Он прислушался к голосам. Кто-то посторонний разговаривал с Мерабом, но уловил и голос дежурившего в доме сотрудника. Дронго решил спуститься вниз.

На первом этаже, помимо Мераба и охранника, стояли двое мужчин. Один из них старался всучить сверток с продуктами хозяину дома, чем, видимо, вызвал его недовольство. Было понятно, что Мераб что-то выговаривает гостю на грузинском. Должно быть, несмотря на очевидные продовольственные трудности, объяснял, что может обойтись собственными силами.

Заметив спускающегося Дронго, мужчина шагнул к нему и коротко поздоровался.

– Мы привезли вам посылку от Нодара, – сообщил он, протягивая ему небольшую картонную коробку.

Дронго кивнул, взяв ее, но решил открыть у себя в комнате.

– С нами приехала госпожа Мегрилишвили, – продолжил сотрудник Министерства безопасности. – Если разрешите, мы пригласим ее в дом.

– Конечно, – согласился Дронго. – Надеюсь, хозяин позволит нам устроиться в соседней комнате.

– Сидите где хотите, – отозвался Мераб. – Я скоро ужин приготовлю. Через несколько минут.

Вернувшись к себе наверх, Дронго осторожно открыл коробку. В ней лежал завернутый в промасленную бумагу пистолет Макарова. Хорошо смазанный и с одной запасной обоймой. Дронго подумал, что теперь будет чувствовать себя гораздо увереннее. Оставив коробку в незапертой тумбочке, он спустился в гостиную, где теперь рядом с одним из сотрудников Нодара стояла молодая женщина, одетая в военную офицерскую форму. У нее была короткая мальчишеская стрижка, мелкие черты лица, карие глаза, узкие губы. Увидев вошедшего Дронго, она замерла, словно ожидая приказа старшего по званию.

– Здравствуйте, – кивнул ей Дронго, – очень рад вас видеть, госпожа Мегрилишвили.

– Спасибо, – чуть улыбнулась она, – вы, очевидно, тот самый эксперт, о котором мне говорили? Я была в гостях, но меня нашли и попросили срочно приехать. Я слышала о взрыве у здания нашего министерства, но не думала, что меня позовут из-за этого. – По-русски женщина говорила почти без акцента.

– Не только из-за этого, – отозвался Дронго. – Давайте перейдем в соседнюю комнату и поговорим. На сколько я могу задержать мою гостью? – обратился он к сопровождающему ее сотруднику Министерства безопасности.

– Мне приказали привести ее к вам и ждать, пока вы не закончите разговора, – доложил офицер.

– Значит, меня можно оставить здесь хоть до утра, – невесело усмехнулась женщина. – Трудно быть военным переводчиком в наше сложное время.

Они прошли в соседнюю комнату, где стоял большой темный рояль, немного пожелтевший от времени. Сели на низкий диван у стены.

– Как мне к вам обращаться? – поинтересовался Дронго. – По фамилии слишком официально, а по имени – фамильярно.

– Конечно, по имени, – улыбнулась она, – меня все зовут Лилией.

– Меня обычно называют Дронго, – произнес он привычную фразу.

– Знаю, – откликнулась она. – Мне сообщили, что меня ждет эксперт с таким странным именем.

– И, очевидно, сказали, что я провожу расследование неожиданной смерти генерала Гургенидзе, с которым вы недавно вернулись из поездки в Вашингтон?

– Да, сообщили. Вообще-то мне сказали, что вы американский эксперт. Но я слышала про Дронго достаточно много, если вы тот самый известный Дронго.

– Тот самый, – проворчал он и предложил: – Давайте перейдем на английский. Возможно, нас здесь слушают. Вы должны знать английский достаточно хорошо, если были официальным переводчиком грузинской делегации.

– Надеюсь, что знаю, – ответила она, тут же переходя на английский. – Мои родители работали в Канаде, в торгпредстве еще в советское время. Я училась там в местной школе. Потом мы переехали в Австралию. Для меня английский такой же родной, как русский и грузинский.

