Начальник управления НКВД СССР по Хабаровскому краю комиссар госбезопасности 2-го ранга Сергей Арсеньевич Гоглидзе только что закончил оперативное совещание с руководителями отделов. Оставшись один, он занялся просмотром сводок и донесений, поступивших из периферийных подразделений.

Несмотря на снижение общего числа диверсионных актов, положение на границе и в прилегающих к ней районах вызывало тревогу. Разведывательная активность врага – белогвардейцев и японцев – сохранялась на прежнем уровне. Мелкие группы из амурских белоказаков и китайцев, руководимые офицерами-японцами, тайными тропами обходили пограничные дозоры, проникали в районы расположения воинских частей и занимались сбором секретной информации.

И гарнизонная тюрьма, и временный изолятор управления были забиты агентами-маршрутниками, информаторами и наблюдателями. Допросы шли днем и ночью, следственный конвейер работал без остановок, «двойки» и «тройки» клепали приговоры по десятку в день. Тем не менее разведка Квантунской армии и вражеской погранохраны, не считаясь с потерями, одну за другой перебрасывала за Амур оперативные группы.

На китайских «момент-агентов», равно как и на белогвардейских лазутчиков, надежда была плоха, поэтому в срочном порядке задействовались обладавшие большим опытом кадровые армейские разведчики. Недавнее задержание матерого шпиона лейтенанта Мацумото было тому подтверждением. Следствие только началось, но уже первые материалы показали, что Мацумоте и его подручному Цою под видом бригады собирателей женьшеня удалось создать разветвленную разведывательную сеть. Ее агенты сумели проникнуть даже в штаб мотострелкового полка и в военную комендатуру на железнодорожной станции Бикин.

Гоглидзе Сергей Арсеньевич

Из личного дела С. Гоглидзе

Гоглидзе, Сергей Арсеньевич (Арсентьевич) (1901, с. Корта Кутаисской губернии – 23. 12. 1953). Родился в семье крестьянина, по национальности грузин. Член РКП (б) с ноября1919 г. Кандидат в члены ЦК ВКП (б) (XVIII и XIX съезды). Депутат Верховного Совета СССР 1—3-го созывов. В 1911–1915 гг. учился в коммерческом училище в г. Коканд (Узбекистан), затем, в 1915–1917 гг., – в ташкентском коммерческом училище; в 1920 г. посещал вечернюю среднюю школу в г. Ташкент. В октябре 1928 г. направлен на курсы усовершенствования высшего командного состава при Военной академии РККА им. М. В. Фрунзе (окончил в 1929 г.). В годы Первой мировой войны служил в 1-м Сибирском полку (1917 г.).

Служба в РККА: с января 1918 по май 1919 г. красногвардеец Отряда им. Колузаева, сражался на Ашхабадском и Оренбургском фронтах; с мая по октябрь 1919 г. рядовой Коммунистического полка, г. Ташкент; с октября 1919 г. по 1920 г. делопроизводитель, помощник коменданта, инспектор ревтрибунала Туркестанского фронта; с 1920 г. по июнь 1921 г. сотрудник Политического управления РВС Туркестанского фронта.

Работа в органах ВЧК – ОГПУ – НКВД – НКВД – НКГБ – МГБ – МВД: с июня по октябрь 1921 г. начальник политсекретариата войск ВЧК Туркестана; с ноября 1921 г. по июнь 1922 г. военком 37-й бригады ВЧК (Киргизский край), военком войск ВЧК по охране китайской границы; с июня 1922 г. по март 1923 г. инструктор-организатор штаба войск ГПУ (г. Москва), уполномоченный ГПУ по укреплению охраны западной границы; с марта 1923 г. по 1926 г. инспектор по организационной работе политинспекции частей погранохраны (ЧПО) Закавказской ЧК – ГПУ; с 1926 г. по1 декабря 1927 г. инспектор политической части Управления пограничной охраны (УПО) и войск ГПУ полномочного представительства (ПП) ОГПУ по ЗСФСР; с 1 декабря 1927 г. по 20 октября 1928 г. начальник орготделения политотдела УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по ЗСФСР; с 1929 г. по 1 июня 1930 г. начальник орготделения политотдела УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по ЗСФСР; с 1 июня 1930 г. по 1 июня 1933 г. начальник политотдела УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по ЗСФСР, помощник и заместитель начальника УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по ЗСФСР по политической части; с 1 июня 1933 г. по 10 июля 1934 г. начальник УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по ЗСФСР, Закавказской ГПУ; с 13 июля по 11 ноября 1934 г. начальник Управления пограничной и внутренней охраны (УПВО) НКВД ЗСФСР и УНКВД Грузинской ССР; с 11 ноября1934 г. по 1 января 1937 г. нарком внутренних дел ЗСФСР, начальник УНКВД Грузинской ССР; с 1 января 1937 г. по 14 ноября 1938 г. нарком внутренних дел Грузинской ССР; с 14 ноября 1938 г. по 26 февраля 1941 г. начальник УНКВД Ленинградской области; с апреля по 31 июля 1941 г. уполномоченный СНК СССР в Молдавской ССР; с 31 июля 1941 г. по 7 мая 1943 г. начальник УНКВД Хабаровского края, одновременно, с августа 1941 г., уполномоченный НКВД СССР по Дальнему Востоку; с 7 мая 1943 г. по 3 января 1951 г. начальник УНКГБ – УМГБ Хабаровского края, уполномоченный НКГБ – МГБ СССР по Дальнему Востоку; с 31 декабря 1950 г. по 10 ноября 1951 г. член коллегии МГБ СССР; с 3 января по 13 ноября 1951 г. начальник Главного управления охраны МГБ СССР железнодорожного и водного транспорта; с 26 августа по 10 ноября 1951 г. 1-й заместитель министра ГБ СССР; с 13 ноября 1951 г. по 13 февраля 1952 г. министр ГБ Узбекской ССР; с 13 февраля по 20 ноября 1952 г. заместитель министра ГБ СССР; с 13 февраля 1952 г. по 5 марта 1953 г. член коллегии МГБ СССР; с 19 февраля 1952 г. по 5 марта 1953 г. начальник III Главного управления МГБ СССР; с 20 ноября 1952 г. по 5 марта 1953 г. 1-й заместитель министра ГБ СССР; с 11 марта по 29 июня 1953 г. член коллегии МВД СССР; с 12 марта по 29 июня 1953 г. начальник III Управления МВД СССР.

