На следующий день, соблюдая все меры предосторожности, они выехали из отеля в Гранд-опера, хотя расстояние было совсем коротким и можно было пройти пешком. Дронго лично проверил кабинет, отведенный для маэстро, и коридор, в котором уже дежурили Хуан и Мартин. Брет должен был остаться у автомобилей. Якобсон срочно вызвал из Америки еще нескольких телохранителей, которые были размещены у входа в оперу.

Дронго обратил внимание на маленький магнитофон, снова принесенный Якобсоном. Он видел, как укрепляли несколько таких приборов в разных местах партера, чтобы включить их звук по сигналу, создавая, таким образом, иллюзию грандиозного успеха.

Впрочем, в мире музыки, очевидно, существовали свои жесткие схемы и законы, в которые он не хотел вмешиваться. Это было дело самого Осинского и его необычного импресарио Песаха Якобсона, так назойливо и усердно занимавшегося всеми вопросами американского композитора.

В точно назначенный час дирижер взмахнул своей палочкой, и опера началась. Погас свет. Осинский, как обычно, сидел в своем кабинете. Он не ходил в ложу и на предыдущих двух исполнениях оперы в Париже. Композитор волновался, кусал губы, нервничал, не находил себе места, лицо покрывалось пятнами. Все это демонстрировать на людях было нельзя, и поэтому Якобсон сам благоразумно предлагал подопечному сидеть за кулисами, чтобы выйти на сцену по завершении оперы, для своего триумфа.

Дронго еще раз обошел здание. Оно поражало размерами и многочисленными коридорами. Он недовольно подумал, что это почти идеальное место для покушения, когда нападающий может спрятаться или скрыться в любой из комнат, окружающих основную сцену. Но пока все было спокойно. Или Шварцман еще только готовил новый удар.

Играла музыка, а он по-прежнему перемещался по зданию. Минут через двадцать после начала первого акта он наконец вошел в ложу, где сидели Якобсон и Барбара. Женщина откровенно скучала. Музыка ее гениального соотечественника и патрона ее явно не волновала. Зато она очень волновала Якобсона, который смотрел не столько на сцену, сколько в зрительный зал, пытаясь предугадать реакцию зрителей. Его нервировал любой недовольный жест. Его интересовала даже мимика на лицах. Очевидно, ничего хорошего он не видел, так как часто опускал бинокль и тяжело вздыхал.

Дронго больше смотрел на женщину, чем на представление, разыгрывающееся на сцене. Увидев, что Барбара откровенно зевнула, он не выдержал и, наклонившись, сказал:

– Кажется, вы не очень большая поклонница творчества своего шефа?

– Нет, – серьезно сказала она, – я больше люблю классическую музыку. Воспринимать же подобную мне несколько тяжело. Хотя, может, в этом виновата я сама, а также отсутствие у меня музыкальной культуры.

В этот момент оркестр вообще заиграл нечто невообразимое, на взгляд Дронго, и он усмехнулся.

– По-моему, в отсутствии подобной культуры можно скорее обвинить самого маэстро Осинского, – прошептал он на ухо Барбаре.

Она, не выдержав, прыснула. Якобсон это заметил.

– Перестаньте немедленно, – свистящим шепотом потребовал он, – на нас смотрят люди. Идите позвоните в американское посольство. Узнайте, с каким преимуществом победил в Нью-Гэмпшире сенатор Доул. И не забудьте подготовить поздравительную телеграмму.

Барбара кивнула и, поднявшись, вышла из ложи. Видимо, для нее подобное задание было даже приятно. Оно избавляло от необходимости слушать какофонию звуков маэстро Осинского.

Первый акт закончился. Занавес закрылся. В зале не раздалось ни одного хлопка. Дронго и Якобсон вышли из ложи. Из зала начали выходить зрители. Якобсон, взволнованный и несколько возбужденный, заметил, как две пары пошли к гардеробу, явно намереваясь покинуть спектакль раньше времени. Одного из уходивших он знал. Это был редактор «Фигаро». Он с ужасом подумал о том, что завтра напишет «Фигаро». И ринулся в толпу.

Через несколько секунд заместитель министра культуры Франции мадам Изабелла Шевалье почти бегом догоняла редактора, окликнув его уже на лестнице. Редактор повернулся, чтобы поговорить с мадам Шевалье, и возможность уйти была упущена. Заместитель министра громко восторгалась оперой маэстро Осинского и приглашала редактора «Фигаро» на завтрашний банкет, устраиваемый премьером в честь американского гостя. Против этого редактор «Фигаро» не мог устоять и, к явному неудовольствию своей супруги, снова вернулся в зал.

