Он приехал к уже знакомому институту в десятом часу вечера. Караев подумал, что ему отчасти повезло. Если бы он был женат, ему бы пришлось долго и нудно объяснять своей супруге, куда и зачем он уезжает на ночь глядя. Но он жил один, и никого не интересовало, где именно он ночует. Или организация использовала и этот факт, решив пригласить именно его для допроса Николая Жажина.

Он снова спустился на нижний уровень, сдав свой мобильный телефон. Снова прошел длинными коридорами, но на этот раз не в ту комнату, где он беседовал с Иосифом Наумовичем и другим врачом. На этот раз его провели в помещение, где за стеной находился несчастный Жажин, вздрагивающий при каждом шорохе. Иосиф Наумович сидел на стуле за стенкой. Он мог видеть объект своих исследований, а Жажин мог только догадываться, откуда исходит голос. К тому же измененный динамиками.

Караев вошел в комнату, пожал руку Иосифу Наумовичу и сел рядом. Психолог разговаривал с задержанным уже почти целый час.

— Он сильно напуган, — объяснил Иосиф Наумович, кивая в сторону Жажина, — не понимает причины своего задержания. У него почти полностью парализована воля. Неужели когда-то он был вашим коллегой? С такими психоданными он может работать только продавцом мороженого.

— Это только сейчас, — печально пояснил Караев, глядя на съежившегося, словно от незримых ударов, растрепанного маленького человечка. — Он был нормальный человек в другую эпоху. Но время его растоптало. Сначала его уволили из органов, очевидно, по сокращению штатов. Затем он продал одну свою квартиру, потом другую. Мне так рассказывали. Ездил на несколько лет на заработки в Киргизию. В общем, жизнь его сильно побила. Вот он и превратился в такое существо.

— Во всяком случае, он не способен на поступок, — убежденно произнес Иосиф Наумович, — и не мог быть предателем. Сознание собственной вины могло бы раздавить его. Поговорите с ним, и вы сами убедитесь.

Караев взял микрофон.

— Добрый вечер, Николай, — начал он негромко, — я второй человек, с кем вы будете сегодня разговаривать. Вам уже объяснили, что задержание было временным и вам ничего не грозит. Поэтому успокойтесь. Нас интересует несколько вопросов о вашей прежней деятельности. Никаких секретов у вас узнавать мы не будем. Мы их прекрасно знаем. И кем вы раньше работали, мы тоже знаем. Поэтому успокойтесь и отвечайте на мои вопросы.

— Какие вопросы? — почти храбро выкрикнул Жажин. — Я ответил на все вопросы. Что вам еще нужно?

— Не кричите, — строго заметил Караев. — Сегодня вы были на похоронах Слепцова. Павел Слепцов бывший полковник ПГУ КГБ СССР, который работал с вами вместе в Швеции. Вспоминаете?

— Ни с кем я не работал, — пробормотал пораженный Жажин. — Что вам от меня нужно? Кто вы такие?

— Возьмите себя в руки, — посоветовал ему Караев, — вы сегодня были на похоронах. И не нужно так дергаться. Никакие секреты вы не сможете нам выдать спустя двадцать лет после своей работы в Швеции. Даже если очень захотите. Поэтому успокойтесь и отвечайте на мои вопросы.

— Я ничего не помню.

— Не лгите. В день своего исчезновения Слепцов захотел встретиться именно с вами. Сразу после работы он позвонил вам и приехал. И вы точно знаете, зачем он к вам приехал. Может, вы расскажете и нам причину его внезапного желания увидеть именно вас? После разговора с вами он поехал в кафе, где встретился со своим знакомым, полковником Караевым.

— Лучше найдите его, — посоветовал Жажин, — ведь он работал в ФСБ до последнего. А меня выгнали из КГБ еще в девяносто первом, когда разделили разведку и контрразведку.

— Мы это знаем. Но в тот вечер он позвонил именно вам. Почему? Вспомните, о чем вы с ним говорили.