– Я обратил внимание на ваш русский. Вы говорите без характерного грузинского акцента. И ваш английский тоже абсолютно безупречен. Как родной язык.

– У меня должны быть четыре родных языка, – призналась молодая женщина. – По отцу я грузинка, а по матери – еврейка. Мы вернулись в Тбилиси после неожиданной смерти моей мамы в 94-м году. Она погибла в Мельбурне. Мне тогда было семнадцать. Я не могла оставить отца одного, а он хотел вернуться в Грузию. Отец получил инвалидность и считал, что будет лучше, если мы переедем в Тбилиси.

– Он получил инвалидность, а ваша мать погибла, – повторил Дронго, – что случилось с ними в Австралии? Извините, если я задал бестактный вопрос.

– Попали в автомобильную катастрофу, – нахмурилась Лилия, – в них врезался грузовик. Мать погибла сразу, а отец стал инвалидом. Его отправили в Москву, на пенсию. У нас в Москве есть квартира, но отец решил, что будет лучше, если мы переедем в Грузию. Мы сдаем свою квартиру в Москве и на эти деньги живем вот уже около семи лет. Я закончила институт иностранных языков и пошла работать военным переводчиком.

– Ваш отец жив?

– Да. Я живу с ним.

– Он не считает, что ошибся, вернувшись в Грузию? Поменяв жизнь в спокойной Москве на достаточно сложную в Тбилиси?

– Нет, – убежденно ответила Лилия. – Надо знать моего отца. Он гордится тем, что его дочь служит в армии. Папа оформил грузинское гражданство для нас обоих, чтобы я могла служить в нашей армии.

Дронго подумал, что завидует таким людям, сумевшим найти себя в сложных условиях существования новых независимых государств. Как же надо верить в перспективу развития своей страны, чтобы быть таким оптимистом! И вдруг спохватился: «Получается, что я пессимист? Потому что я не верю в нормальное существование отдельных частей распавшегося государства, которое раньше называлось Советским Союзом. И слишком долго, слишком больно переживаю его распад. Хотя, наверное, все правильно. Кто-то мне говорил, что в римских провинциях острее чувствовали распад некогда великой империи, чем в самом Риме. Последние двести лет императорами там были выходцы из провинций. В отличие от римлян, превратившихся в циников и эгоистов, потерявших веру в богов и собственные идеалы, провинциалы продолжали жить идеей великой империи. Может, и я такой же провинциал, переживший распад моей империи?

Но ведь отец Лилии Мегрилишвили тоже пережил этот распад. И даже работал в благополучной Австралии во время всеобщего развала. Но после случившейся трагедии решил вернуться в Грузию. А что должно произойти со мной, чтобы я вернулся в Баку? Или я по-прежнему буду искать преступников по всему миру и ностальгировать по прежней стране, которой нет уже столько лет? Может, мне пора уже завершать мои «сольные» выступления?»

– Вы знали генерала Гургенидзе до того, как поехали с ним в командировку? – спросил Дронго у своей собеседницы.

– Нет. Но я о нем много слышала.

– А генерала Аситашвили?

– Конечно, знала. Мы с ним несколько раз выезжали в подобные командировки.

– Он злоупотребляет спиртным?

Она вздрогнула:

– Почему вы спрашиваете?

– Мне так показалось.

– Иногда случается. Но никогда во время переговоров. Он слишком ответственный человек, профессиональный военный. Только после завершения переговоров мог позволить себе такое. Но обычно запирался в своем номере и пил, никого не приглашая.

– Это худший вид пьянства – со своим отражением, – прокомментировал Дронго. – А для грузина почти невозможный. Но коли вы были с ним в нескольких командировках, то скажите, пожалуйста, его поведение в последней поездке отличалось от поведения во время других визитов?

