Разговоры в машине

Мы с моей подругой Яной ездим по утрам на йогу. На интимную йогу. Укрепляем мышцы, тренируем чувственность, раскрываем женский потенциал. Нам с подругой свойственна тяга к совершенству. По понедельникам и средам. Мы ездим на большой красивой машине. На нас смотрят прохожие и думают: вот сучки… Хотя мы – не сучки. Но приятно знать, как они заблуждаются. Машина подарена моей подруге её любимым мужчиной. Женатым любимым мужчиной. Молодец – женатый любимый мужчина, я считаю. Хорошо, что подарил машину. Более того. Хорошо, что подарил хорошую машину. Красивую и дорогую.

От своего женатого любимого я подарков не жду. Мой любимый непросто расстается с деньгами. Это видно каждый раз, когда, уезжая от него утром, я прошу 500 рублей на такси. Вернее, прошу не каждый раз. Только, когда слишком надоедает ходить ногами километры от метро до дома. Моего и его. Тем более по ночам.

Он дает мне эти 500 рублей, но чувствуется, как они ему дороги. Хотя гонорар его за один рабочий день в два раза превышает мою месячную зарплату. Тем более, сейчас я не работаю. Но это всё пустяки. Я же с ним не из-за денег.

Когда мы ездим с подругой Яной на йогу, мы говорим о любимых. И о нелюбимых. И о посторонних. Мы говорим с ней о разном, но чаще всего – о мужчинах.

– Яна, – предлагаю я тему, – я выявила главную мужскую черту в отношениях с женщиной.

– Какую? – охотно отзывается она.

– Страх.

Даю несколько секунд на осмысление.

– Вот для меня понятие страха в отношениях отсутствует. Я не боюсь. Вообще не боюсь. И ты не боишься.

– Не боюсь.

– А они – боятся. Боятся – всего. Ты не замечала, что у женщин, когда они между собой обсуждают мужчин, в ходу одни и те же фразы: «не делай этого, ты его напугаешь», или «ну всё ясно, он испугался» или «он испугается и убежит». И все понимают, о чём речь. А представить, что один мужчина говорит другому о своей любовнице «и тут она испугалась» – практически невозможно. Потому что сразу возникает вопрос: что же он ей такое страшное показал, что она испугалась?

– Брррр! Катя!..

Смеёмся. Мы вообще много смеёмся. Даже в те моменты, когда ничего кроме как плакать не остается. Это нас и сближает.

– Получается, напугать женщину – это абсурд, – продолжаю я, – а испугать мужчину – суровые будни. Вот у меня есть Миша. И у нас с ним все хорошо. Он мне всё время говорит, какая я прекрасная, водит меня в кино, кормит в ресторанах, балует и не перестаёт мною восхищаться. И вот завтра, предположим, после секса, который, между прочим, был хорошим, я, целуя его, скажу: «Я Тебя Люблю». Что будет?

– Он убежит.

– Ты представляешь, как далеко он убежит? До самого метро. А до метро от моего дома, между прочим, две остановки. Он добежит до метро и в этот момент вспомнит, что на метро уже десять лет не ездит, и что около моего подъезда у него стоит машина.

– Но за ней он вернется поздно ночью. Чтобы не встретить тебя.

– Нет! Он попросит ее забрать кого-нибудь из знакомых. Яна! Они боятся всего. Боятся, что ты их женишь на себе, боятся, что ты их заставишь жить вместе…

– Вместе с кем?

– А просто – вместе! Ты не чувствуешь, какое слово страшное – «вместе»!

– Да, «вместе» – это уже страшно!

– Господи, ребята, не бойтесь! Зайцы дорогие, да кому вы нужны?

– А еще они боятся любви. И в этом сами признаются.

– Да! И это самое главное. «Почему ты решил с ней расстаться?» – «Я испугался, я почувствовал, что она мне стала слишком дорога!» Ты понимаешь? Яна! Ты понимаешь, что они – дураки? Господи, какие они все дураки!..

 

Миша

Мы сидим в кафе с моим женатым любовником. Не с женатым любимым, а с женатым любовником. Прошу их не путать. Оба женаты. Но одного я люблю, а с другим мне весело и интересно. Вот такая разница. Я не виновата, что они женаты.

Значит, с Мишей мне весело и интересно. И легко. С любимым – трудно. То яма, то канава. Но я сейчас про Мишу. Мы сидим с Мишей в японском кафе после кино, едим суши. Смотрим в окно на ночной дождливый Невский. Пьём вино. И я завожу ту же пластинку, что и с Яной. Чего боится мужчина? Хорошее, кстати, название для учебника по психологии. И Миша мне, сразу же, не моргнув глазом, отвечает: любви.

Мужчина боится любви.

Тут я просто взлетаю от восторга (так честно и точно ответил!) и возмущения, и разражаюсь минут на семь высоким монологом о том, какая редкость – любовь. О том, какое счастье – любовь.

О том, что она дается так редко, а живём мы все – для неё, ради неё, потому что единицы – живут ради дела, из-за которого стоит жить, у остальных лишь – суета и пустота, и, если нет любви, все бессмысленно, что только любовь наполняет и осмысляет жизнь, но ее так мало, так мало вокруг, что если ты ее встречаешь, если она к тебе приходит, то как ты можешь, сволочь такая, топтать ее сапогом, когда ее надо ловить, прятать в ладонях, согревать дыханием, не моргать и говорить шепотом.

А когда она полетит от тебя, хватать за хвост, пытаясь продлить, ещё чуть-чуть, последние мгновения: «ещё понравься!» А когда уже ушла, совсем, безвозвратно, быть счастливым от того, что это с тобой случилось, ты это чувствовал.

Потому что, если ты не чувствуешь, то тебя – нет.

Как любви можно бояться?

– Катенька, – отвечает мне Миша, – я с тобой совершенно согласен. Я подпишусь под каждым твоим словом. Но я не буду с тобой разговаривать на эту тему.

– Но почему, Миша, почему? Давай поговорим! Мне очень нужно знать! Скажи мне! Это безотносительно! Безотносительно тебя и меня! Давай поговорим отвлечённо, чисто теоретически, ответь мне: как можно бояться любви?

– Я не буду, Катенька, говорить с тобой на эту тему, прости, – отвечает мне Миша.

И пропал после этой ночи недели на две.

 

Разговоры в машине

– А почему женщины не боятся?

– А потому что женщина всегда сможет разрулить ситуацию. Напугать нас активностью – довольно сложно, мы к ней привыкли и умеем с ней справляться.

– Знаешь, что я отвечаю, когда мужчина говорит мне: выходи за меня замуж?

– Что?

– Я говорю: хорошо, я выйду за тебя замуж.

– И он пугается.

– Да. И он пугается.

– Женщина всегда сможет разрулить ситуацию.

 

В ночи

Я еду к любимому в ночи. Выхожу из дома, голосую на дороге.

Почему я не заказываю такси к подъезду, я не знаю. Наверное, из-за того, что не хочу ждать машину и не хочу, чтобы машина ждала меня. Не хочу быть готовой к определенной минуте. Потому что время, когда я собираюсь к нему, течет в другом измерении: воздух становится плотным, наполненным предчувствием, предощущением счастья, я – это уже немножечко не я, а – женщина, которую ждёт мой любимый, и я чуть-чуть как будто со стороны за ней наблюдаю, и действия мои – такие повседневные – высушить волосы, одеться, накрасить глаза – подчинены звучащей во мне музыке и обретают почти ритуальный смысл.

И когда я выхожу в ночь, вокруг меня звенят колокольчики.

Я ловлю машину на дороге, и в пути отсылаю ему сообщение:

«Я – в такси, буду через сорок минут, не засыпай без меня …)))».

По моим сияющим глазам, блуждающей улыбке и аромату духов, а, может быть, по звуку колокольчиков, водитель понимает, что я еду на свидание и проникается важностью момента. Это чувствуется в особо уважительной интонации, когда он в пути уточняет адрес, или мы говорим с ним о каких-нибудь пустяках.

Я разговариваю с водителем, а сама отсчитываю улицы, которые нам осталось проехать. Напряженная как стрела, улыбаюсь на шутки, шучу сама, тетива натягивается, натягивается и замирает перед мгновением…

Останавливаемся около его дома. Через темноту мрачной арки выхожу в двор-колодец, затем налево, к подъезду, сердце стучит. Вот в который раз подхожу, а сердце каждый раз – как в первый – выпрыгивает из груди. Набираю две цифры в домофоне, звоню. Как всегда без слов дверь открывается.

Поднимаюсь пешком на четвертый этаж.

От ступенек наверх становится жарко.

Перед последним лестничным пролетом останавливаюсь на две секунды: восстановить дыхание.

Подхожу к квартире.

Дверь открыта.

Захожу.

Закрываю.

Попадаю в темноту прихожей.

В комнате работает телевизор.

Он выходит ко мне.

Улыбаюсь ему. Улыбается мне.

Обнимает меня, не давая времени на то, чтобы снять пальто. Пальто само падает на пол.

«Ну, здравствуй…» – целует он моё лицо…

«Здравствуй…» – отвечаю я своему любимому.

 

У морали две стороны

Мир делится на жён и любовниц. Так мне иногда начинает казаться.

Жёны живут напоказ, любовницы – тайно. Жёны демонстрируют миру, что все хорошо, держат лицо в любой ситуации. Любовницы тоже держат лицо и то, что все хорошо, от мира скрывают.

Иногда жёны сами становятся любовницами. Иногда любовницы становятся жёнами.

Но в основном эти статусы не переплетаются.

Жёны ненавидят любовниц, любовницы не жалуют жён.

У тех и других – отдельная правда и общий интерес – мужчина.

Я – женщина по ту сторону морали. Со мной мужчины изменяют жёнам.

Моя мама переживает за то, что у меня нет стабильных отношений. Она не знает, что я сплю с чужими мужьями. Но чует: что-то неправильное происходит с ее дочкой.

Неправильное стало происходить, когда в моей жизни появился первый несвободный мужчина. Мне было двадцать два. Я знала, что это временный момент, я шла на компромиссы с громкоговорящей во мне совестью, и считала, что все происходящее – нонсенс. За прошедшее с той поры время нонсенс превратился в норму, и я к ужасу своему поняла: что-то неправильное происходит со всеми.

С теми, кто изменяет. С теми, кому изменяют. С теми, с кем изменяют.

Девять из десяти семейных жизней имеют оборотную сторону. Об этом не говорят. Но об этом все знают. Знают мужья, знают жёны, знают друзья семьи, знают соседи, знают прохожие, знают случайные люди. Знают все, но все скрывают. Семья окутана облаком мнимого благополучия. Или не в верности счастье.

Я знаю точно, что счастья нет, когда люди врут.

Это мое понимание, которое я никому не навязываю.

Когда начинается враньё, уходит доверие. Доверие – самая хрупкая, самая эфемерная, безвозвратно утрачиваемая ценность. Совравший раз соврёт и вновь. Предавший раз предаст меня снова.

Что такое предательство? Подстава под удар.

С момента первой подставы человек живет в ожидании ее повторения. В ожидании нового удара, который по нему нанесут, если тайное вновь станет явным.

Трудно быть счастливым, если постоянно ждёшь минуту, когда по тебе врежут.

Итак, значит, я – любовница. Это не мой выбор. Я хотела бы быть женой. Той, которой не изменяют. Я хотела бы любить своего мужчину и жить с ним в чистоте душевной.

Это – мечта моя давняя, пока несбывшаяся.

Хотела бы я поменяться местами с жёнами, которым изменяют мужья в моей постели?

Я думаю, что нет.

Надеюсь ли я, что мужья оставят своих жён, женятся на мне, и мы заживем с ними чистой и безгрешной жизнью?

Я думаю, что нет.

Знаю ли я мужчин, которые не изменяют своим женщинам?

Я думаю, что знаю. Двоих.

Я знаю о мире очень мало. Мое знание субъективно и строится на собственном опыте. Мой опыт смешон по сравнению с мировыми масштабами.

Но я знаю точно, что любое явление в этой жизни имеет не две, не три, а гораздо больше сторон, с которых ему можно дать оценку. Ничто в мире не является однозначным.

Я делаю шаг навстречу женщине, с чьим мужем я сплю.

Что-то случилось со всеми нами, запуталось, натянулось. Не выйти, не выбраться из этой паутины, перебираем лапками, перебираем, запутываемся еще больше, делаем друг другу больно. Все тщетно.

Я говорю ей: прости меня, что забираю его у тебя.

И я прощу тебя за то, что он останется с тобой.

 

Лёша. Мой первый женатый мужчина

Лёша. Актер. Мне 22, ему 33.

У меня большая несчастливая любовь. Мой избранник мотает мне нервы полгода: мы не вместе, но далеко от себя он меня не отпускает. Я измучена неизвестностью. Я не понимаю, что от меня хотят и хотят ли. Мне 22 года. Я в силу возраста вообще ничего не понимаю.

И появляется мужчина. Высокий, взрослый, уверенный в себе. Он заезжает ко мне на работу, чтобы провести со мной пару часов, накормить ужином, а потом отвезти домой, хотя сам живет на другом конце города. Он активен в своей заинтересованности во мне.

У него есть жена и десятилетний сын. Сын – в Харькове, у бабушки, жена – в Болгарии на гастролях.

Мы целуемся у него в машине. А за окном – май, солнце и ярко зелёные деревья. Обо мне давно никто не заботился. Там – мне играли на нервах как на скрипке, здесь – предупреждают любое желание. Он приезжает ко мне каждый день. По выходным мы ездим на залив. Гуляем в обнимку по песчаному берегу, заходим в ресторанчики, пьем вино и едим вкуснейшие шашлыки. Нам интересно друг с другом.

Через двадцать восемь дней это кончится. Через двадцать восемь дней вернётся его жена, и мы перестанем встречаться. Вообще. Я это знаю. Мы как-то сразу выяснили, кажется, на втором свидании, что у нас есть всего двадцать восемь дней.

Почему я на это соглашаюсь? Потому что нервы у меня вымотаны другим, и мне очень нужно, чтобы меня любили. Пусть даже в строго ограниченные сроки.

Я живу с мамой и сестрой.

Мы ночуем у него, больше негде. Мы спим в его супружеской постели.

По утрам я выхожу из квартиры первая, прохожу мимо соседей у подъезда, заворачиваю за угол, не спеша иду по тротуару с независимым видом. Иду вперед, куда глядят глаза. Через пару минут он догоняет меня на машине, я заскакиваю на переднее сидение, и мы едем завтракать.

Меня немного тошнит от происходящего. От этих утренних проходок. От двухкомнатной хрущевки, где за стеклами доисторического серванта поставлены портреты его жены и сына, от белья, на котором он год за годом выполняет супружеский долг. Но я знаю, что всё это – временно. Что я никому не причиняю вред. И что мне очень нужно, чтобы меня любили.

Однажды ночью нас разбудил звонок в дверь. Сердце моё выскочило из груди и запрыгало по полу. Я поняла, что с гастролей вернулась раньше времени жена. В голове метались мысли: сейчас она зайдёт в квартиру, включит свет и увидит меня, голую, в своей постели, под своим одеялом. Что мне делать? Что делать? Ничего не сделать!

Не знаю, что думал он, когда шёл открывать, но ужас и стыд, что я пережила за те секунды, если не полностью, то в большей части наказали меня за этот адюльтер.

Это звонила какая-то алкашка, которая ошиблась дверью: квартира была на первом этаже.

В наш последний вечер он привез меня к дому. Накрапывал дождь. Капли бежали по стеклу. Он сказал: «Эти капли похожи на слезы…». Это было очень романтичное высказывание к тому моменту.

Перед тем, как навсегда расстаться, мы послушали мою любимую песню: «Давай разожжём костер и согреем хоть одну любовь…»

Была у нас такая своя традиция, мы всегда ее слушали, прежде чем я выходила из машины.

Потом он сказал: а чёрт с ним! Поехали на озера! И мы поехали на озера, и целовались еще лишних два с половиной часа в машине. А потом он уехал.

Из двадцати восьми дней мы встречались двадцать шесть. После расставания было очень трудно привыкать к тому, что меня бросили.

От меня ушёл друг. Хочется плакать, но слезы не идут. С каждым днем становится все больнее. Я не думала, я не ждала, что это будет так трудно. Как можно выбросить живого человека? Внутренняя катастрофа. Очередная внутренняя катастрофа. От меня ушёл друг. И опять эти пустые бесполезные дни. Попытка распределить себя на множество бытовых забот, чтобы потихоньку, по капельке выпускать эту боль наружу. Я смеюсь, когда говорю с людьми. Почему я смеюсь, когда хочется плакать? Потому что нельзя по-другому, нельзя без жертв. Потому что, если не я, то – другие. Но в жертву принесли меня. И нет выхода. Самое главное тут – нет выхода. Я в любом случае не могу быть с ним. Но без него – так пусто! От меня ушёл друг. Надо научиться жить без друга. Почему в жертвах именно я? Потому что я сама и в мыслях не допускаю других жертв. Следовательно, сама себе еще и враг. Слёзы, где мои слёзы? От меня ушел друг.

Чтобы отвлечься, я уехала работать вожатой в детский лагерь. Иногда приходила к телефонной будке, из которой пионеры звонили родителям, набирала знакомый номер, слушала его «алё» и клала трубку на рычаг. Мне надо было знать, что он где-то есть.

Через месяц я вернулась. Он позвонил. Сказал, что у него случилась беда, спросил, могу ли я с ним встретиться. Я ответила: конечно.

Мы поехали на залив. По дороге он рассказал, что ехал ко мне с максимальной скоростью и думал: хорошо бы сейчас врезаться в какой-нибудь столб, так, чтобы один момент – и всё было кончено.

Три дня назад он узнал, что у его жены на гастролях был любовник. Узнал до банальности просто. Любовник не заморачивался с конспирацией, а взял и позвонил к ним домой, и, когда на его звонок никто не ответил, он оставил сообщение чужой жене на автоответчике: люблю, скучаю, жду приезда…

Когда сообщение было обнаружено, дома состоялся грандиозный скандал, в результате чего жена заявила, что хочет развода. Лёша такой подлости от нее не ожидал и совсем пал духом. Даже пошёл к психологу. Увидел телефон в газете: «Психологическая помощь в трудные моменты вашей жизни». Момент в жизни был трудный. Он позвонил и поехал.

По адресу выяснилось, что это – обычная квартира.

Встретил его мужичок в спортивном костюме, пригласил пройти в комнату. Сели за стол, друг напротив друга.

– Ну, рассказывайте, – попросил мужичок.

– Понимаете, – начал Лёша, с трудом подыскивая слова, – мне изменила жена…

В этот момент зазвонил телефон. Мужичок снял трубку. Ответил кому-то, хорошо знакомому:

– Пошли маленькие пузырьки? Замечательно. Когда сахар растворится, максимально увеличь огонь. Как только сильно закипит, добавить сок из лимона и засеки восемь минут. Да, хорошо.

Он повесил трубку.

– Извините, – повернулся к Лёше, – так что у вас случилось?

Лёша вздохнул, собираясь с мыслями.

– Понимаете, от меня ушла жена. Оказалось, что у нее есть любовник.

– А вы сами жене изменяете? – заинтересовался мужичок.

– Ну, как сказать… – Лёша замялся, – по-разному бывало. Но дело не в этом. Если у меня что-то было, она об этом никогда не знала. А тут, выяснилось, что у нее – любовник…

Снова зазвонил телефон.

– Извините, – сказал мужичок и снял трубку, – Алё. Да. Закипело? Максимально увеличь огонь. Сколько минут прошло? Как пройдет восемь, снимай кастрюлю с огня, капни чайной ложкой на блюдце. Если варенье растекается, надо доваривать еще три минуты. Если нет – выключай. Хорошо, всё, давай.

Леша посмотрел на мужичка повнимательнее.

– Извините, – снова сказал тот, – так что там у вас произошло?

Леша помолчал. Потом захотел проверить:

– У меня жена к любовнику ушла.

– Неприятно, неприятно. Ну а вы-то сами как, жене изменяете?

«Я имею дело с сумасшедшим» – подумал Лёша. В этот момент снова зазвонил телефон. Мужичок ответил.

– Растекается? Отлично. Вари еще три минуты. Потом сними с огня, капай еще раз. Надо, чтобы варенье не растекалось, было тугим. Да, звони, как станет тугим. Я не могу сейчас, у меня пациент.

«Может, это способ терапии такой? – подумал Лёша, – чтобы пациент расслабился, почувствовал себя в домашней обстановке, где всё хорошо, где варят варенье…?»

От мужичка он все-таки ушел, оставив деньги за прием. О жене поговорить не удалось.

О жене говорила с ним я. Раскладывала ситуацию по полочкам. Давай посмотрим с этой стороны, теперь – с этой. Теперь посмотрим на нее снизу. Затем – сверху. Может быть, так. А может – этак. И то, и другое – нормально. Жизнь продолжается, Лёша. У тебя есть сын, это главное.

Я работала с ним часов шесть. Именно – работала, потому как, почувствовав, что ему внемлют, жалеют и любят, Леша разошёлся на всю катушку и уже не считал нужным казаться сдержанным, сильным и мужественным. И когда он снова и снова начинал гнуть линию «какая она тварь, жить из-за нее не хочу» возвращать его в состояние «да, неприятно, но жизнь на этом не заканчивается» требовало неимоверных эмоциональных затрат.

– Какой я дурак! – говорил Лёша, – Зачем я пошёл к этому дебильному дядьке, деньги ему платил? Надо было сразу позвонить тебе! Ты – лучше любого психолога, нет, честное слово…

К концу нашей прогулки я выдохлась окончательно. Когда мы подъехали к моему дому, Лёша сказал:

– Я не могу сейчас оставаться один. Мне нужен кто-то. Пожалуйста, поехали со мной.

– Хорошо, – вздохнула я, – только зайду домой за зубной щеткой.

И мы поехали к нему. И снова я работала психологом.

Взбунтовалась лишь поздней ночью, когда к эмоциональному утешению Лёша потребовал еще и физического. И сильно удивился отказу:

– Ты что? Тебе жалко, что ли? Поверь, мне это сейчас очень нужно!

– Но мне это, Лёша, совсем не нужно. Это ведь тоже важно, правда?

– Да, это тоже важно, – обиделся на меня Лёша.

Так закончился мой первый роман с женатым мужчиной.

P. S.

Лёша развелся со своей женой. В течении года он иногда заходил ко мне на работу. Общаться с ним было тяжело, почти невыносимо. Из-за пережитого стресса он превратился в удивительного зануду, доказывающего на каждом шагу, что все женщины – гулящие, и верить ни одной нельзя. О том, чтобы возобновить наш майский роман, не могло быть и речи.

 

Любимый

Я убираю квартиру. Почему-то думаю про Яну и ее мужчину. О том, что он вчера ей звонил. Мысль – она невесомая, что откуда берётся, что за что цепляется, трудно проследить. Думаю о том, что никогда не слышала голоса мужчины Яны. Интересно, какой он у него? Может, я услышу и подумаю: фи, ерунда… Я – голосовая маньячка. Я определяю голоса почти безошибочно. Я не смогу пропеть вам услышанную мелодию, но узнаю людей, звонящих мне по телефону с незнакомых номеров. Я называю актёров дубляжа почти безошибочно. Я улавливаю малейшие изменения тембра и интонации. Кстати, моя сестра с абсолютным музыкальным слухом, никогда ничьих голосов не узнаёт. А мы с мамой – всегда. Для меня мужчина – это 50 процентов его голос. Если брутальный красавец говорит в не принимаемой моим ухом тональности, у него нет шансов. И наоборот, если у плешивого незнакомца – красивый низкий бас, то случайная встреча может обернуться большой симпатией. И вот я думаю про мужчину Яны: какой голос у него? И тут же: а какой голос у моего любимого? И понимаю: у моего любимого нет голоса. Нет голоса, который бы мне нравился. Вот то есть, совсем. Это на сто процентов НЕ МОЙ голос. НЕСОВПАДЕНИЕ ВО ВСЕМ. Это НЕ МОЙ МУЖЧИНА по всем показателям.

Но, Господи, как же я его люблю.

 

Миша

Если рассказать о Мише одним словом, это слово будет «хороший».

 

Разговоры в машине

9 утра. Яна ищет нужную радиостанцию.

– Здесь у них тема, как женить мужчину.

Меня от этой формулировки слегка передёргивает. Дано: один мужчина. (Или не один?) Требуется: женить. Решение:…

– И вывод по статистике… ну, или не по статистике, по звонкам, по сообщениям, в общем, вывод один: сам по себе мужчина жениться не хочет. Только если женщина особо постарается.

– То есть, забеременеет?

– Ну, не обязательно. То есть, если очень захочет его на себе женить, и приложит максимум усилий…

Ее перебивает ди-джей из динамика:

– …и вот пришло новое сообщение. «А мой муж женился на мне из-за того, что я ему дорога. Потому что одному ему было бы лучше: и места больше в квартире, и денег… А он – взял и женился».

Я перебиваю ди-джея из динамика:

– Какой мужественный. Вот знаешь, я, например, совсем не уверена, хочу ли я замуж. Мне кажется, что не хочу. Мне трудно представить, как я вообще с кем-то жить вместе буду, не то, что замужем. Вот я пришла вчера вечером домой, усталая как собака. Носило меня весь день по городу, и все ножками, ножками. Пришла домой с пакетами из магазина. Тяжёлыми. Голодная. И прежде чем себе борщ готовый разогреть – просто на плиту кастрюлю поставить, я минут пятнадцать потупила, глядя в монитор компьютера, пока в себя не пришла… Так вот если представить, что я в таком состоянии возвращаюсь домой, и вместо «потупить 15 минут» мне надо тут же волчком завертеться, чтобы ужин на семью приготовить, носы подтереть, посуду помыть, штаны постирать… Так гори оно знаешь, каким огнём?

– А я тебе скажу, что со временем привыкаешь, и все это делаешь почти автоматически…

– Не уверена. Вот мне 33 года, я живу одна. И мне – хорошо. Я сама на себя зарабатываю. На еду, на развлечения, на путешествия. И я никому ничего не должна. Я не говорю уже про настроение плохое, когда приходишь домой и – так, отошли все, меня не трогать, вообще – сейчас – меня – не трогать. Тебе в этот момент напишет кто-нибудь в интернете, не то, что позвонит – так ему мало не покажется. А тут кто-то будет лезть с вопросами, разговорами, заданиями, приставаниями… Да у меня, как я это представлю, фобия совместного существования развивается! Просто жить вместе – трудно! А – замуж? Какой замуж?! «Здравствуйте, это – мой муж!»

Янка смеется.

– Ха-ха! «Мой муж!»

– Ужас! Мой муж! И что – всё, тупик? Я же всю жизнь ищу СВОЕГО мужчину. А тут, получается, я его НАШЛА? И что же дальше? А как жить без этого прекрасного поиска?

– Вот поэтому люди и уезжают на раскопки.

– Куда?

– Ну, археологами, например, становятся. Потому что поиск закончен, а привычка искать осталась.

– А очередь из прекрасных и пока неизвестных мне любовников? Что с ней делать? Я ведь не буду мужу изменять… Куда их девать?

Опять смеемся.

– Короче, замуж ты не хочешь.

– Не хочу. Получается. А все считают, что хочу. Все вокруг смотрят на меня и думают: ей 33 года. И она не замужем. Да она за любого пойдёт. К каждому – с ножом к горлу: ЖЕНИСЬ НА МНЕ!!! Понимаешь?

– И тетки жалеют: бедная, никто не берёт…

– А мужики все время начеку, все время в оппозиции внутренней: сейчас, сейчас она меня в оборот будет брать. Потому что ей 33! И она ХОЧЕТ ЗАМУЖ!!! Да кому ты нужен? Джо Неуловимый! Неуловимый потому, что тебя давно уже никто не ловит! Кто ты такой, чтобы мне за тебя замуж хотелось?

 

Когда он мне не пишет

Иногда приходят дни затопляющего отчаяния. Когда молчит телефон. И не ясно, то ли работы много, то ли жена приехала, то ли я перестала быть нужной. Хочется спрятаться под одеяло, закрыться с головой и замереть, свернувшись калачиком: не трогайте меня, не трогайте… Работы много – простить можно, жена приехала – можно понять. Но то, что ты меня больше не любишь – это преступно. Это всё. Крах. И мне надо возрождаться из этого пепла. Потому что я – красивая, умная и талантливая. И нужна большому количеству людей. И то, что ты не входишь в их число – это твое упущение, а не моё. Ты мне тоже больше не нужен.

И если в этот момент придет такое долгожданное смс: «Как ты, котя-кэт?», то в ответ можно и по голове получить. Я отвечу что-нибудь пренебрежительное, или не отвечу вовсе. Но смс не приходит. И тогда я думаю о себе: господи, ну что ты за дура. Человек работает сутками, подумаешь, два дня не пишет. Что такое два дня? Вспомни, как ты работала на износ, доползала до дома и падала… И, если смс придет в тот момент, когда я так думаю, я отвечу: «Скучаю по тебе, милый. Как ты поживаешь?».

Если пропустить и эту стадию, то следующим состоянием будет «приехала жена». Я понимаю, семья – это всё. Почему, кстати, я так полноценно и добровольно приняла это за аксиому? Почему я – это чуть-чуть, а семья – всё? Ладно, семья – всё. Но почему я – чуть-чуть? Почему я НА ЭТО соглашаюсь?

Я – совсем не чуть-чуть. Я – в своей системе координат – центральная точка, и не надо отправлять ее куда-то, в сторону заполярного круга, даже временно.

Хорошо, к тебе приехала жена. Так скажи мне об этом, чтобы я на стенку от своих догадок не лезла. Как скажи? Я не знаю, как скажи! «Катя, ко мне приехала жена, поэтому у тебя есть свободных пять дней» – меня не устроит. Я не знаю. Видимо, меня вообще не устраивает то, что к мужчине, которого я люблю, приезжает жена. Видимо, меня вообще не устраивает, что у мужчины, которого я люблю, – есть жена.

Надо выбираться из этого, надо, надо… Ты не пиши мне вообще больше, ладно? Всё, всё, всё. Всё, вообще не пиши. Не надо. Я как-нибудь без тебя. Я смогу. Потому что нельзя больше так. Нельзя так со мной.

И вот после этого я знаю, что будет. Три чёрных дня. Когда не хочется ничего: ни есть, ни пить, ни спать. И очень страшно оставаться одной, потому что сразу накатывает такая безысходность, что выть хочется. И воешь. Небольшими дозами выпуская из себя боль. Тихим протяжным звуком. И кот на это смотрит потрясённый.

Потом приходит период осмысления. А что собственно такого случилось? Чего ты сорвалась? Ну, приехала жена. Ну, уехала жена. А ты здесь одна сейчас, воешь от боли. А могла бы быть с ним. В его руках. Под его одеялом. Просто пока в моей жизни идёт тот период, что я – не могу без него. Надо дождаться периода, когда – смогу, и тогда уже уходить. Но как отмотать всё обратно? Как сделать так, чтобы не было произнесено слова «всё»? Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. И снова – в яму отчаяния. Все кончено. Больше ничего не будет. Он больше никогда мне не напишет. Как жить дальше?

И когда вдруг через неделю приходит смс: «Как ты, italian girl?», сердце бьет в груди чечётку, темнеет в глазах, и горят кончики пальцев.

И я минуты три просто сижу, замерев, пытаясь успокоиться.

И потом спокойными, не дрожащими руками набираю ответ: «Соскучилась по тебе».

 

Любимый

Если рассказать о моем любимом одним словом, это слово будет «трудный».

 

Миша

Мишу я знаю сто лет. Вернее, не сто, а тринадцать. Тринадцать лет назад, учась на четвёртом курсе факультета искусств, я пришла на практику в театр.

И сразу же влюбилась. Не в Мишу, в другого. Нервного, издёрганного, сутулого, с тревожными глазами. Влюбилась навзрыд, на разрыв аорты, с абсолютной уверенностью: это мой мужчина. Только он и больше никто. Мы расстались с ним тогда, тринадцать лет назад, после двух свиданий. Довольно удачных, кстати. Почему расстались, я не знаю до сих пор. Через полгода была третья встреча, окончившаяся резким и бесповоротным разрывом.

После нее, задыхаясь, я много лет находилась на привязи надежды, что всё-таки когда-нибудь сойдется этот пасьянс. Не сошёлся. Невидимый поводок, на котором я существовала, натягивался, натягивался и оборвался в тот момент, когда я поняла, что любимый для меня теперь важнее этого издёрганного, с тревожными глазами мужчины.

Мой любимый – лидер в моей жизни по несовпадениям со мной – внутренним, внешним – любым, оказался нужнее человека, единственного из всех, ради которого я, быть может, и была сделана.

Но речь не об этом. Речь о Мише, об актёре, работающем в театре, в который я пришла на практику 13 лет назад.

Он был голосист, высок и красив. Но зомбированная своей любовью к издёрганному и сутулому, я не видела никого другого. Все остальные мужчины были для меня тенями. Я проходила мимо с неизменной улыбкой и через секунду о них забывала. Иногда эти тени, к моему удивлению вдруг отделялись от стен, обретали плоть, и зажимали меня в различных театральных закоулках. Но обескураженные моим безразличием в самом начале атаки, бывали нейтрализованы всего парой движений, которыми я отстраняла их от себя. Одним из них был Миша.

Однажды на гастролях поздно ночью он пытался поцеловать меня в коридоре гостиницы. Этот поцелуй был настолько неуместен для меня в то время, что я без всякого труда увернулась от стремящихся ко мне губ и пошла незамутнённая дальше.

Миша то мое безразличное отстранение запомнил. И много лет подряд во время случайных алкогольных встреч на банкетах кидал мне ненароком, с улыбкой: а помнишь, как ты меня тогда отшила?

Я удивлялась никчемности повода для столь долгой памяти.

Прошло тринадцать лет. За это время он успел жениться и родить двоих детей. О чём я узнавала из его интервью и фотографий на страницах телевизионных программок.

Жене изменял во все стороны.

Об этом рассказывали общие знакомые. Изменял постоянно, почти патологически. От долговременных любовниц, которых знали в лицо, до случайно снятых в баре женщин. Сначала я удивлялась этим рассказам, потом приняла как факт.

Однажды летом, муторным жарким днём, мы встретились в кафе Ленфильма. Он забежал туда после съемок, я – ради встречи с очередным продюсером: «как хорошо вы пишите, пришлите нам свои сценарии». Сценарии присылаю, но дальше разговоров о том, как они хороши, дело почему-то не идет.

Я сидела за столиком с продюсером и увидела входящего в кафе Мишу. Он рванулся было навстречу, но, заметив, что я не одна, тактично изменил траекторию, не желая мешать. Послал воздушный поцелуй и уселся с кофе за дальний столик. Я ответила светлым взглядом и продолжила разговор.

Мы не виделись с ним лет пять. А может, шесть.

С момента его появления, я не переставала чувствовать на себе тепло его глаз. Поворачиваясь в его сторону, улыбалась в ответ.

Вскоре у моего собеседника зазвонил телефон, ответив на звонок, он отвлёкся от нашего разговора. Я сделала знак, что скоро вернусь, и пошла поздороваться с Мишей.

Миша обрадовался шумно, почти восторженно. Я тоже была по-настоящему рада ему. Расцеловались. Перекинулись парой фраз о том, кто как живёт, и что здесь делает, проверили наличие телефонных номеров друг у друга, они были, и через пару минут я, извинившись, вернулась к продюсеру. А Миша, допив кофе, отправился по своим делам.

Минут через пять от него пришло сообщение.

В сообщении говорилось, какая я прекрасная.

Я ответила каким-то кокетливым «спасибо».

Он написал что-то ещё на ту же тему.

Я ответила в том же тоне.

Продюсер к этому моменту уже закончил говорить о моих сценариях и попросил прислать что-нибудь ещё. На этом мы с ним распрощались и направились каждый в свою сторону: он в – кабинет, я – на выход.

Третье сообщение от Миши поймало меня уже на проходной. Он предлагал встретиться на днях, выпить кофе и пообщаться. Сообщение заканчивалось фразой «жду привычного отказа». Это показалось мне смешным, так как за все тринадцать лет знакомства Миша меня никуда не приглашал, а я, соответственно, не отказывалась.

Я посмотрела на часы, было пять. Дел у меня никаких не осталось, домой ехать не хотелось.

Я написала: можем встретиться сейчас, я уже освободилась.

Оказалось, что за минувшие полчаса он успел уехать домой, на другой конец города, но это ничему не мешает, он вернется через тридцать минут, если я соглашусь его подождать.

Я согласилась.

Я вернулась на Ленфильм, вышла во двор, уселась на лавочку и стала ждать.

В ожидании возник вопрос: какого, собственно, рожна я всё это затеяла, зачем я сижу и жду Мишу, зачем я с ним куда-то поеду, если все это снова закончится его фиаско, потому что мне от него ничего, ну вот прямо совсем ничего, не надо?

Миша приехал с цветами и повез меня в ресторан.

В ресторане через несколько бокалов вина, которое я пила одна, так как Миша был за рулем, выяснилось, что мне с ним легко и весело. Что я говорю, не задумываясь, обо всём, о чём хочется, что тем для разговора хоть отбавляй, и, не закончив одну, я часто перескакиваю на другую, что случается со мной только в компании с близкими людьми, когда сказать надо так много, что боишься об этом забыть. Неожиданно оказалось, что Миша мне – близкий человек.

Так мы просидели часов шесть. Как только у меня заканчивалось вино, и я собиралась перейти к «ну что ж, спасибо за вечер», Миша сразу подзывал официанта и передо мной появлялся новый бокал. Сначала я вела им счет, потом перестала. Когда выходили из ресторана, было уже совсем темно.

В машине, по дороге домой разговорчивость моя усилилась. Каким-то ветром нас занесло на тему супружеской неверности, и я заявила к ней свое резко негативное отношение. Приводя в пример фигуру известного кинодеятеля, прославившегося не только ролями, но и тем, как цинично он снимает девиц на каждом углу, я высказала удивление его женой, которая за тридцать лет не только не ушла от него, но продолжает разыгрывать семейную идиллию, в то время как её супруг сам же и рассказывает в интервью о своих любовных приключениях.

Предположила, что причиною тому – деньги, которые кормилец неизменно приносит в семью, превратив свою квартиру по количеству собранного антиквариата в малый филиал Эрмитажа. Потому что будь он при всех своих кобелиных вылазках беден, мне было бы крайне трудно понять причины, удерживающие женщину рядом с ним.

Миша с неожиданной прытью вдруг бросился на защиту народного любимца.

Тут мы крепко задискутировали, пока я не вспомнила рассказы знакомых о похождениях самого Миши.

– Ой, Миша, что же я с тобой спорю, – спохватилась я, – ведь ты же сам – известный ходок налево…

– С чего это ты решила? – зарделся вдруг Миша.

– Ой, ладно! – махнула рукой я, – Мир слухами полнится. А о тебе такие слухи ходят, что картина вырисовывается вполне ясная. Как же это я забыла, с кем разговариваю?

– Что-то тебе наговорили про меня несуразное… – пробормотал Миша.

– Ну, да. Несуразное. Но очень реалистичное.

– Это все неправда…

– Миша, это могло бы быть неправдой, если бы мне об этом насплетничал кто-то один. Знаешь, сколько людей мне про тебя рассказывало?

Миша был крайне смущён.

Мы подъехали к моему дому. Машина встала в нескольких шагах от подъезда.

– Спасибо за чудесный вечер, – сказала я, посмотрев на Мишу, – было интересно.

– Подожди, я тебя провожу.

«Так, значит, придется целоваться» – подумала я, пока он обходил машину, чтобы подать мне руку. Целоваться не хотелось.

Миша помог мне выйти из машины, несколько секунд до подъезда мы шли молча. Встали под светом фонаря. Миша спрятал руки за спину.

– Пока? – спросила я.

– До свидания, Катенька, – ответил Миша, держа руки за спиной.

«Чтобы не обнять меня ненароком, – подумала я, открывая тяжелую дверь подъезда, – как я, однако, его напугала своим осуждением внебрачных связей…»

Целоваться не пришлось.

Когда я зашла в свою квартиру, на душе было тепло и беззаботно.

 

Разговоры по телефону

– Меня вот знаешь, Яна, что удивляет: как они не боятся? Почему мужчины считают, что женщина, с которой они изменяют, автоматически становится их союзницей? Что этой женщине мешает из бабской солидарности или из желания попортить сопернице кровь позвонить жене и сказать: здравствуйте…?

– Они, мне кажется, нутром своим чуют и выбирают тех, кто на такое не способен. Таких как мы с тобой, например… Ты же не станешь с этим связываться?

– Не знаю. Я за себя поручиться не могу. Смотря, до какой степени взвинченности меня доведут…

– Не станешь. Я тебе стопроцентно говорю: не станешь.

– Я не стану этого делать не потому, что я – союзница. А потому что женщина, которой изменяет муж со мной, ни в чём передо мной не виновата. А удар, если я ей сообщу о своем существовании, придется прямо по ней. Я не могу наносить удар по невинному и беззащитному передо мной человеку.

– А мужчины – могут. Потому что не все женщины рассуждают, как мы с тобой. Многие набирают номер и говорят: здравствуйте.

– Ты мне скажи, Яна, вот, предположим, Миша. Если все вокруг знают о его изменах, если я – человек, который его не видел шесть лет – знаю, о том, как он веселится в ресторане с одной, и как вторая рыдает на чужих плечах, когда он ее бросил, если об этом знают все, то неужели не знает жена? Ведь это же бред!

– Значит, жена предпочитает не знать.

