Это был один из новых домов на проспекте академика Сахарова. Они подъехали туда во втором часу дня, когда автомобильные пробки в городе, казалось, перекрывали любую возможность вообще куда-либо двигаться. Когда они наконец подъехали, Дронго вышел из автомобиля, оглядел двор. Это был открытый с трех сторон двор, откуда легко можно было уйти. Дронго подошел к подъезду, закрытому на замок, и вопросительно посмотрел на одного из сотрудников охраны, который приехал вместе с ним.

– Мы не знаем кода, – виновато сказал тот, – наберите цифру тридцать девять, и вам ответят. Мы обычно ждем в машине. А у Геннадия Даниловича есть свой ключ.

Дронго набрал номер и почти сразу услышал голос Аллы:

– Кто там?

– Вас предупреждали насчет меня, – ответил Дронго. – Я приехал по поручению Геннадия Даниловича.

– Входите.

Щелкнул замок, и Дронго вошел внутрь. Огляделся. Довольно просторная лестничная клетка. Подошел к лифту. Квартира Сабитовой находилась на восьмом этаже, это он помнил. Когда кабина лифта остановилась, он вышел и сразу увидел молодую женщину, которая уже открыла дверь. Чем-то она неуловимо напоминала Любовь Ледкову, с которой он сегодня общался. Разница была лишь в положении. Жена Ледкова выглядела более уверенной более безапелляционной в суждениях и соответственно более нетерпимой к окружающим. Любовница Ледкова была моложе неё на двенадцать лет, обладала более ровным, спокойным характером, старалась не выносить категорических суждений, научилась прощать мужчинам их мелкие и не очень мелкие недостатки и была достаточно терпима к окружающим её людям. А внешне они были похожи. Обе высокие, подвижные, стройные. Если Любовь Кирилловна прилагала определенные усилия, чтобы сохранить фигуру в тридцать восемь лет, то Алле Сабитовой приходилось бороться со склонностью к полноте, которая обнаруживалась у неё, несмотря на возраст. Они были похожи идеальными носами, красивыми линиями губ, чуть вытянутыми скулами. Но если у Ледковой были серые глаза и каштановые волосы, то у Сабитовой были светлые волосы и зеленоватые глаза.

Она ждала его на лестничной клетке, одетая в белый спортивный костюм, который выгодно подчеркивал достоинства её фигуры. Ледкова никогда бы не позволила себе принять гостя в таком виде, для Аллы это было в порядке вещей. Дронго пожал ей руку и вошел в квартиру.

Они прошли в большую комнату, которая оказалась столовой, соединенной с кухней. Дронго устроился на диване. Алла уселась рядом. На столике, стоявшем перед ними, лежало несколько модных журналов.

– Будете что-нибудь пить? – поинтересовалась Алла.

– Нет, спасибо. Я пришел к вам поговорить…

– Я знаю. Гена позвонил и сказал мне, что вы приедете.

В этом тоже было некоторое отличие. Алла специально называла своего друга так, подчеркивая близость их отношений, тогда как Любовь Кирилловна называла своего мужа Ледков или Геннадий Данилович.

– Что вы хотите узнать? – спросила Алла.

– Вы слышали о том, что недавно убили близкого друга Геннадия Даниловича?

– Я всё знаю, – печально подтвердила Алла, – и не одного убили, а троих.

– Вы были знакомы?

– Нет. Я видела только Евгения Романовича Петунина. Мы два или три раза вместе ужинали. Но Гена много рассказывал мне о своих друзьях. И я знала, что они часто встречаются. Потом эта дикая история с непонятными письмами. Какой-то полоумный маньяк рассылает письма с цифрами, где указывает, в каком порядке будет убивать людей. Я удивляюсь, что ни прокуратура, ни милиция не могут его найти и остановить. А Гена очень переживает, даже похудел в последнее время.

– Что он вам говорил о своих друзьях?

– Гордился ими. Хвалил. Говорил, что его эстонский друг – прекрасный архитектор. Или дизайнер, я уже точно не помню. Про Петунина я вам говорила, он, по-моему, его самый близкий друг.

– А остальные?

– Других я знала хуже. Хотя нет. Один раз видела этого погибшего ученого. У него было такое смешное имя. Ким. Да, правильно, Ким. Говорят, что это расшифровывается как Коммунистический Интернационал Молодежи. Неужели так можно называть своего ребенка? Как смешно…

– Раньше было много подобных имен, – заметил Дронго, – например, Владлен.

– Да, я знаю, слышала. Но думала, что сейчас уже таких имен не встречается. Хотя ему было так много лет.

– Не много, – ревниво заметил Дронго, – что-то в районе сорока пяти.

– Это много, – улыбнулась Алла. – Когда мне будет сорок пять, я буду уже глубокой старухой.

– Вы считаете, что жизнь заканчивается после сорока?

– Безусловно. Только не обижайтесь. Вам, наверно, уже за сорок, и вы думаете, что можете прожить ещё столько же. Но мне кажется, что жизнь после сорока лишена тех удовольствий, какие бывают в молодости.