— О нашей работе в Швеции. Его интересовало, кому я мог рассказать о нашей работе. Я честно ответил, что никогда и никому не рассказывал. Мне многие и не верили, когда я говорил, что в восьмидесятые годы был капитаном госбезопасности и работал по линии Внешторга в Швеции. Считали, что я придумываю себе биографию.

— Вы работали вместе с Павлом Слепцовым?

— Он был руководителем нашего направления. И я напрямую ему подчинялся. Но потом меня перевели в Гетеборг, и я уже с ним не виделся.

— Вы выполняли его отдельные поручения?

— Конечно. Раз в неделю я с ним обязательно встречался. У нас были собственные источники и свои информаторы. О них я вам не смогу рассказать даже сейчас. Если вы работники спецслужб, то должны понимать, насколько важны секреты государства.

— Он слишком многословен, — заметил Тимур, поворачиваясь к психологу. — Ему сделали укол?

— Конечно. Поэтому он такой словоохотливый. Иначе бы он вообще не разговаривал, замкнувшись в себе.

— Вы передавали какие-нибудь сообщения Слепцова, минуя официальные каналы? — спросил Караев.

Жажин вздрогнул, посмотрел по сторонам и куда-то вверх.

— Да, — сказал он, — конечно, передавал.

— Кому именно?

— В наше посольство.

— Вы не поняли вопроса. Кому еще, помимо официального резидента, вы передавали сведения, полученные от Слепцова? Были какие-нибудь другие линии связи?

— У меня была связь с нашим отделением в Финляндиии, — пояснил Жажин, — я к ним ездил по субботам на пароме. Получал их сообщения, передавал им инструкции. Ездил на границу, но не вступал в контакт с нашими представителями в Финляндии.

— А с кем вы вступали в контакт?

— Это был наш информатор, который считался особо ценным агентом. О нем знали только мы двое. Я и Слепцов. Насколько я знаю, потом этот агент уехал из Финляндии, так мне говорил полковник Слепцов. И сейчас, спустя двадцать лет, вы его не найдете.

— Как его звали?

— Не помню. Мы называли его Дровосек. Я думаю, что он работал в таможне или в пограничных войсках Финляндии. Мы встречались регулярно, один раз в неделю. Я передавал ему наши инструкции и получал от него необходимые сведения. Вся информация шла через Слепцова. Иногда наши встречи проходили раз в две недели, иногда чаще.

— Вы докладывали об этом кому-нибудь, кроме Слепцова?

— Нет. Мы работали только на непосредственном контакте. Я передавал инструкции и получал информацию, которую должен был доставить Слепцову.

Караев переглянулся с психологом и тяжело вздохнул. Кажется, Жажин стал невольным соучастником предательства Слепцова. Тот использовал этого сотрудника в личных целях. Нужно проверить, был ли зафиксирован такой осведомитель, как Дровосек. И даже если был, то это ничего не меняет. Слепцов мог использовать финского информатора в качестве своеобразного почтового ящика, через который пересылал сообщения. И получал инструкции.

— Кто знал о ваших встречах с Дровосеком, кроме Слепцова?

— Я думаю, что никто. Дровосек был особо ценным агентом, о котором мы не должны были информировать нашу местную резидентуру. Только своего куратора. Моим куратором и был Павел Слепцов. Но, насколько я знаю, Дровосек давал очень ценную информацию.

— Ваши сообщения были зашифрованными?

— Да.

— Вы знали шифр?

— Конечно, нет. Я и не должен был его знать. Это было бы нецелесообразно. Я был всего лишь связным.

— Вы работали представителем Внешторга?

— Под «крышей» Внешторга. Тогда практиковались подобные вещи. Все советские учреждения были «крышей» для наших сотрудников. Как и все наши курьерские пункты, представители информационных агентств, газет и журналов. В любой стране мира, где мы работали, нас вычисляли уже через несколько месяцев. Это была такая игра в угадайку. Все знают, что и американцы, и англичане, и французы играют в эту игру. Кроме сотрудников посольства есть много других представителей, которые работают в двух учреждениях «по совместительству». На разведку и на свое учреждение.

