Ингу привезли сюда три месяца назад. О своей болезни она знала вот уже два года. Два года бестолковых поисков чуда, хождений по знахаркам и ворожеям, мучительные уколы, поездки в Москву и в Киев, различные процедуры, иногда довольно болезненные, посещение всех возможных святых мест, и как итог — направление в лепрозорий. Болезнь начала прогрессировать, и стало ясно, что с этим уже ничего нельзя сделать.

Собственно, она с самого начала понимала, что все напрасно. Непонятная рана, образовавшаяся на левой руке, с самого начала поразила резким, специфически неприятным запахом. Поначалу многие врачи полагали, что это обычный ожог, и ее лечили по проверенным методам от ожога, накладывая на рану различные мази и повязки. Но вскоре стало ясно, что ожог не поддается традиционному излечению. Тогда решили, что это нарушение обмена веществ.

Она глотала какие-то пилюли, мужественно переносила все уколы. А рана на руке продолжала расширяться, и уже даже мать, отказывающаяся до последнего момента верить в самое страшное, поняла, что с дочерью происходит неладное. Но только тогда, когда болезнь захватила всю руку и пальцы превратились в бесполезные, непослушные, гниющие отростки, не повинующиеся командам мозга, ей наконец поставили диагноз — проказа.

Родители долго отказывались поверить в этот страшный приговор. Отец курил на балконе, почти не появляясь в комнате, где билась в истерике мать. Испуганная младшая сестренка замерла в углу. А Инга, внешне безучастная ко всему происходившему, сидела за столом и шепотом, для себя, повторяла вынесенный ей приговор. Она никогда даже не слышала о такой болезни. Никогда не подозревала, что подобная зараза существует в конце двадцатого века.

Потом были долгие, мучительные анализы. К этому времени пальцы разбухли, превратившись в единую лопатообразную ладонь, с характерными поражениями сосудов. Врачи долго пытались определить — откуда могла появиться болезнь у молодой девушки, каким образом сработал тот самый фактор «одного из десяти тысяч». Подозревали даже половые контакты, но Инга была девушкой, и все домыслы на этот счет были сразу отвергнуты. Лишь позже, уже получив направление в лепрозорий, Инга узнала, что даже таким путем невозможно заразиться и у нее сработал какой-то неведомый генетический механизм, заложенный задолго до ее рождения.

Два долгих года мучительной веры в Чудо ни к чему не привели. К этому времени она уже давно носила черную перчатку и длинные мужские рубашки, позволявшие скрывать столь очевидную степень поражения ее тела. Еще зимой, когда на правой руке тоже появлялась темная перчатка, на нее засматривались молодые мужчины, и она слышала за спиной комплименты. Но левая перчатка постоянно напоминала о болезни, словно наложенное проклятье, из-за которого она не смела даже обернуться на взгляды или реплики молодых людей. Из института, в котором она училась, пришлось уйти, когда уже стали обращать внимание на ее руку.

Только три месяца тому назад, когда левая рука была полностью парализована и приросшая перчатка уже заменяла полусгнившую кожу, Инга впервые сказала родителям о лепрозории. Она стала случайным свидетелем разговора родителей. Мать жаловалась, что новые лекарства опять не помогают, нужно покупать шведские ампулы. А отец, постаревший и сильно сдавший за эти два года, тихим голосом предложил продать свой автомобиль, чтобы получить нужные деньги. Именно тогда, впервые в жизни, Инга ясно осознала, как трудно было ее родителям. Она вспоминала их поездки, дорогие лекарства, потраченные на разного рода шарлатанов большие суммы денег и ужаснулась. Родители с трудом выдерживали такой ритм жизни, забыв обо всем, лишь бы спасти дочь.

Только тогда она вспомнила о случившейся в Киеве пропаже золотого кольца у матери. Только теперь она осознала, что кольцо не пропало, а было продано. Мать тогда спокойно сообщила о пропаже, а Инга даже не могла представить, куда могло деться кольцо. Ей казалось, что мать сознательно не ищет кольцо, чтобы не обидеть свою сестру, у которой они оставались в Киеве. На самом деле мать продала кольцо, чтобы они с дочерью могли остаться еще на две недели и пройти дополнительный курс лечения. И только теперь она осознала, как тяжко было ее родителям, на плечи которых обрушилась такая беда. И тогда она впервые сама заговорила о лепрозории.