– Поговорим с вами через двадцать лет, – предложил Дронго. – Но, возможно, вы правы. В молодости всё кажется немного другим. И насчет Кима. Вы его видели? Где? Когда?

– На улице. Он стоял около своего института и ждал машину. Кажется, ждал свою жену, а она где-то задерживалась. И мы проезжали мимо. Гена приказал водителю остановить машину, и мы забрали этого Кима. Не помню его фамилию. Такой умный дядечка. Он мне тогда очень понравился. Мы ещё позвонили его жене и сказали, чтобы она не беспокоилась.

– Других вы не видели?

– Нет, никогда. Один работал врачом или санитаром в каком-то санатории. Другой, кажется, аптекарь. Нет, я их никогда не видела, но Гена мне про них рассказывал. Даже показывал фотографии.

– Он привозил фотографии сюда?

– Да, привозил альбом с фотографиями. И мы смотрели этот альбом. Они все там такие смешные. Совсем дети. И на себя не очень похожи.

– Он оставлял альбом у вас?

– На несколько дней. Нет, даже на несколько недель. Потом его забрал. Я внимательно пересмотрела все фотографии.

– И вы никому не показывали этот альбом?

– Показывала. Двум подругам. Они приходили ко мне, и мы вместе смотрели альбом. Гена не запрещал. Он улыбнулся, когда я ему рассказала про наши «посиделки».

– Вы давали какие-нибудь фотографии из этого альбома? Может, кто-то просил у вас эти фотографии?

– Нет, не давала. И никто не просил. Я только показала их двух своим подругам. И альбом лежал у меня в спальне.

– Кроме вас, здесь кто-нибудь бывает?

– Приходит женщина, которая помогает мне по хозяйству. Я не умею хорошо готовить, она делает это вместо меня. И убирает квартиру. Ей уже шестьдесят пять. И больше никого. Никого, кроме Гены.

– Альбом вы лично вернули ему?

– Нет. Я отдала Александру Казберуку, когда Гена прислал за мной машину. Мы тогда улетали в Хельсинки, и Казберук обещал вернуть альбом на место.

– Вы улетели в Хельсинки, а альбом остался у Казберука? – уточнил Дронго

– Не остался. Мы улетели в Финляндию, а он отвез его к Ледковым домой.

– Сколько вы были в Финляндии?

– Мы вылетали на уик-энд. Там такие озера. Мы сразу из Хельсинки едем за город. Очень красивые места.

– И вы вернулись в понедельник?

– Да. Мы всегда возвращаемся в понедельник.

– Значит, Казберук мог держать этот альбом у себя до понедельника. С пятницы до понедельника, правильно?

– Мог, но зачем? Зачем ему детские карточки шефа? Какой от них прок? Он отвез их домой к Ледкову, я в этом не сомневаюсь

– У него были ключи от квартиры Геннадия Даниловича?

– Да, у него есть запасные ключи.

– Понятно.

Дронго подумал, что все эти факты говорят не в пользу Александра Казберука, но никак не прокомментировал её слова.

– Вы знали о том, что Ледков нанял охрану для своего друга?

– Он мне об этом говорил. Очень переживал. И когда убили его друга, тоже переживал. Звонил мне, говорил обо всем. Оказывается, у жены его друга был больной сын. Можете себе представить?

– Об этом тоже вам рассказал Ледков?

– Он просил меня никуда не выходить. И объяснил, что не сможет ко мне приезжать несколько дней.

– И не приезжает?

– Нет.

– Он сказал вам о том, что решил сменить охрану у своего друга?

– Что-то говорил, но я не обратила внимания.

– И никому не рассказывали? Например, двум своим подругам? Или кухарке, которая у вас работает.

– Я вообще не помнила об этом. Просто Гена сказал, что прежние охранники плохо сработали. По-моему, они устроили аварию или попали в аварию, я точно не помню. И он говорил, что решил поменять охранное агентство. Об этом я сейчас вспомнила. Но я никому об этом не рассказывала, это абсолютно точно.

– У меня к вам ещё один вопрос. Когда мы подъехали, один из охранников сказал, что не знает кода на входной двери подъезда вашего дома. Нужно звонить к вам, чтобы вы открыли дверь. Ледков тоже так делал?

– Он знает шифр, и у него есть ключ, – напомнила Алла.

– Это я понимаю. Я спрашиваю о другом. Если он открывал дверь своим ключом или набирал шифр, то в подъезд дома он всегда входил один? Без охраны?

– Ну да, – улыбнулась она, – вы думаете, что ему нужна охрана внутри дома? Для чего? Охранять его от меня? Я, между прочим, не кусаюсь. И он не хотел, чтобы даже его водители знали, на каком этаже я живу. Только Александр Казберук.

– Он намеренно не сообщает охранникам, на каком этаже вы живете, – повторил Дронго, – и не позволяет другим его провожать. Ну да, всё правильно. Он же семейный человек.

– Что вы говорите? – не поняла Алла.

– Ничего. Большое спасибо. Вы мне очень помогли.

– Не за что, – улыбнулась она. – Может, выпьете что-нибудь? А то я сижу одна с этим телевизором и никуда не выхожу.

