Сухой воздух, температура 54°C — это просто блаженство! Хорошая была идея пойти сюда, подумал Винсент. Он любил бывать в этих банях «Фридрихсбад», напоминающих скорее дворец в стиле модерн. А «римско-ирландский» зал поистине самое подходящее место, чтобы расслабиться и отключиться от всех забот. И хотя тело и душа его пребывали в состоянии спокойствия и умиротворения, мысли то и дело возвращались к заметке в «Цюрихер цайтунг» о событиях в Базеле. Этот федеральный советник Бургер видимо влип в очень неприятную историю. Он, конечно, твердил, что невиновен и что ничего не знал об ужасных событиях в его доме, но его репутация уже подмочена. В его доме из его же револьвера убит собственный адвокат, его же галстуком задушена проститутка — это такое пятно, смыть которое не так-то просто. Нетрудно догадаться, что теперь на его политической карьере можно поставить крест, она кончится тихо и бесславно. Сам Винсент считал, что это несправедливо — бедняга не виноват, что ему подложили такую свинью, но покуда убийца не найден, печать позора будет лежать на нем; по этой части Винсент хорошо разбирался в политике, хотя бы уже по рассказам Эдварда. Честно или нечестно — таких понятий там не признавали. Ему не терпелось узнать, что скажет Эдвард по поводу его отчета. Сегодня он должен позвонить. Винсент уже полтора дня находился в Баден-Бадене, но они договаривались, что будут созваниваться именно в эту среду.

После теплых воздушных ванн он перешел к горячим — 70°C, — потом был массаж с мылом и жесткой щеткой и, наконец, он очутился в парилке, где увидел еще одного посетителя. До сих пор он был совершенно один, что в такое раннее время — 9 утра — его ничуть не удивило. Разумеется, в отпуске все стараются поспать подольше, но сегодня у него была масса планов, и потому он попросил разбудить себя пораньше. Курортный сезон уже кончился, поэтому отсутствие посетителей его не удивляло. На верхнем ярусе, облицованном кафельной плиткой, сидел мужчина средних лет — примерно моего возраста, подумал Винсент. С некоторой завистью он отметил про себя, что у незнакомца хорошо тренированная спортивная фигура и отличный, ровный загар. Сам он уселся на нижнем ярусе. Незнакомец поднял глаза на настенные часы, улыбнулся Винсенту, кивнул ему и вышел из парной. Через 10 минут Винсент тоже перешел вслед за ним в парилку номер 2. Пять минут пролетели там незаметно, и Винсент продолжил процедуры в подогреваемом бассейне. Он погрузился в воду узкого мраморного бассейна и стал вкушать тишину и покой. Он мог бы, конечно, принимать все эти ванны прямо в гостинице — горячие серные ванны или с корой дуба, — но в бане он получал целый комплекс процедур из ванн, массажа, парной: это помогало очиститься от шлаков, а в перерывах расслабиться, отключиться от всего. Короче — ни с чем не сравнимое удовольствие. После бани он чувствовал себя бодрым, полным энергии, это он хорошо помнил по своим прежним посещениям. Выйдя из горячей струйной бани, Винсент перешел в так называемую большую ротонду термальной динамики. Большой круглый бассейн располагал к спокойному, размеренному плаванию. Здесь он встретил того самого незнакомца. Винсент почувствовал, что надо, наверное, хоть как-то с ним пообщаться, ну, сказать, что ли, пару общих фраз. Он стал судорожно вспоминать весь свой скудный запас подходящих немецких слов и выражений и наконец произнес: «Гутен таг». Незнакомец приподнял левую бровь, и ироническая улыбка заиграла на его узких губах.

— Хай, меня зовут Тед Хантер, — сказал он по-английски с резким темповым акцентом, выдававшим жителя Восточного побережья Штатов. Винсент был поражен, что незнакомец заговорил с ним на его родном языке.

— О, меня зовут Винсент Браун. Что, мой немецкий совсем никуда не годится?

— Я не знаю, на что годится ваш немецкий, но ваш акцент не спутаешь ни с каким другим. Вы здесь тоже по делам?

— По делам? Я? Ах, да нет, Боже мой! Если бы по делам, я бы никакого удовольствия не получил! Нет, нет, у меня отпуск, я пришел посмотреть отреставрированные бани.

— Вы часто здесь бывали?

— Да, можно сказать, часто. Первый раз в 1982 году, но тогда я приезжал сюда по службе, бани как раз полностью перестраивались, но сейчас ничего не заметно: прежний шарм сохранен, классная работа! А вас какие дела привели в этот очаровательный город?

— Я журналист.

— От какой газеты?

— Я пишу для разных изданий. А вы?

— Я работаю в страховой компании. Занятие довольно безрадостное и скучное. А о чем вы собираетесь писать здесь?

— Через два дня начинается международный конгресс по зоологии. Я когда-то изучал зоологию, мне не раз приходилось писать на такие темы. Вот эти два дня перед началом конгресса для меня тоже своего рода отпуск. Потом закрутится карусель. А после конгресса мне надо сразу ехать домой.

— Если вы сегодня свободны, мы могли бы вечером вместе что-нибудь предпринять.

— Неплохая идея! У вас уже есть какой-нибудь конкретный план?

— Нет, но я могу после обеда позвонить вам в гостиницу или оставить для вас записку — где вы остановились?

— В «Холлидей-инн». Я взял напрокат машину, могу за вами заехать. Вы в какой гостинице живете?

— В «Бадишер хоф».

— А вы, видно, неплохо зарабатываете в своей страховой конторе!

— «Холлидей-инн» тоже не дешевая ночлежка!

Оба рассмеялись, но смех получился несколько неестественным. Винсенту этот американец показался чересчур прямолинейным, и он уже жалел, что договорился с ним о встрече. Они вышли из ротонды и отправились в комнату отдыха. Закутанный в простыни, Винсент разглядывал темные деревянные панели и спрашивал себя, почему этот Хантер так его раздражает. Может быть, потому, что он всегда представлял журналистов как-то иначе? Да нет, ерунда, уговаривал он сам себя, шаблонное мышление. Но раздражение не проходило. Они оба сидели молча, расслабившись. На улице их пути разошлись, и Винсент отправился на почту звонить Эдварду.

Центральный почтамт на площади Леопольда в это утро был почти пуст. От брата Винсент в свое время получил номер телефона одного маленького, затерянного в Шотландии коттеджа. Эту хижину в окрестностях Инвернесса Эдвард использовал в качестве своей запасной конспиративной квартиры, телефон там, кстати, он был в этом уверен, не подслушивался. Так что можно было говорить все прямым текстом. Прошло некоторое время, прежде чем Эдвард снял трубку. Голос звучал отрывисто, как будто ему пришлось бежать к телефону.

— Молодец, что позвонил, Винсент. Как у тебя дела? Ты без проблем выпутался из этой истории?

— Из какой истории, черт побери?

— Брось, не надо притворяться, у нас мало времени. Я имею в виду историю в Базеле, разумеется. Ты проследил за Клаудией? Слышал стрельбу, видел, кто убил Майера?

— Говори помедленнее, а то у меня что-то голова идет кругом. Да, я наблюдал за Клаудией. У нее был один странный разговор по телефону, я не знаю с кем, но, похоже, что она от кого-то получила задание убить одного человека. В тот день я пошел за ней, но ничего такого не заметил. На Базельском вокзале она взяла из камеры хранения чемоданчик, похожий на футляр для флейты, потом бродила по городу, заходила перекусить и, наконец, отправилась на лодке вверх по Рейну к тому самому дому, к нему можно подъехать и со стороны реки. Когда я, со всякими приключениями, тоже добрался до этого места, я увидел ее стоящей у дерева перед домом. Потом она повернулась и пошла, так что мне пришлось бежать во всю прыть, чтобы она меня не заметила. А в конце я просто потерял ее из виду. Нет, постой, она еще кому-то звонила, ну вот и все. Больше я ничего не знаю, к сожалению. Кстати, фамилия убитого Арм, а не Майер. Но я не видел, чтобы она в него стреляла. Не думаю, что это была она, ведь речь шла о пистолете, принадлежащем Бургеру, именно из него стреляли, не так ли?

Эдвард вздохнул.

— Знаешь, иногда я завидую твоей наивности, Винсент! Кажется, ты вообще ничего не понял из происшедшего. Я знаю, что писали газеты, но благодаря одному хорошему другу из базельской кантональной полиции мне известно и то, чего газеты не писали: убитых было трое — девушка, этот доктор Арм и еще некий Готтлиб Майер, он-то, видимо, прикончил девушку и Арма. А Майера застрелили из особой винтовки, и сделала это, совершенно очевидно, Клаудиа Бреннер. Один мой близкий приятель из ЦРУ — без хороших друзей нигде не обойтись! — так вот, этот знакомый из ЦРУ рассказал мне, кто такая на самом деле Клаудиа Бреннер, конечно, помимо ее журналистской маскировки: она знаменитый агент ЦРУ «ФАЙЕРФЛАЙ», профессиональная убийца! Поэтому я и попросил тебя немного понаблюдать за ней. Что ты и сделал. Но теперь тебе надо срочно, не вызывая никаких подозрений, вырвать Пьера из-под влияния этой особы. Я целиком полагаюсь на твою интуицию.

Винсент ошарашенно смотрел на диск телефона.

— А как же мне это сделать? Я имею в виду — не вызывая подозрений? Ничего у меня не получится! — Голос у него сразу потускнел и стал монотонным.

— Придумай что-нибудь. И не выпускай эту женщину из поля зрения. Знаю, знаю, не говори ничего: ты в отпуске и, к тому же, не обучен следить за людьми. Но тебе и не надо за ней следить. Когда я говорю, не выпускай из поля зрения, я имею в виду только, чтобы ты узнал, в городе ли она еще, а если уехала, то куда. Тебе вполне достаточно так, ненароком, время от времени где-то встречать ее: в театре, на прогулках. Будь поближе к ней и Пьеру, вот и все.

— Вот и все, — механически повторил Винсент последние слова своего брата. Ход его мысли был ему совершенно понятен, только вот мозг отказывался принять услышанное. Усилием воли он заставил себя сосредоточиться.

— Вот и все, ты говоришь? А по твоим словам выходит, что я в Базеле дал маху. Почему ты не используешь профессионалов? У тебя же хватает сотрудников. Я‑то тебе зачем нужен?

— Успокойся, Винсент. Ради Бога, прошу тебя, успокойся. Мне нужна твоя помощь! На то есть причины. И в Базеле ты вовсе не дал маху. Как бы то ни было, ты подтвердил, хоть и косвенным образом, правильность моих предположений и еще кое-какие вещи, которые я узнал от других людей. Так что теперь нам совершенно точно известно, кто эта женщина на самом деле.

— Но тогда, Боже мой, тогда надо срочно предупредить Пьера!

— Только не пори горячку! Тебе ни в коем случае нельзя высовываться, чтобы не вызвать подозрений. Здесь речь идет о жизни и смерти!

— Ну спасибо! Звучит очень обнадеживающе. Может, мне прямо сразу в обморок упасть? Ладно, не бойся. Но от всего того, что я сейчас услышал, у меня, мягко говоря, что-то глотка пересохла. Клаудиа, милая, добрая, старушка Клаудиа — шпионка и убийца! Нет, от всего этого можно сойти с ума!

— Прошу тебя, Винсент, возьми себя в руки. Твое состояние мне понятно, но тут ничего не поделаешь. Мне самому не хотелось втягивать тебя в эту историю, но, поверь мне, другого выхода у меня не было. Ты справишься, вот увидишь. А теперь пойди и выпей глоток чего-нибудь и успокойся. Потом договорись с Пьером о встрече. И пригласи его, что ли, в Лондон — ну, там посмотришь. Но только, ради Бога, держи себя в руках!

Винсент глубоко вздохнул и кивнул головой.

— Ладно, все нормально, я уже почти в порядке. Прямо сегодня позвоню Пьеру и объявлю ему, что я в Баден-Бадене. Ах, черт, на сегодня я не могу назначить с ним встречу, только на завтра. Сегодня утром в бане я что-то так размяк физически и морально, что договорился о встрече с совершенно незнакомым американцем, журналистом каким-то, Тед Хантер, кажется, его зовут.

Эдвард на это сообщение никак не отреагировал, в трубке стояла полная тишина, и на какой-то момент Винсенту показалось, что их разъединили.

— Алло, алло, ты меня слышишь?

Прошло еще несколько секунд, показавшихся вечностью, прежде чем Эдвард вновь заговорил. Его голос звучал немного сдавленно.

— Да, да, я слышу. Извини, я задумался. Ну, хорошо, встреться с Пьером завтра, думаю, это будет не поздно. Но сейчас, мне кажется, важнее, чем когда бы то ни было, не потерять из виду Клаудиу Бреннер. Если будет что-то срочное, позвони мне сразу по этому же телефону. А если ничего не произойдет, звони… ну, скажем, через неделю: в среду, семнадцатого, в это же время.

— Но у меня тогда отпуск уже почти закончится.

— Вот именно. Ну, пока. Звони.

Эдвард повесил трубку. Какое-то время Винсент продолжал стоять заторможенный, с трубкой в руках. Потом стряхнул с себя оцепенение, положил трубку и подошел к окошечку, чтобы оплатить разговор. В своем нервозном состоянии он обостренно воспринимал все происходящее вокруг, и от него не ускользнуло беспокойство телефонистки. На мгновение он даже подумал, что она могла их подслушать. Но на его вопрос, не случилось ли что-нибудь, она ответила, что телефонная связь между центром города и районом Баден-Ост оказалась прерванной из-за повреждения водопровода, и поэтому такая нервотрепка, особенно когда идут срочные звонки. Винсент пробормотал какие-то слова сочувствия и покинул почтамт.

Светило солнце, было тепло — термометр показывал 20 градусов, но настроение у Винсента было уже испорчено. Он вдруг почувствовал себя неуютно. Спокойствие и размеренность курортного города, еще сегодня утром так благотворно на него влиявшие, теперь показались ему искусственными, фальшивыми, как красивый фасад, но за этим фасадом — смерть. В таком раздерганном состоянии, почти в прострации, он пересек украшенную ротондой из флагов площадь Леопольда. Поравнявшись с магазинами одежды «Штрункман и Майстер» и «Марион моден», Винсент приостановился от удивления: раньше здесь находился книжный магазин, такой трудно не запомнить, потому что там был богатый выбор книг и отличные эксперты-консультанты. Но, может быть, он все-таки что-то напутал, подзабыл? Однако, пройдя еще буквально несколько шагов, он остановился в оцепенении. Как же так, он прекрасно помнил, что тот угловой дом занимал респектабельный бюргерский ресторан «Зиннер-экк», принадлежавший семье Брудер. Теперь же в начале пешеходной зоны старого города угнездилось другое, в понимании Винсента просто кошмарное, заведение. Большая литера «М», эмблема американских закусочных быстрого обслуживания «Макдональдс» всегда была для него символом заката культуры. Он почувствовал себя почти в Лондоне, где эти безликие современные кормушки все больше теснили храмы кулинарной культуры и плодились, как сорняки. Какая великолепная кухня была в «Зиннер-экк»! Он во всех деталях помнил, как семь лет назад они приехали с Патрицией в Баден-Баден и заказали в «Зиннер-экк» домашнее жаркое на двоих, а к нему три пузатые бутылки вина «Штих ден бубен» — все было так вкусно: нежное розовое мясо, сочные овощи в масле, горка картофельных клецок и, конечно, вино — прекрасное, терпкое, белое фруктовое вино. Этот вечер с его земными наслаждениями врезался в память еще и потому, что он был одним из последних, если не последним, когда они с женой ощущали взаимную радость и гармонию. Спустя год он поехал в отпуск уже с Жанетт. С тех пор в его семейной жизни все пошло наперекос. И вот он снова здесь, и снова его внутренний мир готов рассыпаться на куски. Погруженный в мрачные мысли, он повернул налево, пересек Луизенштрассе и слегка углубился в Софиенштрассе, тоже ставшей пешеходной зоной. Слева от него, рядом с гостиницей «Райхерт», по обе стороны пешеходной зоны стояли столики ресторанчика «Ле бистро». Вспомнив о совете брата, он решил принять аперитив.

Белый стул с удобным сиденьем, мартини со льдом, теплые лучи октябрьского солнца — все, казалось бы, прекрасно, но Винсент чувствовал, как что-то сковывало его все больше, обволакивало серым покрывалом, не давало наслаждаться окружавшей его красотой. Винсент быстро выпил мартини и тут же заказал еще один. Он сделал медленный глубокий вдох. Эдвард прав — нельзя поддаваться панике, убеждал он себя. И все равно, как он ни старался, ему никак не удавалось отделаться от тягостной мысли, что милая, обаятельная, веселая Клаудиа, к которой он относился с симпатией, оказалась не просто шпионкой (или агентом — какая разница), но еще и убийцей, хладнокровной профессиональной убийцей! Эта новость шокировала его до глубины души. Эх, если бы Жанетт была рядом! Но, может, ему следовало трактовать ее отсутствие тоже как дурное предзнаменование? Ведь она поехала к умирающей тетке. На минуту он закрыл глаза и вновь почувствовал, что впадает в парализующую, паническую прострацию. Он снова сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Все напрасно. Как тут ни крути, от фактов никуда не денешься. Теперь надо как можно быстрее и без лишнего шума спасать Пьера. А после он вернется в свой мир и наведет там порядок, не откладывая дела в долгий ящик, чтобы Жанетт могла переехать к нему. Когда через неделю он вернется в Лондон, он сразу пойдет к Джеймсу. Конечно, Патриция вначале будет шокирована, но в конце концов она поймет, что их брак существует только на бумаге и нет больше никакого смысла его продолжать. Она наверняка согласится на развод и не будет чинить ему препятствий. Если бы у них были дети, все было бы по-другому, мелькнуло у него в голове. Но Патриция не могла иметь детей, а взять чужого ребенка на воспитание не хотел уже он. А с Жанетт у него могут быть дети, ну да, даже наверняка. Но в каком ужасном мире им предстоит жить! И луч надежды, осветивший на какой-то миг его душу, бесследно растаял, уступив место новому приступу страха. Он допил второй мартини и заказал третий.

Третий аперитив он выпил также быстро, как и второй, и сразу ощутил определенное облегчение, обманчивую расслабленность, не раз обретаемую им при помощи алкоголя. Но это предел, больше до обеда пить нельзя. Да, действительно, подошло время обеда. Голода он, правда, не чувствовал, но, с другой стороны, три мартини все же пробудили в нем легкий аппетит. Размышляя, обедать ли ему вообще, а если да, то где, он меланхолически разглядывал прохожих. Вот какой-то мужчина вышел из гостиницы «Райхерт». Винсент, сидевший наискосок от входа в гостиницу, сначала не обратил на него внимания. Но когда мужчина остановился под маленьким выпуклым козырьком и стал озираться по сторонам, Винсент его разглядел и узнал. Улыбка засияла на его лице. Он вскочил, подбежал к человеку у гостиницы и схватил его за рукав.

— Ханнес, с ума сойти! Что ты здесь делаешь?

Винсент не мог заметить, что тот, кого он назвал Ханнесом, вздрогнул от неожиданности и бросил на него удивленный взгляд: они стояли в тени, к тому же на Винсенте были темные очки, но человек быстро взял себя в руки и ответил Винсенту самой сердечной улыбкой.

— Бог ты мой, Винсент, мир тесен. Не успели мы с тобой попрощаться в Лондоне, как снова встретились.

— Что ты делаешь тут? Ты мне не говорил, что в этом году собираешься еще раз на Запад.

— В Лондоне я еще не знал, что меня снова пошлют на ежегодный конгресс биологов, что я смогу сюда приехать. А у тебя, я полагаю, отпуск, или тебя привел в этот прекрасный город какой-нибудь страховой иск?

— Нет, нет, я в отпуске. Неделю пробыл в Базеле, а теперь вот приехал на полторы недельки сюда. А ты сколько уже здесь?

— В понедельник приехал. Конгресс начинается только через два дня, но мне дали поблажку и позволили приехать на пару дней раньше, чтобы до конгресса встретиться с коллегами.

— Я хотел пойти перекусить. Не составишь мне компанию?

— Сейчас, к сожалению, не могу. Мне надо срочно позвонить.

