На следующий день он позвонил Петеру Кродерсу, попросил его приехать в Москву и добавил, что расследование дела закончено и теперь он может рассказать, кто и зачем нанял полковника Бежоева. Кродерс прилетел в Москву через четыре часа, взяв билет на первый рейс, вылетавший в Россию. В Латвии в эти дни как раз должен был состояться референдум о придании русскому языку статуса второго государственного. Некоторым националистам это категорически не нравилось, и они вывешивали объявления о рейсах в Москву, намекая, что все недовольные могут убираться в соседнюю Россию. Вопрос, который можно и нужно решать в спокойной обстановке, превратился в политический и стал главным водоразделом между жителями небольшой Латвии. Дронго, любивший эту страну, с горечью наблюдал, как раздоры и непонимание раздирают Латвию и ее население.

С Петером Кродерсом они встретились в ресторане отеля «Шератон», где остановился гость. Дронго подробно рассказал ему обо всем. Кродерс слушал молча, не перебивая, а когда Дронго наконец закончил, произнес с гораздо большим латышским акцентом, чем говорил до сих пор:

– Это ваши личные предположения, в которые я не хочу и не могу поверить. У вас нет никаких доказательств, а то, что вы мне рассказали, не выдерживает никакой критики. Извините меня, господин эксперт, но это халтурная работа, которую я не могу принять и оплатить. И я категорически не согласен с вашими выводами. Я хочу, чтобы вы услышали об этом от меня.

– Хорошо, – кивнул Дронго. – Тогда у меня будет еще одна встреча. Вы сможете задержаться в Москве до завтра?

– Смогу. Но учтите, что я вам все равно не заплачу. Это не работа, а просто передергивание фактов, – упрямо повторил Кродерс. – Я не могу и не хочу принимать вашу версию.

– Только один факт, который должен вас убедить, – сказал Дронго. – Мы нашли у полковника Бежоева деньги, которые он наверняка получил за свою грязную работу, и мой друг Вейдеманис переписал номера этих банкнот. Было нетрудно выяснить, где и по какому счету полковник получал их. Он ведь не мог даже подумать, что мы сумеем на него выйти и вычислить, где именно он живет, поэтому не считал деньги такой уж важной уликой. А оказалось, что деньги были получены в известном российском банке совсем другим человеком. Учитывая, что у нас были номера банкнот, это оказалось несложно. Данный факт вас тоже не убеждает?

– Вы нашли на них отпечатки пальцев конкретного человека? – не сдавался Кродерс.

– Конечно, нет. Мы могли только переписать номера банкнот. Мы ведь не можем самостоятельно проверить каждую купюру на предмет обнаружения отпечатков пальцев. Я думаю, их там и не было. Все-таки прошло столько времени… Но деньги Бежоев получил от конкретного человека, и эти банкноты – доказательство вины организатора всех ваших несчастий.

– Деньги ничего не доказывают. Вы же понимаете, что ему могли заплатить за совсем другую работу.

– Более чем возможно, – согласился Дронго, – но это доказывает тот факт, что они были знакомы.

– И на этом основании вы строите свою версию? – спросил Кродерс.

– До завтра. – Дронго поднялся. – Я думаю, что завтра вы извинитесь за ваши слова.

Эдгар Вейдеманис поднялся следом за ним.

– Вы, Петер, полный дурак, – убежденно произнес он. – Неужели вы считаете, что такой эксперт, как Дронго, думает о деньгах, вместо того чтобы разоблачить подлинного преступника? – С этими словами он тоже покинул зал.

К чести Петера Кродерса, он все-таки поменял билет, решив подождать, что именно произойдет завтра.

На следующий день Дронго и его напарник должны были отправиться к Фазилю Мухамеджанову, чтобы показать ему паспорт и водительское удостоверение погибшего молдавского гастарбайтера, который и был виновником трагедии на Минском шоссе. Дронго позвонил предпринимателю, и они договорились о встрече в привычное для Мухамеджанова время, в четыре часа дня.