– И он, не заботясь о конфиденциальности своих похождений, выставляет свою жену в чужих глазах абсолютной дурой. Потому что к женщине, от которой муж прилюдно гуляет на 360 градусов, ничего, кроме унижающей ее жалости люди не испытывают…

 

Миша

Прошло какое-то время. Через неделю Миша снова объявился. С предложением поужинать вместе. Я, вспомнив всю непринуждённость нашего общения, подумала: почему бы и нет? В конце концов, у меня так мало знакомых, с которыми мне непринуждённо.

На этот раз цветы были пошикарнее и ресторан побогаче.

Мы поехали далеко за город, где на берегу лесного озера в закрытом посёлке разместился между сосен уютный ресторан, работающий исключительно «для своих».

Нас посадили на просторную стеклянную террасу, с видом на берег, укрыли пледами и принесли вкусную еду. Газовые фонарики зажглись, когда спустились сумерки, а фоном к разговору служила ненавязчивая музыка. Кроме нас на террасе никого не было.

Все казалось таким чудесным и необычным, что напоминало сцену из романтического фильма, а не реальную жизнь.

Хотелось остановить мгновение: давно меня так красиво не выгуливали. Давно за мной так нежно не ухаживали.

Я опять пила вино, Миша, опять за рулём, оставался трезвым.

По дороге домой, в машине, я, разглядывая его за разговором, подумала: а он симпатичный. Ему идут очки, которые он надевает, когда ведёт машину. Они придают ему интеллигентность, что незаметна, пока он без них. От Миши веет какой-то надежностью.

Смешные мысли, если не забывать, что он – закоренелый бабник.

Пожалуй, я могла бы влюбиться в такого мужчину, если бы он был свободен.

Поздно ночью, провожая опять до подъезда, Миша поцеловал меня. Не скажу, что я при этом что-то особенное почувствовала. Ну, поцеловались, и что? Поцелуй еще не повод для романа. Домой я его не пригласила.

Через пять минут после того, как разошлись, от него пришло восторженное сообщение. Что-то вроде того, что вкус моих губ для него незабываем, и он ждёт не дождётся следующей встречи. Что я ответила, не помню. Я не была в него влюблена.

Следующие два-три дня на меня обрушился поток сообщений. Пришло время для выяснения отношений. Миша настаивал на романе, я отвечала, что романа не будет.

Крепость бралась штурмом. Я держала оборону.

На самом деле я колебалась.

Последние отношения, не считая короткого испанского романа, у меня начинались три месяца назад, и, не начавшись, закончились тем, что… как бы это поточнее сказать?

Тот мужчина захотел прогиба.

Долгое время я не давалась ему в руки, в смысле не шла с ним в постель по первому зову, и, когда мне понадобилась помощь, а точнее, деньги на лечение, потому что я ложилась в больницу на серьёзную довольно-таки операцию, он эти деньги дать обещал – в долг, естественно – но потребовал, чтобы я попросила. Как-то по-особенному попросила, как именно – я не поняла, но уточнять не стала. И осталась без денег и без мужчины. То есть, деньги нашлись от другого человека в тот же вечер, но мужчина был для меня бесповоротно зачеркнут.

Так вот. Последние отношения закончились, не начавшись, три месяца назад.

А тут Миша – такой внимательный и романтичный.

Единственный момент, женатый.

Женатый мужчина – это табу.

Ну их на фиг, этих женатых мужчин.

– Отойдите от меня, женатые мужчины! Уйдите! Не трогайте! О-той-ди-те! – смеялась и размахивала руками, пьяная, в ночи, во дворе гостиницы, когда женатый режиссер Андрей в первый раз пытался меня поцеловать.

Через месяц после этого у меня начнётся роман с женатым Мишей.

Через полтора месяца – я впервые останусь на ночь у женатого любимого.

А за несколько дней до этого меня бросил женатый Иван.

***

– Яна, Миша пишет мне такие смс-ки, что я прямо в растерянности…

– А ты подинамь его слегка, – зло отвечает мне Яна.

– В смысле «подинамь»?

– Ну, не отвечай ему и всё.

– Ну, как это – не отвечай? Человек мне пишет от всего сердца… Он меня ничем не обидел. Что же я буду его динамить?

– А вот чтобы знал. Чтобы много о себе не думал.

У Яны в этот момент конфликт с ее женатым мужчиной. Поэтому ей хочется наподдать всем женатым мужчинам. Чтобы много о себе не думали.

Потом, когда мне понадобится помощь в отношениях с любимым, совет, как поступить, Яна будет оправдывать все его действия, уверяя меня в неспособности адекватно оценить ситуацию. Будет говорить, что он прав тысячу раз, а я – дура, которая себе напридумывала чёрт знает что. Возможно, в этом есть немалая доля истины, но на тот момент у нее будет полная гармония со своим женатым мужчиной, и ей захочется, чтобы у всех женатых мужчин была в жизни полная гармония.

Любимый мой будет оправдан.

***

А сейчас мне Миша пишет в сообщениях, что наш роман начинается.

Я протестую: ничего не начинается, роман с женатым мужчиной – пишу ему я – это добровольная яма, в которую я себя загонять не намерена.

«Кто тебе вдолбил эти глупости?» – отвечает мне Миша, – «Какая яма? Это – радость, это счастье, это удовольствие, которое мы друг другу подарим…»

Ну, да, удовольствие, – думаю я. А когда ты от меня поедешь домой к жене – яма.

Я не соглашаюсь на роман с Мишей, хоть он и красиво ухаживает. Пусть он лучше снимет какую-нибудь очередную женщину в ресторане, а меня не трогает.

Я с головой ухожу в работу. Начинаются репетиции.

– Здравствуйте, меня зовут Катя. Я – помощник режиссера.

– А меня зовут Иван, здравствуйте, – говорит красавец из кинофильма и одаривает меня своей фирменной улыбкой.

 

Иван

Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

За четыре года до нашей встречи. Одна актриса – глядя на меня – другой: «Я поняла, на кого Катя похожа. На Иру Дмитриеву, жену Ивана Кузнецова. Правда?».

Другая актриса: «Да, похожа».

За полтора года до нашей встречи. Летним вечером сидим киношной компанией в сквере на Петроградке. Пьем вино. Мимо проходит какая-то пьяная гопота. Один останавливается. Всматривается в меня. Кричит: «Вы – актриса! Я вас узнал! Вы снимались в фильме «Завтра будет вчера!» Все мои смеются: «Да из Дома-2 она! Ее только вчера выпустили!»

В фильме «Завтра будет вчера» главную роль сыграла Ирина Дмитриева.

За десять дней до нашей встречи. Незнакомая мне актриса, идущая по театру: «А вы похожи на Ирину Дмитриеву, да? Одно лицо» Я, смеюсь: «Не знаю. Вот появится на репетициях её муж Иван Кузнецов, мы у него спросим».

На самом деле – не похожа. Но то, что трижды меня с ней сравнили, воспринимаю как-то знаково для всей этой истории.

Знала о нём не много. Снимается в хороших фильмах. Получал за свои роли престижные премии. Счастливо женат на актрисе Ирине Дмитриевой. Растит с ней двоих детей. Идеальная семья.

***

Иван. Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

Приехал очень худой издёрганный человек. Совершенно не похожий на свои фотографии. Глаза тоскливые. Лицо серое, измождённое. Видно, что пьющий. Сильно пьющий.

Когда улыбается, тебя озаряет солнце. Такая улыбка – Божий Дар. Знает об этом. Поэтому иногда кажется, что солнце в себе включает автоматически. Путем нажатия внутренней кнопки.

Как-то надо вообще объяснить, с чего все началось, кто я такая. Я – пишу сценарии для фильмов. Сценарист – называется моя профессия, терпеть не могу, когда про меня говорят «сценаристка».

Я работаю дома, и, когда сатанею от отсутствия воздуха, новых людей и свежего общения, подряжаюсь на работу в театр. В качестве помощника режиссёра. Выхожу в социум. Общаюсь. Репетирую. Выпускаю спектакль. Потом с него ухожу. Передаю коллегам. И снова сажусь придумывать истории для фильмов.

Эту работу мне обещали с ноября. Она состоялась в августе. То есть, девять месяцев ожидания. До этого я два года сидела дома, сочиняла истории.

«Чайка» Чехова. Грандиозный проект. Выделены большие деньги. Известный режиссер. Новое прочтение. Вся история рассказывается через Тригорина. Все герои – через его глаза.

Тригорин – популярный писатель, модная в обществе персона, живет с известной актрисой Аркадиной. К своим сорока пяти годам понимает, что больше того, что он делает, он сделать не сможет. Его беллетристика, его популярность и его женщина – вот стены той комнаты, в которой он останется до конца жизни. Трагедия человека, который выше головы не прыгнет. Разлад мечты с действительностью. Конфликт потенциала с результатом.

Константин Треплев, сын Аркадиной – начинающий писатель – задуман режиссером как отражение Тригорина, его парафраз и антагонист одновременно, как надежды, с которых все начинается и крушение этих надежд. Попытка выйти за пределы комнаты, которая не удалась.

Тригорин и Треплев – две центральные фигуры постановки.

Треплев – Иван Кузнецов, Тригорин – московская знаменитость.

Знаменитость перевозят на репетиционный период в Питер, снимают квартиру в центре города, платят большой гонорар.

Репетиции продлятся полгода.

 

Знаменитость

Начало сентября, еще лето, вокзал, 8 утра.

Я встречаю московскую знаменитость у вагона поезда.

– Здравствуйте, меня зовут Катя. Я – помощник режиссёра.

Веду к машине.

Рядом со мной идет невысокого роста, щуплый, сдвинувший кепку на глаза человек. Глаза – тревожные. Бегают по сторонам. Движения нервны, отрывисты. Дергается. Я – чувствуя его нерв – подчеркнуто ласково вещаю про то, что все – хорошо. Уже полным ходом идут репетиции, спектакль получается, погода у нас хорошая, режиссёр чудесный…

– Когда квартиры будем смотреть? – перебивает меня резко.

– Сегодня. Вот сейчас в гостиницу вас отвезу, вы отдохнёте немного и поедете с администратором смотреть квартиры…

– Покажешь? – жестко хватает меня за локоть, заглядывает в глаза, – квартирку-то покажешь? Заедешь сама? Навестишь, а?

Локоть убираю.

– Думаю, что… нет. Нет, спасибо.

– Что ж так? Приедешь, может, вечерочком?

– Еще раз спасибо, но вряд ли.

Так, проблема, подумала я. Придётся ставить на место.

***

Едем в машине. Он – на заднем сидении, я – рядом с водителем.

– Ну что, – спрашивает он меня, сверкая жёсткими глазками, – понабрали в проект питерских дешёвых артистов?

У меня аж дыхание перехватило, как будто дубиной пополам перешибли. Смотрю на него внимательно, обернувшись: это кто вообще такой?

– Вы считаете, что в Питере – дешёвые артисты?

– Ну, а как? Московских артистов им не потянуть, решили сэкономить. Не зря спектакль в Питере-то ставят. Назови-ка мне у вас хороших артистов, а? Не знаешь? Правильно, потому что все хорошие артисты давно в Москву переехали…

Я, растерявшись от этой наглой, прущей на меня дури, всё еще не могу дать ему отпор. Начинаю как курица вспоминать имена.

– Хорошие артисты?…

– Ну, давай!

Все имена вылетели из головы напрочь. Называю столпов.

– Алиса Фрейндлих…

– Ещё!

– Олег Басилашвили.

– Он разве питерский? Не знал…

– Ну, привет. Конечно, питерский. БДТ. Михаил Боярский. Михаил Светин. Сергей Мигицко. Юрий Ицков. Андрей Краско, царство ему небесное. Георгий Штиль.

Я разозлилась.

– Артур Ваха. Игорь Дмитриев, покойный. Андрей Толубеев. Светлана Крючкова. Игорь Скляр. Наталья Данилова. Андрей Зибров. Наталья Суркова…

– Ну ладно, ладно… Ладно, говорю.

Сделал паузу.

– Я к вашим питерским хорошо отношусь. С Хабенским дружим, эти выходные у меня дети, между прочим, у Пореченковых дома проводят…

– Это уже не питерские, это как раз московские артисты.

Смотрю на него внимательно: надо же с этим типом кто-то дружит, кто-то ходит в гости к нему, приятные беседы за чаем водит… Кому-то он в жизни нужен. Жена, наверное, его любит. Трудно поверить. Жена-то у него вроде нормальная…

– А вы сами-то – московский артист, да? – в моей интонации столько сарказма, что он слегка теряется.

– Я? – пожимает плечами, – Да как сказать? Я вообще-то со Львова, режиссуре учился в Одессе, Щуку окончил в Москве… Вот и думай: московский я или какой?

Голос уже компромиссный, миролюбивый, назад откатывает, понял, какую дрянь сморозил, тем не менее, слово не воробей, ложечки нашлись, но осадочек остался…

 

Иван

Звезда. Красавец. Баловень судьбы.

Я, честно сказать, расстроилась, когда узнала, что Треплева будет играть Кузнецов. Новый проект – это всегда волнующие перспективы. Роль Треплева – хороший материал, о нем грезят многие. На нее могли бы пригласить красивого, успешного, харизматичного интеллектуала. Не женатого. В моей личной жизни была бы открыта новая страница. Кузнецов со своей женой и двумя детьми – это не страница, это закрытая книга с дамским романом, абсолютно меня не волнующая. Я не читаю дамских романов.

Что же касается московской знаменитости, приглашенной на роль Тригорина, то это даже не книга, это талмуд на монгольском языке, понимаешь, что может быть и интересно – какому-нибудь специалисту, но ты это читать никак не собираешься.

Так что проект волнующими перспективами не блистал изначально.

Сначала была тема женатого режиссёра Андрея. Целый месяц в театре – до появления двух главных актеров – работал, что называется, эмоциональный контакт. Долгие, волнующие взгляды. Глаза – голубые озера, в которых солнце играет лучами.

Красивый. Умный. Женат уже много лет.

Его старшему сыну – пятнадцать, младшему – год и семь.

Зачем мне режиссёр Андрей? Мне режиссёр Андрей не нужен.

Но как он на меня смотрит! Сердце томится волнующими перспективами…

Появился Иван.

В первый же день опоздал на репетицию. Когда пришёл, стало ясно, что пил, гулял, не выспался. Тело перетряхивает в похмельном ознобе. Пьёт много кофе. Курить выходит одну за другой. Позже выяснилось, что это обычное утреннее состояние.

Во второй половине дня пришёл в себя. Разговорился. Заулыбался. Обаяния – море. Застревает на мне своими глазами, смотрит долго, внимательно, как будто удивляется. Просто налюбоваться на меня не может.

У меня внутренний ступор: это что? Зачем? Или мне кажется?

Я повторюсь: для меня этот дамский роман – с женой-красавицей и двумя детьми – неинтересен в принципе.

Может, он на всех так смотрит, может, у него привычка так на людей смотреть, а я тут себе воображаю, бог знает что?

Тем не менее, забирает. Хочется чаще попадаться ему на глаза. Чтобы больше на меня смотрел. Вот ведь, а!

После окончания первой репетиции решено устроить маленький банкет. В ресторан, который заявлен – из театра мне надо как-то добираться. Потом – как-то добираться из ресторана до дома. Рабочий день длился двенадцать часов. Завтра рано утром – опять в театр. Я звоню Ивану, который переодевается в гримерке, даю информацию, говорю, что есть машина, которая его отвезёт в ресторан. Он спрашивает, еду ли я. Отвечаю, что нет. После пары секунд размышлений он сообщает: тогда я тоже не поеду.

Это что? Какая связь? Я не знаю.

Но домой возвращаюсь почему-то счастливая.

На следующий день, у него в гримёрке, во время перерыва. Я, Иван и режиссер Андрей.

Иван:

– А давайте сегодня после репетиции ко мне поедем? Камин затопим, вина выпьем… У меня дома – обалденный камин… Катя, поедешь?

Режиссер Андрей:

– Но-но-но! Ты Катю не трогай.

Иван:

– Понял.

Я смеюсь. Но хочется протестовать: чего это ты тут раскомандовался? Пусть трогает…

Каждое утро, проснувшись, звоню ему: по будильнику он не просыпается, поэтому опаздывает на репетиции. Трубку тоже не берёт. Звоню раз, звоню два. Звоню уже двадцать минут. Долго-долго слушаю гудки, прижав телефон к уху, умываюсь, одеваюсь, готовлю завтрак. Неудобно собираться на работу и одновременно слушать гудки.

Начинаю злиться: какого чёрта, я не обязана это делать, пусть сам просыпается, как хочет, это его проблема, а не моя.

Неожиданно слышу его глухое «Алё!».

Я, выдыхая: «Ванечка, доброе утро. Просыпайся, пожалуйста».

Почему – Ванечка? Потому что хочется приласкать. Хочется, чтобы просыпаться ему было тепло…

Заглядываю в гримерку, зову на репетицию. Они сидят с режиссёром Андреем. Иван:

– Вот Катя заходит, а я удивляюсь: как можно с каждым разом быть всё красивее и красивее?…

То есть, идет уже откровенный флирт.

Жена снимается в Белоруссии, младший сын – с ней, старший – за городом, у родителей. Иван живет один. И будет жить один еще несколько месяцев.

Разговариваю с директором театра. Тема – Иван пьет, опаздывает на репетиции. Директор объясняет: бухает из-за жены, они разводиться собираются, он уже давно об этом говорит. Я потрясена: как разводиться?

– Да года два уже. Находятся в состоянии перманентного развода. Только это не причина, а – оправдание. Ему просто нравится бухать.

Так, ребята. Это все меняет. Собираются разводиться – это уже не дамский роман, это уже драма. А драма – жанр многогранный, интересный.

Мы много разговариваем. Он рассказывает о Китае, где был два месяца назад, о съемках в кино, о своих друзьях. Рассказывает о детстве, о сложных отношениях с отцом, о том, что хочет снять фильм про это. О том, как подростком попал в дурную компанию, все дни проводил на улице, чудом не оказался в тюрьме. Он много говорит, я много слушаю.

Я понимаю, чем больше он мне расскажет, тем ближе мы друг другу станем.

Ощущение покинутого мужчины. Мужчины, оставленного женщиной. Мужчины, на которого забили болт. Это так не вяжется с его звездным имиджем. С образом избалованного жизнью красавчика.

Я вижу, как он несчастен. Как после репетиций он не хочет возвращаться в пустую квартиру. Квартира – съемная, очень большая. Детей – нет, жены – нет, он бродит по ней один. Через месяц или два они переедут: закончился договор аренды. Часть вещей уже вывезена, остальная – упакована. Ваня ходит вечерами по огромной квартире, захламлённой коробками, и не может найти себе места. Неприкаянность свою заливает коньяком до трех ночи.

Иногда к нему приезжают друзья-актеры и устраивают попойки.

Каждое утро – не может встать. Каждое утро – похмелье. Каждое утро – проклятье. Литр кофе и пельмени на обед.

«А что такого? Пельмени – это всегда вкусно».

Хочется сварить ему геркулесовую кашу.

 

Отвечай за меня

Вечер. Начало сентября. Мы идем по Невскому с режиссёром Андреем. Мы выпили вина после репетиции, Оля-гримёр отмечала день рождения.

После вина нам легко и свободно, и как-то немного задиристо.

Все пустяки кажутся пустяками.

Недавно был дождь. Машины играют огнями на мокром асфальте. Он провожает меня до метро. Предлагает зайти к нему на чашку кофе: жена с детьми уехали на юг. Я отказываюсь: нет. Стоим у входа.

– Ну почему, почему? Объясни, почему? Что тебе мешает?

– Год и семь.

– Что-что?

– Год и семь. Твоему ребенку. И еще мешает твоя жена.

– Но к тебе-то сейчас какое это имеет отношение?

– Прямое.

– Какое, скажи, какое?

– Я не хочу, чтобы потом мне было плохо от того, что ты не со мной.

– А ты не влюбляйся. Тогда не будет плохо.

– Ты хочешь, чтобы я осталась к тебе равнодушной? Переспала с тобой чисто механически?

– Нет, я так не хочу.

– Не испытывая ничего, просто технически, ради галочки?

– Нет, нет.

– Тогда возьми себе проститутку. Так честнее будет.

– Нет! Я так не хочу!

– А как ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты влюбилась. Но чуть-чуть. А ты не можешь влюбиться, но не очень сильно?

– Нет. Извини. Здесь – либо влюбиться, либо не влюбляться. Одно из двух. Мы не на рынке: любовь не измеряется в граммах. Если я влюбилась, неси за меня ответственность, будь добр. Если не готов – не трогай меня.

***

– Ну почему, почему, почему я всё время должен нести за кого-то ответственность? – возопит через год один мой знакомец, рассказывая о только что начавшемся своём романе, – Ты знаешь, сколько этой ответственности я несу по жизни? Я устал, я ни за кого не хочу больше отвечать.

– Ты должен отвечать за свои поступки. Никто тебя от этой ответственности не избавит.

– Ну, за какие поступки? У нас была-то с ней пока всего одна ночь! За что я должен отвечать?

– За то, чтобы человеку, который пошёл за тобой, не было плохо.

– Да, – неожиданно соглашается он, – я должен за это отвечать. За это должен отвечать каждый.

 

Такое кино

– Катя, что ты будешь делать в выходной день? – спрашивает меня Иван во время перерыва.

– Спать буду. У меня за две недели образовался недосып как за целый год.

– А потом?

– Потом – не знаю.

Улыбаюсь ему.

– Приезжай ко мне, – предлагает Иван, – посидим, поболтаем. Я тебе какой-нибудь фильм хороший поставлю.

– Тогда, может, лучше сходим в кино?

– Хочешь в кино? Хорошо, давай в кино.

В выходной день я сплю до полудня. Проснувшись, жду звонка. Звонка нет. Прождав часа три, сама набираю его номер. Он не отвечает. Еще часа три жду, что он перезвонит.

Он перезванивает через четыре. Страшно извиняется: весь день спал.

Кино? Хочешь в кино? Ну, пойдём.

Я смотрю на часы: семь вечера. Пока соберусь – будет восемь. Час – в пути. Надо найти хороший фильм на девять вечера. В одиннадцать он закончится. Час – в пути. В двенадцать я дома. Завтра – на работу. Нет, в кино уже поздно.

– Приезжай ко мне, – говорит Иван, – чёрт с ним, с кино. Пожалуйста, приезжай. Я затоплю камин. Что ты пьешь? Вино? Налью тебе вина. Мы просто посидим. Мне это очень нужно.

В голове у меня сумбур. Если ехать – значит, оставаться. Просто так мы не посидим, это ясно. Если оставаться – значит, делать шаг. Делать шаг – я не готова. Я не знаю, что там дальше за этим шагом, женатым и с двумя детьми. Обрыв?

– Нет, Ванечка, я все-таки не поеду. Поздно.

– Приезжай, прошу тебя, приезжай.

Мы препираемся еще минут пять. Он уговаривает, я пытаюсь удержать равновесие. Он уговаривает. Я побеждаю. Кладу трубку. Никуда не еду.

И думаю: а почему?

Потому что боюсь.

Вспоминаю один из самых важных и ярких романов в своей жизни. С очень известным человеком. В два раза старше меня. Там тоже было страшно делать шаг. Я сделала. Пожалела об этом хоть на секунду? Нет. Потому что это был один из самых важных и ярких романов в моей жизни. Быть может, не надо бояться?

Думала-гадала, но в глубине души понимала: от меня уже тут мало что зависит.

Я в игре по самую маковку, мне уже не выпрыгнуть.

И закрутилось.

Мы ходим по театру как ни в чём не бывало. Но между нами теперь – невидимый провод, по которому бежит электричество. Когда встречаются глаза – загорается лампочка.

Ток бежит от одного к другому, и легкие разряды прорезают воздух.

Далеко не разойтись – провод не растягивается – сразу возвращаешься обратно, боишься потерять подпитку. Оборачиваешься, а там – глаза. И лампочка включается.

Были еще какие-то люди. Администраторы, техники, осветители, декораторы, гримеры, костюмеры, художники, актеры и актрисы, режиссёр Андрей, московская знаменитость. Немало было людей вокруг. Но все они уже не играли никакой роли.

– Когда возвращается Ира? – спрашиваю у Ивана.

– Через два месяца.

Значит, моему новому роману отпущено два месяца. Ну что ж, не так уж и мало.

 

Знаменитость

Режиссёр Андрей продолжает стрелять в меня глазами. Но выстрелы его теперь не достигают цели. Какой мне теперь режиссёр Андрей? Куда мне теперь режиссёр Андрей? Он, чувствуя охлаждение, усиливает атаку. Мне это мешает. Меня раздражает, что он все время норовит втиснуться между мной и Иваном. Отойдите, режиссёр Андрей, не видите – вы лишний?

Лишний и московская знаменитость. Он постоянно отвлекает меня от основной темы – Ивана. Требует внимания, капризничает, ругается по пустякам. Знаменитость, успокойтесь уже. Вы здесь – самый главный, вы здесь – самый талантливый. Не мешайте мне, пожалуйста, роман крутить.

Знаменитость – и вправду – талант. В совместных сценах он делает Ивана как мальчишку. Органичный как кошка, смотришь, как он играет – и чувство восторга захватывает. Легко, непринуждённо – выходит человек на сцену – и моментально становится другим. Иван долго мучается, хмурится, ходит из угла в угол, пытаясь сосредоточиться, ищет зерно. Знаменитость зерна не ищет, знаменитость – сам есть зерно.

Когда он на сцене, кажется, от него идет свет.

Биополе какое-то создается, новая энергия. Уникальный случай.

– Аня, – говорю я по телефону подружке Аньке, – я тринадцать лет работаю с актерами, дружу с ними, общаюсь, наблюдаю, хожу на спектакли… Я видела самых разных – от Машкова до Абдулова, от Хабенского до Джигарханяна. Но такого я никогда не встречала. Это самый талантливый человек из всех, кого я знаю. Я готова под этими словами подписаться. И этот талант он абсолютно видимый, ощущаемый, кажется, его можно даже потрогать…

Я подхожу к нему, когда он выходит со сцены. Я его немножко побаиваюсь, потому что знаменитость – человек непредсказуемый, настроение у него летает как качели, вверх-вниз, может и по голове ненароком вдарить.

Я побаиваюсь, и потому с трудом подбираю слова:

– Знаете… Я хотела вам сказать, что вы – супер. Честное слово. Вот смотришь, что вы делаете, и понимаешь: это просто здорово. И хочется потом подойти, и погладить вас… чтобы вам хорошо было…

Робко глажу его по рукаву театрального пальто.

– Просто погладить вот так, прикоснуться к таланту…

Улыбаюсь.

Смотрит на меня, вижу, что доволен. Это хорошо. Потому что я искренна.

Знаменитости – 50 лет. У него жена и двое детей. Что же у вас у всех по двое-то, сговорились?

Знаменитость – ростом с меня, худенький, кепочку на самый лоб надвигает, глаза из-под нее бегают по сторонам, быстро сканируя окружающих. Подходящее слово – «шустрый». Похож на небольшого норного зверька. Говорит быстро, сквозь зубы, неразборчиво. Ощущение, что язык у него гуляет сам по себе, живет отдельной жизнью. Понять из всего, что говорит, можно процентов двадцать. От этого необычайно внимательно слушаешь. Каждый раз при разговоре задаюсь вопросом: почему он так? Не знать, что большую часть из сказанного мне просто не разобрать, он не может. И ведь умеет же говорить по-другому: на сцене, как и в кино, вся эта невнятность исчезает. Единственный ответ, который приходит на ум: ему плевать. Плевать слышит его кто-нибудь, понимает ли. Он – говорит. Понимать – не его задача. Ради тебя он стараться и выговаривать согласные не намерен, велика честь. Ну, на то он и знаменитость.

Его амплуа – целая вереница всевозможных мерзавцев. Что-то знает он про них такое, что позволяет ему делать их особо изощрёнными. Уникальными подлюгами, от которых мороз по коже. Прищуром глаз, изгибом брови, особой интонацией. Все настолько тонко, на полутонах, изысканно точно делается, что сыгранные злодеи народом любимы больше, чем побеждающие их герои.

Злодеев много, злодеи – все разные. Сыгранные чудаки и неврастеники в этой веренице меркнут, в силу своего малого количества. Хочется из противоречия прикинуть на него что-то совсем иное, на первый взгляд вообще несвойственное. Трудно представить его героем-любовником: внешность не романтическая. Так написать бы ему какую-нибудь серьезную драму, трагическую любовь маленького человека, такую, чтобы на разрыв. Без всяких там чудачеств и комедийных ноток. Ну, или хотя бы загнать в какой-нибудь «Осенний марафон», пусть бегает от жены к любовнице, разрываясь между чувством и совестью… Вот что я ему написала бы, думаю. Он бы здорово это сыграл.

 

Знаменитость и Иван

Знаменитость представляет для меня чисто экспериментальный интерес. Я пытаюсь нащупать – пока вслепую – что за фрукт. Умён или нет, глубокий или плоский, смешной или пошлый, откуда – все эти капризы, перепады настроения, от внутреннего надлома или от плохого воспитания. Иногда бывает резок, иногда кричит, выплёвывая слова. Иногда на него находит благодушие. За талант прощается многое. Бездарность – никому неинтересна, даже если все буквы выговаривает и ведёт себя адекватно. А тут – как с маленьким: хочется ему поворчать – пусть поворчит, ничего, мы бурю переждём, а там гляди – снова солнышко.

Ну, солнышко – это сильно сказано: тишина, безветрие – и то хорошо.

Знаменитость с Иваном – работают давно. Вместе снимались, вместе премии за фильмы получали, вместе в антрепризе играют, теперь вот – «Чайку» вместе репетируют.

– Ты на него не сердись, если что – шепчет мне Иван, – он не такой простой как кажется.

Лично мне он может казаться каким угодно, только не простым. Но желание Ивана объяснить мне знаменитость, как бы извиняясь за него, меня умиляет.

Иван подшучивает: мол, знаменитость ко мне неравнодушен. Я смеюсь: да нет, ты все перепутал, неравнодушен ко мне режиссёр Андрей, знаменитости на меня плевать. Уж я-то понимаю в этом что-то, я же читаю посылаемые мне сигналы.

Знаменитость меня намного старше, большая часть волос на голове утеряна, ростом не высок, не плечист, не брутален. Интерес у меня к нему – сугубо личностный. Женская заинтересованность – тут и мимо не проходила.

Недели через две после знакомства он учит меня разговаривать с ним «на ты». Пытается сократить дистанцию. Мне это сокращение – ни к чему. Я в дружбу к известным и богатым не набиваюсь, мне такое самоутверждение не нужно.

Знаменитость пишет мне сообщение:

«А что это ты мне все время „выкаешь“? Может, хватит уже, а?»

Я отвечаю:

«Исключительно из глубокого уважения. И во избежание фамильярности».

Я фамильярность как явление презираю. С чего это я с человеком – не равным мне ни по статусу, ни по возрасту – буду общаться запросто, по-приятельски? Меня тошнит, когда кто-нибудь из осветителей, звуковиков, монтировщиков вставляет в разговорах: «А, Мишка Боярский? Нормальный такой чел, я с ним работал…»

«Разницу в возрасте хочешь подчеркнуть?»  – пишет мне знаменитость.

Я смеюсь. Но «на ты» еще несколько дней не могу перейти. И за каждое «вы» получаю от него щелчок. С трудом себя пересиливая, говорю ему «ты»:

«У тебя все хорошо?» «Может, кофе тебе принести?»

И каждый раз меня передёргивает.

Мне преодоление этого барьера совсем неинтересно.

Моя заинтересованность – Иван. Каждый вечер, когда мы расстаёмся после репетиции, мне жаль, что закончился день. Он целует меня на прощание, и я думаю: как хорошо, что мы завтра снова увидимся. Каждый вечер он говорит мне: не забудь меня разбудить, Катюша. Каждое утро я звоню и говорю ему: доброе утро, Ванечка…

Он дотрагивается до моей руки и смотрит в глаза.

Господи, я и в восемьдесят лет буду покупаться на эти дешёвые трюки, если найдется какой-нибудь желающий их на мне проверять!

 

Отступать некуда

Я еду в метро после репетиции. Мне не хватило дня, проведённого с Иваном. Мне нужно больше. Больше нельзя? Больше, нельзя. Вернётся жена, приедут дети. Я влечу в этот утёс своей распахнутой грудью и опаду вниз ошалевшей от боли птицей.

Я это знаю. Но два месяца у меня есть. Я целый год жила без любви. Мужчины, которые у меня ночевали, были случайны и мне не нужны. Я целовалась с ними и думала: что бы такого поделать завтра, чем бы развеять скуку?

Я боялась, что по-другому уже не будет.

Два месяца любви. «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец! Слава безумцам, которые живут себе так, будто они бессмертны!»

Мне очень хочется послать ему сообщение. Не по работе, просто написать что-нибудь теплое, чтобы он лишний раз подумал обо мне. Я торможу себя: нет.

Нельзя.

Прихожу домой. От усталости падаю. Сил не хватает даже ужин себе приду

мать.

Насыпаю корм коту в миску. Жую кусок хлеба, чтобы избавиться от голода.

Держу в руках телефон: написать или нет? Нет.

Дисплей в моих руках светится входящим сообщением: Иван.

«Катюша, ты в городе или уехала уже?»

Сердце выпрыгивает из груди.

«Дома. Котика кормлю. А ты как, согрелся?»

Весь день его знобило. После репетиции собирался пойти в баню с друзьями.

«Нет. И в баню почему-то не пошел».

«Почему?»

«Честно?»

«Только честно». Ставлю смайлик.

«Хочу, чтобы ты приехала, разбудила поцелуем, сделала кофе. Тогда, может, согреюсь».

Пауза. Я сижу, не двигаясь, пытаюсь взять себя в руки. Сердце колотится. Набираю текст.

«Я не смогу тебя завтра разбудить: мне в театре надо быть на час раньше».

Тут же приходит ответ.

«Давай я тебя заберу».

Точно понимаю уже, что не поеду. Нельзя. Нереально. Пишу:

«Ванечка, мне вставать завтра очень рано».

«Приезжай. До театра от меня ближе. Согрею, сделаю массаж. Обещаю холить и лелеять. Одни плюсы».

Я молчу.

Он ждет.

Я молчу.

Через десять минут:

«Давай я тебя заберу».

Не отвечаю. Дальше – тишина.

Ложусь спать. В полудрёме слышу звук входящего смс. Как лунатик с полузакрытыми глазами встаю, иду на ощупь, спотыкаясь в темноте, в другую комнату, где оставила телефон, читаю от него сообщение:

«Прости, не хочу стоять в очереди среди твоих поклонников. Хотя ничем от них уже не отличаюсь».

Улыбаюсь. Кладу телефон. Иду спать.

***

На следующий день ведем себя, как ни в чем не бывало. Только чертики в глазах пляшут. Ближе к вечеру захожу к нему в гримёрку.

– Ваня, зовут на сцену.

Он закрывает за мной дверь. Стоим друг напротив друга в полутьме комнаты. Близко.

– Идём?

Он, глаза в глаза:

– А поцелуешь?

Пауза. Глаза в глаза.

Я делаю шаг.

Целую его в губы.

Он обнимает меня, я обнимаю его. Стоим, целуемся самозабвенно.

Слышно, как по трансляции в коридоре объявляют:

«Иван Кузнецов. Нам нужен Иван Кузнецов. Катя, где Иван? Он нужен на сцене!»

Я, пытаясь от него оторваться:

– Ваня, зовут, надо идти…

Он:

– Сейчас…

Целуемся. Я, решительно:

– Надо…

– Идем.

Смотрит на меня. Глаза сумасшедшие.

Я открываю дверь. Идём вместе по коридору, на сцену.

Конец репетиции. Все расходятся по гримёркам. Иван переоделся, стоит в коридоре. Я прохожу мимо. За мной – водитель Ивана, Лёня:

– Иван, машина стоит во дворе. Можем ехать.

Иван смотрит на меня, останавливает. Кивает Лене:

– Лёнь, ты иди пока. Мы тут с Катей еще пару вопросов должны решить.

Лёня послушно уходит по коридору. Иван за руку тащит меня в свою гримёрку, я не сопротивляюсь.

Заходим. Закрывает дверь. Не включая свет, целуемся в темноте.

Целуемся.

Целуемся.

Целуемся.

– Поехали ко мне, прямо сейчас. Я отпущу Лёню, возьмем такси…

Я из последних сил приказываю себе: «держись!».

– Я не могу, Ваня. Честно, не могу.

Поцелуй.

– Мне надо домой.

Поцелуй.

– У меня там кот.

– Давай сначала к тебе, потом ко мне…

– Я на Просвете живу, это час туда, час обратно… Поздно будет совсем.

– Когда ты ко мне приедешь?

– В выходной.

– Значит, послезавтра.

– Значит, послезавтра.

Дверь распахивается, мы отлетаем друг от друга. В дверях стоит Юля, костюмер, с фраком наперевес:

– Ой, я думала, Ваня, ты уже уехал, – замечая меня, – а чего это вы в темноте сидите?

– Лампочки перегорели… – отвечаю.

Выхожу в коридор. Слышу за спиной Юлин голос:

– Лампочки перегорели? Так надо электрику сказать…

Я иду от метро до дома под проливным дождем. Зонта нет. Мокрая насквозь. До краев наполненная счастьем.

 

Разбудить поцелуем

Наутро проснулась с жесточайшей простудой. Глаза слезятся, из носа текут ручьи. Набираю целые карманы салфеток.

Главная проблема: как я с ним сегодня целоваться буду?

Утром в театре Ивана нет. Все ждут. Ищут, звонят. Бесполезно, одни длинные гудки в трубке. Начали репетицию без него.

Через час, когда стало понятно, что без него не обойтись, ко мне подошел администратор:

– Кать, надо ехать будить Ваню.

– Это как?

– У Лёни, водителя, есть ключи. Ваня ему сам дал на случай, если его будет не добудиться.

– Так пусть Лёня зайдет и разбудит.

– Лёня зашел. Ваня его не слушает. Не хочет просыпаться.

– Как это не хочет?

– «Сейчас, сейчас», – говорит, и дальше спит. Бухал, видимо, всю ночь.

– А от меня ты что хочешь?

– Съезди, разбуди ты. У тебя получится.

Хорошо. Я даже не спрашиваю, почему у Лёни не получается, а у меня получится. Я быстро соглашаюсь.

– Дай мне машину.

– Она во дворе. Ждет тебя.

Выхожу во двор, сажусь в машину к водителю директора, едем к Ивану.

Приезжаем. У подъезда спит Лёня в машине. Я стучу ему по стеклу, он просыпается, выходит.

Вместе с ним мы заходим в огромный подъезд старинного дома. Поднимаемся на лифте. Лёня оправдывается:

– Я его будил, но ты пойми, я ведь тоже не могу там как-то резко… Я вообще-то по другому профилю.

– Совсем просыпаться не хочет?

– Совсем.

Подходим к квартире. Лёня достает из кармана ключи, открывает дверь.

Я прохожу, оборачиваюсь на него:

– Вы идите, Лёня, я сама…

– Хорошо, я в машине жду.

Лёня уходит.

Я оглядываюсь по сторонам.

Огромный коридор, уводящий вглубь квартиры. Гигантский зеркальный шкаф. Я снимаю обувь. Иду босиком по холодной плитке.

Заглядываю в гостиную, которая попадается на пути. Таких больших комнат в жилых квартирах я еще не видела. Метров пятьдесят, не меньше. Камин в стене. Раскинувший ветвями фикус на полу. Два кресла. Стеклянный столик с недопитой бутылкой коньяка. Все остальное пространство в коробках. Больших и маленьких, наставленных, взгромождённых друг на друга.

Холодно. Темно. Почему-то сыро.

Ивана тут нет.

Иду по коридору дальше. Сворачиваю направо.

Спальня.

На большой кровати спит в одежде, спрятав лицо в подушку. Осторожно сажусь рядом, на краешек. Глажу его по спутанным волосам. Поворачивает ко мне лицо, но продолжает спать. Откликается на ласку.

Я – тихо-тихо – целую его в губы.

– Ваня, вставай…

Открывает глаза. Увидев меня, подскакивает от неожиданности.

– Ты! Здесь! Ты как?

Обнимает, утыкается лицом мне в плечо.

Сидим так около минуты. Потом отодвигается, смотрит в глаза:

– Как ты здесь оказалась?

– Я приехала из театра. Меня послали с важным поручением тебя разбудить. Лёня будил-будил, ты не просыпался…

– Прямо из театра приехала?

– Ну да, прямо из театра.

– Бр-р-р-р!

Он пытается прийти в себя.

– Давай, Ванечка, умываться, чистить зубы и поехали.

– Да! – подскакивает с кровати – Поехали!

– А умыться?

– Так я уже умывался! Лёня, когда будил, просто я спать опять завалился…

Выходим с ним в коридор.

– Ты квартиру видела?

– Да я особо не смотрела.

– Ну, ладно, я тебе потом её покажу.

Замечает мои сапоги, стоящие в коридоре.

– Ты снимала обувь? Зачем? Здесь так грязно… так давно никто не убирался… Надо уезжать с этой квартиры. Плохо здесь.

Выходим с ним на лестницу. Заходим в лифт. Целует меня в губы.

У меня заложен нос, я делаю резкий вдох. Он отодвигается:

– Что такое?

– Я простужена. Вдрызг. Не боишься заразиться?

– Не боюсь. Я тоже простужен.

Целует меня. Двери лифта раскрываются. Мы выходим на улицу.