— Жаль… но ты ведь еще долго здесь пробудешь? Думаю, время у тебя найдется, даже если будешь сильно занят на конгрессе.

— Конечно. Позвони мне как-нибудь. Если не застанешь, оставь записку. Я живу здесь, в «Райхерте».

— Отлично, я позвоню! Пока, до скорой встречи!

Они пожали друг другу руки, и Хофманн быстро зашагал в сторону Леопольдплатц. Винсент некоторое время в задумчивости смотрел ему вслед и, заметив бросавшего в его сторону недоверчивые взгляды официанта из «Ле бистро», поспешил заплатить за мартини. Он был рад встрече со старым знакомым и посчитал это добрым знаком. Теперь все будет хорошо. Он решил вернуться в свою гостиницу и съесть там какую-нибудь малость, например салат. На душе у него стало легко, и он отправился в путь.

* * *

Следя беспокойным взглядом за почтовым служащим, просматривающим корреспонденцию «до востребования», он вспомнил, как подозревал в свое время Винсента Брауна в том, что он работает на своего брата Эдварда. Как он запаниковал тогда в Базеле, когда встретил англичанина. А он приехал просто как турист. И все-таки — странное совпадение, что этот Браун все время оказывается в самой горячей точке. В Лондоне он, пожалуй, не удивился бы, но в Базеле и здесь, в Баден-Бадене, все это выглядело настораживающе. Он не верил в случайные совпадения. То, что другие люди считали случайными совпадениями, он называл событиями, подоплека и взаимосвязь которых от посторонних были скрыты. Иногда и ему не были известны все тайные причины и мотивы, но он знал, что случайностей не бывает. Все можно было логически объяснить. Служащий почты повернулся к нему и с сожалением развел руками.

— Очень жаль, господин профессор, но для вас ничего нет. Хофманн смотрел мимо него в пустоту. Лицо его стало жестким. Он поблагодарил служащего и вышел из здания почты. Сегодня информация должна была уже прийти. Ее отсутствие озадачило его. Ближе к вечеру надо будет еще раз зайти на почту. Хотя он не испытывал голода, но все же решил чего-нибудь поесть. Он пересек Леопольдплатц и очутился перед американской закусочной. Бутерброд с котлетой был пресным и безвкусным, он его не доел. Стаканчик с лимонадом тоже остался почти не тронутым. В гостинице портье вручил ему вместе с ключом от комнаты телеграмму. Он запер дверь изнутри и некоторое время с удивлением рассматривал конверт. Никто не мог знать, где он остановился, кроме… Он поспешно вскрыл конверт:

«Напали на наш след — пришлось лечь на дно — не могу выбраться из Восточного Берлина — будь осторожен, твой противник смертельно опасен — связь через две недели у Тюльпана — конец».

Он медленно опустился в кресло и положил телеграмму на журнальный столик. Послание превзошло его худшие ожидания. Он даже представить себе не мог, что вражеское кольцо так тесно сомкнулось вокруг них. Он взял себя в руки: нет, еще не все потеряно. У него еще сохранилось несколько надежных друзей в важных стратегических точках мира. Их, правда, не так много, но все же… К тому же здесь он должен выйти на связь с Курагиным. Ему приходится сражаться сразу на двух фронтах: с одной стороны, на него насели три кагэбэшника, их, наверное, надо нейтрализовать в первую очередь, чтобы затем заняться основным своим соперником, интересы его представлял этот самый Готтлиб Майер. Он надеялся, что ему удастся, если не выключить этого, почти неизвестного противника, то, по крайней мере, держать его на дистанции еще две недели, пока он не получит новую информацию. «Явка Тюльпан» — он не был там уже много лет. А существует ли сейчас вообще это маленькое кафе в Брюгге? Наверное, да, иначе ему не назначили бы место встречи именно там.

Первым делом надо теперь выйти на контакт с Курагиным. Но, несмотря на изменившуюся ситуацию, он решил не спешить и подождать, как это было условлено заранее, до завтра. Чтобы исключить всякий риск, лучше будет, подумал он, остаться сегодня в отеле, хотя время было совсем еще не позднее. Он посмотрит телевизор, закажет в номер легкий ужин и рано ляжет спать. Хофманн поднялся с кресла и отправился в ванную. Он подошел к зеркалу и довольно долго рассматривал свое лицо. Ему показалось, что морщин у него прибавилось. И вообще вид у него несвежий. Но если пораньше лечь спать, это можно поправить. Шок, вызванный телеграммой, почти прошел, и он переключился на то, что ожидало его завтра. Его миссия просто обязана была увенчаться успехом, да иначе и быть не может. И тогда вместе с братом, когда он к нему присоединится, он сможет наслаждаться свободой, жить в тишине и спокойствии. Нет, у него не было никаких иллюзий относительно «западных свобод». Их просто не существует. Конечно, людям, живущим на капиталистическом Западе, проще разъезжать по свету, знакомиться с другими странами и культурами. А в остальном рабочие, служащие, вообще все работающие за зарплату, оставались такими же угнетенными, как и во времена Карла Маркса, в этом он был абсолютно уверен. Более или менее продолжительные отпуска /в разных странах по-разному/, широкие возможности занять свое свободное время, лучшее медицинское обслуживание, определенная система обеспечения в старости и, в какой-то мере, лучшая оплата труда — все это использовалось для того, чтобы внушить трудящимся, что они свободны, независимы и вольны сами распоряжаться своей судьбой. Какой грандиозный обман! Его губы вытянулись в тонкую, резко очерченную полоску, уголки которой были опущены вниз. А все эти средства массовой информации, особенно телевидение, они же просто служат эксплуататорам как инструмент оболванивания масс. Они рисуют волшебные картины, рассказывают людям сказки о том, какие они свободные, а значит, счастливые. На самом же деле они все остаются рабами капитализма. Сколько раз он уже вел беседы с братом о том, как опасна магическая притягательная сила телевизионной пропаганды свободы и счастья людей на Западе для граждан Германской Демократической Республики, теряющих под ее воздействием способность оценивать по достоинству достижения реального социализма и, как загипнотизированные, ловят сигналы с якобы свободного Запада. Они игнорируют даже рассказы беженцев из ГДР, которые, попав в ФРГ, с ужасом осознавали, что не стали более свободными, чем раньше, и вынуждены были платить за свое позднее, слишком позднее прозрение тяжелым душевным надломом, неизбежным в условиях жестокой капиталистической борьбы за существование. И все же они с братом решили провести остаток своих дней на Западе, но не потому, что поддались иллюзиям «золотого западного рая», а по той причине, что жизнь их была в опасности и им потребовалось бежать на Запад. К тому же, хотя каждый из них отлично понимал лживую, продажную, эксплуататорскую сущность Запада, они оба, пусть в разной мере, отдавали себе отчет в том, что у них на родине ситуация отнюдь не безоблачная. Оба, каждый в своей стране, подвергли эту ситуацию такой резкой критике, что только их высокие чины и звания спасли их от крупных неприятностей. Но и этот бастион дал уже трещину, и не за горами то время, когда за их жизнь в стране реального социализма и на родине марксизма-ленинизма не дадут и ломаного гроша. Поэтому-то они, скрепя сердце, и решили остаться на Западе. Определенным образом им сыграло на руку то, что отношения между США и Советским Союзом к тому времени складывались отнюдь не лучшим образом. Разумеется, он не собирался продавать свои документы и информацию американцам, но сам факт напряженности отношений представлял собой определенную гарантию. Правда, в ноябре в Америке будут выборы, но все говорило за то, что Уолтеру Мондейлу едва ли удастся потеснить нынешнего президента Рейгана. И хотя Рейган несколько дней назад во время сессии Генеральной Ассамблеи ООН встречался в Нью-Йорке с Андреем Громыко, в американской внешней политике ничего не изменится. Тут такой человек, как он, будет просто незаменим. По крайней мере, на родине его вряд ли встретят с распростертыми объятиями. Он прекрасно помнил, какое раздражение вызвало его резкое критическое выступление по поводу «дружеского визита» в Афганистан. Тогда они еще не решались открыто показать свое раздражение, но выступление его не забыли, хотя некоторые члены ЦК теперь уже разделяли его взгляды. Но в том-то и дело, что он единственный, кто высказал свою критику прямо, не скрывая ничего. Со всей решительностью он отверг идею использовать Афганистан в качестве испытательного полигона, плацдарма для продвижения на Тегеран, к нефтяным месторождениям Персидского залива, а позднее и в Индию, игнорируя уроки войны американцев в Индокитае. А окончательно он подпортил свое реноме после того, как осмелился цитировать выдержки из высказываний Мао Цзэдуна по вопросам военной политики и, глядя на мрачные лица членов ЦК, напомнить им одно изречение Мао, смысл которого сводился к тому, что военную ситуацию нельзя оценивать в общем или в абстрактном измерении, а только применительно к конкретной обстановке. С угрюмой миной на лице Дмитрий Устинов возразил ему, что в плане наступления учтены все нюансы и исполнение его не вызовет сомнений. Кроме того, его старый друг Леонид чувствует себя обязанным перед афганским премьером Амином и, с присущим ему упрямством, не хочет слушать ничьих, даже его, Устинова, советов. Позже, когда сам ход событий подтвердил правильность его опасений и несостоятельность расчетов Устинова, популярности это ему ничуть не прибавило. Воистину нет пророка в своем отечестве, особенно если этот пророк вещает о грядущей опасности. И как бы он не любил свою родину — а он с трудом мог себе представить, что придется покинуть ее навсегда, — возврата к прежнему для него уже не было. Завтра будет написана последняя страница этой истории.

Осторожным движением он снял с головы парик, положил его на туалетный столик и стал под душ.

* * *

Желтые розы в хрустальной вазе источали приятный аромат. Дверь на балкон была открыта, и аромат роз смешивался с нежными запахами ранней осени. Когда батлер пришел узнать, не нужно ли еще что-нибудь, он попросил принести из его запасов бутылку «Шато мутон Ротшильд 1945 г., 1‑й Гран крю Пуйяк». Немного рановато, может быть, для такого благородного напитка, но, поскольку на вечер он ничего не планировал, можно было таким приятным образом завершить сегодняшний день. Пока вино еще не принесли, надо было срочно позвонить кое-кому по телефону. Он попросил принести беспроволочный аппарат, набрал номер и после первого же сигнала положил трубку. Через несколько минут его маленький телефон зазвонил. Он снял трубку:

— Прошу вас, присмотрите за женщиной тоже. Больше ждать я не могу. Позаботьтесь о том, чтобы все шло по плану и чтобы она не занималась самодеятельностью.

Он тут же положил трубку. Когда батлер принес вино, он вставил турецкую сигарету в золотой мундштук, прикурил и сделал глубокую затяжку. Эти сигареты врач ему запретил, но отказать себе в удовольствии он не мог — пока еще не мог, как он сам себя утешал. Когда он уже собирался перекусить у себя в номере, ему позвонила графиня Бозан и спросила, не окажет ли он любезность ей и ее мужу поужинать с ними. Он и супруги Бозан постоянно снимали номера в парк-отеле «Бреннер» и часто виделись друг с другом. Кроме того, граф не раз оказывал ему разные услуги, поэтому ему неловко было отказываться от приглашения, хотя, честно говоря, душа у него в этот вечер не лежала к кулинарным деликатесам. Он поблагодарил ее в самых изысканных выражениях, и они условились встретиться в восемь пятнадцать в ресторане их гостиницы. Вздохнув, он положил трубку. У него оставалось еще вполне достаточно времени, чтобы не спеша насладиться вином, но надо было еще переодеться. Может быть, в следующий раз снять номер в другой гостинице? Но, с другой стороны, именно в «Бреннере» он чувствовал себя лучше всего. Он закрыл глаза, с удовольствием смакуя во рту прекрасный напиток.

* * *

Пиво показалось ему каким-то безвкусным, да и настроение было не из лучших, но Винсент старался казаться веселым и беззаботным и, поднимая кружку, приветливо улыбался соседям за столом. Больше всего его беспокоило то, что пока ему никак не удавалось поговорить с Пьером наедине. Два дня назад, в четверг, когда он позвонил по телефону, оставленному Пьером, тот ужасно обрадовался, что Винсент приехал в Баден-Баден, но тут же заявил, что у него с Клаудией и ее друзьями все время так забито, что трудно выкроить свободную минуту. Поэтому встретиться они смогли только вчера вечером, да и то не с глазу на глаз: вместе с Клаудией они отправились в кино. Фильмы с Вуди Алленом Винсенту вообще-то нравились, но в дублированном на немецкий варианте «Бродвей Дэнни Роуз» он не все мог понять, так что особого удовольствия не получил. Потом они пошли в старинный винный погребок «Бальдрайт», заказали там вино и улиток. Все было прекрасно: уютная обстановка, раскованность, отличное настроение. Вот только никак не удавалось остаться достаточно долго с Пьером наедине. Клаудиа, казалось, не спускала с него глаз. А Винсент боялся форсировать события или возбудить подозрения Клаудии. Он надеялся улучить момент ближе к вечеру, потому что Клаудиа уже дала понять, что сегодня она встречается с редактором из «Зюдвестфунк». Этот шанс нельзя было упускать, второй такой момент представится, может быть, не скоро. Он вздрогнул, заметив наконец, что сосед справа что-то говорит ему. Это был коллега Клаудии, ее бывший соученик, худой рыжий парень в очках с металлической оправой. Он радостно и доверительно улыбался Винсенту.

— Я хотел только спросить, как вам понравился народный праздник, а то вы какой-то мрачный, вот я и решил вас немного отвлечь.

— Нет, что вы, простите ради Бога, это было бестактно с моей стороны… — он лихорадочно искал какое-нибудь оправдание и тут вспомнил о заголовке в сегодняшней газете. — У меня целый день не выходит из головы тот террористический акт в Брайтоне.

Все понимающе и сочувственно кивнули. Хотя его немецкий был не так плох, как он всем внушал, Винсента очень устраивало, что сегодня ради него за столом говорили только по-английски. В том числе и жена его рыжеволосого соседа, Штеффи, изо всех сил старающаяся не ударить в грязь лицом, хотя давалось ей это с трудом.

— В гостинице были ваши родные или друзья?

— Слава Богу, нет. Дело в том, что из-за съезда консерваторов все номера были заняты, а то моя жена обязательно назначила бы там на уикенд встречу со своими бывшими друзьями по университету.

Муж Штеффи, Ахим Зибер, вопросительно глянул на него поверх очков.

— Но если бы не съезд консерваторов, никакой бомбы в Брайтоне не было бы. Я вчера слушал радио, и там сказали, что речь идет о террористическом акте ИРА против консерваторов и, прежде всего, против госпожи Тэтчер. Клаудиа говорила нам, что вы тоже ирландец. Как вы относитесь к ИРА?

Клаудиа, неправильно истолковав молчаливую паузу Винсента, поспешила прийти ему на помощь.

— Ахим по профессии прокурор. Так что ты не сердись на него, это у него профессиональное — задавать инквизиторские вопросы, профессиональная болезнь! Ахим, расскажи-ка лучше, почему вчера вечером ты так долго задержался на работе? Кроме пары туманных намеков, мы пока так ничего и не знаем.

Она подмигнула Винсенту, но тот вдруг с интересом посмотрел на Ахима Зибера. На миг у него даже мелькнула мысль посвятить прокурора во все, но он тут же отбросил эту мысль. Вот сидят они тут в солнечные октябрьские дни на воздухе в маленьком уютном немецком городишке, кругом праздник, а он вдруг возьми и расскажи совершенно постороннему молодому человеку, да еще и без доказательств, что их подруга — убийца. Боже мой, какой абсурд! Он рассеянно отвел взгляд в сторону, отхлебнув пива. И вдруг речь Зибера дошла до его сознания. Взглянув на окружающих, он отметил, что все с напряженным вниманием слушают его. Зибер говорил на грамматически безукоризненном английском, но с совершенно ужасным акцентом и явно любовался своим риторическим искусством и всеобщим вниманием.

— …и исследование тазобедренных костей показало, что это была женщина. Поначалу, как я уже говорил, все казалось яснее ясного. Она пролежала в земле лет пять-шесть, так что мы сразу прошлись по всем сведениям о пропавших без вести в районе Баден-Бадена и окрестностей. На основе анализа костей таза и черепа можно без труда установить возраст умершей. Дело в том, что с возрастом эластичная ткань лобковой кости отвердевает, и при обработке кислотой ее срез имеет специфическую поверхностную структуру. Женщине было от 45 до 49 лет. Так что особых сложностей мы не ожидали. Но тут-то все и началось: сведения о пропавших без вести не дали ничего. За указанный промежуток времени не оказалось ни одной пропавшей без вести женщины в этом возрасте. Поэтому мы сделали дентоскопию, то есть анализ челюстей. И он не только подтвердил предполагаемый возраст, но и выявил еще некоторые интересные детали. Пять зубов были запломбированы, а на трех верхних зубах справа сидел добротный мост. Точнее описание челюсти опубликовали во всех журналах по стоматологии после того, как выяснилось, что эта женщина не значится в картотеках ни у одного из местных дантистов. Через некоторое время, правда, один врач отозвался, но оказалось, что это ложный след. Мы еще раз опросили всех зубных врачей, показывали им даже череп. И один из них сделал интересное предположение. Изучив пломбы, он пришел к выводу, что женщину лечили в одной из стран Восточного блока. Иными словами, мы зашли в тупик. Тогда мы решили реконструировать лицо этой женщины. Таких специалистов очень мало, и стоят они страшно дорого. Результат получился просто потрясающий, как будто перед нами возник образ живого человека. И это лицо имело черты, очень типичные для славянских народов. Мы поместили ее фото в газетах. И сразу же получили ответ. Она появилась в Баден-Бадене незадолго до своего исчезновения — полячка, работавшая уборщицей в «Дойче банк». Она уже официально оформила свое увольнение, и потому ее никто не искал. В свой последний день на службе она задержалась дольше обычного, когда все остальные сотрудники банка уже ушли. Что там произошло, мы не знаем. Насколько известно, в банке ничего не пропало. Не поступало сообщений ни о каких преступлениях в указанный промежуток времени. Все говорило о том, что в эту ночь госпожа Фрышинская, по всей вероятности, была убита. Ее домашняя хозяйка тоже ничего дурного не заподозрила, потому что госпожа Фрышинская с ней уже рассчиталась, а через пару дней после исчезновения к ней зашел мужчина с сильным славянским акцентом и забрал вещи постоялицы. Мужчина назвался ее братом. Хозяйка квартиры описала его внешность: кряжистый, небольшого роста, с большим шрамом над левым глазом и седой прядью волос на левом виске. Человек этот показал ей свой паспорт. Имя она не запомнила, но фамилия была определенно Фрышинский. Мы сразу объявили его розыск по всей стране, подключили Федеральное управление по расследованию уголовных преступлений, усилили пограничный контроль и обратились даже за помощью в Интерпол. Но оказалось, что человек по фамилии Фрышинский никогда в ФРГ не проживал. Дело так и осталось незаконченным. Мы обращались к польским властям. Но наши отношения с Восточным блоком сейчас не таковы, чтобы можно было рассчитывать на помощь. Во всяком случае, ответа мы пока не получили. М‑да, вчера у нас было большое совещание по этому делу — наверное, последнее, потому что придется, видно, отнести его к нераскрытым преступлениям, разве что наши польские коллеги все-таки чем-нибудь нам помогут. Таковы превратности жизни. За ваше здоровье!

Он поднял кружку и выпил ее до дна. Винсент, слушавший рассказ Зибера с большим интересом, не заметил, с каким напряженным выражением лица сидела Клаудиа, не спускавшая с Зибера глаз. Пьер был более внимательным, но отнес интерес Клаудии за счет ее журналистской профессии. Когда Винсент оглянулся и посмотрел на Клаудиу, она просияла ему в ответ ослепительной улыбкой.

— Кто бы мог подумать, что в этом милом городке могут случаться такие загадочные преступления?

Почти игриво она положила ладонь на его руку. Непроизвольно он убрал руку и поднялся. Под предлогом того, что ему хочется вина, он направился к стойке бара. Ахим Зибер последовал за ним. Он тоже взял бокал вина.

— Надеюсь, я не нагнал на вас уныние или тоску. Знаете, есть люди, которым не нравятся такие истории, особенно если они в отпуске.

