Он заставил себя не смотреть на телефон, когда тот звонил, и не вздрагивать от каждого звонка. У них был один номер на двоих со Снегиревым, и каждый раз, когда Кирилл успевал первым взять трубку, Эльдару казалось, что звонила именно она. Но она не звонила. Так прошло несколько дней.
В последние дни вся администрация стояла буквально на ушах. Визит президента Соединенных Штатов Джорджа Буша и подписание документов готовили все службы администрации. И только после отъезда американского гостя в Киев все наконец облегченно вздохнули. Болдин объявил всем сотрудникам благодарность за успешную работу. В некоторые дни приходилось засиживаться на службе до полуночи, и их развозили по домам на служебных машинах.
В субботу третьего августа в Кремле состоялось заседание Президиума Кабинета министров СССР, на которое были приглашены все руководители правительств союзных республик. На этот раз приехали все, кроме премьера Литвы. Эльдар видел, как по двору шел премьер-министр Эстонии Эдгар Сависаар, о чем-то говоривший с руководителем российского правительства Иваном Степановичем Силаевым. По дороге к залу заседаний к нему подошел и премьер-министр Азербайджана Гасан Гасанов. Они были знакомы давно, еще с тех пор, как Сафаров работал в административном отделе ЦК, а Гасанов был секретарем ЦК. При Гейдаре Алиеве он делал стремительную карьеру, быстро проходя все партийные ступени, и к моменту отъезда Алиева в Москву стал одним из самых молодых секретарей ЦК Компартии Азербайджана. При этом он был очень энергичным, деловым, инициативным человеком. Многие считали, что именно его Алиев предложит «на царство», уезжая в Москву. Хотя в резерве стоял другой секретарь ЦК – Гасан Сеидов. Но Алиев смешал все карты. Он предложил Андропову утвердить после себя Кямрана Багирова, также являвшегося секретарем ЦК, а Сеидова сделать председателем Совета министров. Так Гасанов впервые оказался в одном шаге от высшей власти. Но не смог сделать этого шага.
Через восемь лет он и новый председатель Совета министров Аяз Муталибов будут баллотироваться на должность первого секретаря ЦК. Пройдет голосование, и участники Пленума большинством голосов выберут Муталибова. Так Гасанов во второй раз не сумеет взойти на олимп, но станет премьер-министром республики. В девяносто втором, сразу после отставки уже президента Муталибова, он останется премьер-министром и будет уверен, что теперь вся власть сосредоточится в его руках. Но неожиданно ставший председателем Верховного Совета республики Ягуб Мамедов добьется его снятия с работы, и Гасанов в третий раз не попадет на олимп.
Удивительная биография у этого человека. Затем он поедет в качестве постоянного представителя республики в ООН. Министр внутренних дел Азербайджана, уже при Народном фронте, торжественно пообещает привезти бывшего премьера домой в наручниках. Но не успеет, так как само правительство Народного фронта падет, и вернувшийся к власти Гейдар Алиев отзовет Гасанова в Баку и назначит его министром иностранных дел. Через несколько лет сам Алиев снимет Гасанова с этой должности из-за скандала, разгоревшегося по поводу строительства отелей и казино в столице республики. Еще несколько лет Гасанов проведет в томительном ожидании, пока сын Гейдара Алиева, новый президент Азербайджана Ильхам Алиев, не отправит его послом в Венгрию, откуда он затем переедет послом в Польшу. Но на олимп он уже не сможет претендовать ни в силу своего возраста, ни в силу изменившейся обстановки.
Гасанов знал, что в администрацию президента взяли его земляка, с которым он был лично знаком, и поэтому решил зайти к Эльдару. Войдя в кабинет и поправляя очки, он энергично пожал руки всем собравшимся. Гасанов был среднего роста, плотный, круглолицый, хорошо знал не только азербайджанский, но и русский, грузинский языки. Про его работоспособность ходили легенды, он мог оставаться на работе сутки напролет. При этом многие не любили и боялись его за подозрительный характер и мстительность.
– Это наш премьер-министр, – пояснил смущенный Эльдар.
– Значит, ты у нас теперь работаешь в Кремле, – произнес Гасанов, оглядывая комнату. – Ну, как, товарищи, не обижаете его?
– Не обижаем, – выступила вперед Дубровина, – он у нас ценный молодой кадр. К тому же перешел к нам из такого органа, как ЦК КПСС.
