Утром за ним снова приехали. На этот раз его отвезли в здание городской прокуратуры, где уже находились все вчерашние лица. Туда пригласили руководителей городской милиции и ФСБ. Среди собравшихся в кабинете прокурора города Дронго узнал и старшего брата Кичинского.

— Господин Дронго, — немного торжественно начал прокурор города, — мы навели справки, и нам сообщили, что вы один из лучших аналитиков в области расследования уголовных преступлений. У нас не было убийства, все сознают, что произошло самоубийство. Но мы хотим знать, почему застрелился наш товарищ, человек, которого мы уважали, ценили и любили. Почему так произошло. Вы можете ответить на этот вопрос?

— Пока не знаю, — ответил Дронго, — вчера я разговаривал со старшим братом Кичинского, который сейчас здесь присутствует. Он тоже ничего не понимает. Нужно несколько дней, чтобы разобраться в случившемся. Во всяком случае, уже сейчас понятно, что его мучили некие обстоятельства, которые оказались выше его, выше его сил. Но что конкретно произошло именно вчера, я не знаю.

— Вчера застрелился подполковник Геннадий Кичинский, — напомнил прокурор, — он оставил записку только своим близким. И мы не понимаем, какими мотивами он руководствовался. Но мы понимаем, что он застрелился как раз перед вашим приездом. Значит, ваш приезд так или иначе связан с его трагической гибелью. И мы хотим понять, что вчера произошло?

— Господин прокурор, — поморщился Дронго, — неужели вы считаете, что я мог бы скрыть от вас хоть малую толику правды, если бы знал, почему подполковник Кичинский решился на такой поступок. Неужели вы полагаете, что я стал бы это скрывать от вас. Вы же наверняка сделали не один запрос по всем своим каналам и должны были узнать мою биографию и получить все мои возможные и невозможные рекомендации. Я приехал сюда, чтобы расследовать убийство полковника Степана Проталина. Загадочное убийство, которое никто не может раскрыть. Я думал, что мне сможет помочь подполковник Кичинский, который был его боевым товарищем и другом. Именно Кичинского вынес с поля боя сам Проталин. Поэтому был уверен, что смогу получить здесь нужную информацию. Но всем стало очевидно, что я уже ничего не смогу получить. А если вы считаете, что я виноват в смерти подполковника, то можете возбудить уголовное дело по статье «доведение до самоубийства». Однако я не уверен, что вы сможете доказать мою вину. Поймите, что я также принимаю близко к сердцу вашу боль.

Он поднялся, оглядел собравшихся.

— Извините, — сказал он, — если я вам больше не нужен, то вернусь в Москву. Меня там легко можно будет найти. И даю вам слово, что я все равно буду искать убийцу полковника Проталина и причины, по которым покончил с собой подполковник Кичинский. До свидания, господа.

Он повернулся и вышел. Никто его не остановил. К вокзалу он прошел пешком. В полупустом вагоне сидел мрачный и злой, глядя перед собой. Такого унизительного поражения в его жизни никогда не было. Получается, что он не только не раскрыл истинные причины убийства Проталина, но и невольно подтолкнул к самоубийству другого офицера. Но почему Кичинский решился на самоубийство? Что могло вызвать у него подобный шок, чтобы решиться на такое?

В Москве на вокзале его уже ждала машина с водителем. Он приехал домой, встал под привычно горячий душ, смывая с себя грязь и усталость последних дней. Значит, он допустил ошибку. Значит, не сумел просчитать все возможные варианты. Но какие варианты могли быть в доме на улице Спиридонова, где убили Проталина? Хотя нет, могли. Он вспомнил, как простукивал пол, как разговаривал с соседями. Да, там не все так просто, как кажется на первый взгляд.

Он вылез из ванны, вытерся полотенцем. Взял телефон, набрал знакомый номер.

— Добрый день, Эдгар, — начал Дронго, услышав голос своего друга и напарника, — у меня к тебе просьба. Нужно послать кого-нибудь в Калугу. Да, в Калугу. Пусть Кружков пойдет и узнает, как там работал офицер Проталин. Степан Проталин. Он служил в Калуге в начале девяностых. Тогда времена лихие были, пусть Леонид походит и порасспрашивает людей, может, кто-то Проталина вспомнит. Ты все понял? А сам поезжай в Рязань. Там вчера застрелился начальник уголовного розыска Кичинский. Я хочу, чтобы ты походил среди людей. Поговорил с офицерами, которые его знали, с горожанами, с родственниками, если возможно, с соседями. В общем, мне нужна полная информация об этом человеке. Срок — один день. Успеешь?

— Выезжаю прямо сейчас, — сразу понял Вейдеманис, — уточню все остальные детали по дороге.

— Молодец, — обрадовался Дронго, — выезжай поскорее. У нас мало времени.

