Им принесли кофе и чай. Приехал понурый Меглих. Он добросовестно проверил все отели и все химчистки, но никто не сдавал в чистку одежду, запачканную кровью. Было понятно, что убийца просто избавился от нее, не рискнув оставить у себя или сдать в химчистку. Меглих доложил, что федеральная контрразведка БНД приняла к своему производству дело Уотсона, и сюда уже прилетели следователи ФБР для проведения необходимых процедур по оформлению документов и последующей выдаче бывшего начальника службы безопасности издательства «Саймон энд Саймон» американским властям. По линии Интерпола решено было начать поиски Оскара Герстмана.

– Это все заслуги экспертов и сотрудников контрразведки, – напомнил начальник полиции, – а наша задача была – найти убийцу. Но мы никого не смогли найти.

Меглих тяжело вздохнул, понуро опустив голову. Он понимал, что Фюнхауф прав. Вернувшийся Грисбах объявил, что они могут пройти в другой кабинет и просмотреть записи, сделанные с камер, ведущих в коридор.

– В самих коридорах и на подступах к туалетам никаких камер не было, – виновато доложил Грисбах, – все аппараты установлены в залах, где проходит книжная ярмарка.

– И у вас ничего нет, – понял начальник полиции.

– Мы все просмотрели. Ничего, – подтвердил Грисбах. – Там несколько уборщиц, которые ходят по залу, но никого подозрительного мы не увидели.

– Сколько женщин из сорока пяти прибывших? – спросил Дюнуа.

– Двадцать две, – напомнил Грисбах.

– И все могли надеть этот халат и выйти из помещения. Еще учтите, что у них постоянные электронные пропуска, и они могли входить и выходить сколько угодно раз.

– Давайте сделаем иначе, – предложил Дронго. – Покажите еще раз все кадры, где есть погибший. Нам нужно еще раз просмотреть эти записи. А потом покажите кадры вечерних записей, уже после смерти Ламбрехта-Табаковича.

– Что это вам даст? – не понял Грисбах.

– Делайте так, как он говорит, – посоветовал Дюнуа.

Грисбах снова вышел из комнаты.

– Ты что-то придумал? – обратился к Дронго Дюнуа.

– Кажется, да, – кивнул Дронго. – Посмотрим. Я думаю, что герр Меглих не зря провел такую проверку. Она нам очень поможет.

Фюнхауф ничего не сказал, лишь взглянул на своего инспектора. Он уже понял, что лучше предоставить инициативу самому Дронго.

Начался показ старых записей, где погибший ходил у стендов бывших югославских республик. Все внимательно смотрели.

– Все, – пояснил Грисбах, – он был там примерно тридцать минут.

– Теперь покажите мне эти стенды, только вечером, – попросил Дронго.

– Зачем? – не понял Грисбах. – К этому времени он уже был мертв.

– Покажите, – настойчиво повторил Дронго.

Грисбах распорядился доставить и показать эти записи. Дронго внимательно их просмотрел, а после просмотра неожиданно заявил:

– Теперь все, теперь я почти уверен, что знаю, кто именно мог ударить Табаковича.

– Кто? – встрепенулся Фюнхауф.

– Разрешите, я скажу вам об этом через два часа. Не люблю скоропалительных выводов. Мне нужно все проверить. – Дронго поднялся и вышел из кабинета.

– Он гениальный психопат, – убежденно произнес начальник полиции. – Неужели действительно он скажет нам через два часа, кто убил Ламбрехта?

– Если обещал, значит, скажет, – убежденно ответил Дюнуа.

В коридоре Дронго набрал номер Орлича. Хорошо, что у Белграда с Франкфуртом одинаковое время.

– Еще раз здравствуй, Павел. Извини, что беспокою тебя каждый раз, когда мне нужно что-то узнать.

– Вы просто так не звоните. Что я должен еще узнать?

Дронго передал ему свою просьбу и добавил:

– Но это даже не срочно, а очень срочно.

– Я все понял, – сказал Орлич. – Прямо сейчас позвоню в Сараево – у меня там есть хороший знакомый – и сразу перезвоню вам.

– Я буду ждать, – ответил Дронго.

Он спустился на нижний этаж и подошел к российской экспозиции. Здесь всегда было многолюдно. У одного из стендов стоял знакомый руководитель крупного российского издательства. Узнав Дронго, он протянул ему руку:

– Рад вас здесь видеть.

– Я тоже рад, – ответил Дронго, и они обменялись рукопожатием.

– Вы здесь по делу? – спросил издатель.