– У нас были служебные командировки, господин Дронго, – предостерегающе проговорила Лилия. – Мне не хотелось бы говорить на эту тему. Я офицер и…

– Меня пригласили сюда для расследования убийства генерала Гургенидзе, – напомнил Дронго. – Пригласили официальные грузинские власти. Неужели вы думаете, что нам разрешили бы подобную встречу, если бы она не была нужна в интересах дела? Не беспокойтесь. Мне не нужны ваши служебные секреты. Я должен понять, кто именно был заинтересован в смерти генерала Гургенидзе.

– Только не Аситашвили! Он его очень уважал. Я сама слышала, с каким уважением он говорил о генерале, хотя признавался, что вообще не любит полицейских.

– И тем не менее у них бывали размолвки?

– Откуда вы об этом знаете?

– Мне рассказал сам Аситашвили.

– Да, иногда они спорили. Но это были чисто служебные споры, не выходившие за обычные рамки. Ничего личного.

– Где они спорили?

– В каком смысле? – не поняла Лилия.

– В отеле? На улице? В машине? Во время переговоров? В ресторанах? Когда именно?

– Нет. В отелях они почти ничего не говорили. Знали, что в комнатах могут быть прослушивающие устройства. Оба достаточно опытные генералы, чтобы позволить себе обсуждать важные темы в отеле, где мы останавливались. Они обычно говорили во время прогулок. Один раз серьезно поспорили в самолете, когда мы летели из Лондона. И еще один раз в посольстве Грузии. Вышли из здания и достаточно громко общались друг с другом.

– О чем шла речь?

Она снова хотела напомнить о служебной тайне, но, увидев выражение лица Дронго, воздержалась.

– Генерал Гургенидзе считал, что мы слишком форсируем сроки, говорил о нашей ненужной торопливости. А генерал Аситашвили считал, что, наоборот, запаздываем. В этом и была суть их разногласий.

– Как вы думаете, американцы знали о разных подходах обоих генералов?

– Думаю, догадывались. Я была свидетелем разговора американского генерала с Аситашвили. Американец сказал, что в полиции обычно работают консерваторы, не способные к переменам, тогда как в армии должны быть командиры, умеющие видеть перспективу. Мы поняли, что он имел в виду генерала Гургенидзе.

– Американцы относились к нему хуже, чем к вашему генералу?

– Нет. Я бы не сказала. Одинаково хорошо. Нет, все было как обычно. За исключением этого разговора, о котором я вам рассказала. И еще один раз Гургенидзе вошел к Аситашвили, когда мы все были в его номере, заявил, что ненавидит услужливых людей. Нет, не людей. Сказал, что ненавидит услужливых американцев. Мы поняли, что это относится к обслуживающему персоналу отеля. Он был явно не в духе и быстро ушел.

– С вами в командировке было достаточно много офицеров из вашего ведомства. Как вы думаете, они знали о разногласиях между Аситашвили и Гургенидзе?

– Конечно, знали. У каждого из генералов была своя позиция.

– И как к ним относились офицеры?

– В основном поддерживали Аситашвили. И наши офицеры, и сотрудники МВД. После унизительного поражения в Абхазии у наших офицеров очень воинственный настрой. И чем дальше, тем больше. Прошло уже столько лет, а мы до сих пор не можем вернуть беженцев в Сухуми. Я думаю, большинство офицеров поддерживали генерала Аситашвили.

– А вы? – неожиданно спросил Дронго. Она нахмурилась. В этот момент в комнату вошел Мераб.

– Когда вы закончите? – поинтересовался он торжественным голосом.

– Через десять минут, – пообещал Дронго, и хозяин дома тут же вышел.

Дронго глянул на свою собеседницу, ожидая ответа на заданный вопрос. Было заметно, что она колеблется.

– Я переводчик, – сказала наконец Лилия. – Я не должна иметь собственного мнения. Мне важно точно и качественно переводить сказанное на английский и обратно на грузинский.

