Утром Дронго как обычно не спустился к завтраку. Он ограничивался обычно чашкой чая и не понимал, как можно наедаться по утрам. Может, потому, что его утро обычно начиналось с десяти-одиннадцати часов, когда завтрак в большинстве отелей мира уже заканчивается. А может, потому, что он был ярко выраженной «совой» и пик его активности приходился на ночное время. Именно поэтому на завтрак у него была лишь чашка чая, обед заменяла легкая закуска, а ужин был плотным и обильным.

В этот день все участники «Литературного экспресса» отправились на выставку, представляющую достижения человеческой мысли к началу третьего тысячелетия. А Дронго вышел из отеля лишь в двенадцатом часу и, неспешно перейдя площадь, направился к вокзалу, откуда на выставку уходили специальные составы. Билеты им раздали заранее, и он сел в состав, который доставил его к новому вокзалу, рядом с которым и была расположена выставка. Отсюда ему пришлось прокатиться на эскалаторе метров пятьсот, и, наконец, он оказался перед входом. Он предъявил билет. Дежурный долго и испытующе глядел на него. Потом спросил:

— Вы актер?

— Нет, — улыбнулся Дронго, — по профессии я юрист, но надеюсь, что по жизни тоже не актер.

Дежурный понимал по-английски. Он улыбнулся в ответ:

— На вашем билете указано, что вы актер, — пояснил он, — это специальные билеты для актеров, которые работают в павильонах своих стран.

— Очевидно, участникам «Литературного экспресса» достались именно такие билеты, — развел руками Дронго.

— Значит, вы писатель, — понял дежурный. — Проходите.

— Скорее, журналист, — на всякий случай уточнил Дронго, проходя через электронный турникет.

Выставка располагалась в гигантских павильонах, разбросанных на большой площади. Чтобы найти нужный павильон, приходилось обращаться к услугам информационных бюро, которые выдавали специальные карты.

«Это все уже было, — вдруг подумал Дронго. — Грандиозная выставка достижений науки и техники. Тогда она называлась ВДНХ. Только павильоны там были гораздо красивее, и сам парк был разбит на куда большей площади, не говоря уже о его благоустройстве. Все новое — это хорошо забытое старое. Правда, полагают, что это была лишь ширма, скрывавшая сталинские лагеря и разгул сексотов. Возможно, что и так. Но ширма была сделана на славу, и многие приходили в тот парк просто отдохнуть».

Нужно было отдать должное и устроителям «Экспо-2000». Здесь размещались многочисленные рестораны и кафе, представлявшие многие страны и континенты. И хотя сами гигантские павильоны напоминали больше авиационные ангары, в каждом из подобных циклопических сооружений расположились секции нескольких стран, которые демонстрировали собственные достижения.

Многим нравились африканские павильоны, которые сосредоточились на собственной неповторимости, экзотике, и выиграли от этого. В павильонах продавали диковинные сувениры и поделки. Музыканты и танцоры соревновались друг с другом, поэты читали стихи, а миловидные женщины предлагали свой нехитрый товар. Посетители были в восторге, и в африканских павильонах всегда было много людей.

Дронго искал сирийский павильон, зная, что рядом с ним его ждет Эдгар Вейдеманис. На часах было уже пять минут первого, когда наконец он вышел к павильону, где висели черные траурные флаги. Сирийский народ отмечал траур по своему погибшему вождю. Кадры из парламента обошли весь мир. Парламентарии искренне плакали, сожалея об ушедшем диктаторе. Хафез Асад единолично правил страной в течение нескольких десятков лет, а, уходя, торжественно объявил своим наследником сына. Однако, несмотря на такой полумонархический-полудиктаторский режим, люди искренне сожалели о его смерти.

Есть нечто печальное и поучительное в смерти диктаторов. Почти всегда смерть подобного политика вызывает сильные чувства у его подданных. Очевидно, многолетние диктаторы имеют гораздо большую фору в политике, чем избранные демократическим путем руководители государств. Диктаторам не нужно идти на популистские шаги, рассчитывая набрать лишние голоса, к их услугам вся государственная машина, любое их действие будет одобрено средствами массовой информации и подано народу как настоящая забота о его благе. В отсутствии оппозиции диктаторы становятся не просто «отцами народа», они становятся полубожествами со всеми вытекающими отсюда атрибутами власти и обожания. Поэтому смерть любого полубога вызывает у населения объяснимые панику и замешательство. Ведь следующий полубог может оказаться и полудьяволом.