– А до этого работал в нашем ЦК вместе со мной, – рассмеялся Гасанов. – Это очень правильно, что вы цените такие кадры. Нужно больше выдвигать специалистов из национальных республик, чтобы они потом возвращались к себе и уже занимали достойные места. А как он здесь работает?
– Неплохо, – кивнула Элина Никифоровна, – но он работает у нас немногим больше месяца.
– Тогда в следующем году верните его нам, – пошутил Гасанов. – Желаю тебе удачи, – кивнул он Эльдару и, выходя из комнаты, снова энергично пожал всем руки.
– Вот видишь, как бывает, – сказал Тулупов, обращаясь к Снегиреву, – они все – земляки и поддерживают друг друга. Узнав, что здесь работает его соотечественник, сам премьер-министр пришел, чтобы его навестить. Интересно, из-за нас с вами, Снегирев, сюда придет Иван Степанович или нет?
– Не придет, – убежденно произнес Кирилл, – даже не надейтесь.
– Обидно, – притворно вздохнул Тулупов, – и особенно обидно, что у нас есть два премьера – Павлов и Силаев. Но боюсь, что им обоим нет до нас никакого дела.
Все дружно и понятливо улыбнулись.
Вечером, когда заседание Президиума уже закончилось и все гости уехали, Болдин вызвал к себе Дубровину.
– Еще раз нужно просмотреть текст будущего Союзного договора, – сказал он.
– Он уже готов, – удивилась она. – Вы же знаете, как тщательно его согласовывали с республиками, особенно с Россией.
– Нужно еще раз все просмотреть, – ровным голосом повторил Болдин. – Вы меня не поняли?
– Хорошо. Мы еще раз просмотрим текст проекта и дадим наше заключение. Но мы его уже давали, – напомнила Элина Никифоровна.
Болдин снял очки, протер стекла, пристально посмотрел на нее и негромко сказал:
– В последнее время вы совсем перестали меня понимать. Если вам советуют еще раз просмотреть текст проекта, значит, там могут быть различные ошибки или недостатки.
Она все еще не хотела понимать.
– Мне звонил Анатолий Иванович, – наконец признался Болдин. – Его юридическая служба считает, что мы несколько поторопились с этим документом и там есть некоторые погрешности. Необходимо доработать документ с учетом их мнения.
Она наконец поняла. Поняла, о чем говорит ей руководитель администрации президента. Такой договор и в таком виде президент страны не должен подписывать. Против этого выступает и его самый близкий человек, один из руководителей страны – председатель Верховного Совета СССР Лукьянов. И видимо, с ним согласен и Болдин.
– Мы еще раз все просмотрим, – кивнула Дубровина.
– Хорошо. – Болдин больше не добавил ни слова.
Он знал, что сегодня вечером в Кремль должен приехать Олег Шенин. Также знал о состоявшемся разговоре между Горбачевым и Павловым, который вышел из кабинета президента пунцовый от гнева. Михаил Сергеевич улетал в Крым на отдых и сегодня вечером должен был еще выступить по телевидению. Запись начнется через час. Болдин посмотрел на часы. Если Шенин опоздает, то сегодня их встреча не состоится. Он поднял трубку, набирая по вертушке номер секретаря ЦК, но телефон Шенина молчал. Болдин положил трубку и позвонил в приемную президента:
– Шенин у вас?
– Сидит в приемной, – сообщил помощник-референт, – ждет Олега Дмитриевича. Они хотят вместе зайти к Михаилу Сергеевичу.
Болдин положил трубку. Интересно, о чем они будут говорить? Он примерно представлял, зачем приехал Шенин. Завтра Михаил Сергеевич улетает в Форос, на свою летнюю дачу, где будет привычно отдыхать вместе с семьей. И завтра же вступает в силу Указ Ельцина о департизации. При воспоминании об этом Болдин поморщился. Он всегда не любил Ельцина, считая его авантюристом и карьеристом – еще когда он заведовал общим отделом ЦК, а Ельцин возглавлял Московский горком. Эти показушные прогулки на автобусах, демонстративный отказ от кремлевской поликлиники, заигрывание с журналистами – все это было глубоко чуждо и неприятно такому человеку, как Болдин. Почти всю свою сознательную жизнь он проработал в партии, начав корреспондентом газеты «Правда». И поэтому Указ Ельцина о департизации он и ему подобные восприняли как личный выпад против них, как разрушение основ их прежней жизни.