— Вы писали отчеты о встречах с Дровосеком?

— Нет. Я только докладывал об этом Слепцову.

— Вы уверены, что никто не знал о ваших встречах в Финляндии?

— Уверен, что знали, — возразил Жажин. — Знал наш резидент в Стокгольме и резидент внешней разведки в Хельсинки. Меня потом несколько раз вызывали во внешнюю контрразведку и спрашивали про Дровосека. Но я не знал, кто этот человек и кем он работал. Моя задача была всего лишь вовремя доставлять информацию.

— У вас были свои информаторы?

— Двое. Но это были обычные торговые агенты. Одного арестовали в девяностом году. Его осудили, кажется, на пять лет. Другой уехал из страны, но его задержали в Дании.

— Значит, оба ваших информатора были провалены? — уточнил Караев.

— Выходит, что так, — негромко признался Жажин, — но это случилось, уже когда меня не было в Швеции. И провалились не только эти двое, но и вся сеть нашей агентуры в стране. Я не знаю, как это случилось, но за своих информаторов я мог отвечать. Это были надежные люди.

— Вам не кажется, что кто-то мог выдать всех ваших информаторов?

— Я об этом много думал. Но если их выдали, то сделали очень умно. Дождались, когда я уеду. И только потом их обоих взяли. Я не думаю, что шведы ко мне так хорошо относились.

— Поясните, что вы хотите сказать?

— Получается, что шведская контрразведка специально выжидала и не трогала именно моих информаторов, тогда как вся сеть была полностью парализована. Но это невозможно. Я не занимал такого большого положения в нашем представительстве в Швеции. И ради меня они бы не пошли на такую игру. Я думаю, что это обычное совпадение.

— Вы не подумали, что вас сознательно оберегали?

— Именно об этом я и подумал. Но такого не могло быть в принципе. Шведы знали, что я слишком незначительная фигура, чтобы вести со мной такую сложную игру.

«Не с ним, — убежденно подумал Караев, — конечно, не с ним». Теперь все становится ясным. Они намеренно не трогали информаторов Жажина, чтобы не вызывать подозрений у советской стороны. Слепцов использовал Жажина в качестве источника связи с этим Дровосеком, который вполне мог быть двойным агентом или вообще не агентом. Но структура резидентуры была построена таким образом, что знать об этом обычный офицер Жажин не имел права. Это была прерогатива самого Слепцова, который мог даже указывать в своих донесениях о получении ценной информации от одного из своих агентов. Они не трогали информаторов Жажина, чтобы оберегать Слепцова. В разведке подобное часто происходит, иначе Слепцова могли бы быстро вычислить.

— Скажите мне, Николай, вам никогда не казалось, что Слепцов использовал вас для своих личных целей?

— Нет. В те времена все были идейными. Мы верили в идею, за которую работали. Нет. Меня никто не мог использовать.

— Что говорил вам Слепцов в последний вечер, когда вы с ним виделись?

— Спрашивал о жизни. Жаловался, что устал. Постарел. Я его успокаивал. Потом я взял у него взаймы тысячу рублей. У меня сейчас проблемы. Но я верну деньги его вдове…

— Он не спросил, зачем вам деньги?

— Нет. Он дал мне деньги. Две пятисотрублевки. А потом еще улыбнулся и сказал, что он мой должник. Но я понимаю, что он вспомнил нашу хорошую работу в Швеции и таким способом просто благодарил меня за наше сотрудничество.

— Он так и сказал, что «ваш должник»?

— Да, — кивнул Жажин, — но я так не считаю. Мы все работали на благо…

Он еще продолжал говорить. Караев откинулся на спинку стула, достал носовой платок, вытирая лицо.