Ровно в четыре Дронго и сопровождавший его Вейдеманис прибыли на дачу к Мухамеджанову, где тот принял их в своей гостиной. Фазиль был в черном костюме и в черной рубашке. Было понятно, что он по-прежнему переживает гибель своего сына и приезд незваных гостей его только раздражает. Дронго включил спрятанный в кармане довольно мощный магнитофон, записывающий их разговор.

– Зачем вы хотели меня видеть? – спросил Фазиль. – Что за срочность?

– Я привез вам документы водителя, грузовик которого врезался в машину вашего сына, – сообщил Дронго, положив бумаги на стол. Мухамеджанов взглянул на них и нахмурился:

– Что это значит? Зачем вы их мне привезли?

– Его уже нет в живых. Водитель, тем более гастарбайтер, не стал бы надолго отдавать свои документы чужому человеку. Этот паспорт и водительское удостоверение хранились в ячейке депозитария полковника Бежоева.

– И вы считаете это доказательством? – удивленно посмотрел на него Мухамеджанов.

– Более чем убедительным, – ответил Дронго. – Иначе зачем полковнику держать там документы убитого им гастарбайтера? Хотя уже вторая экспертиза, проведенная по нашей просьбе, подтвердила, что в случившейся аварии был виноват и ваш сын. Он ехал на слишком большой скорости, а грузовик просто занесло на скользкой дороге.

– Я не понимаю, зачем вы приехали. Чтобы обвинить моего сына и обелить этого убийцу? – покачал головой Мухамеджанов.

– Нет. Никто не собирается обвинять вашего сына. Он всего лишь превысил скорость. Мы собираемся обвинить вас, господин Мухамеджанов, – ровным голосом проговорил Дронго.

Фазиль откинулся на спинку кресла и криво усмехнулся:

– Что за бред?

– Это не бред. Я внимательно просмотрел пленку с записью банкета, когда в Москве открылся филиал банка вашего друга Бориса Райхмана. Это было на сорок третий день после смерти вашего сына. Вы уже отметили его сороковой день, но тяжесть случившегося все еще давила на ваше сознание. Это сразу заметно, достаточно посмотреть на пленку. Вы сидите опустошенный, мрачный, раздавленный. Начинает выступать Райхман. Он говорит о своих успехах, целует свою жену. Вы реагируете очень своеобразно – поднимаете голову и как-то особенно брезгливо морщитесь. Очевидно, в тот момент вы презираете своего многолетнего друга, у которого такая жена.

– А я должен его уважать, когда он подкладывает свою жену под этого молодого самца? – зло поинтересовался Мухамеджанов. – Все знают об этом, а на банкете молодой альфонс сидит рядом с его женой. Вы же видели пленку, так почему не говорите, что Роман Керышев сидит рядом с женой Бориса и даже гладит ее руку? Хорошо, что не ногу. И я после смерти сына должен терпеть подобное бесстыдство?

– Потом выступают Делия и ее сын. Он играет на гитаре, а она поет, и вы снова поднимаете голову, – спокойно продолжал Дронго, не реагируя на выпад хозяина дома.

– Да, – выдохнул Мухамеджанов, задыхаясь от ненависти, – и я снова поднимаю голову, чтобы посмотреть на этого ублюдка. Вы видели его отца? Этого напыщенного индюка, который вечно просил денег либо у меня, либо у Бори Райхмана, потом бросил Делию и уехал куда-то в Казахстан? И вот мой мальчик, который учился за рубежом, погиб, а сын этого ублюдка живет и играет на гитаре… Это несправедливо, нечестно, неправильно!

– И поэтому вы решили отправить его в тюрьму?

– Я вам этого не говорил.

– Но вы так сделали, поручив это полковнику Бежоеву, которому заплатили большие деньги. И еще поручили ему найти и убрать убийцу вашего сына, – безжалостно продолжал Дронго.