Пока мы едем до театра, Иван спит на заднем сидении.

Приезжаем. Никто ему слова не говорит: одевается, гримируется, выходит на сцену.

Вижу, как ему плохо. Глаза отсутствующие, руки дрожат, озноб перетряхивает плечи. А ведь надо ещё и текст какой-то произносить. И реакции какие-то отыгрывать.

Ловит меня в темноте за сценой, воспользовавшись минутной паузой:

– Катя, мне срочно нужно водки выпить. Мне плохо. Очень.

– Вижу, Ванечка, но где же я водку найду?

– Найди. Мне очень нужно. Буквально сто грамм.

Иду к декораторам:

– Ребята, у вас водки нет? Сто грамм всего нужно…

– Похмелье, Катенька?

– Да ну вас, я серьезно! Очень надо!

– Откуда? Сухие сидим третий день…

– А где достать можно?

– Зайди к монтировщикам.

Иду к монтировщикам.

– Ребята, сто грамм водки нужно позарез! Достаньте, а?

– А в магазинах что, уже не продаётся?

– Да мне из театра не выйти, я всё-таки работаю, как ни странно…

– И что, без сугрева уже не работается?

– Это не мне.

– А, бедолаге синему?

– Он не бедолага. Подумаешь, с кем не бывает.

– С кем не бывает, только не с ним. Каждое утро у него бывает. На, для болящего не жалко.

Протягивают мне бутылку, на донышке плещутся остатки.

– Спасибо большое, вы очень выручили!

– Куда ты по театру с бутылкой? На вон, пакет возьми!

– Ой, спасибо большое, честное слово, очень помогли!

Иду по театру с бутылкой, завёрнутой в пакет. Чувствую себя шахидкой, проносящей бомбу в салон самолета. Захожу в его гримёрку, открываю тумбочку, ставлю бутылку на полку. Закрываю. Выхожу.

Иду на сцену, он стоит за кулисой, стаканчик кофе пляшет в руках.

Подхожу, говорю тихо:

– У тебя в гримёрной, в тумбочке.

– Спасибо.

Горячая благодарность в глазах, легкое касание руки, быстро уходит в сторону гримёрной.

Вот такая теперь у меня любовь.

 

Не думай, а прыгай

На следующий день – выходной.

Мне нужно успеть переделать тысячу дел, в том числе доехать на велосипеде до подружки Аньки, отдать ей ключи от квартиры, чтобы вечером она пришла ночевать к моему коту: меня ведь не будет.

Кот сходит с ума от моей работы: сидит один дома по четырнадцать часов. Когда я прихожу, он ходит за мной следом и кричит, а у меня разрывается сердце, но нет сил даже погладить его лишний раз. Я не могу оставить его одного больше чем на сутки.

Я прошу Аньку приехать к нему: у меня любовь.

Все последние дни я хожу такая шальная, что в редкие минуты возвращения к реальности удивляюсь, насколько она идет вразрез с моим существованием в ней.

Приезжая к дому Аньки в тридцать второй раз в своей жизни, я вдруг включаюсь, что забыла, где она живет.

Кружу на велике по дворам, не могу найти ее дом.

Понимаю, что голова моя болеет всерьёз, потому что и дворы эти, и Анькин дом, я знаю преотлично.

Наконец, созвонившись с ней и получив конкретные инструкции, выруливаю к нужному месту. Отдаю ключи, объясняю про замки.

Анька смотрит на меня:

– Сама на себя не похожа. Студентка какая-то на велике…

Я даже не улыбаюсь, настолько всё происходящее кажется мне серьёзным.

Почему?

Потому что понимаю: делаю шаг в пропасть. Падать – долго, возможно, с кайфом, с иллюзией полета, но разбиваться о землю – придётся. Будет больно, дышать не смогу. Плевать. Я делаю шаг.

«Только о двух вещах мы будем жалеть на смертном одре. Что мало любили и мало путешествовали».

Марк Твен.

***

Мы созваниваемся, Иван говорит мне:

– Катюша, бери такси. Так будет быстрее. Приезжай в центр, к отелю «Новый Свет», я тебя встречу, мы пообедаем. Здесь прекрасная кухня.

– Хорошо.

– Позвони мне минут за десять как будешь подъезжать, я выйду к тебе.

– Хорошо.

Вызываю по телефону такси. Насыпаю коту в миску двойное количество корма, проверяю воду: вдруг Анька забудет и не придет к нему? Или не сможет открыть дверь? Или случится что-то ещё, и мой котяра, моя барбацуца, останется один. По крайней мере, голодать не будет…

Я еду в такси. Я нервничаю. В очередной раз напоминаю водителю:

– Вы мне только не забудьте за десять минут сказать, что мы подъезжаем…

Украдкой от него смотрюсь в зеркало: хороша ли? Подкрашиваю губы.

– Через десять минут будем.

Я набираю номер:

– Я подъезжаю. Буду через десять минут.

– Понял тебя, Катюша. Жду.

Подъезжаем через три минуты. Иван уже стоит на улице, тревожно высматривает мою машину.

Вот так просто, стоит на дороге кинозвезда, лауреат госпремии, мечта школьниц и студенток, ждёт, когда я приеду.

Замечает. Подбегает. Спешит, чтобы я не успела достать кошелек:

– Сколько?

– Пятьсот рублей.

– Спасибо.

Дает водителю семьсот.

Подает мне руку. Я выхожу из машины, падают все мои сумки, пакет с бумагами, пьесой, документами, завтра же мне на работу, все так нелепо, неловко, я ведь королевой должна к нему приехать, а не менеджером с бумажками.

– Ух ты, сколько у тебя всего…

Чувствую себя тёткой с кошёлками.

Идём в гостиницу. Проходим холл с администраторами:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте.

Сияющие улыбки. Только меня они все тут и ждали.

Гостиница маленькая, почти домашняя. Но очень дорогая.

Иван проводит меня на террасу, где размещена часть ресторана. Потолок и стены из стекла, диковинные пальмы, комната залита предзакатным солнцем, не хватает только пения заморских птиц.

– Пообедаем здесь, ты не против?

– Нет, конечно, здесь хорошо.

Кроме нас в зале никого нет. Садимся. Девушка с лицом фотомодели несет меню. Вторая фотомодель приносит пледы: на террасе не топят. Иван заботливо меня укрывает. Листаю меню: цены заоблачные. Заказываю какой-то несусветный салат, бокал вина, Иван просит принести ему пельмени…

Пока нет еды, ведёт меня по гостинице, показывает причудливые интерьеры.

Все очень дорого, сделано с отменным вкусом.

Каждый маленький зал – отдельная страна, со своей стилистикой, красками, полутонами. Вот Италия, дальше – Англия, Германия, Испания…

– Нравится?

– Очень!

– Я здесь часто бываю. Мы тут жили два месяца, когда с квартиры на квартиру переезжали.

Про себя думаю: неплохо вы жили…

– Меня тут все знают, я часто сюда обедать приезжаю…

Возвращаемся за столик. Садимся рядом.

Вместо несусветного салата мне приносят много-много травы в тарелке, слегка приправленной креветками и черри.

Сижу, пережёвываю траву.

Запиваю вином. Иван смотрит на меня, глаза – светятся.

Тянусь к нему сама, он меня целует.

Целоваться неудобно: официантки-фотомодели мимо шарятся.

Обнимает меня, сидим как престарелые супруги на пенсии: в клетчатых пледах, обнявшись, с видом на природу.

Неожиданно стало не о чем говорить друг с другом.

Какие-то натяжки возникают.

Рассказывает мне что-то.

Не понимаю ничего.

Думаю про другое.

Киваю и улыбаюсь.

 

Давай, уедем ото всех

– Давай уедем на день раньше? – говорит мне Иван.

Через несколько дней мы едем на гастроли в Череповец. Везем антрепризу, спектакль режиссёра Андрея, который Иван со знаменитостью играют уже несколько лет.

Помреж, ведущая эту постановку, неожиданно слиняла в Таиланд. Ещё две недели назад ко мне подошел продюсер спектакля и попросил ее заменить.

Я согласилась.

– Зачем – на день раньше? – спрашиваю я Ивана.

– Сбежим от всех. Только вдвоем. Поедем на моей машине.

– А как я это объясню директору?

– Никак. Мы никому не скажем.

– А где мы ночевать будем? Гостиницу нам раньше не дадут.

– Мы сами снимем номер. Соглашайся, устроим своё небольшое путешествие.

Своё путешествие. Я и Иван. Сутки вместе. Мне снится всё это, что ли?

– Хорошо, – улыбаюсь ему, – поехали.

Он целует меня.

 

Любовь, болезнь и новые трудности

Расплатившись за обед, выходим на улицу.

Оба простужены до соплей.

Течёт из всех щелей, хлюпаем, сморкаемся, пытаясь делать это как можно незаметнее.

– Знаешь, куда мы теперь поедем?

– Куда?

– В аптеку. Купим нам с тобой лекарства.

Не такая уж плохая мысль, думаю я. Очень даже романтично.

В аптеке девушка-провизор тут же обалдевает от присутствия звезды. Теряется, роняет медикаменты, всё время возвращается глазами: действительно, он?

Иван покупает нам лекарства: капли от насморка, перцовый пластырь, таблетки, порошки, сироп от кашля, леденцы, микстуры… Все в двойном количестве.

Я пытаюсь сопротивляться: куда мне столько? – Бери, лишними не будут.

Получив деньги, аптекарша, краснея, просит автограф.

Иван улыбается: лишний рубль в его копилку.

Едем к нему домой.

Я сижу в его белом джипе и чувствую себя супер-женщиной. С целым пакетом лекарств в руках и кинозвездой на соседнем сидении.

Еще бы высморкаться как следует…

Квартиру, в которой я уже была, теперь мне показывают вдумчиво и подробно.

Огромная, бессмысленная, холодная площадь. Как здесь можно было жить два года? Только уезжая со съемок на гастроли и с гастролей на съемки. Успокаиваю себя тем, что разгуливаю не по семейному гнезду, а по уже оставленному жилищу.

В какой-то момент Иван меня обнимает, разворачивает к себе.

Глаза в глаза.

Губы в губы.

Сшибая попадающиеся на пути коробки, мы движемся к спальне.

Мне неловко, как всегда это бывает в первый раз. Я преодолеваю застенчивость.

В моих действиях больше механики, чем чувства.

Он что-то прекрасное шепчет мне на ухо, я улыбаюсь.

И тем не менее, неловко.

Даже сейчас, когда вспоминаю.

Ближе к утру просыпаюсь от того, что его колотит. Просто трясёт в ознобе рядом со мной. Осторожно целую его лицо, оно мокрое, точно его поливали из лейки. Он не просыпается.

Иду на кухню, ставлю чайник, размешиваю в чашке лекарство, остужаю, несу в спальню. Бужу его, прошу выпить.

Пьёт как ребенок, потому что надо, потому что сказали, пообещали, что станет легче.

Пьёт и через секунду засыпает. Проваливается в небытие.

Через два часа звонит будильник.

Встаю, иду под душ, выхожу, одеваюсь, крашусь, иду на кухню. В холодильнике – бутылка водки и черствая горбушка хлеба. Не густо. Нахожу на полках пачку кофе, сахар, чашки. Не пропадём. Варю кофе в кастрюльке.

Потом возвращаюсь к нему. Бужу осторожно, боясь испугать спросонья.

– Ванечка, вставай, милый. Пора в театр.

Открывает глаза. Глаза больные.

– Я сделала кофе. Есть у тебя нечего, позавтракаем в театре.

– Хорошо.

Глажу его тихонько по плечу. Какая страсть? Только нежность…

– Как ты себя чувствуешь?

– Я сейчас встану.

– Может, отменим репетицию? Ты заболел…

– Нельзя. Я сейчас встану.

Встаёт. Идёт в душ.

Пьём кофе на кухне. Молчим. Тягостно.

Вызываем мне такси.

За Ваней заедет Лёня. Мы должны приехать в театр на разных машинах.

Уезжаю раньше. Целую его:

– Увидимся через двадцать минут.

– Увидимся.

Выхожу из квартиры.

 

Тревожно

Выхожу и понимаю: меня саму колотит в ознобе. Только не из-за простуды, а из-за осознания: случилось. Ну-ну. Шаг сделан. Звоню Аньке. Кричу ей, сонной, в трубку:

– Попадос! Аня… По-па-дос!

Она подскакивает в моей кровати:

– Что случилось?

– Все случилось! Я влюбилась, дура!

– Сама дура, я испугалась! Разве так можно? Девять утра…

– Я и говорю, что я дура! Ужасная дура, но как прекрасно, Анька, хоть иногда позволить себе быть ужасной дурой…

…

Весь день ему плохо. Я готовлю для него горячий чай, растворяю порошки от простуды, напоминаю, что пора пить таблетки…

Сегодня они репетируют сцену объяснения в любви с Ниной Заречной. Нину играет молодая симпатичная актриса. Меня примиряет с ней то, что она – замужем и любит своего мужа.

Актриса и сама по себе недурна, но над ней работает целая команда профессионалов. Её одевают в чудесное платье, два часа укладывают волосы, штукатурят щеки и красят глаза… А ты тут носишься целый день взмыленной лошадью по коридорам, в зеркало-то взглянуть некогда, а надо держать конкуренцию. Это что, честно?

Как он плачет на сцене от любви к ней! Прямо сердце разрывается. От ревности. Что это он разыгрался сегодня? Никак из-за температуры?

Вот надо же, чтобы такая сцена репетировалась после первой нашей с ним ночи! А на меня он сегодня почти не смотрит…

На меня смотрит московская знаменитость:

– Что-то ты сегодня грустная какая-то, да?

Надо же, заговорил человеческим голосом, заметил кого-то рядом с собой…

– Да, поругалась с начальством…

– Вот я и вижу: что-то с тобой не то…

С благодарностью смотрю на знаменитость.

Это важно, когда рядом кто-то чувствует, что с тобой происходит.

Вечером разъезжаемся по домам. Сталкиваемся с Иваном в коридоре.

– Ну ты как?

– До дома бы доехать…

Ранним утром у него самолёт. Улетает на съёмки в Москву, завтра его не будет.

– Держись, давай. Не проспи завтра, а то не улетишь…

– Я уже попросил Лёню, чтобы он меня растолкал…

– Ну, ладно, пока.

– Пока.

Сухо целует меня в щёку.

Я слегка раздосадована. Во-первых, что с собой не позвал. Во-вторых, что в щёку поцеловал, а не в губы. И вообще, попрощался не так как нужно. Плохо попрощался.

Но он болеет. Что с него взять.

 

Отпустите, у меня любовь

Возвращаюсь домой поздно вечером, застаю у себя дома Аньку. Открываю бутылку вина, меня трясёт, мне надо выплеснуть всё то, что во мне накопилось за прошедшие сутки.

Анька вина не пьёт. Она сидит на кухне, за столом, напротив, и меня слушает.

Я говорю, говорю, говорю, я просто фонтанирую эмоциями. Останавливаюсь, когда вино у меня заканчивается. Я выпила всю бутылку.

– Анька, – кричу, – мне надо ехать к нему! Он там сейчас один в этой страшной, холодной квартире! Он больной! Ему надо, чтобы рядом с ним был кто-то! Я поеду!

Анька останавливает меня:

– Ну куда ты, в ночь? На часы посмотри…

– Я поеду! Просто буду рядом! Нельзя, чтобы больной человек оставался один! У него температура 39!

– Никуда тебе ехать не надо. Когда человек болеет, ему меньше всего нужно, чтобы рядом с ним крутился кто-то, требующий внимания…

– А я не буду требовать внимания, – почти прошу её я, – я просто рядом полежу… Вдруг ему плохо станет?

– Успокойся уже. Сама спать ложись. Смотри, сколько времени, а у него самолёт завтра рано, дай ему выспаться…

Я даю ей уговорить себя, а ему даю выспаться.

Я никуда не еду.

Хотя, если бы поехала, может, всё было бы по-другому?

Нет. По-другому бы не было.

На следующий день его нет в театре.

День пустой. Он мне звонит из Москвы:

– Как ты, Катюша?

Я расцветаю. Как яблоня с грушей вместе взятые.

– Скучно тут без тебя…

Смеётся.

– Завтра вернусь.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ты знаешь, лучше. Лёня меня сегодня еле разбудил, я чуть на самолёт не опоздал, но к счастью успел…

– Я вот так и знала, что это будет нелегко. Что с температурой?

– Температура в норме.

– Как там погода?

– Погода чудесная. Как твои дела?

– Дела мои прекрасны. Жду тебя, возвращайся скорее.

– Завтра буду.

Молчим.

– Целую тебя нежно, меня в кадр зовут.

– И я тебя целую.

– До завтра.

– До завтра.

 

Завтра

Назавтра я лечу на работу как на крыльях

Вот я вхожу в метро, до Ивана мне еще сорок минут.

Вот я еду в вагоне, смотрю на хмурые лица вокруг, и внутри у меня всё поёт: до Ивана двадцать девять минут.

Иду по улице, солнце мне светит в глаза, я щурюсь: до Ивана мне пять минут по проспекту и две минуты коридоров.

Я захожу в театр. Прохожу мимо вахты, иду через зрительское фойе, поднимаюсь по лестнице, бегу по коридору.

Первая, кого я вижу на своём пути – Ира Дмитриева, его жена.

Стоп. Всё внутри меня падает. Я дервенею.

Она дежурно улыбается:

– Здравствуйте.

Я тоже улыбаюсь:

– Здравствуйте.

В нашем театре принято здороваться с незнакомыми людьми. Как и в любом другом театре, наверное.

Из гримёрки выходит Иван. Смотрит на меня с испугом. Чуть-чуть заикается.

– В-в-вот, хотел вас познакомить. Это – Ира, это – Катя…

– Очень приятно.

– Мне тоже.

Я улыбаюсь из последних сил, быстро ухожу вперёд.

Пристрелите меня кто-нибудь…

Какого чёрта, какого чёрта… ее же ещё два месяца здесь быть не должно…

Встречаю на пути своем водителя Лёню.

– Лёня, а откуда здесь Ира взялась?

– Так они вместе из Москвы сегодня приехали…

– А дети с кем?

– Дети с родителями, наверное… Не знаю.

– Неожиданно так… Я её увидела сейчас, удивилась.

– Я сам удивился, когда они из вагона вместе вышли. Мы с ними еще в церковь перед театром заехали…

– В какую церковь?

– К Ксении Блаженной, на Смоленском кладбище…

Ну всё, держите меня семеро. Они в церковь поехали за благословением Божием, раскаялись в грехах былых и начали жизнь с чистого листа… А меня – за окошко. Прекрасно.

– Аня! – кричу я в телефон, – Аня, я в шоке! Меня трясёт всю! Я смотреть на них не могу, что мне делать?

– Успокойся. Всё нормально. Ну, приехала жена, он сам, наверное, в шоке, ну и что теперь? Он же не виноват…

– А кто виноват?!

– Да никто! Ну, приехала жена, а ты здесь причём?

– А я причём?! А я с ним спала позавчера!

– И что?

– Да ничего!

– Но он же не виноват…

– А кто виноват?!

– Ты ведь сама к нему поехала и знала, что он женат.

– Я знала, что они на грани развода, и её не будет здесь два месяца! Если ты возвращаешься домой с женой, значит, нечего других женщин в свою постель тащить!

– Ну, он же не знал…

– А кто должен это знать?! А если я подойду к ней сейчас и скажу: здравствуйте, я – любовница вашего мужа?!

– Ну, ты же этого не сделаешь…

– А с чего он решил, что я это не сделаю?!

– Не сделаешь.

– Да почему?!

– Да потому что не сделаешь.

– Ладно. Не сделаю. Хорошо. А если я сейчас из окошка сигану, потому что меня до смерти достало, что все используют меня по своим надобностям, кто будет отвечать?!

А настроение такое – из окошка самая пора.

Всё время вне сцены они проводят вместе, заперевшись в гримёрке.

В той самой гримёрке, в которой я почти уже месяц чувствую себя как дома.

Теперь, когда мне надо позвать его на репетицию, я стучу, и не захожу сразу же, как было всегда, а жду, пока мне откроют дверь.

Дверь открывают.

Я стою на пороге, не смотрю на него, говорю спокойным голосом:

– Иван, тебя зовут на сцену.

Все нормально, только не смотрю на него. Не могу.

– Сейчас иду.

Разворачиваюсь, ухожу.

Я понимаю, что веду себя неприлично. Нельзя быть такой деревянной, Ира, если она не дура, моментально поймёт, что здесь что-то не чисто, но я не могу заставить себя посмотреть на него. Я физически не могу. Я смотрю в сторону, когда говорю с ним.

Однажды набралась мужества, посмотрела на неё. Очень красивая. Улыбается мне. Прекрасно. Лучше ничего не придумать. Улыбнулась ей в ответ. И шарахнулась куда-то в сторону. А ведь при всём при этом надо еще и работать. И лицо как-то держать, чтобы люди окружающие ничего не поняли.

Через три дня начинаются гастроли в Череповце. У нас с Иваном должно было быть свое маленькое путешествие: «Давай, уедем ото всех на день раньше…»

Через три дня я пойму, на каком я свете.

 

В пути

Через три дня мы выехали в Череповец всем спектаклем.

У Ивана – отдельное купе, как у режиссера Андрея и московской знаменитости.

Ирина Дмитриева в Череповец не поехала – а, впрочем, могла бы. Отдельное купе, номер-люкс, все условия. Этого я боялась больше всего. Еще на вокзале, перед отходом поезда вглядывалась в толпу: с ней он придёт или без неё?

Если с ней, всё, я умру на месте.

Появился один. Заперся в своем купе. Купе – не в нашем вагоне.

Мы едем своей шумной компанией: Юля костюмер, Наташа – помощница художницы, Оля – гримёр. У нас весело, к нам стекается потихоньку народ: актёры, осветители, декораторы. Всем не уместиться. Гуляем одновременно двумя купе, потом тремя. Потом – всем вагоном. На столах появляются бутылки, быстро придумывается закуска. Звучат первые тосты. Смех. Анекдоты.

Я все думаю: придёт он за мной или не придёт?

Ну, должен ведь хоть немного дёргаться: что там со мной происходит?

Приходит режиссёр Андрей, присоединяется к пьянке.

Я спрашиваю у него: где Иван?

– Иван? Сказал, что сейчас будет.

Значит, придёт.

От усталости и стресса я напиваюсь с бокала вина.

Меня несёт, я много смеюсь, говорю всем, какие они замечательные люди, откровенничаю с первым встречным. Я всегда так себя веду, когда пьяная. Потом вспоминать страшно.

В коридоре поезда встречаю знаменитость с бокалом в руке. Удивляюсь про себя: он же не пьющий? Говорю ему, какой он прекрасный. Вспоминаю его лучшие фильмы, сильные сцены, восхищаюсь талантом. Кажется, даже глажу его по плечу от нахлынувших чувств. Совсем обалдела уже, дура. Знаменитость улыбается, потягивая из бокала вино.

Ивана нет.

Что же это он? Заперся сычом в своем купе и нос не кажет? Боится меня, маленький… Ну, пусть боится. Не пойду же я его убеждать, что не собираюсь кидаться ему на шею и закатывать истерику на весь поезд?

Я переполнена внутренним сарказмом и пофигизмом.

Мне плевать. Понятно?

С кем-то на брудершафт. Кому-то про хорошее кино. Кто-то приглашает меня на танец. Смеюсь. Отказываюсь. Смеюсь. Выпиваю. Танцуем прямо в коридоре. Благодарю. Смеюсь.

Выхожу в тамбур. Ветер из всех щелей, стук колес, мелькание огней в чёрном окне.

А может выпрыгнуть сейчас с поезда? – думаю я.

И больше не будет у меня в жизни всей этой дряни.

Никакой больше дряни в моей жизни не будет.

Дверь вагона открывается. Оборачиваюсь. В тамбур заходит Иван.

Смотрим друг на друга молча несколько секунд.

Я отворачиваюсь к окну, как и стояла.

Он нервно щёлкает зажигалкой, стоит, курит.

Молчим.

Я, мысленно: ну, скажи, скажи, скажи хоть что-нибудь…

Молчим.

Смотрю на бегущие фонари за окном, но вижу только его напряженное отражение.

Скажи, скажи, скажи…

– Катя… – говорит он.

Я поворачиваюсь.

Смотрим в глаза друг другу.

– Во сколько репетиция завтра, не знаешь?

– В пять.

Он резко стряхивает пепел.

Дверь открывается. В тамбур заходит режиссёр Андрей:

– А я тебя ищу повсюду. Ты чего здесь? Тебя там не хватает…

– Да я проветриться вышла, шумно. И жарко очень.

– Ваня, ты чего не идёшь? Я там виски хороший поставил, иди, а то он тебя не дождется.

Иван, загасив сигарету, недокуренную и до половины, выходит в вагон. Андрей подходит ко мне вплотную. Глаза в глаза.

– Я весь вечер хочу остаться с тобой наедине…

– Правда?

– Пойдем ко мне в купе. У меня тихо. И не жарко.

– Нет, Андрюша. Я спать уже. Завтра работать.

– Тебе там спать не дадут. Пойдем ко мне.

Я усмехаюсь:

– Нет, я сегодня к себе…

Он вжимает меня в стену, пытается поцеловать:

– Ты же знаешь, как давно я тебя хочу…

Я уворачиваюсь от его губ:

– Ты женат. Хватит. Не надо. Хватит, я сказала! Всё. Ты женат, Андрей.

В тамбур вваливается пьяная команда монтировщиков. Андрей отступает. Я улыбаюсь монтировщикам, быстро ухожу в вагон.

Бокал, второй, третий. Я не помню, как шла умываться, как падала, споткнувшись о ковер в коридоре, как зависала на каком-то анекдоте у соседей, как добиралась до своих и с шуточками-прибауточками прыгала на верхнюю полку.

Проснулась посреди ночи с чувством внутренней беды. Тишину спящего купе разбавляли остатки пьяных голосов за дверью.

Лежала два часа в кромешной тьме, глядя в потолок.

Колеса выстукивали в моей голове: не думать, не думать, не думать…

Потом всё пропало.

 

А знаешь, всё ещё будет

По приезду выяснилось, что артисты будут жить в отеле рядом с театром, а вся техническая часть спектакля – то есть, мы – в придорожной гостинице, за тридцать километров от города.

Сей невиданный факт дирекцией был объяснен просто: именно в дни наших гастролей в городе Череповце проходят съезд любителей пчеловодства и сбор общества ценителей хохломы, поэтому все места в нормальных гостиницах выкуплены за месяц.

Это был удар.

Пьяная кутерьма совместного проживания и череда случайностей, которые могли бы меня вновь соединить с Иваном, теперь были исключены. Даже если бы он захотел возобновить то, что так и не было закончено, вереница трудностей, которая вставала на нашем пути, была почти непреодолима.

Надо было определиться с тем, что творилось в моей голове.

Итак. Он меня добивался.

Не надо ухмылок: он – добивался. Я отказывала. Он добивался. Я сдалась, всё случилось. На следующий день приехала жена.

Я получила в поддых, всё закончилось. Самый короткий роман в моей жизни.

Но.

Я ведь не блядь, не шлюшка, которая загуляла на одну ночь. Если я к нему пошла, значит, я что-то чувствую к этому человеку, и вот так – топором по мне – наискосок – нельзя.

Я всё еще не могу поверить про топор, что всё, перерубил.

Мне происходящее кажется каким-то диким недоразумением.

Жена – недоразумение? Нет, жена – разумение. Это я – недо…

Но я-то ведь – живая, нельзя по мне топором, мой дорогой товарищ…

Что делать? Что делать? Что-то надо делать…

И в первый вечер я его ждала. Репетиция закончилась рано, часов в семь вечера, так, пошатались по сцене, выяснили, кто откуда выходит, и решили, что хватит. Встал вопрос, что делать дальше. Иван посмотрел на меня:

– Ну что, в ресторан пойдём?

Я просияла как начищенный пятак:

– Пойдём…

Пока он переодевался, планы изменились.

Вышел из гримёрки хмурый. Я проходила мимо:

– Ну что, идём?

– Голова болит. Не сегодня.

– Ну, как знаешь.

Пошла дальше.

На улице собирали автобус из тех, кого поселили у чёрта на рогах. Надо было садиться. Если не ехать сейчас, потом возникнут трудности, как добираться. Иван с горизонта пропал, я не знала, где он. Не веря, что вечер вот так глупо заканчивается, я шагнула в салон автобуса.

Гостиница для технической части, то есть, нас, оказалась забытым в лесах санаторием, построенным в 60-е годы прошлого века. Душ и туалет – общего пользования – находятся в коридоре. Номера – не номера, а бывшие палаты. Стенки покрыты масляной краской, двери тяжёлые, грязно-белые, на ключ не запираются. «От кого запираться? – спросила дирекция, – здесь все свои». Чужой, и правда, в такую глушь не полезет. Если только специально – за нашими чемоданами.

Стали селиться по двое. Я оказалась одна. Почему-то на меня не хватило пары.

Оно и к лучшему – подумалось. Если Иван захочет меня забрать к себе, это будет менее заметно для окружающих. И кроме того, в отдельной комнате не надо держать лицо, можно выпустить печаль через глаза.

Огляделась. Кровать железная, на которой спала в детстве в пионерском лагере, стол, покрытый клеенкой, фанерный стул, заимствованный из столовой, в углу – умывальник (моя привилегия – у других не было) и огрызок зеркала над ним.

За окном – унылый октябрьский пейзаж.

Не забалуешь, прямо скажем.

Чемодан я решила не распаковывать: вдруг Иван за мной приедет. Подумает-подумает, представит, как я здесь одна, без него, в комнате-тюрьме маюсь, да и приедет.

Я только умылась после рабочего дня и переоделась в легкую удобную одежду. Открыла купленную в местном ларёчке бутылку вина. Стаканчика не было, глотнула из горлышка.

За дверью номера хохотали люди. К людям идти не хотелось.

Были слышны голоса, обрывки музыки, шло веселье, театр пил за начало гастролей. Громкость задверного гула стремительно нарастала.

Я вставила в уши наушники, включила музыку. Ту, что всегда выдёргивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Глотнула еще вина, легла, не раздеваясь, на кровать, закрыла глаза. И стала ждать.

Всё это ерунда, – подумала я спустя полбутылки.

Разве я раньше не знала, что у него есть жена? Ну, приехала Ира. Ну, уехала Ира. Что я так распсиховалась? Главное ведь то, что сейчас. Сейчас её нет. А есть он. И я есть. И мне здесь так одиноко, что просто волком вой. Криком кричи. В окно выпрыгивай. Пусть он приедет ко мне, такси из города стоит копейки, и я больше не буду думать про окно.

Я набираю ему смс:

«Все ерунда. Приезжай за мной».

Отчёт о доставке приходит: получено.

Я жду.

Ответа нет.

Через два часа вино закончилось.

Я смываю косметику с глаз, надеваю пижаму, выключаю свет, прячусь под сырое санаторное одеяло. Холодно. За дверью слышен пьяный гогот.

Он не приедет.

Просыпаюсь в шесть утра, за дверью тихо, в комнате темно. Сна нет. До завтрака еще три часа. Спрятав лицо в подушку, вою во все горло. Минуты две.

Потом затихаю.

Вставляю в уши наушники, включаю музыку. Ту, что всегда выдергивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Закрываю глаза. Три часа тянутся бесконечно долго.

 

Для чего я здесь

Встречаемся с ним днём в театре. Первое, что он мне говорит:

– Я у телефона звук забыл включить и прочитал твоё сообщение только утром.

– Ничего, – отвечаю, – я так и поняла.

Расходимся в разные стороны.

– Представляете, – говорю знаменитости, – вы-то живёте в приличной гостинице, а нас поселили за тридцать километров от города, в ужасной дыре.

– Ну, Кэтси, ты же взрослая девочка, сама решаешь, в какой гостинице тебе жить.

О чём это он, думаю. К себе в номер, что ли, приглашает? Ну-ну. Странный человек, ей-богу.

***

Все гастроли Иван существует сквозь меня.

То есть, он говорит со мной, и на меня смотрит, иногда даже в глаза, но ощущение, что он недосягаем, он в стеклянном колпаке, и нет возможности не то чтобы поговорить, а просто дотронуться, потому что видишь: стекло.

Выполнять свои прямые обязанности, проявлять заботу о его комфорте и приносить горячий кофе стало невыносимым. Что я делаю? Почему я это делаю? Неужели я вот так ещё полгода – до самой премьеры – буду подавать ему чай?

Для чего я здесь?

***

Я говорю с Яной по телефону, меряя шагами пустой коридор. Рассказываю, как мне живётся. Я не плачусь в жилетку, я предпочитаю ругаться – едко, колко и смешно.

Я много смеюсь, когда хочется плакать. Мы с Яной смеёмся вместе.

Иван выходит со сцены. Чтобы попасть в свою гримёрку, ему надо идти мимо меня. Он останавливается, это осознав.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга.

Он резко разворачивается, уходит обратно на сцену. Там есть выход в другой коридор.

– Яна, – смеюсь я в трубку. – Он меня боится! Он идёт в большой обход, только бы не сталкиваться со мной нос к носу.

В моем смехе звучат высокие истеричные нотки.

 

Все пути предначертаны

Мне позвонил продюсер из кинокомпании, с которой я работала весь прошлый год, и сказал, что моя сценарная заявка на полнометражный телевизионный фильм утверждена на одном из центральных каналов. Мне выплачивают небольшой аванс – сумму, равную двум моим зарплатам в театре, и за сорок дней я должна написать сценарий.

А я тут готовлю кофе для Ивана Кузнецова, который ходит мимо меня в стеклянном колпаке.

Уходить, уходить с этого проекта. Садиться дома, закрываться на все на замки и писать.

И гори все синим огнём.

Но как уйти? Как бросить всё это?

Я хожу к знаменитости в гримёрку пить кофе. До отъезда на гастроли он попросил принести ему мои сценарии. Теперь он их прочитал, у нас есть тема для разговоров.

Я благодарна ему очень за внимание. За то, что мне есть куда приткнуться на этих гастролях. За то, что меня видят и слушают.

И когда меня долго нет, он шлёт смс:

«Кэт, иди кофе пить, сценариусы обсуждать, про искусство туда-сюда…».

Он сам готовит мне кофе, и у нас даже появилась примета: как только мой кофе готов, его сразу же зовут на сцену.

Я греюсь здесь своей скулящей душой, своим озябшим от одиночества сердцем.

Мы много говорим про кино, про театр, про жизнь.

Общаться с ним легко. Потому что есть какая-то общность позиций, интересов, понимания. Разговаривать – трудно. Диалог строится в основном в форме монолога, часть из которого я не разбираю из-за его плохой дикции. Он сердится, если я перебиваю его каким-то вопросом: «Ты никогда не слушаешь! Если неинтересно, я могу и не рассказывать…» – «Нет-нет, очень интересно, простите, пожалуйста, продолжайте…» Улыбаюсь самой безоружной своей улыбкой: он прав, я действительно часто перебиваю, из-за того, что в голове моей творится полный разлад. Он бурчит себе что-то недовольное под нос, но продолжает.

Иногда обижаюсь я, когда он обрывает меня на втором слове: «Вот то, что ты сейчас хочешь сказать, это всё сто лет как известно…» – «Да? Ну, тогда вообще, может, со мной не разговаривать, если всё, что я хочу сказать, вам сто лет как известно?» – «Ты опять говоришь мне «вы»… – «Ах, простите!»

Иногда он мне рассказывает какие-то театральные байки-побасенки, и я хохочу до слёз, потому что отыгрывает он их мастерски, и это безумно смешно. Он смеётся вместе со мной и становится совсем детским.

Иногда рассказывает про себя, какие-то очень личные вещи.

Иногда внимательно меня слушает. Правда, редко.

Мы много спорим. Доказываем друг другу что-то на пальцах. Переспорить его, конечно, нет никакой возможности, просто в силу бешеной энергетики. Это как против пожара с брызгалкой выступать. Потом, на моё «Мне трудно…» – с удивлением: «Тебе со мной трудно?» – «Ну, конечно, вы же давите всё вокруг своим пылающим темпераментом…» – «Да? Это плохо…»

Но пару раз, на следующий день после спора, он подходил ко мне, легонько касаясь плеча: «То, о чём ты вчера говорила, девочка, ты в этом права, конечно…» И я потрясённая застывала от неожиданности, а когда обретала дар речи, его рядом уже не было. Большая редкость – умение признавать чужую правоту, и заявлять об этом после спора, ради какой-то чистой справедливости.

Мне хочется, чтобы Иван увидел мою востребованность. Не приревновал, нет. Смешно ревновать меня к знаменитости, в наших отношениях – ни грамма секса.

А увидел, что я – нужна кому-то, кому-то интересна, кому-то хорошо рядом со мной.

И не кому-то – а умному, успешному, знаменитому и талантливому человеку.

Как же мне уходить с проекта? Как остаться без знаменитости?

Вопрос КАК разрешается жёстким конфликтом.

В каждой человеческой судьбе есть эта тема: кто-то за нас всё давно решил, а мы только реагируем на те углы, которые в правильной траектории расставлены на дороге и, набивая о них шишки, поворачиваем в нужную сторону. С точки зрения сегодняшнего дня я абсолютно уверена: мой уход с проекта был предопределен с самого начала, как и моё на нем появление. Не было возможности у меня миновать этот роман с Иваном Кузнецовым. Не было возможностей и у этого романа. Не зря внезапно приехала из Москвы Ирина Дмитриева. Не зря нас поселили в разных гостиницах. Не зря мою сценарную заявку утвердили именно в этот момент, и потребовали сценарий, хотя снимать его начнут только через восемь месяцев. Не зря случился у меня конфликт с дирекцией. Всё не зря. Не было у меня шансов остаться работать на этом проекте. Все кусочки данной мозаики теперь сходятся, все фишечки стоят на своих местах, всё ведет меня к встрече с моим любимым.

Неожиданно выясняется, что директор театра в один из вечеров перед самым отъездом, пребывая в алкогольном опьянении, не передал администратору мою заявку на покупку билетов в Петербург. Билеты не купили.

Выяснилось случайно, в телефонном разговоре.

Директор, обозвав меня последними словами, сказал, что заявки от меня не поступало.

– Даже если бы вы были правы, – кричу ему я в трубку, – и я забыла отправить вам заявку, почему вас до последнего не насторожил тот факт, что билеты до сих пор не куплены?

– Да потому что я – директор, а не администратор! – кричит он мне в ответ наипротивнейшим своим голосом, – Я не должен покупать билеты!

– Но ведь все заявки проходят через вас! Вы их сами подписываете!

– Ты не отправляла никакой заявки!

Мы носимся по кругу в этом крике словно бешеные лошади по арене. Ни конца, ни края. Он бросает трубку.

С горящими щеками, как будто меня хлестали по ним долго и с упоением, я звоню продюсеру спектакля. Срывающимся от волнения голосом объясняю, что заявка на билеты была подана. В этом можно убедиться, просмотрев мой почтовый ящик, письмо, отправленное по электронной почте, сохранилось.

Продюсер разговаривает со мной спокойно, но строго. Он не уверен в моей невиновности, и, если окажется, что я вру, публичной казни с вычитанием убытков из моей скудной зарплаты мне не избежать.

Через двадцать минут, добравшись до интернета, я демонстрирую доказательства своей правоты.

Я – невинно пострадавшая. Директор – врун и пьяница. И подлец к тому же.

Добро – в моем лице – оправдано. Зло – обнаружено.

Теперь злодей-директор вынужден поднимать все свои железнодорожные связи, чтобы отправить актеров домой вовремя. Это нелегко, все билеты раскуплены вчистую.

На следующий день я ему позвонила. Ровным голосом сообщила, что работать с ним больше не буду и после возвращения в Петербург ухожу с проекта. Он положил трубку. Вопрос с моим уходом для меня был решен.

 

Болезнь

Все вечера, отыграв спектакль, Иван пил так, что наутро его было не добудиться.

День уходил на то, чтобы прийти в норму. Вечером, опохмелившись, к семи часам, оживал. Отыгрывал свои сцены, после чего снова отправлялся в кабак.

Я захожу к нему в гримерку с программками спектакля.

– Иван, подпиши, пожалуйста, бабушки-билетерши попросили…

Протягиваю ему программки, показываю, где подписать.

– Как их зовут? – спрашивает.

– Не знаю, они не сказали, а я не спросила.

Берёт ручку, кладёт программку поудобнее, рука застывает над бумагой. Думает.

Я жду.

Думает.

Я не выдерживаю:

– Да напиши просто: «Здоровья и счастья».

– Да? Хорошо…

Пальцы, зажавшие ручку, на секунду дергаются, потом опять застывают над бумагой.

Мне становится весело, я улыбаюсь. Понимаю, что процесс затянулся, сажусь на диванчик.

Иван смущается:

– Да-да, сейчас, просто сосредоточиться не могу…

– Ничего-ничего, – говорю, – я подожду.

Пытаюсь понять: что происходит? Любой автограф для неизвестного лица подписывается в секунды, почему он тянет время?

– Да, да, смешно, – говорит Иван, – что же им написать?

– Может, что-нибудь в стихах? – предлагаю я.

– Да… Смешно.

– Нет, нет. Ты подумай, это не лишнее.

– Да… Меньше надо курить, Ваня, меньше надо курить, – говорит он сам себе.

Так. Значит, не только алкоголь, значит, еще и гашиш, – понимаю я.

 

Лирическое отступление

Я ненавижу его жену.

Не выпуская из рук телефона, он пишет куда-то бесконечные смс. Руки трясутся, самого колотит в ознобе. Судя по выражению его лица, в ответах, которые он получает, хорошие вести отсутствуют.