Дронго прошел мимо павильона, вошел в него. Вейдеманиса нигде не было. Он повернулся и прошел в соседний павильон, где размещалось ливийское представительство. Здесь был небольшой ливийский ресторан. Сидевший перед ним мужчина, очевидно, хозяин ресторана, был неимоверных размеров. На ломаном немецком он говорил с двумя девушками явно славянского типа, которые сидели рядом с ним и все время хихикали. Девушки говорили по-немецки не лучше хозяина, но это был язык, который понимали обе стороны. Дронго усмехнулся. Этому жирному арабу явно нравились светловолосые девочки. Он уже хотел пройти дальше, но увидел сидевшего за столом Вейдеманиса. Тот смотрел на друга так, словно назначил ему свидание именно здесь.

Дронго вошел в ресторан и хотел занять соседний столик. В эти часы здесь не было посетителей. Но Вейдеманис громко сказал ему:

— Я предупредил, что жду своего друга. Поэтому ты можешь расположиться рядом со мной.

Дронго сел напротив Эдгара.

— Почему здесь? — деловито спросил он. — Мы, кажется, договаривались встретиться у сирийского павильона.

— Я не мог там торчать. Ты знаешь, кто здесь ходит? Угадай с трех раз.

— Стервец Планнинг, — рассмеялся Дронго.

— Угадал. Он приехал раньше всех и был очень разочарован, не увидев тебя в толпе прибывших участников «Экспресса». Кажется, они сейчас в германском павильоне.

— Ясно. Планнинг вцепился в нас, как голодная собака в кость. И пока он меня здесь не увидит, он отсюда не уедет. Нужно будет его найти. Как у тебя дела? Есть что-нибудь новое?

— Звонил Потапов из Москвы, — сказал, оглядываясь по сторонам, Вейдеманис, — они считают, что в группе не хватает сотрудника ФСБ, и уже выслали сюда своего представителя.

— Уже догадался. Представитель России сообщил мне, что завтра к нам в поезд подсядут два журналиста. Учитывая время их появления, я полагаю, что либо один из них, либо оба — представители ФСБ. Поэтому все правильно. Потапов не сказал, кто именно?

— Нет. Он по телефону не стал ничего говорить. Только сообщил, что этот человек сам тебя найдет.

— Надеюсь, что найдет, — вздохнул Дронго. — Что ты заказал для себя? Попроси, чтобы мне принесли, какой-нибудь салат.

— Хорошо.

Вейдеманис еще не успел распорядиться, когда мимо ресторана прошли четверо украинцев и трое грузин, явно спешивших куда-то.

Дронго проводил их взглядом.

— Хорошие ребята, — пробормотал он, — особенно молодые. Важа Бугадзе меня просто поражает, очень интересный человек. В его возрасте иметь такие выдающиеся задатки — это большой аванс на будущее. И эта красивая семейная пара — Бондаренко с Вотановой. Ты знаешь, она недавно обиделась на меня, и я впервые в жизни не знал, что говорить.

— За что обиделась?

— Я заказал на всех кофе, а она посчитала, что я навязываю ей свое решение. Вот такой интересный характер.

— Она тебе нравится? — вдруг спросил Вейдеманис.

— Не знаю, — пожал плечами Дронго, — в любом случае наши встречи были бы невозможны.

— Почему? — не понял Эдгар.

— Мы подружились с ее мужем. А я, ты знаешь, пытаюсь соблюдать некие моральные принципы, которые для меня важны. Нельзя пить с мужчиной и ухаживать за его женой. Это не совсем правильно.

— Это воровской «кодекс чести». — усмехнулся Вейдеманис, — не приставать к жене человека, с которым выпиваешь.