От Дронго не укрылось, как стремительно бросился Якобсон к мадам Шевалье, заметив, что уходит один из гостей. И как быстро сказал несколько слов, заставивших уже немолодую женщину буквально бегом догонять уходящих. От него не укрылся и взгляд, которым обменялись заместитель министра культуры Франции и Песах Якобсон. Когда Шевалье удалось вернуть уже уходившую семейную чету, она бросила вопросительный и победный взгляд на Якобсона. Но это был не торжествующий взгляд победителя. Это был победный взгляд слуги, радостно выполнившего порученное ему дело. И Дронго с нарастающим изумлением заметил, как важно кивнул ей Якобсон.

«Какая связь между ними?» – тревожно подумал он. Именно тревожно. Его начинала беспокоить подобная власть Якобсона, словно имевшего своих людей во всех сферах жизни этой страны. Но начинался второй акт, и все поспешили к своим местам. Дронго сделал еще один круг и проверил коридор, где по-прежнему стояли Хуан и Мартин. Все было спокойно.

Он вошел в ложу, где уже сидел Якобсон. Услышав шум открываемой двери, тот обернулся.

– Я думал, это Барбара, – раздражительно махнул он рукой. – Почему она так задерживается? Можно было обо всем узнать за одну минуту.

– Сейчас она придет, – постарался успокоить его Дронго. – Кто это хотел уйти?

– Редактор «Фигаро». Он, между прочим, лично готовит колонки о культуре.

– Нужный человек, – понял Дронго. – А та женщина, которая его остановила? С которой вы беседовали?

Якобсон искоса взглянул на него.

– Вы это тоже заметили?

– Я должен все замечать, – серьезно ответил Дронго, – у меня такая профессия.

– Да, я говорил с этой женщиной, – очень неохотно признался Якобсон, – это заместитель министра культуры Франции мадам Изабелла Шевалье. Мы знакомы уже много лет.

– Понятно, – кивнул Дронго, отмечая в памяти услышанную фамилию.

Скрипнула дверь, вошла Барбара. Якобсон даже не стал поворачивать головы.

– Как там дела? – лениво спросил он. – С каким преимуществом победил Доул?

– Он проиграл, – ответила женщина, – проиграл первичные выборы в штате Нью-Гэмпшир с большим отрывом. Его обошел другой кандидат.

Якобсон вскочил так стремительно и шумно, что на них оглянулись. Но он даже не посмотрел в сторону зрительного зала, словно после услышанного известия все зрители разом перестали его волновать.

– Черт возьми! – громко сказал он, не заботясь об окружающих. – Какой идиотизм! Целых пять лет!

В зале продолжала играть музыка. Якобсон, бросив в кресло свой театральный бинокль, быстро вышел из ложи. Барбара испуганно посмотрела на Дронго. Таким рассерженным Якобсона она никогда не видела. Дронго дружески положил руку на плечо женщины, показав ей на сцену.

– Продолжайте получать наслаждение, – пошутил он, – а я постараюсь найти и успокоить другого неврастеника.

Он вышел в коридор. Там уже стоял явно расстроенный Якобсон. Привычной бабочки на месте не было, он ее просто содрал. Дронго подошел к нему ближе.

– Что-нибудь серьезное? – спросил он.

– Ничего, – огрызнулся Якобсон, – как всегда, все в порядке. Просто хороший друг и земляк нашего Джорджа, сенатор от штата Канзас и лидер республиканского большинства в сенате Боб Доул сегодня проиграл первичные выборы в Нью-Гэмпшире.

– Неприятно, – посочувствовал Дронго, не совсем понимая, почему из-за этого так явно расстраивается Якобсон.

– Неприятно, – повторил, криво улыбаясь, Якобсон. – Это просто крах, – почему-то сказал он. И расстегнул первую пуговицу на своей рубашке. – Я поеду в отель. Не нужно меня провожать. Может, я пройдусь немного пешком.

– Вы не хотите остаться до окончания оперы? – не поверил услышанному Дронго.

Вместо ответа Якобсон махнул рукой и пошел по коридору. Он как-то съежился и опустил голову, словно сразу постарел на двадцать лет.

– Позаботьтесь сами о Джордже, – сказал он, обернувшись, – хотя думаю, что мы скоро уедем в Америку.

– А европейское турне? – снова не поверил Дронго. – Вы забыли про его турне.

– Мы его отменим, – горько усмехнулся Якобсон. – До свидания.

