Мурад вышел из здания ЦДЛ, направляясь в сторону Калининского проспекта. На другом конце улицы Воровского находилось здание издательства «Советский писатель», где должны были выпустить его новую книгу. Он дошел до голубого здания и решил зайти в издательство. Поднялся на второй этаж к директору. Секретарь сухо сообщила, что директор занят. Когда Мурад сказал, что он секретарь Союза писателей, секретарь мгновенно скрылась в кабинете своего шефа, и через секунду оттуда выскочил сам директор, рассыпаясь в любезностях и извинениях. Потом Мурад долго выслушивал комплименты в адрес своей книги, хотя по лицу директора было понятно, что этой книги он не читал. Секретарь позвонила и сообщила, что приехала журналист Геворкян, о встрече с которой они заранее договаривались. Но директор отмахнулся, сказав, что сейчас занят. Секретарь перезвонила через десять минут и доложила, что Геворкян ждет. Директор раздраженно заметил, что она может подождать. Мурад поднялся первым. Он уже понял, что его книга будет издана. Директор любезно предложил выписать аванс, который можно было получить немедленно в бухгалтерии издательства. Мурад был ошеломлен – такого приема он явно не ожидал. Выйдя в приемную, он прошел мимо сидевшей на стуле журналистки. Молодая женщина подняла голову, но увидела только его спину.

В бухгалтерии Мураду сообщили, что на его имя выписано четыре тысячи рублей. Таким был аванс за его книгу. Он расписался и получил три пачки денег, одна из которых была в десятирублевых купюрах, вторая – в пятирублевых, а третья – в пятидесятирублевых. Он взял деньги, рассовал их по карманам. Теперь можно было уходить. Он спустился вниз и, выходя из здания, услышал за спиной негромкий женский голос:

– Мурад!

Он обернулся. Этого не могло быть! Этого просто не могло быть! Перед ним стояла Карина. Его одноклассница Карина, с которой он просидел за партой все десять лет, пока они учились в школе. Карина Саркисова из 189-й бакинской школы. Его первая любовь, и первая девочка, с которой он тайком целовался. Она стояла перед ним, как-то странно улыбаясь, сильно изменившаяся, похудевшая, немного другая. Стильная короткая стрижка, модное полупальто. У нее изменились даже глаза. Раньше они были лучистыми, добрыми, мягкими, сейчас стали острыми, цепкими, внимательными. Но остались такого же волнующе карего цвета.

– Карина, – прошептал он, – ты здесь?

– Я увидела, как ты выходишь от директора, – улыбнулась она, – и не сразу поняла, что секретарь Союза писателей Мурад Керимов – это тот самый Мурадик, с которым я просидела десять лет за одной партой. Ты стал большим начальником.

– Нет, – возразил он, – меня послали в Союз из партийных органов. Я пока лишь автор двух книг.

– Жаль, что я не знала. Ты, оказывается, пишешь книги. – С ее лица улыбка не сходила, но сейчас она была другой, как будто давалась ей с некоторым усилием.

– Пишу, – отмахнулся он. – Значит, ты теперь Карина Геворкян?

– Да, это фамилия моего мужа.

– Мне говорили, что ты вышла замуж, – вспомнил Мурад. – Это было, кажется, тогда, когда я лежал в госпитале.

– Неправда, – быстро возразила она, – это случилось, когда ты уже вернулся.

– Может быть, – согласился он. – Я очень рад тебя видеть, Карина. Значит, теперь ты живешь в Москве и стала известной журналисткой Кариной Геворкян. Я иногда читаю твои статьи в газетах.

– Спасибо.

Они стояли в вестибюле, не обращая внимания на людей, которые, проходя мимо, каждый раз толкали их и даже не извинялись.

– У тебя есть время? – неожиданно спросил Мурад. – Может, мы где-нибудь посидим?

– Сейчас трудно попасть в какой-нибудь ресторан без предварительной записи, даже в наш Макдоналдс на Горького стоят огромные очереди.