Где ты находишься, Ира? На съемках? Что ты пишешь ему такого, что от прочитанного его бьёт током, и он гасит свои эмоции в водке?

Слепому видно, что ему уже не справиться в одиночку с этой бедой. Ты – единственная, кто может помочь, и тебя нет рядом. Где ты находишься, Ира, когда отец твоих двух детей горит у всех на глазах ярким пламенем?

Я хотела бы помочь, но я не могу.

 

Я ухожу

– Я ухожу с проекта, – говорю я знаменитости, заходя к нему в антракте.

Теперь, когда я точно это знаю, я считаю часы до возвращения домой.

Дома – Анька и Яна. Дома кот Филя. Дома меня любят и ценят. Не выкидывают меня за окошко. До дома надо продержаться совсем немного.

– Я знал, что ты уйдёшь, это был вопрос времени – отвечает мне знаменитость.

– Ну, да, наверное, – соглашаюсь с ним.

– Но ты же не уходишь совсем? Ты же будешь появляться?

– Конечно. Я буду приходить в театр. Я буду очень скучать.

Он не спросил причину. Просто что-то свое про меня понял.

 

Последняя гастроль

В последний день, сразу же после спектакля мы столкнулись с Иваном в коридоре.

– Виски хочешь? – спросила я его.

Два дня назад я купила бутылку виски, половину которой мы выпили минувшим вечером с Наташей в моей комнате. Оставшуюся часть я принесла в театр.

– У тебя есть?

– Есть.

Он улыбнулся:

– Хочу.

– Сейчас приду, – пообещала я, – иди в гримёрку.

Он улыбнулся ещё раз, лампочка – впервые за все гастроли – включилась.

Повернулся, пошёл к себе.

Через десять минут я пришла с бутылкой. Разлил по стаканчикам.

Чокнулись с легким шелестом пластика в руках, глаза в глаза. Выпили.

Он с большим интересом углубился в ноутбук, где листал фотографии до моего появления. Фотографии давние, с отдыха в Китае, он листает их с начала репетиций.

Я их знаю все наизусть. Повисла напряженная тишина.

«А вот фиг тебе, – подумала я, – тебе тяжело со мной, но я не уйду».

Молчим.

– Ещё? – тянусь я к бутылке.

– Наливай, – отвлекается он от ноутбука.

Наливаю. Чокаемся. Молча выпиваем.

Он отворачивается к фотографиям. Я встаю у него за спиной. Смотрю.

– Видишь, – показывает он мне картинку, – это район в Шанхае, где мы жили.

– Интересно… – реагирую я.

Молчим.

Я не хочу говорить ему, что ухожу с проекта.

Пусть будет так: он придёт на репетицию в Питере, а вместо меня – другой человек. Хорошо бы еще сменить номер телефона, думается мне, чтобы, если он захотел позвонить, то не дозвонился бы. Вот так: пропасть без следа, насовсем, навсегда.

Ну, это я, конечно, размечталась. Менять номер, которым пользуюсь уже десять лет из-за какого-то… женатого поганца – слишком большая честь.

Разливаю по стаканчикам виски.

– Еще пьём?

– Давай.

Мы молчим.

Ах, какая неловкость!

Мне смешно. По-горькому смешно, немного истерично. Но я глотаю смех.

Ему, наверное, очень хочется, чтобы я ушла. Но я не ухожу.

Терпи, милый, терпи.

Что мне нужно? Трудно сформулировать. Мне нужны простые человеческие слова.

«Прости за то, что всё так вышло…» – меня вполне устроит. Я пойму, что меня всё-таки держат за человека, и учитывают, что проехались по мне катком, и даже испытывают какое-то подобие вины за это. Я отвечу: «Хорошо». И пойму, что тоже имею дело с человеком.

Мы молчим.

В гримёрку заглядывает костюмер Юля: ей надо забрать костюм. Иван обещает переодеться через три минуты. Юля выходит.

Я отворачиваюсь в сторону: переодевайся. Это нормально в театральных кругах, ничего криминального. Продолжаю тянуть из стаканчика виски.

Неожиданно гаснет свет, какие-то перебои с электричеством. Иван, успевший снять рубашку, шагает к двери. Я поднимаюсь со стула пощелкать выключателем. Мы сталкиваемся в темноте вплотную.

Некоторая неловкость, суета. Я кладу руки на его голые плечи, он обнимает меня.

Смотрю ему в глаза, глаза у него бешеные.

– Соскучился по мне, зараза? – шепчу.

Глаза у него бешеные.

Целую его в губы как тогда.

Руки скользят по его плечам.

Его пальцы оказываются у меня под свитером.

В коридоре слышен голос Наташи:

– Катя! Вы не видели Катю? Катя, тебя зовут…

Я смотрю на Ивана:

– Я сейчас приду.

Выхожу в коридор. В коридоре светло, видимо, у Ивана в гримёрной просто перегорела лампочка. Сталкиваюсь с Наташей.

– Что случилось?

– Зайди к знаменитости, он тебя искал.

Захожу через дверь по коридору в соседнюю комнату, там со светом тоже всё в порядке. Значит, действительно, лампочка.

Знаменитость стоит по центру с собранной сумкой:

– Я тебе тут оставил кое-что.

Сказал, и пошёл, перекинув сумку через плечо.

Ничего не понимая, подхожу к столу. На столе лежит белый альбомный лист, беру его в руки, переворачиваю. На обратной стороне тонкой чернильной линией нарисован грустный человечек в длинном колпаке. Рядом стоят заглавные буквы автографа.

Две недели назад я узнала, что он рисует, и мне понравились его работы. На следующий день я попросила:

– Нарисуйте, мне, пожалуйста, картинку на память.

Он замялся, ответил что-то невнятное. И вот теперь, спустя полмесяца, у меня в руках этот рисунок. Я счастливо прижимаю его к груди. Он сделан для меня. Сердце мне заливает горячей благодарностью. Казалось бы: ну что здесь такого – картинка и картинка? Но меня накрывает волной любви к знаменитости. Не забыл про меня. Чувствует.

Возвращаюсь к Ивану. В гримерке горит свет. Юля собирает раскиданный по частям театральный костюм. Ивана нет.

– Где он? – спрашиваю её.

– Ушел. – отвечает, – Выскочил как ошпаренный. Даже деньги забыл. Вот три тысячи. На столике лежали. Отдай ему.

Юля протягивает мне купюры. Меня душит смех.

– Может, это чаевые? – веселюсь я, – нам троим – тебе, мне и Оле?

– Может быть! – смеётся Юля, – Но ты все-таки спроси!

Я беру деньги, выхожу в коридор, спускаюсь по лестнице, попадаю во двор.

Вижу, как Иван заскакивает в машину. Машина отъезжает. Деньги остаются у меня в руке, я смотрю ему вслед. Такого еще не было: ни до свидания, ни прощай. Вообще-то нам надо было ещё обговорить время отъезда, номер поезда, выезд из гостиницы…

Сбежал после поцелуя как последний заяц.

Я смеюсь в голос, пытаясь сдерживаться.

Монтировщики грузят декорации, если я начну хохотать тут во всю ширь, придётся что-то объяснять.

Я всё еще не могу поверить в то, что он вот так от меня удрал.

Чума, просто чума.

Из театра во двор выходит с большой сумкой знаменитость. Не заметив меня в темноте, проходит мимо, к машине.

Я, всё еще продолжая смеяться, кидаю ему в спину:

– Вот так и уйдёте, не попрощавшись? Целоваться не будем?

Мне становится еще веселее: всё-таки три порции виски во мне играют, плюс сбежавший Иван. Мне все происходящее кажется гомерически смешным.

Знаменитость останавливается. Возвращается ко мне. Резким движением захватывает мой затылок, с силой прижимает к себе, жёстко целует в губы. От неожиданности я немею, сжав плотно рот, дёргаюсь от него в сторону. Он отпускает меня, уходит молча к машине.

Я стою потрясённая в центре двора с деньгами и его картинкой в руке. Мимо меня монтировщики носят декорации. Начинается дождь.

 

Не уходи

– Не уходи с проекта, – просит меня режиссёр Андрей в поезде, – Катя, я тебя очень прошу: не уходи с проекта.

– Я не могу, Андрюша, – говорю ему, – у меня конфликт с директором. Я не могу работать с таким человеком, я не хочу работать под его руководством.

– Плюнь на него. Ты же не с ним работаешь, а со мной. Хочешь, я его на место поставлю? Хочешь, он к тебе вообще не подойдёт больше?

– Ты же знаешь, что это невозможно. Я вынуждена с ним общаться по множеству вопросов.

– Ну, не уходи, я тебя прошу. Очень прошу, по-человечески просто.

– Я не могу, Андрюша. Уже всё решили. Уже нашли мне замену.

– Мне плевать на замену. Знаешь, ты кто? Ты дезертир.

– Мне очень жаль, что я ухожу. Честно. Но у меня нет другого выхода, поверь мне.

 

Занавес

По приезду домой мне сказали, что на мое место нашли замену, но я должна буду выйти на работу, чтобы этой замене всё показать и рассказать. Я попререкалась, но согласилась, понимая всю правоту своих работодателей. Таким образом, красивое исчезновение без объяснений для Ивана кардинально срывалось. Я должна буду представить ему нового помрежа, следовательно, лично сообщить о своём уходе. Сюрприза уже не получится.

Через три дня, отданные после гастролей на выходные, я встретилась в театре с девушкой Васей. Полное имя ее было Василиса, но в миру ей суждено было быть Васей, что совершенно понятно. Мы поговорили минут десять, из разговора стало ясно, что девушка не только симпатичная, но и сообразительная.

Ревность змеёй заточила мне сердце.

Приехал Иван, прошел в гримёрку. Мне сказала об этом Наташа. Я предложила Васе пойти познакомиться.

Подошли к двери. Я постучала. На «Войдите!» открыла. Стою на пороге. Смотрю на него. Он на меня. За моей спиной Вася.

– Привет, – говорю. – Ты оставил свои деньги после спектакля в гримёрке. Вот, возьми.

Кладу купюры на стол.

– Спасибо.

Его потряхивает. Видимо, вчера опять была ночь возлияний. Смотрит на меня напряжённо. Расслабься, я тебе больше не угроза.

– Познакомься, пожалуйста, это Вася. С сегодняшнего дня она будет работать вместо меня. Я ухожу с проекта.

Замер как вкопанный. Смотрит во все глаза.

– Здравствуйте, – говорит ему Вася.

Иван не отвечает.

В наступившей тишине можно услышать, как прокручиваются колесики в его голове, обрабатывая информацию.

В гримёрку шумно заходит режиссёр Андрей, ущипнув меня за ногу.

– Доброе утро всем! Ваня, я тут что подумал насчёт этой сцены…

– Ты знаешь, что Катя уходит? – перебивает его Иван.

– Да.

– Все уже знают, – поясняю я.

– Она дезертир, – говорит режиссёр Андрей, – я ей давно сказал об этом.

Я закрываю снаружи дверь. Мы с Василисой уходим.

– Вот и познакомились, – говорю я ей.

Но сама знаю, что это еще не всё. Через два дня у режиссёра Андрея день рождения. Будет много людей, будет Иван, будет знаменитость, буду я. Меня пригласили.

К Ивану я больше не захожу, отправляю к нему Васю. Объяснив ей суть работы, посвятив в детали, оставляю её у руля, а сама ухожу пить чай и вести беседы об искусстве к знаменитости. Мы с ним уже почти друзья.

– На меня сейчас Кузнецов наорал, – говорит мне перепуганная Вася, когда мы сталкиваемся с ней за сценой.

– Что случилось?

– Пьеса была открыта не на его сцене!

Прости меня, незнакомая девочка Вася, тебя обидели за то, что ты – не я.

В конце дня, собираясь уходить, я наталкиваюсь на Ивана, курящего в коридоре. Коридор длинный и пустой. Иван – стоит в одном конце, я иду с другого. Мне надо пройти мимо, в сторону не свернуть. Он смотрит на меня с тревогой. Я нахожу в себе силы посмотреть ему в глаза. И улыбнуться. По-настоящему, без сарказма, без подковырки.

Все закончилось. Я ухожу из-за тебя. Потому что у меня нет больше сил выносить твоё предательство. Потому что я – не вещь, которую можно выкинуть на помойку за ненадобностью. Потому что нельзя так обращаться с людьми, тебя любящими. Нельзя потреблять их, разрывая на куски их душу. Ты, мужчина, ты должен отвечать за свои поступки. И за чувства тех, кто пошел за тобой. Ты – человек, в конце концов. Ты должен отвечать. У тебя это не получилось.

Я ухожу не в ненависти. Я ухожу с горьким осознанием того, что ты есть.

Я знаю, что ты – болеешь, что сердце твоё издергано, и всё происходящее с тобой происходит от слабости и истощённости внутренней. Я вижу, как тебе плохо. Мне очень жаль, честно. Я улыбаюсь, потому что хочу закончить эту историю светом.

Будь счастливым, Иван Кузнецов, если это возможно. Я улыбаюсь тебе.

Он улыбается мне в ответ во всю ясность своего лица, и обдает таким жаром, что у меня начинают гореть щёки, словно от раскрытой печи.

Я смотрю на него какое-то время, но не хватает выдержки, лицо мое пылает всеми пожарами, я отвожу взгляд и прохожу мимо.

Закончился мой последний рабочий день на этом проекте.

Я выхожу на улицу и набираю полную грудь воздуха.

Всё!

 

Пролог

Как началось? Когда? Я знаю, когда началось у меня. Прямо вот до минуты. Не было ничего и в помине, вообще. Потом вдруг раз – и включилось. Что включилось, кто включил? Я не знаю.

А сначала, значит, ничего не было.

На следующее утро после дня рождения режиссёра Андрея мне было очень плохо.

Во-первых, от количества алкоголя выпитого за ночь.

Во-вторых, у меня украли мобильный телефон.

Не то, чтобы вытащили из кармана, нет. Я оставила его в такси, в котором возвращалась домой. Вот до того, как я села в машину, телефон был. А в тот момент, когда вошла в квартиру, его уже не было.

В пять утра, возвращаясь с банкета, трудно контролировать каждую мелочь, вроде минуты, когда телефон выпадает из сумки. Тем более, если учитывать, что в силу некой внутренней своей неспокойности я запьянела в этот вечер со второго глотка. Но есть внутри меня некая сила, которая включается в тот момент, когда ничего уже не работает, и заставляет меня доехать до дома, умыться, надеть пижаму и лечь в постель чистой, незамутнённой девочкой. Эта сила надоумила меня по приезду проверить наличие в сумке телефона и зафиксировала его в ней отсутствие.

Бросившись к стационарной трубке, я начала названивать на свой номер в надежде, что таксист еще далеко не уехал и, обнаружив мой телефон на заднем сидении машины, обязательно вернётся, чтобы мне его отдать. На два моих звонка ответа не последовало, а на третий телефон отключили. Я билась еще некоторое время в конвульсионной надежде, что это – недоразумение, и телефон мне вернут, но проснувшись утром с дикой головной болью, осознала всю тщетность своих ожиданий.

И трудно было определить, чего жаль больше: сам телефон, который стоил мне некоторую сумму, фотографий с Иваном во время репетиций или сообщений от знаменитости, которые в нем хранились.

С неторопливым, но крайне болезненным осознанием себя в пространстве осторожно двигалась по квартире. Постепенно стала оживать память, и те разговоры, которые я вчера вела, неумолимо восстанавливались до деталей, вылезая на свет своими уродливыми углами, полной своей неуместностью.

Вспомнилось, как ввязалась в дискуссию с известным когда-то артистом, как уверяла его, размахивая руками, в том, что зря он открещивается от популярного фильма, который сделал его знаменитым: фильм замечательный и работа его в нем хорошая. Артист, сам неслабо поднабравшийся, обнимал меня по-мужски за плечо – это когда не по-братски, а со значением – и повторял одну и ту же фразу: «Это потому что я – актер очень хороший».

«У, – подумалось мне, – не знаю, как насчёт актера, но дурак ты, по-моему, отменный».

Дальше вспомнилось, как я увидела главного продюсера спектакля, которая, выпив коньячку, смеялась в какой-то компании как девочка. Понаблюдав за ней пару минут и умилившись, я подошла и сказала: «Вот смотрю на вас, Оля, и удивляюсь вашему искреннему смеху. Ведь вы же в кои-то веки на человека похожи. Вы ведь сейчас настоящая. А что с вами происходит на работе? Почему вы все время хамите людям?»

Главный продюсер поперхнулась и покраснела.

Потом всплыл в памяти фрагмент, как я снова гладила по рукаву пиджака московскую знаменитость, повторяя, что он – удивительный талант, но у меня к нему – только НЕЖНОСТЬ… Знаменитость улыбалась.

Потом я снова отвечала режиссёру Андрею, почему мы не будем с ним спать.

И, наконец, в финале я послала сообщение Ивану:

«Забери меня сегодня с собой».

Опять же надо отметить мое нежелание мириться с очевидным. То есть, с его равнодушием. Или малодушием. Хотя причем здесь малодушие? Мне все ещё не давало угомониться мое самолюбие. Или моя любовь к Ивану. Я не знаю, что именно. Я была пьяная.

На сообщение он, впрочем, не ответил. Я расценила этот факт как плевок в душу, что, в общем-то, было недалеко от истины, и подошла к нему в зале. Мы стояли с ним один на один. Оба довольно пьяные. Терять мне было уже нечего. Ну, кроме собственного достоинства. Когда ты пьян, терять достоинство не страшно. Страшно становится, когда ты трезвеешь.

– Я послала тебе смс, – нагло заявила я, глядя ему в глаза.

– Я его не читал, – нагло соврал он, – звук выключен.

– Забери меня сегодня с собой, – продублировала я содержание.

Он засуетился:

– Не могу… я не могу… Ира, когда приезжала, увидела на столе женскую заколку…

– Я тут не причём, – перебила его я, указывая на свою короткую стрижку.

– Но она закатила скандал, так что я не хочу больше проблем…

В принципе, всё сказано, дальше – неинтересно. Мне дали чёткий отворот поворот.

– Значит, нет? – зачем-то уточнила я.

Он промолчал.

– Хорошо, – подвела я черту, – Тогда я ухожу к другому.

Он неловко засмеялся, как будто закашлялся. Я повернулась, чтобы пойти к другому.

– Погоди.

Он тронул меня за плечо. Опять – глаза в глаза.

– Почему ты ушла из театра? – спросил он.

«А с чего я буду тебя жалеть? – подумала я, – Пусть у тебя совесть немного поноет, если она у тебя есть».

– Из-за тебя, – ответила, не отводя от него взгляда.

Он снова глупо засмеялся:

– Из-за меня?

– Из-за тебя.

Сказала и пошла прочь. Как раз к тому артисту, который хорошо сыграл в популярном фильме.

Когда всё это вспоминалось наутро, было до противности не по себе. Ну, что казалось бы такого? А вот почему-то не по себе. Вспомнилось также, что, когда ехала в машине с режиссёром Андреем, оплатившим мне такси, пьяна была уже в умат, веселилась без умолку и несла полнейшую ересь. Было стыдно. И ещё жалко телефон.

Днем мы поехали с Анькой на великах в сервисный центр восстанавливать мою сим-карту. Вставив новую карту в старый телефон, получила доступ к своему номеру. В тот же момент мне пришло сообщение: «вам звонил абонент». И номер Ивана. Абонент мне звонил час назад. То есть, на трезвую уже голову. Что он хотел мне сказать после всего сказанного и сделанного? Я этого не знаю. Я не стала перезванивать.

Самый простой способ избавиться от неловкости, рассказать о ней кому-нибудь и посмеяться. Весь день в легком похмельном ознобе я рассказывала всем о своих неловкостях и смеялась. К вечеру как будто отпустило.

В одиннадцать часов, когда я была уже в пижаме – на следующий день после хорошей пьянки всегда ложишься спать рано – пришло сообщение от московской знаменитости:

«ЧЕЛОВЕЧИКУ ЧМОК!»

«Человечик» – это я. И мне – чмок.

 

Миша

Мне всегда трудно перейти эту грань, когда вот – оно, еще между нами ничего нет, а через полчаса – уже есть, и он лежит рядом голый, я целую его, и он как будто уже немного и мой, как будто уже и родной, раз я его целую.

Вот этот переход от чужого к родному дается мне всегда нелегко.

Я медлю, оттягиваю этот момент, не могу на него решиться.

Чем дольше я знаю человека, тем, как ни странно, меньше шансов на то, что я лягу с ним в постель. Трудно объяснить, но это факт.

У всех моих друзей-мужчин на роман со мной шансов просто нет. Потому что все они мне как бы немного родственники, и секс между нами – это уже некий инцест – в моем не самом здоровом восприятии.

К чему я вдаюсь в такие подробности? К тому, что секс с женатым Мишей, которого я знаю сто лет, никоим образом не входил в мои планы. Ну, вот просто совсем не входил.

Если уж это не произошло десять лет назад, то не было никаких вариантов, что это произойдет после.

Вариант, как выяснилось, был.

Вариантом, который привел меня к Мише, оказался Иван Кузнецов.

Вернее, тот факт, что меня кинули через колено, и я ушла из театра.

Когда уходишь с шумного, многолюдного, каждый день наполненного событиями проекта в пустую одинокую квартиру из-за того, что тебя бросили, а за окном – холодный октябрь плачет дождем, девяносто девять процентов из ста, что тебя накроет с головой такая беспросветная депрессия, что утро от вечера будет не отличить.

Единственное, что может помочь в данном случае не превратиться в тоскливого зомби – срочный роман.

Я – девушка из серии «сделай себя сам», меня с роду никто никогда из депрессий не вытягивал, никто мною не занимался, по пятам с уговорами собраться с силами за мной не ходил. Сама себя за шкирку по примеру барона Мюнхгаузена из любого болота, потому что если не я, то никто, а тонуть в вязкой тине – пока не по мне.

Если роман с другим мужчиной – это единственное лекарство, значит, будет роман. Других способов лечения нет. А есть Миша.

И тут как раз пришло от него сообщение.

Два месяца после разборок про яму, куда я не хочу падать, и прочие прелести женатого романа – тишина, не писал ничего, а тут на тебе:

«Как твои дела, Катя? Как театр?»

Нет никакого театра, отвечаю ему, я ушла с проекта.

«Значит ты теперь свободна?»

Абсолютно.

«Я так и знал, что ты уйдешь, ты – другая, тебе трудно».

Ничего мне не трудно, хоть я и другая, вернее, трудно, конечно, но ушла я не из-за этого, а потому что мозгов хватило влюбиться в женатого алкоголика.

Но я это Мише не пишу, а ставлю улыбочки и многоточие…

«Значит, пойдем в кино?»  – спрашивает меня Миша.

«Значит, в кино»,  – отвечаю я.

 

Про племянника Чикатилло

Московская знаменитость шлет мне по двадцать, тридцать смс в день. Эти сообщения смешные, они меня радуют, я на них отвечаю. Зачитываю то Яне, то Аньке. Мне кажется наша переписка забавной. Ну, и, конечно, мне немного лестно.

Так говорите театр? И где чего?)))

Мы договорились пойти на спектакль моих друзей, который я ему очень хвалила. Это было продолжением разговора на тему «питерских дешевых артистов». Осадочек все еще во мне бурлил.

Я уточню чуть позже. Ты 12-ого выходной или нет? Своди меня в кино на Вуди Аллена…

Я готова идти в кино когда угодно, только выдерните меня из пустой холодной квартиры.

Знаменитость

Пошли сегодня?

Я

У меня сегодня с 16.00. ламинат кладут и плинтуса крепят

Знаменитость

До ночи будешь плинтус класть?

Я

Судя по тому, что еще не начали, до ночи

Знаменитость

Ну жаль. И 12-ого у меня уже рабочий день…

Я

Вот это действительно жаль.

– Знаменитость тебе не просто так пишет, – говорит мне Анька, – Он явно на тебя виды имеет.

– Да ну, – отмахиваюсь я, – ерунда. Никакие виды он не имеет.

Мне хочется так думать, хотя внутри что-то все-таки ёкает: ну что, неужели имеет?

Все так здорово и забавно у нас с ним происходит, я уже так привыкла к его незримому присутствию в моей жизни, что хочется думать, что у него есть какая-то внутренняя потребность в общении со мной.

Неужели опять все сводится к неизменному блядству? Со мной что, нельзя просто как с человеком общаться? Обязательно трахаться надо?

Меня знаменитость с мужской точки зрения не волнует никак. Значит, опять вдаваться в подробности, отказывать, изворачиваться от неловкости, объяснять, извиняться…

Ну, фу просто.

Знаменитость

И все? И конец нежности твоей пришел?

Я

Нет, твои выходные на мою нежность не влияют:)

Знаменитость. ) КОГДА ПОЯВИШЬСЯ, НЕЖНАЯ?)

Я

Ну, может быть, ты 12-ого не целый день будешь занят?

Знаменитость

Это вряд ли, думаю… Невыгодно ж!.)

Я

И когда же теперь выходной?

Знаменитость

А сегодня!

Я

Что ж ты меня раньше в кино не позвал? я бы рабочих не звала…

Знаменитость

Мне сложно проявлять инициативу – сразу инкриминируется бог знает что! Побаиваться начал, знаете ли… Вы ж во мне исключительно носителя тестостерона видите! Если не внучатого племянника Чикатилло…

Был один момент в нашей переписке, в мой последний рабочий день, когда стал меня в сообщениях в гости звать, а я ответила, что не пойду.

«Пятеро детей и жена не позволяют мне вольностей в вашу сторону» – что-то такое изящное написала ему, а он обиделся страшно и начал мне строчить сообщения, что ничего «ТАКОГО» он не имел в виду. Детский сад.

Я

Мне кажется, внучатые племянники за дедов не отвечают:) если выходного не дождаться, значит, я приеду в театр :)

Знаменитость

Да нет, я могу и через кого-нибудь твои тексты передать, если Вы об этом, мэм.

У него лежат мои сценарии, было бы неплохо забрать их.

Я

Нет, я не о текстах, я о совместном кофе :)

Знаменитость

В театре??? Я совсем перестаю тебя понимать, по-ходу… Сложновато больно все как-то ты выстраиваешь и, непонятно… А зачем? Ты сама себя еще не перехитрила, а, Кэт?

Я

По-моему, все просто: соскучилась – приехала. В чём ты видишь подвох? :)

Знаменитость

Вообще-то я тебя уже приглашал… Но в театр-то зачем?.. Ты сама-то оцениваешь то, что говоришь?.. ты можешь со мной встречаться только при наличии глаз кругом? Ты это серьёзно?..

Я

Вот о чем я думаю в последнюю очередь, так это о наличии глаз:) в театр я так и так как-нибудь приеду. А на кофе – жду тогда от тебя персонального приглашения, когда у тебя будет время.

Знаменитость

Пугаешь меня ты… Взаимоисключающие слова постоянно… Может тобой движет просто корысть – как бы развести потенциального работодателя аль связующее звено с акулами кино? Так тут проще! Циничней надо – я, например, заинтересовался и все равно буду двигать тебя, как творческую единицу! Отделяй зерна от плевел – нежность в зачет тут не пойдет, прости, никак. Сорри! прагматизьм.

Читаю и офигиваю. По-другому не скажешь. Тут же приходит еще одно.

Знаменитость

Нежнота и теплота тут тока помешают, моя хорошая! Дело будет страдать. Так что – не нервничай, все хорошо. Это все нормальды, и не надо ко мне ничего особенного испытывать! Крайне необязательно!

Надо же, как его вставило.

Я

Вот так взяла и ни за что получила напоморде. Хорошо.

Знаменитость

Да никакой морды, ты че? Нормальды. Я всегда пытаюсь что-то сделать для талантливых людей – их мало! – да и в свое время мне тож помогали. Это только бездарности через sex пытаются чего-то там. Но это все на раз, на два. Настоящее все приходит трудно.

Я

Я только одного не поняла: за что мне сейчас врезали?

Знаменитость

Ну… Вижу не находим общего языка. Жаль. Еще раз, для особо одаренных: по работе мы можем общаться где угодно, как угодно, в театре, кстати, не лучший вариант. А то, что ты мне нравишься как красивая женщина – вынеси за скобки. Я уж и жалею, что дал тебе это понять.

Ого! – подумала я, – Это что-то новенькое. Что-то мы об этом еще не говорили.

Я:

А общаться – и по работе, и без работы – и не спать при этом друг с другом, мы можем?

Знаменитость

Вот хамло-то… Да я когда это тебе предлагал-то?? Бредишь? Аль мания величия?

Вот после этого меня накрыло. Я смеялась долго и до слёз. Самое лучшее сообщение, которое когда-либо я получала.

Я:

Тогда я еще раз удивляюсь: я за что по мордам получила?

Знаменитость

Где?

Молчу.

Знаменитость

Нет. Не получается у нас общение, ну никак!!. Ладно. Надумаешь свидеться – звони, пиши. Человеку – чмок.

Ну, уж нет, – сказала я, – безнаказанно ты мне хамить не будешь. Придется отвечать.

Я:

В ответ на мои слова об уважении и нежности ты уличил меня в корысти и желании добраться через тебя к акулам. Не получается у нас общение!

И тут же следом:

Я:

Ты забыл еще про банкиров упомянуть. У тебя же есть друзья-банкиры? К ним я тоже через тебя хочу добраться!

Знаменитость

))) Ну как хошь!

На этом я посчитала разговор исчерпанным. Но часа через два пришла новая весточка.

Знаменитость

Ну, вот – полбутылочки вина и исправил настроение. Умеешь ты все испортить. Талант – он во всем талант.

Я:

Теперь осталось только мне бутылочку открыть…

Знаменитость

Змея ты… Вот что… Коварная… Вероломная…

Я:

«Варвара самка ты, тебя я презираю, волчица подлая и мерзкая при том».

С этого момента пошли цитаты из романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок».

Знаменитость

«ГРАФИНЯ ИЗМЕНИВШИМСЯ ЛИЦОМ БЕЖИТ ПРУДУ»…

Я:

Грузите апельсины бочками. Братья Карамазовы.

Знаменитость

«Я к вам не шел навеки поселиться».. хоть и есть у меня зеленые карпетки..

Я:

Я, конечно, не херувим. Но я чту уголовный кодекс. Это моя слабость.

Знаменитость

«Вы нежная и удивительная..»

Я:

Вы не в церкви. Вас не обманут.

На том и распрощались около часа ночи.

 

Межвременье

Время, когда я не понимаю, на каком я свете. Я ушла из театра. Мне теперь не надо ходить на работу, я сплю, сколько могу, и сижу по ночам в интернете.

Я потихоньку разгребаю домашние дела, которые накопились за время работы. В частности – ищу рабочих, чтобы постелили мне пол в коридоре. Предыдущие труженики, взяв у меня аванс, на работу больше не вышли и на звонки телефонные отвечать перестали. Два месяца я ходила по бетонному коридору, переодевая тапочки перед дверью в комнаты.

Я начинаю писать заказанный мне сценарий. Это всегда трудно после большого перерыва. Тем более, сюжет я придумывала полгода назад.

У меня внутри болевой комок. Я плохо сплю. Я худею. Я забываю о встречах и времени, я путаюсь в пространстве. У меня лезут губы. В прямом смысле: каждый день по несколько раз я снимаю слезающий с них слой кожи. Авитаминоз на почве стресса. В уголках рта затаились уродские болячки.

Надо что-то с этим делать, у меня ведь скоро начнётся роман с Мишей, как я буду целоваться?

Я пять раз в день смазываю их специальной мазью, это уже третье лекарство, назначенное мне врачом, но они всё не проходят. Мне стыдно за мой вид перед знакомыми.

Я каждый день просыпаюсь в семь утра без всякого будильника, хотя ложусь в два часа ночи. Нет сна.

Я сжигаю пластмассовый чайник на электроплите. Я не в маразме, мне не 80 лет. Просто у меня на кухне пока нет мебели, а потому не хватает для чайника места и периодически он стоит на плите, когда она не работает. А, когда она работает, его надо снимать. Но я забываю это сделать. И чайник плавится. Я замечаю это, когда беру его за ручку и понимаю, что подставка похожа на жевательную резинку и накрепко прилипла к керамической поверхности. У меня хватает ума выдернуть шнур чайника из розетки и под свежим впечатлением я бегу звонить маме:

– Мама, представляешь, я сожгла чайник!

Чайник – любимый, дорогой, такой красивый, тёмно-бордовый. Мама сочувствует, но в то же время пугается: как бы сошедшая с ума на творчестве дочь не устроила дома пожар. Она не знает, что дочь сошла с ума не на творчестве.

Разговаривая с мамой, взбудораженно хожу по квартире, возвращаюсь на кухню. И понимаю, что шнур чайника из розетки я выключила, а плиту – нет. Конфорка включена по-прежнему, и чайник уже кипит на ней красивыми бордовыми пузырями.

Так я живу весь месяц. Больно жить, когда тебя бросают через колено.

 

Театр

Театр – другой, не тот, где идут репетиции. А тот, где играют спектакль мои друзья. Я в них уверена, это мой любимый спектакль, раз девять мною просмотренный, но всё-таки я волнуюсь: кто знает, что за вкус у этой знаменитости? Может, ему не понравится?

Я веду его на спектакль в продолжение того самого разговора. Пусть он увидит этих «дешёвых» артистов и офигеет. Потому что, на мой взгляд, они – лучшие.

Глупо доказывать, что в Петербурге живут талантливые люди. Вопрос в том, что мерилом таланта не является телевизионная популярность. Вот и всё. И нечего тут пузыри пускать и пальцы гнуть.

Он едет в машине с репетиции, стоит в пробках, нервничает, что опоздает, пишет мне раздражённые смс-ки с требованием указать в точности место, где я его буду ждать.

Я отвечаю ему: кафе «Белый Кот», через дорогу, сразу напротив театра, не нервничай, время есть. Он злится: буду я ещё искать какое-то кафе, иди встречай к театру.

Думаю: во, дела. Я все ещё обслуживающий персонал.

Что это за тон? «Иди встречай»! Надо это искоренять как-то: кто здесь женщина?

Иду и встречаю. Бросаю недопитый кофе, выскакиваю на улицу нараспашку, бегу к дверям театра.

Приходит сообщение: «Я в кафе. Почему тебя нет?»

Твою мать. Возвращаюсь от театра в кафе.

– Будешь вино?

Мы стоим перед барной стойкой. Вообще-то, знаменитость – не пьющий, потому что запойный. То есть, вот ни капли в рот не берет. Но. Я видела его с бокалом вина на гастролях. И на дне рождения режиссёра Андрея. Значит, вино допускается.

Тогда почему бы не выпить вина?

– Буду.

Мы сидим за столиком у большого окна, смотрим на хмурую серую улицу. Я рада его видеть. Замашки, правда, еще королевские, тон – командный, но это ничего.

Говорим о чём-то. Не помню, о чём. Люди на нас оборачиваются, пальцами друг другу показывают: смотри, знаменитость…

В театре нам протягивают контрамарки: первый ряд. Мои друзья очень уважают московскую знаменитость, и хотят нам дать лучшие места. Но спектакль идёт в малом зале, сидеть в первом ряду – всё равно, что сидеть на сцене среди артистов.

Каково им играть, если на них в расстоянии полуметра пялится московская знаменитость?

И каково знаменитости, когда артисты со сцены оценивают каждую его реакцию: улыбнулся? Засмеялся? Заскучал?

Я прошу поменять нам места. При полном аншлаге это сделать непросто, но их меняют. Да, у меня здесь свои связи. К моим просьбам прислушиваются. Я немножко красуюсь перед ним. Немножко.

Он смотрит спектакль как ребёнок. Чуть подавшись вперёд, проигрывая все происходящее внутри себя и потому реагируя повышенно эмоционально. Если смешно ему – он радуется. Если грустно – переживает. Я смотрю на него исподтишка: ну, детский сад, честное слово. Я такую реакцию в театре видела только раз, когда сидела рядом с другим известным и народным. Может, они специально всё это отыгрывают – своё маленькое представление из зала? Мол, посмотрите, насколько я в процессе?

После спектакля выходим довольные. Он – потому что ему понравилось, я – потому что ему понравилось. К нам подходят незнакомые люди. Признаются ему в любви и уважении. Просят его сфотографироваться. Он фотографируется. Я отхожу на несколько шагов: меня это не касается. Один из поклонников обращается ко мне: а можно с вами двумя сфотографироваться? Это на всякий случай, если я окажусь вдруг известной актрисой, а он меня в силу серости не признал. Я улыбаюсь: нет, с нами двумя фотографироваться нельзя. Отхожу подальше. Смотрю, знаменитость тоже машет головой: нет-нет, с двумя нельзя. Нарушение границ частной жизни. Вдруг жена увидит.

Я прошу подождать его две минуты: друзья знают, что я здесь, что я привела московскую знаменитость, я не могу к ним не зайти и не сказать, что спектакль был как всегда хороший, играли они замечательно, и знаменитости – понравилось.

– Я пойду с тобой, – говорит он мне.

Идти за кулисы, к незнакомым тебе актерам, говорить какие-то слова, формулировать впечатление… И всё это – добровольно? Либо ему очень понравился спектакль, либо он не хочет отпускать меня к ним одну. В любом случае, я рада. Моим друзьям будет приятно.

Мы заходим, и я вижу, как они счастливы. Не из-за меня. Из-за московской знаменитости. Потому что он – хороший актер. Зашёл к ним, хорошим актерам, не поленился, после хорошего спектакля, чтобы сказать несколько хороших слов. Мне они, конечно, тоже рады. И даже говорят, что я отлично выгляжу. Я смущена, но улыбаюсь самодовольно: знаменитость, вы слышали?

Выходим из театра. Темно. Поздно. Ветер холодный. Я настроена посидеть в кафе, выпить ещё по бокалу вина, поговорить об искусстве. Домой мне совершенно не хочется.

– Ну что? – смотрит на меня знаменитость, – Поехали ко мне? Выпьем вина?

Привет. Нет, к тебе мы не поедем.

– Нет, – говорю, – может, лучше куда-нибудь в кафе?

Он злится. Просто даже видно, как злится. Бормочет под нос себе что-то невразумительное.

Я уверена, что к нему не поеду. Знаем. Бывали. Потом руками-ногами надо отмахиваться и убегать посреди ночи. У меня на знаменитость никаких планов нет. Ну, вот то есть, абсолютно. Я и он – в моем сознании – несовместимы. Я и целоваться-то с ним не хочу. Не то, что в гости…

– Нет, – говорю, – прости, но я к тебе не поеду.

– Как мне добраться домой? – спрашивает он меня злобно.

– Надо поймать такси, – отвечаю невозмутимо, – Как же ещё?

– Я что, знаю, в какую сторону мне ехать?!

– Ну, пойдем, я тебя посажу в машину.

Ну, действительно, просто дитя. Дитя, которому полтинник.

Ловлю ему такси, называю водителю адрес.

Думаю: «Интересно, а как я доберусь до дома, никого не волнует? Поздно, вообще-то. И темно».

Он садится в машину, на заднее сидение. Он всегда садится только назад, это последствие аварии, в которую когда-то попал. Смотрит на меня:

– Поехали.

Я думаю: «Ну, блин, как же не хочется домой…»

– Поехали, – отвечаю, – Только ненадолго. Минут на сорок. Мне ещё до дома добираться надо.

Предупреждён – значит, вооружен. Я еду ненадолго, минут на сорок. Выпить бокал вина, поговорить о спектакле. Еду к нему домой, потому что он – гость, потому что он – известный человек: ему может быть некомфортно ночью в ресторанах, где все на него пялятся, а он даже не знает, в какой части города находится.

В темноте машины он тихо, сквозь зубы, скороговоркой, так, чтобы не услышал водитель, говорит мне:

– Будет все, как ты захочешь. Хочешь вино – будет вино, про искусство поговорить – поговорим об искусстве. Никто тебя насиловать не будет. Пообщаемся, и, если захочешь, уедешь домой.

Я успокаиваюсь. Произнесено. Теперь у меня есть гарантия неприкосновенности.

 

В гостях

– Квартира у меня такая, немного девочкина… Но они ничего лучше не предлагали, я с ними уже не стал ругаться…

Квартира находится в центре, в самом что ни на есть козырном месте. Чуть повернуть от Фонтанки и тихая улочка, напротив – светлая церковь, от нее – стрелою – идут дома старинные, офисами не облагороженные, куда взгляд не кинешь – сплошная красота.

Просторная прихожая, коридор. Проходим мимо спальни в гостиную. Гостиная отделена от кухни барной стойкой-столом.

Знаменитость суетится, я вижу, как он волнуется. Прямо-таки сильно волнуется. Убирает на ходу какую-то небрежно кинутую одежду со стульев, хватается за грязные чашки.

– Ты извини, у меня тут не прибрано, я утром быстро собирался…

Не прибрано – сильно сказано, порядок – почти идеальный. Вот у Ивана Кузнецова – было не прибрано.

Быстро заправляет постель на разложенном диване, поясняет:

– Так-то вообще кровать в спальне, но там нет телевизора, поэтому я здесь сплю… Ты куда сядешь?

Я выбираю удобное кресло. Он садится на разобранный диван. Тут же подскакивает.

– Что ты будешь? Есть хочешь?

– Ну, было бы неплохо, что-нибудь к вину.

– Сыра?

– Сыра и фруктов. Есть фрукты?

Стоит, режет яблочки.

– Может, тебе помочь?

– Не надо. Сиди.

Возвращается с тарелкой. Открывает бутылку, разливает вино.