Бакланов и Шенин вошли в кабинет Горбачева. Михаил Сергеевич вышел из-за стола, пожал обоим руки и еще раз подумал про себя, что это команда, которой он может гордиться. Умные, инициативные, грамотные, волевые, порядочные. Обоих выдвигал именно он сам. Правда, насчет Шенина он теперь немного сомневался, не зная, можно ли оставлять его в качестве своего преемника в Центральном комитете. Его немного раздражала некоторая твердость Шенина в отстаивании своих позиций. Но в любом случае это был не Павлов, который по-хамски мог перебить его на любом заседании или ввязаться в ненужный спор. Да, Павлова нужно обязательно поменять.
Оба гостя уселись за стол. Горбачев сел на свое место и испытующе взглянул на них.
– Опять что-то не так? Учтите, у меня очень мало времени. Я должен еще записать свое выступление.
– Михаил Сергеевич, – начал Бакланов, – вы завтра улетаете в Крым, а нам нужно еще обсудить ряд вопросов.
– Какие вопросы? Мы все уже обсудили. И с Павловым все решили.
Бакланов знал, что с премьером они ничего не решили, но не захотел спорить.
– Завтра вступает в силу Указ Ельцина о департизации, – напомнил он, – а вас не будет в Москве. Что нам делать с вооруженными силами, органами правопорядка, МВД, КГБ, прокуратурой? Мы не можем их всех департизировать, закрыть парткомы, остановить деятельность партийных организаций... – И посмотрел на Шенина, словно давая и ему возможность высказаться.
– В некоторых местах уже началась департизация, – вступил Шенин, – даже в органах МВД и КГБ. Коммунисты требуют от нас определенной ясности. Мы не можем все время молчать и делать вид, что ничего не происходит.
Горбачев недовольно нахмурился. Он так устал от всех этих разговоров, заседаний, встреч, споров. Неужели не понятно, что сейчас его единственная цель – сохранение Союза? Выход на подписание Союзного договора, ради которого он пошел на такие большие компромиссы.
– Что вы хотите? – спросил он.
– Нам нужно знать вашу позицию, – сказал Шенин. – Вы не только президент страны, но еще и Генеральный секретарь нашей партии. Мы собираемся на следующей неделе провести заседание секретариата, на котором еще раз выскажем свою позицию по поводу указа Ельцина. Мы просто не имеем права отмалчиваться.
– Хорошо, – сказал после недолгого молчания Горбачев, – проводите заседание Секретариата. Я вас поддержу. Но старайтесь не расшатывать ситуацию до двадцатого августа.
Оба собеседника снова переглянулись. Они хотели объяснить президенту, что сейчас нельзя уезжать, что он обязан остаться вместе с ними в Москве, чтобы решать все эти вопросы: противостоять Указу Ельцина о департизации, выводить страну вместе с Кабинетом министров из глубокого финансового кризиса и, наконец, взять обстановку под свой контроль и всю ответственность за ситуацию в стране на себя. Они еще многое хотели сказать, когда зазвонил телефон и Горбачев поднял трубку. Это был министр внутренних дел СССР Борис Карлович Пуго.
– В Вильнюсе беспорядки, Михаил Сергеевич, – сообщил он, – перед зданием ЦК многотысячные пикеты. Они считают, что коммунисты Литвы виноваты в том, что произошло в Медининкае.
– А Бурокявичюс почему молчит? – мрачно поинтересовался Горбачев.
Бурокявичус был первым секретарем Центрального комитета Компартии Литвы, которая образовалась сразу после раскола бывшей партийной организации, разделившись на сторонников независимости под руководством Бразаускаса и приверженцев единого государства под руководством Бурокявичюса.
– Он уже выступил и сказал, что это провокации фашиствующих элементов, – доложил Пуго.
– Правильно сказал, – одобрительно произнес Горбачев, – так и нужно выступать. Наступательно и с нужными фактами в качестве доказательств. Кто ведет расследование этих убийств?
– Литовская прокуратура создала специальную следственную бригаду, – ответил Пуго.
– Это плохо, – заметил Горбачев, – нужно, чтобы к расследованию подключилась и прокуратура Союза. И провести его следует максимально объективно, чтобы все об этом узнали.