Присвоение воинских званий: 26 ноября 1935 г. – комиссар ГБ 2-го ранга; 9 июля 1945 г. – генерал-полковник.

Награды: знак «Почетный работник ВЧК – ГПУ (5)» № 674 (1932 г.); орден Трудового Красного Знамени ЗСФСР № 58 (7 марта 1932 г.); орден Красного Знамени № 392 (14 февраля 1936 г.); орден Ленина № 3574 (22 июля 1937 г.); медаль «20 лет РККА» (февраль 1938 г.); орден Красного Знамени № 226 (26 апреля 1940 г.); орден Трудового Красного Знамени № 11677 (30 октября 1942 г.); орден Красной Звезды № 363236 (20 сентября 1943 г.); орден Кутузова 2-й степени № 647 (8 марта 1944 г.);орден Красного Знамени № 4115 (3 ноября 1944 г.); орден Ленина № 38567 (21 февраля 1945 г.); орден Красного Знамени № 323697; 3 медали.

Арестован 3 июля 1953 г.; 23 декабря 1953 г. приговорен Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР к высшей мере наказания 23.12.53. Расстрелян. Не реабилитирован.

С такими материалами не стыдно выйти и наверх, листая протоколы допросов, отметил про себя Гоглидзе. В деле Мацумото просматривалось многое. В обшей сложности на него работали восемь агентов. В числе прочих японцу удалось завербовать капитана из штаба полка и старлея-железнодорожника.

«Капитан… Старлей… – задумался начальник управления. – Нет, мелковато, чтобы материалы заиграли и должным образом прозвучали в Москве. Не хватает парочки-другой полковников…»

«Дать указание оперативникам проработать шпионские связи капитана и старлея в штабе фронта!» – сделал он пометку в рабочем блокноте.

В это время требовательно зазвучал зуммер телефона, заработала ВЧ-связь. Гоглидзе торопливо снял трубку.

– Здравствуй, Сергей! – узнал он голос наркома.

Гоглидзе подобрался и бодро ответил:

– Здравия желаю, товарищ народный комиссар!

– Сергей, ну ты там в своей тайге совсем одичал! Еще каблуками щелкни! – с иронией произнес Берия. – Разве так со старыми друзьями разговаривают?

– Лаврентий Павлович, да я… – смешался Гоглидзе, подумав о том, что этот звонок неспроста.

– Ладно, давай не будем икру метать! Как дела?

– Обстановку держим под контролем…

– Если б не держал, то на кой черт ты мне там сдался! – раздраженно перебил его Берия. – Давай говори прямо, что там у вас.

– Есть! – по-военному коротко ответил Гоглидзе, пододвинул к себе справку по делу Мацумото и начал докладывать: – Вскрыли и ведем разработку японской шпионской сети.

– Сколько японцев взяли?

– Пока двоих, – сказал Гоглидзе, ожидая разноса. – Один из них офицер.

– Что ж, неплохо, – неожиданно похвалил Берия и поинтересовался: – Как с показаниями, дают?

– Упираются, но, думаю, расколем. И фактов, и свидетелей хватает.

– Только смотри, чтобы брюхо себе не вспороли.

– Мы с них глаз не спускаем! – заверил Гоглидзе и продолжил: – Кроме того, удалось нащупать интересные связи, ведут они прямо в штаб фронта. В ближайшие дни раскрутим.

– Вот как? Если что выудишь, напишешь докладную на мое имя! – потребовал Берия и замолчал.

Гоглидзе напрягся, он знал цену такому молчанию. Значит, следующий вопрос будет непростым.

– Сергей, как ты думаешь, в ближайшее время японцы начнут войну? – донеслось до него через телефонный треск.

Гоглидзе кинуло в жар. От короткого «да» или «нет» зависела не только его карьера, но и жизнь. Чтобы оттянуть время, он принялся монотонно бубнить:

– По показаниям закордонных источников и разоблаченных шпионов отмечаются отдельные перемещения японских войск у наших границ. На ряде участков наблюдается скопление…

– Сергей, кончай мямлить! Скажи прямо, японцы ударят нам в спину?! – Чувствовалось, что Берия теряет терпение.

– В ближайшее время… – У Гоглидзе перехватило дыхание, набравшись духа, он выдавал из себя: – Н-нет…

– Нет, говоришь? Уверен?

– Товарищ нарком! Лаврентий Павлович! Я… Я понимаю цену и…

– Спасибо, Сергей, что не вилял и ответил честно! – Голос Берии потеплел. – Вот что, слушай меня очень внимательно. К середине декабря… Нет, к концу ноября необходимо добыть подробные данные о численности и боевых возможностях Квантунской армии. Надо также выяснить оперативные планы ее командования. Особый интерес вызывает информация по авиации и военно-морскому флоту…

Гоглидзе ловил каждое слово. То, что требовал нарком, было на грани фантастики. Как начальник управления, он хорошо знал возможности своих подчиненных. С тем, что они имели: агентурная сеть, связи, технические средства – выше головы не прыгнуть. Поэтому он молчал.

– Сергей, ты что, язык проглотил?

– Товарищ нарком, с таким заданием лучше сразу в петлю! – невольно вырвалось у него.

