Допрос окончен, и, получив предупреждение, что в ближайшее время полиция может с ними связаться, Софи и Тома вольны наконец вернуться домой. На запястьях у бухгалтера – аккуратные повязки.

– Можно подумать, ты вены себе вскрыть пытался! – шутливо замечает Софи.

Тома молча кивает, взгляд у него мрачный. Версия, которую молодая коллега предлагает озвучить в конторе, его, в общем-то, устраивает, но нужно подготовиться психологически, прежде чем вернуться к семейному очагу и посмотреть в глаза жене. Испытание не из легких, и Тома старается, как может, обуздать своих демонов. Мокрое пятно на штанах высохло, но кожа в той области невыносимо зудит, и он чувствует себя грязным, пристыженным, униженным, достойным презрения, омерзительным.

Служители Фемиды сообщили, что они с Софи вправе рассчитывать на помощь психолога, который помогает жертвам насилия справиться с пережитым кошмаром. На данный момент ни он, ни она не выказали желания прибегнуть к услугам этого специалиста, но координаты на всякий случай взяли. Наконец окончены все полицейские процедуры, в которых молодые люди были задействованы, и они свободны.

Одолжив у полицейского телефон, Софи позвонила патрону, и оказалось, что тот даже не заметил, что их до сих пор нет в конторе. Сначала он слушал ее рассеянно, потом опомнился, пробормотал что-то ободряющее и даже позволил не возвращаться на работу, а вместо этого отдохнуть как следует, тем более что погода на выходных обещает быть солнечной. Похоже, патрон совершенно забыл, под каким предлогом Тома у него отпрашивался, и про отчет, который нужно закончить к концу дня. Конечно же, он ждет их в понедельник на работе, в обычное время. И в отличной форме после выходных!

Софи не без сарказма благодарит его и кладет трубку.

– Он даже не заметил, что нас нет! – восклицает она. – Представляешь? Мы могли умереть в этом магазине, и всем на это наплевать!

Тома смотрит на нее озадаченно, а потом его вдруг посещает сумасшедшая надежда: что, если у него получится вот так просто вернуться в свою неприметную, упорядоченную жизнь с того места, где он из нее выскользнул несколько часов тому назад?

– То есть он не звонил моей жене?

– Думаю, что нет.

Головокружительный прыжок сознания от полнейшего отчаяния к эйфории… Тома задыхается от счастья. Неужели кошмар все-таки закончился? Неужели жизнь берет происшедшее в скобки и можно вернуться к основной теме? И это было просто наказание, предупреждение, способ, который Господь избрал, чтобы сказать: «Я возвращаю тебе твою жизнь, но из случившегося ты должен извлечь урок! Надеюсь, ты все понял и больше это не повторится!»

– Да… Да, я понял, клянусь, я все понял, и больше никогда этого не сделаю, обещаю! – прочувствованно шепчет Тома.

– Что? Что ты сказал? – спрашивает Софи.

– Ничего! Все хорошо. Я… Я еду домой. – Вспомнив, что приехали они вместе, он добавляет: – Тебя подвезти?

– Если тебе не трудно, отвези меня домой. После всего мне не хочется ехать на RER одной.

Тома кивает. Теперь, когда демонические чары рассеялись, он смотрит на хорошенькую рецепционистку и не может понять, как попал в ее сети. Да, он отлично усвоил урок, и если Господь так добр, что позволяет ему отделаться малой кровью, то он, Тома, дает клятву снова стать верным мужем и образцовым отцом, каким всегда был, и оставаться таковым до конца своих дней.

На обратном пути они молчат. Оба еще под действием шока: с одной стороны, радость, что остались живы, с другой – невозможно вот так взять и забыть об испытаниях, через которые пришлось пройти. Вот так просто взять и вернуться в повседневность, которая и не думала останавливаться, кажется странным. Раствориться в анонимной толпе горожан, стать ее частью. Все, что еще несколько часов назад не имело никакой ценности, воспринималось как само собой разумеющееся, казалось банальным или неинтересным, вдруг обретает нюанс исключительности.