— Нет, мне было интересно, очень интересно. Клаудиа абсолютно права: кто бы мог подумать, что в таком тихом городке может быть совершено столь ужасное преступление?! У вас есть какие-нибудь предположения, как вы сами-то считаете, почему убили эту полячку? Преступление на сексуальной почве?

Зибер покачал головой.

— Этого, конечно, никогда нельзя исключать. Но в данном случае я сильно сомневаюсь. Да, доказательств никаких нет, ни одной зацепки, но интуиция мне подсказывает, что она оказалась невольным свидетелем какой-то тайны, и ее просто убрали. Но еще раз повторяю, это только предположение. А подтверждается оно, если хотите, появлением этого мистического человека, мы его так и не смогли отыскать. Неважно, брат он ей или нет, но его действия говорят о стремлении замести следы другого преступления. Я хочу сказать, что женщина уже была мертва, когда он заходил забрать ее вещи. Значит, ему было известно о ее смерти, то есть об убийстве, иными словами — он в этом деле или соучастник, или пособник. Вот так. Правда, все это предположения. Как бы там ни было, а сексуальный маньяк ведет себя обычно по-другому: убив жертву, он вряд ли явится через пару дней за ее вещичками.

Они вернулись к столу, и Штеффи нежно притянула к себе мужа.

— Тебя хлебом не корми, только дай поговорить о твоей профессии. Мистер Браун в отпуске, а ты его пичкаешь жуткими историями о сексуальных преступлениях.

Ахим Зибер, слегка улыбнувшись, протестующе поднял руки:

— Он сам вернул меня к этой теме. Будь справедлива! Между прочим, нам надо успеть переодеться, мы ведь идем вечером на концерт.

При этих словах Винсент вздрогнул. Концерт — а что, если Пьер тоже туда собрался? Пьер в этот момент разговаривал с Клаудией у стойки бара. Клаудиа почувствовала на себе его взгляд, обернулась к Ахиму Зиберу и его жене.

— Клаудиа успеет к тому времени закончить свои дела на «Зюдвестфунк», или Пьер пойдет с вами один?

— Нет, к сожалению, у Клаудии эта встреча скорее всего затянется, а Пьер не так хорошо знает немецкий. Мы идем слушать Еву-Марию Хаген, знаете, песни Бертольда Брехта и Вольфа Бирмана, он пару лет назад эмигрировал из ГДР. Пьеру это будет не интересно. Если хотите, пойдемте с нами, билеты наверняка еще есть.

Винсент энергично замотал головой.

— Нет, нет, большое спасибо. Мой немецкий тоже не на высоте — слов хватает только на то, чтобы утром заказать себе завтрак. Но я, пожалуй, узнаю у Пьера, какие у него планы.

Он кивнул супругам Зибер и отправился к Пьеру сквозь веселую беззаботную толпу участников этого праздника урожая в миниатюре, организованного в городском районе Тиргартен, неподалеку от Фремерсбергштрассе. Клаудии нигде не было. Тупичок у башни с часами кишел людьми, так что один человек мог исчезнуть совершенно незаметно. Винсент взял Пьера за руку.

— Слушай, Пьер, твой друг Ахим только что сказал мне, что ты сегодня вечером свободен. Пойдем куда-нибудь вместе поужинаем, если ты, конечно, не против? Мы могли бы в спокойной обстановке поговорить.

Пьер, казалось, на мгновение задумался, но потом утвердительно кивнул.

— О’кей, неплохая идея! Лучше будет, если я зайду за тобой в гостиницу. Буду ждать тебя в холле. Скажем так, часов в восемь? Ахим и Штеффи как раз поедут в театр и подбросят меня по дороге.

— Прекрасно! Я спущусь в холл нового здания, буду там ровно в восемь.

Через бармена он заказал себе такси, и они вместе с Пьером отправились обратно к Ахиму и Штеффи, только что встретивших соседей с Фремерсбергштрассе. У них шла жаркая беседа о предстоящих коммунальных выборах в Баден-Бадене и шансах отдельных кандидатов. Винсент не спеша допил свое вино, попрощался и сел в подошедшее как раз такси.

Он поехал прямо в гостиницу и отправился в свой номер на третьем этаже нового корпуса. Принял душ и прилег на кровать.

Когда он открыл глаза, за окном было уже темно. Он зажег настольную лампу и посмотрел на часы. Было без чего-то семь. С удивлением он отметил, что проспал, видимо, несколько часов. Было ощущение тяжести, как, впрочем, всегда, когда он ложился спать после обеда. В таких случаях ему всегда было трудно снова войти в нормальный ритм. Он встал и включил телевизор. По первой программе диктор зачитывал сводку спортивных новостей, по второй давали обзор вечерних передач, а по третьей показывали видовой фильм о Рейнланд-Пфальце — это он понял, прослушав несколько минут голос за кадром. Выключив телевизор, он понял, что пора собираться и направился в ванну. Сон пошел ему на пользу. В этом он убедился, взглянув в зеркало. Винсент застегнул жилет, затянул потуже галстук, вернулся в комнату и надел пиджак. Все-таки темно-синий костюм, особенно с бордовым шелковым галстуком, шел ему больше всего, об этом ему еще Патриция постоянно говорила. Бросив еще раз взгляд на часы, он увидел, что успеет до прихода Пьера выпить что-нибудь в баре.

Он пошел в бар с подачей аперитивов, где уже сидело несколько посетителей. Заказал себе двойной ирландский виски и сел за свободный столик. Времени оставалось немного, и ему надо было придумать, как рассказать Пьеру о Клаудии. То есть объяснить ему, почему он просит Пьера быть с этой женщиной осторожнее, не раскрывая ему даже намеком всей правды. Одним глотком он осушил свой стакан и заказал еще один виски. Ничего путного в голову не приходило. Единственная история, придуманная им, была совсем не оригинальна, довольно грязна и никак его не устраивала. Кроме того, было сомнительно, что Пьер отреагирует на нее так, как нужно. Винсент пожал плечами — ничего не поделаешь, надо попробовать! Вздохнув, он посмотрел на часы. Пора идти. Второй стакан виски был выпит так же быстро, как и первый. Он встал и вышел в холл.

Пьер стоял спиной к Винсенту у одной из витрин в ярко освещенном холле. Он слегка вздрогнул, когда Винсент опустил ему руку на плечо, но тут же, узнав Винсента, широко улыбнулся.

— На улице довольно прохладно, ты что, хочешь пойти без пальто?

Винсент рассмеялся, попросил Пьера немного подождать и быстро сбегал за своим плащом. Он спросил, есть ли у Пьера идея на счет того, куда пойти. Идея у Пьера была. Зиберы ему очень рекомендовали ресторан «Оксмокс». Это заведение напротив винного павильона действительно имело добрую репутацию. Сейчас на нем красовался плакат, призывающий посетить неделю блюд из утки. Это означало, что, наряду с прочими блюдами, здесь подавали дикую утку или половину дикой утки, приготовленную 36‑ю различными способами. До аллеи Кайзер было рукой подать, поэтому Пьер и Винсент решили пройтись до «Оксмокса» пешком.

* * *

Голубая форель с отварным картофелем была приготовлена отменно. Семь лет назад он тоже заходил сюда, в ресторан «Цум Нест», и заказывал форель. Он до сих пор помнил, как вкусна была эта рыба. Ее держали здесь же, в бассейне, неподалеку от ресторана. Завершил он свой обед чаем — в ближайшие часы надо было сохранить ясную голову. Их план был совсем неплох.

Последние два дня его друг Курагин со своими ребятами внимательно наблюдал за тремя агентами из КГБ и изучал схему их слежки за ним. Кузнельков руководил всей группой и был его непосредственной «тенью». Городин и Хаматаян были на подхвате, постоянно находясь на своих «опорных пунктах» — в гостиницах. Эта троица составляла как бы треугольник, причем один постоянно находился в своем номере как резерв на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств. В течение двух дней один из помощников Курагина, молодой офицер, изучал походку и жестикуляцию Хофманна. К сегодняшнему вечеру все должно быть готово, и операцию можно было начинать. Этот молодой офицер имел внешнее сходство с Хофманном и пользовался доверием Курагина.

Час назад Хофманн пешком добрался до стоянки такси у курзала, не спеша сел в машину, давая Кузнелькову возможность оповестить остальных и распорядиться проследить за ним. Он поехал к гостинице «Берен» на Лихтенталераллее и, выйдя из такси, быстро вошел в вестибюль. Там он молниеносно передал свое темное пальто и серую шляпу двойнику, а тот сразу же вышел на улицу и сел в поджидавшее такси. Спрятав лицо за газетой, он подождал, пока ему по рации сообщили, что Кузнельков следует за такси с его двойником; оно должно было отвезти его сначала к знаменитой курортной лечебнице в замке Бюлерхое, примерно в 15 километрах от Баден-Бадена. Со второго поста он получил сообщение, что Городин находится при Кузнелькове и, таким образом, первой жертвой должен был стать Хаматаян. По рации Кузнельков приказал Городину, вероятно, ждавшему в другом такси, следовать за ним по Лихтенталерштрассе через Максимилианштрассе к Шварцвальдскому шоссе. Поскольку для связи по рации Бюлерхое находилось слишком далеко, Кузнельков, обнаружив «маскарад», сможет оповестить Хаматаяна только по телефону. Но тот к тому времени уже будет в западне. Когда оба агента вернутся в город, первая фаза операции будет завершена. Хофманн улыбнулся. Через несколько минут Хаматаян появится на своей «квартире». Хофманн не мог понять, почему этого человека решили поселить именно в гостинице «Цум Нест». Ее и гостиницей-то едва ли можно было назвать — всего три номера. Но, может быть, как раз неприметность отеля и сыграла решающую роль в выборе. Как бы то ни было, Хаматаяна надо было ждать с минуты на минуту.

Хофманн закончил свой обед и расплатился. Бросил взгляд на часы: Хаматаян должен сейчас появиться. Кузнелькова заманят еще дальше, к Муммельзее, если они окажутся на Бюлерхое слишком рано, но все равно ему, Хофманну, мешкать теперь нельзя. Каким бы простым и надежным ни казался их план, его успех основывался на том, что тройка агентов КГБ, несмотря на определенный опыт работы за границей, эту часть Германии знала довольно слабо, им требовалось время для ориентировки, а томительные дни ожидания несомненно разрушительно действовали на психику, тем более что им не были известны его, Хофманна, планы, и наконец они не могли реально оценить истинные возможности Курагина. В Москве знали, что они с Курагиным друзья, но не знали, какие сферы охватывает их дружба, выходит ли она за рамки лояльности к партии и государству и, прежде всего, какими средствами воспользуется Курагин в случае опасности. Хофманн едва успел закурить сигарету, как в ресторан вошел Хаматаян. Его взгляд сразу же остановился на Хофманне, сидевшем в полном одиночестве за столиком у двери. Хофманн скорее почувствовал этот взгляд, чем заметил его. Он тотчас поднялся, на ходу надел пальто и шляпу и вышел на улицу. По ступенькам быстро спустился на Реттигштрассе и повернул налево. Запутанные улочки и переулки старого города были идеальным местом для осуществления его замысла. Хаматаян потеряет ориентировку в этой паутине переулков, у него не будет времени, чтобы остановиться и обдумать ситуацию. Ему придется все время следовать за ним. Через наушник, выглядевший, как слуховой аппарат, а на самом деле бывший ультрасовременным радиоприемником, он получил известие, что Хаматаян сразу же последовал за ним и теперь, что называется, наступал ему на пятки. Он затушил ногой сигарету и повернул налево, на Штепаниенштрассе, пересек Софиенштрассе, Зонненштаффель к площади Марктплатц. Ему даже почудилось, что он слышит за собой тяжелое дыхание своего грузного преследователя. Здесь, в тесном переплетении улиц старого города, почти не было прохожих. Достигнув верхней площадки лестницы, он повернул направо, на Штайнштрассе и зашагал по направлению к Ремерплатц.

Впереди показалась конечная цель его маршрута, церковь при госпитале, принадлежащая католической общине. Небольшая, старая церковь в этот час была закрыта, но Хаматаян не мог этого знать. Перед церковью виднелась обширная стройплощадка: здесь велись работы по полной реконструкции водолечебницы Аугустабад. Стрела подъемного крана разрезала небо, повсюду на земле лежали стальные сетки, бетонные блоки, виднелись формы для заливки жидкого бетона. Водолечебница на время реконструкции была закрыта, поэтому вблизи стройки было совершенно безлюдно. А если бы и оказался здесь случайный прохожий, он наверняка обратил бы внимание на то, что в этот вечер, спустя несколько часов после окончания рабочего дня — да к тому же в субботу — на стройке урчала мотором бетономешалка. Хофманн прошмыгнул вдоль забора, обогнул дощатые ворота, замыкавшие вход на стройку, и замер у входа в церковь. Достал сигарету и спокойно закурил.

Дойдя до забора, Хаматаян замедлил шаг. Он явно не знал, что дальше делать. И тут от дощатого забора отделилась фигура и поспешно зашагала в сторону Хаматаяна. Прежде чем Хаматаян успел что-нибудь сообразить, человек выхватил из кармана своего темного пальто пистолет с глушителем и сделал четыре выстрела. Пули попали Хаматаяну в грудь и в голову. Он рухнул на землю как подкошенный, Хофманн и еще один человек были уже рядом с телом. Совместными усилиями они быстро оттащили труп к воротам стройплощадки. Деревянные створки отворились как по мановению волшебной палочки. Хофманн и его помощники волоком подтянули труп к форме для заливки бетона, она должна была стать частью фундамента. Они запихнули мертвое тело между двумя стальными арматурными сетками, служившими внутренним каркасом бетонного блока. Пространства между сетками как раз хватало для того, чтобы втиснуть туда труп. Теперь настал черед бетономешалки. Трое мужчин отступили на несколько шагов, и целый водопад жидкого бетона низвергся в форму, заливая сетки и тело убитого. Через несколько минут все было кончено. Один из мужчин со знанием дела разровнял бетонную поверхность, чтобы в понедельник никто не заметил ничего подозрительного. Да и бетонный блок, загадочным образом возникший из ничего за выходные дни, не вызовет лишних вопросов ни у строительного начальства, ни у рабочих — здесь Курагин пустил в ход свои обширные связи. Хаматаян исчез. Бетономешалка уехала, ворота снова оказались на замке, а какой-то человек с канистрой воды смыл следы крови с тротуара. Спустя полчаса после начала операции стройка снова погрузилась в дремотную тишину. Хофманн улыбнулся: первый контрудар был нанесен успешно.

* * *

Винсент откинулся на спинку стула. Утка с красной капустой, яблоками и свежими грибами была настоящим деликатесом. Пьер, судя по всему, тоже был доволен своим заказом — уткой «а ль’оранж». Вино он выбирал довольно долго. К удивлению Винсента Пьер заказал белое вино — «Варнхальтер клостербергфельзен», рислинг-кабинет в пузатой бутылке, с этикеткой, украшенной золотой медалью. Винсент некоторое время тоже колебался, не зная что ему заказать: «Альтер готт», из Засбахвальда, «Хекс фон Дазенштайн» осеннего урожая, «Вулканфельзен» из Иринга, позднебургундское или красное вино «Аффенталер-кабинет», тоже позднебургундский сорт. В конце концов он остановился на «Аффенталер» и не пожалел о своем выборе. Он даже заказал еще одну бутылку. За едой они почти не разговаривали. Обстановка была очень уютной, и они получали удовольствие не только от превосходной пищи, но и от изысканного, предупредительного обслуживания. Они перебросились парой слов о разных мелочах, о которых могли бы поговорить и вчера, когда ходили вместе в кино, если бы не Клаудиа, весь вечер болтавшая без умолку о Вуди Аллене, так что для других тем и времени не осталось. Пьер рассказал о своих экскурсиях в Фройденштадт и Карлсруэ, а Винсент о неудачной поездке в замок Нойвайер: ресторан в замке оказался очень дорогим, но не очень хорошим. Официант убрал посуду, налил в бокалы вина, и они наконец посмотрели друг другу в глаза.

Пьер, казалось, чувствовал, что Винсента гнетет какая-то мысль. Но в этот вечер все складывалось так хорошо, что Винсент никак не решался нарушить его гармонию разговором на столь пикантную тему. Он сделал еще один глоток из своего бокала. Вино придало ему смелости.

— Какие у тебя планы на конец года? Останешься здесь или вернешься в Базель?

Пьер наморщил лоб.

— Я об этом, честно говоря, еще не думал. То есть, кое-какие мысли у меня, конечно, есть. В середине той недели хочу смотаться на одну-две недельки в Париж подменить Жанетт. Ты знаешь, тетя Колетт умирает, а Жанетт нужно срочно уладить кое-какие дела в Базеле. Так что я какое-то время побуду вместо нее. А что потом, не знаю. Может, поеду с Клаудией в Швецию.

— Ты ее любишь?

Пьер вздрогнул, сделал неловкое движение и чуть не опрокинул свой бокал. Он отвел глаза.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну, послушай, после вашей встречи в Лондоне прошлым летом вы почти неразлучны. Поэтому и спрашиваю.

Он взял свой бокал, сделал глоток и мысленно назвал себя Иудой. Пьер сощурил глаза и бросил на него испытующий взгляд.

— Все равно странно, что это тебе сейчас пришло в голову.

Пьер сидел прямо, прислонившись к спинке стула, Винсент с угрюмым вздохом склонил голову к столу.

— Ладно, прятаться бессмысленно. Меня действительно кое-что беспокоит. Только не кипятись, послушай сначала. Ты знаешь, я знаком с Клаудией давно, намного дольше, чем ты. В последний раз ты ее видел в Тунисе, перед твоим отлетом в Австралию, не знаю, помнишь ли ты еще.

— Конечно, помню. Это Жанетт тебя просила поговорить со мной о Клаудии?

Винсент удивленно поднял глаза. Вопрос застал его врасплох. В последнее время он редко вспоминал о Жанетт и о ее просьбе присмотреть за Пьером и Клаудией. Откровения брата затмили в его мозгу все остальное. Он решительно замотал головой.

— Нет-нет, Жанетт тут ни при чем. Это моя собственная инициатива. Но сначала выслушай меня внимательно. После той истории в Тунисе прошло три года. Я туда ездил, чтобы помочь дяде Кевину. Наверное, тебе тогда было невдомек, но дядя Кевин художник — да, не очень удачливый, — и, сколько я его знаю, он проводил большую часть времени в Северной Африке. Последние пару лет жил в Тунисе. Нам сообщили, что у него тяжелый сердечный приступ, второй уже, вот я и отправился тем летом в Тунис. У меня оставался еще целый месяц отпуска, и я сразу влюбился в этот город. Тут сыграли свою роль, конечно, и великолепный дом дяди Кевина, и его фантастическая мастерская. Я в самых ярких красках все описал Роберту, а ты как раз туда заехал по пути в Австралию. В Тунисе я случайно встретил Клаудиу, она тогда была начинающей журналисткой, ну это ты и сам знаешь. Не бойся, я не буду утомлять тебя деталями. Тебе, думаю, не известно только то, что Клаудиа была там вместе с тогдашним своим другом Томасом. Он был от нее без ума, никого не замечал, кроме нее. Ну, как тебе это сказать — по-моему, и она отвечала ему тем же. Но пару дней спустя Томас подцепил какую-то желудочную инфекцию и лежал больной у себя в номере. А я, по чистой случайности, встретил ее со здоровенным негром. Это было в каком-то баре, и, помню, их чуть в полицию не забрали за бесстыдство — прости, но я не могу больше от тебя это утаивать.

Винсент отхлебнул из бокала. Во рту у него пересохло. Пьер смотрел на него, не мигая. Руки его сжались в кулаки, костяшки пальцев побелели.