– И тем не менее, как вы считаете? Мне важно знать ваше мнение. Ведь вы выросли в Канаде, потом долго жили в Австралии. Приехали сюда из Москвы и окунулись в местную жизнь. Учитывая ваш жизненный опыт, вы должны видеть проблемы гораздо шире, чем все остальные. Вы знаете, как к Грузии относятся на Западе и в России. Так как вы считаете, кто из них был прав?

Лилия задумалась. И через несколько секунд ответила:

– У каждого своя правда. В чем-то был прав Гургенидзе, в чем-то Аситашвили. Нельзя однозначно встать на сторону одного из них. Мне так кажется…

– В таком случае в чем именно был прав погибший генерал Гургенидзе? Вы можете поточнее сформулировать?

– Он считал, что лимит переговоров с Россией не исчерпан. Говорил, что абхазскую проблему нельзя решить только с помощью приглашенных американских специалистов. И ситуацию в Панкисском ущелье тоже нужно разрешать с учетом договоренностей с Москвой. Мне кажется, он был не просто осторожен, а знал о проблемах, с которыми нам придется столкнуться. У Аситашвили был более военный подход, если хотите. Он не учитывал гуманитарные аспекты этих проблем.

– Вам нужно работать в Министерстве иностранных дел, – улыбнулся Дронго. – Но вы мне еще не сказали, как вел себя Аситашвили. В его поведении в США была заметна разница по сравнению с предыдущими поездками?

– Была, – кивнула Лилия. – Он нервничал больше обычного. И почти каждый вечер запирался в своем номере. Но утром выходил как всегда чисто выбритым и трезвым.

– Что-нибудь еще?

– Нет. Хотя подождите. В последний день у нас произошла размолвка между помощниками генералов. И Виталий Чхиквадзе, это помощник Гургенидзе, ударил помощника Аситашвили по лицу. Остальные офицеры их тут же разняли, и никто не понял, что случилось. А генералам не стали докладывать.

– И вы тоже не знаете, из-за чего началась драка?

– Нет, не знаю. Но это была не драка. Чхиквадзе ударил Левана по лицу. Только один раз.

– Леван – это помощник Аситашвили? Среднего роста и с прилизанными волосами?

– Да. Где вы его видели?

– В кабинете Аситашвили. И генералы ни о чем не узнали?

– Нет, не узнали.

– Ясно, – Дронго задумался, затем произнес: – Спасибо, Лилия, что приехали. И извините, что я мучил вас так долго. Останетесь со мной поужинать?

– Обычно меня приглашают поужинать, имея в виду вполне определенные цели, – рассмеялась она. – Спасибо большое, но я должна вернуться к отцу. Уже поздно, а он беспокоится, когда я задерживаюсь.

– До свидания, – Дронго поднялся и церемонно пожал руку молодой женщине. После чего проводил ее до двери и прошел на кухню, где колдовал Мераб.

– Я принесу ужин в гостиную, – предложил хозяин дома.

– Зачем? – Дронго уселся за небольшой столик. – У вас чудесная кухня, уютная, вполне комфортабельная. Мне у вас нравится.

Для такого большого дома кухня была небольшой, всего метров двадцать. Старая почерневшая от времени мебель, резные тяжелые дубовые стулья и легкий березовый столик, за которым могло разместиться несколько человек. На стенах висели тарелки с пейзажами старого Тбилиси. У правой стены, выложенной из красного кирпича, небольшой камин. Над столом висел абажур, собранный из разноцветных лоскутков.

– На этой кухне сидело столько знаменитых людей! – усмехнувшись, поделился Мераб. – Здесь бывали писатели, поэты, художники, актеры. Словом, много известных людей. Говорят, даже сам Тициан Табидзе. Сюда, к моему отцу, приходили актеры после удачных спектаклей и музыкальные исполнители, гостившие в нашем городе. Зураб Церетели тоже был гостем на нашей кухне и оставил свой автограф вон на той тарелке. А однажды пришел мой тезка – великий Мераб Мамардашвили, наш известный философ. Он просидел весь вечер в углу, как раз на вашем месте. Через две недели после этого умер, но у нас принято показывать место, где сидел этот достойный человек.