– В следующий раз. – Он поднялся и, пожав ей на прощание руку, вышел из квартиры.

Спускаясь вниз, он воспользовался лестницей, внимательно осматривая каждый этаж. Затем вышел из дома, захлопнув дверь. Посмотрел на дом, ещё раз оглядел двор. И уселся в машину, попросив отвезти его к Ледкову.

В дороге он продумывал свой план. После разговоров с подозреваемыми у него возник некий план, который можно было осуществить уже завтра, попытавшись вычислить возможного преступника. И затем перезвонил Ледкову

– Я поговорил с вашей подругой, – коротко сообщил он. – У меня есть к вам одно предложение. Но сначала я хотел бы встретиться с этим режиссером Чистовским и узнать у него некоторые возможные детали…

– Не получится, – прервал его Геннадий Данилович. – Наш режиссер улетел в Сибирь на очередные съёмки. Иногда я завидую людям, которые умеют так жить. У него сын в больнице, у бывшей жены погиб муж, такое горе, а он как ни в чем не бывало улетает на съёмки. Может, эти творческие люди все такие бесчувственные?

– Я думаю, не так много людей в мире, которые очень сокрушаются по поводу смерти мужа своей бывшей жены, – возразил Дронго, – а насчет сына… Я думаю, он догадывался, чем может закончить его сын. Поэтому не вижу в этом ничего удивительного.

– Вы можете оправдать любого, – с отвращением заметил Ледков, – вам нужно было работать адвокатом.

– Нет, – возразил Дронго, – не оправдать, а понять. Это разные вещи. Поэтому я расследую преступления, пытаясь понять логику преступника. И поэтому я приеду к вам сегодня вечером с конкретным планом действий. А сейчас я отпущу ваш автомобиль с охранниками. Мне они больше не нужны.

– Отвезите меня домой, – попросил он, убрав телефон.

Примерно через час он уже набирал номер мобильного телефона Эдгара Вейдеманиса.

– Что-нибудь узнали?

– Нашли в больнице врача, который помнил умершего больного, – рассказал Эдгар. – Он говорит, что тот поступил с острым приступом язвы. Они ничего не смогли сделать. Человек был высокого роста, по описаниям очень похож на Хомичевского. Хоронить его помогали двое чужих, которых врач никогда здесь не видел.

– Где похоронили?

– На местном кладбище.

– Что написали?

– Николай Викулов. Похоже, и после смерти он прятался от правосудия. И не только. Он и своих товарищей тоже опасался.

– Было за что?

– Говорят, что было. Он как «смотрящий» тоже был нечист на руку. Хотя такие преступления в воровской среде наказываются очень серьезно. Поэтому и прятался, последние годы жил под чужой фамилией.

– Думаешь, похоронили именно его?

– Приметы совпадают. И ещё врач вспомнил про его шрам. На левой стороне лица. Я его ни о чем не спрашивал, специально, чтобы не сбивать. Но врач сам вспомнил про левую сторону лица. Таких «подставок» просто не бывает. Прошло уже шесть или семь лет. Это был «Кривой Толик», тот самый Анатолий Хомичевский, которого мы ищем. Я уверен, если прокуратура сделает запрос и проведут эксгумацию тела, то быстро установят, что это был Хомичевский.

– Что думаете делать?

– Ищем людей, которые могли его знать. Здесь на весь город только два бывших рецидивиста, и те уже глубокие старики. Поговорим с ними, посмотрим, что они скажут. Может, кто-нибудь из них вспомнит Хомичевского. Что у тебя?

– Пока сужаю круги. Осталось несколько подозреваемых, которые знали о смене охраны. Завтра проведу проверку. Постараюсь выяснить кто именно мог сообщить убийце о смене охраны.

– Ты думаешь, убийца и осведомитель разные люди?

– Почти наверняка. Из шести подозреваемых две женщины, а остальные не способны на подобные убийства. Никто, кроме Александра Казберука.

– Ты будь с ним осторожнее. Он бывший офицер, получил тяжелое ранение. На этой почве могли возникнуть психопатические отклонения. Может, он видел, как Ледков встречается с друзьями, и решил таким необычным образом отомстить и своему хозяину, и его друзьям.

– Я тоже об этом подумал. Но он бы поставил Ледкова шестым, чтобы сделать ему как можно больнее, перед тем как убьет всех его друзей. Но не четвертым.

– Может быть, – согласился Вейдеманис.

Дронго убрал телефон. Высокий рост, язва желудка, шрам на левой стороне лица, двое неизвестных мужчин, приехавших хоронить незнакомца. Всё совпадает. Хомичевский был не агентом иностранной спецслужбы, чтобы его так прикрывать, выдавая вместо него другого человека, подобрав рост, болезнь, шрам и документы. Слишком много совпадений. К тому же это было много лет назад. Значит, всё правильно.

Значит, убийца использовал это обстоятельство, чтобы, прикрываясь именем бывшего рецидивиста, совершать свои преступления. И, судя по всему, его цель была не месть, ведь это был не Хомичевский. Цель у него другая, более конкретная. Поэтому завтра нужно будет вычислить этого подонка и узнать наконец, кто и зачем придумал такую операцию.