– Не спеши, и без тебя найдется, кому ее на твою шею нацепить, – без тени улыбки в голосе отрезал Берия.

– Извините, ерунду сморозил! – выдавил Голидзе и взмолился: – Лаврентий Павлович, с тем, что есть в управлении, это выполнить практически невозможно.

– А теоретически? – строго спросил Берия и неожиданно сменил гнев на милость: – Ладно, сам знаю ваше положение. Но ведь можно подключить ближайшие управления?

– Ничего это не даст. Здесь нужна особая закордонная штабная агентура, а ее ни у меня, ни у них нет!

– Правильно мыслишь, Сергей! – похвалил нарком. – Я рад, что наши мнения совпадают, и уже подписал распоряжение о передаче тебе на временную связь харбинской резидентуры. У нее есть оперативные позиции в японских штабах, а руководит ею Дервиш. Ты его должен помнить по работе в Турции и Иране. Так что, думаю, и общий язык найдете, и с задачей справитесь!

– Постараюсь! – приободрился Гоглидзе.

– Ну вот и хорошо, не забывай о сроках, – предупредил Берия. – Жду доклада тридцатого ноября. Ни людей, ни средств не жалей! Не то сейчас время – война, после победы сочтемся.

– Понимаю, Лаврентий Павлович! Сделаем все, что в наших силах.

– Этого мало. Помни, вопрос лично на контроле у товарища Сталина.

Гоглидзе и так догадался, от кого исходила задача. Тщеславная мысль, что такое важное задание поручили именно ему, приятно щекотала самолюбие, но следующий вопрос заставил его спуститься с небес на землю.

– Как продвигается работа по Люшкову? Я что-то давно не слышал доклада? – спросил Берия.

Перебежчик Генрих Люшков сидел у Гоглидзе как кость в горле, не мог он его достать, и все, поэтому пришлось отделываться общими фразами:

– Ведем активный поиск, Лаврентий Павлович. Нащупываем подходы…

– Нащупывают они! Баб надо щупать! А мне Люшков живой или мертвый нужен! – Берия сорвался на крик: – Я зачем на Дальнем Востоке держу? Чтоб ты мне одно и то же талдычил? Когда ты только эту гниду придавишь? Это тебе не опер, а бывший начальник управления японцам задницы лижет! А ты – нащупываем! Позор на все НКВД, до сих пор никак отмыться не можем.

– Так это ж было при Ежове, – оправдывался Гоглидзе.

– Какой, на хрен, Ежов?! Кого вспомнил! – продолжал бушевать Берия. – Педераста этого? Артист нашелся – когда ставили к стенке, запел Интернационал, думал, Хозяин услышит и помилует. А ты мне – Ежов! Работать, Сергей, надо!

– Стараюсь, Лаврентий Павлович! Вы же знаете, целый год пришлось выкорчевывать в управлении предателей. Неделю назад шестерых расстреляли. Надеюсь, последних… – мямлил Гоглидзе.

– Ты своих шестерок-то не ровняй! Хозяин меня мордой каждый раз тычет: Люшков, Люшков! – Голос Берии зазвенел от негодования. – Мразь! Поливает нас как хочет. На самого товарища Сталина руку поднял, а ты мне – щупаем!

– Лаврентий Павлович, Лаврентий Павлович… В последний раз только случай спас эту сволочь, чуть-чуть не хватило.

– С твоим «чуть-чуть» Люшков дважды к Вождю подбирался. Ты третьего раза ждешь?

– Нет, товарищ нарком, третьего раза не будет! Я его из-под земли достану! – поклялся Гоглидзе.

– Короче, Сергей, делай что хочешь, но чтобы я этой фамилии больше не слышал! – Берия сбавил тон и уже мирно продолжил: – С Дервишем будешь работать плотно. Теперь у вас общие задачи. И торопись, мое терпение не безгранично!

– Я… я… – заговорил Гоглидзе, но из трубки уже доносилось монотонное жужжание.

Грудь начальника управления сжало, будто стальным обручем. Кое-как он дотащился до окна, дрожащими пальцами сдвинул щеколду и широко распахнул створку.

Неяркое осеннее солнце, поигрывая солнечными зайчиками на стеклах, ворвалось в комнату. Сразу полегчало. Отступила боль, стало легче дышать, но настроение не улучшилось. Гоглидзе понимал, что висит на волоске, и заранее готовился к худшему. Это было не свойственно ему, человеку еще не старому, но многое повидавшему в жизни. Оптимизм, присутствие духа таяли с каждым днем. Хотя он и знал, что надо держать себя в руках. Чекист не может быть слабым.

Резкий, требовательный звонок телефона заставил его вздрогнуть. Гоглидзе с грустью посмотрел на Амур, уже потемневший, как всегда бывает осенью, захлопнул окно и вернулся к столу.

– Слушаю, – сказал он, сняв трубку.

Дежурный по управлению докладывал о происшествии в приграничном районе. Очередная шпионская группа пыталась вести разведку укрепрайона. Он сыпал фамилиями, приводил подробности задержания, но после разговора с наркомом все это теперь казалось мелким и несущественным. Гоглидзе, не дослушав, оборвал капитана и попросил в ближайшие полчаса не звонить.

Его мысли занимало совершенно другое. Потирая виски, он кружил по кабинету, прикидывая подходы к заданию.

«Москва и есть Москва, – думал он. – Какой с нее спрос! Зато шкуру всегда спустит. Рассчитывать на другие управления, конечно, можно, куда они денутся. Если Москва надавит, материал дадут, но напрягаться не станут, у них своих забот по горло. Остается полагаться на себя и тех, кто под рукой. Так, и что мы здесь имеем?»