Хозяин, постелив красную скатерть, поставил на стол различные закуски и три прибора по разным краям стола.

– Мы кого-нибудь ждем? – полюбопытствовал Дронго. – Или вы хотите пригласить нашего охранника?

– Он уже поел, – возразил Мераб. – И к тому же парень на службе, а значит, не сможет попробовать моего вина. Мы будем ужинать с вами вдвоем. Я думал, что вы сумеете уговорить вашу гостью остаться на ужин, но она ушла.

– Торопилась к больному отцу, – пояснил Дронго.

– Это похвально, что вы не стали настаивать, – кивнул Мераб.

– Так третий прибор все-таки для нее?

– Нет. Она ушла, и я мог бы его убрать, но в этом доме на столе всегда стоит лишний прибор как забота о случайном прохожем, который может зайти, или друге, которого мы давно не видели.

– Хорошая традиция, – оценил Дронго, – садитесь же, иначе я умру с голода.

Мераб протянул руку и достал откуда-то сверху две вытянутые бутылки с длинными узкими горлышками. Поставив их на стол, принес три стакана и разместил их рядом с приборами. Затем наполнил стаканы вином из первой бутылки и только после этого уселся напротив Дронго.

– За ваше здоровье, – поднял он свой стакан. – Можем начать ужин.

Дронго улыбнулся и, чокнувшись с хозяином, попробовал вино. Оно было терпким, сладким и явно пьянящим.

– У вас хорошее вино, – одобрил он.

– Я сразу понял, что вы тонкий ценитель вин, – отозвался Мераб, – не зная, чем вы занимаетесь и зачем приехали. Но раз вы друг Нодара и Тамары, то, значит, прибыли сюда по очень важному делу, и я желаю вам успеха. Попробуйте мое лобио. Я обжариваю лобио по собственному рецепту, вместе с орехами. И только после этого готовлю его традиционным способом.

– Спасибо. Вы давно знаете Тамару?

– Несколько лет. Она часто приходит сюда, когда здесь останавливаются их гости.

– А у вас часто останавливаются их гости? – тут же уточнил Дронго.

– Не ловите меня на слове, – нахмурился Мераб. – У меня обычная гостиница, и я не имею никакого отношения к вашим играм. Но когда меня просят, я отдаю мой дом для приехавших гостей. И не вижу в этом ничего позорного.

– Извините, батоно Мераб, если я вас обидел. За ваш дом. Мне он очень понравился. Я уже понял, что вы из тех людей, кому могут доверять не только ваши друзья, но и все порядочные люди. За ваше здоровье!

Мераб удовлетворенно кивнул и осушил свой стакан.

– Сегодня меня чуть не убили, – сообщил Дронго, – и, кажется, я абсолютно случайно остался жив. Наверно, поэтому у меня сегодня несколько мрачный юмор.

– Вас хотели убить? – нахмурился Мераб.

– Да. Взорвали автомобиль, в котором я должен был приехать к вам. Вместо меня погиб очень достойный человек, отец двоих детей. Каждый раз, когда случается нечто подобное, мне кажется, что я как вечный горец, который получает часть жизни от погибшего человека. Словно, умирая, тот передает мне частицу своей энергии.

– Я не знаю, о каком горце вы говорите, – признался Мераб, – но если он погиб вместо вас, то думаю, что вы правы. Если это был хороший человек, то вы должны особенно постараться, чтобы жить сразу за двоих. И быть достойным его памяти. Возьмите сациви. Говорят, моя мать лучше всех готовила сациви. Я многому у нее научился.

– Очень вкусно, – попробовав сациви, сказал Дронго. – Давайте выпьем за погибшего. Говорят, что он был замечательный человек. К сожалению, я знал его только несколько часов.