Садится напротив меня. Чокаемся бокалами, улыбаемся, пьём.

Говорим о том, что в голову приходит. Вино развязывает язык.

Разговор снова заходит о том, что я не буду с ним спать.

– Да Бога ради! – кричит он мне, – Да и не надо!

Я радуюсь: это хорошо, что не надо. Но считаю себя должной пояснить:

– Я не могу. Я не хочу женатого мужчину. Я хочу своего. Я хочу спать со своим мужчиной. Вот так. И я хочу быть его женщиной. Без всего этого вранья, без лицемерия. Чтобы у меня на душе было чисто.

– Ты имеешь на это право. Я тебя понимаю, – говорит он мне.

Я расслабляюсь. Ну, наконец-то меня понимают и принимают. Я не вру тут ни секунды.

– Мне так надоели женатые мужчины. Мне так надоело, что меня используют. Всем надо только одно: трахаться, трахаться, трахаться. Никто не задумывается, а что нужно мне? Может, во мне все-таки можно и человека увидеть?

Я уже пьяна довольно сильно, меня несёт.

– Гости… Вот ты говоришь, гости. Я что не знаю, чем эти гости заканчиваются?

– А чем они заканчиваются?

– Да тем, что не отмахаться. Заваливают тебя на диван, а ты потом выкарабкиваешься из-под него…

Он сидит на диване.

– Ну, иди сюда, покажи, как тебя заваливают…

– Не пойду. Нашел дурочку…

Про себя думаю: фу, на какой дешёвый понт вы меня берете, знаменитость…

– Ты знаешь, – говорит он мне, – Я тебя понимаю. И даже сочувствую. Только вот уверяю тебя: выйди на улицу и спроси: кто хочет поменяться со мною местами? 98 процентов поменяются. «Ах, я вся такая несчастная, что же мне делать, меня все хотят!»

Я смеюсь. Он смешной, этот знаменитость. А когда открыт в разговоре – вообще чудесный.

Замечаю, что ноги у него слегка подрагивают. Обращаю его внимание на это:

– Что это ты? Нервничаешь?

– Нервничаю.

Да его всего трясёт просто.

– А ты что? – показывает мне на мои ноги, закинутые одна на другую, и скрещенные на груди руки, – Защищаешься от меня?

– Защищаюсь.

И тут происходит та самая минута. Откуда? С чего?

Я смотрю на него, сидящего напротив, и вдруг мысль – сама по себе – неизвестно откуда прилетевшая: «А может быть остаться?» И тут же – про себя: «С ума сошла?!»

Я смотрю на него и чувствую электричество. Он что-то говорит, а по мне бегут токи. Бред. Какие токи? Это же – знаменитость. Я его не хочу. А по мне бегут токи. Я думаю: «Наверное, он классный любовник…» Почему вдруг я так думаю?…

Пьяный разговор неожиданно сворачивает на странную тему. Речь заходит о работе. Я рассказываю про артистов-идиотов, которые несут себя за кулисами также как по сцене. И считают, что все окружающие должны им служить. Знаменитость вспыхивает как спичка, подозревая, что такими рассуждениями мы и до него через пару минут доберёмся. Защищает артистов-идиотов. Утверждает, что люди, обслуживающие творческий процесс, должны молча исполнять свои функции. Я соглашаюсь, что должны. Но требую должного отношения к ним. Я горячо утверждаю, что уважение к обслуживающему персоналу – первый признак ума и внутренней культуры человека. Говорю о том, что в двадцать шесть лет парень сам может подойти к буфетному столику и налить себе чай, а не ждать, когда это сделает помощник режиссера, освободившись от своих основных обязанностей. Привожу в пример известного артиста, который – из-за хорошего ко мне отношения – не только не гонял меня за чаем, но и сам мне его приносил, когда видел меня, замотанную.

Тут со знаменитостью что-то происходит – алкоголь плюс нервное перевозбуждение – и он начинает кричать, что меня подпускать нельзя близко к профессии помрежа, что я – другая, и должна сидеть дома за своими сценариями, что слышал бы меня сейчас московский продюсер, да он бы мне за такие рассуждения голову оторвал и в асфальт бы меня закатал.

Я слышу последнее. Понимаю, что так со мной разговаривать я никакой знаменитости не позволю.

– Так, – говорю, – разговор зашел тупик. Видимо, мне пора. Всего хорошего.

Встаю с кресла, беру сумку, выхожу в коридор.

В коридоре натягиваю сапоги, снимаю с вешалки пальто, залезаю в рукава, медленно застегиваю каждую пуговичку. Из комнаты не раздается ни звука. Мне смешно. Из-за такой ерунды поругались. Напускаю на себя независимый вид. Иду в комнату. Останавливаюсь на пороге. Смотрю.

Он лежит на диване, закинув в колене ногу на ногу, смотрит в потолок. Весь такой неприступный и безразличный. На мое появление не реагирует.

– Ты меня не проводишь? – спрашиваю весело.

И бровью не ведет.

– Понятно. Не проводишь.

Иду в коридор, выхожу на лестницу, прикрыв за собой дверь.

Ну, ребята, это уже хамство.

Стою в ночи одна, ловлю машину на Фонтанке. Гнусно, будем уж честны.

Еду в такси, когда приходит смс от актера моего любимого театра, на спектакле которого мы были этим вечером. Спрашивает, действительно ли знаменитости понравился спектакль. Отвечаю: действительно.

«Передай ему привет – пишет мой знакомый, видимо тоже принявший на грудь, – мы все его очень любим». – «Передам» – отвечаю, вспомнив закинутую в колене ногу, полную ко мне личностного презрения.

«Скажи ему, что он очень крутой» – не может успокоиться мой товарищ. «Обязательно» – отвечаю. «Приводи его к нам на другие спектакли!» – «Непременно».

Больше мы в театр вместе с московской знаменитостью не ходили.

 

Извините, был неправ

На следующее утро меня разбудила смс-ка:

«Kat! Морнинг! Как добралась?)))»

«Нормально. Спасибо, что беспокоитесь»

«А как же! Ну слава богу! А то ушла, хлоп дверью – топ ногом! – мало ли?…) Как следующий спектакль будет называться, коварная?»

Ну, думаю, так легко от ответа за вчерашнее ты не уйдешь.

«После того, как ты сказал, что меня в асфальт надо закатать, я собственно решила, что пора домой. Мой вопрос, не проводишь ли ты меня, ты проигнорировал. Так что выбора особо не было»

«Нда… Выпили, поговорили!.. за жизнь в искусстве?..) Понятно, ну так и должно ж было быть».

Нет, милый, не выйдет так быстро.

«Мне кажется, что должно быть по-другому. По крайней мере я не должна одна в ночи ловить машину на Фонтанке. Ну, мне так кажется»

«Поп Гапон русского искусства – вот ты кто! НЕ! Попадья! Все подковырки, все кусь да кусь! Раньше хоть гладила… иногда…»

«Я хотела вчера погладить, а мне по руке – хлоп! И как теперь быть?»

«А я как хотел… А мне как теперь… Коварная, вероломная… Как же теперь нам?..))» —

«Вот не знаю теперь!»

«Сегодня куда идем? В кино, не?»

Нет, милый, мне и театра хватило. Мне работать надо, а не вино по ночам со знаменитостями пить.

«Мне сценарий 15-ого сдавать окончательно, а у меня еще конь не валялся. Я два дня безвылазно работаю дома. Надеюсь».

«Ладно, Kat, захотите увидеться – сигнальте!)))»

«Хорошо»

«Ну и чмок тогда тебя!»

«И тебя»

«А я тебя еще больше „КУ“!!.)))»

Все-таки он смешной, этот знаменитость. И хороший.

***

На всех журнальных обложках, на каждом рекламном плакате я вижу её лицо. Ира Дмитриева улыбается мне отовсюду. Я понимаю, что у меня паранойя, потому что при ближайшем рассмотрении это оказываются совсем другие барышни. Образ жены Ивана Кузнецова преследует меня как навязчивый фантом. Поэтому я вздрагиваю, и сердце уходит куда-то вниз, когда в переходе метро на газетном лотке я вижу её фамилию на обложке. На этот раз не галлюцинация. Беру журнал со стенда, быстро пролистываю интервью, покупать его – много чести. Лучезарная красавица, идеальная семья, образец благополучия. Неожиданно к концу интервью Ира признается, что бывает в курсе интрижек Ивана на стороне: «Ну а кто бы против него мог устоять?».

Рассказывает, как на премьере нового фильма ловила на себе горячие взгляды красавицы актрисы, с которой снимался Иван.

Мне становится тошно, и я закрываю журнал.

***

Несколько дней прошли за работой. Но я твёрдо запомнила ту минуту, когда неожиданно для себя вдруг подумала: «А может, остаться?» Эта минута волновала меня, будоражила своей неуместностью. Стало ясно: что-то поменялось в моем отношении к знаменитости. Но откуда? С чего вдруг?

Мы перекидывались смс. Я стала от них зависеть. Если, проснувшись, с утра не находила в телефоне его привета, день начинался неправильно.

Мы всё время говорили о встрече. Он звал к себе. Я тянула время. Не понимая сама, надо ли мне это, поеду ли. Да и на самом деле было не до свиданий, я работала.

С каждым днем его сообщения становились все теплее. Я грелась о них сквозь своё октябрьское одиночество, и брошенность моя не так остро скулила во мне.

 

Миша

Про Мишу я совсем забыла. А он и не напоминал.

 

Межвременье

«Мы пойдем завтра в кино?»

Это я пишу. Я знаю, что в театре завтра выходной, а мы так давно собираемся в кино. Мне надо знать заранее, как планировать свой день.

«Ээээ… Не знаю, КАТ, не уверен…»

Значит, сегодня вечером он уезжает в Москву.

«Что ж так?»

Это уже провокация с моей стороны.

«Жизнь сложная штука, I mean»

«Сложная – не то слово:) не вопрос».

Мне немножко обидно. Чего обидно? Не знаю чего, но немножко обидно.

«Вопрос… А был ли вопрос, КЭТ?»

«Был. Насчет кино. Теперь нет вопроса»

«Да жаль как-то…»

«Тебе чего жаль?»

«Хочется, чтоб погладили…»

«Даже не спрашиваю, чем ты завтра занят…»

Это еще одна провокация. Скажите мне: я уезжаю завтра в Москву, к жене и детям. Я, Катя, женат, если ты не забыла. И я вам отвечу: «Вот и прекрасно. Вот и езжайте к своей жене, на этом, давайте, закончим». Давайте расставим все точки над «i», знаменитость.

«И… Все?.. Все слова?.. И все эмоции?..»

Провокация не прошла. Но тон уже задан.

«Мы прощаемся?»

«Думаешь, да?»

«Ну, как – по твоим смс мне стало так казаться».

«А мне по твоим. Да и ты вела себя всегда так – не встретивши, прощаясь».

«Ну, жаль».

«Все?..»

«Это ты мне скажи».

«Нет. Только начало»

«:-)»

«Пустое?»

«С улыбкой:)»

«Гладишь?)»

Я все время его гладила по рукаву пальто… Потому что устал. Потому что талантливый. Потому что хорошо ко мне относится.

Никого никогда я по рукавам столько не гладила…

«Нежно :)»

Никому никогда я столько не писала сообщений. На каком-то этапе мужчины всегда звонили, и письменное общение переходило в вербальное. Здесь же – только сообщения. Ни одного звонка. Сначала меня это удивляло. Но не звонить же было самой.

Потом я привыкла, и даже втянулась в эту игру…

 

Знаменитость приближается

«Мне не хватает тебя сегодня почему-то»

Пришло без пятнадцати пять утра. Я не спала. Писала до ночи сценарий, а после пропала в интернете, переписываясь с одним малознакомым режиссёром. Сообщение знаменитости удивило, но не застало врасплох.

«А мне тебя» – ответила я, все-таки пять утра провоцируют на откровенность. К тому же я действительно по нему соскучилась. Мы не виделись уже четыре дня.

«Ты же знаешь, я буду с тобой…»

Оп. Вот это неожиданно. Я-то всё пока по дружбе с ним общаюсь… Хотя, какая дружба между мной и знаменитостью? Кого ты обманываешь, Катя?

Но эк его пробило в пять утра-то…

«Нет, пока не знаю».

Я честна. Была, конечно, эта минута, когда я подумала: «А не остаться ли?»

Но это была лишь минута.

Она до сих пор меня немного волнует, но это совсем не значит, что я собираюсь с ним спать. Мне Ивана Кузнецова за глаза и за уши хватило. К тому же на горизонте снова замаячил Миша.

«Я не нападаю, зачем ты защищаешься… Обидно чутка…»

Я не защищаюсь. Я просто пишу, как чувствую.

Но вспомнилось вдруг мое одиночное возвращение. Ты мне тут сейчас говоришь, что будешь со мной, а сам нисколько мной не дорожишь…

« А кто меня одну отпустил в ночь, не заботясь, что дальше со мною будет? Тебе на меня все равно… »

«Ты обидно от меня уходила».

Обидно ему, значит…

«Ты обижаешься, а я до дома могла не доехать».

«А я думал, ты вернешься».

Да, конечно. Погуляю в ночи вокруг твоего дома и вернусь. Как собачка.

«Нет, если я ухожу одна в ночь, я не возвращаюсь »

«Ну вот, видишь… А может – зря?»

«Нет, не зря. Я ухожу, когда оставаться дальше уже невозможно».

«Да зачем ты так… Гонишь. А у меня к тебе тепло только… Но! как хочешь! не хочу навязываться – досвидос».

Господи, опять детский сад… А главное, я уже целиком погружена в эти страсти.

«Ты спрашиваешь, почему я защищаюсь. Потому что всем на меня все равно».

Ответа не пришло

 

Миша

Позвонил Миша, и позвал на свидание. Я надела своё новое красивое пальто, встретила его после съемок, и мы пошли в кино. Вернее, сначала мы пошли в ресторан. А потом в кино. А потом опять в ресторан. И разговаривали до пяти утра. Потом он повёз меня домой, и мы целовались у моего подъезда. А потом он поехал к себе, а я пошла спать одна.

 

Предвестия

«Я больше ничего не доказываю. Жизнь одна, и для того, чтобы положить ее на войну с невежеством, нужно иметь психику декабриста. Или хотя бы жены декабриста. А я – обыватель, проживающий свою частную биографию. И желающий прожить её без споров до хрипоты и прыжков по баррикадам. И втянуть себя в эти дрязги не дам.

И с годами круг все уже, а критерии выбора собеседников все жестче».

Автор мне неизвестен.

Прислала письмом ему на почту цитату неизвестного мне автора, как продолжение нашего давнего разговора о вмешательстве и невмешательстве, о гражданской активности и личностном суверенитете. Он был в Москве.

На следующее утро откликнулся смс:

«Приехал! И был обрадован pismom Вашим – thanks, шо не забываете!»

Я спала.

«Спишь, теплыша?..))»

Тут я уже дошла с полузакрытыми глазами до телефона, прочитала и разулыбалась от нежности.

«Сплю:) Милый, я еще чуть-чуточку посплю:)»

«Спи, мой хороший… Спи, девочка… Чмок везде…»

«И я тебя чмок:)»

Еще немножко и я напишу «Люблю тебя»… Конечно, застал врасплох, с постели, сонную, накрыл ласковой волной, я и поплыла от благодарности… Много ли сердцу одинокому надо…

«Здравствуй, милый:) »

Пишу ему сама через час. Я проснулась, умылась, пришла в себя, но все еще нахожусь в лучах согревшего меня утром солнца…

«Я увижу тебя сегодня?»

Нет, мой хороший, не увидишь. Кто сценарий за меня писать будет?

«Завтра:) Сегодня работаю целый день».

« Это грустно, Kat…»

« Я тоже скучаю :)»

Прошло три часа. Я работаю. Периодически улыбаюсь натянутой между нами ниточке. «девочка…», «мой хороший…», «чмок везде…» Надо же, какие нежности… Представляю себе это «везде»…

Телефон отзывается на мои мысли новым сообщением:

«Ну не молчи, а?»

«Вспоминаю твои утренние сообщения, улыбаюсь:) »

Ответ не приходит. Занят, наверное. Но мне уже этого мало, мне уже хочется большего.

«Как у тебя денечек?»

Ответа нет. Я жду. Ответа нет. Ответа нет час, ответа нет два, ответа нет целый день. Довольно неприятно, когда тебе не отвечают на заданный вопрос. Довольно неприятно, когда на гребне бархатной волны тебя впечатывают в бетонный столб равнодушия.

Часов в восемь вечера пишу ему:

«Плохо, когда ты не отвечаешь на мои сообщения».

Так у нас с вами ничего не получится, знаменитость. Ни любви, ни дружбы.

Ответа нет. День закончился.

Нет вестей все следующее утро.

Я голову сломала на вопросе: что произошло? Откуда вдруг бетонный столб? Где? Что? Чем обидела? Что там ему про меня наговорили? Кто посмел?…

А что, собственно, голову ломать? Пусть сам выскажется…

«Может, ты расскажешь, что случилось?»

Ответ приходит через три часа. За это время я девятнадцать раз успела мысленно послать его на фиг.

«Где?..»

Что «где»? Отдыхайте, знаменитость, с вашей скоростной реакцией. Не отвечаю.

«Не понял?.. Ты мне смс?»

Раздражает меня.

«Четыре смс».

«Нехорошо себя чувствую слегка…»

А вот не надо, Катенька, связываться с возрастными дяденьками. У них, когда давление подскакивает, им не до нежностей. А еще прихватывает сердце, мучает радикулит и отдышка. Выздоравливайте, знаменитость, я не буду вам мешать.

Следующим утром, в половине десятого приходит:

«Как ты?»

Я дошлепала босиком до телефона, взяла его с собой в постель, но отвечать не стала. Отвечать – это просыпаться. А просыпаться – после вчерашнего – много чести. Через сорок минут пришло новое сообщение:

«А ты чего молчишь?»

Какая детская непосредственность. Тут уже пришлось проснуться.

Некрасиво не отвечать на два сообщения подряд.

«Спала…»

Лежу, улыбаюсь с закрытыми глазами: все-таки он волнуется там насчет меня.

Думаю о нём. Был бы сейчас рядом, я бы обняла его крепко, уткнулась бы ему в плечо лицом, и мы бы так лежали долго-долго.

Никакого секса. Просто обняться.

Набиваю в полглаза по кнопкам:

«Ты по мне скучаешь?..»

Тут же приходит:

«Да!.. И даже снишься…»

Я прячу нос под одеяло, плыву от любви и нежности… Новое сообщение:

«Sexy совсем… Тебе неприятно это?..»

Отвечаю:

«Приятно:)»

Я не знаю, приятно ли мне, что я снюсь знаменитости голой, но мне приятно, что я снюсь знаменитости.

«Чмок тебя!. Везде!»

Прям вот так уж и везде!

«И я тебя целую:)» – отвечаю ему.

«А когда ж?…»

Все, хватит ужом вертеться. Конец динамо.

«Завтра я приеду в театр, а после выпьем с тобой вина и поговорим об Альмодоваре, которого я два дня назад посмотрела»

Он так ругал последний фильм Альмодовара, а я посмотрела его с Мишей, и мне он очень понравился.

«Как скажешь!»

Никакого секса, знаменитость, только вино и интеллектуальные разговоры.

У меня тут Миша без секса после кино остался, хотя всё к тому располагало: и количество выпитого вина и поцелуи в пять утра.

Не пустила, домой отправила.

Езжай, говорю, к жене и детям, нечего тут со мной в пять утра целоваться.

Не хочу я. Не могу.

Я не хочу больше романов с женатыми мужчинами.

 

Миша

Миша ведет себя безупречно.

Я чувствую себя рядом с ним настоящей принцессой. Ему нравится во мне всё: от родинки на щеке до кончиков моих пальцев, он неустанно об этом говорит и смотрит с абсолютным обожанием.

– Наконец-то, – сообщаю Яне по телефону, – хоть один умный мужчина на моём пути. Всё ведь просто, как дважды два: дай почувствовать женщине рядом с тобой себя королевой, и она не сможет без тебя обходиться. У меня выработалась потребность, чтобы на меня смотрели так, как смотрит Миша. Я не говорю уже о том, что он не жалеет денег, мы за ночь прогуливаем какие-то невероятные суммы: выполняется любой каприз, надо только показать пальцем. Эх, Яна, не был бы он женат, какой бы это был красивый роман…

 

Роман

Я иду по улице с тяжёлыми пакетами, возвращаюсь домой из магазина. В кармане джинсов пиликает телефон. Я обожаю эту светлую лаконичную трель, она оповещает меня о том, что знаменитость думает обо мне. Пакеты ставлю на асфальт, лезу в карман за телефоном, читаю новое сообщение:

«А чего ты делаешь?»

Стою посреди улицы, набираю ответ. Прохожие обтекают меня с двух сторон.

«Заплатила кредит, купила еды, иду домой, работать. Думаю о тебе. А ты?»

«Тебе пишу, хочу тебя видеть, слышать, обнимать!»

Ой, ну всё. Прямо роман-роман. Стою, счастливо улыбаясь в пространство.

«И я:)»

«Ждать?..»

Ну, ведь договорились уже: завтра…

«Завтра. Мне и так из-за тебя работать трудно»

Сценарий пишется мучительно. Из последних сил. Все мысли – о знаменитости.

«А мне как…»

«Тебе – не верю, что трудно: ты органичен ВСЕГДА …:)»

«Не к Вам!»

Работать, Катя, садись работать. Если завтра ты хочешь пить вино со знаменитостью, тебе сегодня надо еще написать как минимум семь страниц.

На следующее утро сообщения не было. В начале двенадцатого я, разочарованная, написала сама.

«Нет утреннего привета? А мне так сладко просыпается от твоих сообщений… Здравствуй, милый :)»

«Здравствуй, милая моя».

Вот мы, женщины, конечно, падки на слова. Чуть-чуть нас по голове погладишь, найдёшь пару нужных оборотов – «девочка», «теплыша», «мой хороший» – плюс регулярность переписки – и всё уже, мы в зависимости… Мужчины, подсказываю вам безупречную тактику. Настойчивая ежедневная атака, а потом – хлоп! – внезапное молчание. Пропадите на пару дней. Без объявления войны. И всё, женщина тут же сама к вам стучится: а что случилось, милый, а что, ты меня больше не любишь…?

 

Ты меня не любишь больше?

И тишина. А мы вроде бы вчера договорились о встрече. И что?

А ничего. Я решила жить по плану, составленному вчера. А по плану у меня был маникюр на другом конце города, и затем приезд в театр – под вечер, чтобы репетиция к концу подходила…

Пара красивых проходок перед Иваном Кузнецовым, чтобы заплакал от того, какая я прекрасная, потом ужин со знаменитостью в каком-нибудь близлежащем ресторане. А потом – по домам. Хороший такой план был, я решила его придерживаться.

Поехала на маникюр. На метро – час пути.

От метро до салона оказалось полчаса ходьбы.

Район – отвратительный, на самом краю города. Занесла меня туда нелегкая: в салоне обещали хорошую скидку на дорогую французскую процедуру.

На пути к красоте люди перестали мне попадаться минут через двадцать после выхода из метро. Расстояние между угрюмыми многоэтажками с каждым новым перекрестком увеличивалось: местность данная была обжита людьми слабо, а может, и вовсе, судя по невостребованности, для нормальной жизни была непригодна.

Быстро темнело. Все семь ветров продули меня насквозь, лицо горело, волосы метались по сторонам. Стало ясно, что, если идти мне обратно этой дорогой и этой погодой, не так уж горько заплачет Иван Кузнецов от досады, что я – такая красивая… Разве что маникюр французский выручит.

Телефон из сумки возвестил о приходе нового сообщения. Я с радостным волнением стала искать его, перебирая озябшими пальцами всю дребедень, что постоянно ношу с собой.

Сообщение было от Миши. Знаменитость молчала.

Миша горячо приглашал меня на очередное свидание.

По вчерашней договоренности в моем плане, несмотря на отсутствие вестей, все еще стоял вечер со знаменитостью. Я натыкала кнопочками Мише какой-то левый ответ, и зашагала по темноте дальше, прячась в высокий воротник от октябрьской дряни, моросящей мне по лицу.

Салон находился в последнем подъезде последнего дома, за которым простирались хмурые пустыри. В очередной раз отметив, как удачно у меня получается экономить, я нажала на кнопку звонка рядом с дверью.

Маникюр мне делали три часа. Я в своём плане закладывала на него втрое меньше. Когда вышла из салона, тьма стояла уже непроглядная. В театр ехать не хотелось. Хотелось тепла, вина и доброго взгляда знаменитости.

Так как мы вчера не единожды обговаривали нашу встречу, я, несмотря на то, что инициатива от него сегодня не поступала, не считала возможным ее переносить.

«А во сколько примерно ты планируешь освободиться сегодня?» – спросила его, послав сообщение во время маникюра.

Ответ пришел через час, когда я уже подходила к метро.

«Не знаю ваще»

Информативно.

«Я сегодня в театр не приеду: поздно уже и замерзла…»

«Где ты?»

«На краю города. Мне до центра полчаса ехать».

Ответа не было. Я покрутилась немного у метро, не заходя, так как надо было определиться, куда и во сколько мне подъезжать. Ответа не было. Зато по-прежнему было холодно. Недалеко от входа я увидела сияющий огнями торговый центр и тут же поняла, насколько я голодная.

Не убирая телефон в сумку, чтобы не пропустить сообщение, я двинулась в сторону манящих перспектив.

В кафе было уютно. Грея пальцы о чашку с горячим чаем, я посматривала на молчащий телефон. Ответ не приходил уже сорок минут.

Собственно, может, это и нормально, если учесть, что он находится сейчас на сцене, но в то же время не совсем нормально, потому что-я-то по нашей договоренности его тут жду, почти в ночи, не понимая, как поступать дальше.

«Мне либо тебя ждать, либо домой ехать…»  – напомнила я о себе.

Ответа не было.

Я закончила есть, достала из сумки зеркальце, накрасила губы, намотала на шею платок, надела пальто, застегнулась, повесила на плечо сумку, подумала: «Да пошел ты…» и двинулась к выходу, твердо решив ехать домой, что бы он мне теперь не писал.

На втором этаже, проходя мимо витрины с нахальными манекенами, я остановилась. Витрина звала. Почему бы не зайти, когда уже тепло и неголодно?

Очнулась я спустя два часа, после двух десятков примерок. В руках у меня болтались пакеты с нарядами под названием «Смерть Знаменитости», настроение было улучшено, глаза светились боевым огнём. Устоять против меня теперь у него не было шанса.

Мне захотелось это проверить. Переодевшись в примерочной в тонкий, полупрозрачный шифон, я, позабыв о студеных ветрах и твердом решении ехать домой, набрала новое сообщение:

«Ну что, ты очень устал? Вино не пьем сегодня?»

Было девять часов вечера. Репетиция должна была уже закончиться.

Ответа не было.

– Мать твою, да что ж за хрень такая, – сказала я вслух, запахнула потуже пальто и шагнула в промозглый холод.

***

В метро поняла, что прощения ему не будет.

Потому что так по-хамски вести себя не только знаменитостям, но и самому папе римскому нельзя.

В этой уверенности я провела остаток вечера.

Уже поздно, в глубокой ночи, набрала ему сообщение:

«Возьми, пожалуйста, книжки с собой, я завтра приеду в театр, заберу».

Это вместо «Какого, собственно, черта ты себе позволяешь?»

Я приеду завтра на репетицию, заберу у него книги, которые дала на прочтение месяц назад, и забуду, как звать его. Пусть живет себе дальше и не парится. Но книжки мои отдаст.

Ответа, естественно, не было, да я и не ждала его в два часа ночи. Зная, что он видит уже девятый сон, и прочитает мой сдержанный посыл только завтра, я умылась и спокойная в своем гневе отправилась спать.

 

А что случилось

Назавтра, в десять утра пришло:

«Не взял. Не принял смс.»

Что это значит, я толком не поняла.

Что значит «не принял»? Ты на телефон посмотрел, когда встал с постели? Или только на репетиции увидел мое сообщение?

А может, телефон вчера оставил в театре, потому и не отвечал весь вечер? Бред. Есть же еще и московский номер, и, если ты один телефон оставил в гримерке, значит, можно написать с другого, написать человеку, девушке, в конце концов, с которой ты договаривался о встрече, и она ждёт от тебя сообщения в холодной ночи на краю города.

Значит, книги не взял. Это плохо. За книгами придется еще раз заезжать.

Книги – это моё всё. Когда в силу широты души и желания делиться с человечеством лучшим я даю свои книги людям, а они их теряют или самоуправно оставляют у себя – подумаешь, книжка! что она – золотая, что ли? – я скриплю зубами до порошка и отчаянно пытаюсь их вернуть.

Мои книги – это святое. Они собираются одна к другой.

Лучшие – из светлых порывов – я даю почитать. А кто-то это лучшее – принимает за пачку прошитой бумаги и считает нелепыми свои обязательства по её возврату.

Возмущение тогда меня сводит до самых ногтей. Пусть лучше вы будете должны мне денег, чем не отдадите мою книгу.

Так вот, знаменитость, в театр я приеду сегодня, а книги свои заберу в следующий раз. Но заберу обязательно. Заберу и забуду про вас.

Теперь, внимание, вопрос. А что случилось? Почему? Почему на меня так открыто, я бы даже сказала, демонстративно, по-хамски забивают?

Мир – это цепочка, в которой одно следует из другого. Любая жизнь, любой поступок, любое дерево на этой планете имеет причину своего существования, потому что из ничего – ничего не рождается. Другой вопрос, что эту причину надо понять.

Человек настолько самоуверенное существо, что думает своим слабым умишком объяснить всё, что происходит вокруг. Я – человек, и я – в этом смысле самоуверенное существо. Я постоянно пытаюсь анализировать происходящее, редко, когда удачно. Я не понимаю очень многого, и жизнь без устали бьет меня абсурдом по голове.

Как туповатый ротозей, которого в очередной раз обвели вокруг пальца, я испытываю благоговейный трепет, когда мне раскрываются секреты фокуса.

Конечно, после того, как вылечу пострадавшую голову.

Первое неотвеченное сообщение – три дня назад. Следом – неотвеченные еще два.

Потом «нехорошо себя чувствую» – как объяснение.

Предположим, прихватил знаменитость радикулит, напали на него магнитные бури, так что до телефона не дотянуться.

На следующий день – прилив нежности – «хочу тебя видеть, слышать, обнимать». Договорились о встрече и – тишина.

А потом – игнор. Нежелание этой встречи.

Женщина может отказаться от свидания, если у нее неудачная прическа, отсутствует маникюр или молния на платье не застёгивается. Почему отказывается от свидания мужчина? От свидания, так давно выпрашиваемого и ожидаемого?

Ну не 15 лет ему, чтобы он закомплексовал перед встречей!

Он злится на меня за что-то. Я его чем-то обидела. Но чем?

Перечитываю свои сообщения. Бред какой-то.

Или ему сказали про меня что-нибудь гадкое. И он не хочет меня больше видеть.

Иван Кузнецов, похабно посмеиваясь, рассказал, как переспал со мной.

И тогда знаменитость понял, что я – поверхностная девица, которая спит со всеми известными актерами за автограф.

Автограф решил не давать, а забыть меня как недоразумение, отодвинуть в сторону со своего пути, чтобы не маячила перед глазами.

Прекрасно.

Я разозлилась страшно. Если Иван Кузнецов треплет мое имя в кулуарах, рассказывая, как очередная дура была им облапошена, мало ему не покажется.

Знаменитость тоже хорош. Поверил вульгарной байке, меня не спросив, что же это такое было.

Просто он меня любит очень, и тяжело переживает сам факт своей вторичности для меня. Я приеду в театр и все ему объясню.

Так или иначе, пришло время расставлять точки.

 

В театре

Я приеду в театр, весёлая и безупречная.

По дороге от метро заряжаю себя музыкой, прогоняя мороку вчерашнего дня, обретаю легкость, свободу и свет. Это состояние – обманное, кратковременное, так трудно достигаемое, так быстро исчезающее…

В театре я планирую провести только час, так как собираюсь в кино на хороший фильм со своим давним приятелем Куликовым. Так я подстраховываюсь, чтобы никому не позволить испортить мне в этот день настроение. Я приеду на часок, покручу хвостом и уйду, только вы меня и видели, оба.

Прошлась по коридорам, расцеловалась с костюмерами, гримерами, звуковиками… Обменялась парой новостей, высказала мнение, спросила, посмеялась над шуткой, пошутила сама. Все просто, с улыбкой, почти на автомате, с четкой внутренней устремленностью: где он?

Подошел Иван Кузнецов. Я, не меняя настроения, расцеловалась и с ним. Улыбнулись друг другу. Глаза у него бегающие, голос искусственный. Отметила для себя с удивлением: сегодня в этом театре он для меня не главный герой.

Пошла дальше, в поисках главного.

Главный был на сцене.

В правой кулисе стоял монтировщик Володя. Я подошла к Володе, тихонечко поздоровалась, встала рядом. Отсюда удобно смотреть на репетицию. И знаменитость увидит меня, когда будет уходить со сцены.

Репетировалась сцена, когда Тригорин целится из пистолета в Треплева.

У Чехова в пьесе такой сцены нет, у Чехова, наоборот, Треплев пытается вызвать Тригорина на дуэль, а тот вызываться не хочет. Но в спектакле режиссёра Андрея именно Тригорин видит в Треплеве антогониста, а потому, не то чтобы стреляет в него, а прицеливается слегка, да и то не в реальности, а в своем воображении.

У них получается хороший дуэт на сцене: у Ивана и знаменитости, только знаменитость Ивана иногда за пояс затыкает. Иван мучается, не поддается, а всё равно оказывается за поясом, потому как талант явление штучное, встречается редко, и в угоду партнёрству от зрительского глаза его не спрячешь. Рядом с очевидным талантом талант вымучиваемый смотрится бледно, и это не вопрос одеяла, которое иногда артисты на себя натягивают, это вопрос индивидуального дарования.

Вместо Треплева под прицел Тригорина неожиданно попадаю я.

Я вижу бешеные глаза знаменитости. Уверенным шагом он идет в мою сторону, в правую кулису, смотрит на меня яростно, не отрываясь, и целится мне в лицо.

Иван Кузнецов стоит чуть поодаль, его знаменитость проходит, не заметив, направляясь ко мне. Ощущение, что сейчас выстрелит, настолько реально, что я прячусь за плечо Володи, который стоит рядом, и говорю «ой!».

– Куда ты, куда? – кричит из зала режиссёр Андрей, – Давай прямо на Трепелева, давай, вплотную к нему подходи…

Знаменитость останавливается от меня в трёх шагах.

– Да? Промахнулся маленько, извиняйте…

– Давай заново, с последней реплики! – командует Андрей.

– Еще чуть-чуть и пальнул бы в тебя, – говорит мне Володя.

– Тебе тоже так показалось? Я подумала, может, у вас мизансцена такая странная…

– Да нет, на тебя впрямую шёл.

Володя хохотнул. Я нервно улыбнулась.

Надо же какая страстная знаменитость. Чем же это я тебя разозлила?

И пошла со сцены за кулисы. На всякий случай. Чтобы мне декорации на голову не упали.

Стою в коридоре, глазею на расписание. Жду, когда выйдет ко мне гримёр Оля, и мы пойдем пить кофе в буфет, у меня есть еще немного времени.

Пятнадцатиминутный перерыв в репетиции. Мимо проходит знаменитость.

Мы встречаемся глазами.

– Здравствуйте, – говорю ему.

– Здравствуйте, – театрально расшаркивается он с натянутой улыбочкой и проходит мимо.

Не пойду к тебе в гримёрку, – думаю я, – ничего выяснять не буду. Ни о чем тебя не спрошу. То, как ты себя ведешь – это твои заморочки, не мои.

 

Беда

– Ну, как у вас дела? – спрашиваю у Оли за кофе, сидя в буфете.

– Да, нормально. Движемся потихоньку, не ясно, правда, куда.

– Ну, это никогда не ясно. Я ни одного хорошего спектакля не припомню, когда во время репетиций кто-нибудь был бы доволен. Вот, когда спектакль плохой, так почему-то все за кулисами ходят и кричат друг другу «гениально!» … А потом на премьере, куда глаза девать не знают…

– Да, есть такой принцип, – улыбается Оля.

– Ну, а что веселого происходит? Как любимый себя ведет? Балагурит?

«Любимый» – это знаменитость. Я его так стала называть на третий день начала репетиций. Тут и сарказм за излишние капризы, и признание таланта. Весь театр знает, уже все привыкли.

– Любимый твой? Да нет, не балагурит.

– Как не балагурит? Почему?

– Мрачный ходит. Как туча. Ни с кем не разговаривает. Да мы его почти и не видим. Он из гримёрки – сразу на сцену, со сцены – сразу в гримёрку. Запирается и сидит там один.

Вот это для меня новость. Раньше общения не чурался. Всегда с шуточкой, прибауточкой, зрителей вокруг себя собирает, байки рассказывает, положительной энергией заряжается.

– Вот это новость, – говорю я Оле, – а что это с ним случилось? Никогда вроде за словом в карман не лез, всё время, с большим удовольствием…

– Да пьёт он.

– Что?

– Пьёт. Запой у него.

– Как это – запой?

– Ну, вот так. Запой.

– Давно?

– Да дней семь.

– Вот это дела.

– Он как неделю назад сходил на какой-то спектакль, с тех пор и пьёт.

Вот это дела. На спектакль мы ходили вместе. И вино пили вместе. Бокал до спектакля, потом еще дома…

Да он приехал ко мне уже с половиной бутылки. Достал из сумки, показал: «А ты что думаешь, артисты во время репетиции не пьют? Сегодня Димка Петренко зашёл, выпили с ним немного за встречу. У Кузнецова только крепкие напитки, виски, там, водка. У Андрюхи-режиссёра тоже. Я вот винишко с собой таскаю…»

Я подумала: человек знает, что делает. Это же не водка.

Тем более, я видела его с вином на гастролях: цедит потихоньку себе из бокальчика и всё в порядке с ним совершенно.

Эти же полбутылки у него оставались, когда мы приехали к нему. Для меня в магазинчике у дома купили еще одну. Выпили по бокалу. Дальше он мне хаманул, и я уехала домой. Осталась моя бутылка плюс его половина. Может, еще дома были заначки.

Значит, он выпил всё это после нашей ссоры, а потом не смог остановиться. Алкоголь взял своё, начался запой.

Запой – это привет. Запой – это всё, это беда, из неё не выбраться. Я наслышана об этом. Он если пьёт, то его днём с огнём найти не могут, телефоны выключены, теряется в городе бесследно. Срываются съёмки, летят спектакли, он пьёт до бесчувствия, до больницы, до «белочки»…

Я оглушена этой новостью, я не знаю, что делать.

Иду к нему.

Стучу.

Долго не открывает.

Жду.

Выглядывает в щелку. Видит меня.

– Здравствуйте, к вам можно? – спрашиваю с тревожной улыбкой.

Пропускает, закрывает дверь.

Страшно смущён, не смотрит на меня. Глаза слезятся, ощущение что у него высокая температура. Кривится в улыбке:

– Заходите уж…

Отходит от меня, ложится на кушетку.

Подхожу, сажусь в ногах, смотрю на него.

Все обидные слова, которые заготовлены были вчера, ушли. Стало вдруг пронзительно жалко его, как ребенка, который заболел и лежит перед тобой в жару. Глажу его по руке.

У него в глазах стоят слезы.

– Ты заболел, да?

– Да, я заболел.

– Как же ты так, милый?

– Не знаю, так вышло.

Молчим.

– Дай, я тебя поцелую.

Тянусь к его щеке, он отворачивается, не хочет, чтобы чувствовала запах.

Я целую его в голову.

– Чем мне помочь тебе?

– Ничем.

Я смотрю на часы: из театра я должна была выйти десять минут назад. Меня ждет Куликов, который посреди дня оставил работу и приехал в центр ради того, чтобы сходить со мной в кино, я не могу его кидать.

– Мне надо уходить, прости, пожалуйста, меня ждут…

– Ну, вот видишь, какая ты коварная…

– Ты выздоравливай, я очень тебя прошу.

– Да, да…

– Я не знаю, что сказать. Я ужасно расстроена.

Молчит.

– Милый, выздоравливай, пожалуйста, я пойду.

Опять наклоняюсь к нему, чтобы поцеловать, опять отворачивается, опять целую в голову.

Куда я ухожу? Мне надо быть с ним. Сидеть здесь и гладить его по руке. Я никогда не видела его таким. У меня сердце на куски разрывается.

Я встаю и выхожу из гримёрки. Он провожает меня больным взглядом.

«Я очень тебя люблю» – хочется мне сказать.

Это для меня еще одна новость

 

Я люблю московскую знаменитость

Значит, я люблю знаменитость. Но ведь любовь – это необязательно роман.

Мы что уже простые человеческие чувства – такие как симпатия, дружба, сопереживание, восхищение, внутреннюю необходимость в человеке – не учитываем?

Да, я люблю знаменитость. Но я не собираюсь с ним спать. И этот факт не мешает мне любить его. Все очень просто. Что тут не ясного?

Я болею, я переживаю за него.

Думаю, о нем всё время. Я очень хочу, чтобы всё у него было хорошо.

Разве это не любовь?

Я люблю знаменитость.

«Доброго утра тебе» – пишу ему на следующий день.

«И тебе, котя!» – ответ приходит через двадцать минут.

Я вздыхаю с облегчением, может, все еще наладится? Поболит-поболит и пройдет?