Он убрал телефон, прошел на кухню, чтобы сделать себе бутерброд. Затем снова вернулся к телефону. Начал искать карточку, которую оставила ему Инна. Нашел ее и, устроившись на диване, начал звонить в Литву. Узнал ее голос. Она отвечала по-литовски.

— Извините, — сказал он по-русски, — я не говорю по-литовски. Если вы сможете, могли бы перейти на русский или английский языки.

— Это вы, — задохнулась от счастья Инна, — я думала, что вы никогда не позвоните.

— Вы ошибались, — сказал Дронго. Он не стал уточнять, почему он ей позвонил. Она никогда не узнает, что вчера застрелился еще один офицер и ему теперь нужна ее помощь.

— Как я рада, что вы не выбросили мой телефон, — призналась Инна, — я уже два дня себя ругаю. Вела себя в вашей комнате, как монашка. Вы, наверно, потом смеялись над моим поведением. Сначала нагло пришла к вам требовать, чтобы мне починили ванную комнату, потом купалась в вашем номере, лежала в вашей постели. А под конец нахамила вам и ушла.

— Насчет хамства не помню, — возразил Дронго.

— Я сказала, что другой мужчина на вашем месте вел бы себя несколько более активно. Я думала, что вы обидитесь.

— Нет. Вы сказали правду. Очевидно, я уже не столь активный мужчина, каким был в молодости. Это естественно, после сорока происходит естественный отбор, идет усушка и утруска.

— Вчера вы говорили, что самый лучший период в жизни человека — после сорока, — напомнила Инна. — Когда вы говорили более искренне? Сегодня или вчера?

— Когда речь шла о ваших сорока, то вчера, когда речь идет о моих, то сегодня, — дипломатично выкрутился Дронго.

— Понятно. Значит, соврали в обоих случаях. Теперь скажите: почему вы позвонили? Только не лгите, что очень соскучились. Я все равно не поверю.

— Не буду, — улыбнулся он, — но мне все равно нужна конфиденциальная информация из вашего адвокатского бюро.

— Какая именно? — насторожилась она.

— Суммы, которые вы оформляете на имя дочери Тевзадзе, — пояснил Дронго, — мне нужно знать эти суммы.

— Это наша коммерческая тайна, — очень тихо сказала Инна.

— Поэтому и позвонил именно вам. Мне нужны цифры. Но обещаю, что об этом никто не узнает.

— Я вам перезвоню. Скажите, куда?

Он продиктовал номер своего домашнего телефона. И отправился на кухню. Он еще не закончил есть, когда она позвонила.

— Во французском банке двести тридцать две тысячи евро, а в немецком триста семьдесят пять тысяч. Только учтите, что я вам ничего не говорила. Ни в коем случае меня не выдавайте.

— Об этом можете не беспокоиться. Мне нужно было знать, какие там суммы хотя бы приблизительно, чтобы иметь представление о масштабах его работы.

— Понимаю. У меня тоже к вам просьба. Можно скажу…

Он подумал, что знает, о чем она попросит. И улыбнулся.

— Говорите.

— Можно я иногда буду вам звонить? Не так часто. Хотя бы один раз в месяц? Просто, чтобы мы могли с вами поговорить.

— Можно, — разрешил он, — только не чаще. И учтите, что я буду вести строгий учет, чтобы не переработать.

Она рассмеялась.

— А вы не остались в Новгороде, — напомнила Инна.

— Я уже в Москве, — он даже не понял, почему она заговорила об этом.

— И оставили дежурную с носом, — счастливым голосом произнесла Инна, — представляю, как она будет на вас обижена.

— Я даже о ней забыл, — честно признался Дронго.

— Правда? — еще больше обрадовалась она.

— Конечно.

— А мне казалось, что все мужчины готовы к такого рода контактам. Я читала, что для вас это как необходимое приключение.

— Вы говорите о среднестатистических мужчинах, — заметил Дронго, — у них в жизни бывает не так много приключений и не так много интересного. А в моей жизни было столько невероятных вещей, что дежурная новгородской гостиницы с ее девушками вряд ли может меня заинтересовать.

— А я? — спросила Инна. — Я смогла вас заинтересовать?

— Безусловно, — почти искренне ответил Дронго, — смогли. Я думаю, что подобные приключения у меня будут не скоро. Нужно еще найти такую гостиницу, чтобы в ней была такая дежурная и вода могла залить соседний номер внизу. Это настоящая экзотика, которой уже давно нет ни в Европе, ни в Америке. Я даже боюсь, что и в Литве ее тоже нет.

— Почему боитесь? — не поняла Инна.

— Иначе я бы с вами не встретился, — пояснил Дронго. — Представьте, что душ работал бы идеально. Вы искупались бы внизу, а я наверху. Потом я заснул, а вы в шесть часов утра могли просто уехать. И мы бы никогда не увиделись. Было бы ужасно обидно.