– За погибшего. Как его звали?

– Отар Джибладзе. Полковник Джибладзе. По телевидению должны были показать, как от взрыва сгорела его машина. Она была припаркована у здания Министерства обороны.

– Я уже несколько лет не смотрю телевизор, – признался Мераб, – поэтому не знаю, что там показывают. И не хочу знать. Все, что мне нужно, я узнаю от соседей или приехавших гостей. А смотреть, как убивают достойных людей или сжигают их машины, мне совсем не нужно. Я и так знаю, что не все нормально в нашем мире. И уже очень давно.

Дронго промолчал. Потом довольно долго сосредоточенно жевал и молчал. Наконец неожиданно спросил:

– Как вы считаете, батоно Мераб, кто виноват в том, что все именно так происходит?

– Вы имеете в виду вообще в мире или конкретно в Грузии? – усмехнулся Мераб, разливая вино из второй бутылки.

– Я имею в виду конкретно Грузию, – пояснил Дронго.

Мераб поднял свой стакан, разглядывая на свет его содержимое.

– Раньше мне казалось, что виноваты конкретные люди. Наше прежнее руководство, не сумевшее договориться со своим собственным народом. Наш бывший президент Гамсахурдиа, отпугнувший людей радикализмом своих решений. Наш нынешний президент, не сумевший наладить нормальную жизнь. Мне казалось, что виноватых достаточно много. А потом я понял, что виноват только один человек – это я сам. Только я, и никто другой. Если я позволяю политикам манипулировать моей жизнью, делать все, что они делают, то и не имею права жаловаться. Раз я молчу, то, значит, с ними согласен. Мой друг Чабуа Амираджиби не был согласен с прежним режимом, когда на площадях стали сжигать его книги. И он об этом открыто заявлял. А его сыновья взяли в руки оружие и пошли защищать истины, о которых говорил их отец. Один из мальчиков погиб. Чабуа очень тяжело переживал смерть сына. Но даже такой страшной ценой отстаивал право на свою истину.

– Это путь титанов, – заметил Дронго.

– Возможно, – согласился Мераб. – В таком случае давайте выпьем за титанов. Когда понимаешь, что в мире живут такие люди, становится спокойнее.

– За титанов! – откликнулся Дронго и попробовал вино из второй бутылки. Оно было менее сладким, но не менее терпким. Затем возразил: – Я не могу согласиться с вашей теорией, по которой каждый должен нести ответственность за все несчастья, случающиеся в нашем мире. Мне кажется, гораздо честнее находить конкретных виновников, не деля моральную ответственность на всех поровну.

– Не обязательно делить ответственность. Можно сопереживать, – уточнил Мераб. – Я сейчас положу вам купаты. Хотя их готовили в ресторане, а мне прислали в таком виде, но все-таки попробуйте. Только подогрею на сковородке, – и он поднялся, чтобы поставить сковородку на огонь.

– И вы считаете, что отстраненное сопереживание уменьшает вашу долю ответственности? Или вашу боль?

– Не знаю, – признался Мераб, – но честная позиция сопереживания и неприятия зла при всех случаях выглядит более достойной, чем трусливое молчание.

– Все может начаться с небольшого обмана, который затем перерастает в огромную проблему, – заметил Дронго. – Хотите, приведу вам почти хрестоматийный пример? Апрельские события 1989 года в Тбилиси. Толпа молодых людей выступает на площади, требуя независимости республики. В этот момент руководство Грузии просит Москву принять решение о вводе войск в республику. Настоятельно просит. Чем это закончилось, знает весь мир. Были погибшие и раненые. При этом выяснилось, что погибли в основном молодые женщины и девушки. Весь мир потрясла эта трагедия в Тбилиси. Тогдашний лидер страны Горбачев заявил, что ничего не знал о случившемся. Министр иностранных дел Шеварднадзе также оказался не в курсе событий. А генерал Родионов, который командовал войсками, и бывшее руководство местной компартии были окончательно скомпрометированы. И вскоре республиканские выборы триумфально выиграл Звиад Гамсахурдиа, пришедший к власти на волне неприятия этой трагедии.