Уже возле дома подруги Тома спохватывается: нужно еще раз убедиться, что их версии совпадают.

– Давай еще раз проговорим, как все было.

Молодая женщина устало взмахивает рукой. Она чувствует себя истощенной морально, грязной – физически, и мечтает только о двух вещах – ванне и постели.

– Все обойдется! – возражает она с легким раздражением. – Мы же не в романе «Опасные связи»!

– Почему ты вдруг вспомнила «Опасные связи»? – интересуется Тома, удивленный такой ассоциацией.

– Я хочу сказать, что у нас не самый сложный сценарий. Не такой, как у Шодерло де Ланкло! – поясняет девушка, теряя терпение.

Тома какое-то время молчит, пытаясь связать между собой «Опасные связи» и «сложный сценарий».

– Шодерло де Лакло, – наконец проговаривает он медленно.

– Что?

– Де Лакло. А ты сказала – Ланкло.

Теперь уже Софи с полминуты смотрит на него и, пропустив замечание мимо ушей, повторяет свою версию истории: они вместе поехали к ее престарелой тетушке, и Тома, как опытный бухгалтер и безупречный джентльмен, разрешил все ее противоречия с налоговой. На обратном пути в контору Тома получил сообщение от жены с просьбой сделать кое-какие покупки, и они заехали в мини-маркет недалеко от квартиры пожилой тетушки. Как события развивались дальше, нет нужды повторять: каждый момент этого ужасного дня навсегда останется у них в памяти.

Незадолго до расставания бухгалтер и рецепционистка позволяют тишине витать между ними. Оба стараются навести порядок в мыслях.

– Увидимся в понедельник утром в агентстве? – спрашивает Софи вместо прощания.

– Да… Да, конечно! – смущенно отвечает Тома.

Она кивает, а он отводит глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом. Сам того не желая, он вспоминает, что по-настоящему хотел ее убить – своими руками, своими грязными мыслями. Он гонит картинку из головы, пытается сосредоточиться на чем-то другом, хочет, чтобы она исчезла… Но девушка не спешит выходить из машины, и он сдерживает нетерпеливый жест, проклинает себя за эту нелепую спешку.

– Ладно… Пока! – говорит она и наклоняется, чтобы чмокнуть его в щеку.

– Пока! – отвечает он чуть громче, чем нужно, и слишком поспешно.

Щеки мужчины и женщины едва соприкасаются, хотя еще недавно они были так близки – в любви и в ненависти, в блаженстве и в жестокости.

Наконец Софи выходит из машины, и Тома смотрит ей вслед, отчетливо осознавая, что не сможет видеться с ней каждый день и не испытывать мучительного стыда за то, что был в шаге от того, чтобы ее убить. Лицо, голос, запах – все в ней будет напоминать об этом дне, о беспощадном сражении, развернутом ангелом и демоном в его сердце. Изменив жене – теперь он совершенно в этом уверен! – он провалился в темный мир; ощутил кипение страсти, укус раскаяния, ожог сожаления. И в этот миг, глядя на удаляющуюся фигурку девушки, которая вот-вот исчезнет в подъезде, оказавшись наедине с собой впервые после хаоса, перевернувшего его жизнь, Тома сомневается, что Господь сделал ему подарок, оставив в живых.

Глядя на Софи, он чувствует – он совершенно в этом уверен! – что она уносит с собой последние осколки его прежней личности. Осколки того Тома, которым он был еще сегодня утром.

Того, кем он уже не является.

Он понятия не имеет, как истолковать смятение, царящее в мыслях, но в чем он уверен, так это в том, что отныне молодая и хорошенькая рецепционистка – единственное существо в целой Вселенной, которое в будущем сможет его понять.

А еще она – единственный человек в мире, которого он предпочел бы никогда больше не видеть.