И пошел дальше. Дронго, проводив его взглядом, вернулся в ложу.

– Что вы ему сказали? – спросил он у Барбары.

– Что он и просил. Я сообщила информацию из американского посольства. По их официальным данным, сенатор Доул проиграл первичные выборы республиканской партии в Нью-Гэмпшире.

– Ну и что? – спросил Дронго. – Может, вы еще что-то сказали?

– Ничего. Абсолютно ничего.

Дронго молчал. Он уже анализировал случившееся. И чем больше размышлял, тем больше удивлялся. Удивлялся собственным выводам, в которые не хотел и не мог верить. Но и не верить в очевидное было просто невозможно.

Якобсон, уехавший из оперы, не появился и после третьего акта. Аплодисменты были не просто слабые, они были неприлично жидкими. Кое-где слышался свист. Дирижер сразу ушел за кулисы. Словно без Якобсона, подлинного дирижера этого спектакля, рухнула вся конструкция, и получился полный провал. Оставшиеся без руководителя, рассыпавшиеся по залу люди Якобсона не стали включать магнитофоны, имитирующие бурные аплодисменты. В результате третье представление оперы было полностью сорвано.

Осинский, привыкший к шумным овациям, даже не вышел на сцену. Он был в панике, столь свойственной неуверенным в себе, творчески неустоявшимся натурам. В этот вечер Дронго был вынужден взять на себя обязанности няни, успокаивая безутешного композитора, раздосадованного провалом. Вместе с Барбарой они привезли маэстро в отель «Ритц». Выходя из апартаментов Осинского, Дронго оглянулся. Барбара успокаивала композитора, как маленького ребенка. И снимала с себя украшения, намереваясь остаться в номере на ночь.

Дронго поднялся к себе на этаж. Непонятное поведение Якобсона довольно серьезно его озадачило. Уже направляясь по коридору к своему номеру, он вспомнил о завтрашнем приеме. Как может пойти на него Осинский после сегодняшнего провала? Подойдя к своему номеру, он достал ключ, вставил его в стену и нажал на дверной замок, чтобы дверь открылась.

Что-то непонятное начало его тревожить. Он, не входя в номер, осмотрелся. Запах. Посторонний мужской запах. Он привык всегда пользоваться только «Фаренгейтом» и часто ловил себя на том, что чувствует посторонние запахи. Это был запах пота. И еще чего-то неуловимого. В этом отеле гости обычно принимают душ три раза в день, и даже служащие здесь несколько отличаются от обычных.

Он достал пистолет. Осторожно прошел по коридору. Кажется, в его комнате никого нет. Но это ничего не значит. Посторонний мог спрятаться либо в ванной комнате, либо в одном из больших шкафов. Он осторожно подошел к первому шкафу. Между ними был вход в ванную комнату. Открыл дверцу. Никого. Но настойчивый запах в комнате все-таки присутствует. Приоткрыл дверь в ванную комнату. Там тоже никого. Может, посторонний прятался там, дальше, в туалетной комнате. Он хотел шагнуть туда, и в этот момент открылась дверца второго, соседнего шкафа. От неожиданности он обернулся, и шагнувший оттуда темнокожий мулат выбил оружие из его рук.

Пистолет отлетел в угол, ударившись о стенку. От второго удара Дронго увернулся. Стоявший перед ним человек был очень высокого роста, почти как Дронго, и шире его в плечах. «Как попал сюда этот громила?» – подумал Дронго, нанося удар незнакомцу. Тот перехватил его руку и дважды больно ударил Дронго в грудь, отбрасывая на кровать.

Отлетевший на постель, Дронго успел заметить чемодан, стоявший позади нее. Он поднял ноги, отбрасывая от себя нападавшего. Затем, извернувшись, используя мягкий матрас, сумел перекувыркнуться на другую сторону кровати. И, подняв большой кожаный чемодан, бросил его в нападавшего. Теперь он знал, чем именно пахло в его номере. Это был запах пота нападавшего и запах кожи чемодана.

Мулат на секунду замер. Потом, отбросив чемодан, снова кинулся к Дронго. На этот раз он был точнее. Два сильных удара по лицу заставили Дронго снова упасть. Нападавший свалился на него, пытаясь задушить. Но вдруг как-то безвольно обмяк, сдавливающие горло руки потеряли силу.

Над Дронго стоял неизвестный ему человек с пистолетом в руке. Среднего роста, курчавый, с резкими, словно вылепленными чертами лица. Он внимательно смотрел на Дронго.