– А вы как поступили бы на моем месте? – ощерился Мухамеджанов. – Сидели бы и оплакивали своего сына, надеясь на наше правосудие? Ждать, пока они найдут этого сбежавшего гастарбайтера?

– Мне сложно ответить на ваш вопрос, – признался Дронго, – но я могу попытаться понять ваше состояние и ваши поиски этого водителя. Хотя он совсем не убийца, а просто несчастный человек. Но все остальные ваши «подвиги»… Я рассказал о них Кродерсу, но он мне не поверил. Ему так не хочется верить, что за всеми этими неприятностями стоял его бывший друг. Он даже предположил, что деньги, которые мы нашли у Бежоева, вы заплатили ему за возможное убийство…

– Все так и было, – неожиданно признался Мухамеджанов, – это были деньги за то, чтобы найти убийцу моего сына. И ни один суд присяжных не посмеет меня за это осудить.

– И потом вы решили, что нужно заодно и всем остальным показать, что значит несчастье и счастье в этой жизни, – продолжал Дронго. – Кродерса вы едва не разорили, перекупив у него землю. Сделали все, чтобы отнять клинику у Старовских, и нашли молодого оболтуса, который подменил цифры отчета, из-за чего уволили Охмановича. Вы даже заплатили этому альфонсу Роману Керышеву. Вернее, заплатил погибший полковник Бежоев, который везде представлялся как Моисеев. Вас не смутила подобная связь с человеком, которого вы так презираете. И Керышев согласился взять деньги. Все это было сделано по вашему заказу и на ваши средства. Я могу узнать, почему?

– Вы же видели пленку, – изменившись в лице, ответил Фазиль. – Тогда почему спрашиваете? На сороковой день они пришли выражать мне соболезнования, а через три дня уже пели и плясали, словно ничего не произошло…

– Вы считаете, что ваши друзья должны были носить вечный траур по вашему погибшему сыну, как и вы?

– Не делайте из меня кретина, я этого не говорил. Просто в тот момент подумал, что счастье переменчиво и не нужно гневить Бога. Но в Бога после смерти моего сына я уже не верил. И мне захотелось поверить в Дьявола, в Сатану, в Люцифера. Ведь Люцифер – это всего лишь отвергнутый ангел, который возомнил себя равным самому Богу, взлетел – и был низвергнут в ад. Вот так и я. Радовался своему богатству, гордился своим сыном – и в один момент все потерял. Зачем мне это ненужное богатство, если его сейчас просто некому оставить? Зачем мне мои деньги? Я вспомнил, сколько денег давал на строительство церквей и мечетей. Но Бог не помог мне, и тогда я обратился к Сатане. Пусть мои деньги помогут ему утвердить свое царство в этом мире. И пусть все почувствуют, как Бог навсегда отвернулся от этой земли и от людей. Его просто нет. Он навсегда отдал нашу Землю и наши души Сатане, иначе бы нас не сжигали такие дикие страсти – сребролюбие, тщеславие, похоть, гордыня, зависть… Все от лукавого. В нас не осталось ничего от Божественного огня. И тогда я впервые подумал, что сам должен повернуть жизнь всех этих людей, которые меня окружают, чтобы они поняли силу и славу падшего ангела.

– Вам отчасти повезло, – мрачно произнес Дронго. – В начале года в банке Райхмана были свои проблемы, а у Старовских действительно пытались отобрать клинику в результате рейдерского захвата. И это сбило всех с толку, когда отсчет вашим неприятностям начался именно с них. Но это было лишь совпадение. А настоящий отсчет должен был начаться именно с момента смерти вашего сына, когда, потрясенный его гибелью, вы постепенно превратились в законченного параноика.

Мухамеджанов презрительно скривил губы.

– Все остальные события произошли через шесть месяцев, – напомнил Дронго, – и это очень характерно. А самое главное, что мы нашли в депозитарии, где полковник Бежоев хранил самые важные документы. Молдаванина никто не нанимал, он всего лишь выступил слепым орудием судьбы…

– Сатаны, – повысил голос Фазиль.