Бакланов и Шенин снова переглянулись. Они уже знали, почему звонит Пуго и что происходит в столице Литвы.
– Они создали правительственную комиссию, – не унимался Пуго, – и хотят знать все детали случившейся трагедии.
– Это их право, – сухо сказал Горбачев. Он уже тяготился разговором с этим упрямым министром, который был так прямолинеен.
– Некоторые эксперты в нашем министерстве считают, что виновными в данном преступлении могут быть омоновцы, – продолжал Пуго. – В таком случае нам не избежать еще больших осложнений. Двое из расстрелянных пока живы, и один даже может давать показания.
– Я не понимаю, почему вы все это мне рассказываете, – разозлился Михаил Сергеевич, стараясь не смотреть в глаза сидевшим в его кабинете гостям. – Если ОМОН выходит из-под вашего контроля, то это проблемы министерства и его руководства, а не президента страны.
– Мы готовы провести свое собственное расследование, – подтвердил Пуго. – Я звонил Ландсбергису и сказал, что мы проведем самое тщательное расследование.
– Когда закончите, тогда мне и доложите. – Горбачев раздраженно бросил трубку.
Наступила пауза. Бакланов первым решился ее нарушить:
– Павлов считает, что только введением чрезвычайного экономического положения мы сможем выправить ситуацию.
– Павлов – перестраховщик, – поднял голову Горбачев, – все время суетится и ничего конкретного предложить не может. Не нужно больше на него ссылаться. В последнее время он ведет себя немного неадекватно.
Бакланов ничего не ответил. Он уже догадывался, что президент собирается сменить премьера. Тот был слишком независимым политиком.
– Нужно все продумать, – предложил Михаил Сергеевич, – а чрезвычайное положение вводить, только если это нужно для экономики страны. Но учтите, что мы уже семьдесят лет жили в чрезвычайном положении, и теперь нам нужно нормально развиваться.
– Указ Ельцина о департизации создал очень напряженную обстановку в партии и в стране, – решился на последнюю попытку Шенин. – И еще нужно добавить к этому очень сложную экономическую ситуацию и политический кризис. Необходимо принимать какие-то меры.
– Мы и готовим эти меры, – убежденно произнес Горбачев, – собираемся через несколько дней заключить Союзный договор и начать строить наши отношения на новой основе.
Шенин замолчал. Он понял, что все уговоры будут бесполезны. Горбачев твердо решил уехать, оставив разруливать ситуацию своим заместителям. Бакланов тоже подавленно молчал. Через минуту они вышли из кабинета президента.
Вечером Горбачев выступил по телевидению, уверяя граждан всего Союза, что подписание нового договора будет переломным пунктом в развитии единого государства.
К Эльдару в гости приехал Виктор Сергеев. Они договаривались о встрече заранее, чтобы увидеться где-нибудь в городе, но Сергеев решил приехать к нему домой. На часах было около девяти. Эльдар открыл дверь, впуская своего друга, и с удивлением обнаружил, что генерал пьян. Впервые за много месяцев их знакомства. Сергеев прошел на кухню, уселся на стул и посмотрел на Сафарова.
– Удивлен? – спросил он. – Не знаешь, почему я себя так веду?
– Нет, – ответил Эльдар, – сейчас каждый день что-то случается. Хочешь кофе?
– Не хочу. Если есть что-то выпить, можешь мне дать, а если нет, то иди к черту. Все вы, политики, одно дерьмо, – пробормотал Виктор.
Это было уже серьезным заявлением. Он никогда раньше не позволял себе подобных выпадов. Очевидно, случилось нечто ужасное.
– Что опять произошло? – спросил Эльдар, усаживаясь напротив. – Почему ты напился?
– Тише, – попросил Сергеев, поднося указательный палец у губам, – не кричи.
– А я и не кричу. Скажи, что случилось?
– Ты разве не знаешь, что случилось? – вопросом на вопрос ответил Виктор.
– Пока не знаю. Но если ты скажешь, буду знать.
– Наши командированные вернулись из Литвы, – прошептал Сергеев, – там сегодня траур. Разве ты не слышал?
– Слышал. Убили полицейских и таможенников в Медининкае. Только я не совсем понимаю, какое это имеет к тебе отношение?