— Что тут можно сказать. Это ведь только один пример. С ней, к сожалению, такое случается часто. Кажется, нашла она себе кого-то постоянного, ан нет, рядом всегда один или двое других. У нее никогда не было твердых, постоянных связей. Поверь, мне тяжело говорить об этом. Знаю, что делаю тебе больно, но я не могу иначе; никогда бы не стал все это тебе рассказывать, но как друг просто обязан тебе сказать. Мне Клаудиа нравится, она милая девушка, это так, но она не для тебя. Если ты привяжешься к ней, влюбишься в нее или даже будешь строить с ней какие-то планы, отрезвление будет для тебя еще страшнее. Ты очнешься рано или поздно от своих снов, но это будет ужасное пробуждение. Она просто не умеет хранить верность, привязанность к кому бы то ни было. Она мне, кстати, сама как-то в этом призналась. Да, ты в ее вкусе, но лучше не втягивайся в эту историю, она тебя…

Он замолчал, потому что Пьер опустил свою ладонь на его руки. Ладонь Пьера была холодной и как бы источала полное спокойствие. Подняв глаза, Винсент с изумлением увидел на лице Пьера что-то вроде улыбки, веселой или горькой — этого он не мог различить. Другой рукой он сделал небрежный жест.

— Оставь, Винсент, прошу тебя! Я конечно тебе благодарен, что ты решил поговорить со мной о Клаудии. Понимаю, тебе нелегко это далось. Но ни к чему все это. Не о чем тут беспокоиться. Я тоже считаю Клаудиу приятной девушкой, но вовсе не влюблен в нее. Я же не слепой и знаю все ее недостатки. И строить с ней планы на будущее тоже не собираюсь. Мы неплохо проводили время в последние месяцы, но для меня все это уже почти в прошлом, завязано, замотано. Ну да, я хочу поехать с ней в Швецию, но просто потому, что с ней интересно путешествовать, и, к тому же, она знает в Швеции кучу людей. Так ведь приятнее ездить, что и говорить. Так что не беспокойся; никогда ничего серьезного между нами не было, да и не будет. Было хорошо, но все уже быльем поросло.

Он подмигнул Винсенту и отпил глоток вина. Винсент сидел ошарашенный. Его разум просто отказывался верить в то, что ему только что поведал Пьер. Роберт, Жанетт и он сам — они что же, ослепли… или, может, все-таки нет? Неужели Пьер разыгрывал перед ним комедию? Да, но зачем? Винсент взял бокал, сделал глоток и надолго задержал его во рту, чтобы получше ощутить вкус вина. Ладно, какая разница, главное — Пьер сразу объявил, что едет в середине следующей недели в Париж. Дай Бог, чтобы за это время ничего не стряслось, а потом пусть Эдвард сам занимается Клаудией. Он же пробудет в Баден-Бадене до следующего четверга и постарается пока присмотреть за Пьером. Не исключено, что все они здорово заблуждались. Что, кстати, было бы наилучшим вариантом. Но в любом случае он сделал все, что мог, и с отвратительной темой было покончено. Винсент облегченно вздохнул и поднял бокал. Пьер, улыбаясь, ответил тем же.

* * *

— Ну попробуй хоть чуть-чуть заячьего паштета, дружище!

Курагин подвинул к нему блюдо с остатками паштета из жареной зайчатины, швейцарского сыра, омлета и шампиньонов в соусе мадера. Хофманн покачал головой и отпил глоток чая.

— При всем желании больше не могу! Завтрак был просто отменный. Прямо как дома.

Оба взглянули на почти пустой уже стол и предались воспоминаниям. Комната, где они сидели, была не особенно большой, но обставлена с изысканным вкусом. За высокими окнами виднелся обширный участок с парком, выходящим на Цепеллинштрассе, где располагалась советская военная миссия. Полковник Курагин предложил своему другу типичный обильный русский завтрак: несколько чашек чая, сыр, колбаса, жареная картошка, яичница, хлеб, калачи и заячий паштет.

— Первая фаза прошла успешно, — сказал Курагин, — теперь можно по плану начать вторую фазу сегодня вечером. Все готово. Ты правильно сделал, что остался на ночь здесь. Кузнелькову придется попотеть. В гостинице ты предупредил?

— Как и договаривались. Они меня ждут с моей «экскурсии» только сегодня к вечеру.

— Отлично, тогда все идет по плану. На, закури.

Он протянул Хофманну пачку русских папирос. Тот достал из пачки папиросу, сдавил пальцами бумажный мундштук, закурил и с наслаждением втянул дым.

— Мне удалось наконец собрать кое-какую информацию о твоем противнике. Человек, с которым ты ведешь переговоры о продаже документов, грек по имени Георгиос Бартелос. Он сам из Лариссы, столицы провинции Фессалии на севере страны. 63 года, женат второй раз, двое детей от второго брака, в первом браке детей не было. Судовладелец, миллиардер, ему принадлежит, пожалуй, самый мощный частный флот в мире. Это все, что можно о нем вычитать. Но вот о другом нигде ничего не написано: нелегальная перевозка наркотиков, коррупция, торговля оружием, финансирование государственных переворотов. Загляни в эту папку. Он могущественный, а главное, крайне опасный человек. С какой стати, черт побери, ты вообще с ним связался?

— Строго говоря, я с ним и не связывался. Это он со мной связался. Конечно, я хотел и хочу продать документы. Но раньше я не знал, кому. Сначала мне нужно было просто переправить их на Запад. А он был уже тут как тут. Я рассказывал тебе, в самом начале операции «Прогулка» он очень хитрым образом выкрал их, по крайней мере частично. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы заставить вступить меня в переговоры.

— И все же я не понимаю, зачем тебе вообще понадобилась эта операция.

— Я ведь тебе уже объяснял. — Он наморщил лоб. — Никогда не смогу забыть, что сделали сталинисты с моей семьей.

— Но это дела далеких дней. И Сталин публично осужден.

— Да, все правильно. Но кто может знать, как поведет себя новый лидер. Конечно, нового Сталина не будет, эти времена прошли. Но какая разница. Рубцы старых ран остались, и они болят. Кроме того, я боюсь за себя. Ради собственной безопасности мне необходимо исчезнуть.

— Но у тебя есть сын!

— Он уже в надежном месте, если ты это имеешь в виду. Работает инженером на Кубе. В ближайшие дни ему организуют побег через Сальвадор в Мексику. Мы с ним встретимся позднее, в США. И, может, мне все же удастся остановить нашу гонку вооружений.

— Ты это серьезно?

— Понимаешь, — ответил он с вымученной улыбкой, — не мне тебе говорить, газетам на Западе именно такая аргументация придется очень по вкусу. — Его лицо снова посерьезнело. — У меня этот план возник сразу после смерти Брежнева. Что делать, обратного пути нет. Ты мне еще не сказал, где остановился этот грек.

Курагин громко рассмеялся.

— Остановился — это неплохо сказано. Здесь в его распоряжении всегда собственная резиденция — президентские номера в парк-отеле «Бреннер». Ты ведь с ним встретишься в среду, не так ли?

— Да, если все пойдет по плану.

— Тут проблем не будет. Я все подготовил. Ты уверен, что он еще не догадывается, кто ты на самом деле?

— Совершенно уверен. Ты ведь и сам, помнится, когда меня увидел, не сразу это понял.

— У вас, действительно, потрясающее сходство. Особенно, если ты в парике и с усами. А что, у Ханнеса это просто маска или он на самом деле сбривает бороду и волосы на голове?

— Он все сбривает. Когда я возвращаюсь, он на какое-то время уезжает в отпуск, скажем в Крым, и снова отпускает волосы.

— Для однояйцевых близнецов необычно ведь, что волосы у них разные, да? Вы именно такие близнецы?

— Да, да, именно такие, — он засмеялся, — и все же мы совершенно разные.

Курагин покачал головой и снова рассмеялся.

— Кто бы мог подумать, что Сергей Тальков под личной охраной Ханнеса разъезжает по Европе, а Ханнес Хофманн, выдавая себя за Сергея Талькова, сидит на службе в Москве или, как сейчас, делает свои дела в Берлине?! Самое главное, никому в голову не придет, что вы близнецы. А тогда, после войны, ты его сразу нашел?

— Какое там! Много времени прошло. Да я же тебе все уже рассказывал. Мы родились во Львове, но вскоре уехали с родителями в Киев. Отец рано умер, а когда в октябре 1941 года немцы заняли Киев, мой дядя Григорий вдруг стал выдавать себя за фольксдойча, натурализованного немца. Когда стало ясно, что немцам придется отступать, дядя Григорий задумал забрать нас обоих и уехать в Германию. Но тут я тяжело заболел — у меня было гнойное воспаление среднего уха. Мама спрятала меня, а он тайком вместе с Федором — такое вот красивое имя дали при рождении Ханнесу — успел унести ноги в Германию в декабре 1943‑го, до прихода нашей доблестной армии. Конечно, все были в страшном смятении, но что делать? Ты и сам помнишь это время. В общем, оба считались пропавшими без вести. Только когда Брежнев в 1967 году, через три года после прихода к власти, позвал меня и назначил на место старика Василенко, я смог начать его поиски. Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось установить, что Федор Тальков превратился в немца Ханнеса Хофманна, профессора биологии в Лейпциге и одновременно агента госбезопасности Штази. Это было в 1971 году. Он, конечно, слышал о сталинских чистках и, по чистой случайности, узнал, что все остальные члены нашей семьи погибли. Тогда он, разумеется, предположил, что и меня тоже нет в живых. И в самом деле, я чудом остался жив. Если бы не вмешался сам Молотов, они со мной наверняка бы разделались. Я оставался в списке последним. Кстати, Молотову я обязан и тем, что мне разрешили учиться на юридическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова. Ну, а потом на меня обратил внимание Брежнев.

— Это благодаря твоей знаменитой речи на XXIII съезде партии в 1961 году. Ты ведь там был самым молодым делегатом.

— Так или иначе, мы снова нашли друг друга и решили, что будет лучше, если мы ничего не станем менять в существующем положении вещей. Что в последствии пошло нам обоим на пользу. Между прочим, сначала планировалось, что на Ханнеса возлагается ответственность и за зарубежную часть операции «Прогулка». Но, странное дело, он заявил, что слишком «заржавел» для таких вещей, так что мне пришлось снова влезть в его шкуру. Но я тебе скажу, я‑то ведь тоже «заржавел». Когда долгое время активно не работаешь за рубежом, а я за исключением нескольких эпизодов никогда там и не работал, поневоле допускаешь ошибки. Пока мне везло. Да когда еще есть такие друзья, как ты!

Оба рассмеялись.

— Когда закончим операцию «Прогулка», тебе, боюсь, надо будет уносить ноги. Сементов живо разнюхает, кто мне тут помогал. Ты свою спокойную жизнь честно заслужил!

— Я хоть и на три года старше тебя, Сергей, мне 58, но считаю, что рановато еще на покой. Но ты, конечно, прав. Я и об этом уже позаботился. Через неделю собираюсь поехать в Париж. Я тебе потом оставлю номер, по которому ты мне сможешь позвонить. Встретимся. Мы могли бы вместе встретить Рождество?

— У тебя в деле не написано, что ты верующий.

— Ах ты, старая ищейка! — рассмеялся Курагин. — То-то и оно, что в деле всего не найдешь. А то не сидеть бы нам с тобой сейчас рядышком.

Он отпил глоток чая и посмотрел на часы.

— Пора, пожалуй, начинать вторую фазу. Идем, надо еще подготовиться.

— Я тебе уже говорил, что в Баден-Бадене объявился агент ЦРУ Тед Хантер?

Курагин остановился у двери и удивленно поднял брови.

— Я об этом случайно узнал. Следуя своей легенде, я постоянно хожу на заседания этого биологического конгресса и там обратил внимание на одного человека. Мой связной из ЦРУ постоянно подбрасывает мне свежую информацию о личном составе. И вот недавно я получил досье и на этого Хантера. Хотелось бы знать, что он тут делает? Вполне возможно, что агент «ФАЙЕРФЛАЙ», я тебе о нем рассказывал, тоже поблизости, и все это совсем не случайно. Но мне кажется, нам нечего беспокоиться об этих двоих, пока, по крайней мере. Попытайся разузнать, кто такой этот «ФАЙЕРФЛАЙ». Хантер остановился в «Холлидей-инн». До него мы доберемся, если надо будет.

Курагин кивнул, и оба вышли из комнаты.

* * *

Эдуард Городин лежал на кровати в своем номере гостиницы «Этоль», устремив взгляд в потолок. Он никак не мог успокоиться после проработки, устроенной ему вчера ночью Кузнельковым. Наорал на него, а сам тоже попался на хитрость этого Хофманна. Мало того, что этот тип ускользнул от них в Фройденштадте, так еще и Хаматаян куда-то запропастился. А теперь Кузнельков изображает из себя усердного служаку и добивается новых инструкций из Москвы. Какие тут инструкции, когда вся операция уже лопнула. Где теперь искать этого Хофманна? И куда подевался Хаматаян? Городин закрыл глаза. Вообще все задание ему с самого начала не понравилось. Если бы не этот безумный фанатизм Кузнелькова, Москва наверняка давно велела бы им вернуться.

В дверь постучали. Может, это Кузнельков? Нет — он должен был сначала позвонить. Городин с трудом поднялся и подошел к двери. На вопрос, кто там, приглушенный голос ответил ему: «Сервис в номерах». Когда он открыл дверь, все произошло в мгновение ока: четыре выстрела из пистолета с глушителем отбросили его в комнату. Его убийца быстро вошел и закрыл за собой дверь.

Тальков стоял у входа в ресторан «Латерне» и читал написанные на грифельной доске рядом с цветочными вазонами названия блюд: лягушачьи ножки, говяжий рулет, котлета из ягненка, шницель по-цыгански. Он еще не успел проголодаться после завтрака, и все эти блюда не возбуждали его аппетит. Кроме того, он вообще не за тем сюда пришел. И все же после успешного завершения второй фазы он бы с удовольствием сюда заглянул; почти 300‑летнее здание в стиле «фахверк» с зеленым фасадом, красными ставнями и желтыми декоративными гирляндами на зеленом фоне притягивало своим домашним уютом.

Он умышленно не смотрел на окна третьего этажа, потому что там был номер Кузнелькова. Его миниатюрная рация сообщила, что занавеска в нужной комнате шевельнулась. Тальков не спеша развернулся и двинулся вниз по Гернсбахерштрассе. Пересек площадь Иезуитов, свернул направо, на Софиенштрассе. По рации узнал, что Кузнельков следует за ним. Перейдя через Леопольдплатц, Тальков пошел по направлению к Лихтенштрассе, и через минуту оказался у входа в гостиницу «Этоль гарни».

Он поднялся по лестнице на четвертый этаж и постучал условленным стуком в номер Городина. Быстро вошел в открывшуюся дверь и захлопнул ее за собой. На полу у его ног лежал Городин. Еще один человек ждал с пистолетом наготове в ванной. Дверь распахнулась, и на пороге появился Кузнельков. Но прежде чем Кузнельков или сотрудник, спрятавшийся в ванной, успели среагировать, за спиной Кузнелькова внезапно вырос Курагин и короткой дубинкой нанес ему резкий удар по голове. Затем он произнес приглушенным голосом, так что его могли услышать только Тальков и человек в ванной: «Кишинев!» После этого втащил Кузнелькова в комнату и поспешно закрыл за собой дверь. Кишинев, город на Днестре, был родным городом Курагина, и одновременно это слово служило условным сигналом тревоги, а с другой стороны, означало высшую степень опасности, команду, требующую срочно прервать операцию. Энергичным движением руки Курагин остановил вопрос, готовый сорваться с уст.

— Сюда идет полиция. Может быть, они уже внизу. Придется прервать операцию и немедленно исчезнуть.

Тальков указал на Городина и Кузнелькова:

— А с этими что? Мы же не можем их здесь оставить. Курагин на секунду задумался.

— Конечно, не можем. Но раз уж нам не удастся сейчас их отсюда вытащить…

— …прикончим Кузнелькова, как планировалось, оставим их здесь, а потом заберем, — перебил его Тальков.

Курагин энергично покачал головой.

— Нет, нельзя. Полиция может заглянуть и в этот номер. Я позже тебе все объясню. Сейчас не время. Помоги, мы соорудим кое-что — мне уже приходилось такие вещи делать.

Он повернулся к человеку, вышедшему из ванной:

— Пистолет!

Затем к Талькову:

— Беремся вместе!

Совместными усилиями они подняли Кузнелькова, быстро подтащили его к небольшой тумбочке, на ней стоял телевизор, и опустили тело так, что его голова ударилась о край тумбочки и откинулась набок. Курагин сунул в его ладонь пистолет, показал знаком Талькову, чтобы тот ему помог. Они подняли тело Городина и подтянули его к Кузнелькову. Их третий человек должен был подпереть тело Городина так, чтобы он оказался в непосредственной близости от Кузнелькова. Курагин же подвел руку Кузнелькова с пистолетом прямо в живот Городина и нажал курок. В момент выстрела оба отпустили Городина, и он повалился на ноги Кузнелькова. Курагин схватил зеленый телефон, стоявший на маленьком столике, и подсунул его под ноги Кузнелькову. Теперь Тальков понял его замысел. Все должно было выглядеть так, как будто Кузнельков угрожал Городину, стрелял в него, во время перестрелки споткнулся о стоявший на полу телефон, упал на спину, ударившись о край тумбочки, и остался лежать без сознания. Последним выстрелом он попал Городину в живот, и тот повалился на Кузнелькова. Курагин взглянул на руки Талькова и своего помощника. Они были в перчатках. Он сделал им знак, и все трое поспешили к выходу. Прислушались. Было тихо, и Курагин осторожно открыл дверь.

В холле никого не было. Не теряя ни секунды, трое мужчин по лестнице добрались до коридора, ведущего в зимний сад, с его помощью гостиница «Этоль» соединялась с соседним домом. На лестнице послышались голоса, но в это время они уже пересекли зимний сад, не обратив на себя внимание посетителей, сидевших за чашечкой кофе или читавших газету, и остановились у лифта. Когда они вошли в кабину и дверь за ними закрылась, Тальков не удержался от вопроса:

— Где мы? Курагин улыбнулся.

— В гостинице «Дойчер Кайзер». Оба здания принадлежат одному и тому же владельцу и соединяются зимним садом. Мы им и воспользовались, чтобы не встречаться с полицией.

Лифт остановился на первом этаже, и они вышли из гостиницы. У соседнего дома стояла полицейская машина, только что подъехала, мигая синим светом, «скорая помощь». Трое мужчин, не оборачиваясь, спокойно пересекли Меркурштрассе и, пройдя несколько шагов по Фойерхаусштрассе, сели в стоявший у тротуара «Мерседес» с работающим двигателем. Машина тут же тронулась. Тальков и Курагин откинулись на мягких сиденьях, отделенных от водителя стеклянной перегородкой. Курагин покачал головой.

— Едва-едва. Мне надо срочно сделать пару звонков.

— Ты мне можешь теперь сказать, что, собственно, произошло? Почему явилась полиция?

— Мы постоянно слушаем полицейскую радиосвязь по рации, так на всякий случай. И там недавно прошло донесение, что у одного постояльца в гостинице «Этоль» случился сердечный приступ, когда он обнаружил пропажу документов в своем номере. Как раз в это время, как сообщили наши люди, ты вошел в гостиницу. Полицейские собирались сюда заглянуть и заодно могли осмотреть другие номера. Я тут же выскочил из машины и пошел к гостинице. Кузнельков в этот момент только что в нее вошел. Ну, а остальное ты сам видел.

— Мы могли бы покончить с Кузнельковым и обставить все так, как будто они друг друга уложили. А сейчас он жив и может дать показания. Пресса накинется, и все такое прочее…

— Нет, этого нельзя было делать. У нас же не было второго пистолета. Ведь Кузнельков и его группа не получили еще приказа действовать. А они, по причинам безопасности, как ты знаешь, за границей никогда не носят с собой оружия. Свои «пушки» они хранят в надежном месте и достают их только в случае крайней надобности, чтобы не рисковать без нужды. А у нас с собой был только один пистолет. Мы же не рассчитывали на такую дурацкую случайность. А на счет его допроса и газет не беспокойся — это я улажу. В газетах ничего не будет. Я позабочусь о том, чтобы его выслали. Большего, к сожалению, сделать не могу.

Тальков наморщил лоб.

— Значит, он ускользнет. Досадно. А потом еще вернется.

— Он — нет, ведь он провалился. Пошлют других. Да их так и так прислали бы, рано или поздно. Не забивай себе голову, я все улажу. Главное, ты теперь можешь вздохнуть спокойнее.

— Мне просто не нравится, что все время что-то срывается.