Он подошел к массивному металлическому сейфу, который перекочевал сюда в далеком двадцать первом из Купеческого банка. Хозяева его давно уже сгинули в подвалах внутренней тюрьмы. На полках сейфа лежали не деньги, не золотые слитки, а папки с делами, за каждую из которых разведки многих стран могли отвалить целое состояние.

Вытащив несколько папок, Гоглидзе положил их на стол, бегло просмотрел материал и с досадой отодвинул папки в сторону. Дела по японской линии были свежи в памяти. Конечно, наработок много, но решить задачу, поставленную наркомом… Нет, у него не было агентов такого уровня.

«Пограничники? – перебирал он в уме тех, кто мог бы подключиться к выполнению задания. – Вряд ли, до армейских штабов им не дотянуться. Остается военная разведка. Но это при условии, что Лаврентий как следует надавит на Голикова, без него они и пальцем не пошевельнут. Посольская элита? Чистоплюи сраные! Этим только по фуршетам шляться да жен иностранных военных атташе щупать. Как ни крути, ставку надо делать на харбинскую резидентуру».

Его палец лег на кнопку вызова дежурного, тот немедленно ответил, и Гоглидзе распорядился:

– Пашкова и Гордеева ко мне!

– Есть! – прозвучало в ответ.

«Гордеев? А может, Сизов? – засомневался он уже постфактум. – Нет, этот чересчур осторожен, будет лишний раз перестраховываться, и пока до цели доберется, время уйдет. А если Павлов? Ничего не скажешь, хорош. Хватка бульдожья, но слишком нахрапист и интеллигентности не хватает. Такого господа офицеры к себе не подпустят. Все-таки Гордеев! Мать артистка, научила всяким дворянским штучкам, на французском болтает не хуже лягушатника из Парижа. Талант несомненный, не талант, а талантище – если потребуется, завербует и самого черта. Имеет опыт нелегальной работы в Маньчжурии, участвовал в проведении специальных акций. Результативный, а главное – удачливый. Удача сейчас, ох, как нужна».

Размышления прервал стук в дверь. В кабинет вошли двое – начальник разведотдела Пашков и старший оперуполномоченный 1-го отделения капитан Гордеев, последний был в штатском. Элегантный костюм безукоризненно сидел на стройной худощавой фигуре. Над высоким лбом кудрявились небрежно причесанные темно-каштановые волосы. Живые карие глаза пытливо смотрели из-под длинных ресниц. Чуть крупноватый прямой нос не портил общего впечатления. Все в нем выдавало барскую породу.

«Этот точно будет своим среди чужих», – отметил про себя Гоглидзе и предложил сесть.

– Леонид Федорович, – обратился он к Пашкову, – как идет работа с харбинской резидентурой?

– В обычном режиме. Обеспечиваем «окна» на границе и проводку до Фуцзиня, – коротко доложил офицер.

– Понятно. С резидентом знаком?

– Нет.

– А ты, Дмитрий?

– На прямой контакт выходить не приходилось. Один раз задействовал их связника, когда поступила срочная информация на Люшкова.

– Было такое, – вспомнил Гоглидзе и, испытывающе посмотрев на Гордеева, спросил: – А не побоишься снова отправиться к японцам в гости?

– Могу, хотя гостеприимством они не отличаются, – улыбнулся капитан.

– Ишь, чего захотел, чтобы после твоих фейерверков на армейских складах тебя еще хлебом с солью встречали, – рассмеялся Пашков.

– Не откажусь! А если еще с маслом и икрой, то…

– Тебе только волю дай, – остановил его Гоглидзе и, согнав с лица улыбку, строго сказал: – Ладно, шутки в сторону, ребята. Задача предстоит сложнейшая. Надо любой ценой добыть информацию о планах командования Квантунской армии.

– О планах… – присвистнул Пашков. – К какому сроку?

– Не свисти, денег не будет. Крайний срок – конец ноября этого года!

– Какого, какого? Сорок первого? – в один голос воскликнули офицеры.

– Но и это еще не все, – продолжил Гоглидзе. – Нужны данные по флоту и авиации.

Пашков оторопело уставился на него.

– Да не смотри ты на меня так, Леонид Федорович, я в своем уме.

– Так ведь месяц остался! Это же…

– Это приказ Лаврентия Павловича! – отрезал Гоглидзе. – Сроки не обсуждаются. Операция требует строжайшей секретности, и потому никаких записей! В управлении о ней знают три человека: я, а теперь и вы двое. Будет знать еще резидент в Харбине, да и то не в полном объеме. Ты, Дима, введешь его в курс дела. Так что, товарищи, три дня на подготовку и, как говорится, вперед. Вопросы есть?

– Есть, Сергей Арсеньевич, – сказал Гордеев, от смешливости которого не осталось и следа. – Нужны пароли и явки.

– В ближайшие часы вопрос будет решен. Вот-вот поступит шифровка из Центра, а пока не теряйте время и подумайте о надежном «окне» на границе. Осечек быть не должно, права не имеем.

Пашков замялся:

– После захвата группы Мацумото самое надежное засвечено.

– Черт возьми! Как не вовремя! – в сердцах воскликнул Гоглидзе. Немного подумав, он сказал: – Придется связаться с нашими во Владивостоке, попрошу, пусть готовят канал. От них до Харбина рукой подать.

– А что, оптимальный вариант, – с ходу поддержал Пашков.

– Тогда за работу! – подвел итог Гоглидзе.

Оставшиеся до отправки в Маньчжурию три дня пролетели для Дмитрия, как один. Рано утром в четверг на борту военного самолета он вылетел к границе. На полевом аэродроме в окрестностях Уссурийска его встретили начальник разведотдела погранокруга и заместитель начальника районного отделения НКВД. Наскоро перекусив, они двинулись в путь.