– Самое прямое, – вздохнул Сергеев. – Их завели в вагончик и всех расстреляли. Убили выстрелами в голову. Расстреляли восемь человек. Восемь! – повторил он, словно пугаясь этой цифры.
– Я слышал об этом, но при чем тут ты? Это были твои знакомые или друзья?
– Это были все еще советские граждане, хотя они себя таковыми уже не считают. Но не в этом дело. Их убили не бандиты... Ты понимаешь, о чем я говорю. Там весь пол был в гильзах от автоматического оружия. Всех убивали точно выстрелами в голову. Это не бандиты, нет. Это наши...
– О чем ты говоришь? – изумился Эльдар. – Как наши?
– Наши, – повторил со значением генерал, горестно вздохнув. – Там ведь двое остались в живых, и один уже кое-что сумел рассказать. Только никому не говори его имя. Хотя можешь говорить, все равно все литовские газеты об этом напишут, а наши потом перепечатают. Томас Ширнас, – пробормотал он имя раненого таможенника, – он уже дал показания.
– Скажи вразумительно, что именно там произошло. – О трагедии в Медининкае знал уже весь мир. Там были расстреляны шесть полицейских и таможенников. Еще двое получили тяжелые ранения.
– Их расстреляли омоновцы, – выдохнул Сергеев. Он поднял глаза на Сафарова, и Эльдар понял, что его гость выпил не так уж и много. Его просто потрясла эта страшная трагедия.
– Это были омоновцы? – не поверил Сафаров. – Не может быть! Что ты говоришь?
– Может. Нам даже известны их имена. Только об этом сейчас нельзя никому говорить. Будь они все прокляты!
– Но почему?
– Эльдар, ты же сам все понимаешь, – опустил голову Сергеев, – не будь наивным ребенком. У нас началась самая настоящая гражданская война, которая идет уже несколько лет. Прибалты и некоторые другие хотят выйти из состава нашей большой и дружной страны, а мы их не отпускаем. Соответственно, есть те, кто выступает за них, и те, кто сражается за нас. Идет самая настоящая гражданская война, в которой не бывает ни правых, ни виноватых. Я ведь знаю, как там издевались над рижским ОМОНом, как ненавидят ОМОН в Вильнюсе. Все знаю. А они тоже не стальные. Решили таким образом заявить о себе. Вот и расстреляли таможенный пост вместе с полицейскими. Это все из-за вас, проклятых политиков, молодые ребята убивают друг друга. Это все из-за вас столько убитых. И не только в Литве. Разве у вас в Азербайджане убивают меньше? Я был в Нагорном Карабахе и видел все своими глазами. А сколько убили у вас в январе девяностого, когда в город вошли танки? Сто, двести, триста человек? Идет война, Эльдар, и мы сражаемся не за наши гуманные идеалы.
– Подожди, – перебил его Сафаров, – значит, это убийство было организовано омоновцами? Ты понимаешь, что говоришь? Это ведь ужасно. Тогда получается, что литовцы правы, когда обвиняют Центр в подстрекательстве...
– Конечно, правы. Поэтому и не хотят оставаться с нами в этой большой навозной куче, – пробормотал Виктор, – а мы никак не хотим их отпускать.
Эльдар молчал, потрясенный заявлением друга. Но он знал, что генерал Сергеев не стал бы говорить ему подобных вещей, если бы не был уверен в этом на все сто процентов.
– Это гражданская война, – снова убежденно повторил Виктор, – и нет здесь никакого просвета. Либо нужно быстрее всех распустить и отпустить, либо стрелять и убивать, чтобы удержать в наших рамках. Ничего другого нам не остается. Третьего варианта просто нет. Либо их свобода, либо общая тюрьма.
– Я думал, что ты настроен немного иначе.
– Да, я все знаю. И я тоже думал иначе. Мы ведь вместе с тобой летали в Литву зимой этого года. И мы старались изо всех сил быть на стороне тех, кто пытался удержать Литву в составе Союза. Только удержать их уже нельзя, понимаешь, нельзя! Люди хотят быть свободными, они не могут жить в постоянном страхе.
– А может, это ошибка? Может, там были все-таки бандиты?
– Откуда столько бандитов на границе Литвы и Белоруссии? – поморщился Сергеев. – Да еще с автоматическим оружием. Очевидно, литовцы до последней секунды не верили, что в них будут стрелять, поэтому и не особенно сопротивлялись. Если бы там были бандиты, то хотя бы один из восьмерых успел бы сделать хоть один выстрел. Но выстрелов не было. Значит, это был либо рижский, либо вильнюсский ОМОН.