— Это закон мужской чести, — возразил Дронго, — почитай Томаса Вулфа. У него есть замечательный роман «Взгляни на дом свой, Ангел». Он как раз пишет о подобных ситуациях. Хотя иногда я жалею, что она оказалась в этой поездке с мужем. У нее есть стержень, которого нет у других. Ты понимаешь, Эдгар, я вдруг с интересом заметил, что они — другие. Совсем другие. Это другое поколение, мой друг. Они не знают наших страхов и наших сомнений. Мы носим в себе груз ошибок, которые мы успели допустить в девяностые, а они совсем другие. Для них Советский Союз — это анахронизм, они уже не знают другой жизни, кроме этой, они уже живут в другой системе координат. И не только молодые украинцы. Там есть грузины, литовцы, молдаване. Те, кому под тридцать, — это «непоротое поколение», люди, выросшие в свободные восьмидесятые и очень свободные девяностые. Они ничего не боятся. Сорокалетние более осторожны, они больше скептики, так как еще успели увидеть маразм семидесятых. Может быть, мы уже другое поколение, Эдгар, как ты думаешь?

— Не знаю. Но мне неприятно, когда меня считают стариком в сорок с небольшим лет. Моя дочь говорит примерно то же, что и ты. Но я с ней не всегда согласен.

— Вот поэтому ты и начинаешь стареть, — засмеялся Дронго.

Официант поставил перед ним греческий салат. Это были тонко нарезанные овощи с зеленью, оливками и сыром. Он взял хлеб.

— Я по-прежнему чувствую себя молодым. Или, вернее, мне хочется так себя чувствовать. Ты знаешь, моему отцу почти семьдесят пять. И он говорит, что жизнь — удивительная вещь, что он только сейчас начинает понимать, какая это прекрасная штука. И он все еще наслаждается жизнью.

— По-моему, это прекрасно, — пробормотал Вейдеманис, — может, поэтому ты так же влюблен в жизнь, как и твой отец.

— Его жизнь оказалась более спокойной, чем моя, — задумчиво сказал Дронго, — у них не было таких потрясений. Даже во время войны они точно знали, какие ценности защищают. А я потерял собственную страну и оказался совсем в другой системе координат. Хотя, наверно, у каждого поколения свои испытания.

— Ты становишься меланхоликом, и это мне не нравится, — заметил Эдгар, — ты никогда не был таким. В твоих рассуждениях стала появляться печальная мудрость.

— Это «кризис среднего возраста», — невесело улыбнулся Дронго. — У нас в группе много красивых молодых женщин. Тридцатилетние Мулайма Сингх и Виржиния Захарьева, двадцатипятилетние Екатерина Вотанова и Драгана Павич. Катя даже моложе на один год. И я впервые в жизни не знаю, как себя вести. Ухаживать за ними я не могу, я кажусь себе неуклюжим ловеласом. Особенно интересно с Вотановой. Она ведь по возрасту годится мне в дочери. А пытается спорить со мной на равных, отстаивая свою точку зрения. Иногда я жалею, что не смогу продолжить нашу дружбу.

— Почему? — удивился Вейдеманис. — Ты можешь взять их киевский адрес.

— Не уверен, что это было бы правильно, — пробормотал Дронго, — они забудут о нашей встрече как только мы расстанемся. Все так и должно быть. У меня за спиной два ранения, участие в нескольких войнах, масса разных расследований. И последние семнадцать лет потрясающей жизни, включающей в себя путешествия по всему миру и массу встреч с интересными мужчинами и красивыми женщинами. Вчера одна немка пришла ко мне в номер.

— И как ты себя повел? — усмехнулся Вейдеманис.

— Очень плохо. Я ее просто выгнал. Можешь себе представить!

— Почему выгнал? Сколько ей лет?

— Лет тридцать — тридцать пять. Но разве это главное. И она симпатичная женщина. Но, кажется, все дело во мне. У меня намечается «кризис среднего возраста», так, по-моему, говорят о сорокалетних мужчинах психологи.

— В жизни не поверю, — пробормотал Эдгар, — не могу представить тебя унылым меланхоликом.