Мать, услышав об этом впервые, проплакала всю ночь. На следующий день она уже более спокойно отнеслась к предложению. Может, сработало и то обстоятельство, что младшая сестра, поступившая в институт, начала встречаться с молодым человеком, которого собиралась познакомить со своей семьей. Рассказывать будущему жениху о случившемся в семье было невозможно.

Через неделю отец попал в больницу с тяжелым сердечным приступом. Сказалось напряжение последних лет. Матери пришлось разрываться между мужем и дочерью. Отцу было плохо, от него скрывали, куда должна переехать его старшая дочь, его любимица, которую он почти боготворил, а после случившейся с ней трагедии, казалось, жил только ради нее.

Всякие разговоры о лепрозории в его присутствии были не просто невозможны, а кощунственны.

Очевидно, есть нечто магическое в любой любви, как символическая связь земли и солнца, воды и огня, родителей и детей. Существует любовь двух молодых сердец, любовь телесная, обретающая через физическое единение высшее духовное наслаждение. Существует любовь Женщины к Мужчине, и Мужчины к Женщине, воспетая поэтами и художниками. Подняться до настоящей любви может чаще Женщина, ибо ей дана способность чувствовать куда сильнее, чем мужчинам. А многие ли мужчины решились бы на муки родов, чтобы сотворить любимого по образу и подобию своему. Лишь единицам среди Мужчин удается испытать в жизни настоящую любовь, когда чувство к Женщине становится всепоглощающим и мучительно сладостным.

Но даже эта любовь, даже самая возвышенная и самая прекрасная любовь на свете — это встреча двух людей, обретающих в единении свое счастье и наслаждающихся друг другом. В ней есть величие, но одновременно присутствуют и сугубо земные, физические радости. Когда чем больше отдаешь, тем больше получаешь. А чем больше получаешь, тем больше способен отдавать. Но даже в зачатии человека, даже в этом прекрасном акте продолжения рода человеческого есть одновременно и другая сторона — плотская, физическая, греховная. Иначе почему Бог выгнал Адама и Еву из Рая, не дав им отпущения грехов. И познавший грех уже не мог оставаться в обители Рая.

Однако существует и другая форма любви — самой совершенной и абсолютной. Достойной Рая и Ада одновременно. Когда ты ничего не просишь взамен, ничего не рассчитываешь получить и, как правило, не получаешь. Когда ты имеешь своего Бога на земле. Которому ты поклоняешься как Богу и любишь как Бога. И если Авраам мог отвести сына своего на заклание, подтвердив свою любовь к Богу, то Сара, жена его, никогда бы не смогла сделать ничего подобного. Ибо сын для нее был выше Бога. И ради него она способна была отказаться от своего Бога.

Любовь отца к дочери и матери к сыну — это нечто невероятное, невообразимо страшное и одновременно величественно-прекрасное. Только отец способен испытать подлинные чувства к своей дочери, для которого она становится символом Женщины, сочетая в себе лучшие качества всех его женщин — матери, жены, сестры. Только мать способна испытать чудовищную по своей эгоцентричности любовь к сыну, словно испытывая потрясение девы Марии, впервые осознавшей, что ее сын и есть Бог. И это потрясение испытывает почти каждая мать, обнаруживая внезапно в этом маленьком теле мужскую плоть, словно обретая вдруг своего Бога.

Это не просто взаимное чувство единения. И не просто наслаждение живущим рядом с тобой существом, твоим порождением и твоей надеждой. Это и есть то, что называется высшей формой любви. Отдать себя без остатка другому человеку, жить ради него. Жить его интересами, его заботами, осознавая, что никогда не получишь благодарности, даже подобной силы ответного чувства.

Несчастье, случившееся с Ингой, наложило сильный отпечаток на ее отца. В молодости он работал в Индии горным инженером, и некоторые врачи утверждали, что проказа могла быть занесена оттуда, из этой страны. И хотя все анализы отца, добровольно подвергнувшего себя этим мучительным процедурам, заканчивались получением отрицательного результата, тем не менее в душе он считал себя главным виновником трагедии, случившейся с дочерью.

В больнице отец лежал неподвижно на кровати, ни с кем не разговаривая, не замечая суетившихся вокруг него врачей, безучастный уже ко всему случившемуся. Может, он чувствовал покорную готовность своей жены пойти на компромисс, отправив его любимицу, его старшую дочь в лепрозорий. В то место, откуда никто и никогда не возвращался. В реальный земной ад, созданный по неведомым ему космическим законам совсем рядом с их городом.