«Я соскучилась».

«Когда ж?»

«Я дважды уже хотела к тебе приехать, и ты дважды этого не хотел. Так что это ты мне скажи: когда же »

«Жду тебя всегда!»

«Ты больше не болеешь?»

«Болею сильно»

«Как же тебя лечить? Я расстраиваюсь очень. Поэтому ты и на мои сообщения по вечерам не отвечаешь, поэтому я к тебе и доехать не могу…»

Ответа не пришло.

Избавиться от мысли о нём я уже не могла. Мне надо знать, что с ним всё хорошо. Ну, если не хорошо, то хотя бы в порядке. Ну, если не в порядке, то хотя бы… хотя бы удовлетворительно.

« Давай поужинаем сегодня вместе?» – пишу ему через три часа.

« Давай!!! » – ответил тут же. Значит, на данном этапе все в порядке.

« Скажи мне: во сколько и куда приехать ».

« Да ко мне ж! .»

К тебе – значит, к тебе. Тут не до торгов уже. Приеду к нему, посмотрю, что с ним всё в порядке. Побуду рядом, может, помощь какая нужна, поговорим немного, и поеду домой.

«А во сколько?»

Ответа не было.

Еще одна слабая попытка была предпринята вечером.

«Ну как твои дела?»

Ответа не было.

Через час позвонила, не взял трубку.

 

Миша

Вместо него позвонил Миша и предложил встретиться. Я не могла больше сидеть дома, одна в квартире, наедине со своими тревогами. Я сказала: хорошо, приезжай, забери меня.

Он приехал поздно вечером, после съёмок. И мы поехали в ресторан, где должен был быть концерт какой-то популярной звезды, но на звезду мы не остались, потому что встретили Мишиного друга, и в сумбурном веселье поехали на вокзал провожать его в Москву.

Потом мы опять пошли в ресторан.

А потом поехали ко мне.

В эту ночь он впервые остался у меня ночевать.

И я перешла тот рубеж, когда вот он, совсем еще чужой, а через полчаса – уже почти родной, под утро, когда была сильно пьяная.

Не так трудно всё и оказалось.

 

Беда

Не спали до пяти утра. В семь Миша ушел, под окнами его ждала машина, чтобы отвезти на съёмку.

Я досыпала одна, раскинувшись по ширине кровати, улыбаясь во сне минувшей ночи.

Проснулась от входящего сообщения:

«Я болен».

Сразу же слетела сонная умиротворенность, и заныло в груди.

«Милый, я знаю. Чем я могу помочь тебе?»

Ответа не было.

«Я болен» – это констатация факта. «Я болен» – это объяснение происходящего.

«Я болен» – это просьба о помощи.

Я должна как-то помочь… Как я могу помочь?

Ему надо продержаться один день. Сегодня ночью, после репетиции (Господи, какие репетиции? отменять всё надо, отменять…) он уедет домой. У Ивана неделя съёмок в Москве, об этом было известно еще месяц назад. У всех – неделя выходных. У любимого – неделя на реабилитацию. Он приедет домой, его жена знает, что делать. Она позаботится о нём, она его вылечит, главное, доставить его домой, чтобы он сел в поезд, чтобы не потерялся в Питере, чтобы с ним ничего не случилось по дороге…

Пишу ему:

«Когда ты в Москву уезжаешь?»

Он отвечает:

«Откуда знаешь?.. Уезжаю 7го!»

Путает все, седьмого начинаются репетиции, седьмого он должен быть здесь.

«7-ого из Москвы, обратно, наверное. А домой когда? Сегодня? Завтра?»

Нет ответа.

Я выбралась из постели, пошла в ванную, встала под душ.

Надо ехать в театр. Я не знаю, зачем, я не знаю, что я могу, но мне надо быть с ним.

Я просто буду сидеть рядом, ничего не говорить. Буду гладить его по руке, буду воду ему подавать, буду кормить его с ложечки, если потребуется. Не дам ему больше пить, буду сидеть возле, пока он спит, просто буду с ним в беде, которая случилась. Когда человеку плохо, надо чтобы рядом был друг. Так должно быть.

Меня слегка потряхивает после бессонной ночи, но душ мало-мальски приводит в норму: можно ехать.

Это будет странным для всех окружающих: то, что я так часто наведываюсь в театр. Мне плевать на окружающих, я еду к любимому. Но лучше бы, конечно, чтобы меня не видел Иван Кузнецов. Вообразит себе, что я из-за него каждый день сюда таскаюсь, а я этого никак не хочу. Много чести.

Никуда не захожу, никого не вижу, иду сразу к любимому в гримёрку, на удачу.

Стучу. Он открывает. Слава Богу. Пропускает. Захожу.

Смотрит на меня испуганно, как на приведение.

– Можно? Как ты поживаешь?

Молчит. Глаза бегают, как у загнанного в ловушку.

Тянусь, чтобы его поцеловать. Уворачивается.

– Уйди, сделай милость. Уйди. Я прошу тебя, уйди.

Я не верю своим ушам:

– Почему? Хороший мой, не гони меня, пожалуйста…

– Уйди, уйди! Не хочу, чтобы ты видела меня таким! Тебе нельзя меня видеть! Слышишь, уйди, говорю тебе!

Понимаю, что все это всерьёз, выставляет меня, подталкивая к выходу. Пугаюсь, что действительно придётся уйти, что не даст мне возможности побыть с ним:

– Пожалуйста, не гони меня, я специально приехала к тебе, я соскучилась так, пожалуйста, не гони, ты поспи, если хочешь, я рядом посижу, мешать тебе не буду, только не гони меня…

– Уйди говорю… мать твою… Да что же мне сделать, чтобы ты ушла? – переходит вдруг на крик. – Уйди! Уйди, пожалуйста, блять! Да куда же мне спрятаться? Я прошу тебя! Уйди! Я тебе руки буду целовать…

Хватает меня за руки.

– Я ноги твои целовать буду!.. только уйди сейчас, тебе нельзя меня таким видеть, только не тебе… ты не можешь… только не ты…

Почти плачет. И снова кричит:

– Да уйдешь ли ты, наконец?!

Я понимаю, что мне не остаться:

– Дай я тебя обниму, поцелую.

Обнимает меня, пряча лицо. Тут же отталкивает, распахнув дверь:

– Да уйди же ты, ради Бога!

– Выздоравливай, пожалуйста, милый. Я очень за тебя переживаю.

Выхожу в коридор. Спускаюсь по лестнице, ничего не вижу, от слез расплываются ступеньки под ногами.

Выхожу из театра. Иду бродить по городу, потому что некуда больше идти.

Пишу ему через двадцать минут:

«Я тебя целую нежно. Выздоравливай, милый».

Ответа нет

 

Звоню в колокола

Звоню водителю Коле, который повезёт его сегодня ночью на вокзал.

– Коля, я волнуюсь за любимого. Я только что была у него, он совсем больной…

– Да я знаю…

– Коль, у него во сколько поезд сегодня?

– В два ночи с копейками.

– А репетиция закончится в десять. В одиннадцать ты его, предположим, привезёшь домой. Вот бы в эти три часа его проконтролировать? Чтобы он дверь тебе открыл, когда ты за ним приедешь. Потому что, если он не попадёт на этот поезд, то будет все ну очень плохо…

– Да не волнуйся, Кать, решим что-нибудь.

– Коль, я очень волнуюсь. Как же сделать так, чтобы он за эти три часа до поезда не пропал окончательно?

– Ну, я с ним договорюсь. Не переживай.

– Да, и на вокзале его не отпускай. Его до купе надо довести, потому что он на вокзале один потеряется. Коля, это очень важно…

– Да все нормально будет, посажу я его на поезд.

– Только обязательно, до самого купе, ладно? Коль, можно я тебе завтра позвоню с утра, узнаю, что и как?

– Да звони, без проблем.

– Спасибо большое. Просто я волнуюсь очень. Сам понимаешь: любимый…

Пишу любимому еще одно сообщение:

«Пришли мне завтра смс, пожалуйста, как приедешь в Москву, что ты дома и у тебя все хорошо».

Нет ответа.

Есть, конечно, вариант поехать ночью вместе с Колей, чтобы посадить его на поезд, но что это даст? Погонит меня опять вон, будет кричать и нервничать.

Господи, Коля, не подведи, посади его, пожалуйста, на поезд…

Если он не поедет домой, он пропадёт в Питере.

Звоню театральному офис-менеджеру:

– Маша, привет! Ты ведь знаешь, какие возникли проблемы с любимым?

– Да уж, знаю.

– Скажи, пожалуйста, а его в Москве будут встречать с поезда?

Так как продюсерский центр, спонсирующий постановку, находится в Москве, то из главного офиса организуется машина, чтобы встречать любимого на вокзале и везти до дома, это оговорено в его контракте.

– Ну, будут, наверное, как всегда.

– Машенька, позвони в Москву, скажи их офис-менеджеру, что есть такая проблема, пусть водитель прямо у вагона его встречает, а еще лучше забирает из купе.

– Думаешь, до такой степени это всё? На телефонный звонок он не ответит?

– Я не думаю про степень, я просто знаю, что его встречать надо завтра в купе. И за руку отвести к машине. По-другому нельзя. Позвони, пожалуйста, в Москву.

– Ну, хорошо, я позвоню…

– Спасибо, Машуня. Позвони прямо сейчас, ладно?

Ночью сижу дома, смотрю на часы.

Вот, без трёх минут час. Коля должен подъехать к его дому.

Двадцать минут второго. Они должны уже выезжать, иначе могут не успеть.

От дома до вокзала по ночному городу – максимум минут десять, но ведь еще и по вокзалу надо пройти, и дойти до поезда…

Без десяти два. Должны уже идти по платформе. А вдруг не идут?

Два часа пять минут. Всё. Он должен сидеть в купе. Поезд отправляется.

Может, позвонить Коле, узнать, как все прошло? Нельзя. Неприлично звонить постороннему человеку среди ночи, контролировать его действия.

Позвоню ему завтра. Всё равно сегодня уже ничего не изменить.

Либо любимый едет сейчас домой, либо я завтра буду искать его по всему Питеру.

И скорее всего не найду.

Следующим утром высчитываю минуты, когда будет удобно звонить Коле. Когда можно звонить так, чтобы не разбудить его? Он ведь работал ночью, сегодня отсыпается.

Пишу любимому сообщение:

«Милый, ты дома? Ты в Москве?»

Нет ответа.

Звоню Коле в одиннадцать, нет больше сил находиться в неизвестности.

– Коля, привет, это Катя.

– Да, Кать… Привет.

Голос бодрый, значит, не спит, значит, ничего, что я звоню.

– Ты уж прости меня за беспокойство, просто я волнуюсь…

– Да всё нормально, посадил я его!

– Правда? Ой, как здорово! Как же тебе удалось, Коленька?

– Да всё нормально, мы с ним сговорились ещё с вечера, он мне дверь открыл.

– Ну, слава Богу! А ты до купе его довёл?

– До купе. Пришлось там его закрыть на замок, я с проводником договорился…

– Как закрыть?

– Да весь вагон полез к нему в купе за автографами. Увидели, что пьяный вдрыбадан, стали фотографировать, на телефоны снимать… А он сделать ничего не может. Ну, я их поразгонял слегка…

– Вот сволочи какие… – защемило сердце, – вот что за зараза…

– Не говори! Видят, что плохо ему, и прут на него своими камерами… Ну, я проводника попросил, он его закрыл в купе, чтобы к нему никто не входил. Так он и поехал, закрытый, до самой Москвы.

– А если ему выйти надо было?

– Не надо! Он спать сразу лег. Всё нормально, Кать, не переживай.

– Ой, Коль, ну спасибо тебе огромное, какой ты молодец.

– Да нормально всё.

– Ты меня обрадовал, прямо камень с сердца, что всё в порядке. Пока, Коль, до связи. Еще раз спасибо.

– Да не за что, счастливо тебе, не волнуйся.

Ну, собственно, волнения мои вполне адекватны. Если бы я оставалась работать, это были бы мои профессиональные обязанности. Ну, а так – нормальное человеческое отношение. Всё в порядке. Я не позволяю себе лишнего.

Звоню офис-менеджеру Маше:

– Машунь, привет! Ну что там слышно про любимого? Его встретили в Москве?

– Сейчас позвоню, узнаю.

Перезванивает через пять минут.

– Да, всё в порядке. Водитель его у вагона встретил, домой привез.

– Отлично, Машунь, спасибо тебе.

– Да не за что.

– Когда они репетиции возобновляют, через неделю?

– Да, седьмого.

– Ну, надеюсь, к седьмому он выздоровеет.

– Мы тоже так надеемся…

Через два часа от него приходит сообщение:

«В Москве, дома».

Всё. Это главное. Остальное неважно. Держись, мой любимый. Я в тебя очень верю.

 

Миша

Прошла неделя. Я не помню, как прожитая.

Наверное, был Миша, были свидания, какие-то походы в кино, разговоры до утра. В моём доме круглосуточно открыт японский ресторан, мы приезжаем в него часа в два ночи, после кино или театра, заказываем свою любимую еду – по меню уже с закрытыми глазами, бутылку вина для меня, и разговариваем.

Потом забираем с собой вино, и десерт, на который не хватило сил, поднимаемся ко мне, на шестой этаж. Я, не включая большой свет, зажигаю лампу с красным абажуром, ставлю свою любимую музыку, показываю Мише какие-то фотографии, и, лежа у него на коленях, рассказываю, опять рассказываю ему что-то взахлеб. Всё не наговориться. А он гладит меня по волосам.

Уже в постель идти пора, потому что завтра вставать спозаранку, а жалко этих бесценных минут пьяного трёпа, когда говорится, как дышится, обо всём на свете.

Про любимого я помню всегда.

Я не перестаю про него думать.

Просто они существуют в разных реальностях – любимый и Миша.

 

Прошла неделя

Я отсчитываю последние часы. Вот сейчас он садится в московский поезд. Сейчас он в дороге, смотрит из окна своего СВ на бегущие в темноте огни, думает о чём-то своём. Возможно, завтра я его увижу. Или, по крайней мере, узнаю, как он.

Утром просыпаюсь рано, смотрю на часы. Вот пришёл поезд, любимый идёт по платформе. Вот встречается с водителем Колей, садится в машину, Коля везёт его домой закинуть сумку, принять душ, выпить кофе перед репетицией.

Встаю с постели, иду завтракать. Смотрю на часы.

Вот сейчас, наверное, любимый пьет кофе. Минут через пять, максимум через десять ему надо выходить. Он здесь, рядом, в Питере, всего в каких-то сорока минутах дороги от меня, мы дышим с ним одним воздухом.

Как благостно дышится, когда знаешь, что любимый рядом.

Мою посуду, кормлю кота, включаю компьютер, смотрю на часы.

Сейчас он уже в театре. Переодевается в своей гримёрке. Вася стучится в дверь, чтобы поздороваться. Минут через двадцать начнётся репетиция.

Пожалуй, можно позвонить Коле, узнать, как дела.

– Коля, привет! Это Катя. Ну как там, любимый? Как он себя чувствует?

– Да я его не встретил!

– Как не встретил?!

– Так он не приехал!

– А ты был на вокзале?

– Был. И на вокзале, и к поезду подходил, он не вышел.

– И в купе заходил?

– И в купе.

– Как же так? Почему он не приехал?

– А вот не знаю!

– Чёрт. Коля, плохие новости. Ладно, спасибо…

Кладу трубку.

Значит, не приехал, значит, все настолько серьёзно. Звоню офис-менеджеру Маше.

– Машуня, привет, это Катя. Что там с любимым?

– Не приехал твой любимый!

– Как такое может быть? Вы в Москву звонили?

– Да звонили, и в Москву, и на питерский номер ему звонили, он всю неделю не брал трубки. Вчера смс-ку ему Вася отправила с номером поезда и вагона, надеялись, что приедет, не приехал.

– А связь с ним какая-то есть? Жене его вы звонили?

– Нет. Ни у кого нет ее номера.

Идиоты. Жена – завлит одного из ведущих московских театров. И не найти ее номера?

– Маш, что значит, не нашли номера? Позвоните к ней на работу, в театр, вам там скажут ее мобильный, что за бред?

– Ну, вот сейчас будем звонить, выяснять…

– Хорошо. Я тебе перезвоню через час.

Час сижу, делать ничего не могу, сижу жду. Звоню.

– Маш, ну как дела? До жены дозвонились?

– Нет. Она не берёт трубку.

– А гудки есть?

– Гудки есть. Трубку не берёт.

– А в театре сейчас что делается?

– Ну, репетируют без него что-то, вроде. Но вообще, сегодня его сцены стоят целый день.

– Да, я видела расписание. Ладно, Маш, спасибо. Я тебе еще позвоню, хорошо?

Значит, жена не берёт трубку.

Как мне узнать, что с ним всё в порядке? Как мне хоть что-нибудь про него узнать?

Полдня проходит в неизвестности. Снова звоню Маше.

– Маш, ну что, есть новости?

– Да. Дозвонились до его жены.

– И что?

– Сказала, что он в больнице, в реанимации, и чтобы больше ей не звонили.

– А что с ним, сказала?!

– Да. Вчера был кризис какой-то.

– Какой кризис?

– Я не знаю.

– А сегодня что?

– Пока непонятно.

– Он в Питер вернётся? Она сказала об этом что-нибудь?

– Сказала, что ни о каких репетициях сейчас речи быть не может.

– Что-нибудь ещё?

– Нет, это всё.

– Ясно. Спасибо большое, Маш. Ты извини, что я тебя целый день дёргаю, просто я волнуюсь очень. За любимого. Сама понимаешь.

– Да. Мы тут тоже за него все волнуемся.

– Если вдруг будут какие новости, позвони мне, пожалуйста, ладно?

– Да, хорошо.

Кладу трубку. Значит, кризис, капельницы, реанимация.

А если он умер?

У меня все внутри останавливается. Нет. Господи, пусть я его больше не увижу, пусть мы не встретимся с ним больше никогда, только бы он был жив и здоров. Господи, сделай так, чтобы у него всё было хорошо, молю тебя, Господи, всем сердцем тебя молю, помоги ему выкарабкаться, дай ему силы.

Пишу ему сообщение:

«Хороший, дорогой, выздоравливай. Я держу за тебя кулаки».

Отчета о доставки нет. Сообщение не доходит.

Набираю смс своему давнему знакомому, Самому Известному в Стране Артисту.

Он служит в театре, где работает завлитом жена моего любимого. Он может что-то знать про него.

Мы не общались уже лет десять. Когда-то этот человек для меня был очень важен.

Я спрашиваю его в сообщении, не знает ли он, как чувствует себя в реанимации мой любимый. Я не называю его любимым, называю, как все: по имени и фамилии. Мне приходит ответ. Самый Известный в Стране Артист говорит, что находится сейчас на съемках в городе Урюпинске, и как чувствует себя мой любимый в реанимации, понятия не имеет.

Я пишу новое сообщение. Я очень прошу его узнать об этом по своим каналам, потому что, пишу ему, я места себе от волнения не нахожу.

Что ему стоит? Один телефонный звонок… Они дружат семьями.

Ответа не приходит.

Я жду сорок минут. Потом пишу снова.

Пишу, что мне очень важна хоть какая-то весточка, потому что я не знаю, жив ли он вообще, и я очень прошу мне помочь.

Ответа не приходит.

Через час я набираю третье, полное отчаянной просьбы сообщение.

Нет ответа. Твою мать.

Самый Известный в Стране Артист, что происходит? Тебя выключили? Ты не знаешь, что такое от волнения за близкого человека на стену лезть? Когда сердце колотится, разрывая грудную клетку? Когда от неизвестности предполагается самое худшее и темнеет в глазах?

Нет, ты знаешь, что это такое. У тебя это было.

Ты ничем мне не обязан. Ты не обязан и пальцем шевелить ради меня. Все мои претензии к тебе – пшик. Но ты ведь человек, Самый Известный в Стране Артист. Как же ты не слышишь чужие страхи, которые бьются в этих присылаемых тебе сообщениях? А, если слышишь, как ты можешь их игнорировать?

Набери из своей тьмы тараканьей один телефонный номер, задай два вопроса, в конце концов, вы приятельствуете, вы общаетесь с его женой, ты – крёстный отец его сына, я пишу тебе, что он в реанимации, обеспокойся этой проблемой хотя бы из вежливости по отношению к этой семье.

И потом одно сообщение мне: «С ним всё в порядке». И мне через несколько тысяч километров от тебя станет легче. Я о большем тебя не прошу.

Нет ответа.

Я больше не хочу знать человека, который раньше был так важен для меня. Мне неинтересны атрофированные собственной значимостью люди.

Через пару дней мне позвонила Маша.

– Дозвонились снова до жены. Она сказала, что ему уже лучше. И он будет в больнице по меньшей мере двадцать дней. Мы остановили репетиции. Будем ждать.

– Спасибо тебе, Маша, большое.

Двадцать дней. Главное, чтобы он выздоровел

Через неделю в телефоне пришла информация о том, что мое сообщение любимому не доставлено.

Через двадцать дней он не приехал.

В неизвестности, на удачу, я послала новое смс:

«Соскучилась ужасно. Когда же ты приедешь?..»

Отчета о доставке не было. Сообщение не дошло

 

Миша

Сообщение пришло в двенадцать ночи. Я была с Мишей.

– Как там ваша знаменитость? – спросил меня Миша, – Пришел в себя?

– Да вроде завтра должен приехать.

В этот момент в телефон постучалось смс.

Я, открывая, не сдержалась от комментария, уж больно вовремя пришло:

– А вот и он. Легок на помине.

Читаю.

«Как сама, человечка?..»

Первое сообщение от него за целый месяц. Живой. Здоровый. Едет в Питер.

Мне неудобно при Мише писать другому мужчине. Я набираю быстрый ответ:

«Сама хорошо. Как твои дела?»

«Спасибо, что живой!..))))»

«Спасибо!»

Я – моногамный человек. Я не могу, когда моя голова лежит на коленях одного мужчины, писать сообщения другому.

У знаменитости всё хорошо, это главное. Но я уже с Мишей. Это тоже немаловажно.

Я не могу вечно кого-то ждать. Я хочу любить. И хочу быть любимой.

Моя жизнь без любви проходит как песок сквозь пальцы.

Через тридцать минут приходит новое смс.

Миша напрягается. Он не очень понимает, что это за ночные такие сообщения.

«Спишь?»

Я смотрю на Мишу, вижу его потемневший взгляд.

– Я не буду ему отвечать, – говорю я.

– Ответь.

– Не буду.

– Ответь, он ведь ждет.

– Не буду. Я сплю. Сплю. Да, я сплю.

И тяну Мишу в спальню.

– Идём. Спать, спать, спать…

 

Возвращение

Проснулась в 8 утра от звука входящего сообщения.

Потянулась за телефоном:

«Морген, Кэт? аль ты мне не рада уж?»

Миша уехал под утро, восторженно страстный. Я растянулась одна, поперек кровати. Кутаюсь в полудрёме в пуховое одеяло. Мой любимый приехал. Живой и здоровый. У меня была прекрасная ночь. Холодильник полон вкусной еды из японского ресторана. Солнце ноябрьское пробивается ко мне сквозь занавески.

Господи, как прекрасна моя жизнь.

«Рада очень. Соскучилась очень. Сплю и думаю – теперь – про тебя».

Сплю и думаю. Сплю и улыбаюсь.

Проснулась в одиннадцать. Тянусь за телефоном. Комната залита солнечным светом.

«Как же хорошо, что ты приехал!»

Жизнь прекрасна и удивительна. Здравствуй, мир.

«Да, нарвался таки на комплимент, да?.. Старый коккет.)) В гости жду?»

Ну вот, опять гости…

Делай шаг, Катя. Либо туда, либо сюда.

Да ну его, этот шаг. Гости, пусть будут гости. Главное ввязаться, а там посмотрим, – так, кажется, говорил Ленин перед началом революции. Я не Ленин, но позиция эта сейчас мне близка. Я никому ничего не должна. Миша – не мой мужчина. Миша сегодня ночью будет обнимать свою жену в постели. У меня нет перед ним никаких обязательств.

«Приеду, если позовешь:) а где вот это, самое скромное „я тоже скучал по тебе, детка“? Или хотя бы „мне тоже тебя ИНОГДА не хватало“?»

Прозаичный ты мой.

«Рвусь видеть, вас, моя красавица! Немедля ж! Сегодня вечером, а? А то умру с тоски… как чудище в АЛЕНЬКОМ ЦВЕТУЕЧКЕ…»

Ой-ё-ё-ё-й. Только не сегодня. Голова моя раскалывается от минувшей ночи…

«У тебя сегодня репетиция допоздна, а ты – с поезда, всю ночь в дороге. Давай, я лучше завтра приеду…»

«Да, давай подумаем!»

«Подумай, подумай:)»

«Но ведь и завтра репетиция допоздна! Тогда послезавтра, а?»

Ну, до послезавтра я двадцать раз передумаю насчет «гостей»…

«О, ну я так далеко не заглядываю:) ты уж сам реши, когда тебе меня не хватать будет…»

«Сегодня!!!)))»

Значит, сегодня. И вот какое-то чувство удовлетворения от того, что настоял всё-таки на своем, от того, что – всё-таки – сегодня.

« Как скажешь :) »

Таблеток болеутоляющих еще никто не отменял. Выпью парочку и буду как новенькая.

Как новенькая я, конечно, не стала.

Как поднялась с постели звенящей струной – шаг влево, шаг вправо – точно мешок иголок в голове встряхивают, так и проходила весь день в лёгкой болевой дымке, с приторможенными реакциями и трудно формулируемыми предложениями.

Ездила в центр на деловую встречу, держалась из последних сил.

Бокал пива по её завершению, на который меня уговорили («легче станет!») немного сфокусировал реальность. Возвращалась домой вечером, в темноте уже, с томной надеждой на свою теплую постель…

«Мы встречаемся сегодня?»

Пишу ему в девять вечера.

«Да!. Я жду тебя!»

Ой… Значит, все-таки.

«Вы закончили уже?»

«Да, Кэтси, я домой тебя ждать – скучать за тобой».

Назвался груздем, поезжай в гости.

«Хорошо. Я приеду через 1,5 часа где-то…»

Я понимаю, что я делаю? Что тут уже не будет разговоров об искусстве?

Да, я понимаю.

«Ой, беги быстрей, умру с тоски?!»

«Нет уж, дождись меня, пожалуйста:) Далековато от тебя живу:)»

Душ контрастный. Выхожу другим человеком. Точным в движениях, собранным, острым. Перетряхивает слегка, но это уже от нервов. Бокал красного вина из вчерашней бутылки. У любимого пить не придется, хватит уже, повыпивали. Зеркало. Пудра, карандаш, тени. Помада. Фен. Белье новое. Платье. Колготки. Джинсы. Джинсы с платьем? Да, джинсы с платьем. Духи. Сапоги. Пальто. Проверить еду у кота. Вода. Ключи. Дверь. Лифт. Улица.

Без пятнадцати двенадцать. Захожу в аптеку по пути в метро.

Продавец – парень лет двадцати пяти – смотрит на меня тревожную, парадную, в облаке парфюма – улыбается:

– Счастливого вам вечера!

Усмехаюсь в ответ:

– Спасибо!

Еду в метро. Повсюду висит реклама с его новым фильмом. На рекламе – его лицо.

Я еду к любимому.

 

Первая ночь

Ноябрь, половина первого ночи. Центр – пустой, точно вымерший. На Невском течет жизнь в слегка приторможенном ритме, как только сворачиваешь в сторону – два человека на всю улицу. Ветер дрянной задувает в пальто, фонари почти не светят. Неуютно. Неприятно. Боязно.

Десять минут по промозглой темной улице и вот он, его дом.

Захожу, двор-колодец, кручусь среди подъездов, пытаясь вспомнить, какой же из них. Подсвечиваю телефоном таблички с номерами квартир. Нахожу. Набираю две цифры домофона, звоню. Долгие трели, дверь открывается без единой реплики.

Захожу. Поднимаюсь по лестнице.

Слегка притормаживаю перед нужным мне этажом. Быстро гляжусь в зеркало, еще можно поправить то, что нужно поправить. Поправляю. Испуганные, тревожные глаза. Так, надо успокоиться. Я же не на расстрел иду, а на свидание.

Подхожу к квартире, дверь приоткрыта.

Захожу.

Сердце – тык-дык, тык-дык.

Закрываю за собой дверь.

Коридор, полутьма.

Стою на пороге, молча. Не снимая пальто.

Выходит ко мне, в футболке и штанах домашних.

Подходит. Обнимает. Целует в губы.

Стоим, целуемся.

Снимает с меня пальто, отрывается на мгновение, смотрит:

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй.

В темноте не видно, как он постарел за этот месяц. Я увижу это в комнате через две минуты, и сердце сожмется болевым комком.

Он дает мне возможность раздеться, снять сапоги, осмотреться.

– Проходи в комнату. Как ты, человечка?

Тон повышенно бодрый, нервничает сильно.

Я смотрю на него и вижу усталое тяжелое возрастное лицо с глубокими дорожками морщин. Я знала его другим.

– Я – хорошо. Как ты себя чувствуешь?

– Да ты знаешь, спасибо, что живой!

Повторяется.

– Спасибо!

Повторяюсь.

– Вино будешь?

Цепенею моментально.

– Нет, спасибо.

– Давай, я тебе налью…

– Тебе ведь нельзя?…

Подходит ко мне близко, смотрит в глаза, взгляд моментально становится жёстким.

– Ты… это… давай не будешь говорить, что можно, а что нет? Я что сказал, я себе? Я сказал, что тебе налью, да? Так вот и не надо.

Защищается.

– Хорошо. Налей мне вина, пожалуйста.

– Ну, вот так бы сразу.

Тон меняется, становится мирным.

– Но как же ты? – не могу я успокоиться.

– А я от тебя немножко попробую. Вот так.

Целует меня в губы.

Я никак пока не могу привыкнуть, к тому, как плохо он теперь выглядит. Когда открываю глаза, внутренне стопорюсь от этой разительной перемены – после больницы.

– Ты уколы делать умеешь? – спрашивает меня.

Ну, привет. Какие уколы? Нет, конечно. Хотя вспоминаю: я же делала уколы собаке, колола ей инсулин. Все ставят на этом такой акцент: «умеешь ли делать уколы?» Выяснилось, что уметь нечего: протыкай и нажимай.

– Я делала уколы собаке, на людях не пробовала.

– Значит, сумеешь. Мне тут уколоться надо, поможешь?

– Я даже не знаю. Ну, попробую, если надо.

Идём в спальню. На столике у кровати целая гора таблеток. Он достаёт шприц, набирает лекарство, ложится на кровать, оголяя мне пространство для иглы.

Я слегка теряюсь, мы пока только целовались, чужой голый зад так открыто я еще не готова лицезреть. Да ладно, лицезреть. По-моему, я совсем не готова колоть чужой голый зад.

– Как-то я боюсь. Что нужно сделать? Просто уколоть?

– Просто коли!

– А куда?

– Да сюда!

Он начинает раздражаться. Эх, была – не была! Колю. Вздрагивает. Надо же, проколола. Жму на шприц. Его передергивает от этого нажатия.

Всё. Натягивает обратно штаны. Забирает шприц из моих онемевших рук.

Романтика, прямо скажем, слегка подрастеряна.

Возвращаемся в гостиную, в темноте мерцает телевизор, какая-то тетенька рассказывает про свеженайденные окаменелости… Я сажусь на краешек дивана, тянусь к бокалу с вином, делаю пару внушительных глотков. Ставлю бокал на столик. Оборачиваюсь к нему.

Он придвигается ко мне близко-близко. Притягивает к себе.

– Пойдем в спальню…

Выключает телевизор, становится темно, лишь фонари с улицы отсвечивают в большие окна. Мы идём по узкому коридору, заходим в спальню, он меня целует, падаем на кровать…

***

– Ты скучал по мне?

– А как же…

Говорим шёпотом, точно услышать может кто.

– А мне приснился сон, что ты не скучал. Так и приснилось. Мы с тобой встретились, ты меня целуешь, обнимаешь, я тебя спрашиваю: «Ты скучал?», а ты мне прямо отвечаешь: «Нет». И я понимаю, хорошо, что ты мне правду говоришь, плохо, конечно, что не скучал, но что поделаешь…

Он целует меня в висок. Мы лежим в темноте на разбросанной постели, смотрим друг на друга в свете уличных фонарей. Я глажу его постаревшее лицо.

– Как же все это случилось с тобой?

– Мне ещё летом один экстрасенс сказал: ноябрь для тебя переломное время. Выкарабкаешься – будешь жить, нет – всё, кранты… Выкарабкался. Значит, побарахтаюсь еще.

– А что с тобой было в больнице?

– Приступ. А потом рука стала отниматься. Вдруг раз! – и перестал чувствовать. Я попросил, чтобы мне принесли эспандер, и каждый день по несколько часов сжимал-разжимал, сжимал-разжимал, разрабатывал ладонь.

– Я так испугалась за тебя, когда ты не приехал…

– А я же в Индию летал, на съемки…

– А я знаю, мне сказали. Ты там тоже пил?

– Еще как! Восемь часов лететь! Я там пол-дьюти-фри скупил! Затарился основательно! А прилетел когда – смена поясов, акклиматизация такая… Я поплыл моментально.

– Господи, как ты выжил, это чудо какое-то…

– Обратно летели – в зону турбулентности вошли, самолёт так болтало, как давно уже не было. У меня давление под двести! Думал, всё, вот тебе и кранты…

– Господи, зачем ты туда полетел…

– Я из самолета на улицу вышел в Москве – в шлёпанцах, в футболке… А там – минус семь, – смеётся.

– И как же…?

– А меня прямо у самолета скорая встречала. Они позвонили, еще во время полета. На каталку и – в реанимацию.

 

Лирическое отступление

И вот тут я хочу немного отвлечься. Маленькое лирическое отступление.

Я ничего не знаю про его жену. Кроме того, как она выглядит – я видела её фотографии, и того, что она говорит разумные вещи – я читала её интервью. Выглядит она хорошо, красивая такая жена, без этой кукольной смазливости и налета гламура, стильная интересная женщина. Судя по интервью, умная. Я горжусь выбором моего любимого, мне нравится женщина, которую он взял себе в союзницы.

Мне активно не нравится жена Ивана Кузнецова.

Жена моего любимого – на мой взгляд, другое дело.

Мы никогда с ним о ней не говорили. Я никогда не спрашивала. Если бы начал рассказывать – остановила бы: я не хочу о ней ничего от него знать. Больно.

Я как-то взяла себе за основу тот факт, что у него счастливая семья. Что его в этой семье ценят, любят, берегут. Что все тылы прикрыты, и есть куда в случае необходимости отступать. Что всё – на том берегу – у него хорошо.

Но вот спустя какое-то время, раз за разом возвращаясь к этому нашему послереанимационному разговору про Индию, про то, что чуть не умер в этом самолёте, я задаю ей мысленно один и тот же вопрос:

Как в том состоянии, в котором он находился, его было можно отпускать в Индию?

Не куда-нибудь в Подмосковье на автобусе, хотя и в Подмосковье нельзя, а – в Индию!!!

Я понимаю, что не могу судить, потому что не знаю. Не знаю количество больниц, совместно пройденных за семнадцать лет, количество ночей, проведённых в слезах у больничной койки, не знаю уровень пьяных скандалов, всю степень отвратительности поведения запойного человека. То есть, весь тот набор, который она год за годом получает заново. Я не знаю. Я не могу судить.

Но я понимаю одно. В том состоянии, в котором он вернулся в Москву из Питера, а я его видела, ни о какой Индии с ее жарой тридцатиградусной в ноябре, ни о каком восьмичасовом перелёте с вольным заходом в дьюти-фри не может идти речи, если ты не хочешь потерять этого человека. Костьми лечь поперек дороги, не пустить. На замок, в больницу, в кладовку, куда угодно, но никакой Индии. Вы живёте вместе семнадцать лет, ты знаешь, как управляться с ним в таком состоянии.

И здесь всплывает один момент. Срыв съемок. Срыв съемок не наших, заграничных. Это неустойка, это попадание на крупную сумму.

А состоявшиеся съемки – это гонорар. Это крупная сумма в плюсе. Сомневаясь между плюсом и минусом, выбираем плюс. Отправить зарабатывать деньги в любом состоянии. Машина не должна давать сбои.

Я не имею права судить.

Я имею право судить.

Потому что я люблю его очень, и для меня очевидно, что та Индия, могла стоить ему жизни. И деньги, которые он в результате за неё получил, могли бы пойти не на новый дом в Подмосковье, а на оплату похорон народного артиста.

***

Мы лежим в постели под светом уличных фонарей, четыре утра. Мы притворяемся, что спим, на самом деле нет. Я слышу, как он дышит. Слышу, как переворачивается с боку на бок. Я пересчитала всех овец и слонов, каких только знала, но сон не идет.

Он поднимается с постели, я открываю глаза.

– Ты спи, спи… я пойду, посижу. Что-то мне совсем не спится.

Ночь в поезде. День работы. Ночь со мной. И не спится.

Уходит. Я моментально проваливаюсь в глубокий тревожный сон.

Выплываю на поверхность, слышу грохот работающего в гостиной телевизора. Закрываюсь одеялом с головой, пропадаю. Звуковая волна снова выносит меня на поверхность. Голос, такой навязчивый, диктаторский, заполняет сознание, проедает мне мозг. Не уйти, не спрятаться.

Почему он там? Сколько времени? Шесть утра, я выпала в небытие примерно на час… Сидит один перед телевизором, не спавши ни минуты, слушает этот ужасный монотонный зомбирующий голос…

Соскакиваю с постели, стучу голыми пятками в гостиную.

Сидит на диване, локти на коленях, подбородок в ладонях, смотрит на сине-белый экран. Я забираюсь к нему за спину, обнимаю, прижимаюсь, целую… обволакиваю его собой.

– Почему ты здесь? Почему не идёшь ко мне?

– Иду, котя. Сейчас иду. Не спится чего-то.

Встаю, возвращаюсь в спальню. Он выключает телевизор, идёт за мной. Ложится рядом.

Молчим. Смотрит на меня:

– Иди ко мне…

Обнимаю, сплетаю за спиной у него сонные руки. Он целует меня.

С ним не так как с другими. С ним все по-иному.

Горячо становится. Жарко.

С семи до восьми нам удается поспать.

В восемь завопил будильник. Пора.

Еще не проснувшись, он снова тянется ко мне.

 

Первое утро

Ноябрьское утро – утро серое, утро безликое. После первой ночи – утро неловкое.

Мой душ. Его душ.

– Будешь что-нибудь есть?

– Нет, спасибо.

Собирается, одевается. Закидывает в себя горсть таблеток. Засыпает порошками. Запивает отваром.

Одеваюсь, собираюсь.

Ухожу первая, минут за двадцать до его выхода.

Целует меня в дверях.

Целую его в дверях.

Выхожу.

Мне кажется, у меня крылья.

Через три моих отдельных минуты в сумке поёт телефон. Достаю, открываю сообщение, читаю:

«Чмок тебя в походку!)))»

«И тебя чмок:)»

Мне кажется, у меня крылья.

Я еду домой спать. Как он будет сегодня работать целый день?

Меня заносит на поворотах, в голове поют райские птицы. Ноги на каблуках отказываются идти. Но включаются какие-то неведомые ресурсы, мне трудно, но я существую. К тому же, за спиной у меня крылья.

Я иду домой от метро и всматриваюсь в витрины еще не открывшихся магазинов. Мне надо купить какую-то мелочь, безделицу, знак. У меня должно что-то остаться на память от этой ночи. От моей первой с ним ночи.

Прохожу мимо цветочной лавки, за стеклом расставлены сувениры. Указываю продавцу на меховой брелок – маленького, смешного, неразбуженного мишку. Это то, что мне нужно. Прячу его в сумку, теперь у меня есть залог того, что эта ночь мне не приснилась.

Прихожу домой, скидываю сапоги, платье, джинсы, вылезаю из одежды как змея, вот она, свобода, вот моя постель… Кот довольный жмурится, на меня глядя: явилась, блудница… Все внутри у меня плавится от моей любви. Набираю ему сообщение:

«Вспоминаю некоторые моменты этой ночи, и сердце бьется сильнее».

Он отвечает мне:

«Моя девочка…»

Его девочка. С этой фразой я ложусь в постель и засыпаю.

 

Первый день

Следующим утром в электронном ящике нахожу письмо от него: «Скинь мне сценарии свои, я в Москву отправлю».

Четко и ясно. Без лишних деталей. Вместе со сценариями отправляю комментарий:

«Да, у нас теперь без нежностей, все строго лаконично. Без всей этой ерунды, без „доброго утра“, без „как спала, крошка?“ …:)))»

Ответа он уже не видит, уезжает на репетицию.

Весь день молчит, ни звука.

Когда у меня случается любовь, я не могу ничего делать. Я могу думать только о любимом. Когда думаешь о любимом целый день, то каждую единицу проживаемого времени ждёшь от него звонка. В моем случае – сообщения. Часы тянутся бесконечно долго, когда сообщений нет. Да, я понимаю, что он работает. Да, я понимаю, что он мужчина, а мужчина не опускается до подробностей, до всяких там муси-пуси, в них это природой не заложено, а если заложено, то они это скрывают. Но прислал бы мне хоть поцелуй воздушный в перерыве, и было бы мне счастье.

Чтобы день уж совсем не был потерян, я поехала встречаться с подружкой Олесей. Мы не виделись с ней три месяца, новостей накопилось много.

