, жена которого погибла под твоим самосвалом, был убит несколько дней назад. Клянусь.

Фархатов долго молчал, глядя на незнакомца. Дронго снова завернул Коран в чистое полотенце и сел на свое место.

– Кто ты такой? – упрямо повторял Бурхон. – Зачем ты пришел ко мне?

– Узнать правду. Я уже тебе все сказал, теперь твоя очередь. Но ты можешь и не говорить, я и так все знаю, Бурхон, я все знаю. Это была не случайная авария. Ты сидел в своем самосвале и ждал, когда проедет именно эта машина. Ты не случайно туда выехал, а нарочно, чтобы раздавить эту машину и человека, который в ней сидел.

– Аллах велик! – закричал Фархатов, вскакивая со своего места и с изумлением глядя на гостя. – Ты не человек. Кто ты такой? Кто тебя прислал?

– Сядь и успокойся. Значит, все так и было?

– Да, – кивнул Бурхон, наклоняя голову, и начал говорить тихим, прерывающимся голосом, словно выдавливая из себя правду: – Это случилось летом, когда заболела моя младшая дочь Диляра. Жена сообщила мне, что нужна срочная операция, а у нас не было денег. Все, что зарабатывал, я отправлял домой. Но на операцию этих денег могло не хватить. И когда рядом появился этот человек, я подумал, что Иблис посылает мне испытание. Он знал о моих проблемах с дочерью. Он был большим человеком, руководителем компании, я раньше работал у них на бензовозе; он знал, какие у меня проблемы, и предложил мне десять тысяч долларов. Для меня это были очень большие деньги, я таких даже в глаза никогда не видел. Но я отказался.

Он пришел ко мне снова и предложил двадцать тысяч. Иблис хитер, но моя вера была сильнее. Я снова отказался. Через два дня он пришел и предложил пятьдесят тысяч. А мне как раз позвонила жена и сказала, что Диляра умрет, если не сделать операцию в течение месяца. Я долго молился в мечети, но снова не взял деньги. И тогда на следующий день этот проклятый последователь Иблиса принес мне сто тысяч. Сто тысяч долларов! Я мог не только оплатить операцию своей младшей дочери, но и купить дом, дать приданое остальным девочкам, вернуться и жить в своей семье, уже никуда не выезжая, купить стадо баранов… На эти деньги я мог стать самым богатым человеком в наших местах. И тогда я согласился.

Дронго молча слушал исповедь несчастного человека.

– Мне дали эти сто тысяч и сказали, чтобы я ждал на своем самосвале, когда появится его синяя машина со львом на капоте, – продолжал Бурхон. – Я знал такие машины. Один удар – и моя семья будет счастлива всю оставшуюся жизнь. У девочек будет приданое, а Диляра останется живой. Я не думал о том человеке, который был в машине, я думал о деньгах и о своей семье. Когда появилась машина, я сразу ее узнал и резко выехал навстречу, поворачивая руль. Но в машине была еще и женщина. Она погибла вместе с мужчиной, и я вскоре увидел того, кто предлагал мне деньги. Он так страшно кричал и плакал, что я сразу понял – это наказание Аллаха за его грех. Иначе нельзя объяснить, почему в машине оказалась и его жена, мать его детей.

Видя его страдания, я поклялся ничего не говорить о наших встречах – и сдержал слово. Деньги я сжег – все, до последнего доллара. Это были проклятые деньги, и на них лежала кровь невинных людей. И мой страшный грех. Я не мог послать их своей семье, иначе кровь невинных пала бы на голову моих девочек. Только на суде я сказал, что считаю себя убийцей, и попросил меня казнить. Но судья не услышал меня и объявил приговор – восемь лет в колонии. Такой простой приговор за убийство двух людей и мою загубленную душу… Меня прислали сюда, и с тех пор, каждый день и каждую ночь, я молю Аллаха простить мой страшный грех. Но Аллах не простил. И не мог меня простить. Через полгода умерла Диляра. Так было угодно Аллаху, и это была его кара за мои грехи. Жена прислала мне письмо, и я написал ей, чтобы они молились за меня. Я сделал веревку и хотел повеситься, но меня успели спасти, потом наказали. Я понял, что и на это воля Аллаха, и с тех пор уже ничего не предпринимаю, только терпеливо жду своей смерти. Врачи говорят, что внутри меня растет какой-то гриб, который убьет меня уже через полгода. Я не выйду отсюда живым. Это мое проклятие и мое наказание, которое я с готовностью приму. На том свете увижусь с убитыми и попрошу у них прощения. Если, конечно, увижусь – ведь они попадут в рай, а мне уготован вечный ад. Но я готов и к этому испытанию. Иблис совратил меня, и я оказался слабым. Значит я должен понести наказание.

Бурхон замолчал. Молчал и Дронго, потрясенный его исповедью. Теперь многое становилось понятным. Пашков нанял убийцу, чтобы раздавить своего компаньона и не платить ему полагающиеся деньги. Но, по роковой случайности, в этой машине оказалась и жена самого Пашкова. Вот и не верь после этого в Бога, подумал Дронго, вот так иногда случается в жизни. Он посмотрел на заключенного, сидевшего перед ним. Несколько лет разницы, а такое ощущение, что он старше на целую жизнь, вздохнул Дронго. Говорить больше было не о чем, все уже сказано. Он поднялся, подошел к несчастному и положил ему руки на плечи.

– Если тебе будет легче, то послушай меня, Бурхон. Я прощаю тебе твои грехи. Как хаджи, совершивший паломничество в Мекку, как кербелаи, совершивший паломничество в Кербелу, как мешади, совершивший паломничество в Мешхед. Ты прощен. Грех остался на том человеке, который предложил тебе сто тысяч, зная о болезни твоей дочери. Он и есть истинный грешник.

Бурхон поднял голову. В глазах его стояли слезы.

– Спасибо, – сумел выдавить он, – я сразу понял, кто именно тебя послал. Спасибо. Теперь я умру спокойным.

Дронго вышел из камеры опустошенным. Господи, как же работают священники, принимая исповеди кающихся грешников! Брать такую тяжесть на свою душу… Как они физически все это выдерживают!?

Он прошел к Вейдеманису. Тот несколько озадаченно посмотрел на Дронго и с удивлением спросил:

– Что случилось? Ты вышел оттуда с таким лицом…

– Я отпустил ему его грехи, – признался Дронго.

– Какие грехи? О чем ты говоришь? Как ты мог отпустить ему грехи? Ты разве мулла или священник?

– Я – человек, который попытался его понять, – ответил Дронго. – Иногда бывает нужен именно такой посредник.

Когда они вышли из колонии и уселись в старый «уазик», он еще долго молчал. Затем попросил водителя остановить машину прямо в степи, вышел из салона и пошел вперед, глядя себе под ноги. Вейдеманис нахмурился – он еще никогда не видел своего друга в таком состоянии.

– Нужно его вернуть, – обратился он через некоторое время к водителю, когда Дронго отошел достаточно далеко.

– Не трогай его, – посоветовал водитель. – Разве не видишь? Человеку очень плохо, он не в себе. Так иногда бывает, когда берешь на себя чужую боль.

Дронго вернулся через сорок минут. Подошел и молча сел в машину. Только в дороге, когда они проехали половину пути, он обратился к Вейдеманису:

– Завтра соберем всех в том самом коттедже, где убили Пашкова, и я все расскажу. Нужно будет предупредить Тихомолова, чтобы он собрал всех гостей. И сам тоже приехал.

Вейдеманис молча кивнул и больше ни о чем не спрашивал до самого отъезда.