— Спасибо вам за эти слова, — она вела себя как маленькая девочка, — честное слово, встречу с вами я запомню на всю жизнь. И мне было действительно так интересно. До свидания.

— До свидания.

Он положил трубку. Значит, у Вано Ревазовича есть «заначка» в более чем полмиллиона евро. Очень неплохо для бизнесмена средней руки. Но это как раз свидетельствует в его пользу. Обладатель таких денег не стал бы идти на обычное уголовное преступление. И главное — нет никакого мотива.

В этот день он еще успел позвонить Вячеславу Славину. Они вместе с Тевзадзе читали уголовное дело и спорили над каждой страницей. Вано Ревазович готов был ставить свои автографы где угодно и когда угодно, а Славин дрался буквально за каждую страницу, каждый абзац.

Вечером позвонил Кружков из Калуги.

— Здесь его помнят, — сообщил Леонид. — Еще остались старики, которые помнят, как он работал участковым. Говорят, что назначал неслыханные поборы, был человеком злым и смелым. Не боялся отоморозков даже в те годы. Но установил твердую таксу и собирал ее со всех магазинов и ресторанов своего участка. В общем, типичный образчик начала девяностых. Сейчас, может, он изменился, заматерел, стал другим. Но тогда был молодым и наглым. Потом уехал в Чечню. Здесь некоторые говорят, что он был в составе новгородского ОМОНа, который попал в засаду и все его члены были убиты.

— Не все, — возразил Дронго, — трое выжили.

— Их тогда предали, — добавил Кружков, — считалось, что они должны были обойти позиции боевиков. А вместо этого попали в засаду. Почти весь отряд был перебит. Многие говорят, что тогда все погибли.

— Не все, — ответил Дронго, — тогда погибли не все. А вот сейчас добивают их остатки. Хотя ты все равно не поймешь. Можешь возвращаться в Москву.

Он убрал телефон и включил телевизор. По новостям рассказывали об изменениях, которые происходили в Чечне, о новых стройках в городах и селах. Он задумчиво смотрел на экран. Если тогда погиб весь отряд, а сейчас происходят такие трагические события, когда одного офицера убивают, а другой стреляется сам, то не может быть, чтобы истоки не лежали в событиях почти пятнадцатилетней давности. А если прямо завтра утром полететь в Чечню и постараться выяснить, что там происходило? Может, стоит рискнуть. Хотя прошло уже столько лет. Вряд ли кто-то остался в живых из тех, кто помнит об этих событиях. Для начала нужно войти в Интернет и проверить, нет ли там какой-нибудь более конкретной информации.

Он присел за стол. «Трагедия новгородского ОМОНа» — он сразу нашел статьи того периода и ссылки на другие. Больше всех об этой трагедии писал журналист Почкин. Они были знакомы, и Дронго достал записную книжку, чтобы посмотреть номер телефона журналиста. Довольно долго ждал, и наконец Почкин ответил.

— Добрый день, — сказал Дронго, — как у вас дела, господин Почкин?

— Прекрасно, — обрадовался журналист, — я вас узнал, господин Дронго. Опять распутываете какое-нибудь хитроумное преступление?

— Как всегда. У меня к вам просьба. Дело в том, что я сейчас немного занимаюсь историческими исследованиями. И наткнулся на две ваши статьи о трагедии новгородского ОМОНа. Это когда они попали в засаду…

— Помню, конечно, — ответил Почкин, — но там было все ясно с самого начала. Их кто-то предал. Весь их маршрут передали боевикам, которые устроили засаду. Из сорока двух человек выжили только трое. Тогда считали, что предатель сидел в штабе. Но мне удалось доказать, что штабисты были не виноваты. Дело в том, что уже на марше отряд поменял маршрут. А боевики об этом все равно узнали. Я тогда сразу написал, что предателей нужно искать среди самих омоновцев. Но меня тогда просто заклевали. Кричали, что я сам продался и у меня нет совести. Из троих выживших двое были ранены, а одного из раненых офицеров другой офицер вынес на руках. Получалось, что кто-то из них предатель. А их в это время командование к орденам представляло. В общем, не дали ходу моим статьям. Замяли это дело. Но я до сих пор убежден, что там не все чисто было. Предатель обязательно должен был находиться среди самих членов отряда. Возможно, среди погибших. Но никто тогда не разрешил его искать или о нем писать. Через несколько лет даже сообщили, что предателю выплатили сто сорок тысяч долларов. Но кто получил эти деньги, осталось тайной.

— Ясно. Спасибо за информацию. Очень интересно, что недавно погибли двое из трех оставших в живых бывших сотрудников ОМОНа. Одного убили, а второй застрелился.

— Война, — вздохнул Почкин, — она людей калечит по полной программе. И даже через много лет находит свои жертвы. Кто-то спивается, кто-то стреляется, а кто-то богатеет.

— Да, — сдержанно согласился Дронго, — я вас понимаю.