Мы сидим в ресторане, я рассказываю, не называя имен, о том, как случился роман у меня с Иваном Кузнецовым, самый короткий роман в моей жизни, о том, как нежданно вернулась его жена, и я ушла из театра, как начинались мои отношения с человеком, о котором я и помыслить не могла, про то, как он заболел, и как трудно я жила без него, о том, что я люблю его как последняя школьница, и теперь не свожу с телефона глаз в ожидании сообщений.

– Всё, что ты рассказываешь – это сумасшествие какое-то, честное слово. Я на твоем месте села бы книжку писать, – говорит мне Олеся, – нет, серьёзно, напиши об этом!

Я улыбаюсь: какая книжка, ерунда всё… Но мысль, заложенная в меня, помолчав какое-то время, даст знать о себе в нужный момент, и спустя месяц я пойду в канцелярский магазин в итальянском городе Римини, куплю тетрадку в линеечку, открою бутылку вина, лягу на кровать в ледяном номере и напишу первую фразу:

«Здравствуйте, я – любовница вашего мужа».

Вечером пришла от любимого смс-ка.

«Кэт! Ты мне выслала сценариусы на почту?»

Какие сценариусы? Я тут люблю тебя до слез, а ты мне про сценариусы…

«Да» – отвечаю.

Четко и ясно. Без лишних деталей. Я гордая.

«Спасибо, мой хороший CAT!»

«Тебе спасибо».

Больше не звука. Пошли уже третьи сутки

 

Страх

Я очень боюсь, что он меня бросил. Что повторится та же ситуация, что и с Иваном Кузнецовом. Получив меня, меня выкинут за окошко. Завоёванные вершины перестают быть вершинами, впереди открываются новые горизонты.

Я просыпаюсь рано утром и не в состоянии больше оставаться с этой мыслью один на один, иду к столу, беру ручку, пишу на бумаге слова, выплёскиваю свои страхи, своё одиночество в буквы, пишу быстро, словно меня подгоняют, точно боюсь не успеть выговориться.

«То, что сейчас есть у меня к тебе, то с чем я живу уже целый месяц, может перейти в настоящее, а может быть прихвачено за горло, и остаться мелкой интрижкой, пошлой историей моего в очередной раз перебитого лба.

Шишка на лбу, полученная из-за того, что я снова перепутала стену с дверью – разве это не смешно? Новый анекдот на старую тему, рассказанный подружкам.

Шишка на лбу, полученная из-за того, что я снова перепутала стену с дверью – разве это не смешно?

То, что сейчас есть у меня к тебе, может расти и развиваться только при твоем участии. Только, если ТЕБЕ это надо. Потому что ОДНОЙ мне не надо это точно. БЕЗ ТЕБЯ я эти чувства придушу в зачатке грязной веревкой и пойду туда, где я буду нужна.

Очередное отчаянье приходит оттого, что то, что дается так трудно и так редко, а потому подпитывается каждой каплей, взращивается по миллиметру, с тревожной проверкой – растет ли? не чахнет? оно ли? – это снова надо отнести на помойку, утрамбовать и похоронить под крышкой мусорного бака.

Я переживу, если ты меня бросишь. Справлюсь с болью. Я свожу ее к доктору, и доктор скажет: боже мой, сколько мудаков на этом свете, а потом нальет вина и позовет ко мне друзей.

И каждая мысль, возникающая о тебе, будет встречать стальную, бьющую ее по морде дверь – НЕЛЬЗЯ! И будут опускаться решетки. И будет звучать «Fack!» – короткое и емкое. Я научилась с этим справляться. Реабилитация проходит быстро и действенно.

Очередной рубец на сердце, наспех зашитый грубыми нитками, когда-нибудь разойдется, потому что сердце в результате не выдержит их количества. Но это будет еще не скоро. Пока – пока – у меня все в порядке. Если не считать твоего предательства.

То, что встреченный мною человек отморожен, беда не моя, а его. Моя беда в том, что кроме отмороженных я никого не встречаю».

Я останавливаюсь. Перевожу дух.

Набираю в телефоне ему сообщение.

«С каждым новым часом твоего молчания уходит нежность. Взамен ей приходит неверие и желание защититься от тебя».

Нет ответа.

Нет, значит, нет.

Через сорок минут замечаю в почтовом ящике новое письмо. От любимого.

«Кэтик!!! Девочкамояумненькаяразумненькаякрасивенькаяталантливенькая!!! Что ж такое ты говоришь несуразненькое??? Не сходи с ума, умоляю! У меня сейчас такая куча навалилась – кошмар! Всем все должен, все топ ногом – телевидение требует присутствия моего в Москве, – а как??? Две картины забирают выходные на озвучку! – а когда??? Сама знаешь – из-за меня – мы с репетициями на месяц встали! Плюс съемки, на которые подписался еще с лета! А если вспомнишь, что я и сам после гип. криса и весь на таблетках и уколах… Может, ты таки изменишь свое мнение о Вашем покорном слуге????? НЕСПРАВЕДЛИВО, КОТЯ!!!!!»

Я снова и снова перечитываю эти строчки. Все хорошо. Он есть. Мне глупой с перепугу показалось. Дело в том, что в предыдущий раз, когда меня бросили об асфальт, мне отбили все внутренности, так что дышать не могла и отплевывалась кровью, и теперь я, оглушенная этим опытом, придумываю от страха разную ерунду, а он даже и не знает об этом, как хорошо, что он не знает, мой любимый, он со мной, пусть и не рядом, главное, что он меня любит, все остальное не имеет значения.

Я складываю листок с написанным от руки воплем, прячу его в стопке бумаг, глубоко-глубоко, чтобы не попадался, чтобы был похоронен, чтобы любимый никогда не прочитал мою истерику.

Я отвечаю ему по почте:

«Просто холодно. И ноябрь. И небо серое. И я так долго жила без тебя, с мыслями о тебе, со страхом за тебя: как ты, что с тобой… И сейчас – снова без тебя. И чувство самосохранения говорит о том, что нельзя так, с сердцем нараспашку, что снова будет больно, что надо укладывать все вниз, глубоко, утрамбовывать, запрятывать, засмеивать и обесценивать. И все внутри противится этому: не хочу, нельзя, преступно. Но, когда тебя нет, когда ты молчишь, вся эта дрянь заволакивает меня…

Ты мне хотя бы письма пиши».

Он прочитает это только вечером, когда вернется домой с репетиции.

А днем от него приходит смс-ка, он не знает, что я получила письмо, волнуется:

«Ты в компе бываешь, котя Кэт? А я тебе писал…»

«А я – тебе. Как ты поживаешь?»

«Да я ж написал, не читала еще?))»

«Да я же тебя про сейчас спрашиваю, про настроение твое, про мысли, про то, что тебя радует, а не огорчает…»

«Радует, что ты где-то рядом, и не совсем подзабросила еще меня!.)) А так ща с продюсерами решали-делили, как жить дальше, ну и т. д.»

«Значит, поводов для радости у тебя больше, чем для огорчения!..:)»

«Чмок тебя! Везде!»

«Скучаю без тебя».

«Тож хочу к тебе! Чуть оклематься надо, а то плыву немного от лекарств, знаешь. Не бросишь меня за несколько дней?»

«Нет, я с тобой:)»

Все хорошо. У меня в жизни все хорошо. В кои-то веки, у меня в жизни все хорошо.

Если позабыть о том, что мой любимый оставит меня.

 

Разговоры в машине

Из радиодинамика звучит старая попсовая песня с идиотскими словами: «Что, что мне делать сегодня, со своею любовью? Что мне делать сегодня?»

Я:

– Важная тема. Я тоже себя спрашиваю: что мне сегодня после йоги делать со своей любовью, пока моя любовь в Москве тусует? Ты знаешь, что тебе сегодня с любовью делать?

Яна:

– Мне про мою любовь не говори. Я на нее зла очень.

 

Нарушенная идиллия

Вчера к Яне приезжал ее любимый мужчина

Но сначала он, конечно, позвонил: «Можно я загляну на пять минут?»

Ошибка номер один. «Какие пять минут, твою мать? Я тебе кто – пункт пересадочный с сексуальными услугами? Что ты сюда всё время на пять минут – по дороге домой – заглядываешь?» – это про себя. Вслух, сухо: «Да, конечно заглядывай».

Приехал. Обнялись, поцеловались. Яна показывает ему спину, поцарапанную о каркас кровати во время их предыдущей встречи. Я видела эту спину: на позвоночнике огромная, с монету, болячка. Яна стонет от неё вторую неделю. Все подружки цинично смеются. Яне хочется тепла и сострадания. Всё-таки она потерпевшая.

Показывает ему. Он: «Ого! Между прочим, у всех проституток это больное место…»

Ошибка номер два. Вопиющая. С двумя вытекающими из нее вопросами. Во-первых, откуда ты знаешь про больное место ВСЕХ проституток? Во-вторых, ты кого с кем сравниваешь?!

Яна: «Тут у меня зубы-то и заскрипели, но я опять сдержалась».

Ошибка номер три была банальной. Но последней за этот вечер. За сигаретой и кофе, он, рассказывая о ресторане, который недавно купил, сообщил между прочим: «Взяли туда официантку новую, ничего себе такую, грудь у нее… ну, я не знаю, размер пятый, наверное…» Тут Яна встала. Так, что на пол упала табуретка. И сказала. Вернее, спросила. Ты зачем сюда заглядываешь на пять минут? О проститутках и о титьках поговорить? Я тебе кто здесь, девка портовая? Или собутыльник из бара?

Так как ни на один вопрос она вразумительного ответа не получила, то вышла из кухни, хлопнув дверью. Идиллия пятиминутного заезда была разрушена.

 

Куда мне деть свою обиду

Яна:

– Ну, хорошо. А дальше-то как? Об меня нельзя вытирать ноги. Я не хочу это так оставлять.

– И нельзя это так оставлять.

– Я собираюсь его поигнорить слегка. Пусть думает, что мне не до него. Что у меня и другие есть интересы.

– Это ошибка, Яна. Самое смешное, что он ничего не понял. То есть, понял, что ты разозлилась, но не понял почему. Ему надо объяснить. Спокойно, доходчиво, ласково: вот так нельзя говорить, милый, это меня обижает. Портит мне настроение. Мы же хотим, чтобы настроение у меня было хорошее? Нам обоим от этого будет только лучше. Поэтому, пожалуйста, следи за тем, что ты говоришь.

– А куда мне деть свою обиду, чтобы ласково и доходчиво с ним разговаривать?

– Сама знаешь, куда. Если ты ему продемонстрируешь обиду, у него автоматически сработает чувство вины. А так как он не знает, в чем виноват – ну, не хватает у него мозгов на то, чтобы понимать, что можно говорить, а что нет! – то вина выльется в раздражение. А очень не хочется приходить туда, где виноват, и всё тебя раздражает. Это как со щенком. Нельзя наказывать его спустя два часа после того, как он сделал лужу. Он просто не поймет за что наказан, и следствием твоих действий будет нарушение психики, а не извлеченный урок.

– Но он же – не щенок…

– Он – не щенок. Но здесь работает общий закон. О том, что вы не нашли нужным мне объяснить, я счел возможным не догадываться.

 

У жены счастье всегда под боком

Яна:

– Я не знаю, я была такая злая, что если бы он мне в тот момент сказал: я остаюсь, вот мои трусы, вот мои носки, давай жить вместе, я бы тридцать раз подумала: а нужно ли мне вообще такое счастье?

– Да, а у жены права на такой вопрос нет. Счастье неминуемо с ней, независимо от того, насколько оно ей нужно. А ведь он приходит домой каждый день. В разном настроении. И, если с тобой он ещё как-то пытается соблюдать этику общения, то жена – свой человек, ради неё стараться не надо. На неё можно и рявкнуть. И послать подальше. И вообще с ней не разговаривать. Потому что надоела.

– Он говорит, что они с женой не общаются в принципе.

– Вот и я про то же. Счастье всегда рядом.

 

Днём

 

«Что-то мне тут взревновалось: а кто там тебе уколы делает???!:)»

«А насобачился, знаешь – ас, просто!.. Вообще без проблем, с утра только зад побаливает…»

«Тогда ладно… :)  тогда целую больные места:)»

«Ooops… Аж „небольные“ места зашевелились…))»

«Те, которые зашевелились, целую тоже:)»

 

Вечером

 

«Как ты – Кэтти?»

«Укольчик не поставите, девушка, а?»

«Ты же сам справляешься?..:)»

«(((… Ну… Спасибо по-любому. Чмок».

«Не за что совершенно:)»

«Ну да – в общем».

 

Ночью

«А ты сегодня в Москву уезжаешь?»

«Нет. Блин, неудачно впорол себе укол, кровищи столько. Разозлился слегка».

«Ну все, меня затопило чувство вины:)»

«А. Бывает. Ладно. Гуд найт».

«Ты что, сердишься на меня???»

«Так получилось. Дурь, мурь. Я спать».

Ничего себе! Он обиделся. На что? На фразу: «Ты же сам справляешься?…»

– Сделаете укольчик, девушка? – Ты же сам справляешься…

Что на это надо было ответить? «Без вас – никак», «Требуется ваше вмешательство», «Необходимо ваше присутствие» – и всё. Я вернулась домой, прыгнула в душ, нарядилась – накрасилась и мчусь к тебе в такси. Вместо этого – реакция: «(((ну, спасибо по-любому…»

«А почему ты на меня сердишься?»

«Как-то не поняли друг друга, видать, я не очень адекватен иногда. все нормально. спи».

«Не поняли друг друга».

«Да, как и всегда».

«А ведь если бы сказал: приезжай, соскучился, я бы приехала и была бы сейчас рядом с тобой».

«Да. Глупо все».

«Ну ладно я, девица дурная с шальной головой, но ты-то – взрослый и мудрый, на тебя в этой истории вся надежда…:)»

 

Утром

«Что-то я сегодня слишком счастливая от того, что ты есть».

«Коварная! Вероломная – обескуражила меня вчера наглухо!)»

«Я???…»

«))) Ты!..»

«Нееет, я не вероломная, я жизнеутверждающая!:)»

«Ну-ну… Ладно, ты не теряйся давай, я все равно тебя найду!.»

«И ты не теряйся».

Тут я немножко подрастерялась. Что это значит – не теряйся? Какая-то фигня, извините.

Вечером, вернувшись домой после разных дел-сует, подумала о том, что пора бы и свидеться. Ладно, вчера неразбириха с этими укольчиками дурацкими вышла, очередной детский сад, ей-богу, но вообще-то с момента последней встречи уже пять дней прошло, пора бы и повидаться, хватит уже одними уколами заниматься…

Пишу ему:

«А может быть, сегодня?»

«Сегодня никак, котя. Живи нормально, я найдусь».

«А ты потерялся? Я просто не знала».

«Не дави»

«И мысли не было. Не вопрос»

 

Первая ссора

«С разбегу об телегу», вот как это называется. Я вообще не поняла ничего, кроме того, что меня отшили. Неожиданно и категорично. «Не дави». Да кто на тебя давит-то, красавец дорогой? Ты с ума там на своих лекарствах сошел? Я-то, сентиментальная дура, расписалась: слишком счастливая, видите ли, от того что он есть… И его сразу не стало. Ветром снесло.

Почему? С чего вдруг мне показали дулю?

Я обиделась сильно.

Я сварила картошку, достала полбутылки водки, оставшиеся после Миши, потому что Миша пьет водку, а я ее не пью никогда, и поставила любимый фильм с самым, что ни на есть, счастливым финалом. Когда фильм закончился, поставила другой, с еще более счастливым финалом. Когда закончились кино и водка, поняла, что – трезвая совершенно и злая.

Пошел ты, – думаю, – на фиг. Надоело всё. Один какой-то нескончаемый абсурд в моей жизни. Не буду больше. Не хочу. Устрою бунт. Идите все в жопу.

На следующий день в моей голове возникло единственно разумное объяснение.

Приехала жена из Москвы.

Приехала жена, и мой любимый, не нашёл ничего лучше, как не сообщая причину своего исчезновения, заверить меня в том, что он «найдётся».

Это все прекрасно, конечно, что жена его навещает, детей привозит, смотрит, как он тут обустроился после больницы, не принялся ли за старое. Я только поддерживаю. Но меня-то при этом можно как-то не отпихивать в канаву? Я, знаете ли, девушка вменяемая, к жене знакомиться не пойду: «Здравствуйте, я – любовница вашего мужа…» Меня тут с одной женой познакомили – два месяца на лекарствах живу после этого. Мне с вашими жёнами знакомиться – себе дороже.

Так что переведи дух, досчитай до шестидесяти и удостой меня комментариями насчёт временно возникающей в общении паузы. Я с пониманием отнесусь к этому вопросу, мой тонкий дипломат, гений по коммуникативным связям.

Но следует отметить, как вовремя приехала жена! Может быть, все жёны приезжают сразу, как только я пересплю с их мужьями? Может, срабатывает какая-то неведомая мне сигнализация, на которую поставлен мужчина? На ком бы еще проверить, чтобы закрепить?

Пишу Яне:

Если вы хотите, чтобы к вам из Москвы приехала жена, вам надо переспать с Катей Абель.

Яна – мне:

Проверено. Гарантированно.

При желании это дело можно поставить на конвейер. Я из Москвы могу целые вагоны жён поставлять. Даже тем, кто их в Москве не имеет. Главное, чтобы спрос был.

В молчании прошло четыре дня.

Я решила плюнуть на всё и уехать на море. За окном сереет дождливый декабрь, от любимого не приходит ни слова, может, и не жена тому причина вовсе, может, забросил меня любимый на антресоли, Миша тоже знать о себе не даёт, увяз в семье и работе – не высовывается. Сценарий мой дописан. Деньги получены. Уеду-ка я от вас всех подальше, к солнышку, к жгучим веселым мальчикам, лечить свое сердце морскими прогулками. Сначала – в Египет с подружкой Дашкой, а потом в Италию.

А вдруг я встречу неженатого принца, мы полюбим друг друга, поженимся и я забуду про всю эту непутевую чехарду? Поехала в офис и купила путёвки.

На пятый день постучалось сообщение:

«Morning, honey!))) Как ты, душа моя, поживаешь?»

Я не ответила. Пиши Емеля, твоя неделя.

Через час появилось снова:

«Ой… Сорри, похоже, не вовремя?»

Не отвечаю. Дышите глубже. Через тридцать минут:

«Месть, что ли? Ненавистен стал?)))»

Не отвечаю.

«Ну вот, тока я разгреб все свои беды, как ты мне новую организовала – не будешь общаться, я правильно тебя понимаю?)))»

Не отвечаю. Сержусь на тебя. На твое отношение ко мне. Нельзя меня отпихивать в канаву.

«Погоди. А ты сама-то в порядке, ничего не случилось?»

Я сдаюсь. Когда меня спрашивают, в порядке ли я, я не могу не отвечать. Я вообще не могу не отвечать. Мне это стоит неимоверных усилий. Потому что я – вежливый человек, меня мама хорошо воспитала.

«Не случилось».

«А, ну хорошо!.. А то ты как-то „тык-мык“. А вообще… У всех свои проблемы, тараканы и болезни, разве нет?.. И у тебя выше крыши, не, не так что ль??? Так что зря ты, глупо как-то. Я все равно в кайфе от тебя, дурында».

Интересно, думаю, к какому разряду ты приезд своей жены относишь – к проблемам, тараканам или болезням? Не отвечаю.

 

Я тебя люблю

Ты все-таки есть. Ты со мной. Потому что нужна.

А ты нужен мне. Пусть даже коммуникативные связи – не самая сильная твоя сторона.

Я – дурында. И ты от меня в кайфе.

Вечером, дома, пишу ему сама. Он отвечает мне.

Люблю его.

 

«Мне без него дышать одним лёгким…»

Я приехала в театр. В театре подтвердили мои догадки: да, приезжала жена, была на репетициях со старшим сыном, сын – замечательный такой мальчишка, лет двенадцати, гримёры ему усы-парики показывали, реквизиторы – пистолеты… Стало на сердце тепло. Значит, я не ошиблась. Все объяснимо, значит, в порядке.

Пришла к нему в гримерку. Ничего выяснять не стала. Подошла близко-близко.

Стояли, смотрели друг на друга. Потом он меня целовал.

А ночью я поехала к нему.

И утром уезжала счастливая.

 

Разговоры в машине

Стоим в пробке. Яна:

– Вот тебе, пожалуйста, 9 утра.

Я думаю, как подойти к вопросу. В лоб, без предисловий. Рублю.

– Вот скажи мне, Яна.

– Скажу.

– Понятно, что все мужчины отличаются друг от друга. В сексе.

– Отличаются.

– Начиная от физиологии – размер и все такое… Вот, кстати, – уносит меня от главного, – кто им соврал, что размер не имеет значения? Кто та добрая дура, которая их дезинформировала? Потому, что размер – это главное. Не обязательно, что большой. Потому что большой размер – это больно…

– Большой, это фу.

– А когда маленький? Когда вообще не чувствуешь его внутри себя? То есть, вот что-то происходит, человек наверху трудится, старается, а ты думаешь: он уже внутри или еще нет?

– А ты думаешь про обои…

– Да, а ты думаешь, вот если бы обоих сюда…

Смеемся.

– А потом по каким-то определенным признакам понимаешь: да, внутри, вот блин! И тут становится ясно, что сцены в фильмах, когда женщины засыпают во время секса – это не выдумка!

– Это горькая правда!

– Вот именно. Поэтому не важно, большой или маленький. Важно, чтобы размер был твой. Чтобы тебе подходил. Вот у меня с любимым – идеальное совпадение в этом вопросе. Мне иногда кажется, что он изначально был во мне. Что это просто часть меня, которую когда-то вынули. И слава Богу, что она в меня возвращается…

Счастливо улыбаюсь, отдаваясь воспоминаниям.

– А что ты хотела спросить?

– Так вот, – возвращаюсь к теме, – все мужчины разные. Размер, техника, интенсивность, отношение к партнерше… И от этого всего такой разный результат. С одним тебе – плохо, с другим – никак, с третьим – хорошо, а с кем-то ты просто улетаешь… А как у них?

– Так же. Все зависит от партнерши.

– Да. Но у них всегда процесс заканчивается удовольствием. Значит, им по-любому хорошо.

– Ну, разница в ощущениях.

– Ну, разница, это понятно. Но мы все женщины устроены приблизительно одинаково.

– Не, ну мы тоже разные… Одна – пышка, другая – вобла.

– Возьмем схожее телосложение. И что, нет никакой разницы?

– Есть. Есть женщины, которые лежат доской и не проявляют никакой активности.

– Ты таких женщин знаешь?

– Нет.

– Вот и я не знаю. Может, это – легенда, а не женщины?

– Надо спросить.

– Меня вот что волнует. Когда он мне говорит: «Как мне хорошо! Как хорошо! Улет просто!» Это он всем так говорит или только мне? Потому что мне – ТАК хорошо – только с ним… И дело – не в финале, а в процессе. Когда мы вместе – это абсолютное счастье.

 

Молчать или говорить

Яна:

– Я вообще сексом занимаюсь молча.

– Ты не говоришь во время секса? Вообще ничего?

– Если я вдруг заговорю – неожиданно для себя – это ого-го, значит, какой у меня мужчина…

– А я с детства знаю: во время секса надо разговаривать.

– Че-го?

– Ну, это не значит, что надо ему пересказывать сюжет фильма, который ты вчера посмотрела…

– Ты просто ему рассказываешь, какие дела ты переделала, а какие – еще надо сделать…

– Примерно. У меня еще в школе книжка была Рут Диксон «Что мы будем делать в постели», и она там советует: не будьте рыбой, разговаривайте с партнером. Говорите, что вы чувствуете, чего вам хочется, хвалите его… Вот я это с детства и запомнила.

– Надо будет попробовать.

 

Я тебя люблю

Ты очень странный для меня человек. Про адекватность не приходится говорить. Это – не маска твоя, это природа инаковая от меня. Как так случилось, что я тебя люблю?

Был проблемой. Потом интересом. Потом раздражением. Потом помехой. Потом спасением. Стал Любимым.

 

Иван

Я сижу в театре на репетиции

Пока любимый на сцене работает над материалом, разговариваю с Олей, гримёром. Оля – такая стопроцентно хорошая девочка – понимаешь это с первого взгляда. Со второго – понимаешь, что нельзя до 34 лет оставаться стопроцентно хорошей девочкой, что за этой картинкой обязательно присутствует какая-то червоточинка. Но за всё время нашего общения червоточинка ни разу не дала о себе знать. Так что я с Олей разговариваю как со стопроцентно хорошей девочкой.

Я приезжаю в театр вроде как и своя, но на 80 % уже чужая. Я много улыбаюсь, шучу, иронизирую. Для меня эти люди уже как праздник, и я для них тоже уже – явление: ко мне подходят, со мной разговаривают, я чувствую на себе гораздо больше внимания, чем когда работала с ними, это нормально.

Оля рассказывает мне, как идут дела в общем. Я спрашиваю у неё про Ивана. Почему-то о нём мне теперь спрашивать гораздо легче, чем о любимом. Я задаю ей главный вопрос о Кузнецове: пьёт или не нет?

– С утра никакой вообще, – отвечает Оля. – потом догоняется, приходит в норму. Ну, и вечером, после репетиции едет бухать.

– Каждый день?

– Каждый день. Знаешь, как его у нас за глаза называют?

– Как?

– Мистер Кокс.

До меня не сразу доходит.

– Ты хочешь сказать, что он еще и на кокаине сидит?

– Я хочу сказать, что его так называют.

Значит, ежедневный коктейль: водка, гашиш и кокаин.

Ира Дмитриева, где ты сейчас находишься?

– Когда жена приезжает, он держится, – продолжает Оля, – Или когда сына старшего с ним оставляет.

Старшему сыну 6 лет.

– А как только они уезжают, Ваня сразу в отрыв идёт. По полной программе.

– Почему же они уезжают?

– Не знаю. У нее съемки где-то в Белоруссии… Её тоже можно понять.

***

Мы сидим в буфете на Ленфильме с моим знакомым режиссёром. Режиссёр – всем известный алкоголик, не единожды балансирующий в своих приступах на грани между тем и этим светом, пьёт коньяк. Я – кофе. В буфет заходит Иван Кузнецов. Замечает меня, подходит к нашему столику. Улыбается.

– Привет! Ты что здесь делаешь?

– Я работаю здесь, – улыбаюсь, – Как дела?

– Хорошо, хорошо, репетируем, движемся потихоньку к финалу… Ну всё, не буду мешать, – кивает он на режиссёра и отходит к буфетной стойке.

Режиссёр смотрит ему вслед:

– Ты давно его знаешь?

– Не очень. Мы работали вместе, недолго, – отвечаю.

– Он всё время на коксе?

– А тебе кажется, что он на коксе?

– А ты не видишь?

– Я в этом ничего не понимаю.

– Он на коксе.

***

Где ты снимаешься, Ира Дмитриева?

***

– Как ты можешь судить, – обрушивается на меня Яна в телефонном разговоре, – ты не знаешь, что такое муж-алкоголик!

– Я могу судить! – взрываюсь я, – потому что я вижу, что происходит! Если этого не видит она, значит, она – слепая! А если видит, и она не рядом, значит ей на него плевать!

– Ты не знаешь, может, она годами с ним мучается и сделать ничего не может!

– А что здесь делать? Его в клинику класть надо! Вязать по рукам и ногам и класть в клинику!

– Ты думаешь, это так легко?

– Я не думаю, что это легко! Я думаю, что это необходимо! Потому что при том ритме жизни, который он ведёт сегодня, ему остался год-два, понимаешь? Не больше! А дальше – остановка сердца. Он себя уничтожает каждый день! С бешеной скоростью! И, если ей хоть немного дорог отец её двоих детей, ей надо быть рядом с больным человеком, а не сниматься в дешёвых белорусских сериалах! Она карьерой своей занимается, понимаешь? Са-мо-ре-али-зацией! Потому что у него всё с кино сложилось, а у нее – нет! И вот она теперь снимается… А он себя в это время подрывает на мине! Вот и всё!

– Ты слишком резка…

– Я резка. Потому что человека скоро не будет. А помочь может только она. И её нет рядом.

***

Где ты снимаешься, Ира Дмитриева?

***

– Он собаку себе завёл, – говорит мне Оля гримёр, – немецкую овчарку.

– Как это – себе? А семья как?

– Семья – не знаю как. Ира в Белоруссии, дети у родителей. А Ваня – с собакой.

– Зачем она ему? Разве он может за ней ухаживать?

– В том-то и дело, что нет. Он по двенадцать часов в театре проводит, после репетиции ему хочется поехать выпить куда-нибудь, а дома – собака. Он приходит поздно ночью, она ему все полы описывает – он два часа с тряпкой в руках лужи за ней вытирает…

– Собаку нельзя оставлять так надолго одну, щенок ведь. Он же с ума от одиночества сходит.

– Ему говорили: Ваня, ну куда тебе собака? Тем более, овчарка. Отдай, пока не поздно… Он – ни в какую – не отдам: мне без нее плохо.

Плохо без собаки. Я понимаю. Нужно, чтобы дома тебя хоть кто-то живой встречал. Встречал и радовался тебе.

***

Где ты снимаешься, Ира Дмитриева? Что ты думаешь о своём муже, когда рассказываешь на страницах очередного глянца о вашей семейной идиллии?

 

Улетаю

– Знаешь, – говорю любимому, лежа на его плече, – я улетаю завтра на море.

Молчит. Долго молчит. Думаю: может, не услышал? Поворачиваюсь к нему.

– Куда?

– Сначала в Египет, потом в Италию…

Смотрю на потолок. Пауза. Думает о чём-то своём.

– Это надолго? Месячишко, да?

– Неделя в Египте, возвращаюсь в Питер ненадолго, потом восемь дней в Италии.

Молчит.

– Скучай по мне.

– Да уж.

Поднимаюсь, смотрю в его глаза.

– Зато я прилечу загорелая и красивая.

– Упс… Еще шибче?.. Это как? Это куда уж больше? Это нестерпимо ж будет совсем?!

Переворачивает меня на спину.

– Ура! – шепчу ему на ухо, – Это будет нестерпимо!!!

 

Египет

Это было нестерпимо.

Я даже не догадывалась, как бесполезны морские прогулки, если любимый остаётся на другом берегу. Нет, всё было неплохо: и море, и бассейн, и ромовые коктейли, и поездки по городам и сёлам египетским, но я считала дни, когда его увижу. Отсчитывала часы, сколько мне еще тут без него осталось. И каждые двадцать минут смотрела на телефон: нет ли от него сообщения. Иногда бунтовала и не брала телефон в руки по часу, а когда обижалась – вообще по полтора. Бросала на дисплей подчёркнуто случайный взгляд, как будто он меня может видеть, и сердце заходилось вопросом: а вдруг – письмо?

«Ну как там? Жара, пальмы, море?»

«Бассейн, коктейли и сплошные предложения руки и сердца…:)»

За всю неделю написал мне пять сообщений.

Думала о нём постоянно. Лежу себе рано утром на лежаке возле бассейна, подружка Дашка спит до обеда в номере, я на солнышке жмурюсь, наушники в уши, а из наушников музыка – лирично-драматическая, преимущественно шедевриальная, специальную подборочку такую перед отлётом сделала, лежу и думаю: какое счастье, что он дышит сейчас где-то там, на другом материке.

 

Пока дочка спит

Однажды днём перед обедом, когда подружка Дашка уже проснулась, позавтракала и улеглась на соседний лежак, к нам подошла девочка лет пяти.

– А у меня лопатка, – заявила она мне, – а у тебя что?

– А у меня – книжка, – показала я ей томик Акунина.

– Меня зовут Вероника.

– А меня – Катя.

– Ты пойдешь на зарядку в бассейн?

Каждое утро, как и в любом другом египетском отеле, аниматоры проводили аква-аэробику. Публика была преимущественно женская, солидного возраста.

– Нет, не пойду. Я загорать буду.

– А мы с папой пойдём.

– Ну, здорово.

– А ты в каком номере живешь?

– Я? В двухместном, на втором этаже.

– А мы на первом. И у папы кровать скрипит.

– Да? А у нас – все нормально.

– Ну, ладно, я пойду к папе. Пока.

– Ну, пока.

Она побежала в другой ряд лежаков с криками:

– Папа, папа! Она не пойдёт в бассейн!

Мы с Дашкой прыснули: заслал папа казачка…

Минут через десять папа прошёл мимо нас – высокий статный красавец лет тридцати семи, с полотенцем через плечо:

– Привет!

– Привет.

– Ну что, не пойдёте в бассейн плясать?

– Да не, мы позагораем… спасибо.

– Ну, смотрите, если что – мы с Вероникой там.

– Хорошо, мы будем иметь это ввиду.

На следующее утро, когда я вышла к морю, а Дашка спала в номере, с одного из лежаков мне активно замахали. Присмотрелась: мне ли? Ба, да это вчерашний красавец-папа, и рядом Вероника со своей лопаткой. Пришлось подойти.

– Доброе утро.

– Доброе утро. Устраивайтесь, я вам занял лежак.

Отказываться было неудобно, хотя я предпочитала провести это утро, как и все предыдущие, с музыкой наедине и мыслями о любимом. Правда, скромную попытку отделаться от ненужной мне компании я всё-таки предприняла.

– Спасибо большое, но здесь слишком ветрено. Я пойду туда, где я вчера лежала.

– Да? Ну, тогда и мы с вами, Веронике нельзя простужаться.

Подхватив свои нехитрые пожитки, Вероника с папой двинулись к моему лежаку.

Через пять минут мы были на ты. Папа Вероники рассказал, что прилетели они из Тюмени, бывают в Египте в год по пять раз, преимущественно дней по двадцать, а то и по сорок, так как ребенку полезен морской воздух, а в садике ей не нравится. Летают папа с Вероникой вдвоём, а мама дома деньги зарабатывает. Раньше было наоборот: деньги зарабатывал папа, но сейчас накопился небольшой капитальчик, который вполне можно промотать в Египте, потому что для здоровья ребенка никаких денег не жалко. На мой вопрос, не обижается ли мама, что её не берут с собой, папа сказал, что маме нравится её работа, а семья у них дружная, поэтому никаких обид и недопонимания не возникает.

Через час к нам присоединилась проснувшаяся Дашка.

А через полтора меня все-таки уломали на зарядку в бассейне.

Причём, Вероника осталась играть на пляже, а прыгать под убойную музыку мы отправились с папой вдвоём.

Тот, кто когда-либо принимал участие в аква-аэробике, знает о чём идёт речь. В нежно-бирюзовом бассейне, на глубине примерно по пояс, прыгают, с визгом задирая ноги, шестидесятилетние тетеньки, а темнокожий мальчик-аниматор с пластикой пантеры управляет этой яркой командой под залихватские диско-ритмы.

Я согласилась на это безобразие по единственной причине: система «все включено», которая царствует в египетских отелях, крайне губительна для фигуры и требует хоть какой-то физической нагрузки. А меня, между прочим, дома ждёт любимый мужчина. Поэтому я поднялась со своего лежака и отправилась в бассейн дрыгать ногами.

Конечно, это было смешно: наша знойная пара в компании бабушек. Конечно, это было нелепо: махать в воде ногами, теряя равновесие. Конечно, эта зарядка активно нарушала границы дозволенного: руки соседу на плечи, руки соседке на талию, держим соседку за пятку и т. д. Но было весело, и я много смеялась.

Когда зарядка закончилась, и я вынырнула из хлористых вод, папа Вероники спросил, во сколько мы собираемся сегодня ехать в город. Я подумала, что он хочет напроситься с нами:

– Сразу же после обеда, а что?

– Может, зайдёшь до обеда ко мне в номер, Катюша?

Я остолбенела, не поверив своим ушам. Видимо, лицо мое от удивления вытянулось, потому что с его лица улыбка тоже пропала.

– Нет. – сказала я резко и поплыла от него прочь как перепуганная девственница.

Нет, конечно, меня по-разному в этой жизни клеили, честное слово, я в этих играх совсем не новичок. Я понимаю, вечером, под пальмами, после распития спиртных напитков лезть ко мне с поцелуями под шум прибоя… Но вот так, посреди бела дня, через два часа после знакомства: зайдёшь ко мне в номер?! Он в своём уме-то? За час разговора со мной можно было сообразить, что я не хожу по номерам в египетских отелях?

Естественно, я тут же рассказала об этом Дашке.

– Вот козлина-то… – сказала Дашка.

Надо было возвращаться к лежаку, там оставались мои вещи.

В конце концов, козлина из нас двоих – он, так что я-то чего волнуюсь?

Подошла. Он лежит рядом, спрятавшись за тёмными очками. На мое появление – привстал. Я – незамутненною девою – легла на свое полотенце. Закрыла глаза.

Это тебе сейчас неловко. У меня-то – все в порядке.

– Я хотел бы уточнить один момент.

– Да?

– Ну, чтобы больше к нему не возвращаться…

– Да?

– Ты точно не пойдешь в мой номер?

Я открыла глаза, внутри меня все клокотало от смеха.

– Абсолютно точно, ты можешь быть в этом уверен.

То, что вы – идиот, мужчина, я уже поняла. Но никак не думала, что такой круглый.

– Зря. Ну, ладно, мы пошли обедать.

– Приятного аппетита.

– Вероника!!! Мы уходим!

…

Назавтра, когда я появилась на пляже, мне снова активно махали. Я не поверила глазам: после вчерашнего позора не только соседство на лежаках, но и общий пляж, на мой взгляд был неуместен. Тем не менее, я подошла. Из спортивного интереса.

– Ложись рядом, вместе веселее загорать, – сказал он небрежно.

– Доброе утро, – ответила я.

Какое-то время мы лежали молча, жмурясь на африканском солнышке. Потом он заговорил.

– Вчера такая страстная попалась, так кричала, я боялся, Вероника проснется…

– Что, прости?

– Страстная, говорю, вчера очень попалась…

– Кто попался?

– Девчонка. Из Москвы.

– У тебя вчера была страстная девчонка из Москвы?

– Ну да. Беленькая такая, домой улетела сегодня утром.

Мне стало безумно весело.

– Ну, я тебя поздравляю. Повезло.

– Так кричала, что Веронику чуть не разбудила…

– А Вероника где была?

– Спала.

– Где спала?

– Ну, у себя на кровати.

– А вы где с беленькой были?

– На моей, на соседней.

Бред какой-то. Поверить не могу.

– Ты водишь в номер девиц, когда твоя дочь спит на соседней кровати?

– Ну да.

– А если она проснётся?

– Я что, своего ребенка не знаю? Да при ней хоть из пушки пали, она спит как убитая.

– Ну, а если все-таки проснётся?

– Да не проснётся, говорю тебе.

– И часто ты девиц в номер водишь?

– Ну, за двадцать дней эта, московская, пятая была… Ну, а что ты хотела? Я – здоровый мужик, мне женщина необходима. Веронике – морской воздух, а мне – женщина…

– А жена тебе изменяет?

– Жена? Нет. Нет, не думаю. Я, когда в Тюмень приезжаю, я ей тоже не изменяю. У нас идеальная семейная жизнь, я вообще не гуляю…

– Почему?

– Потому что это важно, это же какая семья получится, если мы друг другу изменять будем? А на отдыхе – это не считается. Ты, кстати, зря вчера отказалась.

– Да, я уже поняла, что упустила свою удачу. Вместо меня повезло беленькой. И всё-таки… Если твоя дочь проснётся, когда ты рядом кувыркаешься девушками, пить, к примеру, захочет, или писать… Ты понимаешь, что с ней дальше будет?

– Да говорю тебе, она спит! Сколько раз проверял…

– То-то она мне рассказывает, что кровать у папы скрипит, ну-ну…

– Ты что, осуждаешь меня?

– Я не осуждаю. Мне просто отвратительно. Не более.

***

– Ну, козлина, ну козлина… – говорит Дашка, когда я пересказываю ей этот разговор.

– Надо учитывать, конечно, что про беленькую он, скорее всего, сочинил. Потому что рассказать о том, как он быстро нашел мне замену, для него было делом чести. Он меня для того и позвал к себе снова… Но вот – в главном – то, что он девок водит в номер, где спит его пятилетняя дочь, я думаю, он не соврал. Потому что придумать такое – это надо быть удивительным извращенцем.

Боже, какое количество ущербных, искалеченных людей в этом мире… Пожалей их, Господи…

 

К любимому

По возвращении домой, я знала, что он уехал на три дня в Москву.

Значит, день прилета не в счет. И еще два дня подождать. Это не долго.

А потом будет счастье.

Когда садились в самолет, пришло сообщение:

«Ну как ты, Нефертити? Дома уже?»

Волнуется за меня. Скучает.

Если бы он был сегодня в Питере, я с самолета заехала бы к маме, забрала бы кота, потом – домой, потом под душ, потом – среди ночи, потому что была бы уже ночь – в объятия к любимому. И никакая усталость, смена поясов и акклиматизация меня бы даже не коснулись, потому что я соскучилась до спазмов.

 

Беда

«Что-то я в этот раз слишком оголодал по тебе! Бойся!:))»

Он приехал из Москвы через два дня. А я два дня назад прилетела из Египта. Загорелая и красивая. Через несколько часов он будет меня обнимать.

Подружка Дашка, с которой мы путешествовали по пятизвездочному отелю и египетским деревням, соскучилась по мне за два дня разлуки (потому что я – клёвая, любимый, ты слышишь – я – клёвая!) и позвала на вечеринку, что устроила для друзей – с восточными угощениями и фотографиями. Мне кроме любимого ничего не надо, но я поехала на вечеринку, потому что, во-первых, я тоже соскучилась по Дашке, во-вторых, одной дома в ожидании конца репетиции мне не усидеть, а в-третьих, потому что мужчинам нравятся востребованные женщины. Я – востребованная женщина, у меня есть друзья, которые ценят мое общество и приглашают на вечеринки, а я, посидев с ними с часок, удираю к любимому, потому что он для меня – самый главный.