– Ты забываешь, что я секретарь Союза писателей, – напомнил Мурад. – Пойдем в ресторан ЦДЛ, если, конечно, у тебя есть время.

– У меня есть время, – кивнула она.

Они вернулись к зданию ЦДЛ. Его удостоверение творило чудеса, и в ресторане сразу нашли свободный столик. Народные писатели и секретари Союзов обслуживались вне всякой очереди. Они сидели в уголке и продолжали разговаривать, не замечая никого рядом с собой, даже официанта, периодически возникающего перед ними с очередным блюдом. Вспоминали время безмятежного детства, когда оба учились в школе рядом с базаром, на котором всегда происходили какие-то невероятно смешные и забавные истории. Они жили в домах, стоявших напротив друг друга, и по утрам встречались у базара, чтобы вместе дойти до школы. Каждое утро, в течение десяти лет, они улыбались друг другу. Потом Карина поступила на филологический факультет университета, а Мурад не прошел по баллам на юридический факультет, куда невозможно было пробиться в середине 70-х, почти все места заранее распределялись и определялись. На юридический факультет могли поступать только дети крупных партийных чиновников и прокуроров. Кончилось все тем, что руководство Азербайджана приняло специальное постановление, запрещавшее детям юристов учиться на юридическом факультете, чтобы остановить эту вакханалию заранее определенных студентов.

Он пошел работать в институт вахтером, чтобы лучше подготовиться к новому поступлению. Они встречались с Кариной, но ее отец, главный редактор газеты, выходившей в Баку на армянском языке, был против этих встреч, считая, что молодой человек, не сумевший поступить в университет, не может быть равноценной парой его дочери. А в 79-м году Мурада призвали в армию. Через несколько месяцев, в конце 79-го, советские войска вошли в Афганистан. Часть Мурада перебросили туда весной 80-го. И уже осенью того же года он был тяжело ранен, и его привезли в Ташкент в состоянии комы. Три месяца врачи боролись за его жизнь. Он вернулся в Баку летом 82-го и узнал, что Карина встречается с молодым парнем, который уже сделал ей предложение.

Мурад не стал ей звонить и что-то выяснять, считая, что так и должно быть. Через два месяца он узнал о ее замужестве. Потом поступил заочно на исторический, начал работать в комсомоле, написал две книги, был принят в Союз писателей, продвинулся по партийной линии и в конце концов оказался в кабинете секретаря Союза.

В 88-м началось противостояние в Нагорном Карабахе. Сначала в Аскеране погибли двое азербайджанских юношей. Потом началась депортация азербайджанцев из Армении. Прибывающие беженцы создали критическую массу, готовую вспыхнуть в любой момент. Вспыхнуло в Сумгаите, где во время массовых беспорядков погибли двадцать шесть армян и шестеро азербайджанцев. Потом правоохранительные органы выяснят, что среди погромщиков и налетчиков было много криминальных элементов, словно нарочно стянутых в город.

В ответ началась массовая депортация почти двухсот тысяч азербайджанцев из Армении. К концу 88-го, когда там почти не осталось азербайджанцев, произошло страшное Спитакское землетрясение. Тысячи погибших и обезумевшая от горя Армения, казалось, давали идеальный шанс на примирение. Азербайджан предложил свою помощь. Как напишет потом в своей книге Раиса Максимовна Горбачева, она была потрясена тем, что в Армении отказались от помощи Азербайджана даже в такой сложный момент. А самолет, посланный из Баку с добровольцами на помощь пострадавшим от землетрясения, разбился в горах, и почти восемьдесят человек погибли.

Новый виток противостояния начался в 89-м, когда в Нагорном Карабахе ввели особое управление под руководством Вольского. Обе стороны начали спешно вооружаться на фоне полного бездействия Центра. На этот раз беженцы из Нагорного Карабаха стали прибывать в Баку, и на фоне полного развала и всеобщей дестабилизации начались армянские погромы 90-го. В них погибли пятьдесят шесть человек, но главное – эти погромы взорвали самый интернациональный город в стране. После него десятки тысяч армян покинут навсегда город, за ними потянутся тысячи евреев, эмигрирующих в Израиль. Хотя справедливости ради стоит сказать, что евреи начали уезжать еще задолго до этих событий.