Дорога была расквашена осенними дождями, а армейская техника превратила ее в густо сбитую сметану. Райотделовский «козлик» то и дело садился на брюхо. Приходилось выбираться из относительно теплой кабины и, утопая по колено в холодной жиже, вытаскивать машину из колдобин. Промокшие до нитки, они лишь к сумеркам добрались на заставу.

Ее начальник, немолодой капитан, догадался заранее растопить баню. Последовавший за ней простой, но по-хорошему сытный армейский ужин, проглоченный под наркомовские сто граммов (спасибо Клименту Ефремовичу, который в январе сорокового, во время боев на Карельском перешейке, чтобы в прямом смысле согреть бойцов – морозы в тот год стояли страшные, – распорядился выдавать им водку, а летчикам – коньяк), клонил в дремоту. Заметив, что Дмитрий клюет носом, хлебосольный капитан не стал утомлять гостей разговорами и развел по комнатам, где были приготовлены постели. Сбросив сапоги, Дмитрий улегся на покрывало и заснул.

Разбудили его негромкие голоса. В комнату вошли начальник заставы и начальник разведотдела. Оба были закутаны в водонепроницаемые плащи. Дмитрий поздоровался и встал. Студеная вода из бочки, стоявшей в сенях, прогнала остатки сна. Крепкий, обжигающе горячий чай окончательно вернул ему бодрость. Затем ему выдали такой же безразмерный непромокаемый плащ, вещь совершенно необходимая, если учитывать предстоящий путь.

Дмитрий потянулся к туго набитому вещмешку, в котором уместился гардероб представителя известной фармацевтической фирмы на северо-востоке Маньчжурии: добротное кожаное пальто, шевиотовый костюм и модные ботинки.

– Позвольте я, – опередил его капитан и взвалил вещмешок себе на плечо.

– Присядем на дорожку, – предложил начальник разведотдела, и они опустились на лавку.

В комнате было тепло и по-своему уютно. В печке-буржуйке потрескивали поленья. Мягкие отблески пламени поигрывали на лицах. Для Дмитрия истекали последние спокойные минуты, впереди его ждал враждебный чужой мир, полный опасности, где ценой ошибки была жизнь.

– Да, дома хорошо, – с грустью произнес он и поднялся.

– Ничего, и в гостях повезет, – подбодрил капитан и распахнул дверь.

Их окружила кромешная темнота, под ногами захлюпала вода, ветер стеганул по лицам колючей крупой. Дмитрий шел за капитаном, тот, словно кошка, неслышно ступал по земле, ни разу не сбившись с тропы в густо разросшемся кустарнике. На переходе у ручья, как из-под земли, возникли двое. Один из них присоединился к ним.

– Ваш проводник, – коротко представил капитан.

Оставшиеся до границы метры они продирались через густой терновник. Наконец начальник заставы объявил:

– Пришли!

Дмитрий до рези в глазах всматривался в темноту, чтобы не пропустить условный сигнал, но первым его заметил проводник.

– Товарищ капитан, все в порядке! – радостно произнес он.

– Вижу! – подтвердил тот.

Гордеев присмотрелся. На склоне сопки дважды вспыхнул и погас слабый огонек, потом еще и еще раз.

– Пора, желаю удачи! – поторопил капитан и порывисто пожал Дмитрию руку.

Проводник первым нырнул под колючую проволоку, вслед за ним проскользнул Гордеев. Короткими перебежками они пересекли контрольно-следовую полосу. Впереди их ждали китайские подпольщики. Но до них еще надо было добраться.

Под ногами Дмитрия предательски потрескивали сучья. В эти мгновения рука крепче сжимала рукоятку пистолета. Вскоре колючий кустарник остался позади, и они выбрались к ручью, где была назначена встреча. Проводник перевел дыхание и, приложив ладони ко рту, трижды ухнул филином. Прошла секунда, другая, и из оврага справа ответил посвист рябчика. Затем слабо треснула ветка, и перед ними, словно из воздуха, выросли две невысокие тени. Несколько фраз, брошенных по-китайски, рассеяли последние сомнения: свои. Дальнейший путь к железнодорожной станции Дмитрий продолжил с новыми проводниками.

Шли всю ночь, обходя стороной редкие стоянки охотников и останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дыхание и убрать с сапог налипающую пудовыми гирями грязь. Перед самым рассветом выбрались к окраине поселка. Здесь Дмитрий умылся и переоделся.

Спустя какое-то время на улицу уверенной походкой вышел респектабельный молодой человек – сын белогвардейского офицера, представитель фармацевтической компании Дмитрий Извольский.

Северный ветер сменился на южный, но нудный осенний дождь по-прежнему лил и лил. Дмитрий с тоской вспомнил о плотном брезентовом плаще, который был куда лучше, чем не спасавшее от непогоды кожаное пальто. Костюм напитался влагой, ботинки быстро отсырели. На вокзале он прошел в полупустой зал ожидания, сел на дубовую лавку и прикрыл глаза. Однако спать было нельзя. Поборов дремоту, Дмитрий с любопытством стал осматриваться по сторонам.

В зале преобладали китайцы и корейцы. Их тонкие птичьи голоса с непривычки резали слух. В углу спорили о чем-то две женщины. Дмитрий прислушался, заодно проверяя, не забыл ли язык. Так и есть: торговки. Везут в город яйца, не могут решить, в каком месте их лучше толкнуть.

В какой-то момент в этом птичьем многоголосье зазвучали тревожные нотки. В разведчике проснулось чувство близкой опасности. Инстинкт его не обманул – в зал вошел полицейский патруль: два белогвардейца-семеновца и один японец. Рыскающие взгляды зашарили по лицам пассажиров. Когда они остановились на нем, между лопаток пробежал холодок, рука невольно скользнула в карман, где лежал пистолет. К счастью, с улицы донесся сиплый свисток паровоза, толпа загомонила и, подхватив Дмитрия, вынесла его на перрон.