— Это ерунда. Сейчас надо все внимание сосредоточить на греке. Это тебе не Кузнельков с его лопухами. Ладно, мне надо позвонить.

Курагин взял телефонную трубку, спрятанную под панелью его подлокотника.

* * *

Когда Тальков ранним утром вышел из гостиницы «Райхерт», на улице было еще мало людей. Он посмотрел на часы: без нескольких минут девять, и вся масса туристов — немцев, французов, японцев, американцев — еще не заполнила многочисленные уличные кафе. Лишь клерки и местные жители спешили по своим делам. Солнце с трудом пробивалось сквозь туман и утреннюю дымку. Все обещало еще один чудесный, прозрачный день бабьего лета. Тальков повернул налево и пошел по Софиенштрассе. Миновал итальянское кафе-мороженое, бросил взгляд в окна бюро путешествий и остановился перед витриной книжного магазина «Вильд». Он не заметил Клаудиу, направившую на него из своего «Опеля», стоявшего на углу Кройцштрассе, телеобъектив фотоаппарата. Тальков, постояв немного у книжного магазина, отправился дальше, вошел в здание «Дойче банк». Пробыв там минут десять, он вновь появился на улице с маленькой папкой подмышкой. Вернулся по Софиенштрассе к зданию Главного почтамта на Леопольдплатц и вошел в телефонную будку.

* * *

Георгиос Бартелос сидел за рабочим столом в своих президентских апартаментах парк-отеля «Бреннер». Батлер подал ему портативный телефонный аппарат. Бартелос расслабленно откинулся на спинку стула.

— Да? Хорошо. Он мне звонил. Я с ним встречаюсь через два дня в 15 часов. Он сядет в мою машину у здания театра на Гетеплатц, и мы с ним немного покатаемся. Для вас я должен сделать еще одну мелочь, больше ничего. Вы ведь сейчас с этим молодым человеком, с ним вы живете у ваших друзей. Я хотел бы, чтобы вы под каким-нибудь предлогом предложили ему уехать. С чего вы это взяли? Это очень неприятно. Тогда вам придется заняться англичанином. Именно так, моя дорогая, как в Базеле. Багаж получите завтра на вокзале в автоматической камере хранения. Ключ будет оставлен завтра утром на Главном почтамте на ваше имя до востребования. Англичанин не должен нам мешать в среду. Так что уладьте это дело до среды. Об исполнении доложите обычным путем. И позаботьтесь, чтобы ваш знакомый действительно уехал.

Не дожидаясь ответа, он нажал на кнопку отбоя. Потом набрал еще один номер, услышав гудок, нажал на ту же кнопку. Вскоре его телефон зазвонил.

— Кайзер слушает.

— Девушка становится рискованным объектом. Прежде чем вы ею вплотную займетесь, я хотел бы, чтобы за ней в эти дни было установлено круглосуточное наблюдение; вы и еще кто-нибудь по вашему выбору. Не сомневаюсь, что сегодня вечером эта особа встретится с американцем или англичанином; сфотографируйте и опознайте этого человека, а в последующие дни не спускайте с него глаз. Пусть ваш помощник продолжает наблюдение за девушкой. Я хочу знать о каждом шаге их обоих. В среду получите дальнейшие инструкции. Я позвоню ближе к вечеру. А до тех пор действуйте, как я вам сказал.

Он положил трубку и, наморщив лоб, уставился в стену перед собой. Достал из кармана пиджака турецкую сигарету, вставил ее в золотой мундштук и закурил. С наслаждением затянулся. Но взгляд не смягчился, как это обычно бывало в таких случаях, а остался холодным, задумчивым и устремленным в пустоту. Не стоило больше самому заботиться обо всех этих вещах. Он найдет надежного человека, тот все сделает за него. Такими неприятными мелочами, не дай Бог, аппетит еще себе испортишь. А сейчас как раз настало время приступить к любимому блюду — брынзе.

* * *

Клаудиа не спеша спускалась вниз вдоль колоннады курортного санатория, то и дело останавливаясь и осматривая витрины маленьких, но изысканных модных лавочек и ювелирных магазинчиков, прошла по аллее и очутилась у моста Райнхардфизербрюкке. Она пересекла речушку Оосбах и слилась с толпой туристов, фланировавших в теплую осеннюю погоду по улицам и наслаждавшихся ухоженной опрятностью и благополучием курортного города. Вышла на Кройцштрассе и в конце ее повернула налево, на Лихтенталерштрассе. Перейдя через дорогу, она остановилась перед домом №7. Внимательно осмотрела таблички с фамилиями врачей на классическом портале построенного из песчаника особняка. Справа и слева от кованой, украшенной аппликациями двери располагались торговые залы респектабельной модной лавочки «Хаузер». Дверь открылась, и из нее вышел высокий блондин в светло-голубом костюме. Клаудиа, казалось, колебалась секунду, но затем обратилась к вышедшему, указывая на одну из табличек с фамилией врача. Мужчина показал жестом на дверь и, видимо, дал ей какие-то объяснения. Но маленький человек на другой стороне улицы, рассматривавший только что витрины «Шварцвальд-базара», был начеку. Фотоаппаратом, который он небрежно держал в ладони, он успел сделать серию снимков, запечатлевших этот разговор. Когда блондин повернулся и зашагал в направлении Леопольдплатц, он последовал за ним по другой стороне улицы, соблюдая определенную дистанцию. Проходя мимо молодого человека, внимательно смотревшего на витрину кафе «Кениг» у «Шварцвальд-базара», он слегка кашлянул и, не останавливаясь, пошел дальше. Молодой человек, обернулся и увидел, как Клаудиа входит в лавку «Хаузер». Он не обратил никакого внимания на высокого рыжеволосого мужчину, пересекшего улицу и вошедшего в кафе «Кениг».

Через некоторое время появилась Клаудиа, держа в руках фирменный пакет «Хаузера». Она тоже перешла улицу и направилась к кафе «Кениг». Молодой человек последовал за ней и занял столик у окна. Клаудиа села за столик в центре зала, здесь ее соседями оказались пожилая полная женщина и рыжеволосый мужчина. Она заказала себе шоколад. Все трое, казалось, не были между собой знакомы. Внимание молодого человека слегка рассеялось, и он не заметил, как Клаудиа подвинула рыжеволосому записку, тот положил ее в раскрытое меню и мог таким образом спокойно прочесть. Не заметил молодой человек, помешивавший свой чай, и то, что рыжеволосый, после недолгого раздумья, тоже вынул из бумажника листок, что-то на нем написал и положил его в меню. Клаудиа через некоторое время взяла его, незаметно прочитала записку, скомкала ее и сунула в сумочку. Вскоре рыжеволосый удалился, видимо, в туалет, а Клаудиа, подождав немного, вышла из кафе.

Молодой человек последовал за ней. Она пересекла Кройцштрассе, оставила слева площадь Аугусты и за мостом через Оосбах, у дома Пагенхардта, повернула налево. Хотя она шла быстрым шагом, молодому человеку не составляло труда следовать за ней по Лихтенталераллее. Она свернула в первую улицу направо и, не сбавляя темпа, пошла вверх по довольно крутой Фремерсбергштрассе. Путь до дома ее друзей был неблизкий, но длительная прогулка ее, судя по всему, не смущала. Молодому человеку пришлось попотеть, и он перевел дух только после того, как Клаудиа вошла в подъезд высокого дома №94. Она поднялась на третий этаж, где Зиберы занимали большую уютную квартиру, в которой, кроме них, проживали две кошки и собака.

Около семи часов, когда Клаудиа снова вышла на улицу, было уже почти совсем темно. Теперь к ее преследователю присоединился еще один молодой человек с машиной. Из своего «БМВ» он наблюдал, как Клаудиа с объемистой парусиновой сумкой направилась к припаркованному «Опелю». Они следовали за ней до площади Гинденбурга, где Клаудиа оставила свою машину. Для «БМВ» тоже нашлось место на стоянке. Клаудиа двинулась вверх по Лангештрассе и вошла в подъезд небольшого старинного, недавно отреставрированного особняка. Ее преследователи не отставали от нее, но, дойдя до площадки третьего этажа, оказались перед дверью в сауну. Там им любезно объяснили, что по понедельникам до 22 часов сауна работает только для женщин, мужчин просят приходить завтра в любое время до 22 часов. Убедившись, что в доме только один выход, они расположились на противоположной стороне улицы и стали ждать. В сауне можно пробыть долго, поэтому один из них достал из машины сумку, в ней находились термос с кофе, бутерброды и карманная рация. По ней они информировали начальство о текущей ситуации.

Клаудиа недолго пробыла в раздевалке. Она, собственно, вошла только для того, чтобы оставить сумку. Взяв полотенце, она направилась в туалет. Дом этот был ей хорошо знаком, скорее, по воле случая. Раньше в его мансарде жил один знакомый, он и показывал ей дом еще до реконструкции. Тогда она сама бродила по старинным пустым апартаментам и случайно наткнулась на потайную дверь. После реконструкции Клаудиа, скорее из любопытства, решила посмотреть, сохранилась ли еще эта дверь, и — о чудо! — она действительно пережила реконструкцию и осталась на прежнем месте. В туалете она достала из кармана отмычку и с ее помощью открыла маленькую дверь, находившуюся прямо напротив кабинок для переодевания. Войдя в нее, она оказалась в тесной кладовке, набитой стиральными порошками, рулонами туалетной бумаги и каким-то хламом. Клаудиа закрыла за собой дверь и начала осторожно разгребать кладь. С трудом, буквально по миллиметру, она отодвинула от задней стенки тяжелую полку, стараясь не производить лишнего шума. Ей казалось, что прошла вечность, прежде чем ей удалось отодвинуть заставленную вещами полку настолько, что за ней стала видна деревянная дверь. Отмычкой она открыла старый, проржавевший замок и очутилась на деревянной террасе. Дошла до ее конца, привязала веревку, извлеченную из кармана, к ограждению, проверила ее прочность и соскользнула по ней на крышу одноэтажной пристройки соседнего дома. Зажмурив глаза, она спрыгнула с крыши в темный внутренний двор. Приземлившись, как кошка, на все четыре конечности, Клаудиа вскочила, вытерла носовым платком руки и подошла к деревянному забору, отделявшему двор от соседнего участка. В заборе она нашла дверь, открывшуюся без труда.

Так она оказалась во дворе одного из домов по Луизенштрассе, где в первом этаже размещалось маленькое кафе. Через открытую дверь во двор проникала полоска света. Она еще раз бросила взгляд в сторону террасы и вошла в дом. Перед ней открылся коридор, с правой стороны находились двери туалетов, а левая дверь вела в кухню. Клаудиа вошла в женский туалет и быстро поправила перед зеркалом прическу. Вымыла руки, бросила бумажное полотенце в картонную коробку, заваленную использованными полотенцами, и вышла в коридор. Пройдя через зал кафе, она снова оказалась на улице. После тишины и безлюдья двориков и закоулков шум транспорта на Луизенштрассе показался ей необычайно громким. Почти бегом она кинулась обратно, в сторону площади Гинденбурга.

* * *

Может, открыть шампанское прямо сейчас, подумал было он, но потом решил все же подождать. Она ведь не зря прислала ему записку: «Будь дома ровно в 19.30». Значит, она вот-вот будет здесь. Он еще раз вошел в ванную и оглядел себя в зеркале. Смокинг с бабочкой смотрелись отлично, лицо не выдавало того напряжения, которое он испытывал. Собой он остался доволен. Но в то же время он никак не мог справиться с сильным волнением, у него сосало под ложечкой. Зачем ей понадобилось с ним встречаться и к тому же при таких странных обстоятельствах? Он хмыкнул и пожал плечами: ничего, скоро все выяснится. А потом он пойдет в казино и попытает счастья в баккара. Улыбнувшись своим мыслям, он нашел в себе поразительное сходство с Джеймсом Бондом. Но тут ему пришла в голову совсем другая мысль: а что если Пьер ей что-то выболтал? Нет, этого никак не может быть. Да и зачем? Пьер сам ему сказал, что у них нет ничего серьезного. И вообще, какая разница? В дверь постучали, и он с досадой отметил, что ладони у него сделались влажными. Увидев ее перед собой, он испугался. Нет, не потому, что ее свитер и брюки не вязались с ее неотразимой элегантностью. Ее такие знакомые зеленые, сияющие глаза теперь были серыми, чужими и напряженными. Губы сжаты в узкую полоску, волосы слегка растрепаны. Жестом он предложил ей войти. Когда он взял в руки бутылку шампанского, намереваясь наполнить бокалы, она энергично замотала головой.

— У меня мало времени, Винсент.

— Что, даже ни глоточка? У тебя такой вид, что тебе, пожалуй, как раз следовало бы выпить!

Он старался изо всех сил выглядеть бодрым и бесшабашным, но с ее приходом им сразу овладело непонятно откуда появившееся чувство опасности, неотступно теперь преследовавшее его. Он налил себе шампанского и сел в кресло напротив нее. Заговорил с ней, пытаясь своим низким, приятным голосом как-то расслабить ее, разрядить обстановку.

— Признаюсь, эти таинственные обстоятельства, при которых ты искала со мной контакт, да и сегодняшняя наша встреча — все это остается для меня загадкой. Но у тебя, конечно, есть на то свои причины…

Он поднял бокал и поднес к губам. Ее взгляд, казалось, пронизывал насквозь.

— Я пришла, чтобы предостеречь тебя. Твоя жизнь в опасности. Полагаю, тебе известно, чем я занимаюсь наряду со своей основной профессией? Сегодня я получила задание убить тебя.

Он поперхнулся и выплеснул изо рта на серый ковер целый водопад шампанского. До него сразу дошло, что каждое ее слово истинная правда. Руки у него начали мелко дрожать. Бокал выпал из рук и покатился по полу. Смертельная опасность, а он в последний раз всем телом ощутил ее во время телефонного разговора с братом, снова овладела им. Клаудиа встала, подняла с пола бокал, поставила его на стол и села на корточки перед Винсентом. Она взяла его дрожащие руки в свои и крепко сжала их. Ее глаза излучали почти нежность, когда она заговорила с ним.

— Не бойся. Реальной опасности для тебя нет. Пьер слово в слово передал мне ваш разговор. Ты представить себе не можешь, как он был взбешен. Нет, нет, скорее, не из-за тебя, а из-за своих родителей. Ведь он думает, что это они просили тебя поговорить с ним, чтобы отвадить его от меня. Ты знаешь, он по-настоящему любит меня. Я ему все время твержу, что не люблю его, что он очень славный, но что наша связь не может быть долгой. А он ничего слушать не хочет. И все же он мне обещал послушаться меня и уехать в четверг вечерним поездом в Париж. Я ему потом напишу, что наша поездка в Швецию не состоится. В общем, ты зря ломал над этим голову…

— Зря ломал голову? Ты только что сказала, что хочешь меня убить, а я, значит, не должен ломать себе голову? — выдавил он и сделал движение, чтобы подняться, но Клаудиа мягко, но решительно усадила его обратно в кресло.

— Я не это имела в виду. И вообще, я не собираюсь тебя убивать. Я же только сказала, чтобы ты выбросил из головы эту историю с Пьером. И не стала бы я тебе всего этого рассказывать, если бы не получила сегодня утром задание убить тебя. Нет, пока помолчи и слушай меня. У меня мало времени. В моей второй профессии я сейчас работаю на двух заказчиков. Кто они такие и почему я это делаю, думаю, тебе знать ни к чему или, точнее говоря, тебе лучше не знать ради собственной безопасности. Сегодня утром похоже было, что я получу задание избавиться от Пьера. Чтобы защитить его, я сказала, что по моим сведениям один из моих друзей уже предупредил Пьера и он уедет, не повидавшись со мной. Надеюсь, что мне удалось таким образом спасти его. Тогда я получила другой приказ: устранить моего друга англичанина, то есть тебя. Правда, мой заказчик тебя никогда не видел. Я тут кое-что провернула, чтобы он о тебе ничего не узнал. Поэтому я и вела себя сегодня так таинственно и непонятно для тебя. Но тебе завтра же нужно уезжать. Умоляю тебя. Иначе я не могу ручаться, что мое задание не выполнит кто-нибудь другой. Прошу тебя, уезжай завтра же утром в Англию, пожалуйста!

Уставившись над головой Клаудии в пустоту, Винсент не заметил, как ее глаза наполнились слезами. Когда он заговорил, голос его звучал глухо.

— Зачем ты выдала себя мне? И почему ты хочешь меня спасти?

Она слегка покачала головой и улыбнулась ему.

— Ты и в самом деле думаешь, что я тебя не заметила в саду у Бургера в Базеле? И как ты возился с лодкой на реке? Я знала, что твой братец натравит тебя на меня. Надо же, именно тебя, эх, Винсент!

Он глядел на нее остолбенело.

— Значит, ты меня… Почему же ты ничего не сказала? И почему сейчас рассказываешь? Я, я…

Она встала, погладила его по щеке и вдруг резко повернулась. Голос ее звучал так, как будто шел откуда-то издалека.

— Потому что я люблю тебя, Винсент. Я тебя всегда любила. Ты же никогда этого не замечал. Ты вообще никогда не замечаешь, чем живут люди вокруг тебя. Я люблю тебя, хотя и знаю, что это все напрасно, потому что ты любишь Жанетт. Сразу, с первого дня, как только я тебя увидела, я полюбила тебя. Мне было больно, когда ты рассказал Пьеру об этой истории в Тунисе, чтобы отбить у него охоту общаться со мной. Я Пьеру никогда не говорила, что «здоровенный негр» не кто иной, как его друг Винсент, с которым я и делила постель все то время, пока Томас был болен. Некрасиво было с твоей стороны так пошло лгать Пьеру — некрасиво и постыдно!

Она повернулась лицом к Винсенту. Винсент выпрямился и глядел на нее в упор широко раскрытыми глазами, в то время как щеки и все лицо его до корней волос заливал густой румянец. Когда он попытался заговорить, голос его звучал надломленно и скрипуче.

— Ты, ты… Ты любишь меня?! Но я ничего не знал об этом.

Она рассмеялась громко и от души. Подошла к нему. Он механически поднялся с кресла. Клаудиа обвила руками его шею.

— Прошу тебя, обними меня крепко, только раз. Я всегда любила только тебя. Но я не имела права тебе это показать, потому что хотела защитить тебя, беспомощное ты существо! Да и сейчас я тебе все сказала с той же целью — защитить тебя. Ты должен исчезнуть!

Она страстно поцеловала его в губы и резким движением отвернулась от него. Дойдя до середины комнаты, она еще раз обернулась.

— Обещай мне, что завтра же уедешь. Мне уже надо идти. Если ты останешься, я не поручусь за твою жизнь. К тому же, ты ставишь под угрозу и мою жизнь.

Он застыл, как соляной столб. В голове была полная пустота; ни одной стройной мысли. Тысячи вопросов и ни одного ответа.

— Прошу тебя, останься еще немного! Значит, ты с самого начала знала, что я за тобой… что я тебя… и ничего мне не сказала, потому что ты любишь меня?

Голос его звучал не громче шепота. Он попытался взять себя в руки и подошел к ней ближе.

— Ты так спокойно об этом говоришь, у меня в голове не укладывается. Я вообще ничего не понимаю. Не понимаю, как ты можешь убивать людей. Как такой молодой женщине, как ты, пришла в голову идея заняться этим делом? Ведь о таких вещах разве что в плохих романах можно прочитать!

Она заговорила медленно, и в голосе ее звучала горечь.