– Значит, ты живешь теперь в Москве, – повторил Мурад. – Давно переехала?

– Мне повезло. Еще в 86-м году, до всех этих событий, – сказала Карина. – Мы переехали вместе с мужем и дочерью.

– У тебя только один ребенок?

– Да, моей дочери уже восемь лет.

– Как ее зовут?

– Аида.

– Красивое имя, – кивнул он. – Только объясни мне, почему вы так любите все эти трагические имена – Аида, Джульетта, Дездемона, Офелия, Макбет, Гамлет, Ромео, Отелло – полный набор всех шекспировских героев?

– Наверное, потому, что в нашей истории было слишком много трагических страниц, – ответила Карина, – отсюда и наша склонность к подобным именам.

– Что случилось с твоими родными? Они остались в Баку или успели уехать?

– Ты правда хочешь это знать? – спросила Карина, помрачнев и отводя глаза.

– Да. Хочу. Я тогда приехал к вам домой и увидел только сломанную дверь. В квартире никого не было, но видно, что там успели поработать мародеры.

– Папу умер еще в 89-м. Не выдержало сердце. Все эти события на нем очень плохо отразились. Он ведь до последнего жил в Баку, не хотел уезжать. Проповедовал идеи интернационализма в своей газете. Когда многие сотрудники-армяне сбежали, он оставался в Баку, выступал, пытался помочь обеим сторонам лучше понять друг друга, писал обращение к армянам Нагорного Карабаха. В какой-то момент сердце просто не выдержало.

– А твоя бабушка, тетя Айкануш? Что стало с ней?

– Она едва не погибла в январе прошлого года. Ее хотели убить, – голос Карины предательски дрогнул. – Ты, видимо, приехал слишком поздно.

– А твоя мама?

– Она живет здесь, со мной. С ней все в порядке. Наши соседи вывели ее еще до начала погромов.

– Что случилось с бабушкой?

– Я тебе расскажу. Помнишь дядю Сулеймана, нашего соседа? Инженера из какого-то закрытого конструкторского бюро? Помнишь, конечно. Он ведь жил в нашем доме. Знаешь, что он сделал? Когда увидел, что рядом с нашим домом появились чужие, он вышел к ним. Один и без оружия. И сказал, что они не посмеют тронуть живущую здесь старую женщину. И представь себе, они остановились, не решаясь пройти мимо него. А потом другие наши соседи стали выходить из своих квартир и вставать живой стеной между нападавшими и квартирой моей бабушки. Понимаешь, что там произошло? Они не посмели тронуть мою бабушку. Она сама рассказала мне об этом.

– Она жива?

– Ей уже за восемьдесят, и она все прекрасно помнит. А в прошлом году к нам приезжал дядя Сулейман. Он всегда относился к нам по-особенному тепло, дружил с нашим отцом. Он приехал к нам со всей семьей, и они оставались у нас два дня.

– Это взаимное ожесточение сделало нас такими, – пробормотал Мурад. – Я встречался с отцом двоих детей, которых заварили в трубу в Гюмри, в присутствии секретаря райкома и прокурора района. А отец выжил и не сошел с ума даже после тяжелого ранения. Но приехал в Баку с одной мыслью о мести. Я иногда думаю обо всем этом и не понимаю, как мы могли дойти до такого варварства? Два соседних дружественных народа...

– Ты веришь в эти сказки про заваренных детей? – нахмурилась Карина. – Неужели ты действительно ему поверил? Может, это был какой-нибудь провокатор или ненормальный?

– Он стал таким после перенесенных страданий, – возразил Мурад. – Я иногда думаю, что это проклятое противостояние никогда не закончится. Как будто мы обречены на сто лет вражды.