А может, у него просто кончился запас физических сил, и он вдруг ясно представил, что больше не сможет зарабатывать необходимую для лечения дочери сумму денег. Или еще хуже — он вдруг осознал, что развивающаяся болезнь уже никогда не покинет тело его дочери. И тогда он решил умереть. Он и умер, ровно через тридцать три дня после того, как попал в больницу. И последними его словами было имя любимой дочери, с которой так несправедливо обошлась судьба.

Похороны были многолюдными. Отца знали и любили в городе многие. В их городе полагалось отмечать четверги. Это был обязательный ритуал для мусульман, но живущие в городе евреи, русские, армяне, грузины, немцы, поляки — представители различных конфессий и вер — строго придерживались этого своеобразного ритуала, словно позволявшего всем объединиться в едином порыве перед постигшим семью большим горем.

В такие четверги Инга старалась не появляться на людях, сидела в своей комнате. Она не плакала. Собственное горе уже давно ожесточило душу до пределов возможного. Она стала вспыльчивой и нервной. Теперь, запираясь по четвергам в своей комнате, она рассматривала старые фотографии своего отца. Еще молодого и красивого. Еще ничего не подозревающего. Она обратила внимание, что на всех фотографиях рядом с ней он держал ее за руку, словно боялся, что даже неведомый фотограф посмеет отбить у него дочь, которую он так нежно любил.

Сорок дней, которые по традиции отмечались поездкой на кладбище и поминовением усопшего, пролетели как единый миг. Нужно было учиться жить заново, без отца. Это оказалось труднее, чем они себе представляли. Намного труднее. Лекарства дорожали с каждым днем, а на пенсию матери, ушедшей с работы два года назад из-за Инги, их почти невозможно было покупать.

Начали возникать проблемы и с младшей сестрой. Она собиралась замуж, а по строгим обычаям восточного города мать невесты обязана была обеспечить ее хорошим приданым — обязательной посудой, постельными принадлежностями, по возможности, даже хорошей мебелью. Мать ни разу не пожаловалась, словно боясь потревожить тень отца. Но когда из дома стали исчезать вещи, Инга поняла, что решение нужно принимать ей самой.

И тогда она опять заговорила о лепрозории. И снова мать не стала ее слушать. Через неделю Инга попыталась возобновить разговор, но мать отказалась говорить на эту тему. Через месяц младшая сестра сообщила, что к ним должны прийти родители жениха, который сделал ей предложение. И тогда Инга снова подняла вопрос о лепрозории. И встретила в этот раз понимание несчастной матери, вдруг четко осознавшей, что старшую дочь она уже не спасет, но это может отразиться и на младшей. Женщины иногда бывают и расчетливыми, когда речь идет об их собственных детях. К этому времени из-за постоянного нервного напряжения, вызванного болезнью дочери и смертью мужа, мать превратилась в издерганную истеричку со сломанными нервами.

Так Инга оказалась в Умбаки, куда попадали только обреченные, только те, у кого уже не было ни единого шанса отсюда выбраться. Вокруг не было заборов или специальных ограждений. Не было постов охраны, не было никаких внешних ограничений. Но закрытая дверь была в душе каждого из приехавших сюда. А приросшая к левой кисти черная перчатка была своеобразной меткой, навсегда исключившей Ингу из той, прежней жизни.

В больницу ее привез дядя Володя, старший брат матери. Он был офицером, бывшим военным летчиком, и мать доверила ему эту тяжкую миссию. Она просто побоялась, что в последний момент сорвется и не позволит своей старшей дочери остаться в этом чудовищном месте. Она просто испугалась, понимая, что дальше так продолжаться не может, и не решаясь в этом признаться даже самой себе.

День своего прибытия в Умбаки Инга запомнила надолго. Это был по-своему самый знаменательный день в ее жизни. Это был день, ставший Рубежом. Словно дядя выполнил роль Харона, перевозчика мертвых душ, перевозя ее через реку Забвения. На той стороне осталась вся ее жизнь, которая, за исключением последних двух лет, была столь приятной и счастливой. На той стороне остались близкие, знакомые, родные, мать, сестра, умерший отец. На прежней стороне остались подруги, переставшие к ней заходить после того, как слух о ее страшной болезни распространился по институту. На этой стороне отныне был Лепрозорий, место, где она должна была обитать, приговоренная к пожизненному наказанию. И она знала, что здесь она проведет всю свою оставшуюся жизнь. Может, поэтому она так запомнила этот день приезда.