— Жизнь гораздо хуже любого плохого романа. Никакой фантазии не хватит, чтобы вообразить, что происходит наяву. Да если бы и хватило фантазии, все равно писать об этом нельзя, потому что все сочтут это за бред. Ты знаешь, я выросла в очень консервативной семье. Мой отец был не только членом весьма консервативной партии, но и состоял в одной правой организации, о ней людям мало что известно. Пожалуйста, не расспрашивай меня о деталях. Иногда кое-какие намеки на информацию о ней просачиваются в печати. Но о подлинном размахе этой организации знают очень немногие. «Опус деи» против нее — детский сад. Одно ее подразделение ведает покушениями и убийствами по всему миру, причем делает это с одной целью — привести к власти правительства, угодные организации, в основном, диктатуры, наподобие чилийской. Со мной все начиналось вполне безобидно. Через моего отца я получила от организации, вернее, от одного ее замаскированного подразделения, большую стипендию для оплаты моей учебы. Я шаг за шагом входила в организацию, сама об этом не подозревая. Сначала были курьерские задания. Женщина для этого дела подходит идеально. Никто даже не подозревал, чем я занимаюсь. Потом меня постепенно подключили к секретной службе. Я опускалась все ниже и ниже и когда заметила это, было уже слишком поздно. Все произошло в один миг. Эти люди ловко умеют рассеять все твои сомнения. В первый раз мне поручили подложить бомбу, ее взрыв потом хотели списать на левых экстремистов. Остальное я опущу. Если я сегодня откажусь, то завтра уже мне не жить — несчастный случай, ты ведь понимаешь? Спроси как-нибудь своего брата, он наверняка знает, кто я. Мне так хотелось бы бросить все и начать жизнь сначала, но из этого ничего не выйдет. Самые лучшие дни в моей жизни, это когда я могла видеть тебя, любить тебя.

Повернувшись, она быстро вышла из комнаты. Винсент, как загипнотизированный, смотрел ей вслед. Выражение ее лица, застывшая в уголке глаза слеза — все это с фотографической точностью запечатлелось в его мозгу. Он закрыл глаза, но картина осталась. Прошло довольно много времени, прежде чем он стряхнул с себя оцепенение. Обессиленный, Винсент опустился в кресло, и слезы покатились по его щекам.

* * *

Когда двое молодых людей увидели выходящую из сауны Клаудиу, было ровно половина десятого. Она небрежной походкой подошла к своему автомобилю и поехала назад, на Фремерсбергштрассе, 94. В полночь пару наблюдателей сменила другая группа. За ночь ничего интересного не произошло, если не считать того, что около часу ночи домой возвратилась чета Зиберов.

* * *

Туристы и отдыхающие фланировали по галерее перед павильоном минеральных вод, парами, поодиночке и небольшими группами; молодые влюбленные, семьи с детьми и пожилые супружеские пары. Двое мужчин стояли, прислонившись к парапету моста, спиной к Оосбаху и рассматривали настенную живопись работы Якоба Гетценбергера. Посторонний вполне мог бы принять их за отца и сына: один, в темном костюме с копной пшеничных волос, другой, немного меньше ростом, в светлом костюме, темноволосый, с небольшими усиками. У обоих через руку были перекинуты плащи. Они разговаривали так тихо, что никому не могло прийти в голову, что беседа шла на русском языке.

— Призраки Муммельзее — если бы у тебя было время, мы могли бы съездить на Муммельзее. Там на самом деле очень красиво. Я, когда мне удается, всегда по выходным езжу туда погулять. Нервы успокаиваю. Я буду скучать по этим местам. Ладно, идем к курзалу. Сейчас там начнется концерт на открытом воздухе.

Они вышли из украшенной колоннами галереи и, смешавшись с толпой отдыхающих, направились мимо парка у казино к курзалу. Под деревьями колоннады они отыскали два свободных деревянных стула. Тальков взглянул на часы и тихо сказал Курагину:

— У меня мало времени. Надо успеть еще на один доклад. Там какая-то американка будет рассказывать о морских слонах.

— Волнующая тема. Тебе, по-моему, только этого еще не хватало.

— Брось свои шутки. Ведь это для меня лучшая маскировка! Кроме того, она мне поможет в четверг заглянуть ненароком к Хантеру. Он на утро записался на доклад по каким-то водорослям, а я как раз и нанесу визит в его гостиничный номер. Мне как участнику конгресса это будет нетрудно сделать. Поглядим, что у этого цэрэушника в номере интересненького.

— Не слишком ли ты рискуешь? И что ты вообще рассчитываешь найти?

— Ничего! Он ведь тоже как-никак профессионал!

— Как Кузнельков?

— Во-первых, Кузнельков слишком нервничал, потому что потерял тебя из виду, во-вторых, это была ошибка Сементова, что он именно его назначил. Как друг Мартоковского он проявил слишком большую личную заинтересованность — агент не должен быть таким. Ты же знаешь — первая заповедь в нашем деле!!! Как только он тебя увидел у гостиницы, тут же забыл всякую логику и рассудительность. Им владела одна мысль — ни в коем случае не потерять тебя снова из виду.

— Теперь он потеряет значительно больше. Ты говоришь, он и не думал сопротивляться, когда его выдворяли?

— Да, почти полная апатия. Наверное, не отошел еще от шока.

— Просто поражаюсь, как это тебе удалось все так ловко обтяпать с местными властями. И в прессе ни слова. Прямо, как у нас!

Тальков сдержанно засмеялся. Курагин кивнул головой.

— За ними был один должок. И еще: я им обещал, быстро, без шума и под охраной вывезти из страны на самолете и Кузнелькова, и труп Городина. Здесь есть один маленький, очень удобный аэродромчик. Кузнельков сейчас уже наверное в объятиях Сементова.

— А тебе действительно не угрожает опасность?

— Нет, пока еще нет. Ведь Кузнельков меня не видел. Он видел только тебя! Правда, кое-какие логические выводы из всего этого сделать можно, но пока они раскачаются, я буду уже в Париже. А ты в Брюгге, так кажется?

— Да, надеюсь, что Ханнес все сделает, как надо. Его телеграмма сначала меня сильно расстроила. Но он всегда склонен в первый момент видеть все в черном цвете. Думаю, что ему удалось все-таки получить в «Ди таузенд Шпигель» свой паспорт.

— Где?

— Да я тебе уже как-то рассказывал об этом ресторанчике в Берлине — район Кепеник. Там всегда встречаются западные журналисты и дипломаты из ГДР.

— Правильно, но почему тогда Брюгге, а не Женева?

— Потому что швейцарцы, с одной стороны, охотно помогают политическим беженцам, контрреволюционерам и реваншистам, но, с другой стороны, не любят оставлять этих людей у себя надолго. И чтобы заполучить западный паспорт, этим людям приходится обращаться к другим странам. Мне в свое время без труда удалось раздобыть бельгийский паспорт, и я думаю, что Ханнес поступит точно так же, вернее, поступил. Скоро я все это узнаю. Надеюсь только, что в Брюгге мне не попадется на глаза опять этот Винсент Браун. Тут уж я ни в какую случайность не поверю. Англичанину придется тогда не сладко.

— Мне кажется, тебе не надо больше беспокоиться об англичанине. Когда ты мне о нем рассказал, я попросил своих людей немного за ним понаблюдать. Он на сегодня заказал билет на вечерний самолет из Франкфурта в Лондон. Сегодня утром он выехал из гостиницы и в половине десятого с минутами сел на франкфуртский поезд. Администрация гостиницы испугалась было, что он уезжает, потому что устал от шума и суматохи празднования 175‑летия отеля. Сам же он заявил, что ему это все равно. Н‑да, в общем, какая разница. А твой сын, он уже выехал с Кубы?

— С чего это вдруг такой вопрос?

— Если бы ты, как я, читал немецкие газеты, то обратил бы внимание на то, что председатель Социнтернационала Вилли Брандт прибыл на Кубу. А еще недавно у Кастро побывал один американский журналист по фамилии Браун, и эта фамилия — как только я ее снова услышал — естественным образом навела меня на мысль о Кубе. Запутанный у меня ход мыслей, да?

— Это уж точно! Но мне пора. Оставляю тебя наедине с твоими запутанными мыслями. Меня ждут морские слоны!

Оба рассмеялись. Тальков поднялся, хлопнул Курагина по плечу и удалился. Курагин еще некоторое время продолжал сидеть, слушая доносящиеся из курзала звуки музыки. Его мысли кружились вокруг завтрашней встречи Талькова с Бартелосом. В отличие от своего друга он совсем не был уверен, что все пройдет гладко. Интуиция подсказывала ему, что они недооценивают грека, не замечают чего-то важного, недостаточно обеспечили свои тылы. Наверное, я все же слишком стар для такой работы, дай-то Бог, чтобы все обошлось. Потом он обозвал себя сентиментальным идиотом и стал в который раз сосредоточенно обдумывать все необходимые шаги для своей «поездки» в Париж. Сидя в такой позе, с седыми волосами, сильно старившими его, он был похож на самого обычного пенсионера, наслаждавшегося теплым осенним воздухом и слаженной игрой Баден-Баденского оркестра.

* * *

Хотя «Роллс-Ройс» в Баден-Бадене явление не такое уж редкое, многие прохожие все же останавливались при виде темно-коричневого «Фантома VI» длиной более шести метров с бежевой крышей или, по крайней мере, смотрели вслед необычному автомобилю, величественно подкатившему к театру на Гетеплатц и остановившемуся с работающим мотором. От дома Пагенхардта, отбрасывавшего длинную тень, отделилась фигура с дипломатом в руках и направилась к «Роллс-Ройсу». Лакей в темной ливрее и такого же цвета фуражке вышел из машины и рывком отворил дверцу за сиденьем водителя. Человек с дипломатом в руках сел в машину, и, после того как лакей снова занял свое место рядом с шофером, лимузин тронулся, направляясь в сторону Ребланда.

Тальков расслабленно откинулся на спинку сиденья, жестом отклонил предложенный Бартелосом бокал шампанского. Когда Тальков вежливо отказался и от других предложенных напитков из автобара, грек, не торопясь, налил шампанского себе.

— Господин профессор, время — деньги. Через несколько минут мы сделаем остановку у одного одинокого дома. Полагаю, что в вашем чемоданчике товар — не бутафория той пленки, что вы передали в Базеле доктору Арму?

Увидев, что Тальков кивнул, грек продолжал.

— Около дома будет стоять человек, он возьмет ваш чемоданчик и проверит содержимое, а мы в это время немного покатаемся. Во время нашей автопрогулки вы дадите мне подробное описание бумаг, предлагаемых вами. После экспертизы, ее проведет мой сотрудник, он мне сюда позвонит и сообщит свою оценку ваших бумаг. Если описание совпадет с вашим, вы сразу же получите деньги. То есть, вы можете выбирать: пять миллионов швейцарских франков в банкнотах и еще пять миллионов в золоте лежат в багажнике машины, упакованные в специальные чемоданы. Мы их можем отвезти в вашу гостиницу или доставить в банк по вашему выбору, как вы хотите, господин профессор. Вы с такой процедурой согласны?

— Да, мы можем сделать именно так. Я предпочел бы отвезти все сразу в банк. Но тому, кто будет проверять микропленки, нужно объяснить, как обращаться с тремя роликами.

Грек кивнул в знак согласия. Скоро они подъехали к небольшому особняку, перед ним стоял приземистый, пухлый человечек в очках без оправы с бледным лицом.

Когда они отъехали, Тальков некоторое время молчал. Заговорив снова, он смотрел прямо перед собой, в то время как грек с любопытством разглядывал его со стороны, как бы пытаясь понять, что происходит у этого человека внутри.

— Прежде всего, я хочу подчеркнуть, что я всего лишь посыльный, передаточное звено. То, что я вам сейчас скажу о содержании документов, базируется на сведениях, сообщенных мне одним советским генералом. Большего я просто не могу вам сказать. Переснятые на микропленку бумаги подразделяются на две группы: военные и политические. Политические состоят из двух завещаний: Сталина и Хрущева. Это дополнения к их завещаниям, они хранились до сих пор в тайне, поскольку о них никто не знал, кроме того самого генерала и теперь вот вас.

За год до своей смерти Сталин передал своему бывшему приближенному, министру внутренних дел Берии, запечатанный сургучом конверт, тот должен был вскрыть его только после его смерти. Берия спрятал конверт в Кремле в замаскированном в стене сейфе. Но сразу после смерти Сталина он был смещен со всех постов и не смог воспользоваться конвертом, так как ему был закрыт доступ в Кремль. В декабре 1953 года его казнили, и он так и не успел никому рассказать о дополнении к завещанию Сталина. Генерал, предлагающий вам эти документы, нашел запечатанное послание, когда в 1967 году занял по долгу службы это помещение и досконально его обследовал. Письмо и его содержание он держал от всех в тайне. Оно было написано Сталиным в 1950 году после визита Мао Цзэдуна и должно было, по идее, быть опубликовано и вступить в силу через год после смерти Сталина. Скрепленный подписями двух вождей, этот документ объявляет законными претензии Советского Союза на часть Маньчжурии — в провинции Хэйлунцзян, — в ней, кстати, находятся нефтяные месторождения Дацин. Граница должна была бы тогда проходить у Ленинского по реке Сунгари до впадения в нее реки Нонни и далее уже вверх по этой реке до Нюньцзяня, оттуда продолжаться по прямой линии до Айгуна, а оттуда вдоль Амура. В качестве компенсации за такую пограничную уступку Советскому Союзу Мао после смерти Сталина официально провозглашался вождем мировой революции. Конечно, этот документ имеет фактически лишь историческую ценность, поскольку Мао Цзэдун после смерти Сталина не смог воспользоваться своей несомненно существующей копией. Политическая ситуация изменилась настолько, что Мао это скорее пошло бы во вред, чем на пользу. Более того, ему приходилось опасаться, как бы документ не всплыл на поверхность в СССР. В этом аспекте он представляет определенную ценность в отношении Китая, но, по правде говоря, ценность не очень большую.

Второе же завещание и сегодня может представить политический интерес. Из своей знаменитой «примирительной» поездки к Тито в 1955 году Хрущев вернулся с документом, он мог его предать гласности только после смерти Тито или же, во всяком случае, он должен был распорядиться о том, чтобы это произошло после смерти Тито, если сам Хрущев умрет раньше. В 1964 году он был отстранен от власти и умер в 1971 году — на девять лет раньше Иосипа Броз Тито. За полгода до своей смерти, в сентябре 1971 года, Хрущев пригласил к себе того самого генерала и доверил ему документ, так как боялся, что его отравят. В мае 1980 года, когда Тито умер, у генерала уже созрел план продать документ, вместо того чтобы сделать его достоянием общественности. Документ гарантировал Югославии после смерти Тито неограниченную поддержку Москвы при завоевании и аннексии Албании. Ради этого будет аннулирована Белградская декларация, и Югославия заключит договор о дружбе и союзнических отношениях с СССР, привязывая себя таким образом еще теснее к Советскому Союзу.

В такой мере эти документы сохранили сегодня свою политическую актуальность, определяющую их подлинную ценность, судить вам как покупателю. Для вас больший интерес представят, вероятно, документы, касающиеся военных вопросов.

— Почему вы так думаете?

Пораженный и явно сбитый с толку вопросом Бартелоса, Тальков искоса испытующе посмотрел на него.

— Мне говорили, что вы, в частности, зарабатываете деньги на поставках военного оборудования и оружия. Мне припоминается, например, один строго секретный документ, содержащий вполне обоснованные подозрения относительно того, что вы приложили руку к катастрофе того самолета — это было 31 июля 1981 года, — на котором летел Омар Торрихос Эррера, и все потому, что он не был достаточно сговорчив, когда ему предложили срочно сместить с поста премьер-министра Панамы своего бывшего сотрудника А. Ройо Санчеса — так написано в документе.

Бартелос громко рассмеялся.

— Вы мне нравитесь. Чего только не пишут в этих актах и документах. Расскажите-ка мне о содержании документов на военную тему.

— И здесь речь идет о двух документах. В первом дается точный план развертывания войск стран Варшавского Договора 1983 года: численность войск и план их действий на европейском плацдарме со всеми мобильными ракетными установками. Второй документ, пожалуй, самый интересный из всех; в нем описаны на 285 страницах военные аспекты космической программы «Салют» с детальными планами разработки противоспутникового лазерного оружия, того оружия, которое сегодня уже полностью готово к применению.

— Потрясающе, просто потрясающе. Я не собираюсь расспрашивать вас или генерала о мотивах вашего предательства, это ваше личное дело. Все, что вы мне рассказали, по-видимому, действительно оправдывает даже ту высокую цену, которую вы запросили. Меня интересует, из чисто личных соображений, как генералу удалось восемь лет назад переправить закодированные микропленки на Запад?

Тальков удивленно поднял бровь.

— Вы же сами распорядились перехватить ролик. Так что вам должно быть известно, как он попал на Запад.

Бартелос с наигранным простодушием покачал головой.

— К сожалению, вы переоцениваете меня. Единственное, что я узнал, это то, что в югославском консульстве лежат важные документы из Советского Союза, предназначенные для переправки в Базель. Проявив некоторую расторопность, я узнал об условиях передачи и завладел, таким образом, роликом, по крайней мере, на время. Больше мне ничего не известно, правда!

— А вы помните полковника Каракова, советского летчика, в 1976 году посадившего свой МИГ‑25 в Японии, и бывшего Генерального секретаря Компартии Чили Рамона Мускиса, которого обменяли на советского диссидента Андрея Олгакова?

Бартелос наморщил лоб и на мгновение задумался.

— Да, помню, было что-то в этом роде.

— Полковник Караков и Рамон Мускис близкие друзья генерала. А он только в 1975 году решился попробовать погнаться сразу за двумя…

Мягкий звук зуммера прервал рассуждения Талькова. Бартелос, извиняясь, поднял руку, нажал на кнопку в своем подлокотнике и из небольшого ящичка перед собой взял телефонную трубку. Он слушал очень внимательно. Через короткое время он удовлетворенно кивнул и положил трубку.

— Ваше описание документов подтверждается. Я их покупаю. Пока будем ехать обратно, дорасскажите мне свою историю.

Нажатием кнопки он дал команду шоферу, и тот развернул машину у развилки дороги.

— Как я уже говорил, генерал по причинам, мне неизвестным, решил убить сразу двух зайцев. С одной стороны, освободить своего друга Мускиса, а с другой стороны, испробовать в деле новый канал передачи информации и курьерских донесений. Полет полковника Каракова должен был сигнализировать ЦРУ, что если США окажут давление на Чили, чтобы добиться освобождения Мускиса, то в обмен они могут получить диссидента Олгакова. Тем самым генерал оказал и частную услугу Каракову, стремившемуся на Запад по личным соображениям, и хотел расположить к себе ЦРУ ценным подарком — самолетом МИГ‑25. Кроме того, у генерала, занимавшего в СССР высокий пост, просто не было другой возможности передать ЦРУ свое предложение, не подвергая опасности весь план. Если быть кратким, США оказали соответствующее давление на Чили, Мускиса отпустили, после чего генералу удалось добиться освобождения Олгакова. И поскольку это было уже в сфере его личной компетенции, Олгакову поручили роль курьера. Иными словами, генерал гарантировал Олгакову мягкую посадку в Цюрихе и личную безопасность, если он согласится взять с собой чемодан и передать человеку, когда тот даст о себе знать заранее оговоренным способом. Все прошло, как и было запланировано, и микропленка оказалась на Западе.

Грек взирал на Талькова с раскрытым ртом.

— Но зачем такие сложности? Он же мог переправить пленку специальным курьером или дипломатической почтой?!

Тальков в ответ только слегка пожал плечами.

— Я это слышал не раз от людей, не очень хорошо осведомленных о структурах и взаимосвязях в странах Варшавского пакта. У генерала в тот момент просто не было другой возможности. Не было курьеров, багаж которых не просматривался бы. К тому же, весь дипломатический багаж, идущий из СССР и в СССР, тоже проверяется — это факт, но он неизвестен большинству людей, в том числе и многим дипломатам.

Бартелос затряс головой.

— В это я не могу поверить. Ваша история звучит просто невероятно.

— Даже если все, что я вам рассказал, не похоже на правду, тем не менее, это вполне могло быть правдой. Я хочу сказать, что эта история потому только звучит так неправдоподобно, что нормальный человек в так называемых свободных странах лишь воображает, что получает от средств массовой информации правдивую информацию о событиях в мире, а на самом деле он не знает ничего. Газеты, радио и телевидение, пользуясь очень ловкими приемами, засыпают людей целыми горами второстепенной информации плюс дезинформации, чтобы скрыть от них истинно важные события и позволить политикам исподволь, незаметно заниматься своими делами. Вспомните хотя бы президента Картера и его провалившуюся попытку освободить американских заложников в Тегеране. Только после того, как в 1981 году заложники были освобождены, мировая общественность с удивлением узнала о том, как администрация Картера пыталась самыми разнообразными приемами вызволить их. Как и раньше, когда еще не было ни радио, ни телевидения, ни один нормальный человек в мире не знает, что говорят или замышляют сильные мира сего — политики. Людям только внушают, что они знают достаточно много. По телевизору им показывают приезд и отъезд государственных деятелей, но о чем договаривались они сами и их сотрудники до и после визита, этого простому человеку не узнать никогда. Вот вы говорите, что удивлены, что моя история звучит для вас слишком фантастично. Признаюсь, я не ожидал услышать это именно от вас. Кому, как не вам, знать, что все, что я рассказал, правда — или, по крайней мере, могло быть правдой.