— Нет-нет. Представь, что, столкнувшись с молодыми людьми, я впервые это ясно ощутил. У меня «кризис среднего возраста», а у них вся жизнь впереди. Вот почему я буду помнить о наших встречах, а они забудут об этом сразу и навсегда. Для меня это обретение неких новых ценностей, для них — всего лишь эпизод в начале жизни.

— Зато в сорок они поймут, что это было самое интересное путешествие в их жизни, а ты — самым интересным человеком в этой поездке, — прокомментировал Вейдеманис.

— Значит, мне нужно подождать совсем немного, — махнул рукой Дронго, — подождать, пока им не исполнится сорок лет. Впрочем, у меня профессия, с которой трудно рассчитывать на долголетие. Ты уже знаешь про убийство Темелиса? — спросил он, меняя тему.

— Да, — угрюмо кивнул Вейдеманис, — я понимаю, почему ты начал этот разговор о кризисе. Его убили у тебя на глазах.

— Почти. Убийца считает, что может вести себя подобным образом и я его не смогу найти. Думаю, что он напрасно пытается все время доказать мне свое превосходство. Я ведь все равно его вычислю.

— В таком случае сделай это быстрее, — попросил Вейдеманис, — завтра вы уже въезжаете в Восточную Европу. И до Москвы осталось не так много дней.

— Я уже очертил круг подозреваемых, — признался Дронго, — и в моем списке осталось всего несколько человек. Думаю, что через три-четыре дня я назову тебе имя убийцы. Я оставлю деньги на столе.

— Это еще один твой комплекс, — пробормотал, улыбнувшись, Вейдеманис. — Почему ты никогда не позволяешь за тебя платить?

— Тебе я могу признаться, — рассмеялся Дронго. — Дело в том, что меня приучил к этому мой отец. Он с детства внушал мне: за свой хлеб человек обязан платить сам. А если тебя приглашают разделить хлеб с малознакомым человеком, плати сам, чтобы тот никогда не мог упрекнуть тебя его хлебом, которым он тебя угощал. Это к тебе, конечно, не относится, но говорят, привычка — вторая натура. И потом, если мы завалим это дело, то одинаково потеряем деньги. А если найдем мерзавца, то вместе заработаем. Будь здоров. У меня есть список из шести человек, которых я просил бы тебя проверить. Мне нужны данные по их работам. По их литературным работам. Это Георгий Мдивани, Юрий Семухович, Стефан Шпрингер, Альваро Бискарги, Мэрриет Меестер, Виржиния Захарьева. Достань мне все их работы, чтобы я мог с ними ознакомиться.

— Хорошо. Встретимся в Мальборке?

— Ни в коем случае. Это маленький польский городок, где каждый появившийся иностранец будет на виду. Давай лучше в Калининграде. Думаю, что к тому времени я уже буду знать, кого конкретно мне подозревать. И твои данные мне очень помогут.

— Хорошо, встретимся в Калининграде. Все участники проекта будут размещены в двух отелях — «Балтика» и «Калининград», но несколько человек отвезут в отель «Чайка». Это престижный отель в центре города. Несколько я знаю, среди этих людей есть и твоя фамилия.

— Кто еще?

— Мураев и Харламов, Мэрриет Меестер, Карлос Казарес, Инес Педроса, я не помню всех, но их немного, человек десять-двенадцать. Это сделано специально, чтобы ты мог спокойно встречаться с каждым, кто тебе нужен.

— Кто знает о моем появлении в Калининграде?

— Только несколько человек из управления ФСБ по Калининградской области. Даже губернатор Горбенко не поставлен в известность по поводу нашей операции. Они так долго готовились к приему этого «Экспресса»! Целых два года. Нужно их понять. Они чувствует себя колонией, отрезанной от метрополии. И рады каждому мероприятию, проводимому в их области.

— Ясно, — Дронго поднялся, — тогда буду ждать тебя в «Чайке», — он кивнул другу на прощанье и вышел из ресторана.

В британском павильоне, куда он прошел сразу после этого, было достаточно интересно, но Планнинга нигде не было. Дронго прошел во французский павильон, потом в испанский и наконец нашел Планнинга в кафе, недалеко от немецкого, самого большого павильона.