– Приехал на презентацию американского издательства «Саймон энд Саймон», – пояснил Дронго.

– И только? – многозначительно улыбнулся издатель. – Говорят, здесь опять происходят какие-то роковые события. А я знаю, что в таких случаях всегда зовут именно вас.

– Да, иногда вспоминают и обо мне, – грустно согласился Дронго. – Хотя, если честно, в последнее время это не доставляет мне прежнего удовольствия.

Они поговорили еще минут пять, а потом позвонил Орлич. Дронго извинился и отошел. Он сразу почувствовал, как нервничает Павел, коротко докладывая о выполненной просьбе.

– Я, конечно, постарался ужаться, но эта страшная трагедия, о которой невозможно даже рассказывать.

– Да, я все понял. Даже не знаю, что мне тебе сказать. Спасибо, конечно, за информацию, но ты сделал мою задачу почти невыполнимой.

– Это не я, – возразил Павел, – это наше проклятое прошлое, которое все время дает о себе знать.

Дронго попрощался и положил трубку. Затем повернулся и быстро пошел к стендам югославских республик. Сербы уже начали собирать свою экспозицию. Картонный Иво Андрич строго взирал на эту суету. Дронго увидел Софию, подошел к ней и, улыбаясь, проговорил:

– Надеюсь, вы хорошо выспались.

– Опять на «вы», – усмехнулась она.

– Уже по привычке, – пояснил Дронго. – Ты все-таки собираешься уехать именно сегодня?

– Конечно. Я же говорила тебе, что завтрашний ночной рейс не для нас. Наш самолет улетает в Белград сегодня в двадцать один пятьдесят пять.

– Да, я помню. Я могу с тобой поговорить?

– Странно, я думала, мы обо всем поговорили сегодня ночью, даже более чем подробно.

– Это будет другой разговор. Не такой приятный.

– Хорошее начало… – София прошла за ним, и они устроились в стороне от экспозиции. – Что ты хотел мне сказать?

– Кажется, я нашел убийцу Табаковича.

– Поздравляю.

– И теперь не знаю, как мне поступить.

– Почему? Мне казалось, что ты всегда знаешь, как тебе поступать. В любом случае, при любом варианте.

– Не всегда. Видимо, ты меня сглазила.

– В каком смысле?

– Вот, послушай. – И он начал рассказывать.

Когда закончил, в глазах Софии стояли слезы. Она достала носовой платок и жалобно спросила:

– Что ты от меня хочешь?

– Это как раз тот случай, когда я хочу твоего совета.

– Не знаю, – не выдержав, разрыдалась девушка, – я не знаю. Даже боюсь тебе что-то подсказывать. Теперь я тебя понимаю. У тебя страшная профессия, просто ужасная. Я не знаю, чем тебе помочь. Что ты собираешься делать?

– Я поэтому и нашел тебя, чтобы посоветоваться.

– Не знаю, решать тебе самому. Только я точно знаю, что решать нужно не по закону, а по совести. По твоей совести.

– Есть еще такое понятие, как долг, – заметил Дронго.

– Да, есть. Поэтому я не хочу даже думать, как ты поступишь. Просто боюсь, – призналась София.

– Спасибо, – кивнул он ей, – и до свидания. – Он поднялся, чтобы уйти.

– Подожди! – София тоже поднялась, обняла его и прошептала: – Только по совести. Только так.

Он отошел от нее и отправился дальше. У экспозиции Боснии остановился. Халил Иззет снова сидел за столом и что-то вдохновенно писал. Когда Дронго подошел к нему, Халил поднял голову.

– А где ваш Салех? – спросил Дронго.

– Он сейчас подойдет, – улыбнулся Халил, протягивая руку. – Добрый день!

– А ваш Аржан?

– Он будет во второй половине дня.

– Значит, остались только вы вдвоем с Лейлой?

– Ну да. Вон она сидит, за тем столом.

Дронго направился к Лейле.

– Вы говорите по-турецки?

– Немного.

– А по-русски?

– Тоже немного. – Она не улыбалась, глаза у нее были печальные.

– Значит, владеете английским?

– Да, английским и итальянским.

– Я тоже знаю английский и итальянский, – улыбнулся Дронго, переходя на английский. – Можно, я задам вам несколько вопросов?

– Да. – Кажется, в ее глазах мелькнуло удивление.

– Я знаю вашу историю, Лейла, – начал Дронго. – Мне сказали, что вы раньше жили в Сребренице.

Она замерла. Замерла ее рука, пальцы, которые перестали ее слушать.