Из густого тумана вырос старенький, еще времен русско-японской войны, локомотив. Выпустив облако пара, он на удивление резво протащил вдоль перрона с десяток ветхих вагонов и остановился в положенном месте. У последних вагонов, попроще, началась давка, китайцы и корейцы штурмом брали места. Дмитрий с трудом продрался сквозь галдящую толпу к голове поезда. Посадка тут проходила более пристойно. Суетливо протерев поручни, проводник-китаец услужливо согнулся в поклоне перед японским офицером-пограничником. Тот поднялся в тамбур, окатив его презрительным взглядом. Вслед за ним проплыл перетянутый ремнями желтый кожаный чемодан. За пограничником дружной гурьбой повалили офицеры чином поменьше, затем пришел черед коммерсантов и чиновников.

Дмитрий оказался в одном купе с офицерами-японцами и пожилым работником КВЖД Алексеем Никитиным. Без всяких церемоний японцы заняли нижние полки, а им, русским, пришлось довольствоваться верхними. Но сожалеть о таком соседстве не пришлось. Сутолока еще не успела улечься, как в коридоре появился полицейский патруль и началась проверка документов. Начальник патруля, завидев японцев, лишних вопросов не задавал.

Когда проверка закончилась и патруль вернулся в здание вокзала, дежурный по станции наконец поднял флажок. Паровоз поднатужился и дернул вагоны. Дробно постукивая колесами, серо-черная гусеница поползла к Харбину.

За окном продолжал моросить дождь, навевая на пассажиров тоску. Дмитрий лег, отвернулся к стенке и попытался заснуть, но ему это не удалось. В купе ввалились подвыпившие японцы. На столике появилась копченая курица, а к ней – пузатая бутылка саке. Потом загремели кружки, раздался громкий смех. Дмитрий переглянулся с соседом, лежащим напротив, и они, не сговариваясь, спустились вниз, намереваясь отправиться в ресторан.

В ресторане кучка чиновников чахла над той же саке, только бутылка была поменьше. Официант, скучая, играл с поваром в кости. Дмитрий пробежался взглядом по меню. Выбор был не ахти: каша из чумизы, пара салатов, жареная утка, рыба и чай с китайскими пампушками, которые варят на пару. Они остановились на рисовой водке, простеньком салате и вареной рыбе. Официант расторопно принес заказ. Выпив по русскому обычаю за знакомство, они принялись за закуску. После четвертой рюмки Алексей Иванович захмелел, его потянуло на воспоминания. Вначале Дмитрий слушал старика рассеянно, так как мысли занимала предстоящая встреча с резидентом, но вскоре печальная история инженера-путейца по-настоящему захватила его. Был и еще один момент, чисто профессиональный. Штрихи из чужой жизни помогали сделать правдоподобной любую легенду прикрытия. Память Дмитрия цепко фиксировала детали.

Никитин рассказывал о майских днях 1898 года, когда первый отряд русских путейцев прибыл на пароходе «Благовещенск» в маньчжурское селение Харбин. Никакого города тогда не было и в помине. Так – несколько домишек на грязной улице. В тот же день прямо на набирающем цвет маковом поле был забит первый колышек. Вскоре в одном из дощатых бараках начала работу контора Русско-китайского банка. Постепенно бараков становилось все больше, и к концу года в этом медвежьем углу обосновались уже тысячи русских. Грандиозная стройка шла не прекращаясь. У причалов день и ночь разгружались баржи, материалы незамедлительно поступали на участки, город рос как на дрожжах. К 1900 году на пригорке засверкал куполами красавец Свято-Николаевский собор, от него строгим веером расходились новехонькие улицы. Прямую, как стрела, Китайскую украшали здания Железнодорожного собрания и Правления дороги. Невиданными темпами строилась и сама дорога. За четыре с небольшим года русские рабочие с помощью кирки и лопаты проложили тысячи километров путей. Дорога тогда называлась Китайско-Чанчуньская, и тянулась она от Маньчжурии до Суйфыньхэ, от Харбина до Даляня, от Ляояня до Бэньси, от Суцзятуня до Фушуня, от Дашицяо до Инкоу и так далее. Когда в марте марта 1898 города России в аренду был передан Люйшунь, город-порт на берегу Желтого моря, он так же был соединен с Харбином и благодаря этому превращен в неприступную, как тогда казалось, крепость – Порт-Артур. Русско-японская война 1904–1905 гг., неудачная для русских, сказалась и на дороге, рассказывая об этом, Никитин вздохнул, ее южную ветвь от Чанчуня до Даляня и Люйшуня пришлось отдать японцам, она стала называться Южно-Маньчжурской железной дорогой. Потом прошла Первая мировая война, в России свершилась революция, и за обладание КВЖД началась острая борьба. В 1924 году КВЖД была отдана под совместное управление СССР и Китая. Но Япония не поумерила аппетитов. Оккупировав Северо-Восточный Китай, она превратила дорогу в зону бесконечных провокаций.

Никитин ушел в сторону от опасной темы и стал вспоминать далекое прошлое: ежегодные шумные балы в Железнодорожном собрании, рождественские праздники, преображавшие Китайскую улицу, заваленные пушниной магазины русских промышленников, веселую суету у ресторанов «Новый свет» и «Тройка». В Харбине везде звучала русская речь – и в Новом городе, и в пригороде Мадягоу, и это неудивительно – большинство населения представляли русские. После Гражданской войны в Харбин потянулись эмигранты, представители офицерства, интеллигенции, купечества. Многие из них так и остались там навсегда – увы, в могилах, на Покровском, на Успенском кладбищах, лишенные возможности вернуться на родину. Родина вышвырнула их вон, избрав себе иных, коммунистических, богов. Пытались ли харбинцы бороться с Советской властью? Пытались, и еще как. Пылали приграничные села в Забайкалье и Приамурье, плодились правительства в изгнании, появлялись антисоветские союзы, вожди которых, атаман Семенов, атаман Анненков, призывали к «крестовому походу» против большевиков.