По правде говоря, все, что наполняло жизнь смыслом, все, что заставляло его каждое утро вставать с новыми силами и желаниями, уходить на фронт будней, сражаться, трансформируя время в любовь, в удовольствие или даже в деньги, – все это теперь рассыпалось в пыль. От принципов, убеждений ничего не осталось. Так, нагромождение сомнений и угрызений совести – терзающих, обжигающих; злобный конгломерат вопросов и опасений, которые, как отвратительные насекомые, ползают по нему и от которых хочется избавиться; его сознание вопит – протяжный немой крик; совесть пытается их раздавить, но их слишком много, и как только одну убьешь, возникают еще десять и сосут из него кровь; это пожирает мозг, раскалывает череп, рвет кишки…

Прежде чем войти в подъезд, Софи оглядывается и, не зная, какие страшные муки ее отсутствие (хотя и присутствие тоже) порождает в Тома, машет ему рукой, но ответа не получает.

И вот ее уже нет…

Тома сидит без движения еще несколько долгих минут, собирая, как одержимый, остатки сил, чтобы завести двигатель и ехать домой. Он знает, что это – последнее испытание на сегодня, но силы нужно откуда-то взять… Дома можно будет рухнуть, спрятать свое уродство от мира, укрыться за любовью близких и утонуть в пыли раскаяния.

До своего квартала он добирается за час, а мог бы – за двадцать минут. Подъезжая к дому, смотрит на окна четвертого этажа, где за тюлевыми занавесками его ждут самые дорогие на свете существа, и впервые за день чувствует, как к сердцу приливает теплая волна.

Глушит двигатель. Машинально засовывает руку во внутренний карман пиджака, чтобы взять бумажник, и вспоминает, что лишился всех личных вещей: бумажника, кредиток, паспорта. Открывает дверцу и с трудом выбирается из автомобиля.

Пошатываясь, добредает до входной двери, набирает четыре цифры числового кода и толкает створку.

Как в пропасть, падает в лифт.

Полсекунды уходит на то, чтобы вспомнить номер своего этажа.

Нажимает на украшенную завитушками цифру «четыре».

Прислоняется спиной к стенке кабины, которая наконец идет вверх.

Когда дверцы лифта расходятся на указанном этаже, у Тома такое чувство, что последние движения, которые нужно совершить, чтобы попасть в свою берлогу, отнимут у него всю энергию, до последнего вздоха. Кажется, что из него выкачали всю жидкость, и если бы он не был так близко к цели, то рухнул бы тут же, на пол кабины. Он выходит из лифта, делает несколько шагов к своей квартире…

И видит возле двери чемодан.

Бухгалтер хмурит брови. Кто мог забыть чемодан возле их квартиры? Он подносит руку ко лбу. Он узнаёт эту вещь. Но как такое может быть?

Пытается вставить ключ в замочную скважину, но та категорически отказывается его принять. Движения становятся нервными, нетерпеливыми, неловкими. Он делает еще одну попытку – и с тем же результатом. С обратной стороны в замке торчит ключ жены…

Болезненный выброс адреналина придает ему сил, и он начинает стучать в дверь и звать жену.

Никакого ответа.

Тома ничего не понимает или, наоборот, понимает слишком хорошо, но разницы сейчас никакой. Дрожа всем телом, он колотит кулаком по двери, не обращая внимания на боль в порезанных запястьях, колотит все громче, зовет, вопит, выкрикивает имя жены, становится как сумасшедший, начинает бросаться на дверь, он уже готов ее вышибить…

– Уходи! – доносится наконец из-за двери.

– Валери? Это… Это ты? Пожалуйста, открой!

– Говорю тебе, уходи! Я не хочу тебя видеть.

– Но…

Остатки жизни, и без того разрушенной, рассыпаются у него в сознании, в то время как сердце спотыкается об отказ Валери и пропускает удар за ударом. Обезумев от боли, Тома припадает к двери. Брюки пахнут мочой, и от этого запаха его начинает тошнить. Хотя нет, все в себе ему отвратительно: и то, каким жалким он сейчас выглядит, и собственный извращенный ум.

– Пожалуйста… Впусти меня! – всхлипывает он.

– Только не сегодня! Мне нужно время.

Он слышит, как удаляются ее шаги и дверь в прихожую захлопывается.

Руки безжизненно повисают вдоль тела, и, устремив перед собой невидящий взгляд, он, как робот, идет к лифту…