Изумление заглушает страх. Ненадолго, всего на несколько секунд, искаженных оцепенением, застывших в сомнении. Так поцарапанная виниловая пластинка выдает раз за разом один отрывок – бессвязный фрагмент куплета, без начала и конца. Фрагмент адской, сводящей с ума литании.
Он навевает мысли о возвратно-поступательном движении – беспрерывном, вечном.
Порочном круге, который вас засасывает…
– Вы же это не всерьез? – восклицает рецепционистка Софи Шене и смотрит на Алин ошарашенно.
– Похоже, что я шучу?
Эта фраза порождает в сознании Леа Фронсак бурю. Уверенность, внезапную и жестокую, что это никогда не закончится. Мучительную очевидность, что нужно действовать самой. В голове пульсирует картинка: у нее в руках – собственное сердце, и она сжимает его, выкручивает, чтобы выдавить страдание по каплям… Из сердечной мышцы вдруг вырывается дымок, черный как сажа, и начинает стекать грязными завитками меж пальцев, въедаясь в кожу.
И тут воображение «меняет пластинку».
Мультик закончился. На телеэкране идут финальные титры, разбавленные самыми забавными эпизодами из мультфильма, и все это – на фоне веселой и громкой музыки, потому что все в этом мире добры и жизнь прекрасна. Эмиль один в квартире. Он перебегает из комнаты в комнату и уговаривает себя, что мамочка играет с ним в прятки, вот сейчас она выглянет из-за двери или из-за шкафа… Но никто не отвечает на зов. Мальчик смотрит по сторонам, и пространство комнаты начинает давить на него, неподвижность всего вокруг пугает, а звуковая заставка главного меню DVD-диска, повторяющаяся снова и снова, звучит все противнее… Эмиль зовет, и его голосок рикошетом отскакивает от стен, резонирует у него в голове, и тогда он зовет опять, потому что крик заглушает эхо страхов… Скоро из глаз уже текут слезы, однако он не сразу это осознает. Маленькое тельце мальчика вздрагивает от ударов сердца, которое скорее барахтается, чем бьется, сдавленное ужасом и непониманием, как тисками.
Мама?
Это «Мама?»… Леа Фронсак его слышит. Оно раздирает барабанные перепонки, вырывает кишки, перебивает дыхание. Ее дитя страдает, ее дитя дрожит, зовет свою маму, страшится всего, что его окружает, жалуется без конца, задает вопросы в пустоту… Чувство вины, как нож гильотины, обрушивается на нее, и поделом: она – единственная, кто виноват в том, что сыну плохо. Мама. Мама.
Мама.