– И ты готов их осудить, даже не разобравшись, что именно там произошло?
– Не готов. Я офицер милиции, Эльдар, и знаю, что такое честь офицера. И я коммунист, который не вышел из партии и не собирается этого делать. Но я хочу понять, на чьей стороне мы сражаемся и какими методами будем сражаться и дальше. Опять давить танками, стрелять в головы, сажать всех подряд? А если мы к этому не готовы, может, стоит просто отпустить всех, кто хочет уйти, к чертовой матери? Чтобы не начинать эту войну, в которой мы все постепенно озвереем.
Знаешь, наверное, не нужно было к тебе приезжать и все это рассказывать, – пробормотал Сергеев, – ты у нас очень большой человек, работаешь в администрации президента.
– А я думал, что мы друзья, – сказал Сафаров.
– Надеюсь, что ими и останемся, просто я не мог с этим никуда пойти. И никому не мог об этом рассказать. А тебе я доверяю, поэтому и приехал. Вот ты мне теперь и скажи, как мне с этим жить?
– Думаешь, что я знаю ответы на все вопросы?
– Должен знать, раз работаешь у президента всей страны, – выдохнул Сергеев.
– Я не знаю, – ответил Эльдар, – и ничего не понимаю. Конечно, нужно отпускать тех, кто не хочет жить в единой стране. Такими методами их все равно не удержишь. Только я думаю, что всеобщий бардак и развал – это тоже не выход. Может, прибалты и сумеют отделиться и выжить, их ведь сразу Европа примет. А как быть другим, они об этом подумали? Или им все равно? Развалив Союз, к чертовой матери, они уйдут, а остальные пусть выживают, как хотят? Только ведь так не получится. У литовцев или латышей в соседях шведы и финны. А рядом цивилизованная Европа, готовая их принять и помочь. А кто рядом с Таджикистаном или Киргизией? Афганистан, в котором еще много лет не будет никакого порядка? Иран со своим теократическим режимом? Пакистан, где идут вечные разборки? И еще не забывай, что разные менталитеты и разные судьбы народов. У прибалтийских республик был опыт собственных государств, а в Средней Азии сразу от глубокого феодализма перешли в социализм. Если сейчас резко стержень выдернуть, они сразу обратно в феодализм и провалятся, без всяких надежд на выживание. Единственный выход будет в сильных авторитарных лидерах, которые смогут удерживать ситуацию под контролем. Но это тоже до поры до времени. А потом там начнутся локальные гражданские войны, с феодальными обычаями кровной мести и беспощадной резней. Или придут к власти теократические режимы.
– Мрачная перспектива, – согласился Сергеев. – Значит, никакого выхода нет?
– Есть. Отпускать всех, кто твердо решил не оставаться и наводить порядок в большом доме. Других вариантов нет.
– Наши не хотят их отпускать, а они не хотят оставаться, – напомнил Виктор. – Вот так и будем жить, ненавидя друг друга. Хотя нет, уже убивая друг друга. Дальше будет еще хуже. – Он стукнул кулаком по столу, и стоявший на столе стакан, упав, разбился.
Эльдар укоризненно покачал головой:
– Тебе не говорили, что нельзя столько пить?
– А убивать людей можно? – отмахнулся Сергеев. – Ладно, где у тебя ванная комната? Пойду умоюсь.
Он поднялся и, пошатнувшись, пошел в ванную. Эльдар остался сидеть на месте и продолжал размышлять. Значит, трагедия и траур литовцев вполне оправданны. И в том, что именно омоновцы убили столько людей, он теперь не сомневался. Он вспомнил последние сообщения из этого литовского местечка, фотографии погибших, которые появились в западных изданиях, и тяжело вздохнул. Выходит, что и он на стороне тех, кто душит свободу, расстреливает невинных людей и не позволяет народам самим выбирать свою судьбу. Значит, он тоже на другой стороне. И выбор за него делают совсем другие.
Сергеев уехал от него в четвертому часу ночи, когда уже дважды звонила его супруга. Эльдару пришлось вызвать дежурную машину из УВД города, чтобы они отвезли своего генерала домой. На прощание, словно опомнившись, Сергеев горячо зашептал:
– И учти, что я тебе ничего не говорил.