— Я думал, что вам не интересны подобные выставки, — пробормотал Планнинг.

Он был в темно-синей майке с вышитым маленьким ветвистым деревцем на груди и в светлых брюках. Дронго сел рядом, посмотрел на его майку.

— У вашей спутницы хороший вкус, — сказал он. — Это она вам выбирала майку в Мадриде. И вообще она симпатичная женщина. Англичане умеют устраиваться таким образом, превращая свои командировки в приятное времяпрепровождение.

— О чем вы говорите? — нахмурился Планнинг, взглянув на свою майку. — При чем тут моя спутница?

— Фирма «Спрингфельд», — пояснил Дронго, указывая на майку, — подобные вещи продаются на Гран Виа, в самом конце улицы, прямо перед площадью Испании. Подозреваю, что вы там были со своей спутницей. Вы не скажете, что именно вы делали на улице, на которой случайно оказался наш отель, где был убит Густафсон?

— Вы все-таки думаете, что его убрала английская разведка?

— Конечно, нет. Но я уверен, что вы были рядом с нами в Мадриде и продолжите с нами весь этот путь до Москвы.

Планнинг держал в руках рюмку коньяка. Он неприязненно посмотрел на Дронго и спросил:

— Вы не пьете коньяк и кофе. Что вы будете пить? Предупреждаю, что у них нет текилы. Можете взять красное вино.

— Ну почему? — развел руками Дронго. — Я хочу сыграть на вашем поле. Что вы пьете? Кажется, коньяк? Пусть мне тоже принесут рюмку коньяка и кофе. Может быть, приобщившись к вашим вкусовым привычкам, я постигну мудрость английской разведки.

— Насчет кофе не уверен, но коньяк здесь хороший. — кивнул Планнинг. — Этот бар открыли французы, он от их павильона. Между прочим, англичане пьют чай, и в этом плане мы с вами похожи. Просто мне захотелось кофе-эспрессо. И рюмку коньяка. Я не скажу вам, какой коньяк я пью, пусть это останется моей тайной, но здесь превосходный коньяк, который не дадут в обычном баре.

— Надеюсь, что это не «Ричардсон» и не «Людовик Тринадцатый», за рюмку которых нужно платить несколько сотен долларов, — вставил Дронго. — Или ваше ведомство вам так хорошо платит?

— Вы знаете эти сорта коньяка? — удивился Планнинг. — Как странно, что вы не любите хороший коньяк. Впрочем, как и хороший виски. Это настоящие напитки для мужчин.

— А где ваша дама? — поинтересовался Дронго. — Или вы совершаете экскурсию по выставке в одиночку?

— Я ждал вас, — недовольно заявил Планнинг, — нам сообщили, что во время переезда в Дортмунд произошел несчастный случай. Полиция предполагает, что это был не совсем несчастный случай, так как ручка на двери была сломана, и греческого журналиста, очевидно, просто выбросили из вагона.

— Думаю, что вы уже ознакомились с материалами экспертов, поэтому не стану с вами спорить. Темелиса убили почти у меня на глазах и выбросили из соседнего вагона сразу после того, как он вспомнил о событиях в Мадриде, когда к нему кто-то зашел в номер. Очевидно, убийца решил таким образом укрепить собственное алиби. А когда Темелис так неосторожно проболтался, убийца сделал единственный выбор.

— Кто убийца?

— Пока не знаю. Но чтобы успокоить ваше почтенное ведомство, могу сообщить, что круг подозреваемых сузился до нескольких человек. Абсолютно понятно, что убийца был с нами в мадридском отеле, присутствовал во время моего разговора с Темелисом в вагоне-ресторане. Убийца должен быть мужчиной, женщина не смогла бы сломать пневматическую ручку двери, хотя некоторые детали меня настораживают. И тем не менее, я полагаю, что убийца мужчина. Осталось несколько человек, которых я собираюсь проверить. Думаю, что через несколько дней я назову вам его имя.

Официант принес два пузатых, суживающихся кверху фужера, церемонно расставил их на столике. Дронго взял свой фужер, понюхал коньяк на некотором расстоянии, потом приблизил фужер к себе, вдыхая аромат коньяка.