Бартелос с улыбкой кивнул головой.

— Да, конечно, вы правы. Я ведь только в первый момент удивился. Просто не был готов к такому сюрпризу, вот и все. Между прочим, вы почти совершили чудо, нет, вы его действительно совершили, и сами были тому свидетелем: вы сумели меня поразить. Мало найдется людей на свете, которые могли бы похвастаться тем, что привели в удивление Георгиоса Бартелоса. Но то, что ваш генерал так запросто предал Родину…

— Здесь я ничего не могу сказать, мне не известны его мотивы. Но разве политика не заставляет человека постоянно совершать действия, не совместимые с собственными принципами?

— Вы действительно мудрый человек, профессор Хофманн. И все же, эта история…

— Докажите мне, что все это было не так!

— Ладно, ладно, не сердитесь. Вы-то ведь только выполняете чужое поручение. Кстати, предлагаю положить эту огромную сумму денег и золото в один частный банк Баден-Бадена, я хорошо его знаю. У них большой опыт обращения с зарубежными капиталами и их переводом в любую страну мира. Я имею в виду банк Гюнтера Вайсера. Вы согласны?

— Конечно, меня это устраивает.

— Тогда давайте отметим завершение сделки бокалом шампанского!

Тальков с улыбкой согласился, они подняли бокалы, а «Роллс-Ройс» тем временем катил по Фремерсбергштрассе в направлении центра города.

* * *

Услышав звонок телефона, Курагин облегченно вздохнул, рывком поднял телефонную трубку.

— Да, прекрасно! Поздравляю тебя, дорогой! Да, у нас тоже все прошло нормально. Мы ехали за вами, это было нетрудно. Газ так быстро подействовал, что людишки в доме вообще не успели сообразить, что произошло. После того как мы заменили нашими материалами три пленки и новый дубликат — они с него уже сняли две копии, вернее, как раз занимались этим делом, а их людишек усадили на стулья и в кресла, так, чтобы они потом проснулись как ни в чем не бывало, мы спокойно уехали, в общем, провернули наш номер с газовым эффектом. Они все проснулись, ничего не подозревая. Пройдет еще достаточно времени, прежде чем они что-то заметят. А завтра тебя уже ищи-свищи. Мой человек положил тебе в номер парик, так что будешь теперь блондином, и еще принес тебе новые документы. Спасибо! Да, банк я более или менее знаю. Десять миллионов я завтра заберу и переправлю в Швейцарию. А потом они таинственным образом исчезнут. Через две недели встретимся в Париже, отметим. А до той поры действуй самостоятельно. Значит, через две недели! Да, именно так. Тебе тоже, ни пуха, ни пера!

* * *

Холеная рука с ухоженными ногтями слегка постучала золотым мундштуком по краю хрустальной пепельницы, стряхнув в нее пепел турецкой сигареты. В другой руке был зажат портативный беспроволочный телефон.

— Ах, господин министр, лично! Дорогой доктор, как я рад слышать ваш голос. Еще раз хотел поблагодарить вас, что правительство дало мне гарантию на 10 миллионов. Нет, это вовсе не пустяки. Нет, вы можете не беспокоиться. Товар проверен внимательнейшим образом. Все в полном порядке! О, я его назвал бы, пожалуй, занятным, очень воспитанным мечтателем. Он одинокий безумец. В этой системе много безумцев. Ее рамки тесны, это своего рода котел, в нем рождаются самые разнообразные фантасты. Да, я в этом убежден. Вся эта болтовня о «курьерских услугах» с самого начала показалась мне подозрительной. Да, конечно, это он сам! Великолепно! Да, я сразу же дам знать. Большое спасибо, и передайте, пожалуйста, от меня привет вашей супруге! Да что вы, это сущая мелочь! Вы не можете себе представить, как я рад, что угодил вашему вкусу. Отлично, да, до скорой встречи. До свидания!

Маленький толстый человек в хорошо подогнанном кремовом двубортном костюме провел рукой по редким темным волосам, тронутым сединой. Все, с делами на сегодня покончено, подумал он и приказал принести из своих запасов бутылку шампанского «Бланк брют резерв» выпуска 1979 года фирмы «Дине певрель» из Эпернэ. Поразмыслив немного, решил, что пожалуй не стоит. Ведь ему завтра придется слетать ненадолго в Дюссельдорф. Может быть, тогда в пятницу удастся поужинать с графом в гольф-клубе.

Когда слуга принес шампанское, он сначала подумал, как все-таки хорошо жить в доме, в котором есть не только своя кровать — при его приезде ее вытаскивали из чулана, — но и собственный, только ему принадлежавший винный погреб.

Вторая мысль, посетившая его, была о бокале шампанского, и тут ему пришло в голову, что он еще собирался обязательно позвонить Кайзеру. Поскольку дело ему казалось уже законченным, он на какое-то время забыл о еще одном необходимом шаге.

Только не расслабляться, сказал он сам себе, приказал слуге подождать и протянул руку к телефону.

После обычной процедуры он наконец связался с домом Кайзера. Внимательно выслушал его краткий отчет. Потом дал ему новые инструкции.

— Хорошо, так я и думал. Позаботьтесь о том, чтобы с этой женщиной у нас больше не было забот. Но операцию подготовьте очень тщательно! И еще: понаблюдайте до конца недели за банком Вайсера. Если придут за деньгами, проследите обязательно, куда их отвезут. Мне нужно точно знать, куда они хотят поместить 10 миллионов. Да, нейтрализуйте и друга той молодой женщины, за которой установлено наблюдение. Завтра меня можно будет застать только во второй половине дня. Позвоните мне ровно в 16.30.

Он положил трубку и кивнул слуге. Вот теперь настало время для шампанского.

* * *

Названия городов ничего ему не говорили: Битигхайм, Раштатт. Пассажирский поезд медленно въезжал в наступающие сумерки. Через несколько минут он приблизится к Баден-Бадену, к бывшему вокзалу Баден-Оос. Он снял с вешалки свои только недавно купленные шляпу и плащ, взял тоже совсем новую небольшую дорожную сумку и двинулся к выходу. Он надеялся, что никто его не узнает в длинном темном плаще, надвинутой на лоб темной фетровой шляпе и затемненных очках со стеклами без диоптрий. Всем своим нутром, до последней клеточки, он ощущал, что то, что он делает, чистое безумие, но другой альтернативы для себя не видел. После откровений Клаудии он всю ночь с понедельника на вторник не смыкал глаз. Он так и просидел все это время в кресле, тупо уставившись перед собой. Ее слова привели его в полное смятение. Во вторник утром, следуя ее совету, он уехал. Все необходимые предотъездные процедуры — упаковку вещей, заказывание билета, оплату счета за гостиницу — он проделывал механически, как в бреду. И лишь очутившись в поезде-экспрессе «Интерсити» на Франкфурт, он начал постепенно приходить в себя. Он отчаянно цеплялся за одну мысль: брат дал ему поручение, а он его не выполнил. Так что надо проследить, чтобы Пьер смог уехать без осложнений. И наконец он решился: необходимо вернуться, но так, чтобы все осталось в тайне. Поэтому свой багаж он сдал в аэропорту на регистрацию, как положено, зарегистрировался сам, но в последний момент не пошел на объявленную уже посадку. Вместо этого отправился в маленькую, замызганную гостиницу неподалеку от франкфуртского вокзала и переночевал там. В среду утром купил себе этот новый маскарадный костюм и отправился пассажирским поездом в Баден-Баден, полагая, что в пассажирском поезде он будет менее заметен. Он собирался снять комнату неподалеку от вокзала в Оосе и переждать там до следующего вечера. Его план никак нельзя было назвать изощренным, но ничего лучшего ему так и не пришло в голову. Ему самому было удивительно, что он еще способен на какие-то действия. Признание Клаудии, что она всегда его любила, потрясло его до глубины души. Не столько сам этот факт, сколько то, что он этого никогда не замечал. Ведь он часто с ней встречался, спал с ней (хотя потом все время старался отогнать от себя эту мысль), держал ее в своих объятиях. Сам себе он казался бесстрастным, опытным сердцеедом, светским человеком, которого трудно чем-нибудь поразить. В первый раз он был шокирован, когда узнал от брата, кто была на самом деле Клаудиа. Но и после этого он продолжал считать себя достаточно искушенным знатоком человеческих душ, отлично знающим, как люди к нему относятся. И вот в одну секунду стройное здание его иллюзий рухнуло, как карточный домик.

Поезд остановился. Вместе с ним вышли два студента, крестьянка и три девушки-секретарши. Выйдя из здания вокзала, он повернул налево к стоянке такси. Таксист на его вопрос, не мог бы он ему порекомендовать какой-нибудь отель поблизости, отвез его в гостиницу «Адлер» на Оосерхауптштрассе. Номер был без ванны, но Винсента это не смущало. Приближался вечер, и Винсент решил спуститься в ресторан, хотя особого аппетита не ощущал. Первым делом он заказал себе бутылку «Ирингер форенберг, сильванер» и начал внимательно изучать меню. Зал был еще не заполнен. Столики на четверых, покрытые зелеными полотняными скатертями и белыми салфетками, вообще преимущественно пустовали. Вощеный дощатый потолок и теплый рассеянный свет висячих ламп с матерчатыми абажурами создавали уютную атмосферу. Он решил попробовать баденское ассорти из дичи с фрикадельками из печенки, вареным салом, тушеным мясом, кровяной и ливерной колбасой. Аппетита у него не было, а потому и выбор оказался неудачным. Хотя блюдо было прекрасно приготовлено и сдобрено отличными пряностями, оно показалось ему слишком тяжелым и обильным. Он немного поковырял в тарелке и отметил, к своему удивлению, что и вино сегодня не доставляет ему радости. На вопрос официанта он сослался на расстройство желудка, смущенно извинился, заплатил и поднялся в свой номер.

Там он уселся на кровать и уставился застывшим взором в стену. Оттого, что и вино его сегодня не порадовало, он пришел в еще большее уныние. Для него это было явно дурным предзнаменованием. Он уговаривал себя успокоиться, но из этого ничего не получилось. Усилием воли он старался вернуть свои мысли к Жанетт, но все напрасно: каждый раз перед ним возникал образ Клаудии в тот момент, когда она, повернувшись, шла к двери. Ее рыжие волосы, нежные губы, тонкое лицо и большие зеленые глаза, бывшие в тот вечер пугающе серыми, и слеза, застывшая на правой щеке. Она любила его, а он этого совсем не замечал. Он шумно вздохнул. Как будто всего этого ему недостаточно. А теперь его била нервная дрожь, и он никак не мог справиться с волнением.

Ближе к вечеру он, как было условлено, позвонил Эдварду по его секретному номеру в тот самый коттедж в Шотландии, но к телефону никто не подошел. Он пробовал несколько раз, но брат не снимал трубку. Этого еще не хватало! Брат всегда был для него опорой. Если произошло что-нибудь непредвиденное, он бы оставил для него в гостинице известие. Однако потом он вспомнил, что находится вовсе не в своей прежней гостинице, и брату о его стремительном отъезде ничего не известно. Может быть, Эдвард как раз сейчас пытается разыскать его в отеле «Бадишер хоф». Ну что ж, он попытается еще пару раз, а через два дня, в пятницу вечером, он ведь все равно будет у себя дома в Лондоне.

И тем не менее он никак не мог справиться со все более овладевавшим им волнением. Ничего себе спокойный, веселый отпуск получился! А ведь так все хорошо начиналось. Но в одно мгновение все перевернулось, и грезы обратились в кошмар. И неотрывно перед его глазами стоял образ Клаудии. С усилием он поднялся, разделся, умылся и улегся в кровать. Во Франкфуртском аэропорту он купил книжку, карманное издание Малькольма Лаури «Под вулканом». Ему показалось, что раньше он уже читал эту книгу, но он не очень был в этом уверен. Фильм с Джоном Хастоном и Альбертом Финни, Жаклин Биссе и Энтони Эндрюсом он еще не смотрел. Он прочитал несколько страниц в самом начале, но затем отложил книгу в сторону, так как чтение только усиливало его подавленное состояние. Выключил свет и закрыл глаза, хотя был только ранний вечер. Но напряжение предыдущих дней сказалось, и он вскоре заснул. Однако тревожные картины прошедших событий не оставляли его, и он беспокойно ворочался, не находя покоя и во сне.

* * *

Он уже взялся за ручку двери, когда раздался звонок телефона. Собственно говоря, ему бы следовало покинуть отель еще десять минут назад, чтобы успеть на заключительный прием для участников конгресса. Правда, завтра еще должны состояться доклады — в том числе и доклад его бывшего учителя о скоплении водорослей у берегов Калифорнии, но прием назначили именно на сегодня. Но так как он ожидал срочного звонка от «ФАЙЕРФЛАЙ», он поспешно вернулся. Сняв трубку, он бросил короткое «да» и довольно долгое время внимательно слушал, причем его губы растянулись в улыбке. Бросив пальто, он держал его через руку, на кресло рядом с телефоном, он уселся на подлокотник.

— Вы все сделали просто великолепно. В самом деле! И вы только по рассказу вашего друга о трупе этой женщины догадались, что пленки он в «Дойче банк»… Блеск, просто блеск! Не могли бы вы мне сказать адрес дома? Да, да, я запишу.

Но когда Клаудиа стала диктовать ему адрес, он никаких пометок не сделал.

— Отлично, я все записал. И пленки, значит, там? Ладно, я все сделаю, как надо. Вы прекрасно выполнили это задание. Приходите завтра вечером ровно в восемь в гостиницу и идите сразу в мой номер. Ни в коем случае не позже. Позже я уйду. У меня для вас новые инструкции. Я должен передать их вам устно. Значит, до завтра!

Хантер положил трубку, взял пальто, встал и вышел из номера.

* * *

Высокий блондин, вошедший в четверг утром в холл спортивной гостиницы «Холлидей-инн» не привлек к себе ничьего внимания. Портье в администраторской как раз оформлял счет молодой супружеской паре. Блондин подошел к стойке, вынул из кармана пальто карточку проживающего с номером комнаты. Когда портье обернулся к нему, он сказал: «Ключ от 24‑го, пожалуйста». В его голосе слышался американский акцент. Портье без слов подал ему ключ. В этот момент с кресла в дальнем конце холла поднялся небольшого роста человек и направился за блондином, быстро вошедшим в лифт. Человек секунду колебался, потом ловким движением поднял стоявший рядом с креслом черный пилотский чемодан и тоже поспешил к лифту.

Приблизившись к двери 24‑го номера, человек поставил чемодан на пол и огляделся по сторонам. Тишина, кругом не видно ни души. Кайзер нагнулся и открыл чемодан. Сделанный по специальному заказу, он содержал с правой стороны узкий ящик с компактной морозильной камерой. Вся остальная часть чемодана была устлана пупырчатым пенопластом и снабжена пружинной подвеской, на ней покоился легкий пневматический пистолет особой конструкции, имевший высокую пробивную силу и большую дальность боя. Из морозильного отсека Кайзер извлек плоскую пластмассовую коробочку, содержавшую крошечный замороженный конус из желатина. Этот желатиновый конус растворялся не столько от выделяемого при выстреле тепла, сколько от соприкосновения с внутренними тканями человеческого организма, в большинстве случаев пробивая многослойную одежду, причем растворялся мгновенно, а сконцентрированный в середине конуса растительный яд за несколько секунд приводил к параличу сердечной мышцы. Поскольку этот, добываемый в Новой Зеландии, высоколетучий растительный яд был практически не известен, то патологоанатомы не могли его распознать и констатировали смерть от сердечного приступа. Кайзер вложил конус в магазин пистолета, снял его с предохранителя и поднялся. Держа пистолет в левой руке, он правой распахнул дверь 24‑го номера. За тесной прихожей, в комнате, он увидел высокого мужчину с белокурыми волосами, склонившегося над столом.

Тальков услышал звук отворяемой двери и ощутил дуновение воздуха. Но, распрямляясь, он почти одновременно услышал резкое шипение и почувствовал острую колющую боль в спине, как будто кто-то неловкой рукой сделал ему укол. Еще не успев разогнуться, он стал судорожно хватать ртом воздух. Сердце остановилось, взгляд остекленел, он рванулся вперед и рухнул на стол. Дверь номера тихо закрылась, и через некоторое время в коридоре раздались приглушенные удаляющиеся шаги.

* * *

Хантер был зол, когда узнал, что кто-то, видимо, по ошибке, уходя с конгресса, перепутал его пальто со своим. Нет, в пальто он не оставлял никаких важных или ценных вещей, кроме карточки постояльца гостиницы, но главное, ему было жаль прекрасного осеннего пальто, купленного в Зальцбурге. Может, ему еще повезет, и виновный в этой путанице, поняв свою ошибку и обнаружив в кармане карточку гостиницы, сдаст пальто в администраторскую «Холлидей-инна». Пальто, полученное в гардеробе взамен своего, хотя и подходило ему по размеру, но было значительно тоньше и проще по покрою, чем его. Приехав на такси в гостиницу, он расплатился и вошел в холл. Портье к его удивлению заявил, что его ключа нет. Прервав его оправдания, Хантер сказал, что сам посмотрит, что там произошло, может быть, пришел кто-нибудь из знакомых и решил его разыграть.

Однако, войдя в номер, он отпрянул назад. Быстро закрыл за собой дверь. Осмотрев комнату и ванную и определив, что, кроме, по всей видимости, мертвеца, никого больше не было, он позвонил администратору и сказал ему, что все в порядке, он может не беспокоиться. Затем надел перчатки и осторожно осмотрел труп. Человек в белокуром парике был несомненно мертв. Признаков насилия Хантер на первый взгляд не обнаружил: ни следов ударов по голове или туловищу, ни пулевых ранений. На мертвеце было его пальто, это сразу бросилось ему в глаза. Он осторожно снял его и посмотрел на свет; на пальто не было заметно никаких изъянов. Поспешно обшарив карманы, Хантер повесил его в гардероб. В карманах Хантер обнаружил паспорт на имя гражданина Венгрии Ласло Сабакаша. Хантер стоял перед загадкой. Этот человек был ему незнаком — ни его лицо, ни фамилия, хотя черты лица кого-то напоминали, но кого? Что ему было нужно в его номере и отчего он умер? Что если причина смерти была естественной и человек просто хотел с ним поговорить, может быть, о делах, связанных с конгрессом? Вполне возможно, что он биолог. Но с этим как-то не вязался тот факт, что он воспользовался его ключом от номера. Обычно ведь посетители ждут в холле. На всякий случай Хантер переписал данные паспорта и других документов — водительских прав и сертификата о прививках и сфотографировал своим маленьким карманным фотоаппаратом мертвеца и его документы. Дело оставалось для него совершенно неясным.

Поскольку он все равно хотел, вернее, должен был уехать и долгое полицейское расследование не входило в его планы, Хантер стал размышлять, как ему незаметно избавиться от трупа. Интересно, вспомнит ли портье о блондине, которому он выдал ключ? Может, вспомнит, а может, и нет. Сейчас в гостинице царила суета, гости приезжали и уезжали.

Наконец он решительно снял трубку, позвонил вниз и попросил подготовить его счет. Заказал такси на вокзал. У него еще было около часа времени до отправления поезда во Франкфурт, но это время сейчас ему как раз очень пригодится. Сначала он отнес вниз свой чемодан, расплатился по счету и снова поднялся в номер. Он поднял мертвеца, положил его руку на свое плечо, чтобы было легче его тащить. При взгляде со стороны могло показаться, что он оказывает помощь кому-то, кому стало плохо. Никого не встретив, он спустился на лифте в холл. Там множество людей сновало в разных направлениях, так что на него никто не обратил внимания. Он быстро отбуксировал труп к креслам и посадил его так, что он напоминал спящего. Никто с Хантером не заговаривал, и, вообще, никому не было до него дела. Он быстро повернулся, подхватил свой чемодан и сел в поджидавшее его такси.