Эльдар мрачно кивнул и отправился провожать Сергеева до машины. А потом вернулся и долго сидел на кухне, думая о случившемся. Завтра был выходной, и он мог позволить себе сидеть почти до утра. К тому же все знали, что утром президент Горбачев улетает в Крым, на свою дачу в Форосе, и вернется только через две с небольшим недели, в день подписания Союзного договора. Но ни Эльдар Сафаров, ни генерал Сергеев, ни сам Горбачев даже не подозревали, что президент вернется уже в совсем другую страну...
Ремарка«Известия», 1991 год
«Численный состав львовской партийной областной организации сократился со ста тридцати тысяч в 1990 году до восьмидесяти тысяч в 1991-м. Первый секретарь львовского обкома партии Вячеслав Секретарчук признается, что в нынешней обстановке потери областного комитета могли быть больше, чем пятьдесят тысяч человек. В нынешней обстановке на Западной Украине коммунисты находятся в оппозиции к пришедшим к власти демократам. Сотрудничества с новой властью пока не получается. Первая же сессия львовского областного совета отлучила коммунистов от всякого решения экономических и социальных проблем. Люди, которые страдали от тоталитарного режима, едва придя к власти, начали расправляться с оппозицией похожими методами. Однако в львовском областном совете нам заявили, что речь шла о запрещении любым партийным органам вмешиваться в государственную, хозяйственную и культурную жизнь области, что является нарушением Конституции СССР».
РемаркаСообщение РИА
«Как «сепаратистские» и даже «заслуживающие внимания министра внутренних дел России», расценил Руслан Хасбулатов на заседании Президиума Верховного Совета РСФСР идеи создания Сибирской советской федеративной республики и Енисейской республики на территории Красноярского края. Предложения в связи с обращением и провозглашением Сибирской советской федеративной республики (ССФР), опубликованные томской газетой «Народная трибуна», рассматривают эту республику как «суверенное государство» в составе Союза ССР. Необходимость создания ССФР объясняется недостаточным вниманием центральных органов РСФСР к нуждам и запросам жителей Сибири и Дальнего Востока».
РемаркаСообщение ИАН
«Народный фронт Молдовы стремительно теряет своих сторонников. 62 процента участников социологического опроса, проведенного в республике, осудили его действия. Особую настороженность вызывает у них курс фронта на объединение Молдовы с Румынией и отказ от участия в разработке Союзного договора. Выступая за суверенную Молдову при условии сохранения тесных экономических, политических и культурных связей с остальными республиками на федеративной основе, 70 процентов опрошенных выразили надежду, что Молдова станет суверенным государством и войдет в состав обновленного Союза. И только 26 процентов считают, что Молдова должна стать полностью независимым государством. Предложения Народного фронта переименовать Молдову в «Румынскую Республику Молдова» поддерживают лишь 9 процентов опрошенных».
РемаркаСообщение «Урал-Акцепт»
«Комментируя свое отношение к Союзному договору, председатель Верховного Совета Башкортостана Муртуза Рахимов завил, что республика не намерена выходить из состава России. Республике нужен чисто экономический суверенитет. «Лично мне безразлично, с каким «отцом» нам жить, – заявил он, – с Борисом, Михаилом или Николаем. Самое главное – чтобы была экономическая самостоятельность. Если у нас будет нормальная экономика, все забудут, кто, кем и чем у нас руководил. Если кто-то продолжает толковать, что мы такими своими требованиями уходим от России, то я вижу в этом непонимание вопроса, либо, что хуже всего, стремление накалить обстановку».
РемаркаСообщение «Постфактум»
«В Москве на 72-м году жизни скоропостижно скончался видный советский военачальник, народный депутат СССР, участник Великой Отечественной войны, трижды Герой Советского Союза, маршал авиации Иван Никитич Кожедуб. В некрологе, подписанном руководителями советского государства и видными военачальниками, отмечаются исключительные заслуги Кожедуба во время войны, когда он совершил 330 боевых вылетов, лично сбив 62 самолета противника. Вместе с тем некоторые обозреватели отмечают, что события последних лет сказывались на самочувствии маршала, а утверждение некоторых историков о том, что война была выиграна за счет массовых жертв и заградительных отрядов, вызывало искреннее возмущение у Кожедуба, который не мог смириться с подобными искажениями истории».