«Он его использовал, — понял Тимур, — все так и было. Поэтому во внешней контрразведке не смогли выйти на возможного связного Слепцова и его контакты с зарубежными разведками. Слепцов выстроил почти безупречную систему связи, при которой использовал возможного двойного агента, с одной стороны, и своего связного — с другой. Внешне все выглядело благопристойно. Получение информации, передача инструкции. На самом деле все могло быть с точностью до наоборот. Это сам Слепцов получал инструкции, пересылая нужные сведения. Именно поэтому они так оберегали информаторов Жажина, чтобы не подставлять самого Слепцова».

Он взглянул на Иосифа Наумовича. Тот понял по его взгляду, что допрос закончен.

— Что-то выяснили? — уточнил психолог.

— Похоже, что да. Вы его отпустите?

— Только завтра вечером. Но он не будет помнить о нашей встрече. Только отрывочные воспоминания. Завтра он вернется к себе домой. И ему будет казаться, что все происшедшее с ним всего лишь кошмарный сон.

— Ясно. Со мной вы тоже проделывали подобные трюки? Может, меня сюда часто приглашали, а потом стирали мне память?

— Нет, — усмехнулся Иосиф Наумович, — стереть память практически невозможно. Это только в фантастических фильмах можно стереть опредленные дни, оставив остальные нетронутыми. Наш мозг исключительная конструкция, и любое вмешательство в его работу чревато самыми серьезными последствиями. Здесь важна ювелирная точность. Можно заставить человека поверить, что его встречи не было. Можно заставить забыть о каком-то событии. Но подсознательно он все равно будет об этом помнить. Даже видеть сны о таком событии. Полностью стереть память невозможно. Конечно, я не говорю о посттравматических случаях, когда человек лишается памяти. Но здесь как раз все понятно. Любое вмешательство извне вызывает сбой в работе мозга и сильно влияет на наш интеллект. Ведь наша память — это совокупность нашего опыта и интеллекта. Любое выпавшее звено автоматически означает нарушение работы всей системы. А ваш интеллект, полковник Караев, нам чрезвычайно важен. Я ответил на ваш вопрос?

— Спасибо. Что мне делать?

— Поезжайте домой. Примите ванну. И забудьте о сегодняшнем разговоре. Сами забудьте. Если вы не должны никому о нем рассказывать. А если должны, то расскажите и снова забудьте. Сами. Так будет гораздо удобнее.

— Я все понял. До свидания. — Он пожал руку психологу, взглянул на Жажина, сидевшего с другой стороны стены, и вышел из комнаты.

Он поднялся на другой уровень, когда его позвали к телеофну. Это был генерал Попов.

— Вы допросили Жажина? — строго спросил он. — Какие у вас выводы?

— Очевидно, Слепцов использовал Жажина в качестве своебразного «почтового ящика», — пояснил Караев. — Вполне вероятно, что без ведома самого Жажина. Оба его информатора были почти одновременно арестованы уже после того, как Жажин покинул Швецию. Это похоже на спланированную акцию. Нужно поднять и проверить все сообщения Слепцова по агенту Дровосеку, с которым встречался Жажин. Но я уже сейчас на девяносто процентов уверен, что эта был двойной агент. Либо подставленный для связи агент американцев.

— Вы хорошо поработали, — похвалил его генерал, — спасибо. Можете отдыхать. В понедельник вам нужно будет подать заявление об увольнении. Все остальное мы продумаем. До свидания.

— До свидания. — Он положил трубку внутреннего телефона и поспешил к лифту. На таком расстоянии под землей он чувствовал себя не совсем уверенно. Чистый воздух показался ему особенно вкусным. Он прошел к своей машине и медленно отъехал. Обернувшись, он увидел громаду здания, казалось, нависшую над ним. В окнах не было света, разве может кто-нибудь работать в такое время суток в «обычном» научно-исследовательском институте. На часах был уже первый час ночи.