— Очень хороший коньяк, — кивнул Дронго.

— Если выяснится, что вы разбираетесь и в этом вопросе, я готов признать ваше превосходство, — усмехнулся Планнинг. — И вы можете определить, какой это сорт коньяка?

Дронго сделал глоток. Несколько секунд катал жидкость на языке, затем проглотил. И задумчиво сказал:

— Думаю, это не коллекционный коньяк, однако очень хорошего качества, — он взболтал содержимое своего фужера, глядя как по стенкам стекают капли. Они стекали медленно, и Дронго усмехнулся.

— Это тип экстры, — сказал он, — такому коньяку не меньше сорока лет. Видите, какие тонкие струйки остались на стенках бокала. Если бы коньяк был молодым, он бы стекал быстрее. Я не могу сказать точно, какой сорт дуба использовался при его хранении, но наверняка это были светлые сорта, так как я чувствую мягкость вкуса. Да, я думаю, что это сорокалетний коньяк.

— Браво, — восхищенно воскликнул Планнинг, — вы меня просто поразили. Я ведь заметил, как вы держите бокал, как осторожно вдыхаете аромат коньяка. Вы неплохой специалист, Дронго.

— Я вырос на Кавказе, — заметил Дронго, — и поэтому люблю хорошее красное вино. Но в трех закавказских республиках производился и неплохой коньяк. Конечно, я знаю, что коньяком называют только продукцию одной из конкретных областей Франции, но бренди, которое готовили армянские, грузинские и азербайджанские виноделы, было очень высокого качества. И я научился немного разбираться в подобных напитках. Я даже знаю, что лучшие сорта коньяка — это «Grand Reserve», который бывает обычно пятидесятилетней выдержки. Как видите, в моих познаниях нет ничего удивительного.

— Вы меня убедили, — рассмеялся Планнинг. — А теперь скажите, мистер Осведомленность, кто именно убил Темелиса? Я хочу знать, кого вы подозреваете, чтобы сделать свои выводы.

— Чтобы все испортить? — спросил Дронго. — Нет, я собираюсь найти его сам.

— Вы напрасно так упорствуете. Дело в том, что о моем визите в Португалию знали только несколько человек в руководстве нашей службы. Я приехал в Лиссабон и сразу отправился в Каишкаш, где собирался встретиться с вами. В Лиссабоне я ни с кем не встречался. Только переоделся, взял машину, не сказав, куда еду, и отправился за вашей группой. Вы понимаете, почему я вам об этом говорю? О моем визите в Каишкаш не знал никто. Тогда как о вашем визите могли узнать.

Дронго сделал еще глоток, слушая Планнинга.

— Поэтому я убежден, что стреляли не в меня, — закончил Планнинг, — их настоящей мишенью были вы, Дронго. И я бы не стал так долго экспериментировать с вашими аналитическими опытами, учитывая, что вас уже хотели убить в Португалии и подставить в Испании. В третий раз убийцы могут оказаться удачливее, поэтому я советовал бы вам опереться на мою помощь в розыске убийцы.

— Так и сделаю, — пробормотал Дронго, — но дело в том, что, в отличие от коньяка, я пока не уверен в своих ощущениях. И мне нужно еще несколько дней, чтобы все проверить.

— Я поеду с вами, — вдруг сказал Планнинг, — мы получили аккредитацию в вашей группе, и я теперь буду сопровождать вас в вашей поездке по странам Восточной Европы.

— Только вас нам и не хватало, — растерянно заметил Дронго.

— Во всяком случае, меня так просто из вагона не выбросят, — ухмыльнулся англичанин, — а если попытаются это проделать с вами, я всегда могу придти вам на помощь.

— Надеюсь, вы будете один, без вашей подруги? — спросил Дронго.

— Почему она вам так не нравится?

— Наоборот, она мне очень нравится, и я бы с удовольствием поменялся с вами местами. Чтобы она сопровождала нас, а вы бы остались отдыхать где-нибудь в Западной Европе. И больше не похищали моего друга, приняв его за агента.

Планнинг сухо рассмеялся. Или сделал вид, что рассмеялся.