– Все верно, – заметил Мераб. Он переложил купаты на тарелку и поставил ее перед гостем. – Только не понимаю, зачем вы это вспомнили. Мы все знали, что случилось в городе, и никогда этого не забываем.

– Вас обманули, – пояснил Дронго, – грязно подставили, использовав трупы ваших женщин в сложной политической игре.

– Не понимаю, о чем вы говорите? – удивился Мераб.

– Сразу после случившейся трагедии в Москве была создана комиссия во главе с депутатом Собчаком. Вы помните выводы этой комиссии? Во всем оказались виноваты руководители местной компартии, позволившие эмоциям перехлестнуть через край и просившие прислать войска. Горбачев тогда просто подставил грузинское руководство, позволив огласить их телеграмму о вводе войск. Ему было важно дистанцироваться от этой трагедии. И он невольно сыграл на руку провокаторам.

Мераб молчал. Он глядел на красную жидкость в своем стакане и слушал Дронго.

– А потом вас просто обманули, – продолжал тот, – нагло и на глазах всего мира. Комиссия Собчака написала подробный отчет о применении солдатами саперных лопаток при разгоне апрельской демонстрации. Списала всех убитых женщин и пожилых людей на этот невиданный способ расправы с мирными людьми.

Мераб по-прежнему молчал.

– Вас обманули, – убежденно повторил Дронго, – вас заставили поверить в чудовищную ложь. Выходит, солдаты забивали грузинских девушек и женщин саперными лопатками на глазах у их отцов, мужей, братьев, сыновей. И никто из сотен и тысяч мужчин, находящихся на площади, не вступился за них? Вы можете поверить в такую чушь? Грузины смотрели, как забивают их женщин саперными лопатками! И никто даже не попытался вмешаться? Все это неправда. Потом была вторая, более объективная комиссия КГБ СССР, о результатах которой никому не стали сообщать. Все женщины и девушки умерли от удушья, в результате образовавшейся давки. Никто из них не был забит саперной лопаткой. Это была заведомая неправда, но ложь комиссии Собчака тогда была нужна всем. Горбачеву, который не хотел портить свой имидж миротворца, якобы ничего не знавшего о трагедии, Шеварднадзе, который вел свою игру против Патиашвили и Гумберидзе. Выводы комиссии были нужны Звиаду Гамсахурдиа для победы на выборах, нужны самому Собчаку для утверждения собственного имиджа демократа и непримиримого борца с коммунистической номенклатурой. Ложь нужна была им всем. И она появилась на свет, вызвав еще большие разрушения. Уже после победы Гамсахурдиа начали жечь книги современных грузинских писателей на площадях, уже после прихода к власти ультрарадикалов начались преследования инакомыслящих. А потом в результате государственного переворота у вас появился новый лидер. Или я что-то упустил?

– Я видел снимки, – задумчиво произнес Мераб, – у погибших молодых женщин были рваные раны. Их действительно убили саперными лопатками.

– И мужчины за них не вступались? – спросил Дронго. – Неужели на глазах грузинских мужчин забивали женщин лопатками, а они трусливо убегали? Вы в это верите? Лично вы верите?

Мераб нахмурился:

– Не знаю, когда вы ставите вопрос именно так. Но там были раненые женщины.

– Во время давки такие ранения возможны, – пояснил Дронго, – это вам скажет любой эксперт.

Мераб молча поднялся и, встав к Дронго спиной, поставил на огонь глубокую сковородку. Было заметно, что он волнуется. Затем медленно повернулся к своему гостю.

– Мера ответственности каждого может определяться и глубиной его нравственного падения, и возможностями его совести, – убежденно произнес старик.

И в этот момент зазвонил телефон.