Сидя в машине, он позволил себе наконец вздох облегчения. Риск был велик, но все, кажется, обошлось. Рано или поздно несомненно обнаружится, что человек в холле не спит, а просто мертв. Даже если о нем вспомнят — что маловероятно — и будут наводить о нем справки в США, у него уже был наготове ответ: в лифте незнакомый человек — ему стало плохо — попросил его о помощи. Он помог незнакомцу дойти до кресла. Тот сказал, что ему лучше и врача вызывать не нужно. Хантера этот ответ успокоил, а поскольку он спешил на поезд, то удалился и не думал больше об этом происшествии. Хантер кивнул: да, именно так, вот проблема и решена. И вдруг его осенило. Этот венгр был похож на того самого профессора из ГДР, которого он встречал на конгрессе. Только у того были темные волосы и очки. Несомненно, сходство чисто случайное. В США он тогда постарается разузнать что-нибудь об этом Сабакаше и о возможных причинах его визита. Такси ловко прокладывало себе путь по улицам города.

Уже на вокзале Хантер вдруг вспомнил, что на вечер пригласил к себе в номер «ФАЙЕРФЛАЙ». Инцидент с трупом заставил его уехать днем, а не следующим утром, как он первоначально планировал и соответственно с этим инструктировал Клаудиу. На мгновение его охватила досада. Обычно ведь его действия отличались четкостью: никакой путаницы, никаких спонтанных решений. И надо же, такая незадача!

Клаудиа оставила ему телефон, по нему он мог передать ей срочную информацию. До поезда оставалось еще несколько минут, он быстрым шагом направился к телефонной будке и набрал номер. Прошло какое-то время, прежде чем на другом конце сняли трубку:

— Зибер слушает.

Он попросил срочно передать Клаудии Бреннер, что ему пришлось уехать раньше и что он позвонит ей в понедельник вечером из Вашингтона около 10 часов. Молодой женский голос на другом конце обещал сразу же передать Клаудии. Когда Хантер выходил из кабины, голос из репродуктора объявил, что скорый поезд номер 574 «Шауинсланд» из Базеля через Гамбург, Маннгейм, Франкфурт и Ганновер прибывает через несколько минут. Хантер взял в руки чемодан и дорожную сумку. Все остальное пусть доделывает Билл Тайлер, его здешний связной. И отчет тоже напишет, со злорадством подумал Хантер. Этот парень кое-что уже умеет, но еще слишком молод. Пусть Ронни Скелтон и расхлебывает, ведь этого зеленого юнца он ему подсунул. По крайней мере, он хоть нигде не засветился. Глядя на уходящую вдаль полоску рельсов, он подумал о том, какие сюрпризы может еще принести ему единственный телефонный звонок, его ему еще предстояло сделать во Франкфурте.

* * *

Штеффи Зибер локтем отворила дверь, потому что ее руки были запачканы мукой и тестом. Громко хохоча, в квартиру ввалились Клаудиа и Пьер. Штеффи вернулась в кухню, Клаудиа бросила Пьеру на ходу свою куртку, а сама срочно удалилась в туалет. Хозяйский беспородный пес Аякс с радостным лаем подпрыгивал возле Пьера и чуть не сшиб его с ног. Штеффи крикнула, что на столике у телефона есть записка для Клаудии. Пьер машинально взял записку, и в это время из туалета раздался истошный вопль Клаудии. Пьер быстро сунул записку в карман плаща и бросился к двери туалета. Дверь распахнулась, и Клаудиа с громким смехом бросила ему сиамскую кошку, спрыгнувшую с подоконника прямо ей на шею. Пьер с трудом поймал кошку и опустил ее на пол. Они еще обменялись парой шутливых фраз, и Пьер повесил свой плащ и куртку Клаудии на вешалку. Клаудиа помогла Пьеру упаковать дорожную сумку. Штеффи принесла им кофе, и они начали говорить о дальнейших планах Пьера. О записке Пьер начисто забыл.

* * *

Хантер сдал свой багаж и направился в почтовое отделение франкфуртского аэропорта. Времени было в обрез, но на сей раз долго ждать не пришлось.

— Сантос, фирма Бартелоса.

— Хантер, я хотел бы поговорить с господином Бартелосом.

— Господин Бартелос сейчас, к сожалению, занят. Я его секретарь. Он информировал меня, что вы должны позвонить. Я в курсе дела, так что можете все сказать мне.

— А мог бы я побеседовать с Паулем Хантельманом?

— Вам придется довольствоваться мной, г‑н Хантер. Я вам сразу хочу сказать, что возникли некоторые осложнения. Сегодня утром деньги, десять миллионов, на большом автобусе увезли из банка Вайсера. Туда явился приземистый широкоплечий человек со шрамом над левым глазом и прядью седых волос на левом виске, предоставил все необходимые документы и забрал всю сумму. Может быть, вы узнали по моему описанию этого человека?

— Нет, — недовольно проворчал в трубку Хантер.

— Машина, на которой он уехал вместе со своим спутником — его нам не удалось разглядеть, — сначала медленно двигалась к автобану, затем свернула на Базель. А когда она повернула в сторону Фрайбург-центра, наши люди вдруг потеряли ее из виду. Мы до сих пор ее не нашли. К сожалению, это еще не все. Вскоре после этого наши сотрудники сообщили мне, что полученные нами пленки каким-то непонятным образом были заменены другими.

— Вы на полном серьезе утверждаете, что пленки и деньги пропали?

— Не надо так кричать, г‑н Хантер. Для нас вся эта история не менее неприятна. Мы сделаем все возможное, чтобы в кратчайший срок вернуть деньги и пленки.

— Бог ты мой, если бы мы только знали тогда, что ваша братия не в состоянии провернуть такую элементарную трансакцию, мы бы вам не дали никакой информации о том, что эта вещь находится в Базеле.

— Мне понятен ваш гнев. Но это нам сейчас не поможет. Нет нужды напоминать вам о том, что и ваши действия не всегда были безукоризненны. По-моему, мы оба в какой-то момент недооценили противника. Такое больше не повторится. Кроме того, операция в Базеле в 1977 году прошла без сучка, без задоринки. Ведь тогда вы еще не знали точно, что это за бумаги. Но давайте оставим сейчас это. Нам о другом надо думать. В ближайшие дни вы получите от нас справку о содержании документов, насколько наши эксперты, конечно, их еще помнят.

— Очень надеюсь, что ваша информация будет достоверной. Особенно если вспомнить, что вы не сочли нужным рассказать нам о вашем господине Майере. Кстати, где он сейчас?

— Майер этой операцией больше не занимается, он сейчас проводит свой заслуженный отпуск в Испании.

— Мне надо спешить на самолет. Передайте г‑ну Бартелосу мой горячий привет и настоятельную просьбу немедленно прислать нам точное описание содержания документов. После мы свяжемся с ним и скоординируем наши действия. Но я надеюсь, нам не придется особенно много координировать, потому что вы скажете нам, где находятся деньги и пленки. Да, пока не забыл, наведите справки, не знает ли кто-нибудь человека по фамилии Сабакаш. Ну вот все. Ладно, созвонимся.

Хантер со злостью бросил трубку на рычаг, оплатил свой разговор и поспешил к самолету, вылетающему в Буэнос-Айрес, на него уже объявили посадку.

* * *

Винсент взглянул на свои часы: ровно пять. Значит, оставалось чуть меньше часа до поезда, на котором Пьер должен был ехать в Париж. Он и сейчас еще не был уверен, что принял правильное решение. Что, если планы Пьера изменились и он не едет в Париж или, наоборот, уже уехал? Но раз он уже здесь, то придет незадолго до шести на вокзал. Если Пьер не объявится, он не будет больше ничего разузнавать, а просто полетит в Лондон и оттуда позвонит Таннерам. Они ему скажут, где Пьер. Спал он плохо, а потому весь день чувствовал себя не в своей тарелке. Ему, правда, удалось немного успокоиться, но образ Клаудии не оставлял его. Где бы он ни был, он видел перед собой ее лицо, ее взгляд и ее слезы.

Он не отважился поехать в центр Баден-Бадена, так как боялся встретить там знакомых. После завтрака Винсент бесцельно бродил по Оосу, охваченный беспокойством и страхом, он все более овладевал им, хотя он не мог понять, откуда взялся этот страх. Во время прогулки ему снова вспомнился Ханнес Хофманн. Наверное, он давно уже уехал. Он хотел с ним встретиться, звонил ему несколько раз в прошлое воскресенье, но не застал его. Ничего, они еще когда-нибудь увидятся. Да и Ханнес в последнее время вел себя как-то отчужденно; должно быть, у него свои проблемы, подумал Винсент.

Стоило ему только подумать о проблемах, как перед ним снова возникло лицо Клаудии. Он купил газету «Бадишес тагеблатт» и попытался отвлечься в кафе за чтением от своих мыслей, но никакие другие мысли ему не приходили в голову. С удивлением он прочел, что темнокожему священнику, епископу из Южной Африки, присуждена Нобелевская премия мира. На мгновение он даже улыбнулся. Поделом им, этому толстяку Боте и его проклятым бурам, подумал он. Сколько раз он до хрипоты спорил со своим братом о режиме апартеида. Он не мог понять, с какой стати Эдвард защищает расовую дискриминацию. Он перевернул страницу и отыскал статью о коммунальных выборах. Он сразу же вспомнил о шумном разговоре в прошлую субботу во время уличного праздника.

И снова всплыло лицо Клаудии. Он заказал рюмку коньяку. Быстро выпил, заказал еще порцию. Нет, так делу не поможешь; надо увидеться с Клаудией, еще раз поговорить с ней. После того, что она ему рассказала, он не может делать вид, что ничего не произошло. Надо выяснить с ней все до конца. Не важно, какой будет результат, главное, ему не будет покоя, пока он не увидит ее снова. Он опрокинул еще одну рюмку и вышел из кафе. Голода он не испытывал, а коньяк немного согрел его. Стоял солнечный октябрьский день, но коньяк помог Винсенту немного заглушить охвативший его внутри холод.

И вот он сидел в своем гостиничном номере и невидящим взглядом смотрел в книжку, лежащую на столике около кровати. Он даже что-то читал в ней, но не мог вспомнить ни строчки. Наконец он решил, что пора потихоньку идти на вокзал. С трудом поднявшись, Винсент вышел из гостиницы «Адлер». С опущенной головой он пошел по Оосерхауптштрассе. На вокзале он справился о том, с какого пути отходит поезд, надвинул шляпу на лоб, поднял воротник и занял позицию в конце перрона. Снова взглянул на часы: без двадцати шесть. По расписанию скорый поезд «Моцарт» до Парижа должен был отправиться в 17.57. Платформа начала заполняться народом.

Без четверти шесть он увидел их. Пьер и Клаудиа, рука об руку, появились из толпы и остановились рядом с группой молодых людей, громко разговаривавших между собой по-французски. Пьер обнял Клаудиу. Винсент не мог оторвать от них глаз. Тут в вокзальном громкоговорителе что-то затрещало, и скрипучий голос объявил, что парижский поезд опаздывает на полчаса. Это вызвало недовольный гул толпы. Винсент видел, что Клаудиа что-то настойчиво втолковывает Пьеру. Тот пожал плечами, видимо согласившись. Скорее всего, Клаудиа решила уйти, так как они обнялись и поцеловались. Клаудиа повернулась и ушла, а Пьер глядел ей вслед.

С минуту он стоял неподвижно, потом Винсент увидел, как Пьер сунул руку в карман плаща. Движение было резким, как будто он попал рукой в мышеловку. Винсент разглядел в руке Пьера листок бумаги. Пьер, казалось, напряженно размышлял, он посмотрел на вокзальные часы, огляделся, как бы ища помощи, переступая с ноги на ногу. Вдруг рывком поднял свою сумку и побежал к выходу. Не раздумывая, Винсент бросился за ним, столкнувшись по пути с пожилой супружеской парой и получив гневную реплику в свои адрес. Тяжело дыша, он выбежал на улицу и увидел, как Пьер садится в такси.

Он опрометью бросился к следующему стоящему такси, плюхнулся на переднее сиденье и велел растерянному водителю как можно скорее следовать за только что отъехавшей машиной. Хотя водителю и трудно было сообразить, чем объясняется эта просьба явно взволнованного чем-то немолодого человека, он, будучи опытным таксистом, не стал над этим размышлять и просто исполнил просьбу Винсента. Такси Пьера направлялось к Баден-Бадену. Держаться за ним было несложно. Они проехали по Лангештрассе и Луизенштрассе к центру города и через Лихтенталерштрассе снова вынырнули на окраине. За Бертольдштрассе и русской церковью такси Пьера замедлило ход и свернуло направо на Фалькенштрассе. Когда они тоже повернули за угол, Винсент увидел, что такси Пьера останавливается в конце короткой улицы у ярко освещенного входа в гостиницу «Холлидей-инн». Такси поехало дальше, а Пьер направился в сторону гостиницы.

Винсент велел таксисту остановиться на углу у входа в какой-то особняк, расплатился и вышел. Такси отъехало, а Винсент сделал вид, что идет к дому. Но войдя в калитку, он тут же свернул на посыпанную гравием дорожку, ведущую к почти не освещенному дому, к тому же наполовину скрытому деревьями и кустами. В своем темном пальто и такой же шляпе, он был совершенно неразличим на фоне густой растительности. Самому же ему открывался хороший вид на маленькую узкую улочку и расположенный неподалеку вход в гостиницу. Через несколько секунд он увидел, как из гостиницы, оживленно жестикулируя, вышли Клаудиа и Пьер. Ветер доносил до него обрывки их разговора. Внезапно Клаудиа остановилась и жестом показала на отель, Пьер повернулся и скрылся за дверями гостиницы.

Пока Винсент размышлял, что предпринять — уехать завтра, как он и планировал, или продолжать наблюдение за Пьером, до тех пор пока он по-настоящему не уедет из Баден-Бадена, — он краем глаза уловил на тротуаре какое-то движение. Винсент повернул голову влево и слегка подался вперед, стараясь при этом никак себя не обнаружить.

На углу улицы он заметил человека небольшого роста, рядом с ним стоял черный чемодан, с каким обычно отправляются в дорогу пилоты. Человек, стоявший до того нагнувшись, теперь распрямлялся, и Винсент увидел, как тот поднял и стал прицеливаться из странного вида пистолета, направляя его в сторону гостиницы.

В ужасе Винсент повернулся туда же. Он услышал тихое, но отчетливое шипение и увидел, как Клаудиа вдруг сделала резкий, но какой-то неуверенный шаг в сторону улицы.

В этот момент с другого конца Фалькенштрассе, из-за угла Мария-Викторияштрассе, взвизгнув тормозами выскочил на большой скорости автомобиль. Винсент, несмотря на плохое освещение, признал в нем, как ему показалось, синий «Ягуар», мчавшийся прямо на Клаудиу.

Автомобиль несколько раз посигналил, но скорости не сбавлял, а, пожалуй, наоборот, увеличил ее. По непонятным причинам, Клаудиа не пыталась увернуться; к ужасу Винсента она начала медленно опускаться перед автомобилем на колени.

Когда машина почти поравнялась с Клаудией, Винсент увидел выходящего из гостиницы Пьера, он бросился к своей возлюбленной. Но не успел.

Винсенту показалось, что машина только слегка ее задела. Но она взлетела в воздух, как безжизненная кукла, и упала головой на мостовую.

Вскрикнув, Пьер рухнул перед ней на колени.

Винсент замер, как парализованный. «Ягуар» промелькнул мимо него и свернул налево, в направлении центра города. Винсенту показалось, что за углом машина на секунду притормозила, послышался щелчок закрываемой двери, и затем машина понеслась на огромной скорости дальше. Человек с пистолетом исчез из поля зрения Винсента. Из своего убежища в кустах он продолжал, как завороженный, смотреть на то место, где лежала Клаудиа. Он понимал, что стал свидетелем ее убийства. Он вдруг вспомнил, что она ему говорила в понедельник вечером, и, охваченный невыразимым ужасом, почувствовал себя плохо: его стошнило.

* * *

Стюардесса самолета «Люфтганзы», совершавшего в пятницу, 19 октября 1984 года, рейс из Дюссельдорфа в Лондон, была очень обеспокоена чрезвычайной бледностью высокого рыжеволосого пассажира. Когда она его спросила, что с ним и не нужна ли ему ее помощь, пассажир в ответ слабо улыбнулся и покачал головой. Винсент Браун сидел в салоне первого класса, и все, чего он сейчас хотел, это покоя. События последних двух недель оставили свой след на его лице. Еще вчера ночью ему казалось, что он сойдет с ума. После того, как убили Клаудиу, он из последних сил доплелся до своей гостиницы. Сначала пешком, до стоянки такси у курзала, вниз по Лихтенталерштрассе, глядя только прямо перед собой. Таксисту, видимо, опасавшемуся за чистоту салона своей машины, он невнятно пробормотал что-то о том, что хватил в гостях лишнего, а в гостинице повалился прямо в одежде на кровать, но так и не сомкнул глаз. Свет он всю ночь не гасил и все время смотрел в потолок, боясь закрыть глаза и увидеть снова лицо Клаудии и ее смерть. Он судорожно пытался отогнать от себя мысли о случившемся. На следующее утро он чисто механически проделал все операции, необходимые для отъезда из гостиницы и поездки в Дюссельдорф. Им владела единственная мысль — поскорее добраться до Лондона.

Когда он пытался днем позвонить Эдварду из Дюссельдорфского аэропорта, ему казалось, что он уже в какой-то мере пришел в себя. После нескольких долгих гудков ему ответили, но это был чужой человек, представившийся сотрудником полиции. Лишь после настойчивых просьб и многократных заверений в том, что он действительно брат Эдварда, ему в осторожных выражениях объяснили, что Эдвард попал в неприятную аварию и находится сейчас в больнице; большего ему, к сожалению, сказать не могут или не хотят. Во всяком случае, для него Эдвард ничего не передавал. Связь неожиданно прервалась, и он вдруг почувствовал ноющую боль в правой части груди. Ноги стали ватными, они не слушались его, когда он, спотыкаясь, выходил из телефонной будки. Он совсем забыл, что надо заплатить за разговор, его извинения были приняты с пониманием, весь вид его вызывал жалость, и его даже проводили до самолета. Он смутно помнил, что, кажется, дал служащим аэропорта свой домашний телефон; они хотели позвонить жене, чтобы она его встретила в лондонском аэропорту Хитроу.

Мысленно он перенесся в свой родной город Гэлуэй в устье реки Корриб. Он представил себе свою мать, Мери Джейн, на кухне их дома на Гэлуэй-бей, в ее розовом вязаном джемпере, представил, как она чистит картошку для супа. Он вспомнил весь тот уют, теплоту домашнего очага, хотя хорошо сознавал, что все это для него рухнуло, все это в далеком, невозвратимом прошлом.

Его брат Эдвард был старше на 16 лет и поэтому в его детских воспоминаниях как-то не отложился. Он даже не запомнил его свадьбу в 1947 году. Винсент, последний ребенок в семье, любимчик родителей. Даже со своими четырьмя сестрами он мало общался. Позже, после смерти отца, Эдвард стал опекать Винсента, и только тогда, летом 1957 года, они начали по-настоящему узнавать друг друга. С годами их отношения становились более тесными и близкими.

Известие о несчастном случае с братом было последней каплей, переполнившей чашу событий прошедших двух недель — как будто споткнувшемуся и уже падающему ударили вдобавок по голени — так, на всякий случай, чтобы наверняка не поднялся.

Страх, вновь охвативший его, был еще более кошмарным, чем раньше. Он не мог остановить колотившую его дрожь. Зубы его клацали от этой дрожи. Стюардесса, вызванная одним из соседей, пощупала его лоб, скороговоркой пробормотала что-то о высокой температуре и стала закутывать его в принесенное одеяло. Он ничего этого не замечал, не заметил и то, что она принесла ему стакан воды с растворенной в ней таблеткой аспирина. Он выпил воду послушно, как ребенок, а пустой стакан просто выпал у него из рук и покатился по полу. Единственное, что он ощущал, это страх, страх перед завтрашним днем и днем послезавтрашним — страх перед будущим.