Как выяснилось, в одном из таких отрядов воевал и сын Никитина Александр. После ночного набега на станцию Борзя он, получивший тяжелое ранение, провел долгие месяцы на больничной койке. В тридцать втором, встав на ноги, Александр уехал на заработки в Шанхай, и там его следы затерялись. Была у Никитина и дочь Елена. В тридцать четвертом вместе с мужем, инженером-путейцем, обслуживающем дорогу, она выехала в СССР. Ее редкие письма служили старику утешением…

Когда рассказ Никитина подошел к концу, в ресторане уже никого не осталось. Дмитрий расплатился, заботливо подхватил под руку старика и повел в купе, но прилечь им не удалось. На их полках лежали пьяные в стельку японцы. Остаток ночи пришлось провести в купе проводников, да и то после небольшого скандала, учиненного Дмитрием.

Ранним утром за окном замелькали пригороды Харбина. Из серой полумглы проступило монументальное здание вокзала. Поезд плавно замедлил ход и остановился, пассажиры повалили к выходу. Дмитрий поднес чемодан Никитина до привокзальной площади и, тепло попрощавшись, поспешил раствориться в толпе. За углом он нанял извозчика и коротко приказал:

– На Мостовую!

Громыхая по брусчатке, пролетка покатилась вперед.

День только разгорался, но на улицах уже появились торговцы, оживали рынки, распахивали двери мастерские. Над городом плыл колокольный звон – уже потом Дмитрий узнал, что здесь было двадцать два православных храма. Комсомолец, он не верил в Бога, но все же льющаяся в уши музыка была ему приятна. Харбин уже не казался таким чужим.

На Мостовой Дмитрий расплатился с извозчиком и к месту явки пошел пешком. Нужный ему дом, судя по номерам, находился поблизости. Его взгляд выискивал бронзовый барельеф Асклепия, покровителя врачевателей. Наконец он увидел то, что искал. Внизу, на первом этаже, располагалась аптека. В одном из окон виднелись рога уссурийского оленя – значит, явка не провалена.

Аптека была еще закрыта, массивная ручка легко подалась нажиму, но дверь с другой стороны, очевидно, удерживала щеколда. Дмитрий нажал на звонок. Ему не пришлось ждать.

– Иду, иду, – раздался приятный голос.

Дверь распахнулась, и Дмитрий увидел красивую молодую девушку. Большие зеленые глаза, обрамленные густыми ресницами, волосы цвета вороньего крыла, забранные в тугой узел, нежный овал лица и… маленькая кокетливая родинка над верхней губой.

Девушка внимательно посмотрела на посетителя и предупредила:

– Извините, но мы еще не начали работу.

– Простите за беспокойство, я к Глебу Артемовичу по неотложному делу, – замялся Дмитрий.

– Вот как? Тогда проходите, – пригласила девушка и ушла в подсобное помещение.

А навстречу Дмитрию уже шел настоящий богатырь. Высокий лоб, крупный нос, на котором пристроились очки, и пышная борода делали его удивительно похожим на Льва Толстого. Это был содержатель конспиративной квартиры советской разведки Глеб Свидерский.

– Слушаю вас, молодой человек! – густым басом сказал он.

– Я из фармацевтической компании… – не спешил с паролем Дмитрий.

– Так какое у вас неотложное дело?

– Мы обеспокоены отказом от партии судзухинского корня, – с акцентом на последних словах ответил Дмитрий, это и был пароль.

Свидерский подобрался, снял очки, протер платком круглые стекла и произнес отзыв:

– Она оказалась не только пересушена, но имела много дефектов.

Оба с облегчением вздохнули, порывисто пожали друг другу руки и представились. Когда первое волнение улеглось, Свидерский поинтересовался:

– Вы давно оттуда?

– Пошли вторые сутки.

– Как добрались?

– Без приключений.

– Завтракали?

Дмитрий замялся.

– Все ясно, батенька, не стесняйтесь, мы тоже еще не ели, – благодушно заметил Свидерский и закричал в сторону: – Аннушка, у нас гость!

Затем он провел Дмитрия в кабинет.

Дмитрий огляделся. У окна стоял массивный дубовый стол, заставленный аптекарскими приборами. Большой кожаный диван занимал место между дверью и стеклянным двухстворчатым шкафом. Стены украшали картины, среди которых выделялись два парадных портрета: мужчины в походной казачьей форме и женщины в свадебном платье, тонкие черты лица были тронуты печалью – видно было, что портрет рисовал хороший художник.

– Располагайтесь, как у себя дома, – сказал Свидерский, но Дмитрий прямо заявил:

– Я очень ограничен во времени! Мне нужно срочно встретиться с Дервишем. А еще – надежная квартира.

– С квартирой проблем нет, первое время поживете у нас, а что касается встречи, то в ближайшее время она вряд ли возможна. Вы приехали неожиданно…

– Да, это так, но он мне нужен сегодня! – твердо сказал Дмитрий.

– Хорошо, хорошо! Я постараюсь, все устроить, – заверил Свидерский.

Разговор прервал стук в дверь. В кабинет вошла Аннушка, та самая молодая девушка, что встретила Дмитрия. Дмитрий только сейчас заметил, какая у нее грациозная фигура, точеная, как у древнегреческих богинь.

Девушка явно смутилась и скороговоркой произнесла:

– Папа, у меня все готово.

– Извините, батенька, старика, я тут вас разговорами потчую, а вы ведь хотите отдохнуть с дороги, да и завтрак стынет, – спохватился Свидерский. – Пойдемте-ка я вам спальню покажу.