— Люблю работать с профессионалами, — признался он, — с вами приятно иметь дело.

— С вами тоже. Вы разрешите мне заплатить за наш коньяк?

— Нет, заплачу я — как проигравший. Ведь вы правильно определили, какой коньяк я заказал.

— Договорились, — Дронго увидел направлявшегося к одному из соседних павильонов Эужения Алисанку и поднялся, чтобы догнать литовца. — До встречи, Планнинг, — кивнул он англичанину.

Алисанку он догнал у входа в итальянский павильон. Увидев Дронго, Эужений улыбнулся. Они испытывали симпатию друг к другу — импульсивный, открытый, напористый Дронго и интеллигентно-сдержанный, молчаливый, никогда не повышающий голоса Алисанка.

— А где ваши соотечественники? — поинтересовался Дронго, здороваясь с литовцем.

— Не знаю, — улыбнулся тот, — кажется, они потерялись где-то у африканских павильонов. Там столько народа, — по-русски Алисанка говорил не просто без акцента, но и абсолютно правильно.

— Геркус сказал мне, что в момент убийства вы прошли в свое купе, — уточнил Дронго.

— Да, — кивнул Алисанка, — мы были там вместе с Геркусом. В купе как раз сидел Лауринас. Мы взяли свои записные книжки и пошли обратно.

— Вы видели Темелиса?

— Да, он прошел с нами в соседнее купе. Там были два киприота и два грека. Они разговаривали о чем-то по-гречески.

— А в следующем купе находились болгары?

— Да. И англичанка. Они были вчетвером.

— Это было последнее купе с другой стороны? — уточнил Дронго.

— Нет, — чуть подумав, ответил Эужений, — наше купе находилось в середине вагона. Это я помню абсолютно точно. Значит, после купе болгар было еще два купе.

— Кто там был?

— Не помню, — ответил Алисанка, — но, кажется, в последнем наши женщины — Мулайма Сингх, Мэрриет Меестер и кто-то из немецких журналисток. Нет, я вспомнил. Не немецких. Там была австрийка Сильвия Треудел. Она разговаривала, стоя в коридоре, с Мулаймой, это я точно помню.

— И кто был в предпоследнем купе?

— Не знаю, — пожал плечами Алисанка, — мне кажется, что Борисов должен помнить, кто находился в купе рядом с ними, ведь он не сидел на месте, все время ходил по вагонам.

— Ясно. Спасибо вам, Эужений.

— Не за что, — улыбнулся Алисанка, — вы думаете все-таки, что Темелиса кто-то вытолкнул из вагона?

— Возможно, — уклонился от ответа Дронго, — он ведь сидел с нами и не был пьян. Почему он выбрал такой странный способ самоубийства?

— Я тоже об этом думал, — признался Алисанка, — и не нахожу разумного объяснения. Думаю, что нам повезло с таким экспертом, как вы. Если кто-нибудь и найдет убийцу, то это будете вы.

— Спасибо. Можно я задам вам один личный вопрос?

— Конечно, — кивнул Алисанка, — что вас интересует?

— В вашей биографии указано, что вы были офицером Советской Армии, причем комиссовались в девяностом году, когда в Литве к власти уже пришел Ландсбергис. Как получилось, что вы были в это время офицером?

— В восемьдесят восьмом году меня призвали на военную службу. И отказаться было невозможно. Два года я честно отслужил. Представляете мою ситуацию? С одной стороны, практические занятия и ленинские семинары, с другой, Литва уже объявила о своей независимости и там началось национальное движение. Было странное ощущение ирреальности происходящего, некоей раздвоенности.

— Понятно. И последний вопрос. Вы все время были с Геркусом или все-таки расставались?

— Нет, кажется все время были вместе. А почему вы спрашиваете? Думаете, что я мог сломать ручку? В таком случае логично предположить, что нас было двое, я сломал дверцу вагона, а Геркус выбросил Темелиса. Или наоборот, — лукаво усмехнулся Алисанка.

У него были умные наблюдательные глаза. Дронго подумал, что интеллект этого литовца был вычислен абсолютно верно. Он достал из кармана найденную пуговицу.

— Вы не знаете, кому она могла принадлежать?