Я посидела на вечеринке с часок, а потом написала ему, что выхожу. И буду в его объятиях через двадцать минут. Сердце прыгало от восторга до самого горла, когда я, распрощавшись с подружкой Дашкой и её гостями, садилась в такси, называя адрес.

Фонари играли бликами на мокром асфальте, зимы в декабре в тот год совсем не было.

Я вышла из машины, прошла во двор, зашла в подъезд, поднялась по лестнице, открыла дверь, вошла в квартиру и попала к нему в руки.

Он стал немножечко чужой. Я отвыкла. Что-то поменялось, наверное. После разлуки смотрю на него точно впервые. Нет ощущения своего, всегда – немножечко инородный. Руки должны его вспомнить, глаза. Точно барьер какой-то преодолеваю, смену температур. Откуда эта неловкость?

А потом было счастье.

А потом я увидела на простыне длинный белый волос, сантиметров в двадцать. У меня – короткая стрижка, у любимого вообще три волоса и они сегодня все на месте.

Откуда у него в постели длинный белый волос?

Длинный белый волос попал мне на лицо, я содрогнулась от отвращения и без огласки сняла его. Он ничего не заметил. Ничего. Только я перестала чувствовать. Вообще.

Я еще продолжала что-то делать, что-то делал он, но всё происходящее стало напоминать фильм, идущий по телевизору после того, как ломается звук. Актеры – всё те же, и на экране происходит то, о чём ещё можно догадываться, а ты – уже не в процессе, понимаешь, что всё пропало, всё уже – мимо, и в этом качестве тебе фильм на фиг не нужен.

Верните звук.

Ни о чём кроме длинного белого волоса я в тот момент не могла больше думать.

СКАЗАТЬ НЕЛЬЗЯ ПРОМОЛЧАТЬ.

Где ставить запятую?

Я поняла, что если не скажу, меня будет тошнить до утра. А может, всю неделю. Или всю жизнь.

Когда он вернулся из душа, я сказала противным бесцветным голосом:

– Я нашла у тебя в постели длинный белый волос. Он прицепился с простыни на мое лицо. Откуда он?

Он засмеялся по-дурацки, как-то суетливо захихикал:

– Откуда же я знаю, что за волос? Какой такой волос? Вы что, девушка, Шерлок Холмс, что волосы здесь ищете? Я не знаю. Может, он ваш?

– Длинный белый волос.

Мне стало омерзительно. Он продолжал хихикать.

– Может, хозяйка квартиры оставила? Может, он из стиральной машины прицепился, откуда же я знаю…

– Сколько женщин кроме меня бывает в этой постели?

– Какие вы вопросы задаете, девушка, может вы – следователь, а не Шерлок Холмс?

– Перестань хихикать.

С его лица моментально слетела придурковатая маска.

– Я задаю тебе вопрос, ответь мне. Сколько женщин кроме меня с тобой спит?

– А имеешь ли ты право задавать этот вопрос? – спросил меня резко.

– Когда я задаю вопрос, я не думаю, имею ли я право или нет. Это ты мне скажи.

Щёки мои загорелись, голос предательски дрогнул.

– Не имеешь.

Сказал спокойно.

– Это тоже ответ.

Посмотрела ему в глаза.

– Такси? – спросил он.

– Такси, – ответила я.

Встала с постели, дрожащими руками нашла своё разбросанное по постели бельё. Старалась на него не смотреть. Кол железный застрял где-то между горлом и ключицей.

– У меня нет телефона питерского такси … – проговорил он где-то у меня за спиной.

– Я поймаю машину на улице.

Оказалась в прихожей, надела пальто, сапоги, сумка, открыла дверь, вышла на лестницу. Действия какие-то всё очень размеренные, никакой суеты, тишина и спокойствие.

Мёртвая тишина.

Вот и всё.

Встала на дороге, выкинула в сторону руку, ветер распахивает незастегнутое пальто. Ощущение, что всё не со мной, все нереально. Не может со мной всё время быть так плохо, всё время настолько плохо, одна какая-то беспросветная дрянь.

Это всё фильм дурацкий, без звука, идёт и идёт, надо выключить телевизор.

В машине поняла, что оставила у него свои часы. На кресле, около кровати. Часы для меня дорогие, мамой подаренные, просто забыть про них я не могу. Морщусь как от зубной боли: неужели придётся еще раз с ним встречаться? Не хочу. Чёрт.

Пишу ему сообщение:

«Я оставила у тебя часы. Найди их, пожалуйста, я заеду за ними в театр».

Приходит ответ:

«Ок».

Меня передёргивает.

***

Приехала к дому, на перекрестке зашла в ларек.

– Продайте мне, пожалуйста, бутылку вина. Мне нужно очень.

Южная женщина смотрит на меня перепугано:

– После одиннадцати нельзя. После одиннадцати не продаем.

– Продайте, пожалуйста. Я с любимым мужчиной сейчас рассталась. Мне очень нужно выпить вина.

– Нет-нет, не можно…

– Вы что, не знаете, что такое расстаться с любимым мужчиной?!

Голос становится истеричным, еще немного, начну визжать.

– Нет-нет, после одиннадцати нельзя…

Пришла домой. Ни слезинки. Включила компьютер. Всё пусто. Жизнь стала плоской как фанера. Музыка вся – вранье беспросветное.

Куда себя деть? Как отключить? Кот зыркает на меня своими круглыми глазами, не подходит.

Ночью проснулась от того, что захлебываюсь в рыданиях.

Ору во всю глотку, схватившись за подушку.

 

Серый день

Следующий день – снова кино. Серое, совдеповское, опять без звука.

Ездила в офис, забирать путевку в Италию. Было удивительно, что двигаюсь как-то, сама по себе, без усилий особенных, ноги идут по дороге, точно ничего не произошло, еду в маршрутке, только на людей не могу смотреть, приезжаю в офис, говорю что-то, улыбаюсь, кажется, даже шучу, забираю путевку, выхожу, подходит троллейбус, сто лет не каталась в троллейбусе, захожу, берусь за поручень, билет у кондуктора покупаю, смотрю через большое грязное стекло на размазанную желтыми огнями улицу, удивляюсь себе: всё это не со мной…

Вечером пришла Анька с бутылкой виски. Мы договорились, что я расскажу всё монологом, только я, её реплик, комментариев, советов не надо. Что бы она мне на это не сказала, все будет неверным.

Я расскажу, что случилось, и мы больше не будем об этом говорить.

Напилась в улёт. В пять утра, оставшись одна, танцевала в комнате под какие-то песни из школьного детства, веселилась, кокетничала в интернете с мальчишками, сломала оконную защёлку в спальне, балкон перестал закрываться, стала в ночи писать смс-ки другу Пашке, который ставил мне окно, починить не смогла, пришлось стелить в гостиной на диване. Спала как младенец. Сны снились добрые, нежно розовые.

На следующий день в отвратительном настроении улетела в Италию.

 

Италия

Пять городов за семь дней. Римини. Венеция. Сан-Марино. Равенна. Болонья.

Рождественская Италия, залитая солнцем. С цветочных балконов свешиваются на гирляндах надувные Санта Клаусы. По утрам пар идёт изо рта, плюс пять градусов, в декабре это вам не Египет. В отеле нет отопления. В номерах нет одеял, только пледы. Хозяин понимает по-английски, только когда считает это для себя полезным.

Я живу в номере одна, у меня стоит две кровати, вместо одного пледа я накрываюсь двумя, затем двумя полотенцами и сверху набрасываю куртку. Сплю в водолазке и в колготках, свернувшись в клубок. Мне повезло, у всех остальных по одному пледу и по одному полотенцу. Я иду на рецепшен и прошу батарею. Для внушительности помогаю своему английскому активной жестикуляцией. Человек за стойкой мне улыбается и кивает. Вечером у меня стоит радиатор. Как позже выясняется – единственный на весь отель.

Я познакомилась с двумя фантастическими тётушками. Вечерами мы пьём красное вино у них в номере и хохочем как школьницы до изнеможения.

Я влюблена в Италию. Каждую секунду я говорю, как здесь красиво. Говорю тётушкам, сообщаю маме, кричу об этом Аньке по телефону… Мне нравится все: зелёные поля, брусчатые мостовые, средневековые площади, католические храмы, классика, барокко, виллы за старыми соснами, люди, которых я встречаю, поезда, пляжи, магазины, набережная, шишки сосновые на асфальте, пицца, вино, цвет домов, чистое небо, ширина улиц… Каждую секунду я восхищаюсь не знаемой до этих пор гармонией. Я хочу здесь жить. Почему, если здесь мне так хорошо, я должна жить где-то в другом месте?

Вечером хожу по сувенирным лавкам, выбираю подарки для всех своих.

Неожиданно пришла мысль: хочу купить ему какую-нибудь безделицу. Я ведь всё равно поеду в театр забирать часы, вряд ли он сможет мне их передать через кого-то, всё равно увижу его, я куплю какой-нибудь сувенир, ерунду, пусть ему будет приятно, что я привезла это специально для него. Так, какой-нибудь магнитик на холодильник. Ни к чему никого не обязывающий. Ни о чём не говорящий, кроме того, что я подумала о нём в Италии.

С этого момента начинаю выбирать. Я и не знала, что на свете так много дурацких магнитов. Все они мне совершенно не подходят. Мне нужно что-нибудь особенное, без банального упоминания топографии, но в то же время знаковое именно для Италии. И чтобы смотрелось. Чтобы не вульгарно. Не пошло. Не дёшево. Чтобы ему понравилось. Где мне отыскать такой магнит?

Через пять дней поиска выбираю венецианскую серебряную маску с несколькими цветными камушками, самое лучшее, что удалось найти.

Один магнитик – как-то куце. Тривиально. Вроде как отделалась. Покупаю маленького керамического ангела на золотой веревочке. Златоглавый, в красном платьице, держится ручками за звезду, улыбается, смотрит ласково. Пусть бережет ангел моего любимого.

«Дорогой Ангел! Храни моего любимого от всех бед и невзгод. И пусть жизнь у него будет красивая и счастливая. Пусть счастливы с ним будут его родные и близкие».

Пишу записку на листке, вырванном из купленной тетради. Я вложу ее вместе с магнитом и ангелом в бумажный пакетик, это будет мое пожелание ему на Новый Год.

Я переписываю своё пожелание в пятый раз, потом в седьмой, текст остается тот же, меняю наклон и ширину букв. Это очень важно, как будет смотреться записка. Не открытка, а именно записка. Это тоже очень важно. Чтобы на клетчатом листке бумаги, чтобы как можно проще всё было.

 

Сан-Марино

В Сан-Марино выпал снег. Местные жители говорят, это случается раз в пять лет. Они видят особый знак, что снег выпал накануне Рождества, радуются ему как доброму предзнаменованию. Кактусы в горшках стоят на улицах под снежными шапками. Цветочки на балконах присыпаны белой пылью. В декабрьском Петербурге снега нет, зато он есть в Сан-Марино.

Страна на горе. Семьсот сорок метров в высоту. Солнце слепит глаза, сердце прыгает от счастья. Первым делом нас отправили на дегустацию местных ликёров, в количестве двадцати пяти наименований. Когда после ликёров мы вышли на улицу, чувство нереальной красоты вокруг зашкаливало. Одно сплошное внутреннее ликование.

Я не могла держать это в себе, мне срочно надо было поделиться этим счастьем.

«А я в Сан-Марино, как же здесь красиво! Горы, снег, старый город, и солнце слепит глаза! И понимаешь, какая ерунда все остальное…»

«Ну и маладэс тэбе, што панымаешь, э, шайтан-девка, э! Лучше поздно, чем… Рано!)»

Он уже в четвёртый раз за время нашего общения прячется за этой шуткой.

«Не, „шайтан-дэвка“ – это не про меня, Белла-Донна, пер фаворе, грацио миле, синьор. Piacere».

«О боже… Опять все не так…»

«Все так: стены 15 века, солнце, горы, снег, лазанья и красное вино:)»

«Да с лазаньями понятно!. Может, тебе просто перестать улучшать и воспитывать других, котя?.. я не стану лучше, умней, добрей – с возрастом это стало все более и более ясно».

«Мне столько есть, что сказать тебе, но это не уместить в смс. Формула одна: нужна или не нужна. Если нужна, то надо искать компромисс».

Мне столько есть, что сказать тебе. Что я тебя люблю. И надо понять, важно ли это для тебя или нет. Если важно, тогда решись на меня. Позволь себе меня любить. Нельзя устраивать из своей постели проходной двор. Если ты не можешь отказаться от других женщин, я не буду тебя ограничивать, я действительно не имею на это права.

Я просто не смогу быть с тобой. Это не вопрос свободы или несвободы. Это вопрос чистоты отношений. Потому что я с тобой не просто так. Пусть ненадолго, пусть на время, я всё знаю, я принимаю, я буду потом вырезать тебя из груди вместе с сердцем, но это потом, а сейчас у нас ещё есть время.

Я могу быть с тобой. Если у тебя не будет других женщин.

 

Дома

Я вернулась домой. Дни темные потянулись, молчаливые. Он не ответил мне, нужна ли я ему, он вообще ничего не ответил на мое последнее сообщение.

До Нового Года осталось три дня.

Никакого настроения. Что б его, этого Нового Года совсем не было. Вот так, проснулся однажды, а на дворе уже десятое января. Я понимаю, что у большинства людей все так и проходит, как выпил тридцать первого, так десятого и очнулся, но у меня всё по-другому.

Под Новый Год я обычно остаюсь без денег, почему не знаю, так выходит год за годом, и все мои надежды, все мои не утвержденные заявки, поэпизодники, сценарии повисают числа до двадцатого, потому что люди, которые мне платят деньги, просыпаются после тридцать первого только двадцатого.

Двадцать дней я сижу без копейки и мучаюсь, что, когда вся страна веселится, я так бездарно провожу время. И работать – не работается, хотя – кто мешает, садись и пиши гениальные произведения, ан нет – не сажусь, и пить уже невозможно, и на ватрушках со мной никто не едет кататься.

А ещё я не хочу оставаться на Новый Год одна. Я уговариваю себя: ну, ерунда, ну, предрассудок ведь, ей богу, что такое этот праздник, что обязательно отражает твоё одиночество, твою тоску, твоё опять несбывшееся. Е-рун-да.

И все-таки, не совсем ерунда. Если быть честной, я на дух не выношу Новый Год. После того, как двенадцать лет назад самый важный для меня человек женился в Новый Год на другой девушке. Старая история. А я до сих пор не могу отделаться от этого диссонанса окружающего меня истеричного веселья и пронзительной внутренней тоски.

В общем, не мой это праздник. Зато первого – день рождения Яны.

И это единственное, что меня примиряет с ситуацией.

 

Когда тебе указывают адрес, необязательно туда идти

Яна рассказывает мне, что вчера её любимый мужчина оставался у неё ночевать. Это событие в их общей жизни за два года случилось в третий раз.

– Вчера сидим с ним на кухне. Двенадцать ночи, между прочим. Приходит смс. Он смотрит, не отвечает, убирает телефон. Через пять минут – опять. Он читает, не отвечает. Пять-десять минут – снова смс. Не читая, отключает у телефона звук. Объясняет. Одна девица, с которой были какие-то шуры-муры, давно. Уже года два как он с ней не спал. Иногда её вдруг включает, и она начинает смс-атаку. Я его спрашиваю: а ты? А он говорит, что посылает её матом. Но она не реагирует.

– Ну, правильно, чего реагировать, когда тебя матом посылают? Реагировать надо, когда в любви признаются…

– Сидим дальше. Телефон вибрирует: звонок. Звук-то отключен. Он смотрит. Даёт мне трубку: на, ответь ты, вдруг поможет. Я отвечаю: «Алё». Она мне: «Позовите Александра Сергеевича». Я ей: «Александр Сергеевич не хочет с вами разговаривать, девушка. Не пишите ему больше, пожалуйста, и не звоните сюда» – «Это уж мы сами с Александром Сергеевичем разберемся! Я не вам звоню! Позовите его к телефону!» Я протягиваю ему трубку: тебя. Он берет. Говорит: «Пошла на хуй, дура. Я говорил тебе больше не звонить?» Слышу, как она отвечает: «Говорил…» – «Я говорил тебе: пошла на хуй?» – «Говорил. Только, Сашенька, ну что же ты ругаешься? Я не хочу конфликтов…» А он ей: «Так вот. Пошла на хуй, дура». И вырубает её.

– Круто.

– Тут же приходит смс. «Я ненавижу её! А тебя я – люблю, люблю, люблю!» Вот так за пять минут, Катя, меня кто-то возненавидел.

– Яна, не дай Бог, нам с тобой также поехать головой…

– Да ну, я не думаю…

– Знаешь, дорогая, не зарекайся. Ведь эти женщины – среди нас. Ты считаешь, они – инопланетянки? Нет. Они сидят в кафе за соседними столиками, покупают в магазинах духи, и ходят по улицам. Когда-то мамы водили их в детский сад и завязывали им бантики, а в первом классе они получали пятёрки. Ничто не предвещало, что в тридцать лет они превратятся в маниакальных идиотических сук, забывших себя и названивающих бывшим любовникам по ночам.

– Женатым бывшим любовникам.

– Женатым бывшим любовникам.

 

Мужчина Всё Могу

– Я не думаю, что эта сумасшедшая барышня – жертва большой любви к твоему мужчине.

– А что же тогда?

– Скорее всего, она запала на его деньги. Ну, это если смотреть в корень. Если чуть более поверхностно – стала заложницей его имиджа.

– А какой у него имидж?

– Имидж называется «Мужчина Всё Могу». У него есть одна прекрасная черта: он не жадный. И в период ухаживания тратит на женщину деньги, не считая. Вспомни, как он тебе подарил телефон. А потому купил телевизор. «Что делаешь?» – «Иду телевизор покупать» – «Отлично, я с тобой». Хоп! И купил телевизор. Дорогой, между прочим. А ты с ним еще даже не спала на тот момент. Красиво? Красиво. Предположим, у этой маньячки сломалась стиральная машина. И срочно нужна новая. Она сразу же: о, я знаю, кто купит! И ну ему смс наяривать….

– Дело же не в телевизоре и не в стиральной машине…

– Конечно. Дело – в возможностях. Для него якобы не существует трудностей.

– Он так и говорит. «У меня не бывает проблем».

– Вот! Это, конечно, поза. Но доли истины здесь есть. Когда рядом такой мужчина, кажется, что и у тебя не будет проблем. Он все решит. И отказаться от этого состояния души и тела – очень трудно.

 

В новое счастье без старых проблем

До Нового Года осталось три дня. Через день он уезжает в Москву. Если я не хочу перетаскивать старые проблемы в новое счастье, за которое скоро выпью шампанского, надо ехать в театр, забирать часы, смотреть в глаза и разговаривать. Или не разговаривать.

Все эти дни с момента последней встречи, всю Италию, я прокручиваю в голове случившееся, ищу ему объяснение. Это какая-то бесконечная рулетка: то красное, то черное, то зеро.

Он – женатый мужчина. Жена его в интервью говорит: конечно, я думаю, что время от времени в его жизни появляются другие женщины… Следовательно, тема не единожды в семье поднималась, следовательно, даже в семье он отстаивает свои интересы на стороне как часть внутренней свободы. Тут появляюсь я – без году неделя – и заявляю на эту свободу свои права. А он, простите, не мальчик. Он так жил всю жизнь, тусовал своих женщин как колоду и менять привычки не намерен. Он хочет спать, с кем захочет.

А не пойти ли ему с такими привычками? Пусть спит, не вопрос. Пусть спит, с кем хочет, просто я с ним спать не буду. Проще пареной репы. Жена терпит – её выбор. Я – не жена. Я, простите, человек брезгливый, блядство мне отвратительно по природе своей, а любимого мужчину я должна уважать. Я не хочу, чтобы меня потом от него всю жизнь тошнило.

А если не было никого? Если действительно волос – хозяйки – из стиральной машины пристал. А я – закатила скандал. Потребовала объяснений, а он из гордости оправдываться не стал. Кто я такая, чтобы ему оправдываться? Он сказал – не знаю, и этого довольно. Серьёзные мужчины (а мой любимый – серьёзный) никогда не оправдываются. Это ниже их достоинства.

Он заявил мне, что я не имею права спрашивать о его женщинах. Указал моё место. Ты – никто, транзитный пассажир. Девочка с улицы. Сегодня пришла, завтра – ушла. Ты вообще тут рот не раскрывай и вопросы лишние не задавай.

Нет, извините, я вам не шалава случайная. Ко мне нельзя так относиться, я, простите, человек. Мне, простите, бывает больно. Я, простите, люблю его. Тут решение простое. Тут надо запрятать свою любовь куда подальше и идти, идти прочь, не оглядываясь. Вот и всё.

Да. Но было бы уместным вспомнить, что мой гений коммуникативных связей не всегда с легкостью выражает вслух то, что думает. Не всегда находит верные формулировки. То, что порой слетает с его языка – я ещё по работе с ним знаю – приводит в откровенное замешательство. Достаточно вспомнить про асфальт, в который меня закатает московский продюсер, о чем было заявлено в романтической обстановке во время первого свидания. А тут я его к стенке прижала, он и выдал первое, что в голову разумную пришло: а имеешь ли ты право задавать такие вопросы?

Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю.

Надо приехать, увидеть, что-то понять. Расставить всё по местам.

«Возьми, пожалуйста, завтра с собой мои часы, я приеду за ними».

«Ок».

Ненавижу «Ок». Ненавижу и все

 

Какой мне быть

Какой я должна завтра приехать? Есть несколько вариантов.

Самый простой для меня – приехать чужой. Я всегда чужая и весёлая, когда меня обижают. Когда мне делают больно, я кокетничаю напропалую со всеми подряд. Я сверкаю новогодней гирляндой, и на свет моих лампочек сбегаются мотыльки, жучки, червячки, в общем, все, кому не лень. Задача – чтобы локти кусал себе от досады. Так я показываю своему обидчику, что я востребована, а он – в пролёте. Причем, увлекаюсь настолько, что если обидчик подойдёт – с извинениями, вопросами, предложениями, то действительно пролетит мимо. Я его не замечу, я буду с ним холодна, я пошлю его на фиг. И уйду с кем-нибудь под ручку, у него на глазах. Так уже было со мной двести сорок восемь раз. Спина прямая, остроумия – море, улыбка тридцать два зуба.

Вот тут бы меня за локоток отвести в сторонку и надавать по башке как следует, сказать, что ты делаешь, дура, ты зачем все рушишь своими руками?

Но никогда не было у меня такого обидчика, чтобы надавал по башке. Мои обидчики всегда наблюдали за мной с отвисшей челюстью, провожали мой выход с кавалером под ручку недобрым взглядом, а потом напивались в хлам.

С кавалерами, кстати, всегда после торжественной проходки мы отправлялись в разные стороны, кавалеры тут же, за углом¸ отшивались категорично и бесповоротно, не до них было.

Есть второй вариант. Не быть гирляндой, приехать только чужой. Забрать часы и уехать домой. И больше его никогда не встречать.

Есть третий. Поговорить. Я не знаю, как начать. Как об этом можно говорить? Начинать всё сначала: ты спишь с другими женщинами? Посмотри мне в глаза: спишь? На меня, я сказала, смотри…

Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю.

Я боюсь, что с перепугу начну вести себя как гирлянда. И всё испорчу.

Вечером я смотрю кино про девушку, которая знала все правила поведения с мужчинами. Первой не звонить. Свидания не назначать. На звонки не отвечать. Быть загадочной. Недоступной. Непредсказуемой. И очень занятой. Придерживаться создаваемого образа. И тогда мужчина захочет только тебя.

Девушка соблюдала все эти правила и к концу фильма истерила от одиночества, размазывая тушь по щекам. В финале оказывалось, что её избранник не прочувствовав всю тонкость стратегии, принимал ее реакции за чистую монету и был уверен в том, что этой взбалмошной идиотке он просто не нужен. Сама идиотка, кстати, была ему нужна. В результате все недоразумения, конечно, прояснились, и герои нашли друг друга.

Фильм оказался лёгким, чистым, с прекрасным чувством юмора. Он ответил на главный вопрос моего вечера: какой завтра быть? Настоящей.

 

После бури

Ну, и погодка под новый год. Дождь со снегом, мокрый вихрь хлещет по лицу, выворачивая наружу зонтик – смешную игрушку, которая только рвёт руки. Вот-вот, и я как Мери Поппинс улечу на нем ввысь, в самую хмурую высь, из которой извергается все это безобразие. В такую погоду люди дома сидят, а не ездят выяснять отношения с любимыми.

Я – должна быть – для него – красииивой… Я не могу быть красивой в такую погоду. У меня тушь по красным щекам растекается.

Завтра он уезжает в Москву. До пятнадцатого января. Либо сегодня, либо никак.

Приехала мокрой мышью. Только тушь под глазами в коридоре смыла. Остальное уже не поправить.

Постучала. Открыл мне. Улыбнулась.

– Привет.

Улыбнулся.

– Заходи.

Зашла.

– Садись. Кофе будешь?

Волнуется. Волнуясь, суетится.

– Буду.

Помогает мне снять пальто.

– Я замёрзла как жучка. Там такое на улице делается, апокалипсис. Лучше вообще не высовываться. Можно я руки под горячей водой погрею?

– Ты без зонта, что ль?

– Как без зонта? С зонтом. Только смысла от него никакого. Я его на полу у тебя посушу, ладно?…

Раскрываю зонтик, ставлю в угол.

Он готовит мне кофе. Отогревшись у крана с горячей водой, сажусь за столик. Садится напротив. Смотрит на меня, улыбаемся.

Первой спрашиваю:

– Ну, как твои дела?

Он рассказывает что-то о репетициях. Радуется, что пошёл разговор в невинную сторону.

Я почти ничего не слышу. Смотрю на него, пока он говорит, и думаю: нужен ли мне этот человек? Характер – ужасный. Сварливый, капризный, непредсказуемый, как погода в Питере. Возраст – 50 – прямо скажем, не мальчик. Бывший алкоголик. Алкоголиков бывших не бывает. Жена, двое детей. Неплохой наборчик. Материальной выгоды, ладно выгоды – минимального плюса – никакого. Подарков, цветов, ресторанов – ноль. Помощи в жизни – ноль. Ко всему этому – другие женщины. То есть, блядство.

Я о чём вообще думаю, головой своей прекрасной?

Он расспрашивает меня про Италию. Рассказываю ему, как влюбилась в эту страну. Говорю заученными уже предложениями, потому что рассказывала об этом маме, Аньке, Яне, и еще парочке знакомых. Смотрю на него, пока говорю, и думаю: как же я по нему соскучилась.

– Ты взял мои часы?

– Взял.

– Дай мне их, пожалуйста, чтобы я не забыла.

– Что ты так о часах своих беспокоишься? На, держи.

Отдаёт мне часы. Я вытаскиваю из сумки итальянского ангела, ему привезённого. Записку так и не вложила: струсила. Записка лежит в сумке, в специальном кармашке, на тот случай, если в последний момент вдруг передумаю. Не передумала. Отдаю без записки.

– Я тебе привезла из Италии сувенир.

Показываю ему ангела. Он доволен. Честно, вот просто видно, как доволен. Сияет, точно свет внутри включили.

– Спасибо тебе большое. Очень приятно.

Убирает ангела к себе. Продолжаем говорить ещё о чём-то. По-моему, о том, сколько стоят в Италии продукты, и вообще насколько дорога там жизнь. Я говорю, что хочу там жить. Не насовсем переезжать, а просто пожить – полгода, год, сменить обстановку. Попробовать на вкус другую страну. Он говорит, что всё в моих руках. Что идея не плоха. Что дай Бог. И, если я хочу, то почему бы и нет.

Наконец, я не выдерживаю. Показываю ему свежий маникюр, вчера сделанный, красный лак, новое колечко из Италии:

– Смотри, какие ручки у меня красивые.

Он берёт мои руки в свои.

– Очень.

Бережно целует каждый пальчик.

– И сама ты очень красивая…

Стук в дверь. Молниеносно выдергиваю руки. В гримёрку заглядывает Вася. Видит меня:

– О! Привет…

Смотрит на него.

– На сцену зовут…

– Сейчас иду.

Вася уходит. Я тянусь за пальто.

– Я тоже пойду.

Одеваюсь, складываю зонтик. Застёгиваюсь на все пуговицы, готовясь к уличной буре. Стоит, смотрит на меня.

Подхожу к нему, глаза в глаза, нет никаких сил больше. Осторожно целую в губы. Сама.

Он проводит пальцами по моим коротким волосам. Стоим, целуемся. Расстегивает пуговицы на приготовленном к буре пальто.

– Когда тебя ждать?

Не отвечаю. Целуемся. Его пальцы гуляют под свитером по моей голой спине.

– Когда ты приедешь?

Мотаю головой. Целуемся. Тихими, отдельными поцелуями покрывает моё лицо.

– Так когда же?

Я молчу.

– Всё. Я больше не буду спрашивать.

Вася опять стучится в гримёрку, уже не заглядывая.

Я отхожу от него, надо идти.

– Пока, – говорю.

– Пока.

Он идёт по коридору, за ним Вася, за Васей я. Плетусь постоять за сценой, хоть немного ещё на него посмотреть.

Стоим с Васей за кулисами. Треплемся о чём-то. Говорит, что сегодня репетиция с задержкой началась, что-то из костюмов было не готово. А с любимым моим – только сейчас будет первая сцена, а время уже пять часов.

– А чего вы его в театр привезли так рано? Мы сейчас с ним часа полтора в гримёрке сидели, разговаривали…

– Так он сам настоял. Все телефоны оборвал, чтобы его из дома забрали. Говорю ему: рано ещё, мы сегодня поздно начали. А он через пять минут опять звонит: пришлите за мной машину…

Я иду домой от метро, улыбаюсь сквозь бурю.

Все телефоны оборвал, боялся меня пропустить.

Любимый мой.

 

СМС-битва

Это все прекрасно. Но как нам жить дальше? Ни слова не было сказано о том, как мы будем теперь. «Когда ты приедешь?» Это – то же самое, что «Давай сделаем вид, будто ничего не было. Будто ты не находила волос крашеной девицы у меня в постели, не уходила из моего дома в отчаянии, не просыпалась по ночам от собственного крика…»

Мы, конечно, можем сделать вид. Только я теперь боюсь тебя, любимый, как огня. Боюсь, что ты меня снова подставишь под этот удар.

Ты ведь свободный мужчина. Можешь спать с каждой, на кого взгляд упадёт.

Поздно вечером пишу ему сообщение:

«Я не могу и не хочу ставить тебе условия. Но есть вещи для меня невозможные. Я знаю, что у тебя есть семья, и я это принимаю, хоть это и непросто. Но еще какие-то женщины – я не смогу это принять. И понять – тоже не могу. У нас с тобой так мало времени, и кто-то еще?…»

Ответ мне приходит рано утром, когда я еще сплю.

«Итальянка!.. Можешь просто жить?. Дышать?. Есть? Пить? Любить?..) TAKE IT EASY, HONEY!..»

«Я хочу любить тебя, не путаясь в чьих-то волосах, не думая, что при мне ты пишешь кому-то смс „я тоже скучаю, детка“, хочу знать, что я не застану тебя с другой женщиной, и мне не разорвет сердце на куски…»

«Да живи спокойно, мы ж взрослые автономные особи, КЭТТИ…»

«Автономная особь, я задам тебе простой вопрос. Ты не будешь против, если я одновременно с тобой буду спать с Иваном Кузнецовым?»

«Не, я не против!. Мы с ним давно дружим, парняга нормальный, хоть и непростой, как ни странно…»

«Я рада, что ты не против».

«А ты была замужем?»

«Нет. И детей у меня нет. Только любовники. Я автономная особь».

«Ну тада понятно. Вот тебе и не хватает этих „семейных“ разборок! социальная функция недовыполнена!))) да не парься, все будет у тебя! Красивая, молодая, талантливая итальянка!. Не грузись только. И не грузи!..)»

«Может, тогда еще и режиссер Андрей? Он давно на меня глаз точит…»

«Да любой каприз, Кэтти-cat!»

«Не вопрос. Значит, будет Андрей».

«Чмок!»

Щеки горят у меня от бешенства. И руки трясутся.

«В общем, спектакль „Чайка“ для меня знаковый. Буду как анекдот потом рассказывать. Действительно смешно. Никакой Нине Заречной не снилось».

«Зачем так про За-Зу… (… Ей всякое снилось!. Не поверишь!. давняя подружка моя ж, хорошая девка».

Я глазами щелкаю по этой смс-ке, ничего понять не могу: какая За-За, какого чёрта? Потом озаряет: это он про Эльзу Бриус, известную московскую актрису, она лет десять назад сыграла Нину в фильме «Чайка». Фильм был не очень удачным, Эльза слегка переросла свою героиню, лет на пятнадцать-двадцать, я думаю, это как-то бросалось в глаза. Там же мой любимый играл Дорна, врача.

Значит, они снимались вместе. Снимались вместе – вместе спали. Кстати, это – не единственный фильм, где они вместе.

Он мне зачем сейчас об этом говорит?

Лепит по морде, со всей дури, в ответ на Кузнецова и режиссёра Андрея. Значит, обиделся. Значит, задело. Тебе можно с кем ни попадя спать, а мне – нельзя?

Я замираю на время, ослепленная этой За-Зой… Твою мать.

Отлично. С чего мы начали, и куда мы пришли.

«Дорогой Ангел! Храни моего любимого от всех бед и невзгод. И пусть жизнь у него будет красивая и счастливая. И пусть счастливы с ним будут его родные и близкие». Записка, кот. я вчера не передала с подарком. И уже, видимо, никогда не передам. Другой уровень теперь. С Наступающим тебя, любимый!»

«Не дави. На ШЕЮ не дави!. На шею НЕ ДАВИ!..» Карлсон. Эсквайр. Искренне Ваш».

Опять подкатывает к горлу тошнота. И перед глазами все плывет от безысходности.

***

До Нового Года остается два дня. Я решила, что буду веселиться. И точка.

 

Новый Год

Говорят, что в Новый год сбывается всё, что ни загадаешь. Я терпеть не могу эти слова. У меня никогда ничего в Новый год не сбывается. Иначе по моим сценариям давно бы уже снимали фильмы лучшие режиссёры, я получала бы за них кинопремии, и жила бы где-нибудь на морском берегу рядом с любимым мужем.

Всего этого пока не случилось, но я каждый Новый год, не теряя надежды, все загадываю и загадываю.

Итак.

Дед Мороз, первое.

Я хочу, чтобы мне позвонил мой любимый, часов в десять вечера, тридцать первого числа, и закричал в трубку: «Котя, я в Питере! Срочно бери такси и приезжай ко мне!» И я бы приехала. И мы сидели бы с ним вдвоем у телека, ели бы какие-нибудь салаты, пили бы шампанское (он – апельсиновый сок) и занимались бы любовью прямо на полу, под бой курантов…

Я понимаю, что это – криминальное желание. Оно загадывается за счет других людей, как минимум, трёх. Его жены и двух сыновей. Которых я хочу обделить в этот праздник. Я понимаю, что оно не сбудется. Ни за какие коврижки он не бросит семью в Новый Год ради того, чтобы заниматься со мной любовью под бой курантов, а, если бросит, я же первая кину в него камень. Потому что так поступать с родными и близкими нельзя ни при каких условиях. Если он вдруг прилетит ко мне в Новый год, это будет означать лишь одно: он так сильно поссорился с женой, что от обиды пошёл на крайние меры. Я не хочу, чтобы он ссорился с женой, и не хочу, чтобы использовал меня в качестве мести. Но ведь Новый Год – волшебный праздник. Поэтому я загадываю встретить его со своим любимым.

Так. Хорошо. Дед Мороз, второе.

Если он не прилетит ко мне в Новый Год, я хочу, чтобы он позвонил мне. И сказал, что меня любит. Сказал бы: дурища моя родная, все ерунда, никого, кроме тебя у меня нет, я приеду к тебе пятнадцатого и зацелую с головы до ног. Всё очень просто. Гораздо проще, чем лететь в Питер тридцать первого. Я иду на компромиссы, вы видите.

Дед Мороз, третье.

Если он мне не позвонит и не скажет эти замечательные слова, то пускай напишет. Да, хорошо, я очень сговорчива. Пусть он напишет мне: «Люблю. Никого нет кроме тебя». Пять слов. Мне не надо больше. Я буду прославлять Новый Год до конца дней как самый чудесный и волшебный праздник в своей жизни.

Уважаемый Дед Мороз, ты все записал? Три простых желания. Исполни, пожалуйста, хоть какое-нибудь.

***

Новый Год я встречаю с семьёй. С мамой и сестрой. У них нет никого, кроме меня. А у меня – никого кроме них.

Мы сидим за праздничным столом, пьём шампанское, жжём свечи и смотрим бездарные новогодние программы.

От любимого вестей нет.

В половине второго ночи я срываюсь с места и еду на Невский. Я обещала себе, что буду веселиться. Самое весёлое веселье в Питере – это на Невском. Я еду в самую гущу событий.

На Невском мы встречаемся с моим друганом Вовкой. Когда-то я была влюблена в Вовку, очень недолго, и однажды в Новый Год мы с ним переспали. Это было один раз и чуть не скосило нашу дружбу под корень. Но всё как-то выправилось само собой, моя влюбленность прошла, а Вовкина – в меня – осталась, но она уже давно никого не тяготит – ни меня, ни его, не мешает ему влюбляться в кого-то другого, а служит приятным фоном для нашей дружбы, этакой пикантной ноткой.

Вовка приходит на Невский со своими друзьями. Город шумит, взрываются петарды, люди хохочут и пьют шампанское. Вокруг идёт восторженная истерия.

Мы с Вовкой полгода не виделись и шумно радуемся друг другу. Для нас двоих – это особенный праздник, ведь когда-то давно в Новый Год мы переспали с ним.

Мы шагаем по Невскому, пьём шампанское прямо из бутылки и несём околесицу. Его друзья шагают впереди, мы отстали от них специально. Мы идём и смеёмся ни о чем. Просто от того, что на душе хорошо. Я обещала себе, что буду веселиться. Я держу обещание.

В шесть утра я возвращаюсь домой. Счастливая, что вопреки всем моим несбывшимся желаниям, я всё-таки встретила этот Новый Год. И даже не одна. Теперь он позади. И я могу вздохнуть спокойно.

 

Первое

Первое января – мой любимый день. Во-первых, Новый Год – позади, и теперь у меня новое счастье, с которым меня вчера все поздравляли. Во-вторых, можно спать до четырёх часов без зазрения совести, и никто тебе слова не скажет, а потом встать и пойти прямо в пижаме к холодильнику, достать оттуда оливье, сесть за стол, налить бокал вина и таким образом начать день. А в-третьих, первого января – день рождения Яны. И надо ей позвонить, объяснить, почему тридцать лет лучше чем двадцать девять, а потом – через освежающий душ – начать собираться – одеваться, наряжаться – и спустя три часа, после двух бокалов шампанского, снова ощутить в себе потерянную утром лёгкость и способность хохотать без умолку. Вот такая у меня программа первого января. Обожаю этот день.

«С НОВЫМ! ВСЕГО ВСЕГО! УРА!:-) В-); – )»

Сообщение пришло в половине седьмого вечера.

Обойдется. Подождёт часок, пока я ему отвечу.

Часок не выдерживаю. Отвечаю через сорок минут.

«Ура!!!:) с Новым Годом, милый!»

Пусть не думает, что я на него, поганца такого, сержусь за позднее, безликое, безымянное поздравление. Я вообще не заметила, что оно – безликое. Я, любимый, веселюсь тут безотрывно, с мужчинами, между прочим, мне на тебя обижаться некогда.

Я продолжаю собираться, одеваюсь, крашусь, с прищуром скептика смотрю на себя в зеркало, но всё это делаю уже по-другому, нежели десять минут назад. Мир изменился. Мой любимый думает обо мне. Я несу в себе какую-то ценность, ценность для него.

С этой ценностью внутри я продолжаю существовать – внешне все так же, но внутренне – уже по-иному, с большим уважением к себе, нежели прежде.

Я тоже тебя очень люблю.

Мне надо прожить без него еще четырнадцать дней. Чем заполнить свое время?

Кино, друзья, театр, коньки, суши, вино, вино, вино, шампанское, бестолковые попытки работать, какие-то разговоры, смех, встречи, люди, всё ерунда, какая всё ерунда…

Воздух набит одиночеством, точно подушка ватой.

 

Рождество

На Рождество, не справившись с тоской, я сама написала Мише: «Приезжай».

Он приехал.

Легкий укол совести, что забрала его в светлый праздник у семьи, сучка.

С другой стороны: не мог бы – не приехал бы.

Всё было как всегда: кино, вино и домино.

Но вдруг стало скучно. Тоска не ушла. Говорить не хотелось. И ничего другого тоже не хотелось. Безвкусие. Атрофирование рецепторов.

Потом был чисто технический процесс.

Потом он ушёл. И я вздохнула свободно.

Больше мы с Мишей не встречались.

 

Любимый

«Morning, italien-girl!:-D Чмок! Везде!:-D»

Когда через четырнадцать дней он вернулся в Петербург, я приехала к нему, и он целовал меня. И это были мои единственно живые часы за прожитый месяц.