Спальня Дмитрию понравилась. Больше всего его устроило то, что в ней была дверь, ведущая к черному ходу. Прямо под окном была крыша небольшой сараюшки, по которой в случае опасности также можно было покинуть дом.

Приведя себя в порядок, он спустился в столовую. Завтрак прошел быстро, и сразу после него Свидерский заспешил в город на поиски Дервиша.

Дмитрий поднялся к себе в комнату и принялся перелистывать путеводитель по Харбину, который предусмотрительный хозяин положил на видное место.

Возвращения аптекаря ждать долго не пришлось. Он появился вскоре после обеда, по его радостному лицу можно было догадаться, что поиски резидента завершились успехом. Встреча была назначена на вечер, в «Погребке Рагозинского» – уютном ресторанчике, расположенном на Китайской улице. В основном в нем собирались русская эмиграция, служащие КВЖД и местная богема. Место пользовалось хорошей репутацией, и полицейские не особо докучали посетителям проверками.

Дмитрий стал готовиться к явке. С помощью путеводителя он проработал все возможные маршруты и с наступлением сумерек вышел в город. Некоторое время он погулял по улицам, а когда стрелки часов приблизились к девяти, направился к «Погребку». Как и следовало из путеводителя, ресторан находился поблизости от фирменного магазина «Кунс и Альбертс». Светящаяся бочка над входом рассеяла последние сомнения – пришел.

У входа стоял осанистый швейцар, напоминающий отставного генерала. Он церемонно раскланялся и распахнул перед Дмитрием тяжелую дверь. Шустрый гардеробщик ловко подхватил пальто. Задержавшись у зеркала, Дмитрий провел расческой по волосам и прошел в зал.

В зале был приятный полумрак. На эстраде что-то наигрывали музыканты – пожилой усатый пианист и одетый во фрак скрипач. За столиками сидела разношерстная публика. Наконец взгляд Дмитрия отыскал того, с кем шел на встречу. Внешность корейца, темно-синий платок в верхнем кармане пиджака – все совпадало с описанием, что дал Свидерский. Резидент тоже заметил его и непринужденно поправил платок. Это был знак – можно подойти.

Дмитрий обогнул эстраду и остановился у столика.

Дервиш встретил его паролем:

– Молодой человек, вы заставляете ждать, я голоден как волк!

– В таком случае аппетит будем утолять вместе! – как положено, сказал Дмитрий и сел на свое место.

Прощупывав его взглядом, Дервиш спросил:

– Как поживает Сергей Арсеньевич?

– Забот по горло! – не стал вдаваться в подробности Дмитрий.

– Насколько я понял, с недавнего времени заботы у нас общие?

– Совершенно верно, и он рассчитывает на вашу поддержку.

– Поможем, правда, времени в обрез, но, надеюсь, справимся, – проявил осведомленность Дервиш.

– Надо успеть до конца ноября, – напомнил Дмитрий.

– Об этом поговорим позже, а сейчас… А сейчас давайте сделаем заказ. – Дервиш улыбнулся. – К сожалению, в Харбине не так много мест, где можно хорошо поесть. Вернее, поесть по-русски, без всяких этих китайских штучек. М-ммм, какой здесь борщ! И духовная пища на уровне. Вертинский поет, когда наезжает из Шанхая, кстати, сегодня он здесь, Коля Негин… Нет, положительно хорошее место.

– Сдаюсь! – поднял руки Дмитрий.

Дервиш хлопнул в ладоши. К ним подлетел чубатый молодец в перетянутой шелковым шнурком красной атласной рубахе и развернул меню. Мелочиться они не стали, выбор был сделан богатый. Ждать заказ долго не пришлось. Вскоре на столе появилась водка, а на закуску к ней – дымящиеся расстегаи с визигой.

– За знакомство и удачу! – предложил тост Дервиш.

В «Погребке» действительно превосходно готовили. Дмитрий с аппетитом уплетал пирожки, за которыми появился наваристый борщ со сметаной. Дервиш говорил ни о чем, видимо, решив отложить серьезный разговор на потом.

Тем временем зал заполнился до отказа. На эстраде произошло заметное оживление. Под низкими сводами поплыли нежные звуки. Публика, внимая им, притихла. Одна из кулис дрогнула, и на сцену вышел всеобщий любимец – Александр Вертинский. Его встретили шквалом аплодисментов. Вертинский ответил элегантным поклоном, поднял руку, призывая публику к тишине, и запел.

Дмитрий, забыв про ужин, отдался во власть песни, голос Вертинского, о котором он много слышал от матери, проник ему в самую душу.

пел грустный Пьеро, и вместе с ним грустили те, кто по разным причинам оказался за пределами родины. На глазах многих наворачивались слезы.

Несколько дней назад советский офицер Дмитрий Гордеев и представить не мог, что вместе с «недобитыми буржуями» будет слушать «кабацкие» песни. Но вот что удивительно, сидя здесь, в переполненном зале, он не испытывал ни ненависти, ни презрения к «классовому врагу». В его смятенной душе зарождалось что-то новое, чему он пока не мог подобрать определения. Сердце его всецело принадлежало песням. А когда зазвучала знаменитая «Молись, кунак»:

он почувствовал, что сам с трудом сдерживает слезы.

Это была не просто песня, а скорее молитва об утраченной родине, о прошлом… и о будущем. В час, когда фашисты наступали на Москву, последние слова приобретали совсем иной смысл.

Последний куплет зал пел стоя.

Дмитрий был потрясен. Он почувствовал общность с теми людьми, что наполняли зал. Разделенные границей и идеологией, и он, и они были все же детьми одной многострадальной русской земли.

Вертинский закончил петь, а публика все не отпускала его. Концерт прервало внезапное появление полицейских.

– Всем оставаться на местах! Проверка документов! – раздалась грозная команда.

Дервиш и Дмитрий напряглись.