Эужений взглянул на пуговицу. Улыбнулся. Потом неожиданно спросил:

— Надеюсь, вы нашли ее не в кулаке погибшего Темелиса?

— Нет, просто я хочу вернуть ее владельцу. Я думаю, она была пришита к темной рубашке, а ваш друг Геркус всегда ходит в черном. И этот эстонский поэт тоже.

— Может, с его куртки, — подумав, ответил Алисанка, — но у Геркуса пуговицы никогда не отрываются. У него они пришиты насмерть. Это я точно знаю. И у меня таких пуговиц нет. Может, у Георгия Мдивани? Вы спросите у него.

— Так и сделаю, — пробормотал Дронго, — спасибо. Извините, что задержал вас.

— Не за что, — улыбнулся Эужений.

Дронго повернул к выходу. Уже стоя на эскалаторе, доставлявшем пассажиров к вокзалу, он увидел, как впереди мелькнула фигура Захарьевой. Дронго начал обгонять стоявших впереди людей, чтобы оказаться рядом с ней. Они подошли к вокзалу почти одновременно.

— Ах, это вы, — сказала Захарьева, вздрогнув, когда Дронго поравнялся с ней.

— Извините, — пробормотал он. — кажется, я вас напугал.

— Ничего страшного. — рассмеялась Виржиния. — Просто я в последнее время стала немного пугливой. Так говорят по-русски?

— Иногда говорят. Виржиния, вы не помните, кто был в предпоследнем купе, между вами и женщинами, которые занимали последнее купе.

— Не помню. Кажется, в последнем купе была Сильвия Треудел. Она говорила все время по мобильному телефону.

— А кто находился в другом купе?

— Не помню, — снова сказала Виржиния, — я ведь была в ресторане, рядом с вами, и вообще не ходила в другую сторону.

— Ясно, — разочарованно произнес Дронго, доставая пуговицу. — Говорят, что женщины наблюдательнее мужчин. Вы не знаете, чья это пуговица?

— Я не наблюдательна, — развела руками Виржиния, — наверное, кого-то из мужчин. Вы опросите лучше наших мужчин, они вам скажут. Где вы ее нашли?

— В нашем автобусе.

— Тогда отдайте ее Нелли Мёллер, она найдет владельца.

— Думаю, это не так важно, иначе владелец давно бы ее искал. У нас и без того хватает неприятностей в этой поездке. И несчастный случай с Темелисом. Хотя Борисов считает, что его выбросили.

— Он правильно считает, — сказала своим хрипловатым голосом Виржиния.

— Почему правильно?

— Когда мы пошли за своими блокнотами, я слышала, как Темелис что-то сказал по-гречески и прошел не в сторону ресторана, а мимо нашего купе. Кажется, его кто-то позвал. Я вам говорила об этом.

— Помню, — сказал Дронго, — но не обязательно, чтобы Темелис говорил со своим убийцей. Как раз убийца должен был сделать так, чтобы вы не услышали их разговора. Я слышал, как вы подошли к Борисову сразу после убийства и он громко вам возражал.

— Я предложила ему рассказать вам о наших специальных записях для болгарского журнала. У Пашкова были очень интересные наблюдения. Но Борисов считает, что его не стоит втягивать в эту историю. Я правильно сказала — «втягивать»?

— Правильно. Вы вообще хорошо говорите по-русски, Виржиния. Извините меня за мою назойливость. Представляю, как вам тяжело. Надеюсь, что больше ничего страшного у нас в поездке не случится.

— Зато скоро свадьба, — улыбнулась Виржиния, — я слышала, как Сильвия договаривалась со своим женихом.

— Какая свадьба? — не понял Дронго.

— Сильвия выходит замуж, — пояснила Захарьева, — они договорились со своим женихом встретиться в Москве, где и отпразднуют свадьбу. Он уже получил российскую визу и собирается прилететь в Москву. Вы меня слышите?

— Слышу, — растерянно сказал Дронго, изумленно глядя на Виржинию. «Как могли не обратить внимание на подобный факт сотрудники ФСБ? — подумал Дронго. — Как они могли этого не знать?»