– Я не думала, что, когда мы встретимся, будем говорить о подобных вещах, – призналась Карина.

– Я тоже. Мне было тогда так обидно, что ты не дождалась меня. Я ведь попал в госпиталь с тяжелым ранением и провалялся несколько месяцев. А когда приехал, узнал, что ты выходишь замуж.

– Что я должна была делать? – смутилась Карина. – Я два года писала тебе письма, но ты мне не отвечал. А потом я еще три месяца, каждую неделю отправляла тебе по письму. И ты снова мне не отвечал. Что я должна была подумать? Отец настаивал, чтобы я вышла замуж. А ты не ответил ни на одно...

– Но я не получал писем, – ошеломленно пробормотал Мурад, – ни одного.

Они посмотрели друг на друга.

– В какую часть ты их отправляла? – спросил он после недолгого молчания.

– Я помню наизусть. Двенадцать триста четырнадцать, – ответила Карина.

– У меня была – тринадцать двести четырнадцать, – вспомнил Мурад. – Я ведь отправил тебе сразу четыре письма, как только прибыл в свою часть.

– Я их не получила, – вздохнула Карина. – Бедный папа, наверное, это он прятал твои письма. Ему так не хотелось, чтобы мы встречались. Я ведь несколько раз уточняла адрес у твоих родителей.

– Значит, и мои родители были с ним заодно, – понял Мурад. – Они тоже считали, что армянка не будет женой их сына. В данном случае совпали интересы обеих семей. Он прятал мои письма, а мои не давали тебе точный адрес... Подожди, но в госпитале со мной все время были мой старший брат и сестра. Они дежурили по очереди. Значит, они получали твои письма.

– А ты еще говоришь, что мы обречены на варварство, – напомнила Карина. – Вот видишь, как получилось. Еще задолго до всех этих событий, – она невесело усмехнулась. – Прямо по Шекспиру: наши семьи не хотели нашего счастья, и мы не смогли соединиться. Армянская семья не хотела зятя-азербайджанца, а азербайджанская семья не могла принять в дом невестку-армянку. Через это им трудно было переступить.

– И ты стала Кариной Геворкян, – проговорил Мурад. – Теперь я все понимаю. И поведение моих близких, и как они уговаривали меня забыть тебя. Теперь все понимаю. Скажи, ты хотя бы счастлива со своим мужем?

– У тебя есть сигареты? – неожиданно спросила Карина.

– Я не курю. Сейчас попрошу официанта принести. – Мурад поднял руку, подзывая официанта, и попросил его принести пачку сигарет.

– У нас остались только болгарские, – сказал официант.

– Давайте болгарские, – согласилась Карина.

Когда принесли сигареты, она закурила. Мурад терпеливо ждал, но в конце концов не выдержал и напомнил:

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Мы уже два года как разведены, – сообщила она, затянувшись, – но фамилию я оставила, так как большинство моих репортажей было опубликовано именно под этой фамилией. Но все равно уже ничего не изменишь. А завтра утром я уезжаю в Вильнюс. Ты знаешь, что там ушло в отставку правительство Прунскене и каждый день может что-то произойти. Все административные здания уже взяты под контроль силами внутренних войск МВД СССР.

– Там может быть опасно, – заметил Мурад.

– Это моя работа. Я ведь журналист или ты забыл об этом?

– Не хочу вспоминать. На соседней улице находится наше постпредство. Я сейчас там живу. Ты можешь прямо сейчас подняться и пойти вместе со мной.

– Это предложение? – улыбнулась она.

– Можешь считать так. Ты пойдешь?

– Не думаю, что это будет правильно, – тихо ответила она, отводя взгляд.

– Почему?

– Нам уже по тридцать. Детские игры давно закончились, Мурад. Не забывай, что у меня уже взрослая дочь, она ходит во второй класс. И я никогда больше не смогу вернуться в Баку. Как и ты не сможешь появиться в Ереване. Нас разлучили не только наши семьи, но и эта война, которая встала между нами.