– Что вам нужно? – дрожащим голосом спросила девушка.

– Вы жили в Сребренице, – повторил Дронго, – и были там в июле девяносто пятого года, когда туда вошли отряды генерала Младича.

Она смотрела прямо перед собой, даже не глядя в его сторону, и почти неслышно проговорила:

– Да, я жила там вместе с мамой, папой и братьями.

– Солдаты вошли в город и убили всех мужчин, живущих в вашем городе, – продолжал Дронго.

– Всех, – подтвердила она, – они убили всех. Застрелили моего отца, связав ему руки, чтобы он не мешал им убивать моего старшего брата. Младший попытался убежать, но они его тоже догнали. Они убили всех троих.

– А потом они пришли к вам домой… – Ему было физически больно говорить эти слова, но он понимал, что если не сумеет сказать их сейчас, то вообще ничего и никогда не скажет.

– Пришли, – отрешенно повторила она.

– Что было дальше? Вы можете сказать, что было дальше?

Она наконец повернула голову, и он увидел ее глаза. В них была такая боль, что он даже вздрогнул.

– Они убили маму. Она просила не трогать меня, и они ее убили.

– Дальше. – Он презирал себя за боль, которую причинял этой несчастной молодой женщине.

– Потом я… не помню…. не помню… Они сделали мне очень больно. Навалились все разом, сразу четверо. А он сидел и смотрел. Молчал и смотрел.

– Кто? Их командир?

– Да.

– И вы узнали его здесь.

– Да.

– Это был Марко Табакович?

– Да.

– Как вы его узнали?

– У него был такой шрам… И он сильно хромал.

– И тогда вы решили его убить?

– Да.

– Я видел вас на записи, когда он проходил мимо вас. Вы были в темном платье. А вечером вы были уже в светлом платье. И я понял, что вы ездили в Майнц, чтобы переодеться. Достаточно было просмотреть и сравнить две записи, утреннюю и вечернюю. Вы поехали туда на такси?

– Да. – Лейла снова отвернулась от него, глядя куда-то перед собой.

– Вы взяли нож для разрезания бумаги и пошли за ним в туалет?

– Да.

– А потом вы его ударили?

– Да.

– И забрали халат уборщицы?

– Да.

– Куда вы выбросили нож?

– Я не помню.

– А где тот халат и ваше темное платье?

– Выбросила. – Она закрыла глаза и неожиданно начала сползать вниз, теряя сознание. Дронго поддержал ее, чтобы она не упала, и тут к ним подбежал Халил Иззет.

– Бедная девочка! Не понимаю, что с ней происходит. В последние дни она сама не своя.

– Нужно срочно отвезти ее в больницу, – предложил Дронго. – Немедленно, прямо сейчас.

– Я позвоню Салеху, чтобы он подошел, – достал телефон Халил Иззет.

Дронго смотрел на нежное лицо несчастной молодой женщины. В девяносто пятом ей было тринадцать лет. У нее на глазах убили мать, увели на расстрел отца и братьев, ее саму изнасиловали и бросили. Она пережила такую трагедию, которую не смог бы выдержать даже сильный мужчина. Не только выдержала, но спустя шестнадцать лет узнала командира своих обидчиков, взяла нож и пошла за ним. Орлич быстро узнал, что Лейла Азизи была той самой девочкой, которая выжила в Сребренице, и перезвонил Дронго, рассказав ему о трагедии семьи Азизи.

Через десять минут молодую женщину увезли в больницу, а Дронго вернулся в зал и остановился, не зная, куда ему дальше идти.

Интерлюдия

Тогда ей исполнилось тринадцать. Первые десять лет были самыми счастливыми в ее жизни. Сребреница вообще была веселым городом, здесь проходили забавные праздники. По воскресеньям на городском рынке появлялись торговцы из окрестных сел, играли музыканты, для молодых организовывали танцы. Она вместе с братьями иногда оставалась посмотреть. Братья были старше – на два года и на четыре. Старший брат хотел стать моряком и собирался, окончив школу, уехать в Дубровник или Титоград, чтобы продолжить учебу. Младший любил рисовать, у него так смешно получались забавные шаржи на жителей их города.

Неприятности начались в девяносто втором, когда нашли двух убитых горожан. Через две недели нашли убитого сербского солдата, затем – еще одного. Потом в городе начали появляться какие-то люди, которые рассказывали страшные вещи о происходивших в соседних селах событиях. Отец мрачно их слушал, а мать испуганно охала и звала сыновей поскорее домой, когда начиналась перестрелка. Тогда в городе стреляли почти ежедневно. А в один прекрасный день началась настоящая артиллерийская канонада. Дом их соседа был разрушен полностью, и жившая там семья чудом спаслась, спрятавшись в подвале. Мать и отец разрешили соседям поселиться у них, пока они не отстроят заново свой дом.