– Судьбы, – упрямо повторил Дронго. – И после этого вы решили начать действовать. Вы не пожалели ни денег, ни сил, ни человеческих жизней, чтобы испортить и отравить жизнь своим близким. Вы считали, что, раз вам стало так плохо, плохо должно быть и всем, кто окружал вас столько лет. Вы постепенно превращали в ад их жизни, не замечая, что сами уже давно являетесь подлинным учеником Сатаны, своеобразным Люфицером, создающим свой ад на этой земле.

– Люцифер – это «дух растления», – напомнил Фазиль, – связанный с пророчеством о гибели Вавилонского царства, погрязшего в грехах и похоти. И не вам меня судить, господин эксперт. Насколько я слышал, несколько дней назад вы сами застрелили человека. Какое право вы имеете обвинять меня, если сами являетесь убийцей и будете гореть в аду? Хотя в ад вы, конечно, не верите…

– Как и вы, – парировал Дронго, – иначе не создавали бы его вокруг себя и для своих друзей. Что касается убийства, то вы не правы. Я не убивал, а всего лишь защищался от нападения, что оправдывает любая религия. К тому же я уничтожил настоящего убийцу, на счету которого слишком много грехов.

– Зачем вы ко мне приехали? Чтобы меня разоблачить? – Усмешка снова скривила лицо Мухамеджанова. – Вы опоздали, господин эксперт. Вы мне уже ничего не сможете сделать. И дело здесь не в мистике. Врачи нашли у меня рак поджелудочной железы в неоперабельной стадии. Я даже не доживу до суда, мне дают от силы несколько месяцев. И если тот свет существует, то я готов тысячу лет пребывать в аду, чтобы узнать о том, что где-то есть душа моего сына. А если ада нет, то я об этом все равно не узнаю, и черви будут поедать мое разлагающееся тело. Хотя говорят, что черви обитают только в здоровых и спелых плодах… Значит, я буду постепенно разлагаться, и меня не будут есть даже черви. – Он снова криво усмехнулся.

Вейдеманис даже вздрогнул от этих слов, а Дронго стойко выдержал взгляд безумца.

– Вы так ничего и не поняли, – с сожалением произнес он. – Бог посылает каждому испытание по силе и вере его. А вы свое испытание не прошли, поэтому кто-то там, наверху, решил, что вы не должны более оставаться среди нас, и вас отсюда забирают. Нельзя жить с подобной ненавистью в душе. Нельзя делать свое несчастье вселенской катастрофой, опрокидывая жизни всех, кто вас окружает. Я больше вам ничего не скажу, но все ваши друзья получат мой подробный отчет о ваших деяниях. И пусть каждый из них сам решает, достойны ли вы того, чтобы кто-то из них появился рядом с вашим телом в день ваших похорон. Прощайте.

Они с Эдгаром поднялись и вышли, а Фазиль Мухамеджанов остался сидеть за столом, глядя перед собой невидящим взором.

– Ты бываешь жестоким, – уже в машине заметил Эдгар. – Не замечал этого за тобой. Его ведь тоже можно понять, он просто чокнулся после гибели сына.

– Я ему сочувствую, – сказал Дронго. – Но человек не имеет права портить жизнь другим только потому, что ему самому очень плохо. Чужими ранами нельзя вылечить свои, это просто невозможно. А они вместе с полковником принесли слишком много горя и несчастий всем, кто их окружал. Так что я не имею права его жалеть. Ни при каких обстоятельствах.

Вечером того же дня он послал пленку с записью в отель Петеру Кродерсу. Тот позвонил сразу, как только прослушал запись, и растерянно пробормотал:

– Простите меня, я не мог даже подумать…

Не став выслушивать его извинения, Дронго просто положил трубку. Он не хотел больше вспоминать об этом деле.

Фазиль Мухамеджанов умер через четыре месяца. На его похороны не приехал ни один из его бывших друзей.