– Никто не может разлучить людей, если они хотят любить друг друга, – с каким-то ожесточением возразил Мурад. Разве может она знать, сколько раз во сне он обнимал ее, сколько раз вдыхал аромат ее волос, сколько раз признавался ей в любви?..

– Все осталось в прошлом, – грустно произнесла Карина.

– Сейчас это неважно. Я всегда тебя любил. Еще когда мы в первый раз поцеловались в девятом классе.

– Ты до сих пор об этом помнишь? – улыбнулась она.

– Конечно, помню. И еще до того, как мы отсюда уйдем, я хочу сказать, больше тебя не отпущу. Я так долго тебя ждал.

– Я завтра уезжаю в Вильнюс, – напомнила Карина, – у меня важная командировка.

– Значит, так. Я официально нахожусь в отпуске, и мы поедем с тобой в Вильнюс вместе, – предложил Мурад.

– Это глупо. Ты сам сказал, что там опасно.

– Именно поэтому мы и поедем вместе. Я уже однажды потерял тебя и не хочу терять во второй раз.

Он подозвал официанта, чтобы расплатиться.

– Подожди, – попробовала возразить Карина. – Ты забыл, что я армянка. Как я войду в азербайджанское постпредство? У тебя могут быть неприятности.

– Ничего, – улыбнулся Мурад, – как-нибудь выкрутимся.

 

Ремарка

«Все, что изображено на снимке, – результат моего одночасового похода по магазинам в стране, которая, как говорят, голодает. Я купил свинину, гуся, торт, коньяк и водку – продукты, упоминание о которых в сегодняшней России вызывает голодный обморок. При этом в очереди мы не стояли. Мясо купили в магазине для московской элиты – членов парламента и их друзей.

В этот же день огромный магазин на Красной площади был закрыт, чтобы члены советского парламента могли беспрепятственно отовариться... Мы побывали на закрытых базах, существование которых правительство держит в секрете, опасаясь налетов простых изголодавшихся граждан. На одной из них мы увидели сто тысяч коробок «несуществующего» масла из Финляндии. На другой рабочие признались, что у них хранятся тонны масла, огромное количество ветчины, салями, рыбные консервы и фрукты. Все лежит сегодня на одной из баз, куда прибывают поезда с продуктами из всего Советского Союза и из Европы.

Многие люди остаются напрямую зависимы от разваливающейся государственной системы. Стариков и немощных этой зимой ожидает голод или даже голодная смерть. Дети болеют рахитом и замедленным ростом из-за прекращения поставок молока и свежих фруктов».

Гарольд Брау, «Тудэй», 1991 год

 

Ремарка

Как сообщает «Постфактум», постановлением сессии городского Совета от 26 декабря 1990 года «О льготном обслуживании продовольствием в городе Томске» с 1 февраля 1991 года в столах заказов прекращается обслуживание Героев Советского Союза и Социалистического Труда, многодетных матерей, заслуженных деятелей искусств и персональных пенсионеров.

 

Ремарка

По сообщению агентства Рейтер, поставки продовольствия в Советский Союз из стран Западной Европы будут продолжаться. Вместе с тем обращает на себя внимание и тот факт, что поставляемые товары часто не доходят до обычных людей, оставаясь на складах или на закрытых базах. Представители Германии уже выразили свое недоумение сложившейся ситуацией.

 

Ремарка

«В городе сложилась критическая ситуация со снабжением населения мясопродуктами, – говорится в письме первого заместителя председателя Моссовета Сергея Станкевича на имя премьер-министра Валентина Павлова. – Остаток мяса в холодильниках города составляет 40 тысяч тонн, что значительно ниже уровня 1990 года. Как сообщил агентству «Постфактум» сотрудник пресс-службы Моссовета, «за январь 1991 года недополучено 48 тысяч тонн мяса, в том числе 22 тысячи тонн по импорту».