Последние три года были очень тяжелыми. Невозможно было достать хлеб, магазины и лавки не работали, рынок почти не функционировал. Снова говорили о страшных убийствах, которые происходили в соседних с городом селах. Однажды летом отец заявил, что они должны отсюда уезжать. Но уехать семья не успела – в город вошли солдаты. Лейла помнила тот день, он отчетливо врезался ей в память. Толпа угрюмых, мрачных людей шла мимо их дома, когда с бешеным лаем прямо на них бросился выскочивший на улицу щенок. Один из солдат ударом ботинка отбросил щенка в сторону, а другой проткнул его штыком, прямо на глазах у детей.

Потом солдаты, так же молча и мрачно, сгоняли жителей на площадь, отделяя мальчиков и мужчин от женщин и девочек. У младшего спросили, сколько ему лет, и когда он сказал, что пятнадцать, повели его к старшему брату и отцу. Женщины остались одни. А потом мужчин увели куда-то в сторону гор, и оттуда послышалась стрельба. Говорили, что мужчинам завязывали руки, чтобы они не могли сопротивляться, когда стреляли в их сыновей. Мальчиков убивали, не связывая. Некоторые пытались бежать, но их преследовали и добивали.

Лейла так и не узнала, как погибли ее отец и братья. Говорили, что младший брат попытался сбежать, но его догнали… Хотя свидетелей все равно не осталось. А потом солдаты пошли по домам. Она хорошо помнила, как во двор, хромая, вошел этот неизвестный мужчина со шрамом на лице. Он сидел на стуле и ждал, пока его солдаты обыскивали дом. Мужчин и мальчиков там уже не было, но солдаты выволокли во двор ее мать. Она умоляла их не трогать дочку, но все было бесполезно. Женщине «оказали милость» – ее убили до того, как изнасиловали ее дочь. Когда кто-то из солдат хотел выстрелить и в Лейлу, лежавшую на земле, офицер толкнул его руку, и пуля прошла мимо. Потом этот человек встал и, хромая, вышел на улицу. Все говорили, что он был командиром этого отряда.

…Ее нашли через два дня. Она была словно в бреду. Целый месяц девочка провела в больнице. Врачи вынесли однозначный приговор – она никогда не сможет стать матерью. Лейла так и не вернулась в Сребреницу – сначала уехала в Сараево, потом училась в Вероне. Она запомнила на всю жизнь этого хромого человека со шрамом на лице, даже не подозревая, что спустя много лет увидит его на книжной ярмарке, когда, постаревший и седой, он будет ходить вокруг стендов бывших югославских республик. Лейла сразу узнала его, ведь он так часто снился ей в самых страшных снах. Не задумываясь, она взяла нож для разрезания бумаги и пошла за ним, словно во сне. Он прошел в мужской туалет, она, не колеблясь, проследовала за ним. Ее мало волновало, что это мужской туалет и кто-то сможет увидеть ее в таком месте. Она ничего не видела и не слышала. Сжимая в руках нож, она толкнула незапертую дверцу кабинки и изо всех сил ударила его в шею. Мужчина повернулся, захрипел, попытался что-то сказать…

Лейла пришла в себя только через несколько минут и поняла, что в таком виде выходить из туалета просто нельзя. Вдруг она заметила у туалета ящик уборщицы, где лежал запасной голубой халат. Лейла надела халат на себя и пошла вниз. Нож она оставила где-то за трубой в коридоре, чтобы не брать его с собой, ведь в кармане его не спрячешь. Она отдала все деньги на такси и уехала в гостиницу прямо в этом халате. Сложила его вместе с одеждой, чтобы, переодевшись в другое платье, вернуться обратно на ярамарку. Вечером она положила халат и одежду в пластиковый пакет и выбросила в мусорный ящик где-то далеко от отеля.

Все последующие дни она видела один и тот же сон – как она находит этого хромого убийцу со шрамом и наносит свой главный удар. Но каждый раз он оставался живым, словно не желал умирать. Лейла даже обрадовалась, когда ей сказали, что именно она – убийца. Ведь это означало, что она больше никогда не увидит свой страшный сон, он никогда больше не будет живым, снова и снова возрождаясь в ее снах. Теперь Лейла сможет спокойно заснуть, убежденная в том, что он наконец умер.